Страница:
Когда я проснулся на следующее утро, мы, прибегнув к эспии, продвигались вдоль левого берега Солимоинса. В области, по которой течет великая река, наступил теперь дождливый, сезон: песчаные отмели и все низменные земли находились уже под водой, и яростный поток шириной в 2-3 мили непрерывно нес вывернутые с корнем деревья и островки из плавучих растений. Вид был весьма унылый; не слышно ни звука, кроме монотонного журчания воды; берег, вдоль которого мы плыли весь день, на каждом шагу загромождали упавшие деревья, иные из них шевелило течение, огибавшее выступающие мысы. Наш давний бич — мотука — начал изводить нас, как только стало припекать утреннее солнце. У самой воды виднелось много белых цапель, а кое-где наверху жужжали вокруг цветов колибри. После захода солнца, когда в дымке взошла луна, ландшафт показался еще более унылым.
Об этом верхнем течении реки — Алту-Амазонасе, или Солимоинсе, — бразильцы всегда говорят, как об отдельной реке. Объясняется это отчасти, как уже отмечалось, тем направлением, по которому она подходит к месту соединения с Риу-Негру; обитатели страны из-за недостаточных знаний не в состоянии воспринять всю речную систему как одно целое. Впрочем, Солимоинс имеет много особенностей, отличающих его от нижнего течения реки. Пассат, или морской бриз, который в разгар сухого сезона достигает устья Риу-Негру, в 900-1000 милях от Атлантического океана, никогда не дует в верхнем течении. Поэтому тут более тихо и душно, а господствующие ветры беспорядочны по направлению и кратковременны. Значительная часть местности по берегам Нижней Амазонки холмиста; обширные кампу, или открытые равнины, чередуются тут с длинными полосами песчаной почвы, одетой редкими лесами. Климат поэтому сравнительно сух, в сухой сезон много месяцев подряд нет дождя. На Солимоинсе дело обстоит по-иному. Какие-нибудь две недели ясной солнечной погоды — редкость; вся область, по которой текут река и ее притоки, начиная от крайних восточных хребтов Андов, которые, по описанию Пеппига, встают, подобно стене, на ровной местности в 240 милях от Тихого океана, представляет собой необъятную равнину около 1000 миль в длину и 500-600 в ширину, покрытую однородным высоким, непроходимым и влажным лесом. Песчаной почвы нигде нет, почва здесь неизменно -либо плотная глина, либо аллювий, либо растительный перегной, последний во многих местах, как видно в вымытых водой разрезах речных берегов, достигает 20-30 футов в толщину. Благодаря почве и климату растительность в верхнем течении реки еще пышнее, а животные формы еще красивее, чем у Атлантического океана. Плоды — дикие и культурные — общие обеим частям страны, достигают все больших размеров по мере продвижения на запад, а некоторые деревья, цветущие в Пара и Сантарене всего один раз в году, в Эге приносят цветы и плоды круглый год. Климат тут здоровый, хотя жить все время приходится, словно в парной бане. Впрочем, здесь не место пространному описанию области, поскольку мы находимся еще только на пороге ее. Я прожил и проездил на Солимоинсе в общей сложности четыре с половиной года. Местность по берегам великолепная и дикая, там, пожалуй, еще не ступала нога цивилизованного человека; возделанной земли от Риу-Негру до Андов найдется всего несколько десятков акров. Однако людей здесь так мало, что человек — фигура незначительная в этой необъятной глуши. Можно упомянуть, что Солимоинс имеет 2130 миль в длину, если считать от истока той реки, которую обычно рассматривают как главную (озеро Лаурикоча близ Лимы), но 2500 миль — по Укаяли, самому значительному и доступному для судов ответвлению в верхнем течении реки. Он судоходен во все времена года для больших пароходов до пункта в 1400 милях от устья Риу-Негру.
28-го мы миновали устье Ариау, узкого протока, соединенного с Риу-Негру и впадающего в нее напротив Барры. Наше судно чуть не втянуло в этот неистовый поток, устремляющийся из Солимоинса. Мы привязали буксирный канат к крепкому дереву ярдов на 30 впереди, и, чтобы подтянуться к нему, понадобилось полное напряжение сил команды и пассажиров. 30-го мы миновали Гуарибу, второй проток, соединяющий обе реки, а 31-го проплыли мимо разбросанного поселения под названием Манакапуру, расположенного на высоком каменистом берегу. Здесь находятся ситиу, т.е. загородные дачи многих горожан Барры, хотя отсюда до города по самой близкой дороге 80 миль. За Манакапуру всякие следы холмов исчезают: оба берега реки на многие сотни миль отсюда плоски, за исключением тех мест, где табатинговая формация проявляется в виде глинистых возвышений, поднимающихся до высоты от 20 до 40 футов над верхней отметкой воды. Местность до такой степени лишена каменистых или галечных пластов, что на протяжении многих недель пути не попадается ни единого камешка. Наше путешествие было теперь крайне однообразным. Покинув последний дом Манакапуру, мы ехали 19 дней, не видя человеческого жилища: немногие поселенцы жили по протокам или озерам на некотором расстоянии от берегов главной реки. За все время мы встретили всего одно судно, да и оно не могло подойти на такое расстояние, чтобы удалось затеять разговор, потому что его несло вниз в середине течения по широкой реке, в 2 милях от берега, вдоль которого мы с трудом подтягивали себя канатом против течения.
После первых двух-трех дней мы втянулись в размеренную жизнь на борту. Команда наша состояла из десятка индейцев племени кукама, родина которых лежит на берегах верхнего течения реки, в окрестностях Науты в Перу. Кукама говорят на языке тупи, но с более жестким выговором, чем у полуцивилизованных индейцев, живущих ниже Эги. Эти неглупые, трудолюбивые люди — единственные индейцы, которые добровольно и целыми командами нанимаются водить челны торговцев. Лоцман, честный и преданный малый по имени Висенти рассказал мне, что он и его товарищи вот уже 15 месяцев в разлуке со своими женами и семьями и только по прибытии в Эгу впервые попытаются вернуться в Науту. Во внешнем виде этих людей не было ничего, что отличало бы их от других лодочников. Одни были высоки и хорошо сложены, другие отличались приземистыми фигурами, широкими плечами и чрезвычайно толстыми руками и ногами. Среди них не нашлось бы и двух человек с головами одинаковой формы: у Висенти было овальное лицо с красивыми правильными чертами, а один маленький коротыш, первый шутник в команде, с. широкими и выступающими скулами, раздвинутыми ноздрями и косыми глазами, выглядел, как настоящий монгол; впрочем, эти двое и лицом и фигурой являли собой две крайности. Никто из индейцев не был как-либо татуирован или изуродован, и все были совершенно безбородые. Кукама славятся по реке своей бережливостью. Стремление к приобретению собственности — черта, у индейцев столь редкая, что бразильцы с удивлением говорят о нравах кукама.
Спустившись по реке в Бразилию (которую все перуанские индейцы считают страной более богатой, нежели их родина), кукама прежде всего стремятся приобрести деревянный сундучок с замком: туда они тщательно складывают вещи, на которые тратят весь заработок, — одежду, топоры, ножи, гарпунные наконечники, иголки и нитки и пр. Жалование их составляет всего 4-6 пенсов в день и нередко выплачивается в товарах по ценам вдвое выше, чем в Пара, поэтому, чтобы наполнить сундук, уходит немало времени.
Вряд ли нашлась бы команда матросов с более примерным поведением в плавании, нежели эти бедные индейцы. В продолжение нашего 35-дневного плавания они жили и трудились сообща, всецело руководствуясь чувством товарищества. Я ни разу не слыхал, чтобы между ними было произнесено громкое слово. Сеньор Эстулану предоставлял им вести судно по их собственному усмотрению, лишь изредка проявляя свою власть, когда они ленились. Висенти устанавливал часы работы в зависимости от того, насколько темны были ночи. Когда луна находилась в первой и второй четверти, индейцы работали в эспии или на веслах почти до полуночи; во время же третьей и четвертой четверти они ложились спать вскоре после захода солнца и, встав в 3-4 часа утра, вновь брались за работу. В прохладные дождливые дни мы все принимали участие в эспии, гуськом шагая босыми ногами по мокрой палубе в такт дикой песне одного из лодочников. Попутный ветер дул в течение всего 2 дней из 35, и с его помощью мы продвинулись миль на 40; всю же остальную часть нашего плавания мы буквально вытягивали лодку от дерева к дереву. Когда нам встречалась около берега ремансу [заводь], мы с удовольствием проходили несколько миль на веслах, но случалось это не часто. В часы досуга индейцы занимались шитьем. Висенти искусно кроил рубашки и брюки и как главный закройщик обслуживал всю команду, в которой каждый матрос имел толстый стальной наперсток и запас иголок и ниток. За время плавания Висенти сделал для меня комплект рубашек из бумажной ткани в синюю клетку.
Добродетели этих индейцев, как и большинства других, среди которых я жил, заключались, быть может, скорее в отсутствии активно проявляемых дурных качеств, нежели в наличии хороших; иными словами, эти добродетели скорее пассивного, чем активного свойства. Флегматичный, безразличный темперамент, сдержанность желаний и сухость чувств, отсутствие любопытства и неповоротливость соображения — все это делает амазонских индейцев весьма неинтересными спутниками. Воображение у них лишено всякой живости, их как будто никогда не волнуют переживания — любовь, сожаление, восторг, страх, изумление, радость, воодушевление. Такова эта раса в целом. Чувство товарищества наших кукама происходило, по-видимому, не из горячей симпатии, а просто из отсутствия жадной эгоистичности в мелочах. В то утро, когда подул попутный ветер, один из команды, паренек лет семнадцати, находился на берегу (он отправился на монтарии собирать дикие плоды), между тем как пришло время отплывать. Мы подняли паруса и шли несколько часов с большой скоростью, оставив беднягу грести вдогонку за нами против сильного течения. Висенти, который мог бы подождать несколько минут с отплытием, и все остальные только смеялись, когда заходила речь о той беде, в какой очутился их товарищ. Он догнал нас ночью, после того как тяжко потрудился весь день, не имея ни крошки во рту. Оказавшись на борту, он улыбнулся, и с обеих сторон не было произнесено и дюжины слов.
У кукама нет и тени любопытства. Однажды нас застигла необыкновенно сильная гроза. Команда лежала на палубе, и после каждого раската все разражались громким смехом: первый шутник восклицал: «Мой старый дядюшка снова охотится», — что свидетельствовало о крайней духовной бедности говорившего. Я опросил Висенти, что он думает о причине молнии и грома. Он отвечал: «Тима ичокуа» («Не знаю»). Он никогда и на миг не задумался над этим. Так же отвечал он и на другие вопросы. Я спросил его, кто сотворил солнце, звезды, деревья. Он не знал и никогда не слышал разговоров об этом среди своего племени. На языке тупи, но крайней мере судя по утверждениям старинных иезуитов, есть слово тупана, обозначающее бога. Висенти иногда употреблял это слово, но было ясно, что он не связывал с ним понятия о создателе. Он, видимо, полагал, что оно обозначает какое-то божество или видимый его образ, которому белые поклоняются в тех церквах, какие они видел в селениях. Ни одно из индейских племен на Верхней Амазонке не имеет понятия о высшем существе, и, следовательно, в их родном языке нет слова, выражающего это понятие. Висенти думал, что река, по которой мы плыли, окружает всю землю, а страна — остров, подобно тем, что встречаются на реке, только побольше. Тут проявляется искорка любопытства и соображения в сознании индейца: возникла необходимость в какой-то теории относительно суши и воды. и вот такая теория выдвигается. По всем остальным вопрос сам, не касающимся будничных жизненных потребностей, у Висенги не было ни малейшего представления, и не только у него одного, но и у всех, как я убедился, индейцев в их первобытном состоянии. Да и могло ли быть иначе в обществе людей какой бы то ни было расы, если бы они, подобно амазонским индейцам, оставались на протяжении веков в глуши, изолированные от мира, объединенные в небольшие группы, всецело поглощенные добыванием средств существования и лишенные письменности, равно как и праздного класса, который мог бы передавать приобретенные познания из поколения в поколение?
Однажды свежий ветер недурно продвинул нас вперед. Хлестал холодный мелкий дождь, окутывая, словно дымкой, унылый ландшафт; лес качался и гудел под напором ветра, а над верхушками деревьев носились в тревоге стаи птиц… В другой раз такой же ветер налетел с неблагоприятного для нас направления; он застиг нас врасплох — мы намеревались просушить все паруса — и в тот же миг понес судно бортом на берег. Лодку подняло к высоким кустарникам, тянувшимся вдоль берега, но мы не потерпели никакого ущерба, разве что наши снасти запутались в ветках. Обычно круглые сутки стоял мертвый штиль, а иногда с верховьев реки, т.е. нам навстречу, доносились слабые порывы ветра. По два раза в день наши индейцы и мы сами выходили на сушу, чтобы отдохнуть и переменить обстановку, а также состряпать завтрак и обед. Кроме меня, на борту был еще один пассажир — осмотрительный португалец средних лет, который намеревался поселиться в Эге, где у него был брат, уже давно там обосновавшийся. Он устроился в передней каюте, т.е. под сводчатым навесом над трюмом. Я делил каюту с сеньорами Эстулану и Мануэлом; последний был молодой метис, зять хозяина судна, и под его руководством я немало преуспел за время плавания в изучении языка тупи.
Наши матросы по очереди по двое зараз — отправлялись ловить рыбу, для чего у нас была с собой запасная монтария. Из провизии хозяин не взял из Барры ничего, кроме лежалой и полусгнившей соленой рыбы пираруку в больших и тонких прогорклых ломтях, фариньи, кофе и патоки. В таких путешествиях пассажирам полагается самим заботиться о своем пропитании, поскольку плата с них берется только за провоз тяжелого багажа или груза. Мы с португальцем захватили с собой кое-что из предметов роскоши — бобы, сахар, печенье, чай и т.д.; но, как оказалось, нам почти поневоле приходилось делиться с двумя нашими спутниками и лоцманом, и не проделали мы еще и трети пути, как маленький запас почти пришел к концу. Зато с нами делились всем тем, что добывали матросы. Иногда они возвращались с пустыми руками, так как ловить рыбу в сезон разлива чрезвычайно трудно из-за того, что низменные места между заливами и бесконечной цепью больших и малых озер затопляются водой главной реки, и пространство, по которому расплывается рыбье население, увеличивается в десятки раз. Впрочем, по большей части люди доставляли две-три отличные рыбы, а однажды убили острогой ламантина, или ваккамарину. По этому последнему поводу мы устроили настоящий праздник: челн остановили на шесть или семь часов, и все направились в лес, чтобы помочь освежевать и изжарить животное. Мясо разрезали на кубики, и каждый из нас насадил с дюжину кубиков на длинный прут. Мы развели костры и воткнули вертела в землю, наклонив их над пламенем, чтобы мясо поджарилось. Все время моросил дождик, и земля вокруг костров кишела жалящими муравьями, которых привлекали внутренности и слизь, разбросанные вокруг. Мясо по вкусу несколько напоминает очень грубую свинину; однако жир, лежащий толстыми слоями между тощими частями, зеленоватого цвета и имеет неприятный рыбный запах. Это было крупное животное, имевшее около 10 футов в длину и 9 футов в обхвате в самом широком месте. Ламантин, невзирая на простоту его строения, — один из немногих объектов, возбуждающих некоторое удивление и любопытство индейцев. Тот факт, что он кормит своего детеныша грудью, хотя является водяным животным, похожим на рыбу, поражает их, по-видимому, как нечто очень странное. Животное, лежавшее на спине, своей широкой округлой головой и мордой, суживающимся к концам телом и гладкой, толстой свинцового цвета кожей напоминало мне те египетские гробницы, которые сделаны из темного гладкого камня в форме человеческой фигуры.
Несмотря на невкусный стол, тесноту челна, неприятную погоду — частые проливные дожди с палящим солнцем в промежутках — и печальное уныние речного пейзажа, путешествие в целом доставляло мне удовольствие. Москиты не слишком докучали, мы очень приятно проводили ночи на палубе, завернувшись в одеяло или в старый парус. Когда дождь прогонял нас вниз, мы имели меньше удобств, так как места в маленькой каюте только и хватало, чтобы улечься втроем вплотную друг к другу, и от недостатка пространства было душно. К пиумам я привык в течение первой недели: к концу ее все открытые части моего тела были до того густо покрыты черными уколами, что маленьким кровопийцам лишь с трудом удавалось отыскать свободное место, чтобы подступиться. Бедняга Мигуэл, португалец, жестоко страдал от этих мучителей, лодыжки и запястья у него были так воспалены, что он неделями не вылезал из гамака, подвешенного в трюме. При каждом выходе на берег, пока краснокожие разводили огонь и стряпали пищу, я совершал прогулку по лесу. В результате таких прогулок моя коллекция каждый день пополнялась насекомыми, пресмыкающимися и моллюсками. Иногда вокруг нашего цыганского табора простиралась обширная полоса сухого леса, где гулять было очень приятно, но обычно то была буйная чаща, куда невозможно было проникнуть и на несколько ярдов из-за поваленных деревьев, перепутанной паутины чудовищных деревянистых вьющихся растений, зарослей колючего бамбука, топей и других препятствий того или иного рода. Сухие участки были иногда украшены рощами пальм урукури (Attaleaexcelsa), которые тысячами росли под кронами высоких лесных деревьев; гладкие колоннообразные стволы их почти все были одинаковой вышины (40-50 футов), а широкие, красиво вырезанные листья смыкались наверху, образуя арки и плетеные своды изящных и разнообразных форм. Плод этой пальмы созревает в верховьях реки в апреле, и во время нашей поездки я видел огромные количества таких плодов, рассыпанных под деревьями в тех местах, где мы устраивали свой лагерь. Плод по размеру и форме похож на финик и содержит ароматную и сочную мякоть. Индейцы его не едят; меня это удивило, поскольку они жадно пожирают плоды многих других видов пальм, кислая и волокнистая мякоть которых гораздо менее вкусна. Увидев однажды, как я ем плоды урукури, Висенти покачал головой. Я не уверен, что не они оказались причиной жестокого расстройства желудка, которым я страдал впоследствии в продолжение многих дней.
Медленно проплывая неделю за неделей вдоль бескрайних лесистых берегов, я заметил, что здесь, в верховьях реки, то и дело сменяют одна другую три весьма отчетливо выраженные формы береговой полосы и соответствующего ей леса. Во-первых, тут встречались низменные, самые недавние аллювиальные отложения — смесь песка и ила, покрытая высокими, широколистными травами или описанным выше злаком Gynerium, цветоножка которого с перистой верхушкой достигала вышины 14-15 футов. Из больших деревьев в этих местах росли только Cecropia. Такой характер имели многие мелкие, недавно возникшие острова. Во-вторых, здесь были сравнительно высокие берега, которые лишь частично заливались в разгар паводка; они поросли великолепным лесом, в котором очень большую часть растительности составляют разнообразные пальмы и широколистные марантовые. Листва в общем яркого и светлого оттенка; береговая кромка иногда покрыта пестрым зеленым массивом, но там, где течение с силой устремляется на рыхлые земляные берега, возвышающиеся на 25-30 футов над мелкой водой, и размывает их, открывается как бы разрез леса, где обремененные эпифитами стволы деревьев предстают, словно могучая колоннада. Можно, не колеблясь, утверждать, что три четверти земли по Верхней Амазонке на протяжении тысячи миль принадлежит к этому второму классу. Берег третьего вида — возвышенная и холмистая глинистая суша, появляющаяся лишь изредка, но простирающаяся иногда и а много миль по обе стороны реки. Береговая полоса в этих местах отлога и сложена красной или пестрой глиной. Лес носит иной характер по сравнению с низменными местами: очертания его более округлы, а общий вид однообразнее; пальмы гораздо менее многочисленны и относятся к особым видам, среди которых наиболее характерны своеобразная Iriartea ventricosa со вздувшимся стволом и тонкая бакабаи (Oenocarpusminor), а животные, сообщающие какую-то приветливость другим местам по реке, показываются редко. Это терра фирми, [твердая земля], как ее называют, и значительная часть плодородной низменности, по-видимому, вполне пригодны для поселения; кое-какие места были некогда населены коренными обитателями, но последние давно вымерли или смешались с белыми иммигрантами. Впоследствии я узнал, что во всей области от Манакапуру до Куари, на расстоянии 240 миль, живет не более 15-20 семейств, да и те, как уже говорилось, обитают не на главной реке, а по протокам и озерам.
Рыбаки дважды приносили мне маленькие округлые куски пористой пемзы; их выловили в то время, как они плавали на поверхности воды в главном русле реки. Предметы эти возбудили мое любопытство как посланцы далеких вулканов Андов — Котопахи, Льянганете или Сангая, которые вздымают свои острые вершины среди речек, питающих некоторые верхние притоки Амазонки, например Макас, Пастосу и Напо. Камни эти прошли, должно быть, уже 1200 миль. Впоследствии я убедился, что они встречаются довольно часто; бразильцы пользуются ими для удаления ржавчины с ружей и твердо верят, будто это затвердевшая речная пена. Однажды, когда я жил в Сантарене, приятель принес мне большой кусок пемзы, который нашел на середине реки ниже Монти-Алегри, милях в 900 вниз по реке; поскольку пемзовые камни преодолели такое расстояние, они могли бы, пожалуй, быть вынесены в море и поплыли бы оттуда с северо-западным течением Атлантического океана к берегам, отстоящим на многие тысячи миль от вулканов, их извергнувших. Иногда камни выбрасывает на берег в различных местах реки. Когда по прибытии в Англию я размышлял над этим обстоятельством, мне показалось весьма вероятным, что эти пористые обломки служат средством переноса семян растений, яиц насекомых, икры пресноводных рыб и т.д. Их округлые, сглаженные водой формы свидетельствовали о том, что они, должно быть, долгое время окатывались в мелководных потоках поблизости от истоков рек, у подножий вулканов, прежде чем соскочили вниз по водопадам и попали в потоки, которые привели их прямо вАмазонку. Вначале их, быть может, выбросило на землю, а затем смыло в реки; в этом случае яйца и семена наземных насекомых и растений могли случайно попасть в обломки и оказаться надежно закупоренными в их— полостях частицами земли. Поскольку скорость течения в дождливый сезон составляет, согласно наблюдениям, от 3 до 5 миль в час, камни могут пройти громадное расстояние, прежде чем яйца или семена погибнут. Со стыдом скажу, что, будучи на месте, я упустил случай удостовериться, так ли обстоит дело в действительности. Лишь недавно внимание натуралистов обратилось к важному вопросу о случайных средствах широкого распространения видов животных и растений. Не подтвердив существования таких средств, невозможно разрешить некоторые из самых трудных проблем, связанных с распределением растений и животных. Некоторые виды с самой ограниченной способностью к передвижению встречаются в противоположных частях света, отсутствуя в промежуточных областях; если только не удастся показать, что они могли мигрировать или оказаться случайно перенесенными из одного пункта в другой, придется прийти к странному.выводу, что одни и те же виды были созданы в двух различных областях[35].
Лодочники на Верхней Амазонке живут в постоянном страхе перед терра каида, т.е. оползнями, которые иногда случаются на крутых земляных берегах, особенно в то время, когда вода поднимается. Эти лавины из земли и деревьев обрушиваются иногда на крупные суда. Я считал бы рассказы о них преувеличенными, если бы не имел во время этого плавания случая полностью убедиться в их справедливости своими глазами. Однажды утром перед зарей меня разбудил необычный звук, похожий на артиллерийский гул. Я лежал один на крыше каюты; было очень темно, все мои спутники спали, и я, лежа, вслушивался. Звуки приходили издалека, и грохот, меня разбудивший, повторился еще и еще с гораздо более страшной силой. Первым объяснением, которое пришло мне на ум, было землетрясение, потому что, хотя ночь была без малейшего ветерка, широкая река сильно заволновалась, и судно начало изрядно качать. Вскоре вслед за тем раздался еще один громкий взрыв, явно гораздо ближе, чем предыдущий, за ним последовали другие. Громовые раскаты неслись во все стороны, то как будто совсем рядом, то где-то вдалеке; внезапный грохот нередко сменялся тишиной или долгим глухим громыханием. При втором взрыве Висенти, прикорнувший у руля, проснулся и сказал мне, что это терра каида, но я не поверил ему. Гул продолжался около часу до рассвета, и только тут мы увидели, какая разрушительная деятельность развивалась на другом берегу реки, мили за три от нас. Огромные лесные массивы, в которых среди других имелись колоссальных размерах деревья, вероятно футов 200 в вышину, раскачивались из стороны в сторону и стремительно валились одно за другим в воду. После каждого обвала поднятая им волна со страшной силой возвращалась к рыхлому берегу и, подмывая следующие массивы, вызывала их падение. Береговая линия, на которую распространялся оползень, имела милю или две в длину; конец ее, впрочем, был скрыт от нашего взора островом. Это было грандиозное зрелище: каждый обвал поднимал целое облако брызг; от сотрясения в одном месте поддавались другие массивы где-то вдалеке, грохот то усиливался, то ослабевал, и конца ему не было видно. Когда через два часа после восхода солнца мы потеряли оползень из виду, разрушение все еще продолжалось.
Об этом верхнем течении реки — Алту-Амазонасе, или Солимоинсе, — бразильцы всегда говорят, как об отдельной реке. Объясняется это отчасти, как уже отмечалось, тем направлением, по которому она подходит к месту соединения с Риу-Негру; обитатели страны из-за недостаточных знаний не в состоянии воспринять всю речную систему как одно целое. Впрочем, Солимоинс имеет много особенностей, отличающих его от нижнего течения реки. Пассат, или морской бриз, который в разгар сухого сезона достигает устья Риу-Негру, в 900-1000 милях от Атлантического океана, никогда не дует в верхнем течении. Поэтому тут более тихо и душно, а господствующие ветры беспорядочны по направлению и кратковременны. Значительная часть местности по берегам Нижней Амазонки холмиста; обширные кампу, или открытые равнины, чередуются тут с длинными полосами песчаной почвы, одетой редкими лесами. Климат поэтому сравнительно сух, в сухой сезон много месяцев подряд нет дождя. На Солимоинсе дело обстоит по-иному. Какие-нибудь две недели ясной солнечной погоды — редкость; вся область, по которой текут река и ее притоки, начиная от крайних восточных хребтов Андов, которые, по описанию Пеппига, встают, подобно стене, на ровной местности в 240 милях от Тихого океана, представляет собой необъятную равнину около 1000 миль в длину и 500-600 в ширину, покрытую однородным высоким, непроходимым и влажным лесом. Песчаной почвы нигде нет, почва здесь неизменно -либо плотная глина, либо аллювий, либо растительный перегной, последний во многих местах, как видно в вымытых водой разрезах речных берегов, достигает 20-30 футов в толщину. Благодаря почве и климату растительность в верхнем течении реки еще пышнее, а животные формы еще красивее, чем у Атлантического океана. Плоды — дикие и культурные — общие обеим частям страны, достигают все больших размеров по мере продвижения на запад, а некоторые деревья, цветущие в Пара и Сантарене всего один раз в году, в Эге приносят цветы и плоды круглый год. Климат тут здоровый, хотя жить все время приходится, словно в парной бане. Впрочем, здесь не место пространному описанию области, поскольку мы находимся еще только на пороге ее. Я прожил и проездил на Солимоинсе в общей сложности четыре с половиной года. Местность по берегам великолепная и дикая, там, пожалуй, еще не ступала нога цивилизованного человека; возделанной земли от Риу-Негру до Андов найдется всего несколько десятков акров. Однако людей здесь так мало, что человек — фигура незначительная в этой необъятной глуши. Можно упомянуть, что Солимоинс имеет 2130 миль в длину, если считать от истока той реки, которую обычно рассматривают как главную (озеро Лаурикоча близ Лимы), но 2500 миль — по Укаяли, самому значительному и доступному для судов ответвлению в верхнем течении реки. Он судоходен во все времена года для больших пароходов до пункта в 1400 милях от устья Риу-Негру.
28-го мы миновали устье Ариау, узкого протока, соединенного с Риу-Негру и впадающего в нее напротив Барры. Наше судно чуть не втянуло в этот неистовый поток, устремляющийся из Солимоинса. Мы привязали буксирный канат к крепкому дереву ярдов на 30 впереди, и, чтобы подтянуться к нему, понадобилось полное напряжение сил команды и пассажиров. 30-го мы миновали Гуарибу, второй проток, соединяющий обе реки, а 31-го проплыли мимо разбросанного поселения под названием Манакапуру, расположенного на высоком каменистом берегу. Здесь находятся ситиу, т.е. загородные дачи многих горожан Барры, хотя отсюда до города по самой близкой дороге 80 миль. За Манакапуру всякие следы холмов исчезают: оба берега реки на многие сотни миль отсюда плоски, за исключением тех мест, где табатинговая формация проявляется в виде глинистых возвышений, поднимающихся до высоты от 20 до 40 футов над верхней отметкой воды. Местность до такой степени лишена каменистых или галечных пластов, что на протяжении многих недель пути не попадается ни единого камешка. Наше путешествие было теперь крайне однообразным. Покинув последний дом Манакапуру, мы ехали 19 дней, не видя человеческого жилища: немногие поселенцы жили по протокам или озерам на некотором расстоянии от берегов главной реки. За все время мы встретили всего одно судно, да и оно не могло подойти на такое расстояние, чтобы удалось затеять разговор, потому что его несло вниз в середине течения по широкой реке, в 2 милях от берега, вдоль которого мы с трудом подтягивали себя канатом против течения.
После первых двух-трех дней мы втянулись в размеренную жизнь на борту. Команда наша состояла из десятка индейцев племени кукама, родина которых лежит на берегах верхнего течения реки, в окрестностях Науты в Перу. Кукама говорят на языке тупи, но с более жестким выговором, чем у полуцивилизованных индейцев, живущих ниже Эги. Эти неглупые, трудолюбивые люди — единственные индейцы, которые добровольно и целыми командами нанимаются водить челны торговцев. Лоцман, честный и преданный малый по имени Висенти рассказал мне, что он и его товарищи вот уже 15 месяцев в разлуке со своими женами и семьями и только по прибытии в Эгу впервые попытаются вернуться в Науту. Во внешнем виде этих людей не было ничего, что отличало бы их от других лодочников. Одни были высоки и хорошо сложены, другие отличались приземистыми фигурами, широкими плечами и чрезвычайно толстыми руками и ногами. Среди них не нашлось бы и двух человек с головами одинаковой формы: у Висенти было овальное лицо с красивыми правильными чертами, а один маленький коротыш, первый шутник в команде, с. широкими и выступающими скулами, раздвинутыми ноздрями и косыми глазами, выглядел, как настоящий монгол; впрочем, эти двое и лицом и фигурой являли собой две крайности. Никто из индейцев не был как-либо татуирован или изуродован, и все были совершенно безбородые. Кукама славятся по реке своей бережливостью. Стремление к приобретению собственности — черта, у индейцев столь редкая, что бразильцы с удивлением говорят о нравах кукама.
Спустившись по реке в Бразилию (которую все перуанские индейцы считают страной более богатой, нежели их родина), кукама прежде всего стремятся приобрести деревянный сундучок с замком: туда они тщательно складывают вещи, на которые тратят весь заработок, — одежду, топоры, ножи, гарпунные наконечники, иголки и нитки и пр. Жалование их составляет всего 4-6 пенсов в день и нередко выплачивается в товарах по ценам вдвое выше, чем в Пара, поэтому, чтобы наполнить сундук, уходит немало времени.
Вряд ли нашлась бы команда матросов с более примерным поведением в плавании, нежели эти бедные индейцы. В продолжение нашего 35-дневного плавания они жили и трудились сообща, всецело руководствуясь чувством товарищества. Я ни разу не слыхал, чтобы между ними было произнесено громкое слово. Сеньор Эстулану предоставлял им вести судно по их собственному усмотрению, лишь изредка проявляя свою власть, когда они ленились. Висенти устанавливал часы работы в зависимости от того, насколько темны были ночи. Когда луна находилась в первой и второй четверти, индейцы работали в эспии или на веслах почти до полуночи; во время же третьей и четвертой четверти они ложились спать вскоре после захода солнца и, встав в 3-4 часа утра, вновь брались за работу. В прохладные дождливые дни мы все принимали участие в эспии, гуськом шагая босыми ногами по мокрой палубе в такт дикой песне одного из лодочников. Попутный ветер дул в течение всего 2 дней из 35, и с его помощью мы продвинулись миль на 40; всю же остальную часть нашего плавания мы буквально вытягивали лодку от дерева к дереву. Когда нам встречалась около берега ремансу [заводь], мы с удовольствием проходили несколько миль на веслах, но случалось это не часто. В часы досуга индейцы занимались шитьем. Висенти искусно кроил рубашки и брюки и как главный закройщик обслуживал всю команду, в которой каждый матрос имел толстый стальной наперсток и запас иголок и ниток. За время плавания Висенти сделал для меня комплект рубашек из бумажной ткани в синюю клетку.
Добродетели этих индейцев, как и большинства других, среди которых я жил, заключались, быть может, скорее в отсутствии активно проявляемых дурных качеств, нежели в наличии хороших; иными словами, эти добродетели скорее пассивного, чем активного свойства. Флегматичный, безразличный темперамент, сдержанность желаний и сухость чувств, отсутствие любопытства и неповоротливость соображения — все это делает амазонских индейцев весьма неинтересными спутниками. Воображение у них лишено всякой живости, их как будто никогда не волнуют переживания — любовь, сожаление, восторг, страх, изумление, радость, воодушевление. Такова эта раса в целом. Чувство товарищества наших кукама происходило, по-видимому, не из горячей симпатии, а просто из отсутствия жадной эгоистичности в мелочах. В то утро, когда подул попутный ветер, один из команды, паренек лет семнадцати, находился на берегу (он отправился на монтарии собирать дикие плоды), между тем как пришло время отплывать. Мы подняли паруса и шли несколько часов с большой скоростью, оставив беднягу грести вдогонку за нами против сильного течения. Висенти, который мог бы подождать несколько минут с отплытием, и все остальные только смеялись, когда заходила речь о той беде, в какой очутился их товарищ. Он догнал нас ночью, после того как тяжко потрудился весь день, не имея ни крошки во рту. Оказавшись на борту, он улыбнулся, и с обеих сторон не было произнесено и дюжины слов.
У кукама нет и тени любопытства. Однажды нас застигла необыкновенно сильная гроза. Команда лежала на палубе, и после каждого раската все разражались громким смехом: первый шутник восклицал: «Мой старый дядюшка снова охотится», — что свидетельствовало о крайней духовной бедности говорившего. Я опросил Висенти, что он думает о причине молнии и грома. Он отвечал: «Тима ичокуа» («Не знаю»). Он никогда и на миг не задумался над этим. Так же отвечал он и на другие вопросы. Я спросил его, кто сотворил солнце, звезды, деревья. Он не знал и никогда не слышал разговоров об этом среди своего племени. На языке тупи, но крайней мере судя по утверждениям старинных иезуитов, есть слово тупана, обозначающее бога. Висенти иногда употреблял это слово, но было ясно, что он не связывал с ним понятия о создателе. Он, видимо, полагал, что оно обозначает какое-то божество или видимый его образ, которому белые поклоняются в тех церквах, какие они видел в селениях. Ни одно из индейских племен на Верхней Амазонке не имеет понятия о высшем существе, и, следовательно, в их родном языке нет слова, выражающего это понятие. Висенти думал, что река, по которой мы плыли, окружает всю землю, а страна — остров, подобно тем, что встречаются на реке, только побольше. Тут проявляется искорка любопытства и соображения в сознании индейца: возникла необходимость в какой-то теории относительно суши и воды. и вот такая теория выдвигается. По всем остальным вопрос сам, не касающимся будничных жизненных потребностей, у Висенги не было ни малейшего представления, и не только у него одного, но и у всех, как я убедился, индейцев в их первобытном состоянии. Да и могло ли быть иначе в обществе людей какой бы то ни было расы, если бы они, подобно амазонским индейцам, оставались на протяжении веков в глуши, изолированные от мира, объединенные в небольшие группы, всецело поглощенные добыванием средств существования и лишенные письменности, равно как и праздного класса, который мог бы передавать приобретенные познания из поколения в поколение?
Однажды свежий ветер недурно продвинул нас вперед. Хлестал холодный мелкий дождь, окутывая, словно дымкой, унылый ландшафт; лес качался и гудел под напором ветра, а над верхушками деревьев носились в тревоге стаи птиц… В другой раз такой же ветер налетел с неблагоприятного для нас направления; он застиг нас врасплох — мы намеревались просушить все паруса — и в тот же миг понес судно бортом на берег. Лодку подняло к высоким кустарникам, тянувшимся вдоль берега, но мы не потерпели никакого ущерба, разве что наши снасти запутались в ветках. Обычно круглые сутки стоял мертвый штиль, а иногда с верховьев реки, т.е. нам навстречу, доносились слабые порывы ветра. По два раза в день наши индейцы и мы сами выходили на сушу, чтобы отдохнуть и переменить обстановку, а также состряпать завтрак и обед. Кроме меня, на борту был еще один пассажир — осмотрительный португалец средних лет, который намеревался поселиться в Эге, где у него был брат, уже давно там обосновавшийся. Он устроился в передней каюте, т.е. под сводчатым навесом над трюмом. Я делил каюту с сеньорами Эстулану и Мануэлом; последний был молодой метис, зять хозяина судна, и под его руководством я немало преуспел за время плавания в изучении языка тупи.
Наши матросы по очереди по двое зараз — отправлялись ловить рыбу, для чего у нас была с собой запасная монтария. Из провизии хозяин не взял из Барры ничего, кроме лежалой и полусгнившей соленой рыбы пираруку в больших и тонких прогорклых ломтях, фариньи, кофе и патоки. В таких путешествиях пассажирам полагается самим заботиться о своем пропитании, поскольку плата с них берется только за провоз тяжелого багажа или груза. Мы с португальцем захватили с собой кое-что из предметов роскоши — бобы, сахар, печенье, чай и т.д.; но, как оказалось, нам почти поневоле приходилось делиться с двумя нашими спутниками и лоцманом, и не проделали мы еще и трети пути, как маленький запас почти пришел к концу. Зато с нами делились всем тем, что добывали матросы. Иногда они возвращались с пустыми руками, так как ловить рыбу в сезон разлива чрезвычайно трудно из-за того, что низменные места между заливами и бесконечной цепью больших и малых озер затопляются водой главной реки, и пространство, по которому расплывается рыбье население, увеличивается в десятки раз. Впрочем, по большей части люди доставляли две-три отличные рыбы, а однажды убили острогой ламантина, или ваккамарину. По этому последнему поводу мы устроили настоящий праздник: челн остановили на шесть или семь часов, и все направились в лес, чтобы помочь освежевать и изжарить животное. Мясо разрезали на кубики, и каждый из нас насадил с дюжину кубиков на длинный прут. Мы развели костры и воткнули вертела в землю, наклонив их над пламенем, чтобы мясо поджарилось. Все время моросил дождик, и земля вокруг костров кишела жалящими муравьями, которых привлекали внутренности и слизь, разбросанные вокруг. Мясо по вкусу несколько напоминает очень грубую свинину; однако жир, лежащий толстыми слоями между тощими частями, зеленоватого цвета и имеет неприятный рыбный запах. Это было крупное животное, имевшее около 10 футов в длину и 9 футов в обхвате в самом широком месте. Ламантин, невзирая на простоту его строения, — один из немногих объектов, возбуждающих некоторое удивление и любопытство индейцев. Тот факт, что он кормит своего детеныша грудью, хотя является водяным животным, похожим на рыбу, поражает их, по-видимому, как нечто очень странное. Животное, лежавшее на спине, своей широкой округлой головой и мордой, суживающимся к концам телом и гладкой, толстой свинцового цвета кожей напоминало мне те египетские гробницы, которые сделаны из темного гладкого камня в форме человеческой фигуры.
Несмотря на невкусный стол, тесноту челна, неприятную погоду — частые проливные дожди с палящим солнцем в промежутках — и печальное уныние речного пейзажа, путешествие в целом доставляло мне удовольствие. Москиты не слишком докучали, мы очень приятно проводили ночи на палубе, завернувшись в одеяло или в старый парус. Когда дождь прогонял нас вниз, мы имели меньше удобств, так как места в маленькой каюте только и хватало, чтобы улечься втроем вплотную друг к другу, и от недостатка пространства было душно. К пиумам я привык в течение первой недели: к концу ее все открытые части моего тела были до того густо покрыты черными уколами, что маленьким кровопийцам лишь с трудом удавалось отыскать свободное место, чтобы подступиться. Бедняга Мигуэл, португалец, жестоко страдал от этих мучителей, лодыжки и запястья у него были так воспалены, что он неделями не вылезал из гамака, подвешенного в трюме. При каждом выходе на берег, пока краснокожие разводили огонь и стряпали пищу, я совершал прогулку по лесу. В результате таких прогулок моя коллекция каждый день пополнялась насекомыми, пресмыкающимися и моллюсками. Иногда вокруг нашего цыганского табора простиралась обширная полоса сухого леса, где гулять было очень приятно, но обычно то была буйная чаща, куда невозможно было проникнуть и на несколько ярдов из-за поваленных деревьев, перепутанной паутины чудовищных деревянистых вьющихся растений, зарослей колючего бамбука, топей и других препятствий того или иного рода. Сухие участки были иногда украшены рощами пальм урукури (Attaleaexcelsa), которые тысячами росли под кронами высоких лесных деревьев; гладкие колоннообразные стволы их почти все были одинаковой вышины (40-50 футов), а широкие, красиво вырезанные листья смыкались наверху, образуя арки и плетеные своды изящных и разнообразных форм. Плод этой пальмы созревает в верховьях реки в апреле, и во время нашей поездки я видел огромные количества таких плодов, рассыпанных под деревьями в тех местах, где мы устраивали свой лагерь. Плод по размеру и форме похож на финик и содержит ароматную и сочную мякоть. Индейцы его не едят; меня это удивило, поскольку они жадно пожирают плоды многих других видов пальм, кислая и волокнистая мякоть которых гораздо менее вкусна. Увидев однажды, как я ем плоды урукури, Висенти покачал головой. Я не уверен, что не они оказались причиной жестокого расстройства желудка, которым я страдал впоследствии в продолжение многих дней.
Медленно проплывая неделю за неделей вдоль бескрайних лесистых берегов, я заметил, что здесь, в верховьях реки, то и дело сменяют одна другую три весьма отчетливо выраженные формы береговой полосы и соответствующего ей леса. Во-первых, тут встречались низменные, самые недавние аллювиальные отложения — смесь песка и ила, покрытая высокими, широколистными травами или описанным выше злаком Gynerium, цветоножка которого с перистой верхушкой достигала вышины 14-15 футов. Из больших деревьев в этих местах росли только Cecropia. Такой характер имели многие мелкие, недавно возникшие острова. Во-вторых, здесь были сравнительно высокие берега, которые лишь частично заливались в разгар паводка; они поросли великолепным лесом, в котором очень большую часть растительности составляют разнообразные пальмы и широколистные марантовые. Листва в общем яркого и светлого оттенка; береговая кромка иногда покрыта пестрым зеленым массивом, но там, где течение с силой устремляется на рыхлые земляные берега, возвышающиеся на 25-30 футов над мелкой водой, и размывает их, открывается как бы разрез леса, где обремененные эпифитами стволы деревьев предстают, словно могучая колоннада. Можно, не колеблясь, утверждать, что три четверти земли по Верхней Амазонке на протяжении тысячи миль принадлежит к этому второму классу. Берег третьего вида — возвышенная и холмистая глинистая суша, появляющаяся лишь изредка, но простирающаяся иногда и а много миль по обе стороны реки. Береговая полоса в этих местах отлога и сложена красной или пестрой глиной. Лес носит иной характер по сравнению с низменными местами: очертания его более округлы, а общий вид однообразнее; пальмы гораздо менее многочисленны и относятся к особым видам, среди которых наиболее характерны своеобразная Iriartea ventricosa со вздувшимся стволом и тонкая бакабаи (Oenocarpusminor), а животные, сообщающие какую-то приветливость другим местам по реке, показываются редко. Это терра фирми, [твердая земля], как ее называют, и значительная часть плодородной низменности, по-видимому, вполне пригодны для поселения; кое-какие места были некогда населены коренными обитателями, но последние давно вымерли или смешались с белыми иммигрантами. Впоследствии я узнал, что во всей области от Манакапуру до Куари, на расстоянии 240 миль, живет не более 15-20 семейств, да и те, как уже говорилось, обитают не на главной реке, а по протокам и озерам.
Рыбаки дважды приносили мне маленькие округлые куски пористой пемзы; их выловили в то время, как они плавали на поверхности воды в главном русле реки. Предметы эти возбудили мое любопытство как посланцы далеких вулканов Андов — Котопахи, Льянганете или Сангая, которые вздымают свои острые вершины среди речек, питающих некоторые верхние притоки Амазонки, например Макас, Пастосу и Напо. Камни эти прошли, должно быть, уже 1200 миль. Впоследствии я убедился, что они встречаются довольно часто; бразильцы пользуются ими для удаления ржавчины с ружей и твердо верят, будто это затвердевшая речная пена. Однажды, когда я жил в Сантарене, приятель принес мне большой кусок пемзы, который нашел на середине реки ниже Монти-Алегри, милях в 900 вниз по реке; поскольку пемзовые камни преодолели такое расстояние, они могли бы, пожалуй, быть вынесены в море и поплыли бы оттуда с северо-западным течением Атлантического океана к берегам, отстоящим на многие тысячи миль от вулканов, их извергнувших. Иногда камни выбрасывает на берег в различных местах реки. Когда по прибытии в Англию я размышлял над этим обстоятельством, мне показалось весьма вероятным, что эти пористые обломки служат средством переноса семян растений, яиц насекомых, икры пресноводных рыб и т.д. Их округлые, сглаженные водой формы свидетельствовали о том, что они, должно быть, долгое время окатывались в мелководных потоках поблизости от истоков рек, у подножий вулканов, прежде чем соскочили вниз по водопадам и попали в потоки, которые привели их прямо вАмазонку. Вначале их, быть может, выбросило на землю, а затем смыло в реки; в этом случае яйца и семена наземных насекомых и растений могли случайно попасть в обломки и оказаться надежно закупоренными в их— полостях частицами земли. Поскольку скорость течения в дождливый сезон составляет, согласно наблюдениям, от 3 до 5 миль в час, камни могут пройти громадное расстояние, прежде чем яйца или семена погибнут. Со стыдом скажу, что, будучи на месте, я упустил случай удостовериться, так ли обстоит дело в действительности. Лишь недавно внимание натуралистов обратилось к важному вопросу о случайных средствах широкого распространения видов животных и растений. Не подтвердив существования таких средств, невозможно разрешить некоторые из самых трудных проблем, связанных с распределением растений и животных. Некоторые виды с самой ограниченной способностью к передвижению встречаются в противоположных частях света, отсутствуя в промежуточных областях; если только не удастся показать, что они могли мигрировать или оказаться случайно перенесенными из одного пункта в другой, придется прийти к странному.выводу, что одни и те же виды были созданы в двух различных областях[35].
Лодочники на Верхней Амазонке живут в постоянном страхе перед терра каида, т.е. оползнями, которые иногда случаются на крутых земляных берегах, особенно в то время, когда вода поднимается. Эти лавины из земли и деревьев обрушиваются иногда на крупные суда. Я считал бы рассказы о них преувеличенными, если бы не имел во время этого плавания случая полностью убедиться в их справедливости своими глазами. Однажды утром перед зарей меня разбудил необычный звук, похожий на артиллерийский гул. Я лежал один на крыше каюты; было очень темно, все мои спутники спали, и я, лежа, вслушивался. Звуки приходили издалека, и грохот, меня разбудивший, повторился еще и еще с гораздо более страшной силой. Первым объяснением, которое пришло мне на ум, было землетрясение, потому что, хотя ночь была без малейшего ветерка, широкая река сильно заволновалась, и судно начало изрядно качать. Вскоре вслед за тем раздался еще один громкий взрыв, явно гораздо ближе, чем предыдущий, за ним последовали другие. Громовые раскаты неслись во все стороны, то как будто совсем рядом, то где-то вдалеке; внезапный грохот нередко сменялся тишиной или долгим глухим громыханием. При втором взрыве Висенти, прикорнувший у руля, проснулся и сказал мне, что это терра каида, но я не поверил ему. Гул продолжался около часу до рассвета, и только тут мы увидели, какая разрушительная деятельность развивалась на другом берегу реки, мили за три от нас. Огромные лесные массивы, в которых среди других имелись колоссальных размерах деревья, вероятно футов 200 в вышину, раскачивались из стороны в сторону и стремительно валились одно за другим в воду. После каждого обвала поднятая им волна со страшной силой возвращалась к рыхлому берегу и, подмывая следующие массивы, вызывала их падение. Береговая линия, на которую распространялся оползень, имела милю или две в длину; конец ее, впрочем, был скрыт от нашего взора островом. Это было грандиозное зрелище: каждый обвал поднимал целое облако брызг; от сотрясения в одном месте поддавались другие массивы где-то вдалеке, грохот то усиливался, то ослабевал, и конца ему не было видно. Когда через два часа после восхода солнца мы потеряли оползень из виду, разрушение все еще продолжалось.