Блэйлок Джеймс. Бумажный грааль

   – Зачем, скажи на милость, ему нас ждать? – спросил Говард, встревоженный мыслью о том, что Джиммерс притаился где-то в темноте. – Не говори так.
   Сильвия посветила фонариком внутрь, тусклые золотые полосы легли на ступени.
   – Может, у него внизу топор припрятан.
   – Да замолчи же!
   – Ты читал про головы, насаженные на столбы ограждения вдоль шоссе? Их нашли всего в двух милях отсюда. Я бы сказала, что Джиммерс съел тела.
   – Посвети-ка вот сюда, – попросил Говард, – и брось эти разговоры.
   – Готова поспорить, топор у него такой острый, что волос может перерубить, совсем как в мультиках. И первой полетит твоя голова. – Сунув ему фонарик, она подтолкнула его вперед.
   – Тогда закрой за собой дверь, – сказал он. – Не стоит оставлять следы.
   Не выпуская из руки палку и слегка пригнувшись, он нерешительно ступил в проход, где обвел фонариком стены. В желтом свете он увидел, что стены и потолок обшиты вагонкой и побелены, а прибитые сверху рейки складываются в узоры из кругов и крестов. Дерево было потертым, грязным и во вмятинах, словно тут полвека вверх-вниз таскали мебель или какие-то механизмы. Потайной ход был неотъемлемой, функциональной частью дома, а не просто прихотью эксцентричного архитектора.
   Углы были затянуты паутиной, на ступенях, сбоку, виднелся крысиный помет, а сами ступени были стерты шагами множества ног. Значит, ход был оживленной, торной дорогой. Говард едва не пожалел о полнейшей темноте, в которой он шел тут два дня назад и которая скрывала следы пауков и крыс.
   Когда ступени закончились, они пошли по туннелю в скале. С потолка свисали корни, и ярда через три-четыре после последней ступеньки на стенах появились оставленные кайлами отметины: сами стены как будто закрепили брусьями. Но вскоре утоптанная земля под ногами сменилась камнем, и Говарду показалось, что туннель открывается в естественную пещеру – темную, сырую и холодную. Тут и там стены были прочерчены жилами беловатых кристаллов, блестящих и гладких, почти похожих на отвердевший склизкий след улитки. До них доносился приглушенный грохот волн о камни, и через несколько минут в лицо им пахнуло океаном – они свернули за последний уступ, ведущий вокруг темной заводи слева от высокого прилива. Наконец они вышли на солнечный свет, лившийся из отверстия туннеля.
   – Не вижу никакого «студебекера», – сказала Сильвия.
   – Не так громко, черт побери, – попросил ее Говард.
   – А кто нас услышит? Чайки? – Взяв его за руку, она оперлась на нее, глядя в пустой океан. Откуда-то с севера загудела пароходная сирена, этот отдаленный вой донес ветер. – А ты совсем как взведенная пружина, правда?
   Он промолчал, но все же кивнул. Правду сказать, происходящее немного напоминало его сны, самое их начало, когда фрагменты были еще туманными и бессвязными, и тем не менее даже во сне он ощущал приближение чего-то значительного. Сильвия, напротив, выглядела посвежевшей и жизнерадостной, ее щеки порозовели от ветра, который растрепал ей волосы.
   – Романтично, да? – сказала она. – Люблю пустынные пляжи.
   Он кивнул, тоже это чувствуя. Казалось, всегда была какая-то адская спешка: четыре дня подряд вечно отчаянно нужно куда-то попасть, и стрелки все бегут, бегут по кругу. Впрочем, до возвращения мистера Джиммерса у них еще добрых три часа. Времени достаточно.
   – Надо было прихватить с собой одеяло и корзинку с провизией.
   – Об этом и я думал не далее как полчаса назад. Почему мы их не взяли?
   Если не считать их двоих, мир был совершенно пуст. Не было ничего, кроме каменистой бухточки и крохотного пятачка пляжа, укрытого от ветра и глаз людей наверху. За ними поднимались отвесные голые скалы, от которых слабым эхом отдавались крики чаек и рокот волн. Над колышущимся океаном сияло солнце, освещая светло-зеленые волны, рыщущие по рифам, взметающиеся в воздух каскадами пенных брызг.
   Сильвия молчала, держала его за руку и, глядя на океан, быть может, ждала, чтобы он сделал первый шаг или заговорил. Ничто не мешало ему поцеловать ее прямо здесь же, вот только внезапно он снова почувствовал себя подростком: сердце в груди трепыхалось, во рту пересохло, а мысли будоражило то, что, возможно, ждет его в бардачке разбитой машины. Испытанная во сне тревога вернулась, и он нервно поглядел на каменистый уступ, отделявший их от «студебекера».
   – Сначала дело, – пробормотала Сильвия, и он спросил себя, что же она хотела сказать, что в данный момент в ее мыслях было самым важным.
   И все же он ступил на уступ, а она двинулась следом. Скалу они обогнули без труда. И вот на огромном валуне перед ними лежит «студебекер»: перед смят, вокруг колес повисли высохшие на солнце водоросли. Дверцы на сломанных петлях висели нараспашку, стекла в окнах разбиты, капот сорван и покачивается на бампере в корке морской соли. Лобовое стекло – сплошная паутина трещин.
   Но стекла сзади оказались целы, и сверкающие солнечные лучи согрели салон. Сильвия перебралась через переднее сиденье, которое упало на приборную доску, и устроилась удобно сзади. Положив палку поперек развороченного мотора, Говард рывком вернул сиденье на место и забрался за руль.
   Возле руля – переключатель с круглым набалдашником – в точности, как предсказывал его сон. Набалдашник – шар из белого люсита на подложке из слоновой кости, но сейчас в нем было пусто: ни посланий, ни знаков. При виде твердого пластмассового шара Говард помешкал, задержав руку на кнопке бардачка. И снова на него волной накатило ощущение нереальности происходящего, будто сам мир соткан из сна. Было в этом мгновении что-то мифологическое, словно в любой момент со скалы может спуститься какое-то символическое животное – агнец, козленок или кентавр. А еще было в этом мгновении что-то безвременное, и он оглянулся на Сильвию, которая, откинувшись на спинку, смотрела на него молча.
   Он открыл бардачок. Внутри лежал прямоугольник из чеканной меди толщиной в полдюйма. Он достал и осмотрел его внимательно. На самом деле это были два прямоугольника, сжатые вместе, точно книга без переплета. Старинного вида металл был протравлен ярь-медянкой, между пластинами – резиновая прокладка. По углам воткнуты четыре серебряных штырька в форме мечей, скрепляющие две половинки футляра. На верхней пластине – глубокая гравировка, изображавшая вставшего на дыбы дракона и конного рыцаря, который вонзил копье ему в сердце. Ниже шла надпись: «Гильдия святого Георгия».
   Говард секунду помешкал, спрашивая себя, как открываются застежки-мечи. Они как будто приржавели к металлу, слились с медными пластинами. Но когда он за них потянул, они вышли на удивление легко, настолько легко, что, наверное, выпали бы, переверни он футляр.
   Так же легко разошлись пластины, открывая резиновую прокладку, уложенную внутри в канавку, как сальник. Рисунок свободно лежал на нижней пластине. Листок был такой тонкий, что казался почти прозрачным, и видны были тысячи линий сгибов, словно бумага была такого качества, что ее можно было складывать до бесконечности и ни один сгиб не повредил бы другие. Еще он увидел фигуры, которые помнил по уничтоженной мистером Джиммерсом копии.
   – Несвернутый лист оригами, – сказала вдруг на ухо Говарду Сильвия, застав его врасплох, и он едва не уронил рисунок. – Интересно, что это за блеклые пятна? – Сильвия придвинулась поглядеть ему через плечо. Он чувствовал у себя на шее ее дыхание. – Похоже на следы от кофе.
   – Это кровь. Так, во всяком случае, считает твой отец.
   – Помнишь обложки журнала «Сумасшедший»? – спросила Сильвия. – Где одну сторону надо завернуть на другую? Попытайся сложить его, как это делал мистер Джиммерс.
   Руки Говарда по собственной воле свернули лист поперек, так что половина рисунка исчезла. Линии соединились, сложилась картинка.
   – Что это? – спросила Сильвия. – Башня или что-то другое?
   Тут что-то нашло на солнце, и машина погрузилась в тень. Говард подался вперед, поглядел через потрескавшееся лобовое стекло и с удивлением увидел тучу или что-то большее на горизонте.
   – Или что-то, – ответил он. И покраснел от смущения. Это была башенка с куполом явно фаллического вида.
   А Сильвия ущипнула его за ухо, провела ладонью по переду рубашки, и Говард осознал, что жарко ему вовсе не от смущения.
   – Думаю, это Погибельный Замок, – сказала она, снова откидываясь на сиденье, чтобы развязать ботинки.
   – Наверное, мы и впрямь в Погибельном Замке.
   – Или еще где-то. Какая разница? – Она сняла ботинки, потом скинула куртку. – Тут тепло, – сказала она, бросая куртку на ботинки и разглаживая свитер.
   Он развернул рисунок и положил ровно посередине футляра, потом, осторожно опустив верхнюю пластину на нижнюю, вернул на место крохотные мечи, которые встали с легким щелчком. Футляр он положил на приборную доску. Солнечные лучи лились через затянутое паутиной стекло, точно галогенная лампа била сквозь полный бриллиантов аквариум, и чеканная медь лучилась теплым светом.
   Говарда захлестнуло неотвратимое ощущение того, что рисунок принадлежит ему. Он принадлежал Майклу Грэхему и другим до него, но теперь он принадлежит ему, Говарду, по причинам, которые он чувствовал, но не понимал. Впрочем, причины значения не имели. Его размышления – пустые и праздные.
   Нечто огромное – энергия роста, смены времен года, вращения Земли и самих звезд – потекло через него, наполняя, как красное вино кубок.
   Он поспешно перебрался на заднее сиденье к Сильвии, в одно мгновение она оказалась в его объятиях, и они растянулись под теплым осенним солнцем. Стащив с него куртку, она столкнула ее на пол к своей собственной и начала расстегивать его рубашку.
   – Тебе что, письменное приглашение нужно? – прошептала она.
   Он приложил ей палец к губам, чтобы ее унять. Если раньше ему и нужно было приглашение, то теперь нет. Он удивился, как легко снял с нее свитер, каким просторным кажется заднее сиденье старого «студебекера». Они были словно во дворце.
   – Помнишь тот тупичок? – спросил он, вспомнив мгновение страсти почти двадцать лет назад. – У кукурузного поля? На заднем сиденье «доджа» гораздо меньше места.
   – Если мне нельзя разговаривать, то и тебе тоже.
   Она закрыла ему рот ладонью, а другой ловко расстегнула ремень. Не было никаких звуков, кроме дыхания, шороха ткани по коже и биения океана. Мир вокруг, мир за пределами разбитой машины, перестал существовать, а вместе с ним исчезло и само понятие времени.
   В конце концов он оказался под ней, лежал, глядя через заднее окно в предзакатное небо. Нет нужды спешить. Еще есть время. А если нет, если мистер Джиммерс сейчас со своими покупками сворачивает с шоссе, что с того? Мир в последний час изменился и вернуть все назад уже невозможно. Он спросил себя, не задремала ли Сильвия. Дышала она тихо и ровно, точно довольная кошка. В один томный полдень он нашел и ее, и рисунок. Музей и его жизнь на юге быстро становились лишь туманным видением, точно смутная память о прошлой жизни.
   По глубокому синему небу плыли пушистые облачка. Пьяный запахом ее волос и кожи, он с любопытством следил за ними в заднее окно. Было в их форме что-то глубоко загадочное, как пять рисунков на бумаге в медном футляре, как многозначное расположение созвездий в ночном небе.
   Два облачка плыли над тремя, и все они медленно кружились, пока на краткий миг не расположились в точности так, как в его сне.
   Пораженный, он рывком поднялся на локтях, едва не сбросив с себя Сильвию.
   – Ох! – сонно сказала она. – Надо же какая романтика!
   – Извини. Я, наверное, задремал.
   Он следил, как расходятся облака, сердце у него бешено колотилось.
   – Что-то случилось? – спросила она, убирая со лба волосы и глядя ему в лицо.
   – Ничего. На мгновение мне показалось, что я сплю, что мне все это приснилось…
   – О каком «все это» ты говоришь? – улыбнулась она и, ухватившись за его плечи, подтянулась так, что ее соски потерлись о его грудь. – Вот об этом? Ты не спишь, – сказала она. – Это я тебе гарантирую.
   Он сдвинулся к краю сиденья, чтобы они могли лечь рядом, и она стала целовать его губы и щеки, водила левой рукой вверх-вниз по груди, поцеловала в шею, закрыла ему рот прежде, чем он успел сказать что-то про возвращение мистера Джиммерса, про то, который теперь час. И внезапно снова не стало места для слов, и время исчезло, когда они изменили позу, стали на колени на одежде, жар их тел согревал машину, а солнце спускалось к воде.
   – Наверное, пора стать практичнее, – сказала Сильвия, когда они наконец снова мирно лежали рядом. – Почему ты носишь две пары носков?
   – У меня ноги зимой мерзнут, особенно если я в одном доме с Артемисом Джиммерсом. – Вытащив из-под нее носки, он их надел, одну пару поверх другой. Раз уж они решили уходить, продолжать жить дальше, ему не терпелось одеться и убраться со скал. Ему казалось, что на валунах они слишком беззащитны, а еще, что он куда-то опоздал. – Который час?
   – Всего четыре, – сказала она. – Спешить некуда. Я же говорила, что до темноты он скорее всего не вернется.
   – Знаменитые последние слова.
   Высунув голову из машины, Говард осмотрел верхушки окрестных утесов. Там никого не было. Ступив на валун, он натянул джинсы, стараясь не замочить в неглубоких лужах штанины и глядя на океан. Из ниоткуда набежала волна, понеслась к нему, и он плюхнулся назад на сиденье, подобрав ноги, чтобы они оказались внутри. Прилив еще поднялся, и теперь океан омывал «студебекер» снизу, лизал открытую дверцу. Потом волна снова откатилась.
   – Лучше поспеши. Или не надевай ботинки. Придется идти по воде.
   – Тогда освободи дорогу, – сказала она. – Какой же ты копуша. Я уже была бы на берегу.
   Он поспешно надел ботинки, натянул куртку. А потом, взяв футляр, проверил, надежно ли он закреплен, и стал ждать, когда океан снова отступит.
   – Ну, кто быстрей? – крикнул он, прыгая на валун, схватил палку и быстро стал пробираться к уступу, ведущему ко входу в туннель. Вскарабкавшись на уступ, он подождал ее, чтобы подать руку, и вместе они обогнули скалу. Потом минуту постояли на крохотном пятачке пляжа, который пока оставался сухим, но теперь совершенно скрылся в тени. Он в последний раз поцеловал ее, и они ступили во тьму туннеля.

25

   В затхлой темноте они шли молча, прислушиваясь к скрипу своих ботинок по каменистому полу. Внезапный безмятежный оптимизм в согретом солнце «студебекере» исчез, улетел, как сказочная птица, а ведь они прошли всего несколько ярдов в глубь скалы. Устало поднимаясь по ступенькам, Говард попытался распутать клубок смутных воспоминаний и догадок, отговорок и еще не оформившихся планов.
   Теперь он утомленно опирался на палку, в свободной руке нес футляр с рисунком, а Сильвия освещала фонариком путь. Он представлял себе, как объясняет дядюшке Рою и тете Эдите, что они с Сильвией… Что это означает? Ему придется переехать, это во-первых. Может, на время снять комнату в пансионе?
   Дверца шкафа не открывалась. Сильвия светила, а Говард теребил ручку, которая бесполезно проворачивалась у него в руке – явная обманка. Не веря своим глазам, он тянул ее и дергал, поворачивал вправо и влево, думая, что механизм просто расшатался, что рано или поздно ригель станет на место и дверь распахнется.
   – Без толку, – сказал он наконец. – Ручка просто проворачивается. Мы тут застряли. И зачем, черт бы меня побрал, я закрыл дверцу шкафа?
   – Потому что Когда мы пришли, она была закрыта, и ты решил, что сможешь ее открыть снова.
   – Может, попробовать взломать?
   – Не знаю, зачем бы.
   – А по-твоему, лучше переплыть бухту или стучать до посинения в надежде, что Джиммерс нас услышит и выпустит?
   Она смотрела на него спокойно.
   – Должен быть и другой выход. Это ведь ты проломал дыру в стене. А что делали люди до тебя?
   – Готов поспорить, шкаф заложили недавно – всего неделю или две назад, – после того, как машина упала с обрыва. А прежде в задней стенке шкафа скорее всего была дверь, но мистер Джиммерс попытался ее замаскировать, поэтому выломал и закрыл проем гипсокартоном.
   – А ты другой выход искал? – спросила Сильвия.
   – Нет.
   – Тогда подумай… Мистер Джиммерс живет здесь много лет и, как правило, его никто не видит. Ты же сам сказал, что, когда приезжал сюда в семьдесят пятом, даже не знал, что он здесь. Вот почему я назвала его кротом. Он жил в потайных комнатах, скорее всего под домом. Никто из этого тайны не делал.
   – И как же он входил и выходил?
   – Об этом-то я и говорю.
   – Лестница снаружи, – вспомнил вдруг Говард. – Но дверь в наружной стене тоже заперта, и лестница обвалилась. Нет смысла пытаться до нее добраться.
   – Едва ли это та дверь. Если бы мистер Джиммерс входил и выходил в нее, ты бы его увидел, правда?
   Говард пожал плечами.
   – Пожалуй – если только он не сидел целыми днями у себя. Может, он не хотел выходить, когда в доме гости.
   – В доме всегда кто-то был, как минимум несколько местных, кто помогал Грэхему строить или чинить дом. Отец тут часто засиживался и мистер Беннет тоже.
   Они развернулись, и Говард последовал за Сильвией вниз по темной лестнице. Ее рассуждения были совершенно логичны. Ну конечно, должен быть еще один выход – учитывая сколько тут туннелей, тайные ходы испещряют дом, как головку сыра. А еще тут должны быть потайные комнаты, если мистер Джиммерс столько лет мог тут прятаться. Временами Говард постукивал костяшками пальцев по обшивке, надеясь услышать искомый полый звук. Сильвия методично обводила стены фонарем.
   – Вот он, – сказала вдруг она.
   Они остановились на площадке перед последним пролетом, который спускался со второго этажа дома. В желтом круге света от фонаря на грязной белой краске виднелись отпечатки ладоней. Над отпечатками скрывался в углублении – невидимый, если только не смотреть в упор, – выключатель. Говард нажал на него, и вверху над головой под кисейным абажуром у самого потолка зажглась лампочка, осветив всю лестницу до самого входа в подземный туннель.
   Говард для пробы нажал на обшивку, а когда ничего не произошло, снова постучал по ней костяшками пальцев. Кажется, там полость.
   – Это же должен быть он, – пробормотал Говард, нажимая снова. – Тут, наверное, какой-то пружинный запор-задвижка.
   Пока Говард выстукивал и давил, Сильвия внимательно изучала узор на стене, потом подняла руку и потянула за круглую белую накладку на панели. Под ее пальцами накладка повернулась. Раздался щелчок, и панель отошла на дюйм с небольшим, открывая проход высотой в человеческий рост в темную комнатку. Осторожно отодвинув панель, Говард отступил на шаг, почти ожидая, что кто-то или что-то на них оттуда выскочит.
   В комнату вели десяток деревянных ступенек. Сильвия посветила на них фонариком, провела лучом по полу. В световом круге пробежала и исчезла за грудой старых коробок недовольная крыса. В комнатенке пахло сырым деревом и плесневеющей бумагой. Перегнувшись внутрь, Говард ощупал стену комнатенки в том месте, где со стороны лестницы находился выключатель. Там был еще один. Он нажал его, и под потолком мигнула и загорелась голая лампочка, свисавшая с потолка на шнуре в центре комнаты.
   – Какая-то кладовка, – прошептал Говард, указывая на очевидное.
   Тут были пыльные полки со старыми книгами и штабели деревянных ящиков и картонных коробок. Окон в комнатенке не было. Они услышали, как крыса скребется где-то возле мимеографа, стоявшего на знавшем лучшие времена столе, рядом лежали пустой пузырек химикатов для печати и стопка книг. Над столом были пришпилены десятки карт звездного неба, пожелтелые листы наползали друг на друга, некоторые провисли от старости.
   На сосновом полу лежал толстый слой пыли, нарушенный лишь отпечатками крысиных лап, но к окруженной книжными стеллажами двери вел чистый, нахоженный след.
   – Он здесь, наверное, свои статьи печатает, – сказала Сильвия, проходя мимо Говарда к столу, чтобы взять одну из разбросанных по нему книг. – Смотри, это про летающие тарелки. «Летающие тарелки атакуют». «На борту летающей тарелки». «Летающие тарелки десять лет спустя». «Тарелки декабря». «Летающая тарелка на раскаленной крыше».
   – Дай посмотреть!
   – А что, если я все выдумала? Эй смотри! А это книга самого мистера Джиммерса. «Ночь обитателей летающей тарелки».
   – Ты и правда лгунья!
   – Честно-пречестно. Вот. Сам погляди. Говард взял у нее книгу.
   – Ты не говорила, что он написал книгу. Отличное название. Книга документальная или художественная?
   – В некотором роде художественная. Это роман о том, что случилось с ним в сороковых годах. Он трудился над ней, похоже, целую вечность, но под конец опубликовал за свой счет. Она посвящена моей матери, хотя и вышла через много лет после того, как они расстались… Когда его окончательно выпустили из больницы, в пятьдесят восьмом, кажется.
   – Правда? Дай посмотреть.
   Он пролистнул первые несколько страниц, задержался посмотреть иллюстрацию на фронтисписе: сонный городок под ночным звездным небом, и три мигающие огоньками летающие тарелки приближаются из глубокого космоса. Оказывается, вышла она тиражом двести экземпляров в 1952 году в издательстве «Феникс-ресторан-пресс», Сан-Франциско, цена два доллара.
   – С датой ты промахнулась.
   – Ну, может быть, в пятьдесят седьмом. Нет, я точно помню. Я тогда была в классе миссис Уэбостэд в той школе в Лейквуде, куда мы вместе ходили. Значит, второй класс. Был мой день рождения, и мама принесла в школу пирог. Вот почему я запомнила. Так вот, когда мы вернулись из школы, мама нашла экземпляр его книги в почтовом ящике и стала мне рассказывать про человека по имени мистер Джиммерс, с которым она была знакома до того, как вышла за отца. Тогда она в первый раз хоть что-то о нем сказала. Книга до сих пор у нас дома. Когда я была маленькая, я все время ее рассматривала, потому что в ней были картинки.
   – Прости… Какие еще картинки?
   – Никаких. Я ничего про картинки не говорила. Ты просто не слушал. – Она повернулась к двери между книжных стеллажей. – Пошли.
   Он поглядел на посвящение, которое гласило просто: «Эдите», а ниже стояло: «И Сильвии». Его мысли понеслись вскачь, никак за ними не угнаться.
   – Почему… – начал он, но осекся и снова перелистнул на титульный лист, чтобы перепроверить дату публикации. Озадаченный, он потихоньку опустил книгу в карман куртки. Во внутренний карман.
   – Только погляди на это, – сказала из соседней комнаты Сильвия.
   Говард пошел на голос, спустился на полдюжины ступенек и оказался во второй комнате, чуть больше первой. Вдоль одной стены протянулся прочный, весь в царапинах верстак, над которым висели инструменты. На полу под ним стоял сварочный аппарат, лежали промышленная дрель, дробилка, горы медных и латунных трубок и стопы листов металла. Высокий ящик был плотно набит свернутыми в трубки чертежами.
   На полу у противоположной стены, на свободном от хлама пространстве, примостился не то автомобиль, не то инопланетный корабль. Построен он был как будто на шасси и кузове старого «бьюика», крышу сорвали и снова приварили пониже, выгладив до обтекаемости, салон вырвали совсем, заменив одним кожаным креслом-лежанкой. Машина стояла на круглой пластине со множеством отверстий, проходя через которые в днище и боках устройства исчезали различные гнутые трубки.
   Оно было старым и пыльным, сталь по большей части проржавела, хромовое покрытие облезло. Как будто почти законченный проект вдруг забросили, и он простоял так двадцать, а то и тридцать лет. Самым необычным был салон – буквально напичкан всевозможными оловянными игрушками, ярко разрисованными кричащими красками. Сотни наклеенных наобум игрушек походили на растерявшуюся армию. Круглоголовые пупсы верхом на трехколесных заводных велосипедах катили мимо сумасбродных птиц в шляпах-вертушках. Косоглазые слоны гнались за цеппелинами, в кабинах которых сидели мартышки. Тут были локомотивы и бипланы, а воздушные шары уносили ввысь целые оловянные семьи. Словно затерявшись среди гигантов, бок о бок с заводными игрушками маршировали крохотные оловянные солдатики, крались звери из зоопарка, кувыркались цирковые акробаты и прогуливались пары в свадебных нарядах. В центре этой толпы сидел большеглазый Шалтай-Болтай с короной на голове. Руки у него, по всей видимости, двигались, и в одной он держал жезл, будто дирижировал оркестром. В боку машины – это была огромная заводная машина – имелся прямоугольный заводной ключ.
   – Он же клейщик! – воскликнул Говард. – Помнишь, что я тебе говорил?
   – Ага. Но о таком я даже не догадывалась. Я знаю, что в первый раз он попал в больницу, когда на него накатило и он начал лихорадочно наклеивать все и вся, но даже не думала, что он еще продолжает.
   – Довольно распространенное явление в этих местах, а?
   – Спроси у папы. У него где-то есть собственная машина, над которой он трудится или трудился. Правда, я не знаю, где она. Он об этом молчит. Наверное, это как алкоголь. У одних зависимость легче, у других тяжелее. Одни клеят на людях, другие втайне.
   – Дядюшка Рой – тайный клейщик.
   – Думаю, это как-то связано с общением с Грэхмом.
   – И вот с этим, наверное. – Говард помахал медным футляром.
   – Отец называет это «комплексом Шалтай-Болтая», желание все время склеивать, собирать, восстанавливать.
   – Если уж на то пошло, – сказал Говард, – это ты склеила разбитого Шалтай-Болтая тети Эдиты?