Страница:
Кое-где в глубине местности почва сложена очень крупным песком и мелкими обломками кварца; деревья в этих местах не растут. Вместе со священником падри (отцом) Торкуату я посетил одно из этих лишенных деревьев пространств, или кампу, как их называют, расположенное за 5 миль от селения. Дорога туда вела через пестрый и красивый лес, насчитывающий много гигантских деревьев. Я не встретил здесь асаи, мирити, пашиубы и других пальм, которые встречаются только на богатых влажных почвах, но нередко попадалась великолепная бакаба, и росло множество разнообразных карликовых видов пальм маража (Bactris); одна из них, пеуририма, чрезвычайно изящна: она достигает 12-15 футов в вышину, а ствол ее не толще человеческого пальца. Когда мы подошли к кампу, весь этот прекрасный лес внезапно исчез, и перед нами раскинулось овальное пространство земли, мили на 3-4 в окружности, без единого кустика. Единственной растительностью была грубая волосистая трава, которая росла отдельными участками. Лес образовал живую изгородь вокруг этого изолированного поля, и опушка его состояла по большей части из деревьев, которые не растут в густом девственном лесу, например разнообразных кустарников Melastoma, низкорослых деревьев Byrsomina, мирта и лакри, ягоды которых выделяют шарики воска, похожего на гуммигут. По границам кампу росли также в большом количестве дикие ананасы. Плод был такой же формы, как у нашего культурного ананаса, но гораздо мельче — с яблоко средней величины. Мы сняли несколько довольно спелых плодов: они были приятны на вкус, имели аромат настоящего ананаса, но внутри оказалось множество полностью развившихся семян, между тем как съедобной мякоти было мало. За кампу дороги не было: дальше лежала земля, неведомая жителям Вила-Новы.
Единственным интересным млекопитающим, которое я встретил в Вила-Нове, была обезьяна неизвестного для меня вида, однако то было не туземное животное: ее привез один купец с реки Мадейры, из местности, расположенной несколькими милями выше Борбы. Это был ревун, вероятно Mycetes stramineus Geoffroy St. Hilaire. Ревуны — единственные обезьяны, которых туземцам не удается прирулить. Их часто ловят, но они не выживают в неволе и нескольких недель. Та обезьяна, о которой я рассказываю, была не вполне взрослой. Она имела 16 дюймов в длину, не считая хвоста; все туловище покрывала довольно длинная и блестящая грязно-белая шерсть, только усы и борода были коричневатого оттенка. Ее держали в доме вместе с обезьянами коаита и каиарарой (Cebusalbifrons). Оба эти веселых представителя отряда обезьян как будто даже старались привлечь внимание Mycetes, но та стремилась улизнуть, как только к ней кто-нибудь приближался. В первое время она изредка издавала ранним утром сердитый приглушенный рев. Низкий звук голоса обезьян-ревунов достигается, как известно, за счет барабанообразного расширения в гортани. Любопытно было наблюдать, какое незначительное мускульное усилие затрачивало животное, испуская этот глухой рев. Когда встречаешь ревунов в лесу, трое-четверо из них обычно сидят на самых верхних ветвях дерева. Их терзающий слух крик испускается, кажется, вовсе не для того, чтобы предупредить о внезапной опасности, по крайней мере если судить по пойманным экземплярам. Вероятно, рев служит для того, чтобы пугать врагов. Я не встречал Mycetes stramineus где-либо в иной части Амазонского края: в окрестностях Пара преобладает вид красноватого цвета (М. belze— buth); в узких протоках у Бревиса я подстрелил крупную совершенно черную обезьяну; еще один — желторукий вид, по рассказам туземцев, населяет остров Маражо, вероятно, это М. flavimanus, Kuhl; на некотором расстоянии вверх по Тапажосу водится ревун коричневато-черного вида; наконец, на Верхней Амазонке я встречал лишь Mycetes ursinus с блестящей шерстью желтовато-красного цвета.
В сухих лесах Вила-Новы я впервые увидал гремучую змею. Однажды, возвращаясь домой по узкой тропе, я вдруг услыхал совсем рядом дробный стук. Поблизости стояла высокая пальма, крону которой отягощали паразитные растения, и я подумал было что это трещит дерево, которое вот-вот упадет. Но ветер на мгновение стих, я понял, что шум идет с земли. Я повернул голову в том направлении, и тут меня испугало нечто вроде всплеска: теперь лишь я увидел, что чуть ли не из-под моих ног ползет, тяжело скользя, большая змея. Земля всегда до того загромождена гниющими листьями и ветками, что обнаружить змей можно только тогда, когда они движутся. Жители Вила-Новы не поверили, что я видел в их окрестности гремучую змею; действительно, нет сведений о том, что она вообще встречается в лесах; ее местообитанием служат открытые кампу: там, близ Сантарена, я убил несколько гремучих змей. Во время второго моего посещения Вила-Новы я видел еще одну гремучую змею. У меня была тогда собачка по имени Диаманти, которая обыкновенно сопровождала меня на прогулках. Однажды она кинулась в чащу и сделала стойку перед большой змеей, голову которой я увидел над листвой. Бестолковая зверушка подошла совсем близко, и тогда змея слегка приподняла хвост и затрясла своей страшной трещоткой. Прошло немало времени, прежде чем мне удалось отвести собаку. Случай этот наряду с рассказанным выше свидетельствует о том, как медлит пресмыкающееся, прежде чем совершить роковой прыжок.
Много досаждали и в то же время забавляли меня грифы урубу. Португальцы называют их корву, т.е. воронами; цветом и общим видом они несколько походят на грачей, но гораздо крупнее. Кожа вокруг клюва и горла у них обнаженная, черная и морщинистая. К концу дождливого сезона они собираются в огромных количествах в селениях и от голода набрасываются на все, что попадется. Мой повар, пока стряпал обед, не мог ни на мгновенье покинуть открытую кухню сзади дома из-за их воровских наклонностей. Некоторые из них всегда вертелись вокруг, выжидая удобного случая, и стоило только оставить кухню без охраны, как отважные мародеры забирались туда и поднимали клювами крышки кастрюль, чтобы полакомиться содержимым. Деревенские мальчишки, притаившись в засаде, стреляют в них из лука, и грифы стали гак бояться этого оружия, что их нередко можно отогнать, подвесив лук к стропилам кухни. С наступлением сухого сезона полчища урубу следуют за рыболовами к озерам, где пожирают отбросы рыбного промысла. К февралю грифы возвращаются в селение, но в это время они не так прожорливы, как перед летними своими вылетами.
Насекомые Вила-Новы в значительной степени те же, что в Сантарене и на Тапажосе. Впрочем, в каждом отряде имеется здесь по нескольку видов, не встречающихся нигде в других местах по Амазонке, не считая еще нескольких форм, которые правильно рассматривать как местные разновидности (или расы) видов, встречающихся в Пара, на северном берегу Амазонки или еще где-либо в тропической части Америки. Перепончатокрылые были особенно многочисленны, как то всегда бывает в местностях с песчаной почвой. Собранные мной сведения об их привычках удобнее будет изложить в рассказе о тех же или сходных видах, встречающихся в упомянутыx выше областях. На широких лесных аллеях встречалось несколько видов Morpho. Один из них представлял собой форму, близко родственную Morpho hecuba, о котором я говорил, чтo он встречается в Обидусе. Форма Вила-Новы в достаточной мере отличается от hecuba, чтобы считать ее особым видом, и описана под названием М. ctsseis. Форма эта, очевидно всего лишь местная разновидность М. hecuba, а область распространения вида в целом ограничена барьером широкой Амазонки. Зрелище этих колоссальных бабочек, носящихся парами и тройками на громадной высоте в неподвижном воздухе тропического утра, совершенно великолепно. Крыльями они взмахивают лишь через долгие промежутки времени: я видел, как они пролетали весьма значительное расстояние без единого взмаха. Мышцы их крыльев и грудь, к которой эти мышцы прикреплены, очень слабы по сравнению с большой площадью и весом крыльев; но большой размах крыльев, без сомнения, помогает насекомым сохранять направление полета в воздухе. Morpho относятся к самым заметным из насекомых, населяющих леса тропической части Амазонки; широкие прогалины лесов Вила-Новы, по-видимому, особенно для них подходящие, потому что я заметил здесь шесть видов. Самые крупные экземпляры Morpho cisseis имеют 7,5 дюйма в размахе. Другой, более мелкий вид, поймать который мне не удалось, был бледного серебристо-голубого цвета; когда бабочка взмахивала крыльями на большой высоте, блестящая поверхность ее крыльев сверкала в солнечных лучах, как зеркало.
Покончим, однако, с нашим путешествием. Мы покинули Вила-Нову 4 декабря. 5-го под легким ветерком судно перешло на противоположный берег и прошло вход в Парана-Мирим-ду-Арку, т.е. «маленькой реки дуги»: так называется короткий рукав главного русла, имеющий дугообразную форму и вновь соединяющийся с Амазонкой несколько ниже Вила-Новы. 6-го, миновав большой остров в середине реки, мы добрались до места, где полоса отвесных глинистых обрывов, называемая Баррейрус-ди-Карарауку, слегка отклоняется от направления главного русла реки, как и в Обидусе. Немного ниже этих обрывов находилось несколько домов поселенцев; Пена оставался здесь десять дней, чтобы поторговать, и я хорошо воспользовался этой задержкой, значительно пополнив свои коллекции.
В первом доме справляли какой-то праздник. Из-за мелководья мы бросили якорь на некотором расстоянии от берега. Рано утром к нам подошли три лодки, груженные соленой рыбой, ламантиновым жиром, домашней птицей и бананами — продуктами, которые владельцы хотели обменять на различные предметы, необходимые для фесты (праздника).
Вскоре я вышел на берег. Главой дома был высокий, хорошо сложенный цивилизованный тапуйо Марселину; на мой взгляд, вместе с женой, худощавой и крепкой деятельной старой индианкой, обязанности хозяев дома они выполняли великолепно. Общество состояло из 50-60 индейцев и мамелуку; некоторые из них знали португальский язык, но в разговорах между собой они пользовались только языком тупи. Праздник был в честь зачатия божьей матери, и, когда люди на берегу узнали, что у Пены на борту есть изображение святой, более красивое, чем у них, они поехали в лодках, чтобы одолжить его; Марселину взял на себя попечение о статуэтке — он тщательно обернул ее красиво отороченным белым полотенцем. Когда изображение было доставлено на берег, устроили шествие от причала к дому, дали салют из пары дрянных ружей, и затем святую аккуратно уложили в семейный ораториу. Вечером, после того как спели литанию и гимн, все собрались на ужин вокруг большой циновки, разостланной на ровной площадке вроде террасы перед домом. Ужин состоял из большой вареной пираруку, которую специально убили острогой утром, тушеной и жареной черепахи, груд маниоковой крупы и бананов. Старая госпожа с двумя молодыми девушками выказывали величайшую расторопность, прислуживая гостям; Марселину важно стоял рядом, наблюдая за нуждами гостей и отдавая необходимые распоряжения жене. Покончив с едой, приступили к обильной выпивке, а вскоре вслед за тем перешли к танцам, на которые пригласили нас с Пеной. Напитком служил главным образом спирт, который здешний народ сам перегоняет из маниоковых лепешек. Танцы были все одного и того же рода, а именно различные варианты ландума — эротического танца, сходного с фанданго, который был некогда заимствован у португальцев. Танцевали под аккомпанемент двух гитар с проволочными струнами, на которых по очереди играли молодые люди. Все проходило довольно спокойно, принимая во внимание, сколько было выпито крепкого спиртного, и бал длился до зари следующего утра.
Мы посетили один за другим все дома. Один дом был расположен в очаровательном месте, над широким песчаным пляжем у входа в Парана-Мирим-ду-Мукамбу — проток, ведущий к внутреннему озеру, где живут дикари племени мура. В доме этом жило, видимо, трудолюбивое семейство, но из мужчин никого не было: они солили пираруку на озерах. Дом, как и соседние, представлял собой простой каркас из кольев, крытый пальмовыми листьями, стены были кое-как оплетены и обмазаны землей; но этот был больше и внутри гораздо чище, чем остальные. Он был полон женщин и детей, которые целый день занимались своими разнообразными делами: одни плели гамаки в громоздкой раме, на которой держалась основа, тогда как челнок медленно пропускался рукой по всей шестифутовой ширине пряжи; другие пряли хлопчатобумажную нить; третьи чистили, отжимали и пекли маниок. Это семейство расчистило и обрабатывало большой участок земли; почва была необыкновенно богатая, на отвесных берегах реки близ дома обнажалась вся многофутовая глубина рыхлого растительного перегноя. Кроме обычных делянок с кукурузой, сахарным тростником и маниоком, тут имелась большая табачная плантация. Дом окружала роща капоковых, какаовых, кофейных и плодовых деревьев. Мы провели две ночи на якоре в мелководье напротив пляжа. Погода стояла самая великолепная, и полчища дельфинов кувыркались и фыркали вокруг лодки всю ночь.
В этом месте мы пересекли реку и вошли в узкий проток, который ведет в глубь острова Тупинамбаранса, к цепи озер, называемой Лагус-ди-Карарауку. Вдоль рыхлых землистых берегов несется страшное течение, вгрызающееся в них и заваливающее реку остатками леса. Устье протока лежит милях в 25 от Вила-Новы; вход в него шириной всего ярдов 40, но дальше проток сильно расширяется. В течение тех суток что мы провели там, нам доставляли жестокие страдания укусы насекомых. Ночью совершенно невозможно было уснуть из-за москитов; они мириадами нападали на нас и без долгого жужжания усеивали наши лица столь же густо, как капли воды в ливень. Люди набивались в каюты и пытались отогнать паразитов дымом горящих тряпок, но толку было мало, хотя сами мы в это время чуть не задохнулись. Днем муха мотука, куда более крупная и страшная, чем москиты, настойчиво требовала своей доли крови. Она изводила нас еще много дней спустя, но это место было, по-видимому, ее родиной. Вид этот описан Перти, автором энтомологической части отчета о путешествиях Спикса и Марциуса, под названием Hadrus lepidotus. Это представитель семейства Tabanidae и, действительно, близко родствен Haematopota pluvialis — коричневой мухе, которая часто встречается в летнее время на опушках лесов в Англии. Мотука бронзово-коричневого цвета; хоботок ее состоит из пучка роговых ланцетиков, более коротких и широких, чем у других представителей семейства, к которому она принадлежит. Укол ее не причиняет большой боли, но на теле оказывается такая большая ранка, что из нее маленькой струйкой течет кровь. Сонмы их летают весь день вокруг лодки, и иногда на чью-нибудь лодыжку одновременно садятся восемь-десять мух. Движения мухи неуклюжи, и, когда она садится, ее легко убить пальцами. Пена отправился на монтарии вперед, к местам, где ловят пираруку, на озеро, расположенное в глубине местности; но. добраться туда ему не удалось из-за большой длины и запутанности протоков, поэтому, потеряв понапрасну день, во время которого я, впрочем, совершил полезную прогулку в лес, мы снова перешли к другому берегу реки и 16-го продолжали наше плавание вдоль северного берега.
Глинистые обрывы Карарауку тянутся на несколько миль. Твердые пласты розового и красного цвета здесь чрезвычайно толсты и кое-где имеют плотную каменистую структуру. Высота обрыва от 30 до 60 футов над средним уровнем реки; глина залегает на пластах такого же крупнозернистого сцементированного окислами железа конгломерата, как тот который столь часто упоминался. Огромные глыбы этого последнего были отделены от обрыва и унесены силой стечения наверх, где видны теперь залегающими на глинистых террасах. Поверх всего лежит слой песка и растительного перегноя, на котором растет высокий лес, доходящий до самого края обрыва. Миновав эти баррейру [обрывы], мы продолжали наш путь вдоль низменного необитаемого берега, одетого повсюду, где только он поднимался выше верхнего уровня воды, обычными ярко окрашенными лесами возвышенных участков игапо; широкие и правильной формы листья пальмы мурумуру, которой здесь чрезвычайно много, великолепно украшали лес. Там же, где почва была ниже верхнего уровня разливов Амазонки, преобладали деревья Cecropia, иногда разбросанные по лужайкам с высокими широколистными травами вокруг маленьких озер, которые изобилуют водяной птицей. На большей части берега встречались аллигаторы; кое-где мы видели также небольшие стада Capybara (крупный грызун, нечто вроде колоссальной морской свинки) вбуйной листве на илистых отмелях; там и сям прыгали с разбегу с дерева на дерево стаи обезьян — изящных саимири (Chrysothnxsciureus) и резвых каиарар (Cebusalbifrons). 22-го мы миновали устье самого восточного из многочисленных протоков, которые ведут к большому внутреннему озеру Сарака, а 23-го пробирались по ряду проливов между островами, где, за 90 миль от последнего дома у Карарауку, снова увидели человеческое жилье. 24-го мы прибыли в Серпу. Серпа — небольшое селение, состоящее домов из 80, оно построено на берегу, поднимающемся на 25 футов над уровнем реки. Слои глины табатинга, которые здесь перемешиваются со шлаковидным конгломератом, в некоторых местах склона красиво раскрашены в разные цвета; этому обстоятельству городок обязан своим названием на языке тупи — Итакуатиара, что означает «полосатая (или раскрашенная) скала». Это — старое поселение; некогда оно служило местопребыванием окружного правительства, власть которого распространялась на Барра-ду-Риу-Негру. В 1849 г. это была жалкая на вид деревушка, но впоследствии она возродилась так как Амазонская пароходная компания выбрала ее местом для постройки паровой лесопильни и черепичных фабрик. Мы прибыли в сочельник, когда селение выглядело весьма оживленно: на праздник собралось много народу. Порт был полон лодок, больших и малых, — от монтарии с ее сводчатым навесом из плетеных лиан и листьев маранты до двухмачтовой куберты мелочного торговца; последний заехал сюда поторговать с поселенцами, явившимися на праздник из дальних ситиу. Мы бросили якорь рядом с игарите, хозяином которой был старый индеец жури; большое черное пятно вытатуированное посередине лица, и волосы, коротко подстриженные повсюду, за исключением одной полоски на лбу, очень безобразили его. После полудня мы высадились на берег. Население, кажется, состояло главным образом из полуцивилизованных индейцев, которые жили, как обычно, в неотделанных земляных лачугах. Извилистые улицы заросли сорняками и кустарниками, изобиловавшими мокуимом — крохотным ярко-красным клещом; люди, проходя мимо, увлекают клещей своим платьем, а те, прицепляясь во множестве к коже человека, вызывают очень неприятный зуд. Немногочисленные белые, а также зажиточные мамелуку занимали жилища более основательные — беленые и крытые черепицей. Все — и мужчины и женщины — показались мне гораздо более сердечными, но в то же время и более грубыми по своим манерам, нежели все те бразильцы, с которыми я встречался до сих пор. С одним из них, капитаном Мануэлом Жуакином, я был знаком еще долгое время спустя; это был живой, смышленый и вполне добросердечный человек, за благородство и неизменное дружелюбие к иностранным резидентам и случайным путешественникам пользовавшийся доброй славой повсюду в глубине страны. Многие из этих превосходных людей были весьма состоятельны: они владели торговыми судами, невольниками и обширными плантациями какао и табака.
Мы провели в Серпе пять дней. Часть из тех церемоний, которые мы наблюдали в Рождество, представляла интерес: почти те же обряды, которым более 100 лет тому назад миссионеры-иезуиты обучили коренные племена, поселившиеся в этом месте под их влиянием. Утром все женщины и девушки, разодетые в белые газовые рубашки и яркие ситцевые юбки, отправились процессией в церковь, предварительно обойдя городок, чтобы захватить с собой разных мордому, т.е. распорядителей, в обязанности которых входит помогать жуису на фесте. Каждый из распорядителей нес с собой длинный белый тростниковый стебель, украшенный цветными лентами; с ними шла и детвора в весьма нелепых украшениях. Возглавляли шествие три старые индианки, которые несли сайре — большую полукруглую раму, обтянутую бумажной тканью и усеянную украшениями, зеркальцами и т.д. Они качали раму вверх и вниз, распевая все время монотонный жалобный гимн на языке тупи, и часто оборачивались назад, к процессии, которая тогда на несколько мгновений останавливалась. Мне говорили, что это сайре служило иезуитам для привлечения в церковь дикарей, которые повсюду следовали за зеркалами: они видели там волшебным образом отраженные собственные лица. Вечером повсюду царило добродушное веселье. Негры, у которых был святой их собственного цвета — святой Бенедиту, справляли праздник отдельно от остальных и проводили всю ночь за пением и пляской под музыку длинного барабана (гамба) и каракаша. Барабан представлял собой полое бревно, обтянутое с одной стороны кожей; исполнитель играл, сидя на нем верхом и колотя костяшками пальцев; каракаша — бамбуковая трубка с надрезами, производящая резкий дребезжащий звук, когда по надрезам проводят жестким прутом. Не найдется, пожалуй, ничего, что превосходило бы унылым однообразием эту музыку и пение, которые продолжались с неослабевающей силой всю ночь напролет. Индейцы не устроили пляски, потому что белые и мамелуку увели всех хорошеньких цветных девушек на свой собственный бал, а пожилые индианки предпочитали наблюдать, нежели самим принимать участие в веселье. Кое-кто из их мужей присоединился к неграм и очень быстро напился допьяна. Любопытно было видеть, какими многоречивыми становились молчаливые в обычных условиях краснокожие под действием спиртного. Негры и индейцы в извинение своей невоздержанности говорили, что белые напиваются допьяна на другом конце города, и это была совершенная правда.
Мы покинули Серпу 29 декабря в сопровождении старого плантатора по имени сеньор Жуан Тринидади, в ситиу которого, расположенном напротив устья Мадейры, Пена намеревался провести несколько дней. 29-го и 30-го наш путь лежал по узким протокам между островами. 31-го мы прошли последний из них и увидали на юге обширное, как море, водное пространство, где Мадейра, крупнейший приток Амазонки, совершив путь в 2000 миль, смешивает свои воды с водами царя рек. Я никак не ожидал увидеть слияние таких громадных масс воды здесь, уже почти за 900 миль от моря. Пока я неделями странствовал по несколько однообразной реке, нередко стиснутой между островами, и близко знакомился с ней, ощущение размеров этой громадной водной системы постепенно ослабевало, но здесь величественное зрелище возродило во мне первоначальные чувства изумления. В таких местах, как это, склоняешься к мысли, что жители Пара не слишком преувеличивают, называя Амазонку Средиземным морем Южной Америки. За устьем Мадейры Амазонка раскинулась величественным плесом; судя по внешнему виду, казалось, что до этого огромного увеличения ее вод она была по ширине ничуть не меньше, чем после него. Вода в Мадейре спадает и прибывает не одновременно с Амазонкой: подъем и спад воды происходят здесь месяца на два-три раньше, так что теперь Мадейра была полноводнее главной реки. Поэтому струи ее свободно уходили далеко от устья, неся на себе длинную вереницу плавучих деревьев и кусков дерна с травой, вырванных из рыхлых берегов в нижней части ее течения. Впрочем, струи не достигали середины главного потока, а относились к южному берегу.
Здесь быть может, уместно привести некоторые собранные мной сведения относительно этой реки. Мадейра су доходна на протяжении около 480 миль от устья: дальше начинается ряд водопадов и порогов, которые с отдельными участками спокойной воды в промежутках тянутся около 160 миль, а затем снова идет длинный отрезок, пригодный для судоходства. Бывает, что лодки спускаются по реке из Вила-Белы во внутренней провинции Мату-Гросу, но случается это не так часто, как в прежние времена, и мне довелось услышать лишь об очень немногих людях, совершивших в последние годы попытку подняться по реке до этого места. Река была исследована португальцами в начале XVIII столетия; главный и в настоящее время единственный город на ее берегах — Борба, в 150 милях от устья, был основан в 1756 г. Вплоть до 1853 г. нижнее течение реки — до пункта милях в 100 за Борбой — регулярно посещалось торговцами из Вила-Новы, Серпы и Барры: они приезжали собирать сарсапарель[18], копайский бальзам, черепаховое масло и торговать с индейцами, отношения с которыми строились на дружественной основе. В 1853 г. в эту область устремилось много сборщиков каучука, побуждаемых высокой ценой (2 шиллинга 6 пенсов за фунт), которая установилась в то время на этот продукт в Пара, и вот тогда-то начались неприятности е арара, свирепым и не поддававшимся влиянию цивилизации индейским племенем. Индейцы арара напали на несколько лодок и вырезали всех, кто находился на борту, — как индейцев экипажа, так и белых торговцев. План их заключался в том, чтобы устроить засаду у песчаных пляжей, где лодки останавливались на ночлег, и нападать на спящих путников. Иногда они делали вид, будто желают торговать, а затем, как только купец оказывался в невыгодной позиции, принимались обстреливать его и команду из-за деревьев. Оружием им служили дубинки, луки и грозные стрелы такуара — с наконечником из куска твердого бамбука, которому придана форма наконечника копья; они пускают стрелу с такой силой, что она пронзает человеческое тело насквозь. Белые из Борбы стали предпринимать карательные экспедиции, добившись помощи воинственных мундуруку, которые издавна враждовали с арара. Такое положение дел длилось два или три года, отчего путешествие вверх по Мадейре оказывалось опасным предприятием: дикари нападали на всех пришельцев. Кроме арара и мундуруку (последнее племя дружески расположено к белым, занимается земледелием и населяет внутреннюю часть страны между Мадейрой и областью за Тапажосом), на Нижней Мадейре в настоящее время живут еще два племени индейцев, а именно парентинтины и мура. О первом племени мне многого услышать не довелось; мура же ведут праздную, безмятежную жизнь на берегах лабиринта озер и протоков, которые прорезают низменность по обеим сторонам реки ниже Борбы. Арара относятся к племенам, не разводящим маниок; у них нет постоянных жилищ. Телосложением и наружностью они очень похожи на мундуруку, хотя резко отличаются от них по обычаям и общественному устройству. Они красят подбородки в красный цвет посредством уруку (анатто); с обеих сторон лица, от углов рта к вискам, у них обычно проходит черная татуированная полоса. Арара до сих пор не выучились употреблению огнестрельного оружия, не имеют лодок и ведут бродячую жизнь в глубине страны, питаясь дичью и дикими плодами. Когда они хотят переправиться через реку, то сооружают временный челнок из толстой коры деревьев, придавая ей форму лодки при помощи лиан. От одного торговца из Сантарена, которого едва не убили арара в 1854 г., я слышал, что племя насчитывает 2 тыс. воинов. Число это, должно быть, преувеличено, как преувеличивается обыкновенно численность и других бразильских племен. Когда индейцы выказывают враждебное отношение к белым, это объясняется, по-моему, какой-либо обидой, нанесенной им белыми: действительно, сначала бразильские краснокожие проявляют уважение к европейцам. Они чрезвычайно не любят, когда их принуждают к службе, но если пришельцы являются с дружественными намерениями, индейцы встречают их хорошо. Рассказывают, впрочем, что сперва индейцы Мадейры были враждебно настроены к португальцам; племена мура и торази нападали тогда на путешественников. В 1855 г. я встретился с одним американцем, стариком по имени Кемп, который жил много лет среди индейцев на Мадейре, поблизости от заброшенного поселения Крату. Он рассказал мне, что соседи его были благожелательные и приветливые люди и что резня, устроенная арара, была вызвана одним торговцем из Барры, который беспричинно обстрелял одно их семейство, убил родителей и увез с собой детей, чтобы использовать в качестве домашней прислуги.
Единственным интересным млекопитающим, которое я встретил в Вила-Нове, была обезьяна неизвестного для меня вида, однако то было не туземное животное: ее привез один купец с реки Мадейры, из местности, расположенной несколькими милями выше Борбы. Это был ревун, вероятно Mycetes stramineus Geoffroy St. Hilaire. Ревуны — единственные обезьяны, которых туземцам не удается прирулить. Их часто ловят, но они не выживают в неволе и нескольких недель. Та обезьяна, о которой я рассказываю, была не вполне взрослой. Она имела 16 дюймов в длину, не считая хвоста; все туловище покрывала довольно длинная и блестящая грязно-белая шерсть, только усы и борода были коричневатого оттенка. Ее держали в доме вместе с обезьянами коаита и каиарарой (Cebusalbifrons). Оба эти веселых представителя отряда обезьян как будто даже старались привлечь внимание Mycetes, но та стремилась улизнуть, как только к ней кто-нибудь приближался. В первое время она изредка издавала ранним утром сердитый приглушенный рев. Низкий звук голоса обезьян-ревунов достигается, как известно, за счет барабанообразного расширения в гортани. Любопытно было наблюдать, какое незначительное мускульное усилие затрачивало животное, испуская этот глухой рев. Когда встречаешь ревунов в лесу, трое-четверо из них обычно сидят на самых верхних ветвях дерева. Их терзающий слух крик испускается, кажется, вовсе не для того, чтобы предупредить о внезапной опасности, по крайней мере если судить по пойманным экземплярам. Вероятно, рев служит для того, чтобы пугать врагов. Я не встречал Mycetes stramineus где-либо в иной части Амазонского края: в окрестностях Пара преобладает вид красноватого цвета (М. belze— buth); в узких протоках у Бревиса я подстрелил крупную совершенно черную обезьяну; еще один — желторукий вид, по рассказам туземцев, населяет остров Маражо, вероятно, это М. flavimanus, Kuhl; на некотором расстоянии вверх по Тапажосу водится ревун коричневато-черного вида; наконец, на Верхней Амазонке я встречал лишь Mycetes ursinus с блестящей шерстью желтовато-красного цвета.
В сухих лесах Вила-Новы я впервые увидал гремучую змею. Однажды, возвращаясь домой по узкой тропе, я вдруг услыхал совсем рядом дробный стук. Поблизости стояла высокая пальма, крону которой отягощали паразитные растения, и я подумал было что это трещит дерево, которое вот-вот упадет. Но ветер на мгновение стих, я понял, что шум идет с земли. Я повернул голову в том направлении, и тут меня испугало нечто вроде всплеска: теперь лишь я увидел, что чуть ли не из-под моих ног ползет, тяжело скользя, большая змея. Земля всегда до того загромождена гниющими листьями и ветками, что обнаружить змей можно только тогда, когда они движутся. Жители Вила-Новы не поверили, что я видел в их окрестности гремучую змею; действительно, нет сведений о том, что она вообще встречается в лесах; ее местообитанием служат открытые кампу: там, близ Сантарена, я убил несколько гремучих змей. Во время второго моего посещения Вила-Новы я видел еще одну гремучую змею. У меня была тогда собачка по имени Диаманти, которая обыкновенно сопровождала меня на прогулках. Однажды она кинулась в чащу и сделала стойку перед большой змеей, голову которой я увидел над листвой. Бестолковая зверушка подошла совсем близко, и тогда змея слегка приподняла хвост и затрясла своей страшной трещоткой. Прошло немало времени, прежде чем мне удалось отвести собаку. Случай этот наряду с рассказанным выше свидетельствует о том, как медлит пресмыкающееся, прежде чем совершить роковой прыжок.
Много досаждали и в то же время забавляли меня грифы урубу. Португальцы называют их корву, т.е. воронами; цветом и общим видом они несколько походят на грачей, но гораздо крупнее. Кожа вокруг клюва и горла у них обнаженная, черная и морщинистая. К концу дождливого сезона они собираются в огромных количествах в селениях и от голода набрасываются на все, что попадется. Мой повар, пока стряпал обед, не мог ни на мгновенье покинуть открытую кухню сзади дома из-за их воровских наклонностей. Некоторые из них всегда вертелись вокруг, выжидая удобного случая, и стоило только оставить кухню без охраны, как отважные мародеры забирались туда и поднимали клювами крышки кастрюль, чтобы полакомиться содержимым. Деревенские мальчишки, притаившись в засаде, стреляют в них из лука, и грифы стали гак бояться этого оружия, что их нередко можно отогнать, подвесив лук к стропилам кухни. С наступлением сухого сезона полчища урубу следуют за рыболовами к озерам, где пожирают отбросы рыбного промысла. К февралю грифы возвращаются в селение, но в это время они не так прожорливы, как перед летними своими вылетами.
Насекомые Вила-Новы в значительной степени те же, что в Сантарене и на Тапажосе. Впрочем, в каждом отряде имеется здесь по нескольку видов, не встречающихся нигде в других местах по Амазонке, не считая еще нескольких форм, которые правильно рассматривать как местные разновидности (или расы) видов, встречающихся в Пара, на северном берегу Амазонки или еще где-либо в тропической части Америки. Перепончатокрылые были особенно многочисленны, как то всегда бывает в местностях с песчаной почвой. Собранные мной сведения об их привычках удобнее будет изложить в рассказе о тех же или сходных видах, встречающихся в упомянутыx выше областях. На широких лесных аллеях встречалось несколько видов Morpho. Один из них представлял собой форму, близко родственную Morpho hecuba, о котором я говорил, чтo он встречается в Обидусе. Форма Вила-Новы в достаточной мере отличается от hecuba, чтобы считать ее особым видом, и описана под названием М. ctsseis. Форма эта, очевидно всего лишь местная разновидность М. hecuba, а область распространения вида в целом ограничена барьером широкой Амазонки. Зрелище этих колоссальных бабочек, носящихся парами и тройками на громадной высоте в неподвижном воздухе тропического утра, совершенно великолепно. Крыльями они взмахивают лишь через долгие промежутки времени: я видел, как они пролетали весьма значительное расстояние без единого взмаха. Мышцы их крыльев и грудь, к которой эти мышцы прикреплены, очень слабы по сравнению с большой площадью и весом крыльев; но большой размах крыльев, без сомнения, помогает насекомым сохранять направление полета в воздухе. Morpho относятся к самым заметным из насекомых, населяющих леса тропической части Амазонки; широкие прогалины лесов Вила-Новы, по-видимому, особенно для них подходящие, потому что я заметил здесь шесть видов. Самые крупные экземпляры Morpho cisseis имеют 7,5 дюйма в размахе. Другой, более мелкий вид, поймать который мне не удалось, был бледного серебристо-голубого цвета; когда бабочка взмахивала крыльями на большой высоте, блестящая поверхность ее крыльев сверкала в солнечных лучах, как зеркало.
Покончим, однако, с нашим путешествием. Мы покинули Вила-Нову 4 декабря. 5-го под легким ветерком судно перешло на противоположный берег и прошло вход в Парана-Мирим-ду-Арку, т.е. «маленькой реки дуги»: так называется короткий рукав главного русла, имеющий дугообразную форму и вновь соединяющийся с Амазонкой несколько ниже Вила-Новы. 6-го, миновав большой остров в середине реки, мы добрались до места, где полоса отвесных глинистых обрывов, называемая Баррейрус-ди-Карарауку, слегка отклоняется от направления главного русла реки, как и в Обидусе. Немного ниже этих обрывов находилось несколько домов поселенцев; Пена оставался здесь десять дней, чтобы поторговать, и я хорошо воспользовался этой задержкой, значительно пополнив свои коллекции.
В первом доме справляли какой-то праздник. Из-за мелководья мы бросили якорь на некотором расстоянии от берега. Рано утром к нам подошли три лодки, груженные соленой рыбой, ламантиновым жиром, домашней птицей и бананами — продуктами, которые владельцы хотели обменять на различные предметы, необходимые для фесты (праздника).
Вскоре я вышел на берег. Главой дома был высокий, хорошо сложенный цивилизованный тапуйо Марселину; на мой взгляд, вместе с женой, худощавой и крепкой деятельной старой индианкой, обязанности хозяев дома они выполняли великолепно. Общество состояло из 50-60 индейцев и мамелуку; некоторые из них знали португальский язык, но в разговорах между собой они пользовались только языком тупи. Праздник был в честь зачатия божьей матери, и, когда люди на берегу узнали, что у Пены на борту есть изображение святой, более красивое, чем у них, они поехали в лодках, чтобы одолжить его; Марселину взял на себя попечение о статуэтке — он тщательно обернул ее красиво отороченным белым полотенцем. Когда изображение было доставлено на берег, устроили шествие от причала к дому, дали салют из пары дрянных ружей, и затем святую аккуратно уложили в семейный ораториу. Вечером, после того как спели литанию и гимн, все собрались на ужин вокруг большой циновки, разостланной на ровной площадке вроде террасы перед домом. Ужин состоял из большой вареной пираруку, которую специально убили острогой утром, тушеной и жареной черепахи, груд маниоковой крупы и бананов. Старая госпожа с двумя молодыми девушками выказывали величайшую расторопность, прислуживая гостям; Марселину важно стоял рядом, наблюдая за нуждами гостей и отдавая необходимые распоряжения жене. Покончив с едой, приступили к обильной выпивке, а вскоре вслед за тем перешли к танцам, на которые пригласили нас с Пеной. Напитком служил главным образом спирт, который здешний народ сам перегоняет из маниоковых лепешек. Танцы были все одного и того же рода, а именно различные варианты ландума — эротического танца, сходного с фанданго, который был некогда заимствован у португальцев. Танцевали под аккомпанемент двух гитар с проволочными струнами, на которых по очереди играли молодые люди. Все проходило довольно спокойно, принимая во внимание, сколько было выпито крепкого спиртного, и бал длился до зари следующего утра.
Мы посетили один за другим все дома. Один дом был расположен в очаровательном месте, над широким песчаным пляжем у входа в Парана-Мирим-ду-Мукамбу — проток, ведущий к внутреннему озеру, где живут дикари племени мура. В доме этом жило, видимо, трудолюбивое семейство, но из мужчин никого не было: они солили пираруку на озерах. Дом, как и соседние, представлял собой простой каркас из кольев, крытый пальмовыми листьями, стены были кое-как оплетены и обмазаны землей; но этот был больше и внутри гораздо чище, чем остальные. Он был полон женщин и детей, которые целый день занимались своими разнообразными делами: одни плели гамаки в громоздкой раме, на которой держалась основа, тогда как челнок медленно пропускался рукой по всей шестифутовой ширине пряжи; другие пряли хлопчатобумажную нить; третьи чистили, отжимали и пекли маниок. Это семейство расчистило и обрабатывало большой участок земли; почва была необыкновенно богатая, на отвесных берегах реки близ дома обнажалась вся многофутовая глубина рыхлого растительного перегноя. Кроме обычных делянок с кукурузой, сахарным тростником и маниоком, тут имелась большая табачная плантация. Дом окружала роща капоковых, какаовых, кофейных и плодовых деревьев. Мы провели две ночи на якоре в мелководье напротив пляжа. Погода стояла самая великолепная, и полчища дельфинов кувыркались и фыркали вокруг лодки всю ночь.
В этом месте мы пересекли реку и вошли в узкий проток, который ведет в глубь острова Тупинамбаранса, к цепи озер, называемой Лагус-ди-Карарауку. Вдоль рыхлых землистых берегов несется страшное течение, вгрызающееся в них и заваливающее реку остатками леса. Устье протока лежит милях в 25 от Вила-Новы; вход в него шириной всего ярдов 40, но дальше проток сильно расширяется. В течение тех суток что мы провели там, нам доставляли жестокие страдания укусы насекомых. Ночью совершенно невозможно было уснуть из-за москитов; они мириадами нападали на нас и без долгого жужжания усеивали наши лица столь же густо, как капли воды в ливень. Люди набивались в каюты и пытались отогнать паразитов дымом горящих тряпок, но толку было мало, хотя сами мы в это время чуть не задохнулись. Днем муха мотука, куда более крупная и страшная, чем москиты, настойчиво требовала своей доли крови. Она изводила нас еще много дней спустя, но это место было, по-видимому, ее родиной. Вид этот описан Перти, автором энтомологической части отчета о путешествиях Спикса и Марциуса, под названием Hadrus lepidotus. Это представитель семейства Tabanidae и, действительно, близко родствен Haematopota pluvialis — коричневой мухе, которая часто встречается в летнее время на опушках лесов в Англии. Мотука бронзово-коричневого цвета; хоботок ее состоит из пучка роговых ланцетиков, более коротких и широких, чем у других представителей семейства, к которому она принадлежит. Укол ее не причиняет большой боли, но на теле оказывается такая большая ранка, что из нее маленькой струйкой течет кровь. Сонмы их летают весь день вокруг лодки, и иногда на чью-нибудь лодыжку одновременно садятся восемь-десять мух. Движения мухи неуклюжи, и, когда она садится, ее легко убить пальцами. Пена отправился на монтарии вперед, к местам, где ловят пираруку, на озеро, расположенное в глубине местности; но. добраться туда ему не удалось из-за большой длины и запутанности протоков, поэтому, потеряв понапрасну день, во время которого я, впрочем, совершил полезную прогулку в лес, мы снова перешли к другому берегу реки и 16-го продолжали наше плавание вдоль северного берега.
Глинистые обрывы Карарауку тянутся на несколько миль. Твердые пласты розового и красного цвета здесь чрезвычайно толсты и кое-где имеют плотную каменистую структуру. Высота обрыва от 30 до 60 футов над средним уровнем реки; глина залегает на пластах такого же крупнозернистого сцементированного окислами железа конгломерата, как тот который столь часто упоминался. Огромные глыбы этого последнего были отделены от обрыва и унесены силой стечения наверх, где видны теперь залегающими на глинистых террасах. Поверх всего лежит слой песка и растительного перегноя, на котором растет высокий лес, доходящий до самого края обрыва. Миновав эти баррейру [обрывы], мы продолжали наш путь вдоль низменного необитаемого берега, одетого повсюду, где только он поднимался выше верхнего уровня воды, обычными ярко окрашенными лесами возвышенных участков игапо; широкие и правильной формы листья пальмы мурумуру, которой здесь чрезвычайно много, великолепно украшали лес. Там же, где почва была ниже верхнего уровня разливов Амазонки, преобладали деревья Cecropia, иногда разбросанные по лужайкам с высокими широколистными травами вокруг маленьких озер, которые изобилуют водяной птицей. На большей части берега встречались аллигаторы; кое-где мы видели также небольшие стада Capybara (крупный грызун, нечто вроде колоссальной морской свинки) вбуйной листве на илистых отмелях; там и сям прыгали с разбегу с дерева на дерево стаи обезьян — изящных саимири (Chrysothnxsciureus) и резвых каиарар (Cebusalbifrons). 22-го мы миновали устье самого восточного из многочисленных протоков, которые ведут к большому внутреннему озеру Сарака, а 23-го пробирались по ряду проливов между островами, где, за 90 миль от последнего дома у Карарауку, снова увидели человеческое жилье. 24-го мы прибыли в Серпу. Серпа — небольшое селение, состоящее домов из 80, оно построено на берегу, поднимающемся на 25 футов над уровнем реки. Слои глины табатинга, которые здесь перемешиваются со шлаковидным конгломератом, в некоторых местах склона красиво раскрашены в разные цвета; этому обстоятельству городок обязан своим названием на языке тупи — Итакуатиара, что означает «полосатая (или раскрашенная) скала». Это — старое поселение; некогда оно служило местопребыванием окружного правительства, власть которого распространялась на Барра-ду-Риу-Негру. В 1849 г. это была жалкая на вид деревушка, но впоследствии она возродилась так как Амазонская пароходная компания выбрала ее местом для постройки паровой лесопильни и черепичных фабрик. Мы прибыли в сочельник, когда селение выглядело весьма оживленно: на праздник собралось много народу. Порт был полон лодок, больших и малых, — от монтарии с ее сводчатым навесом из плетеных лиан и листьев маранты до двухмачтовой куберты мелочного торговца; последний заехал сюда поторговать с поселенцами, явившимися на праздник из дальних ситиу. Мы бросили якорь рядом с игарите, хозяином которой был старый индеец жури; большое черное пятно вытатуированное посередине лица, и волосы, коротко подстриженные повсюду, за исключением одной полоски на лбу, очень безобразили его. После полудня мы высадились на берег. Население, кажется, состояло главным образом из полуцивилизованных индейцев, которые жили, как обычно, в неотделанных земляных лачугах. Извилистые улицы заросли сорняками и кустарниками, изобиловавшими мокуимом — крохотным ярко-красным клещом; люди, проходя мимо, увлекают клещей своим платьем, а те, прицепляясь во множестве к коже человека, вызывают очень неприятный зуд. Немногочисленные белые, а также зажиточные мамелуку занимали жилища более основательные — беленые и крытые черепицей. Все — и мужчины и женщины — показались мне гораздо более сердечными, но в то же время и более грубыми по своим манерам, нежели все те бразильцы, с которыми я встречался до сих пор. С одним из них, капитаном Мануэлом Жуакином, я был знаком еще долгое время спустя; это был живой, смышленый и вполне добросердечный человек, за благородство и неизменное дружелюбие к иностранным резидентам и случайным путешественникам пользовавшийся доброй славой повсюду в глубине страны. Многие из этих превосходных людей были весьма состоятельны: они владели торговыми судами, невольниками и обширными плантациями какао и табака.
Мы провели в Серпе пять дней. Часть из тех церемоний, которые мы наблюдали в Рождество, представляла интерес: почти те же обряды, которым более 100 лет тому назад миссионеры-иезуиты обучили коренные племена, поселившиеся в этом месте под их влиянием. Утром все женщины и девушки, разодетые в белые газовые рубашки и яркие ситцевые юбки, отправились процессией в церковь, предварительно обойдя городок, чтобы захватить с собой разных мордому, т.е. распорядителей, в обязанности которых входит помогать жуису на фесте. Каждый из распорядителей нес с собой длинный белый тростниковый стебель, украшенный цветными лентами; с ними шла и детвора в весьма нелепых украшениях. Возглавляли шествие три старые индианки, которые несли сайре — большую полукруглую раму, обтянутую бумажной тканью и усеянную украшениями, зеркальцами и т.д. Они качали раму вверх и вниз, распевая все время монотонный жалобный гимн на языке тупи, и часто оборачивались назад, к процессии, которая тогда на несколько мгновений останавливалась. Мне говорили, что это сайре служило иезуитам для привлечения в церковь дикарей, которые повсюду следовали за зеркалами: они видели там волшебным образом отраженные собственные лица. Вечером повсюду царило добродушное веселье. Негры, у которых был святой их собственного цвета — святой Бенедиту, справляли праздник отдельно от остальных и проводили всю ночь за пением и пляской под музыку длинного барабана (гамба) и каракаша. Барабан представлял собой полое бревно, обтянутое с одной стороны кожей; исполнитель играл, сидя на нем верхом и колотя костяшками пальцев; каракаша — бамбуковая трубка с надрезами, производящая резкий дребезжащий звук, когда по надрезам проводят жестким прутом. Не найдется, пожалуй, ничего, что превосходило бы унылым однообразием эту музыку и пение, которые продолжались с неослабевающей силой всю ночь напролет. Индейцы не устроили пляски, потому что белые и мамелуку увели всех хорошеньких цветных девушек на свой собственный бал, а пожилые индианки предпочитали наблюдать, нежели самим принимать участие в веселье. Кое-кто из их мужей присоединился к неграм и очень быстро напился допьяна. Любопытно было видеть, какими многоречивыми становились молчаливые в обычных условиях краснокожие под действием спиртного. Негры и индейцы в извинение своей невоздержанности говорили, что белые напиваются допьяна на другом конце города, и это была совершенная правда.
Мы покинули Серпу 29 декабря в сопровождении старого плантатора по имени сеньор Жуан Тринидади, в ситиу которого, расположенном напротив устья Мадейры, Пена намеревался провести несколько дней. 29-го и 30-го наш путь лежал по узким протокам между островами. 31-го мы прошли последний из них и увидали на юге обширное, как море, водное пространство, где Мадейра, крупнейший приток Амазонки, совершив путь в 2000 миль, смешивает свои воды с водами царя рек. Я никак не ожидал увидеть слияние таких громадных масс воды здесь, уже почти за 900 миль от моря. Пока я неделями странствовал по несколько однообразной реке, нередко стиснутой между островами, и близко знакомился с ней, ощущение размеров этой громадной водной системы постепенно ослабевало, но здесь величественное зрелище возродило во мне первоначальные чувства изумления. В таких местах, как это, склоняешься к мысли, что жители Пара не слишком преувеличивают, называя Амазонку Средиземным морем Южной Америки. За устьем Мадейры Амазонка раскинулась величественным плесом; судя по внешнему виду, казалось, что до этого огромного увеличения ее вод она была по ширине ничуть не меньше, чем после него. Вода в Мадейре спадает и прибывает не одновременно с Амазонкой: подъем и спад воды происходят здесь месяца на два-три раньше, так что теперь Мадейра была полноводнее главной реки. Поэтому струи ее свободно уходили далеко от устья, неся на себе длинную вереницу плавучих деревьев и кусков дерна с травой, вырванных из рыхлых берегов в нижней части ее течения. Впрочем, струи не достигали середины главного потока, а относились к южному берегу.
Здесь быть может, уместно привести некоторые собранные мной сведения относительно этой реки. Мадейра су доходна на протяжении около 480 миль от устья: дальше начинается ряд водопадов и порогов, которые с отдельными участками спокойной воды в промежутках тянутся около 160 миль, а затем снова идет длинный отрезок, пригодный для судоходства. Бывает, что лодки спускаются по реке из Вила-Белы во внутренней провинции Мату-Гросу, но случается это не так часто, как в прежние времена, и мне довелось услышать лишь об очень немногих людях, совершивших в последние годы попытку подняться по реке до этого места. Река была исследована португальцами в начале XVIII столетия; главный и в настоящее время единственный город на ее берегах — Борба, в 150 милях от устья, был основан в 1756 г. Вплоть до 1853 г. нижнее течение реки — до пункта милях в 100 за Борбой — регулярно посещалось торговцами из Вила-Новы, Серпы и Барры: они приезжали собирать сарсапарель[18], копайский бальзам, черепаховое масло и торговать с индейцами, отношения с которыми строились на дружественной основе. В 1853 г. в эту область устремилось много сборщиков каучука, побуждаемых высокой ценой (2 шиллинга 6 пенсов за фунт), которая установилась в то время на этот продукт в Пара, и вот тогда-то начались неприятности е арара, свирепым и не поддававшимся влиянию цивилизации индейским племенем. Индейцы арара напали на несколько лодок и вырезали всех, кто находился на борту, — как индейцев экипажа, так и белых торговцев. План их заключался в том, чтобы устроить засаду у песчаных пляжей, где лодки останавливались на ночлег, и нападать на спящих путников. Иногда они делали вид, будто желают торговать, а затем, как только купец оказывался в невыгодной позиции, принимались обстреливать его и команду из-за деревьев. Оружием им служили дубинки, луки и грозные стрелы такуара — с наконечником из куска твердого бамбука, которому придана форма наконечника копья; они пускают стрелу с такой силой, что она пронзает человеческое тело насквозь. Белые из Борбы стали предпринимать карательные экспедиции, добившись помощи воинственных мундуруку, которые издавна враждовали с арара. Такое положение дел длилось два или три года, отчего путешествие вверх по Мадейре оказывалось опасным предприятием: дикари нападали на всех пришельцев. Кроме арара и мундуруку (последнее племя дружески расположено к белым, занимается земледелием и населяет внутреннюю часть страны между Мадейрой и областью за Тапажосом), на Нижней Мадейре в настоящее время живут еще два племени индейцев, а именно парентинтины и мура. О первом племени мне многого услышать не довелось; мура же ведут праздную, безмятежную жизнь на берегах лабиринта озер и протоков, которые прорезают низменность по обеим сторонам реки ниже Борбы. Арара относятся к племенам, не разводящим маниок; у них нет постоянных жилищ. Телосложением и наружностью они очень похожи на мундуруку, хотя резко отличаются от них по обычаям и общественному устройству. Они красят подбородки в красный цвет посредством уруку (анатто); с обеих сторон лица, от углов рта к вискам, у них обычно проходит черная татуированная полоса. Арара до сих пор не выучились употреблению огнестрельного оружия, не имеют лодок и ведут бродячую жизнь в глубине страны, питаясь дичью и дикими плодами. Когда они хотят переправиться через реку, то сооружают временный челнок из толстой коры деревьев, придавая ей форму лодки при помощи лиан. От одного торговца из Сантарена, которого едва не убили арара в 1854 г., я слышал, что племя насчитывает 2 тыс. воинов. Число это, должно быть, преувеличено, как преувеличивается обыкновенно численность и других бразильских племен. Когда индейцы выказывают враждебное отношение к белым, это объясняется, по-моему, какой-либо обидой, нанесенной им белыми: действительно, сначала бразильские краснокожие проявляют уважение к европейцам. Они чрезвычайно не любят, когда их принуждают к службе, но если пришельцы являются с дружественными намерениями, индейцы встречают их хорошо. Рассказывают, впрочем, что сперва индейцы Мадейры были враждебно настроены к португальцам; племена мура и торази нападали тогда на путешественников. В 1855 г. я встретился с одним американцем, стариком по имени Кемп, который жил много лет среди индейцев на Мадейре, поблизости от заброшенного поселения Крату. Он рассказал мне, что соседи его были благожелательные и приветливые люди и что резня, устроенная арара, была вызвана одним торговцем из Барры, который беспричинно обстрелял одно их семейство, убил родителей и увез с собой детей, чтобы использовать в качестве домашней прислуги.