Блейк Дженнифер. Любовь и дым

   поверхностно познакомилась таким образом со своими соседями. Иногда они даже беседовали, особенно со вдовой.
   В квартире, которая показалась им такой просторной и светлой, когда они впервые получили ее, было несколько темных уголков на кухне и в ванной комнате, которые были просто раем для сырости и насекомых. Соседская вдова дала Ребекке котенка, который, по ее словам, помог бы решить проблемы, поскольку коты любят ловить тараканов. Эдисон вернулся домой и застал котенка, свернувшегося калачиком на его подушке. Несмотря на слезные мольбы Ребекки, он вышвырнул его за дверь.
   Каждый день шел дождь. Ребекка возненавидела этот дождь, поскольку гром всякий раз будил Эдисона, и тогда он ее желал. Не имело значения, что от него исходил запах пота и перегара. Ее сопротивление раздражало его, малейшие признаки приводили его в такую ярость, что она не один раз оставалась с синяками. Когда же он наконец думал и о ее нуждах, то почему-то считал, что чем сильнее и быстрее он расправится с ней, тем вероятней, что она возбудится. А она вместо этого цепенела и в отчаянии желала, чтобы он поскорей кончал. По крайней мере, в этом проблем не было.
   Неделя вылилась в другую, затем в третью. Как-то днем в четвертом часу Ребекка услыхала голос кошки. Она жалобно мяукала. Звук шел из старого дворика, на который выходили окна спальни. В спальне распростерся и спал Эдисон. Гудение вентилятора, под которым он лежал, помогало скрывать крики кошки, и все же Ребекка забеспокоилась, что излишний шум может его разбудить.
   Она вышла через заднюю дверь и поспешила вниз по ступенькам. Снаружи мяуканье было громче. Оно доносилось со стороны дуба, который рос в темном из углов старого дворика. Ребекка зашла под его раскидистые ветви, затем подняла голову.
   Кошка находилась на одном из верхних сучьев. Это был тот, уже подросший, котенок, которого вдова давала Ребекке. В ужасе он вцепился в сук. слишком неопытный, чтобы ориентироваться и найти дорогу вниз.
   Ветви старого дуба низко свисали над двориком, но его ствол был высоким и скользким, без нижних сучьев. Ребекка поискала вокруг лестницу, скамейку, что-нибудь, на что можно было бы встать и подняться, но ничего не нашла. Она пыталась говорить с кошкой, уговаривая ее спуститься к ней, но кошачий страх был слишком велик. Она стояла, уставившись на загнанное в тупик животное, в полной беспомощности и ненавидела это чувство.
   Где-то на юге пророкотал гром. Порыв ветра пошатнул и раскачал дуб, приведя в трепет обвисшие от жары листья. Кошка вцепилась в ветку, завывая.
   Удар грома; скоро снова пойдет дождь. Ребекка все стояла там, в отчаянье глядя на молодую кошку, и чувствовала удушье в своей груди. Оно нарастало, ползло выше и давило ее, пока не стало щипать ей нос и не вызвало жгучие слезы. Она страдала от этого и от сознания того, что сама оказалась в ловушке, как и кошка, и не в силах помочь ни себе, ни ей.
   — Попалась, да?
   Ребекка резко обернулась на полунасмешливое-полусочувственное замечание за своей спиной. Перед ней стоял молодой человек с сильно вьющимися каштановыми волосами, смуглой оливковой кожей и глазами, добрее которых она не встречала никогда На нем была только пара обрезанных джинсов, а веки были тяжелыми, словно он только проснулся. Это придавало ему нежный вид, однако в его чертах и хорошо различимых мускулах прямых плеч чувствовалась сила. Участие проявилось в выражении его лица, и он вытянул руку, чтобы дотронуться до нее.
   — Эй, — сказал он мягким голосом, — не все так плохо, дорогая.
   Ребекка глубоко вздохнула и провела рукой по глазам, выдавливая из себя улыбку.
   — Нет, это всего лишь эта глупая кошка.
   Он отпустил руку.
   — И такие сообразительные животные иногда бывают глупыми. Я ей говорил, чтобы она туда не забиралась, когда выпускал.
   Это был их сосед снизу, молодой человек, работавший ночами. Изредка она видела его по вечерам, когда он отправлялся на работу, да еще по воскресеньям, когда он шел в церковь или возвращался с мессы. Он всегда тихо и дружелюбно здоровался и постоянно улыбался.
   — Она ваша? — спросила Ребекка.
   — Думаю, да. Не так давно я нашел ее, мяукающую под моей дверью, и совершил ошибку, накормив ее. Теперь она считает, что принадлежит мне или, скорее, что я ей принадлежу.
   Когда снова пророкотал гром, подкатываясь все ближе, Ребекка повернулась, чтобы еще раз взглянуть на дерево.
   — Хорошо бы найти способ снять ее оттуда. Лицо его выразило удивление.
   — Нет ничего проще. Для этого я и пришел.
   Он подошел к стволу дерева и обхватил ею руками, затем вскарабкался наверх с быстротой хорошо выработанной привычки. Через минуту он уже лежал на толстой ветке и тянулся вниз, чтобы оторвать кошку от ее убежища. Он тихо выругался, когда кошка повернулась и по руке и плечу перебралась к нему на голову, в которую вцепилась, спасая свою драгоценную жизнь. Затем с кошкой, как со шляпой на голове, он, на секунду повиснув на руках на нижней ветви, спрыгнул на землю, решительно оторвал от волос когти кошки и прижал ее к своей груди, поглаживая и убаюкивая.
   Ребекка тоже потянулась, чтобы приласкать кошку. Ее рука дотронулась до руки молодого человека, и она взглянула на него. Ее губы расплылись в улыбке облегчения, когда она встретила его взор.
   С минуту он смотрел ей в глаза, пока легкая краска не выступила на его лице. Он сглотнул:
   — Меня зовут Дант. Дант Ромоли.
   Кошка у него на руках начала урчать и тереться подбородком о его мягкие на вид кудрявые волосы на груди. Ребекка не сразу убрала свою руку и назвала свое имя Данту.
   Капля дождя упала на его плечо. За ней последовала другая и еще, образовав жирные мокрые кляксы на старых кирпичах у них под ногами. Затем быстро полил теплый поток. Они сорвались и помчались, разбежавшись в разные стороны, когда приблизились к лестнице. У своей двери Дант остановился, глядя на нее. Она задержалась у начала лестницы, чтобы ослепить его прощальной улыбкой.
   — Спасибо, — сказал она, затем резко повернулась и поднялась наверх по ступенькам в свою квартиру.
   Эдисон не спал.
   — Что, — спросил он, когда она вошла в дверь, — ты делала внизу с этим даго?
   Ребекка почувствовала, как у нее в груди сжалось сердце. Эдисон стоял, обнаженный, посреди комнаты, руки на поясе, лед в голубых глазах.
   — Кошка, которую давала мне наша хозяйка, забралась на дерево и не могла спуститься. Дант взобрался…
   — О, ты уже называешь его по имени. Чем еще вы там с ним занималась, пока я смотрел сны?
   — Ничем! Это первый раз, когда я сказала ему больше двух слов, честно. Эта кошка…
   — Не неси всякую чушь! Я видел, как ты его гладила. Ты, как твоя сестра, не можешь не касаться мужчин.
   — Бет? — сказала она в шоке. — Как ты можешь такое говорить, когда она…
   — То, что она мертва, не делает ее меньше потаскухой.
   — Она такой не была, не была! Ты это должен был знать, ты единственный мужчина, с которым она встречалась, кроме своего мужа!
   — Бедное ничтожество за морями, в ожидании вернуться к непорочной невесте, и что происходит? Она вдруг сбивается с пути истинного.
   — С твоей помощью!
   — Это была уловка, чтобы заловить меня и женить на ней, глупой ведьме. Она сама бросилась мне на шею.
   Ребекка посмотрела на него, на то, с каким воинствующим жаром он защищался, на пятна на его лице и эгоистический блеск в глазах.
   — Ты ведь всему этому не веришь, — сказала она. — Ты это говоришь, чтобы только казаться лучше, чтобы чувствовать себя лучше, потому что знаешь, что она была мертва по твоей вине.
   В два прыжка он достиг ее. Удар пришелся ей в челюсть, заставив ее отклониться назад. Она ударилась о стену, и крик вылетел из ее рта. Он в этот момент был над ней, схватив рукой за блузку и подтягивая ее к себе. Он принялся с силой трясти ее, приставив к стене.
   — Никогда больше не говори этого! — сказал он с искаженным яростью лицом. — Никогда!
   Она почувствовала вкус крови во рту. Грудь болела, стянутая блузкой, захваченной его крепкой рукой. Но белая горячка будто овладела ее мозгом. Она закричала:
   — Нет, не скажу, потому что меня здесь не будет!
   Перемена в его лице была почти нелепой, словно ему никогда не приходило в голову, что могли быть последствия всего того, что он говорил и делал с ней. Затем он рассмеялся:
   — О, да, беги назад, как маленькая.
   — Это лучше, чем быть здесь с тобой.
   Злость отразилась в его глазах, затем застыла в них. Он внезапно разжал руку.
   — Так давай! Никто не будет слушать ни единого твоего слова, никто не поверит, что это что-то еще, кроме бредней маленькой ведьмы, у которой украли лакомый кусочек и которая не получила обещанное.
   — Поверит чему? — У нее задрожали колени. Она уперлась ладонями в стену, чтобы не упасть.
   — О, не играй со мной в эти игры. Я знаю, о чем ты думаешь, вижу это по твоим глазам, когда ты на меня так смотришь. Для чего же мы здесь тогда, дьявол побери?
   О чем это она должна была знать? Было только одно, что могло прийти ей в голову.
   — Я знаю, ты чувствуешь свою вину перед Бет, что бы ты ни говорил.
   Он замер, его взгляд был прикован к ее белому лицу. Через мгновение он сказал:
   — Да, это так. Я тот, кто сказал ей, что ей необходимо избавиться от этого отродья. Я даже сказал ей, что читал в какой-то книжке, как это сделать. И я убил ее и ее ребенка.
   — Не было никакой необходимости убегать и приезжать сюда, никто не собирается сажать тебя за это в тюрьму, хотя следовало бы.
   Его глаза снова сузились.
   — Никто меня не обвинит. Точка. И не посмеет урезать таким образом остаток денег на мое содержание. Ты единственная, кто об этом знает, но никто не поверит ни единому твоему слову.
   — Потому что я сбежала с тобой и вышла замуж?
   Звук, вышедший из его горла, был грубым, а рот скривился в усмешке.
   — Это так, малышка. Но ты не замужем.
   В голове у нее тупо и больно застучало. Промелькнуло осознание чудовищной катастрофы, настолько сильной, что она содрогнулась. Тонким, почти беззвучным голосом она сказала:
   — Что?
   — Мы не женаты. Как это тебе?
   — Но церемония, документ, который мы подписали…
   — Они не имеют значения. Я не был свободным человеком. Я женился на младшей дочери лучшей подруги моей матери в прошлом мае. Мы не слишком с ней ладили. Она вернулась к маме, а я отправился в гости к дяде, на время. Это означает, что церемония, через которую мы прошли, недействительна. Договор не имеет законной силы. Он не в счет.
   — Ты все это знал?
   Он равнодушно пожал плечами:
   — Конечно. Я ведь будущий юрист.
   — Почему? — закричала она. — Зачем ты так поступил со мной?
   — Я не мог позволить тебе расхаживать повсюду и рассказывать то, что знаешь.
   — Я бы никогда не стала. Ради Бет.
   — На это я не мог надеяться. Потом, у меня была сильная потребность в тебе, один или два раза меня бы не устроили. Ты должна гордиться. Не часто я и по второму разу встречаюсь, еще реже по третьему и больше.
   Он слишком много говорил. Он что-то скрывал за этими громкими и хвастливыми словами, она это чувствовала. Но вникнуть в суть ей мешали вопросы, обрушившиеся на нее.
   — Все это время, — сказала она, — мы совсем не были женаты?
   — Жили во грехе. Разве не весело было?
   Тошнота подступила к ее горлу.
   — Вот почему ты не хотел брать меня домой с собой.
   — Какая ты догадливая!
   — Я думала, потому, что тебе было стыдно.
   — Моей провинциальной невесты? Впрочем, да, могло быть немного неловко.
   Это был именно тот тон его голоса, полный превосходства и снисходительности, что так потряс ее. Она скрыла это чувство вспышкой злости.
   — Это было бы слишком плохо.
   — Я никогда не позволяю себе расстраиваться из-за этого. — Он развернулся на пятках и вернулся в спальню.
   Он не беспокоился, потому что в этом не было нужды. Он никогда не собирался увозить ее к себе домой. Она слышала, как он двигался, одеваясь. Она позволила ногам медленно расслабиться и соскользнула по стене, чтобы сесть на пол, приложила руку к поврежденной щеке. Щека горела и щипала. Внутри нее тоже была боль, слишком сильная, чтобы ее можно было погасить слезами.
   Эдисон вышел из спальни несколькими минутами позже с запасом одежды под мышкой, остановился над ней.
   — За квартиру уплачено на месяц вперед; старая ведьма по соседству заставила дать ей аванс за два месяца плюс задаток. Может, захочешь остаться. Из моих наблюдений за Маргарет, она не захочет, чтобы ты притащила домой свои трудности и расстроила дорогую маму.
   Не беспокойство подсказывало такое решение, она знала, а желание не пускать ее назад. Тем не менее в этом было достаточно правды, и через минуту она могла говорить.
   — Маргарет моя сестра. Она не прогонит меня.
   Он усмехнулся:
   — Когда-нибудь ты подрастешь.
   Она подняла голову. Слабым голосом произнесла:
   — Убирайся, если собрался.
   — О, я ухожу. Но прежде я бы мог еще попользоваться немного.
   Она уставилась на нею, в то время как внутри росло раздражение. Это, очевидно, отразилось на ее лице, поскольку он дернулся, затем сам себе ответил:
   — Очевидно, не стоит. — Он отступил на шаг, затем развернулся и ушел.
   Она осталась сидеть там, где была, а звук его шагов все удалялся по лестнице и затем пропал. Она все еще не двигалась, а неподвижно смотрела перед собой, стараясь изо всех сил ни о чем не думать. Наконец к ней стала подкрадываться мысль о Бет, умирающей в луже крови, смеющейся, заботливой, пышущей жизнью Бет. И все из-за Эдисона Галланта, человека, который только что ушел.
   Вот когда полились слезы, теплый поток печали, нескончаемый, как дождь субтропиков, который промочил дворик внизу.

8

   — Мама в больнице!
   — О, Маргарет, ей плохо? — Ребекка ощутила, как страх, подобно яду, растекался с кровью по жилам. Она так крепко вцепилась в трубку телефона, что кончики ее пальцев побелели.
   — У нее был еще один приступ. Сердце просто вырывается у нее из груди. С той поры как умерла Бет и ты уехала, она никогда уже не была прежней.
   — Я хочу с ней поговорить. Маргарет, я должна с ней поговорить!
   — Не думаю, что это хорошая затея, — особенно после всего, что ты мне рассказала. Она думает, что ты вышла замуж за богатого человека, который станет заботиться о тебе всю твою жизнь. Она приучила себя к мысли о твоем бегстве и даже убедила себя, что это и к лучшему — ей не нужно больше о тебе заботиться. Нельзя именно сейчас говорить ей о чем-то прямо противоположном.
   — Ты хочешь сказать, что это ты ее в этом убедила?
   — А что, если и так? — спросила Маргарет с вызовом, и голос ее зазвучал резко. — Ей надо было как-то утешить себя.
   — Так-то оно так, но ей стоит знать, что иногда это не срабатывает. Я должна вернуться домой.
   — Ты не можешь этого сделать.
   — Маргарет, что ты имеешь в виду? Ничего иного я и не могу сделать. Разве ты не понимаешь? Эдисон оставил меня.
   — Что ты сделала такого, что вынудило его уйти?
   — Я ничего не сделала. Я уже сказала тебе, что он просто обманул меня.
   — Я не могу в это поверить! Я просто не могу поверить! Подумай только, что скажут люди! — застонала Маргарет. — Они станут говорить, что никакой свадьбы не было и в помине!
   Ребекка глубоко вздохнула и затем произнесла:
   — Может быть, они и станут так говорить. Но я ничего не могу поделать. Эдисон ушел и не вернется. За жилье уплачено на месяц вперед, но денег на еду у меня больше нет. У меня нет денег для оплаты счетов. Я должна вернуться домой!
   — Наверное, у тебя нет денег и на оплату автобусного билета?
   — Нет, Маргарет…
   — Ладно, дай мне немного подумать.
   Молчание на другом конце телефонной линии, казалось, тянулось целую вечность. Ребекка ожидала, что вот-вот раздастся голос телефониста, уведомляющего о необходимости дополнительной платы за разговор. В квартире, конечно, никакого телефона не было. Она вынуждена была воспользоваться платным аппаратом в бакалейном магазине, находившемся в нижней части улицы. Наискосок от магазина два неряшливого вида парня с волосами до плеч стояли и глазели на нее. Она подняла руку, чтобы прикрыть ссадину на лице, и отвернулась от них.
   — Ты могла бы найти работу, — сказала наконец Маргарет.
   — И что же я буду делать? И что я буду есть, когда стану работать?
   Снова последовало молчание. Маргарет вздохнула:
   — Все верно. Я пошлю тебе денег, которых хватит на пару недель. Может быть, за это время мама окрепнет и тогда ты сможешь вернуться домой.
   — Разве билет на автобус не будет дешевле? Я знаю, что оплата последних счетов из больницы забрала все ваши накопления.
   — Я займу денег у Ботинок.
   — Ты не можешь этого сделать.
   — Почему это? Он мой муж.
   Прошла, по крайней мере, минута, пока Ребекка смогла заговорить.
   — Вы с Ботинками поженились?
   — А что?
   — Ты даже не сообщила мне об этом, чтобы я приехала на вашу свадьбу. — В голосе Ребекки звучала боль. Она почувствовала, что ее вычеркнули, выкинули из жизни семьи.
   — Не припомню, чтобы ты прислала мне приглашение на свою свадьбу, — резко ответила сестра. — К тому же, если твои дела так плохи, ты бы и не смогла приехать сюда.
   — Я могла бы, пока Эдисон не ушел.
   — Сейчас это не имеет никакого значения. Мы должны сделать все, что в наших силах, для мамы.
   Усилием воли Ребекка отставила в сторону свои проблемы и попыталась взглянуть на положение глазами Маргарет. Она произнесла:
   — Мама всегда очень любила Ботинки.
   — Да, он очень утешает ее, и меня, конечно. Я думаю. ей приятно осознавать, что после ее смерти мне будет на кого опереться.
   — Маргарет!
   — Я знаю! Я знаю, что ужасно думать о подобных вещах, тем более говорить о них, но нужно смотреть правде в глаза. Мы должны! О, Ребекка, мне так страшно!
   Это последнее восклицание сестры еще долго звучало в ушах Ребекки, уже после того, как она повесила телефонную трубку. Это помогало ей понять, что Маргарет на самом деле беспокоится о матери, что она не злобная и не низкая. Ей было больно хоть на секунду подумать, что Эдисон не заблуждался насчет ее сестры.
   Но все равно Ребекка была совершенно одна и более одинока, чем когда-либо в своей жизни. Город, казавшийся поначалу таким гостеприимным, город, в котором поначалу гак легко было жить, вдруг стал совершенно чужим. Ведь невозможно не воспринимать человеческую боль и человеческую смерть так легко!
   Деньги, обещанные Маргарет, пришли. Их было не так много, но вполне достаточно, чтобы питаться макаронами и дешевой рыбой. К тому же она обнаружила один положительный момент в уходе Эдисона — она могла теперь делиться рыбой с кошкой. Животное пришло, мяуча, в то же утро, когда он уехал, как будто зная, что теперь оно в безопасности.
   Целую неделю Ребекка была совершенно одна, вплоть до того вечера, когда услышала шаги на внешней лестнице. Внутри у нее все сжалось, она повернулась к входной двери. Та была открыта, а от лестницы комнату отделяла лишь стеклянная дверь. Она забыла закрыть замок на этом не очень надежном заграждении, а теперь слишком поздно.
   Шаги приближались и, наконец, затихли. Показался мужской силуэт. Рука, сжатая в кулак, поднялась вверх.
   Это был Дант Ромоли — он осторожно постучал костяшками пальцев по косяку. Ребекка с облегчением выдохнула и подошла к двери.
   — Я пришел узнать, как поживает кошка, — сказал Дант. Его темные глаза скользнули по синяку на ее щеке и посмотрели в глубь комнаты.
   — О, вы хотите забрать кошку, но я и не думала оставлять ее навсегда.
   — Да нет, дело не в этом. Просто мне показалось, что ей стало здесь лучше в последнее время. И я не слышу, чтобы кто-либо ходил по комнате, кроме вас. Я хотел узнать… Все в порядке?
   Ребекке стало теплее на душе.
   — И да, и нет. Все в порядке со мной, если вы это имеете в виду.
   — Это хорошо. — Голос его зазвучал спокойнее. — А как насчет вашего мужа? Я не мог не обратить внимания — то есть я не вижу его машину, когда уезжаю вечером или возвращаюсь утром.
   — Он… он… он уехал.
   — Путешествует?
   — Он уехал навсегда… — Голос ее сорвался.
   Он кивнул головой, как будто ничего иного и не ожидал. Потом спросил:
   — Вы ели?
   Она покачала головой. Она ела довольно поздно, если вообще ела. Да и аппетита большого у нее не было. В любом случае после еды ей ничего не оставалось делать, как идти спать.
   — Видите ли, дорогая, я тут рассказал нашему повару в ресторане о том, как моя бабушка запекала лангустов. Он попробовал вчера рецепт и дал мне домой то, что осталось к закрытию ресторана. Там целая большая кастрюля. Хорошо, если кто-нибудь поможет мне их съесть.
   — А разве вам не нужно идти на работу?
   — Сегодня у меня выходной. Вы придете?
   Он еще некоторое время убеждал ее, но в конце концов она согласилась. Разделываясь с запеченными лангустами, она все ему рассказала. Где-то в середине рассказа она вновь начала плакать. Она вся сжалась, когда он обнял ее, — но в объятии этом не было ничего, кроме сочувствия и человеческого тепла. Он что-то долго говорил ей, — она поняла, что говорил он по-французски, хотя не знала ни слова на этом языке. Неважно. Наконец она вновь села, вытерла глаза, высморкалась в последний раз и почувствовала себя значительно лучше.
   Дант стал частенько захаживать к ней. Она шутила, что он подобрал ее, как подобрал бездомную кошку. Он только смеялся в ответ и говорил, что с ней веселее, чем с бездомной кошкой. Дант же нашел ей работу посудомойки. Он научил ее справляться с бесконечной горой фарфора и серебра, растущей у локтей, научил, как не обжечься кипящей водой, как ухаживать за руками, чтобы они не стали грубыми и распухшими.
   Когда третью ночь подряд она счищала с тарелок остатки еды и соуса, борясь с приступами тошноты, именно Дант спросил, не беременна ли она. Он и заставил ее взглянуть правде в глаза.
   Она уставилась на него, лицо ее побледнело, глаза стали темными от огорчения. Она прижала пальцы к губам:
   — Дант, что мне теперь делать?
   — Выходи за меня замуж, — сказал он.
   Она любила его в тот момент, потому что свое предложение он сделал без тени сомнения или колебания.
   — Спасибо, — сказала она, поднявшись на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, — но я не могу.
   Он нахмурился:
   — Почему?
   — Это уже не твоя забота. Ты достаточно сделал для меня, пора мне и самой о себе позаботиться.
   — А тебе не приходит в голову, что я могу это делать и для себя?
   Она покачала головой:
   — Ты хочешь владеть своим собственным рестораном, хочешь чего-то добиться в жизни. Тебе ни к чему жена с ребенком от другого мужчины.
   — Дело, наверное, в том, что я кажун и работаю сторожем.
   — Дело вовсе не в этом!
   Она знала, что он очень болезненно относился к своему происхождению. Кажуны происходили из племени акадианцев, обитавших в Новой Шотландии. Оттуда их изгнали британцы во время войн с французами в середине восемнадцатого века. С тех пор они и жили по берегам рек в самой глуши Луизианы. Они были богобоязненны, но не пуритане. Их семьи многодетны, они любили потанцевать и выпить, любили азартные игры. Бог наградил их способностью быть довольными своей судьбой. Из-за этих своих черт характера некоторые полагали, что они совершенно равнодушны к тому, что называется успехом. Но это были люди гордые и чувствительные. Дант являл собой образец кажуна. Они не извинялись за тот образ жизни, который вели, и быстро вспыхивали, если кто-либо пытался вмешаться в их жизнь, не прощали и личных оскорблений. Данта не смущало, что он был сторожем, но его раздражало, когда кто-либо полагал, что это — единственное, на что он способен, и что он так и будет сторожем всю жизнь.
   Они стояли посреди кухонной суматохи, вокруг раздавались крики, что-то дымилось, что-то парилось, в воздухе носились запахи готовящейся еды. Мимо прошел один из поваров и нахмурился. Дант взял одну тарелку и начал соскребать с нее остатки еды.
   — Но, дорогая, я хотел бы заботиться о тебе.
   — Ты обо мне постоянно заботишься. — Она подавила приступ тошноты, взяла тарелку и тоже стала соскребать с нее еду.
   — Ты понимаешь, о чем я говорю.
   — Да, я понимаю, и это очень мило с твоей стороны, — сказала она с робкой улыбкой. — Но мне просто нужно ехать домой. Мой дом — там, не здесь.
   — Ты скучаешь по своему дому. — Он сказал это, как если бы изрек некую истину.
   — Иногда он мне снится — мой дом, такой, каким он был до смерти Бет.
   — Почему же ты тогда до сих пор здесь? Почему не уедешь?
   — Я не могу. Что, если мама, узнав о моей беременности и о том, что я не замужем, очень сильно расстроится — так расстроится, что умрет?
   Он повернулся и серьезно поглядел на нее.
   — Мне кажется, дорогая, что ты боишься и того, что может случиться с матерью, и того, что скажет твоя сестра. Но еще ты боишься любви.
   Он был прав. Какое-то короткое время она думала, что любит Эдисона и что он любит ее. Она ошибалась. То, что она чувствовала на самом деле, было не что иное, как смесь сострадания и первых порывов физического влечения. Что чувствовал Эдисон, кроме похоти, — она не знала. Теперь же все, чего ей хотелось, — так это оказаться в безопасности, дома, в своей семье и чтобы все стало по-прежнему. И уж чего она вовсе не хотела, так это, чтобы рядом оказался другой мужчина, которому надо готовить, стирать, надо объяснять, куда ты идешь и когда вернешься, который будет ложиться вместе с ней в постель и брать ее тело, как будто имеет на это право.