Безуглов Анатолий Алексеевич. Записки прокурора

   Показания инженера Ухтомского:

   «…Последние несколько лет мы с Макаровым участвовали в походах на байдарках. Когда Олег сказал мне в январе, что этим летом решил участвовать в походе по Кавказским горам, это меня удивило. Я знал, что Макаров совершенно не выносит высоты. В прошлом году мы были в Карпатах. Пробовали свои силы на горных реках. Насколько Олег был бесстрашен и смел на самых опасных порогах, настолько терял самообладание даже на небольшой высоте. Узнав о его намерении идти в поход по Кавказу, я напомнил Олегу о Карпатах. Он сказал: „Клин вышибают клином. Надо же когда-нибудь избавиться от этого…“

   Заключение судебно-медицинской экспертизы:

   «…Боязнь высоты, или так называемая аэрофобия, замечается у довольно многих людей. Но иногда она может быть ярко выражена и проявляться в виде болезненного состояния. Страдающие аэрофобией не могут находиться на высоте. При этом они чувствуют угнетённость, безотчётный страх, теряют над собой контроль…
   Не исключено, что, очутившись перед пропастью, Макаров мог потерять самообладание и плохо контролировать свои поступки.

Доктор медицинских наук профессор Т.Еремашвили, кандидат медицинских наук доцент М.Розова».

   Мы со следователем сопоставили вновь установленные факты с теми, что были известны раньше. Как Макаров был угрюм и напряжён при переходах в горах, как боялся ставить свою палатку на отшибе, рядом с обрывом или краем скалы и, наконец, как он вошёл в злосчастный жёлоб, сразу натолкнувшись на камень… Он был волевым, мужественным парнем, но болезнь преодолеть не мог…
   — Надо же, — сказала Гранская, — медицинская комиссия, обследовавшая Макарова перед походом, признала его здоровым по всем статьям.
   — Да, — подтвердил я, — случай редкий…
   — Что значит редкий? Вы хотите сказать, непредвиденный. Но на то она и комиссия, чтобы все предвидеть.
   — Врач может выяснить и без вас болезнь, например, сердца — по давлению, кардиограмме, болезнь почек, желудка — по различным анализам. Но если вы скрываете болезнь психики, то обнаружить её трудно…
   — Тоже верно, — согласилась Инга Казимировна. Она вздохнула. — Ну, а как дальше с делом Емельяновой?
   — Прекратим за отсутствием состава преступления. И ещё у меня к вам просьба: подготовьте, пожалуйста, материал для газеты. Мы с вами знаем, что Емельянова невиновна. Об этом должны узнать все.

«ДЕНЬГИ»

   Стоял июль. Жаркий, застывший в знойном оцепенении. Редкие перистые облака призрачно появлялись на небе и таяли под солнцем. В прокуратуре ходил по комнатам горячий сквозняк.
   Позвонили из милиции и сообщили: какая-то старуха из Восточного посёлка заявила, что квартирант занимается изготовлением фальшивых денег.
   Прямо фантастика! У нас, в Зорянске, — фальшивомонетчик! Да ещё в Восточном посёлке! Где бродят по пыльным улочкам осоловелые куры, млеют на солнце среди огородов и садов старые, покосившиеся избы, помнившие все беды России, начиная с японской войны…
   Ко мне зашла Гранская.
   — Дело о хищении в магазине я закончила, — сказала она, усаживаясь напротив. — Завтра-послезавтра представлю обвинительное заключение.
   — Так завтра или послезавтра?
   — Послезавтра. Чтобы быть точной.
   — Хорошо. Что у вас ещё?
   — Квартирная кража и пожар в совхозе «Коммунар».
   Я помолчал. Гранская тоже. Видимо, ей хотелось поговорить о личных делах.
   — Мне кажется, Захар Петрович, вы на меня в большой обиде? — Гранская закурила сигарету.
   Проработав пятнадцать лет следователем, она вдруг неожиданно для всех, кто её знал, решила уйти из прокуратуры. Жаль было терять такого опытного работника.
   — Нет. Просто не совсем понимаю мотивы. Мне казалось, вы увлечены своим делом. А не будет скучно? После такой работы — и начальник отдела кадров на заводе: бумажки, анкеты…
   — Кстати, не только бумажки. Но и люди. Это больше подходит для женщины. Тем более — в моих летах.
   — Насчёт лет — рановато заговорили. — Я невольно улыбнулся. — Ей ни за что не дашь сорок.
   — И правильно, — в тон ответила она. — С женщинами о летах говорить не принято.
   — Оклад у вас будет выше, я понимаю…
   — Выше. — Инга Казимировна нахмурилась, смяла сигарету в пепельнице. — Но это, как вы знаете, не основное. Хотя тоже имеет значение. Почему-то мы ужасно стесняемся говорить о деньгах. Но они существуют и играют в жизни человека немаловажную роль.
   — Деньги, деньги… По-моему, они производное, а не главное в жизни. Не принимайте на свой счёт. Я говорю вообще… Когда вы думаете уходить?
   — Когда закончу дела.
   — А вас будут ждать?
   — Да. Человек уходит на пенсию. Месяц раньше, месяц позже — не так важно…
   Снова раздался звонок из милиции. Начальник РОВДа майор Никулин.
   — При обыске изъят чемоданчик с деньгами.
   Я чуть не подскочил от удивления. А когда справился о сумме, то ответ ошарашил меня ещё больше.
   — Сорок девять тысяч девятьсот рублей.
   — С ума сойти можно! — не сдержался я.
   — Что? — переспросил майор.
   — Без сотни пятьдесят тысяч?
   — Копейка в копейку, товарищ прокурор…
   Да, сумма чудовищная для нашего городка…
   …У майора в кабинете царила та летняя зыбкая прохлада, которую держат толстые кирпичные стены.
   На тяжёлом двухтумбовом столе с белым мраморным пресс-папье — раскрытый чемоданчик. Обшарпанный по углам, с неровными царапинами. Радужные переливы ассигнаций крупного достоинства, сложенных не очень бережно, как ссыпанные из колоды карты.
   Старуха в платочке сидела возле стола начальника, стараясь выпрямить свою согбенную спину. Так часто сидят люди в присутственных местах.
   Допрос вёл майор. Записывал младший лейтенант милиции.
   — Давай, мамаша, говори. — И пояснил мне, кивнув на старуху. — Товарищ Шатрова, домовладелица.
   Она поднесла к голове костлявую коричневую руку, заправила волосы под платок. Я заметил — платье опрятное, глаженое, как и платочек.
   Голос у старухи высокий. Губы собраны в складки.
   — Стою я, значит, вчера за корытом, — продолжала она свой рассказ. — Сына Евгения обстирать же надо. Все на моих плечах. Часов пять было. Миша пришёл…
   — Луговой? — уточнил майор.
   — Ага, — кивнула старушка. — Квартирант наш. И говорит мне: баба Тоня, Женька напился. Где, спрашиваю? В буфете, у водокачки. А сама не пойму, с каких это шишей Женька выпивку купил? С утра клянчил целковый, но я не дала. У дружков его не бывает денег. Пьяницы…
   — Хорошо, — кивнул Никулин. — Луговой, ваш квартирант, сообщил, что сын пьяный…
   — Ага. Побегла я до буфета. Знаете, Розка там торгует. Женька уже хорош. Я ему: бессовестный, прости господи, как тебе не стыдно сшибать копейки да пропивать? А он весёлый такой. Ерунда, говорит, на свои пью. Вокруг дружки гогочут, винищем да табачищем прёт, страсть. Твой, говорят, Женька — миллионер! Сотнями расплачивается…
   — Сотнями, говорите? — переспросил Никулин.
   — Ага. Думаю, шутят. Откуда у Евгения такие деньги? А Розка-буфетчица подмигивает: действительно, мол, сотенной… Доволокла я Евгения домой. Свалился как мёртвый. Пусть, думаю, поспит, а утречком я его поспрашаю… А у самой нейдёт из головы насчёт сотенной. Не связался ли он с какой шпаной…
   — Вы его друзей хорошо знаете?
   — Ага. Только какие они друзья? Просто пьют вместе… Значит, сходила я нонче утром на рынок, редиски продала, лучку зеленого. Кормиться же надо. Прихожу, постель Евгения прибрана. Слышу, в комнате Миши разговаривают. Стаканами звенят. Подумала, что гости, потому как с Женькой я квартиранту пить строго-настрого запретила. И Михаил уговора того нашего держался. Прислушалась я. Батюшки, с моим пьёт! Впервой это случилось, товарищ начальник. Хотела я зайти, да слышу, о каких-то деньгах говорят. Квартирант втолковывает Женьке, что, мол, деньги он сам делает. И Евгения в напарники зовёт. Я так и обмерла. А в голову стукнуло: вона откуда у моего Женьки вчера сотенная была…
   — Расскажите, пожалуйста, подробнее и точнее, что говорил Луговой?
   Шатрова приложила пальцы к губам, задумалась.
   — Простите, товарищ начальник, меня, старую, не все разобрала. Но то, что деньги не настоящие, помню… Ну, я тут же до вас подалась. Чего греха таить, пристрастился Евгений к водке, но дойти до уголовщины — никак нельзя допустить…
   — Луговой давно снимает у вас комнату?
   — Да с месяц.
   — Вы знали его до этого?
   — Совсем не знала. Нездешний он.
   — Паспорт проверяли?
   — Без этого нельзя… Посмотрела.
   — А прописку?
   Старушка растерянно посмотрела на майора.
   — Простите, товарищ начальник, забыла, старая, эту самую прописку посмотреть…
   — Нехорошо, конечно… Не говорил ли он вам, зачем в Зорянск приехал?
   — Да я и не интересовалась. Неудобно. Миша — человек культурный, вежливый. Главное — непьющий…
   — Вам его кто-нибудь рекомендовал? — спросил Никулин.
   — Нет. Ходил, говорит, по посёлку, спрашивал, у кого комнату можно снять. Указали на меня.
   …После старухи в кабинет попросили сына. Зашёл парень лет тридцати. С помятой, опухшей физиономией. Выцветшие до белизны хлопчатобумажные брюки не доходили до щиколоток. Но были чисты и отглажены. Как и дешёвая ситцевая рубашка. На босых ногах — сандалии с одним оторванным ремешком переплёта. По комнате разлился запах тройного одеколона.
   Садился на стул он осторожно. Сев, подозрительно покачнулся.
   — Я сам показал, товарищ начальник, где чемоданчик. Как только Мишка Луговой сказал мне, что деньги фальшивые, я потихоньку его в голубятню спрятал. Чтоб Мишка не сбег от милиции…
   — А почему сразу не заявили? — строго спросил майор.
   Шатров покрутил в воздухе рукой:
   — Это самое, проверить надо было. Мишка мне мозги крутил, что он тут из-за девки. Так я и поверил… Проверить его надо было… Я сразу показал, где чемоданчик. Спросите у товарища старшего лейтенанта… Как только Мишка сказал, я спрятал. На голубятню. Никто бы не нашёл…
   — Ты вчера в буфете расплачивался сотней? — остановил сумбурный поток слов Шатрова начальник милиции.
   Шатров показал два пальца.
   — Двумя? — уточнил Никулин.
   — Две бутылки взяли. С-с… — Он мотнул головой. — С-с-столового…
   — Ты же говоришь, что деньги фальшивые?
   Шатров, расплывшись в глупой улыбке, кивнул.
   — Мишка сказал — фальшивые. Вот я и решил проверить. Розка отпустила вина… Подлец Мишка, подлец настоящий. Но я его прижучил. Денежки припрятал…
   И тут я окончательно убедился, что Шатров пьян.
   — Одну минуточку, — не вытерпел я. — Выйдите, Шатров.
   Тот мотнул головой, ни слова не говоря, поднялся и осторожно, боясь пошатнуться, вышел.
   — Он же еле на ногах держится! — сказал я майору, когда за парнем закрылась дверь.
   — Вижу, — досадливо поморщился Никулин. И через секретаря вызвал сержанта милиции. — Что вы, порядок не знаете?
   Сержант вытянулся в струнку.
   — Вам известно, что с пьяных показаний не берут?
   — Товарищ майор, — оправдывался сержант, — он уже пришёл в себя, когда мы кончили обыск… Может, выпил незаметно…
   — Когда вы его везли, видели, что он лыка не вяжет? — гремел майор.
   — Никак нет, — все больше краснел сержант. — Правда, я ещё обратил внимание, что от него тройным одеколоном несёт. Может, употребил? Там, в комнате Лугового, был флакон…
   — Не знаю, сержант, — хмуро сказал майор. — Не знаю, одеколон ли, керосин ли, но свидетель пьяный. Делаю вам замечание. Можете идти.
   Сержант вышел.
   — Лугового взяли? — спросил я.
   — Нет, — ответил Никулин. — Приехали, его не было…
   — А где нашли деньги?
   — На чердаке, в голубятне. Место действительно указал Шатров. Пьяный, а указал.
   — Кто производил обыск?
   — Старший лейтенант Коршунов.
   — А, Юрий Александрович.
   — Он. Пытаемся найти этого самого квартиранта. На обыск поехали сразу же, как только пришла Шатрова. Сын её спал. На столе ещё закуски были, недопитая водка. А Луговой исчез.
   Никулин достал сотенный билет из чемоданчика. Повертел его, покачал головой.
   — Не поймёшь, настоящая или фальшивая.
   Я тоже невольно взял одну из купюр. Посмотрел на свет. Водяные знаки, разные линии, звёздочки…
   В чемоданчике были только сотни и пятидесятки.
   — Держите меня в курсе, Борис Борисович, — попросил я, поднимаясь.
   — Конечно, Захар Петрович, — откликнулся Никулин.
   Следующий день опять начался жарко. Той сухой жарой, которая не предвещает ни дождя, ни грозы.
   С утра позвонила какая-то возмущённая гражданка и пожаловалась, что у неё не приняли в кассе гастронома двадцатипятирублевую бумажку. Я был крайне удивлён, почему она звонит мне, и посоветовал обратиться в дирекцию магазина.
   Не успел я положить трубку, как ко мне приехал майор Никулин.
   — Луговой так и не объявился, — доложил он. — Хотя за домом мы ведём наблюдение, но, по-моему, он не появится. Наверное, заподозрил что-то неладное и смылся.
   — Если не он, может, кто-либо другой появится…
   — Шатрова уверяет, что к нему никто ни разу не приходил.
   — Какие данные вы имеете о Луговом? — спросил я.
   — Пока только фамилию, имя и отчество. Да ещё словесный портрет. Приметный парень. Говорят, высокий, интересный. Чёрные волосы, голубые глаза. И ещё яркая примета — в чубе белая, как бы седая, пигментированная прядь…
   — А как с деньгами?
   — Послали на экспертизу несколько купюр. Ребята из научно-технического отдела работают над чемоданчиком.
   — Отпечатки пальцев есть?
   Никулин развёл руками:
   — Такая история, Захар Петрович. Бабку не успели предупредить, так она всю посуду вымыла, что оставалась на столе после выпивки Лугового с Евгением Шатровым…
   — А насчёт той сотенной, которую Шатров оставил в буфете? — задал я вопрос.
   — Разговаривал и с буфетчицей, — ответил майор. — Деньги сданы инкассатору. Найти след сторублевки не удалось. Настоящая она или фальшивая, не известно…
   Никулин скоро ушёл. И тут же у меня появился расстроенный Дементьев, заведующий отделом торговли райисполкома.
   — Добрый день, Захар Петрович. — Он долго тряс мне руку. Потом, утерев пот со лба, опустился на стул. — А вернее, недобрый…
   — Что такое?
   — Это какая-то эпидемия! Забастовка! — Завотделом налил из графина воды, жадно выпил. — Никакими делами не могу заниматься. Оборвали телефон…
   — Постойте, погодите, объясните толком, — попытался успокоить я его.
   — Покупатели жалуются, директора магазинов в панике, торговля стоит, план горит…
   — Что, товара нет?
   — Есть. Но, понимаете, в городе только и разговоров, что у нас объявилась шайка, которая ходит по магазинам и сбывает фальшивые деньги. Кассиры подняли форменный бунт. И что главное — якобы у этих членов банды только крупные купюры… Надо что-то делать, Захар Петрович. Какие-то меры ведь можно принять, чтобы навести в городе порядок?
   Теперь я понял, почему утром мне звонила покупательница.
   — Неужели и вы верите этим сплетням? Какая банда?
   Дементьев недоверчиво посмотрел на меня.
   — Я понимаю, что это могут быть сплетни, но что прикажете делать? — беспомощно развёл он руками.
   — Соберите руководителей торговых предприятий и скажите им то, что вы услышали от меня.
   — Значит, можно ссылаться на вас?
   — Да.
   Дементьев несколько успокоился.
   — В общем, правильная мысль, — сказал он. — Я так и сделаю. Сейчас же проведу совещание.
   На прощание он также долго тряс мне руку.
   Все это мне не нравилось. Сонную заводь обывателей будоражила волна слухов. И то, что история произошла именно в Восточном посёлке, бывшей деревеньке, придавало сплетням особый колорит. Посёлок примыкал к железной дороге, дальше шёл лес. Людская молва поселила в нем шайку преступников, которая по ночам печатает деньги.
   Деньги, деньги, деньги… Они были у всех на устах.
   И только на четвёртый день пришёл результат экспертизы. «Все представленные образцы являются подлинными билетами Государственного Банка СССР, отпечатанными на фабрике Гознака», — гласил вывод.
   Об этом сообщил мне майор Никулин, когда я приехал в милицию.
   — Сказать по правде, я почему-то так и думал, — вырвалось у меня невольно.
   — Как говаривал в армии наш старшина — такой компот получается, — усмехнулся Никулин, вынимая из сейфа чемоданчик и кладя на груду ассигнаций пачку денег, исследованную экспертизой. И добавил: — Настоящие.
   — Поразительная вещь — человеческая молва…
   — Я вам как раз хотел рассказать, Захар Петрович, — отозвался майор. — Звонит сегодня утром продавщица из «Зорянских сувениров». Сообщает, что объявился подозрительный гражданин с полными карманами денег. Приехал на автомобиле. Скорее всего — главарь шайки. Называет номер автомашины. Сигнал есть сигнал. Остановили машину для проверки водительских прав. И что же вы думаете? Какой-то крупный московский профессор. Путешествует с семьёй. Любит собирать произведения народных умельцев…
   — Вот так так! — не удержался я от смеха.
   — Забавный старикан. Все знает. И что у нас в Чернобылье кружева вяжут, а в Тарасовке по дереву режут. И что до революции в Петербурге наша зорянская овчина у ямщиков огромным успехом пользовалась… Вот вам и главарь шайки.
   — В Сашино и сейчас отличные полушубки делают, — добавил я.
   — У студентов за дублёнки идут.
   — Все это хорошо. Однако же действительно компот получается. Деньги-то настоящие. Откуда взялся разговор о фальшивых?
   — Шатрова не могла выдумать, — сказал Никулин. — По-моему, честная старуха. Доброе о ней говорят.
   — И ещё. Луговой ведь пропал, — подчеркнул я. — Жив он или нет, никто не знает. Кто он? Откуда у него оказалось столько денег?
   — И с Евгением Шатровым неясно, — поддакнул майор. — Путается он.
   В комнату заглянул Коршунов.
   — Разрешите, товарищ майор?
   — Заходи.
   Старший инспектор угрозыска — один из старейших работников милиции в районе. С виду он был несколько апатичный, но я знал цену этой беспристрастности. Работник он был просто отличный.
   — Ну что? — внимательно посмотрел на него Никулин.
   Если уж Коршунов решился на доклад, когда начальник был занят с прокурором, новости должны были быть важными.
   — Нашли мы Лугового, — спокойно сказал старший лейтенант.
   — Где? Как? — не удержался майор.
   — Не тот, товарищ майор.
   — Что значит не тот?
   — Разрешите по порядку?
   — Докладывай.
   — Вышли мы на знакомую квартиранта Шатровых через одного пацана, который носил ей цветы от Лугового. Максимова Галина Ивановна…
   — Не о ней ли говорил Шатрову Луговой?
   — О ней, — кивнул Коршунов. — Приехали к ней сегодня. Молодая дамочка. Симпатичная. Комната обставлена богато. Живёт одна. Очень встревожилась…
   — Вашим посещением?
   — Нет. Что жених пропал. Четвёртый день ни слуху ни духу.
   — Со дня обыска, значит…
   — Точно. Говорит, как он мог уехать, ничего не сказав?
   — Что из себя представляет Максимова? — обратился я к Коршунову.
   — Лучший наш дамский мастер, — покрутил он рукой вокруг головы. — У неё бывают самые модницы. Обслуживает невест в Доме бракосочетаний. Справлялись в парикмахерской — хорошо зарабатывает.
   — В каких она отношениях с Луговым? — спросил майор.
   — С её стороны, насколько я понял, серьёзные виды. Как узнала, что он пропал, так разволновалась, еле-еле от слез удержалась. Мне кажется, верит она ему…
   — А Луговой?
   Коршунов пожал плечами:
   — Иди пойми. Цветы, однако, дарил. И сам лично, и с посыльными отсылал. Не просто так, наверное.
   — Не просто действительно… Не может быть так, что они связаны одним делом? Любовь любовью, а делишки — делишками.
   — Все может быть, конечно. Но я особенно и не старался выяснять это. Не все сразу. Да и очень расстроилась она.
   — Где и как они познакомились? — спросил я.
   — В наших «Сочах». В Светлоборске то есть, в доме отдыха. Месяца полтора назад. Вместе после этого сюда приехали. Значит, он сразу здесь и снял комнату у Шатровых. Откуда он сам, Максимова точно не знает. Он говорил, что из Ленинграда… Я ездил в Светлоборск. Там подтвердили, что Луговой Михаил Семёнович действительно отдыхал там. Живёт в Житном, работает на льнокомбинате. Я, конечно, в Житный. Хорошо, рукой подать… Ну, короче, видел я этого Лугового, техника с льнокомбината. Небольшого роста. Полный. На артиста Леонова смахивает… Вот так, товарищ майор.
   — При чем здесь Леонов? — оторопел Никулин.
   — Квартирант-то Шатровых высокий, брюнет. Шевелюра с седой прядью. А этот — с лысиной…
   — Чертовщина какая-то, — пожал плечами Никулин.
   — Главное, в Житнинском отделе милиции нам сообщили, что Луговой месяц назад подавал заявление о пропаже паспорта. Потерял в доме отдыха…
   — Ну и что? — спросил майор.
   — Выдали новый. А то, что Луговой не покидал Житный за последний месяц,
   — доказанный факт.
   — Та-ак, — протянул майор. — Понятно. Этот брюнет, жених Максимовой, жил по паспорту Лугового! Настоящий Луговой помнит такого?
   — Говорит, встречал. Парень заметный.
   — А Максимову? — спросил я.
   — Её не знает.
   Сообщение Коршунова давало неожиданный оборот делу. Молчал Никулин. Молчал и я. Слишком много было вопросов. А что мог сказать Коршунов? Он тоже, наверное, растерялся.
   — Что будем делать? — нарушил молчание Никулин.
   — Искать, — ответил Коршунов.
   А я вспомнил своё первое дело, где преступник также хотел воспользоваться документами другого лица. Время идёт, а методы остаются…
   Одна волна накрывает другую. Сгорел склад тарной фабрики. Умы горожан переключились на это событие. История с фальшивыми деньгами потихоньку поросла быльём.
   Жара стала более невыносимой. Ещё и потому, что от неё устали. И по-прежнему ни капли не упало с неба. Тоже тема для пересудов.
   Я решил поручить расследование дела о деньгах Инге Казимировне Гранской.
   Но возьмётся ли она или откажется, сославшись на предстоящее увольнение?
   Пришлось пойти на дипломатическую хитрость. Вернувшись из милиции, я, не заходя к себе, заглянул в её кабинет.
   — Как идут дела, Инга Казимировна?
   — Расследование дела о подростках затянется, Захар Петрович.
   — Готовите меня к тому, чтобы я продлил срок?
   — Совершенно верно. Я чувствовала, что за ребятами стоит взрослый. Кончик ниточки показался…
   — Сколько вам надо ещё времени?
   — Во всяком случае не меньше полмесяца. Боятся мальчишки. Придётся крепко поработать. Кто-то держит их в страхе. И все время о себе напоминает.
   — Договорились. Таким образом, ваш переход на другую работу отодвигается…
   Гранская посмотрела на меня долгим взглядом.
   — У вас, вижу, ко мне какая-то просьба?
   — Есть, Инга Казимировна. Ваше право, конечно, отказаться… Но вы все-таки подумайте.
   Дипломата, в общем, из меня не получилось. Пришлось сразу открывать карты.
   Не знаю, с какими чувствами, но дело Гранская приняла.
   На следующий же день мы поехали в Восточный.
   Дом Шатровых выделялся просторной голубятней, пристроенной на крыше. Полуденная жара загнала всех в дома. Не слышно было даже детских голосов. Шатрова возилась в саду. Увидев нас, старушка поспешила навстречу, вытирая руки о передник.
   — Можно? — спросил я.
   — Почему же нельзя? Милости просим. Здрасьте, товарищ прокурор.
   — Здравствуйте. А это следователь Инга Казимировна, — представил я Гранскую.
   — Проходите в дом, — пригласила Шатрова, пропуская нас вперёд. — Располагайтесь. — Она обтёрла передником сиденья стульев. — Я мигом.
   Мы с Гранской оглядели чисто прибранную комнату. Из красного угла смотрел святой с потемневшим от времени ликом.
   Из-за чуть приоткрытой двери слышалось звяканье умывальника, плеск воды.
   — Извините, товарищи. — Шатрова возвратилась и уселась на стул. Она была уже без передника.
   Вести разговор я предоставил следователю.
   — Вы в доме одна?
   — Одна, одна. Евгений на работе.
   — Я не пойму, он вам сын, внук?
   — Да вроде бы как за сына. — Старушка разгладила несуществующие складки на простенькой скатерти.
   — Приёмный?
   — Ага. Приёмыш. А сказать по-честному, совсем родной.
   — Вы, пожалуйста, объясните, Антонина Акимовна.
   — Крестницы моей сынок. Появился без отца. Мать, когда Жене пошёл пятый годик, померла. Нас с мужем бог детишками обделил. Вот мы и взяли его из деревни.
   — Давно вы без мужа?
   — Шестнадцать лет уж.
   — Выходит, в основном одна его воспитывали?
   — Ага.
   — А что это он скачет с одной работы на другую? По месяцу не работает…
   Шатрова вздохнула.
   — Все из-за водки-злодейки. Много через неё терплю. До армии не пил. И такой пригожий был, справный паренёк. Вернулся. Женили. Все чин по чину. И специальность в армии хорошую освоил — каменщик. Он в строительном батальоне служил… А тут связался с шабашниками. Подряжались строить частникам. И пошло. Я говорила Евгению, зачем он себя утруждает? Зарабатывал на стройке хорошо. Боялась я левых денег. Они ведь карман жгут. Считаются как бы лишними. И большинство их на пропой определяют. Старшие мужики похитрей его али поумнее, не шибко гуляли. Евгений же телок ещё. Удержу не знал. Стал на работе прикладываться. Потом в семье разлад. Жена ушла и дочку забрала. Вот и докатился. Ни на одном месте долго удержаться не может… И-э-эх, горе-горькое…