Страница:
Как раз когда он произнес эти слова, Говард почувствовал, как стул под ним двигается. Воздух словно наполнился смутным гулом, и на мгновение Говарду показалось, что за окном проехал грузовик. Потом заскрипели доски, на полках зазвенела посуда. Взвились занавески, и кофе плеснул из все еще полной кружки Говарда.
– Землетрясение! – закричал дядюшка Рой, одним махом выскочил из кресла и побежал к ближайшему дверному проему. На голову ему дождем сыпалась побелка.
20
21
– Землетрясение! – закричал дядюшка Рой, одним махом выскочил из кресла и побежал к ближайшему дверному проему. На голову ему дождем сыпалась побелка.
20
Говард встал, наступив для пробы на больную ногу, и тут же последовал второй толчок, – словно что-то огромное ударилось о землю. Снова рухнув в кресло, Говард вцепился в подлокотники, ожидая, что вот-вот обвалится крыша. С трудом поднявшись на ноги, он доковылял до дверного проема, где оперся руками о косяки. Старый дом кряхтел и покачивался, по потолку побежали зловещие трещины. В кухонных шкафчиках отчаянно звенели друг о друга стаканы, с грохотом хлопнула дверца буфета и что-то разлетелось о кухонный стол.
А потом все кончилось, и наступила ужасающая неподвижная тишина, во время которой ни он, ни дядюшка Рой не рискнули двинуться с места. Но земля не шелохнулась. Утро началось снова. За окном перекликались птицы. Где-то дальше по улице залаяла собака. Говард распрямился и проковылял на середину комнаты, чтобы остановить люстру, которая еще раскачивалась из стороны в сторону, расшатывая штукатурку вокруг крюка.
Собака замолкла. Говард и дядюшка Рой постояли еще с минуту неподвижно, ожидая, что все начнется опять, но ничего не произошло. Вместе они пошли на кухню. На столе лежал выпавший из развороченного буфета разбитый фарфоровый Шалтай-Болтай тети Эдиты.
– Вот черт! – вполголоса сказал дядюшка Рой, осторожно взяв двумя пальцами отбившуюся макушку.
– А если «суперклеем»? – спросил Говард.
– В этом случае, боюсь, не поможет. Но давай сохраним осколки, на случай если Сильвия придумает, что с ними делать. – Они молча сложили осколки в бумажный пакетик. – Сильное было, – сказал дядюшка Рой о землетрясении. – Готов поспорить, баллов пять или шесть. И эпицентр совсем близко. Когда толчки такие резкие, легко определить. Основательно тряхнуло. – Они вернулись в гостиную и снова сели, обоим было не по себе. С минуту оба молчали, потом дядюшка Рой сказал: – О чем мы, черт побери, говорили?
– О рыбалке, – ответил Говард. – Вы рассказывали, что Грэхем проводит время, удя лосося. Но откуда взяться лососю в этой илистой дыре?
– Сейчас его там нет. Но в дождливые годы пруд с Пудлинговым ручьем соединяет протока. Когда-то она существовала круглый год, и случалось, в пруд заплывал лосось. Но это было еще до засухи. Как бы то ни было, он рыбачит, не важно, есть там лосось или нет. Он привык удить с валунов под своим домом. В океане тут полно лосося, или, во всяком случае, раньше было. У рыбаков сейчас дела плохи и будут еще хуже, если выгорит затея консорциума с добычей шельфовой нефти. Это все Лейми и твой приятель Горноласка. Их консорциум – сущий осьминог: запустил щупальца во все, что только можно придумать. – Он тряхнул головой, разозлившись от одной только мысли о миссис Лейми. – Да и вообще в ручьях тут было полно рыбы… раньше, когда в них еще была вода. Но все меняется. Это Грэхем может ответить на твои вопросы. Только вчера он меня спрашивал, тот ли ты, кто любит рыбачить. Ну не странно ли? Тот же вопрос, который задал тебе я.
– Да уж, совпадение, – отозвался Говард.
– Ну, он как будто сам догадался… о том, что ты рыбак. Но предупреждаю, разговаривать с ним трудно. Он то здесь, то где-то далеко-далеко, сам понимаешь. Иногда свет горит, а иногда внутри и нет никого, одна только маленькая лампочка от фонаря, а порой – просто тьма кромешная.
– В летнем домике?
– Не в домике. У него в голове. Он быстро сдает. Хрупкий, как старая паутина. Это одна из причин, почему он перебрался из дома на утесах в лес. Его дни, кажется, сочтены. Он устал, выдохся. Борьба ему уже не по силам. Даже встать и натянуть сапоги не по силам. У него ничего, кроме рыбалки, не осталось. Возможно, он кое-что поймал, когда написал тебе письмо. Времени заняло немало, но под конец он все же тебя вытащил. Крючок засел крепко. – Дядюшка Рой подмигнул. – Так вот, в летнем домике он жил урывками больше года, хотя мы и пытались делать вид, что он еще в своем доме на утесах. Они пронюхали, что что-то происходит, поэтому Джиммерсу пришлось подстроить трюк с самоубийством. Не слишком удачно вышло. Я бы все обставил иначе. Грэхем просто хочет покоя, и он его заслужил.
Дядюшка Рой зевнул и потянулся.
– Пойду вздремну пару часиков, – сказал он, вставая, и направился к лестнице. – Попозже поеду в гавань. Буду там, наверное, весь день. А раз уж ты… э-э-э… принял всякие решения, может, тебе стоит смотаться в лес и поболтать со старым Грэхемом. Возможно, какие-то ответы услышишь. А может, и нет.
На том он зашаркал по лестнице, но стоило ему скрыться из виду, как, с грохотом ударившись о сушилку, распахнулась дверь черного хода в кухне.
– Папа! Папа! – кричала Сильвия, которая, задыхаясь, вбежала в комнату.
Говард вскочил, в голове у него пронеслось: угон машины, полиция, стрельба… Он напряг покалеченное колено. Наступить на ногу можно. Пусть колено плохо слушается, но…
С лестницы, готовый на подвиги, скатился дядюшка Рой.
– В чем дело? – спросил он, тоже задыхаясь. – Что стряслось?
Сильвия глубоко вдохнула. В глазах у нее стояли горе и страх.
– Грэхем мертв.
Говард застыл как громом пораженный, парализованный ощущением, что земля перестала вращаться, время остановилось. Он понимал, что в одно мгновение все изменилось. Одна дверь затворилась. Открылась другая.
– Как? – спросил дядюшка Рой и тем разрушил наваждение. – Нечистая игра?
Направляясь к задней двери, он тщетно пытался попасть рукой во второй рукав пиджака. Говард следовал по пятам. «Грэхем мертв…» – крутилось у него в голове, точно пластинку заело. В последние дни он то и дело слышал эти слова, но теперь они приобрели значимость – не только потому, что на сей раз были правдой, но потому, что правда меняла все.
– Нет, едва ли, – сказала Сильвия. – Мы нашли его на траве, он пытался сесть. До того он рыбачил. Мы звали его, звали, а он просто… угас. Было землетрясение, вы его почувствовали? Может, оно всему виной. Может, оно его напугало. Вот только вид у него был такой, будто ему и до землетрясения было нехорошо. Думаю, когда мы его нашли, он уже умирал. Именно так все и выглядело. Мы, как умели, пытались оказать ему первую помощь, – все впустую.
Они поспешили по тропке в лес. Солнце уже встало, но еще не поднялось над верхушками деревьев, и лес стоял темный, непроглядно густой. Но хотя бы туман рассеялся. На поляну, где стоял домик, они вышли уже через несколько минут. В то утро Говард, наверное, основательно сбился с пути, раз так долго блуждал по лесу. Старик лежал у подножия поросшего травой холма, у самого пруда. Рядом стояла на коленях тетя Эдита, словно охраняла тело.
– Король мертв, тихо сказал, став над ним, дядюшка Рой. Было ясно, что ничего больше они сделать не могут. Лицо у старика было расслабленным, будто он умер во сне и обрел наконец истинный покой. Это лицо с глубокими морщинами говорило о жизни, проведенной на утесах над морем. Говард даже не догадывался, что Грэхем так стар. Ему помнилось, что старику под восемьдесят: тогда он был еще здоров и бодр, пилил доски на пилораме, возил по лугу тачки с булыжниками. А сейчас выглядел худым и дряхлым, от глубоких морщин лицо казалось грубоватым, точно его черты были высечены морскими ветрами.
Дядюшка Рой мрачно кивнул Говарду.
– Давай отнесем его в хижину.
Наклонившись, он взял старика за ноги. Говард подхватил тело под мышки, удивляясь, какое оно легкое. Точно сила тяготения уже от него отказалась.
Они тронулись. Говард пятился, а красный с натуги дядюшка Рой, задыхаясь, шел лицом вперед. Под телом оказалась россыпь расцветших не в сезон маргариток – неведомо как они проросли сквозь жесткую траву, точно осколочек весны поднялся на поверхности земли там, где умер старик. И в воздухе как будто повеяло весной – полевыми цветами на ветреном, залитом солнцем лугу в апреле.
Тетя Эдита несла трость Грэхема, вырезанную из узловатого ствола, за годы отполированную до темного, кроваво-красного блеска и мокрую от росы, поскольку лежала во влажной траве.
Оступаясь и поскальзываясь на влажном склоне, они наконец поднялись к задней стене дома, вышли на ровное место. Старик был тяжелее, чем Говарду показалось сначала.
– Минутку, – попросил он. Колено было как резиновое, и каждый шаг отдавался болью.
Подхватив Грэхема под плечи, ему на помощь пришла Сильвия.
Втроем они понесли тело вокруг дома и осторожно положили на веранде. Говард стал ждать, недоумевая, что делать дальше. Вид у старого Грэхема был настолько мирный, что, казалось, он просто спит. Вот только Говард чувствовал странное с ним родство, которого не мог объяснить, словно у его ног лежал мертвый отец. Собственного отца он почти не помнил, все, что знал о нем, сводилось к фотографиям – блеклым снимкам человека, который навсегда останется далеким, потерянным.
Внезапно его охватило жутковатое ощущение, дежавю. Он как будто однажды уже стоял в точности вот так на деревянной веранде и смотрел на лежащего у его ног мертвеца. А потом картинка памяти изменилась: это он сам – мертвый – лежит навзничь и смотрит вверх в лица людей, которые живут в мире, больше ему не принадлежащем, похожем на вымышленный ландшафт на киноэкране. На краткое умопомрачительное мгновение ему показалось, будто он не знает, кто он: живой Говард Бартон или мертвый Майкл Грэхем.
Говард затряс головой, и едва не упал, потеряв равновесие. Дядюшка Рой подхватил его было под руку, чтобы удержать, но Говард уже пришел в себя, смятение исчезло. У него просто кружится голова – от натуги, наверное.
– За домом есть несколько лопат, – сказал дядюшка Рой, падая в кресло-качалку.
Тетя Эдита поправила одежду старика: разгладила и застегнула куртку, поддернула штанины, потом пальцами расчесала ему волосы. Говард похромал вместе с Сильвией за лопатами, и вдвоем они начали рыть могилу посреди огорода, стараясь не повредить немногие грядки латука и капусты, пусть они и выглядели чахлыми и побитыми мучнистой росой.
Несколько минут спустя дядюшка Рой предложил покопать, и Говард с благодарностью отдал ему лопату. Колено одеревенело, превратилось в тяжелую колоду, и он едва доковылял, прихрамывая, до веранды, где сел на ступеньку рядом с тетей Эдитой. Все чувства у него странно обострились, точно каждый звук и запах вдруг попали в фотоувеличительную рамку, будто он воспринимал их каждый в отдельности. Что-то с ним случилось. И это не просто от того, что умер человек.
Почему-то идея немедленно похоронить Грэхема показалась ему правильной и естественной. Не важно, что гласит по этому поводу закон. Нет ни одной разумной причины ждать. Напротив, в воздухе повисло ожидание, словно сама земля алкала тела – не так, как в фильмах ужасов, а в духе «прах к праху».
Отстранение, будто во сне, он снова опустил взгляд на мирный труп, и в этот момент ему показалось, будто само тело состоит из темной глины, иголок и веточек, и перегноя, будто оно проросло кислицей и мхом, а воедино все связывают обвившие его крохотные корни. Веранда была засыпана желудями, устлана кленовыми листьями. В щели меж досок заползла снизу ежевика, ее побеги единой жилистой мышцей обвились вокруг плечей и груди Грэхема.
Говард встал, чтобы стряхнуть наваждение. Он вдруг услышал все лесные звуки, шум ветра в кронах и шорох в подлеске, точно сам лес внезапно ожил, кишел и копошился: одни существа упорно ползли под землей, другие осторожно выглядывали из норок, нор и зарослей. Солнце выползло в просвет между деревьями, стало, как в начале авеню, в жерле уводящей на восток просеки. Огород залило светом, тепло погладило его щеку. Косые лучи омыли старого Грэхема золотым дождем. Нет, не было на теле мха, и ежевики не было тоже, на обшарпанных досках веранды лежал просто мертвый старик.
Пора снова браться за лопату. Физический труд всегда на пользу. Дядюшке Рою это не по силам: несмотря на утренний холодок, он уже весь вспотел. Сняв куртку, Говард бросил ее на тачку. Сильвия работала как одержимая, уже стояла в могиле, выбрасывая оттуда землю лопатой, а дядюшка Рой копал с краю, расширяя яму. Внезапно Говард обнаружил, что у него кружится голова, и, подумав, что если и дальше так пойдет, он не сможет копать, постарался взять себя в руки. Землетрясение, смерть Грэхема… наверное, последние события его доконали.
– Пойдем внутрь, – сказала Говарду тетя Эдита. – Вид у тебя неважный.
Толкнув дверь, она вошла первой. На столе в середине комнаты лежал букет лилий – буро-зеленых и сине-пурпурных, похожих на синяки. От них поднимался тошнотворный запах. Эдита сердито их сгребла и, пройдя мимо Говарда к двери, с такой силой швырнула через веранду, что тяжелые влажные цветы рассыпались в воздухе на куски, которые, упав, потерялись в высокой траве. Вернувшись, она распахнула окна, чтобы проветрить.
– Значит, она тут была, – сказал Говард. – Это она его убила, да?
– У нее сил не хватило бы, чтобы его убить, хотя она очень об этом жалеет. Вот, возьми эту палку. – На мгновение и ее лицо тоже вдруг постарело, стало усталым, но трость Грэхема она протянула ему решительно и посмотрела при этом прямо в глаза. У нее самой глаза были зеленые и глубокие, как вода в колодце, точно в молодости она много страдала и от того стала мудрой. – Ему она больше не понадобится.
Говард опустил взгляд на палку. Да уж, он, кажется, охромел, и трость ему придется кстати. Выглядела она старой, отполированной за долгие годы прикосновений, и ему почему-то пришло в голову, если он вынесет ее в огород и воткнет концом в землю, из старого сухого дерева прорастут зеленые побеги. Он постучал ею по половицам. Достаточно крепкая, чтобы быть надежной, и когда они с Эдитой выходили на веранду, Говард с благодарностью опирался на палку, а потом рухнул на ступеньки.
Небо теперь было черно от ворон – огромная стая ждала и наблюдала. Их было, наверное, тысячи, сотни тысяч. Черные крылья виднелись среди деревьев повсюду. В яме Сильвия положила вдоль лопату и смотрела на Говарда внимательно, быть может, немного испуганно, точно прочла в его лице что-то, говорящее и о его собственной смертности.
Чувствуя легкое головокружение, он повернул в руке палку. Было на ней что-то липкое… смола? Он присмотрелся поближе. Кровь, сочащаяся из палки, как из раны? Какая дурацкая мысль! Тряхнув головой, чтобы прочистить мозги, Говард перенес всю свою тяжесть на палку, оперся на нее обеими руками, чтобы удержать равновесие, и спросил себя, не болен ли он. Он был уверен, что никакого жара у него нет, но сосредоточиться все не удавалось. Мысли скользили, перескакивали с одного на другое, плыли, будто их подхватило огромной приливной волной. Словно привычная реальность поползла по швам, и в дыры снаружи, оценивая его, всмотрелось нечто иное – сам лес, или природа, или что-то еще более безграничное.
Тут он вспомнил сон, который видел уже несколько месяцев: утесы, очаг, горячий уголек. И внезапно сон показался ему реальнее леса и людей вокруг. Он снова стоял, глядя в огонь, а вокруг была темная мельница, и звук поворачивающегося мельничного колеса, и в обожженном колене пульсирует боль. Только на сей раз вместо стен у мельницы были темные деревья, а вместо потолка – крылья вороньей стаи, и он сознавал, что, невзирая на людей, которые молча ждут рядом, стоят у самого края светового круга от очага, он здесь одинокий чужак, а ветер воет, и совершают свой путь в ночном небе созвездия. Поднеся руку ко рту, он коснулся языком липкого сгустка на пальцах, оставшегося от выступившего из палки сока. На вкус он был медный, солоноватый, как кровь, и от этого вкуса у него закружилась голова. Он тяжело сел на землю и закрыл глаза, а карканье ворон падало на него, точно капли дождя.
День Говард провел, очищая остатки амбарных досок. Случившееся с ним в лесу – всего лишь результат перенасыщения легких кислородом, вызванного стрессом. Он десятки раз себе это говорил. Однажды, много лет назад, он был на спиритическом сеансе, где его приятельница по колледжу перевозбудилась и стала дышать часто-часто, от чего все решили, что в нее вошел вызванный дух. Кто-то заставил ее дышать в бумажный мешок, и ей полегчало. Происшествие на поляне – явление того же порядка: смерть Грэхема, недосыпание, странный разговор с дядюшкой Роем, землетрясение, ушибленное колено. Есть тысячи причин тому, почему он мог временно слететь с катушек.
Он был убежден, что лучшее противоядие – труд. После завтрака дядюшка Рой уехал встречаться с Беннетом, предоставив доски Говарду. К двум часам дня у него уже был готов большой штабель, стянутый проволокой и сложенный под стеной дома. От груды в траве остался только мусор: щепки на растопку, доски, настолько потрескавшиеся и покореженные, что уже ни на что не годятся. У него была добрая дюжина поводов для хорошего настроения, но по мере того, как день подходил к концу, ему все больше становилось не по себе. Сегодня понедельник, а значит, «кружок» миссис Лейми встречается завтра вечером.
С их последнего разговора все стало неизмеримо запутаннее. Но о нем они ничего не могут знать наверняка. Откуда?
Насколько известно миссис Лейми, Говард – независимый игрок или представляет музей, а такого человека можно купить или переманить в свой лагерь. Потенциально он новый рекрут. Совершенно очевидно, что тот, кто гнался за ним сегодня утром, его не узнал, хотя сейчас им, наверное, уже известно, что это был не просто угон.
Скорее всего преследователя пока не выпустили из полицейского участка и, возможно, не выпустят еще какое-то время. У миссис Лейми он завтра не появится. Полиции не понравилось, что он стреляет в жилом квартале, а Макдональд с лесопильни под присягой заявил, что он угрожал рабочим лесосклада, размахивал пистолетом, как заправский убийца, явно был не в себе. Разумеется, угнали все-таки его машину, поэтому смягчающие обстоятельства налицо. Рано или поздно миссис Лейми – или скорее кто-то из ее художников на жалованье – его вызволит. Лапы подмажут, двери откроются.
Конечно, появляться в ее доме опасно, но не настолько же. Напав на него, они ничего не выиграют. Зато есть потенциальная выгода в том, чтобы завоевать его расположение. Конечно, есть. Впрочем, у него еще уйма времени из-за этого поволноваться, может, полежать сегодня без сна. Через полтора часа они пойдут с Сильвией обедать, а потом в кино, что бы там ни показывали. Говарду было решительно все равно.
Насвистывая, он свернул удлинительный шнур и закатил бензопилу назад в сарай. Швырнув в мусорный бак жестянку из-под кофе, куда собирал гвозди, он убрал молоток и гвоздодер. Штабель смотрелся плотным и чистым – нечто ценное, а не гора мусора. Дядюшку Роя это подбодрит – все-таки деньги в банке. День выдался чудесный, почти жаркий, и земля вокруг дома была сухая и твердая. Он как будто слышал карканье ворон над лесом. Колено почти прошло. С тех пор, как утром он получил палку Грэхема, оно пошло на поправку. Взяв прислоненную к стене дома палку, Говард в последний раз ее осмотрел. Ни крови, ни смолы на ней не было. Узловатое дерево было мелкозернистым и гладким. Пожав плечами, он постучал ею себя по ботинкам, чтобы стряхнуть опилки, и пошел переодеваться.
А потом все кончилось, и наступила ужасающая неподвижная тишина, во время которой ни он, ни дядюшка Рой не рискнули двинуться с места. Но земля не шелохнулась. Утро началось снова. За окном перекликались птицы. Где-то дальше по улице залаяла собака. Говард распрямился и проковылял на середину комнаты, чтобы остановить люстру, которая еще раскачивалась из стороны в сторону, расшатывая штукатурку вокруг крюка.
Собака замолкла. Говард и дядюшка Рой постояли еще с минуту неподвижно, ожидая, что все начнется опять, но ничего не произошло. Вместе они пошли на кухню. На столе лежал выпавший из развороченного буфета разбитый фарфоровый Шалтай-Болтай тети Эдиты.
– Вот черт! – вполголоса сказал дядюшка Рой, осторожно взяв двумя пальцами отбившуюся макушку.
– А если «суперклеем»? – спросил Говард.
– В этом случае, боюсь, не поможет. Но давай сохраним осколки, на случай если Сильвия придумает, что с ними делать. – Они молча сложили осколки в бумажный пакетик. – Сильное было, – сказал дядюшка Рой о землетрясении. – Готов поспорить, баллов пять или шесть. И эпицентр совсем близко. Когда толчки такие резкие, легко определить. Основательно тряхнуло. – Они вернулись в гостиную и снова сели, обоим было не по себе. С минуту оба молчали, потом дядюшка Рой сказал: – О чем мы, черт побери, говорили?
– О рыбалке, – ответил Говард. – Вы рассказывали, что Грэхем проводит время, удя лосося. Но откуда взяться лососю в этой илистой дыре?
– Сейчас его там нет. Но в дождливые годы пруд с Пудлинговым ручьем соединяет протока. Когда-то она существовала круглый год, и случалось, в пруд заплывал лосось. Но это было еще до засухи. Как бы то ни было, он рыбачит, не важно, есть там лосось или нет. Он привык удить с валунов под своим домом. В океане тут полно лосося, или, во всяком случае, раньше было. У рыбаков сейчас дела плохи и будут еще хуже, если выгорит затея консорциума с добычей шельфовой нефти. Это все Лейми и твой приятель Горноласка. Их консорциум – сущий осьминог: запустил щупальца во все, что только можно придумать. – Он тряхнул головой, разозлившись от одной только мысли о миссис Лейми. – Да и вообще в ручьях тут было полно рыбы… раньше, когда в них еще была вода. Но все меняется. Это Грэхем может ответить на твои вопросы. Только вчера он меня спрашивал, тот ли ты, кто любит рыбачить. Ну не странно ли? Тот же вопрос, который задал тебе я.
– Да уж, совпадение, – отозвался Говард.
– Ну, он как будто сам догадался… о том, что ты рыбак. Но предупреждаю, разговаривать с ним трудно. Он то здесь, то где-то далеко-далеко, сам понимаешь. Иногда свет горит, а иногда внутри и нет никого, одна только маленькая лампочка от фонаря, а порой – просто тьма кромешная.
– В летнем домике?
– Не в домике. У него в голове. Он быстро сдает. Хрупкий, как старая паутина. Это одна из причин, почему он перебрался из дома на утесах в лес. Его дни, кажется, сочтены. Он устал, выдохся. Борьба ему уже не по силам. Даже встать и натянуть сапоги не по силам. У него ничего, кроме рыбалки, не осталось. Возможно, он кое-что поймал, когда написал тебе письмо. Времени заняло немало, но под конец он все же тебя вытащил. Крючок засел крепко. – Дядюшка Рой подмигнул. – Так вот, в летнем домике он жил урывками больше года, хотя мы и пытались делать вид, что он еще в своем доме на утесах. Они пронюхали, что что-то происходит, поэтому Джиммерсу пришлось подстроить трюк с самоубийством. Не слишком удачно вышло. Я бы все обставил иначе. Грэхем просто хочет покоя, и он его заслужил.
Дядюшка Рой зевнул и потянулся.
– Пойду вздремну пару часиков, – сказал он, вставая, и направился к лестнице. – Попозже поеду в гавань. Буду там, наверное, весь день. А раз уж ты… э-э-э… принял всякие решения, может, тебе стоит смотаться в лес и поболтать со старым Грэхемом. Возможно, какие-то ответы услышишь. А может, и нет.
На том он зашаркал по лестнице, но стоило ему скрыться из виду, как, с грохотом ударившись о сушилку, распахнулась дверь черного хода в кухне.
– Папа! Папа! – кричала Сильвия, которая, задыхаясь, вбежала в комнату.
Говард вскочил, в голове у него пронеслось: угон машины, полиция, стрельба… Он напряг покалеченное колено. Наступить на ногу можно. Пусть колено плохо слушается, но…
С лестницы, готовый на подвиги, скатился дядюшка Рой.
– В чем дело? – спросил он, тоже задыхаясь. – Что стряслось?
Сильвия глубоко вдохнула. В глазах у нее стояли горе и страх.
– Грэхем мертв.
Говард застыл как громом пораженный, парализованный ощущением, что земля перестала вращаться, время остановилось. Он понимал, что в одно мгновение все изменилось. Одна дверь затворилась. Открылась другая.
– Как? – спросил дядюшка Рой и тем разрушил наваждение. – Нечистая игра?
Направляясь к задней двери, он тщетно пытался попасть рукой во второй рукав пиджака. Говард следовал по пятам. «Грэхем мертв…» – крутилось у него в голове, точно пластинку заело. В последние дни он то и дело слышал эти слова, но теперь они приобрели значимость – не только потому, что на сей раз были правдой, но потому, что правда меняла все.
– Нет, едва ли, – сказала Сильвия. – Мы нашли его на траве, он пытался сесть. До того он рыбачил. Мы звали его, звали, а он просто… угас. Было землетрясение, вы его почувствовали? Может, оно всему виной. Может, оно его напугало. Вот только вид у него был такой, будто ему и до землетрясения было нехорошо. Думаю, когда мы его нашли, он уже умирал. Именно так все и выглядело. Мы, как умели, пытались оказать ему первую помощь, – все впустую.
Они поспешили по тропке в лес. Солнце уже встало, но еще не поднялось над верхушками деревьев, и лес стоял темный, непроглядно густой. Но хотя бы туман рассеялся. На поляну, где стоял домик, они вышли уже через несколько минут. В то утро Говард, наверное, основательно сбился с пути, раз так долго блуждал по лесу. Старик лежал у подножия поросшего травой холма, у самого пруда. Рядом стояла на коленях тетя Эдита, словно охраняла тело.
– Король мертв, тихо сказал, став над ним, дядюшка Рой. Было ясно, что ничего больше они сделать не могут. Лицо у старика было расслабленным, будто он умер во сне и обрел наконец истинный покой. Это лицо с глубокими морщинами говорило о жизни, проведенной на утесах над морем. Говард даже не догадывался, что Грэхем так стар. Ему помнилось, что старику под восемьдесят: тогда он был еще здоров и бодр, пилил доски на пилораме, возил по лугу тачки с булыжниками. А сейчас выглядел худым и дряхлым, от глубоких морщин лицо казалось грубоватым, точно его черты были высечены морскими ветрами.
Дядюшка Рой мрачно кивнул Говарду.
– Давай отнесем его в хижину.
Наклонившись, он взял старика за ноги. Говард подхватил тело под мышки, удивляясь, какое оно легкое. Точно сила тяготения уже от него отказалась.
Они тронулись. Говард пятился, а красный с натуги дядюшка Рой, задыхаясь, шел лицом вперед. Под телом оказалась россыпь расцветших не в сезон маргариток – неведомо как они проросли сквозь жесткую траву, точно осколочек весны поднялся на поверхности земли там, где умер старик. И в воздухе как будто повеяло весной – полевыми цветами на ветреном, залитом солнцем лугу в апреле.
Тетя Эдита несла трость Грэхема, вырезанную из узловатого ствола, за годы отполированную до темного, кроваво-красного блеска и мокрую от росы, поскольку лежала во влажной траве.
Оступаясь и поскальзываясь на влажном склоне, они наконец поднялись к задней стене дома, вышли на ровное место. Старик был тяжелее, чем Говарду показалось сначала.
– Минутку, – попросил он. Колено было как резиновое, и каждый шаг отдавался болью.
Подхватив Грэхема под плечи, ему на помощь пришла Сильвия.
Втроем они понесли тело вокруг дома и осторожно положили на веранде. Говард стал ждать, недоумевая, что делать дальше. Вид у старого Грэхема был настолько мирный, что, казалось, он просто спит. Вот только Говард чувствовал странное с ним родство, которого не мог объяснить, словно у его ног лежал мертвый отец. Собственного отца он почти не помнил, все, что знал о нем, сводилось к фотографиям – блеклым снимкам человека, который навсегда останется далеким, потерянным.
Внезапно его охватило жутковатое ощущение, дежавю. Он как будто однажды уже стоял в точности вот так на деревянной веранде и смотрел на лежащего у его ног мертвеца. А потом картинка памяти изменилась: это он сам – мертвый – лежит навзничь и смотрит вверх в лица людей, которые живут в мире, больше ему не принадлежащем, похожем на вымышленный ландшафт на киноэкране. На краткое умопомрачительное мгновение ему показалось, будто он не знает, кто он: живой Говард Бартон или мертвый Майкл Грэхем.
Говард затряс головой, и едва не упал, потеряв равновесие. Дядюшка Рой подхватил его было под руку, чтобы удержать, но Говард уже пришел в себя, смятение исчезло. У него просто кружится голова – от натуги, наверное.
– За домом есть несколько лопат, – сказал дядюшка Рой, падая в кресло-качалку.
Тетя Эдита поправила одежду старика: разгладила и застегнула куртку, поддернула штанины, потом пальцами расчесала ему волосы. Говард похромал вместе с Сильвией за лопатами, и вдвоем они начали рыть могилу посреди огорода, стараясь не повредить немногие грядки латука и капусты, пусть они и выглядели чахлыми и побитыми мучнистой росой.
Несколько минут спустя дядюшка Рой предложил покопать, и Говард с благодарностью отдал ему лопату. Колено одеревенело, превратилось в тяжелую колоду, и он едва доковылял, прихрамывая, до веранды, где сел на ступеньку рядом с тетей Эдитой. Все чувства у него странно обострились, точно каждый звук и запах вдруг попали в фотоувеличительную рамку, будто он воспринимал их каждый в отдельности. Что-то с ним случилось. И это не просто от того, что умер человек.
Почему-то идея немедленно похоронить Грэхема показалась ему правильной и естественной. Не важно, что гласит по этому поводу закон. Нет ни одной разумной причины ждать. Напротив, в воздухе повисло ожидание, словно сама земля алкала тела – не так, как в фильмах ужасов, а в духе «прах к праху».
Отстранение, будто во сне, он снова опустил взгляд на мирный труп, и в этот момент ему показалось, будто само тело состоит из темной глины, иголок и веточек, и перегноя, будто оно проросло кислицей и мхом, а воедино все связывают обвившие его крохотные корни. Веранда была засыпана желудями, устлана кленовыми листьями. В щели меж досок заползла снизу ежевика, ее побеги единой жилистой мышцей обвились вокруг плечей и груди Грэхема.
Говард встал, чтобы стряхнуть наваждение. Он вдруг услышал все лесные звуки, шум ветра в кронах и шорох в подлеске, точно сам лес внезапно ожил, кишел и копошился: одни существа упорно ползли под землей, другие осторожно выглядывали из норок, нор и зарослей. Солнце выползло в просвет между деревьями, стало, как в начале авеню, в жерле уводящей на восток просеки. Огород залило светом, тепло погладило его щеку. Косые лучи омыли старого Грэхема золотым дождем. Нет, не было на теле мха, и ежевики не было тоже, на обшарпанных досках веранды лежал просто мертвый старик.
Пора снова браться за лопату. Физический труд всегда на пользу. Дядюшке Рою это не по силам: несмотря на утренний холодок, он уже весь вспотел. Сняв куртку, Говард бросил ее на тачку. Сильвия работала как одержимая, уже стояла в могиле, выбрасывая оттуда землю лопатой, а дядюшка Рой копал с краю, расширяя яму. Внезапно Говард обнаружил, что у него кружится голова, и, подумав, что если и дальше так пойдет, он не сможет копать, постарался взять себя в руки. Землетрясение, смерть Грэхема… наверное, последние события его доконали.
– Пойдем внутрь, – сказала Говарду тетя Эдита. – Вид у тебя неважный.
Толкнув дверь, она вошла первой. На столе в середине комнаты лежал букет лилий – буро-зеленых и сине-пурпурных, похожих на синяки. От них поднимался тошнотворный запах. Эдита сердито их сгребла и, пройдя мимо Говарда к двери, с такой силой швырнула через веранду, что тяжелые влажные цветы рассыпались в воздухе на куски, которые, упав, потерялись в высокой траве. Вернувшись, она распахнула окна, чтобы проветрить.
– Значит, она тут была, – сказал Говард. – Это она его убила, да?
– У нее сил не хватило бы, чтобы его убить, хотя она очень об этом жалеет. Вот, возьми эту палку. – На мгновение и ее лицо тоже вдруг постарело, стало усталым, но трость Грэхема она протянула ему решительно и посмотрела при этом прямо в глаза. У нее самой глаза были зеленые и глубокие, как вода в колодце, точно в молодости она много страдала и от того стала мудрой. – Ему она больше не понадобится.
Говард опустил взгляд на палку. Да уж, он, кажется, охромел, и трость ему придется кстати. Выглядела она старой, отполированной за долгие годы прикосновений, и ему почему-то пришло в голову, если он вынесет ее в огород и воткнет концом в землю, из старого сухого дерева прорастут зеленые побеги. Он постучал ею по половицам. Достаточно крепкая, чтобы быть надежной, и когда они с Эдитой выходили на веранду, Говард с благодарностью опирался на палку, а потом рухнул на ступеньки.
Небо теперь было черно от ворон – огромная стая ждала и наблюдала. Их было, наверное, тысячи, сотни тысяч. Черные крылья виднелись среди деревьев повсюду. В яме Сильвия положила вдоль лопату и смотрела на Говарда внимательно, быть может, немного испуганно, точно прочла в его лице что-то, говорящее и о его собственной смертности.
Чувствуя легкое головокружение, он повернул в руке палку. Было на ней что-то липкое… смола? Он присмотрелся поближе. Кровь, сочащаяся из палки, как из раны? Какая дурацкая мысль! Тряхнув головой, чтобы прочистить мозги, Говард перенес всю свою тяжесть на палку, оперся на нее обеими руками, чтобы удержать равновесие, и спросил себя, не болен ли он. Он был уверен, что никакого жара у него нет, но сосредоточиться все не удавалось. Мысли скользили, перескакивали с одного на другое, плыли, будто их подхватило огромной приливной волной. Словно привычная реальность поползла по швам, и в дыры снаружи, оценивая его, всмотрелось нечто иное – сам лес, или природа, или что-то еще более безграничное.
Тут он вспомнил сон, который видел уже несколько месяцев: утесы, очаг, горячий уголек. И внезапно сон показался ему реальнее леса и людей вокруг. Он снова стоял, глядя в огонь, а вокруг была темная мельница, и звук поворачивающегося мельничного колеса, и в обожженном колене пульсирует боль. Только на сей раз вместо стен у мельницы были темные деревья, а вместо потолка – крылья вороньей стаи, и он сознавал, что, невзирая на людей, которые молча ждут рядом, стоят у самого края светового круга от очага, он здесь одинокий чужак, а ветер воет, и совершают свой путь в ночном небе созвездия. Поднеся руку ко рту, он коснулся языком липкого сгустка на пальцах, оставшегося от выступившего из палки сока. На вкус он был медный, солоноватый, как кровь, и от этого вкуса у него закружилась голова. Он тяжело сел на землю и закрыл глаза, а карканье ворон падало на него, точно капли дождя.
День Говард провел, очищая остатки амбарных досок. Случившееся с ним в лесу – всего лишь результат перенасыщения легких кислородом, вызванного стрессом. Он десятки раз себе это говорил. Однажды, много лет назад, он был на спиритическом сеансе, где его приятельница по колледжу перевозбудилась и стала дышать часто-часто, от чего все решили, что в нее вошел вызванный дух. Кто-то заставил ее дышать в бумажный мешок, и ей полегчало. Происшествие на поляне – явление того же порядка: смерть Грэхема, недосыпание, странный разговор с дядюшкой Роем, землетрясение, ушибленное колено. Есть тысячи причин тому, почему он мог временно слететь с катушек.
Он был убежден, что лучшее противоядие – труд. После завтрака дядюшка Рой уехал встречаться с Беннетом, предоставив доски Говарду. К двум часам дня у него уже был готов большой штабель, стянутый проволокой и сложенный под стеной дома. От груды в траве остался только мусор: щепки на растопку, доски, настолько потрескавшиеся и покореженные, что уже ни на что не годятся. У него была добрая дюжина поводов для хорошего настроения, но по мере того, как день подходил к концу, ему все больше становилось не по себе. Сегодня понедельник, а значит, «кружок» миссис Лейми встречается завтра вечером.
С их последнего разговора все стало неизмеримо запутаннее. Но о нем они ничего не могут знать наверняка. Откуда?
Насколько известно миссис Лейми, Говард – независимый игрок или представляет музей, а такого человека можно купить или переманить в свой лагерь. Потенциально он новый рекрут. Совершенно очевидно, что тот, кто гнался за ним сегодня утром, его не узнал, хотя сейчас им, наверное, уже известно, что это был не просто угон.
Скорее всего преследователя пока не выпустили из полицейского участка и, возможно, не выпустят еще какое-то время. У миссис Лейми он завтра не появится. Полиции не понравилось, что он стреляет в жилом квартале, а Макдональд с лесопильни под присягой заявил, что он угрожал рабочим лесосклада, размахивал пистолетом, как заправский убийца, явно был не в себе. Разумеется, угнали все-таки его машину, поэтому смягчающие обстоятельства налицо. Рано или поздно миссис Лейми – или скорее кто-то из ее художников на жалованье – его вызволит. Лапы подмажут, двери откроются.
Конечно, появляться в ее доме опасно, но не настолько же. Напав на него, они ничего не выиграют. Зато есть потенциальная выгода в том, чтобы завоевать его расположение. Конечно, есть. Впрочем, у него еще уйма времени из-за этого поволноваться, может, полежать сегодня без сна. Через полтора часа они пойдут с Сильвией обедать, а потом в кино, что бы там ни показывали. Говарду было решительно все равно.
Насвистывая, он свернул удлинительный шнур и закатил бензопилу назад в сарай. Швырнув в мусорный бак жестянку из-под кофе, куда собирал гвозди, он убрал молоток и гвоздодер. Штабель смотрелся плотным и чистым – нечто ценное, а не гора мусора. Дядюшку Роя это подбодрит – все-таки деньги в банке. День выдался чудесный, почти жаркий, и земля вокруг дома была сухая и твердая. Он как будто слышал карканье ворон над лесом. Колено почти прошло. С тех пор, как утром он получил палку Грэхема, оно пошло на поправку. Взяв прислоненную к стене дома палку, Говард в последний раз ее осмотрел. Ни крови, ни смолы на ней не было. Узловатое дерево было мелкозернистым и гладким. Пожав плечами, он постучал ею себя по ботинкам, чтобы стряхнуть опилки, и пошел переодеваться.
21
Почти две сотни долларов в кармане, а солнце только-только поднялось над нок-реей. За доски, которые так отзывчиво почистил Говард, выручить удалось только восемьдесят баксов – даже двадцати центов за фут не получилось. Но все равно чистая прибыль, и к тому же сегодня только вторник. Нет смысла даже думать о работе. Какая разница для отошедшего от дел человека вроде Роя Бартона? Доллар в час, пятицентовик в час – время не деньги, уже много лет не деньги.
Хлопнув себя по нагрудному карману, он принялся насвистывать, но тут вспомнил утренний разговор с Джиммерсом, и свистеть расхотелось. Известие о смерти старика Джиммерса почти сразило.
– Черт, – ругнулся вслух дядюшка Рой, пожалев, что это не он рассказал Джиммерсу.
Джиммерс ведь так легко может сломаться. Грэхем был его единственным настоящим другом, а теперь Джиммерс остался один… Дядюшка Рой покачал головой. Все разваливается – это нельзя отрицать.
Чтобы поправить себе настроение, он снова стал думать о сегодняшнем утре. Продав доски, он поездил по городу и нашел гаражную распродажу в самом конце Перкин, где хозяин избавлялся от разного строительного хлама, в том числе десятка французских окон, которые выдрал из своего дома. Еще Рой купил у него четыре деревянные двери – фурнитура к ним насквозь проржавела, а дерево было липким и темным.
Все это обошлось ему в сорок восемь долларов из вырученного за амбарные доски. За полчаса он выдернул из дверей фурнитуру: латунные петли и задвижки, стеклянные ручки. Еще час потратил на филенки, обработал наждаком и зачистил скобы, счистил с дерева грязь, потом натер и дерево, и металл минеральным маслом. Двери он продал за шестьдесят долларов одному знакомому на Дубовой улице, который строил теплицу, а задвижки, петли и скобы – антиквару в центре еще за восемьдесят.
Впрочем, ему повезло. Тот, с распродажи, был просто кретин, что продал двери за такие гроши. Если бы Рой потратил на них побольше времени: соскоблил старую краску и проморил заново, заменил разбитые стекла, то легко выручил бы вдвое, а то и втрое больше. Но кого он, черт побери, дурачит? Истина в том, что если бы он замахнулся на большее, двери провели бы зиму в сорняках на заднем двое, совсем как амбарные доски. И ничего бы из этой затеи не вышло. Быстрый оборот – это первостепенно. Не замахивайся на многое. Быстро достал, быстро сбыл.
Интересно, вяло подумал он, нет ли книги с названием «Сотня способов заработать сотню долларов»? Сколько бы стоила ксерокопия? Пять пенсов за страницу? А еще ее можно в той же мастерской переплести, вставить цветные вкладки, а потом продавать самому с пикапа. Половина северного побережья как будто сидит без работы. Книги пойдут нарасхват. Можно оставить с полдюжины на прилавке в винном магазине – сорок процентов комиссионных владельцу, шестьдесят, если он купит сразу.
Да, лучше всего было бы продать их все скопом. И плевать на комиссионные, тут выгоды нет. Книги будут красть, или владелец станет утверждать, что их украли. Въезжая на стоянку у магазина Сильвии, он мысленно подсчитывал выручку. Сколько это будет? На побережье пятьдесят тысяч безработных? Или вдвое больше? Может, удастся раздобыть список адресов всех неудачников, живущих на продуктовые талоны, и разослать им рекламку. С пятеркой-то они смогут расстаться, если поймут, что могут выгодно превратить ее во что-то большее. Предел нам только небо, ведь так? Вся треклятая страна вот-вот обанкротится. Будущее человека в его руках, в том, что он делает за рамками вонючей системы. Бартер, обмен, взаимные услуги, уход за детьми и стариками в своем районе, огороды на заднем дворе, куры в вольерах, козий сыр.
Он вытащил из кармана свернутые в рулончик деньги, изумляясь, сколько мыслей приходит в голову, когда в кармане малость наличности. Тому, кто смотрит вперед, горизонт не помеха. На тротуаре он помедлил, не пошел прямо в магазин.
Сильвия будет только рада, что он заглянул на минутку. Она сразу поймет, что он что-то задумал. Но иногда она слишком серьезна. Перспективы ей не хватает. Легко пришло, легко ушло: таков, по сути, наш жестокий мир. Лучше подходить к нему философски. Будь он сам человеком ответственным, он отдал бы деньги Элоизе Лейми, а еще лучше Эдите – и пусть она распределит их согласно своему бюджету.
Бюджеты он ненавидел. Есть в них что-то мелкое и скаредное, убивающее воображение и сметку. Трать, когда получаешь, – вот его девиз. Нельзя бежать через весь город, чтобы сэкономить на бутылке кетчупа, или складывать несколько жалких пенни в сберегательный банк. Ей-богу, если тебе хочется выпить после обеда, потому что жажда мучит или потому, что так советует Священное Писание – главы и стиха он не помнил, но твердо знал, что там это есть, – ты или пьешь, или, черт возьми, раз и навсегда затыкаешься. Ты хочешь быть счастливым или заработать славу бережливого?
Он вошел в бутик, и действительно, вот она Сильвия – стоит за прилавком и складывает из бумаги восточный веер. В магазинчике была только одна покупательница, примерявшая фетровую шляпу. Помахав Сильвии, Рой оглядел внимательно одежду и украшения и добродушно кивнул. Да, тут на многое можно потратиться.
Правду сказать, он и заходил-то сюда всего раз или два. Женская одежда его не интересовала, и он не хотел, чтобы показалось, будто он лезет в бизнес Сильвии. В конце концов это ее магазин. И если им удастся не сгинуть под пятой домохозяев, бутик расцветет, тогда как его затеи провалились. Если она продержится зиму, то, значит, выиграла. Весной деньги туристов потекут, как березовый сок. И они смогут вздохнуть свободно. Он ею гордится и сегодня сделает все, чтобы помочь.
Он нашел объемистый свитер ручной вязки – из шотландской шерсти, окрашенной соком ягод, лучше для климата северного побережья не придумаешь. Сто долларов. Дорого, но мелочь для того, у кого есть в кармане деньги и дочь, которая стоит их всех до последнего пенни. Сильвии свитер пойдет. Потом он выбрал блузку для Эдиты, темно-зеленую из искусственного шелка, и светло-зеленый с белым шарф к ней. Слишком молодежно, и Эдита станет жаловаться. А он не станет слушать. Блузка и шарф обойдутся ему еще в пятьдесят, так что останется пятьдесят на обед – шестьдесят, если считать тайную десятку в бумажнике. Так он в общем и целом все спустит. Эдита его убьет, если Сильвия не доберется до него первой. Он едва не рассмеялся вслух. Вот это лихо. Слишком давно он не швырял деньги на свою семью.
Хлопнув себя по нагрудному карману, он принялся насвистывать, но тут вспомнил утренний разговор с Джиммерсом, и свистеть расхотелось. Известие о смерти старика Джиммерса почти сразило.
– Черт, – ругнулся вслух дядюшка Рой, пожалев, что это не он рассказал Джиммерсу.
Джиммерс ведь так легко может сломаться. Грэхем был его единственным настоящим другом, а теперь Джиммерс остался один… Дядюшка Рой покачал головой. Все разваливается – это нельзя отрицать.
Чтобы поправить себе настроение, он снова стал думать о сегодняшнем утре. Продав доски, он поездил по городу и нашел гаражную распродажу в самом конце Перкин, где хозяин избавлялся от разного строительного хлама, в том числе десятка французских окон, которые выдрал из своего дома. Еще Рой купил у него четыре деревянные двери – фурнитура к ним насквозь проржавела, а дерево было липким и темным.
Все это обошлось ему в сорок восемь долларов из вырученного за амбарные доски. За полчаса он выдернул из дверей фурнитуру: латунные петли и задвижки, стеклянные ручки. Еще час потратил на филенки, обработал наждаком и зачистил скобы, счистил с дерева грязь, потом натер и дерево, и металл минеральным маслом. Двери он продал за шестьдесят долларов одному знакомому на Дубовой улице, который строил теплицу, а задвижки, петли и скобы – антиквару в центре еще за восемьдесят.
Впрочем, ему повезло. Тот, с распродажи, был просто кретин, что продал двери за такие гроши. Если бы Рой потратил на них побольше времени: соскоблил старую краску и проморил заново, заменил разбитые стекла, то легко выручил бы вдвое, а то и втрое больше. Но кого он, черт побери, дурачит? Истина в том, что если бы он замахнулся на большее, двери провели бы зиму в сорняках на заднем двое, совсем как амбарные доски. И ничего бы из этой затеи не вышло. Быстрый оборот – это первостепенно. Не замахивайся на многое. Быстро достал, быстро сбыл.
Интересно, вяло подумал он, нет ли книги с названием «Сотня способов заработать сотню долларов»? Сколько бы стоила ксерокопия? Пять пенсов за страницу? А еще ее можно в той же мастерской переплести, вставить цветные вкладки, а потом продавать самому с пикапа. Половина северного побережья как будто сидит без работы. Книги пойдут нарасхват. Можно оставить с полдюжины на прилавке в винном магазине – сорок процентов комиссионных владельцу, шестьдесят, если он купит сразу.
Да, лучше всего было бы продать их все скопом. И плевать на комиссионные, тут выгоды нет. Книги будут красть, или владелец станет утверждать, что их украли. Въезжая на стоянку у магазина Сильвии, он мысленно подсчитывал выручку. Сколько это будет? На побережье пятьдесят тысяч безработных? Или вдвое больше? Может, удастся раздобыть список адресов всех неудачников, живущих на продуктовые талоны, и разослать им рекламку. С пятеркой-то они смогут расстаться, если поймут, что могут выгодно превратить ее во что-то большее. Предел нам только небо, ведь так? Вся треклятая страна вот-вот обанкротится. Будущее человека в его руках, в том, что он делает за рамками вонючей системы. Бартер, обмен, взаимные услуги, уход за детьми и стариками в своем районе, огороды на заднем дворе, куры в вольерах, козий сыр.
Он вытащил из кармана свернутые в рулончик деньги, изумляясь, сколько мыслей приходит в голову, когда в кармане малость наличности. Тому, кто смотрит вперед, горизонт не помеха. На тротуаре он помедлил, не пошел прямо в магазин.
Сильвия будет только рада, что он заглянул на минутку. Она сразу поймет, что он что-то задумал. Но иногда она слишком серьезна. Перспективы ей не хватает. Легко пришло, легко ушло: таков, по сути, наш жестокий мир. Лучше подходить к нему философски. Будь он сам человеком ответственным, он отдал бы деньги Элоизе Лейми, а еще лучше Эдите – и пусть она распределит их согласно своему бюджету.
Бюджеты он ненавидел. Есть в них что-то мелкое и скаредное, убивающее воображение и сметку. Трать, когда получаешь, – вот его девиз. Нельзя бежать через весь город, чтобы сэкономить на бутылке кетчупа, или складывать несколько жалких пенни в сберегательный банк. Ей-богу, если тебе хочется выпить после обеда, потому что жажда мучит или потому, что так советует Священное Писание – главы и стиха он не помнил, но твердо знал, что там это есть, – ты или пьешь, или, черт возьми, раз и навсегда затыкаешься. Ты хочешь быть счастливым или заработать славу бережливого?
Он вошел в бутик, и действительно, вот она Сильвия – стоит за прилавком и складывает из бумаги восточный веер. В магазинчике была только одна покупательница, примерявшая фетровую шляпу. Помахав Сильвии, Рой оглядел внимательно одежду и украшения и добродушно кивнул. Да, тут на многое можно потратиться.
Правду сказать, он и заходил-то сюда всего раз или два. Женская одежда его не интересовала, и он не хотел, чтобы показалось, будто он лезет в бизнес Сильвии. В конце концов это ее магазин. И если им удастся не сгинуть под пятой домохозяев, бутик расцветет, тогда как его затеи провалились. Если она продержится зиму, то, значит, выиграла. Весной деньги туристов потекут, как березовый сок. И они смогут вздохнуть свободно. Он ею гордится и сегодня сделает все, чтобы помочь.
Он нашел объемистый свитер ручной вязки – из шотландской шерсти, окрашенной соком ягод, лучше для климата северного побережья не придумаешь. Сто долларов. Дорого, но мелочь для того, у кого есть в кармане деньги и дочь, которая стоит их всех до последнего пенни. Сильвии свитер пойдет. Потом он выбрал блузку для Эдиты, темно-зеленую из искусственного шелка, и светло-зеленый с белым шарф к ней. Слишком молодежно, и Эдита станет жаловаться. А он не станет слушать. Блузка и шарф обойдутся ему еще в пятьдесят, так что останется пятьдесят на обед – шестьдесят, если считать тайную десятку в бумажнике. Так он в общем и целом все спустит. Эдита его убьет, если Сильвия не доберется до него первой. Он едва не рассмеялся вслух. Вот это лихо. Слишком давно он не швырял деньги на свою семью.