Страница:
Танец карама в Северной Индии регулярно переходит в сатурналии с безудержным развратом.
С заменой первобытной необузданности половой жизни различными формами брака проституция как пережиток свободной любовной жизни восприняла в себя ее художественные и экстатические элементы и использовала их для своих целей. У многих народов, как мы увидим ниже, понятие «танцовщица» и «певица» равнозначно понятию «проститутка». Этот переход можно проследить уже у первобытных народов, когда не все молодые девушки и женщины, а только публичные женщины участвуют в танцах или других процедурах с целью вызвать половое возбуждение и экстаз.
Отношение проституции к искусству и к обусловливаемым им видам экстаза особенно ясно видно у культурных народов древнего и нового Востока и у народов классической древности. Здесь всюду встречается понятие «танцовщица-проститутка», и всюду задача проституток – обеспечить мужчинам наслаждения свободной любви в связи с художественными представлениями, которые уносили бы их за пределы индивидуального существования, причем как к вспомогательному средству часто прибегают к искусственно опьяняющим средствам (алкоголь, гашиш).
Доказательства такой связи в древнем культурном мире чрезвычайно многочисленны.
С древнейших времен проституция в Египте рекрутируется почти исключительно из среды танцовщиц и музыкантш, которые выставляют напоказ свои прелести и свое искусство в увеселительных кабачках. Во времена фараонов их называли «humt». В элегантно убранных винницах и пивных они развлекали молодых мужчин музыкой, танцами и ласками и старались удержать их разными приманками. Во время празднеств эти публичные женщины танцевали сладострастный танец, вроде нынешнего «танца живота», который под конец становился все более и более чувственным и в сочетании со спиртными напитками приводил зрителей в состояние опьянения.
Доказательства большой роли художественных факторов в проституции Востока мы находим также у иудеев. У пророка Исайи (23; 16) сказано: «Возьми цитру, ходи по городу, забытая блудница! Играй складно, пой много песен, чтобы вспомнили о тебе». Пение блудницы он считает соблазном.
При дворе ассирийского царя Ассурбанипаламузыкантши в качестве проституток играли большую роль. Рельеф, находящийся в Британском музее, изображает большое число таких проституток.
В Персии девушки, игравшие на лютнях, и танцовщицы издавна выступали, наряду с храмовыми девушками, в качестве проституток. Во время роскошных трапез, охоты и речных катаний они должны были показывать свое искусство и свои прелести.
В индийской храмовой проституции пляска играла такую выдающуюся роль, что слово «танцовщица», «баядерка» сделалось главным обозначением индийской проститутки. О баядерках мы уже говорили подробнее выше. В Кашмире танцовщицы с древнейших времен составляли класс проституток. Город Хангус давал наибольшее количество лучших проституток-танцовщиц, которые выступали в домах богатых людей и на публичных празднествах и продавали свои ласки по самым различным ценам. Племя ватул дает самых красивых проституток. Они поют эротические песни, танцуют в соблазнительных костюмах сладострастные танцы и зарабатывают большие суммы. В большинстве случаев эти танцовщицы-проститутки группами разъезжают по стране в сопровождении какой-нибудь старой дуэньи, безобразие которой составляет поразительный контраст с миловидностью девушек.
В Афганистане проститутки состоят исключительно из представительниц искусства и являют поразительный контраст с необразованными и неряшливыми замужними женщинами, так что мужчины предпочитают их общество монотонной домашней обстановке.
На всем магометанском Востоке средних веков и новейшего времени сохранился старый обычай публичных танцовщиц, В Египте танцовщицы-проститутки, «гавази» или «алме», происходят от старых египетских «humt». Лане сообщает о них: «Египет издревле славился своими публичными танцовщицами, из которых наиболее знаменитые принадлежат к особому роду и называются гавази. Они пляшут с открытым лицом прямо на улице, даже перед чернью. Танец их малопривлекателен. Вначале они делают вид, что сохраняют до известной степени приличия, но очень скоро своими пламенными взорами, быстрым постукиванием медных кастаньет и усиленной энергией каждого движения представляют картину, вполне соответствующую описанию Марциала (ок.40 – ок.104), и Ювенала о представлениях танцовщиц города Гадеса. Костюм, который они обыкновенно носят, аналогичен тому, который носят женщины среднего класса у себя дома, то есть в гареме. Он состоит из жакетки и шаровар, сделанных из красивой материи. Они носят также различные украшения. Глаза их подведены углем, а кончики пальцев на руках и ногах, ладони и остальные части рук и ног выкрашены красной краской алканны, как это принято вообще среди египетских женщин среднего и высшего класса. Обыкновенно им аккомпанируют музыканты, в большинстве случаев того же рода…
Гавази часто дают представления во дворе дома или на улице, перед дверьми дома, а в известных торжественных случаях – в гаремах, например, по поводу свадьбы или рождения. Их никогда не допускают в приличный гарем, но нередко нанимают для развлечения общества мужчин в доме какого-нибудь богатого повесы. Танцы их в таких случаях, как и следовало ожидать, еще сладострастнее описанных выше. Некоторые танцовщицы во время представлений в частных домах, в обществе одних мужчин, не носят ничего, кроме шаровар и рубашки из полупрозрачного газа, спереди открытой почти до середины живота. Чтобы потушить в них последнюю искру стыда, которую они еще иногда выказывают, их угощают обильно водкой или другими спиртными напитками. Следующие затем сцены не поддаются описанию».
Особое положение публичных танцовщиц на магометанском Востоке, как служительниц свободной половой любви, зависит еще и от того, что ни магометанская женщина, ни магометанский мужчина никогда не танцуют. Поэтому танцовщицы выделяются в особую группу, не похожую на других женщин, сфера которых – домашняя жизнь, в то время как танцовщицы показывают свое искусство всюду на улицах или сидят у дверей домов и приглашают прохожих мужчин посмотреть на их искусство и отведать их ласки. Выступают они и в публичных кофейнях.
Наряду с гавази, которые не отличаются высоким умственным развитием, в Египте существует еще высший класс танцовщиц и певиц, так называемые «алме», то есть сведущие в поэзии и танцевальном искусстве, в большинстве случаев женщины с красивой, благородной внешностью.
Не только в Египте, но и в других местах магометанского Востока проституцией занимаются, главным образом, танцовщицы и певицы.
В Кордофане монополия проституции принадлежит классу красивых танцовщиц. В Тунисе алме играют большую роль, но их берегут исключительно для магометан, в кофейнях и гаремах которых они выступают. Европейцам же приходится пользоваться еврейскими танцовщицами. До царствования Фут-тей-Али-Хана главными представительницами проституции в магометанской Персии также были танцовщицы и певицы. Они и теперь еще встречаются там во всех провинциях.
Главное представление восточных танцовщиц-проституток составляет так называемый «восточный танец», или «танец живота».Он считается подражанием движениям при соитии, «пляской сладострастия», апофеозом «триумфа любовного неистовства» и плодовитости. Дело доходит до крайней степени экстаза и самоотречения, которые передаются зрителям, чем и достигается намеченная цель танца.
Лучшее описание танца живота и вызываемого им в зрителях экстаза дал Ганс Кистемекер.
«Слово «танец живота» представляет вводящее в заблуждение, тяжеловесное обозначение хореографического представления, которое дают обыкновенно мароккские девушки в расположенных в ряд балаганах. Оно вводит в заблуждение потому, что хотя движения и судороги, с которыми мы здесь имеем дело, и совершаются главным образом в мышцах живота, но понятие, связанное обыкновенно со словом «живот», именно понятие о пищевом тракте, не имеет никакого отношения к данному танцу. Обозначение это верно только анатомически. Но научные обозначения вещей, вследствие односторонности точки зрения, с которой они даются, в большинстве случаев прямо противоположны популярному понятию, чувственному представлению, интуитивному воззрению и гению языка, словесному и звуковому значению слова. Танец живота, как и всякий другой, являет собой символическое движение тела, цель которого заключается исключительно в возбуждении эротических представлений. Гораздо правильнее было бы назвать его «танец таза», потому что, когда мы говорим о боках женщины или девушки, у нас гораздо скорее возникает представление о лаборатории таинственного воспроизведения рода человеческого, чем когда мы произносим слово «живот».
Но анатомически название «танец таза» было бы совершенно неправильно, потому что бока во время танца остаются в абсолютном покое. Но всякое другое название – танец Венеры, любовный танец, танец гарема, конвульсивный танец – по смыслу слова, все же дает более правильное понятие об этом танце, чем несчастное название «танец живота». А потому, чтобы положить конец всем спорам, мы избрали название «la Maroka-na», которое мы слышали из уст одной из танцовщиц. Оно, по крайней мере, указывает на родину этого соблазнительного танца и намекает на его характер».
Чтобы вызвать опьянение, экстаз и самозабвение, наряду с музыкой и танцами употребляются также некоторые материальные средства, и прежде всего – гашиш. Это измельченная в порошок трава индийской конопли с примесью резины и сахара, или же смолистый продукт, просачивающийся из женского растения индийской конопли. Траву жуют, а смолу курят – это наиболее частый способ потребления гашиша. Он вызывает своеобразные галлюцинации и фантазии и возбуждает половую систему. Гашишные оргии мы встречаем на Востоке в связи с гетеросексуальной и гомосексуальной проституцией.
Этот тройной вид опьянения – от танцев и музыки, опьяняющего средства и, наконец, полового возбуждения, исходящего от самих проституток, – вызывает у жителя Востока высшую степень экстаза и самоотречения, и не случайно для этого пригодны только «публичные» женщины, которые отличаются от женщин гарема, прозябающих в строго замкнутой жизни, свободой и полной необузданностью. Первоначально слово «публичная», вероятно, и не обозначало ничего, кроме противопоставления между свободной, не стесненной никакими правилами и выступающей публично женщиной и женщиной, живущей в семье, в доме. Первая с самого начала была свободнее и в своих половых отношениях, а потому впоследствии «публичность» по отношению к женщинам стала равнозначна распущенности.
В проституции классической древности художественный элемент достиг наиболее полного развития.
Прежде всего это относится к греческой женщине. Жены и дочери семейств жили так же замкнуто от внешнего мира, как и на Востоке, не получая высшего умственного и художественного образования. Последнее доступно было лишь женщинам, жившим публичной жизнью – а для греческой женщины существовало только публичное распутство, – следовательно исключительно гетерам, проституткам-танцовщицам и проституткам-музыкантшам. Таким образом, не говоря уже о гетерах, часто обладавших высоким умственным развитием и художественным образованием, обыкновенные музыкантши, игравшие на флейте или цитре, певицы и танцовщицы были простыми проститутками. Они должны были показывать свое искусство во время пиршеств, когда сказывалось действие винных паров, и содействовать появлению вакхического и дионисьевского экстаза. Поэтому их обучали всем искусствам эротики, и сводники отдавали их внаймы. О деталях мы будем говорить подробнее в следующей главе.
В Риме танцовщицами и музыкантшами были почти исключительно проститутки. Многие из них – иноземного происхождения. Особой славой пользовались иберийские девушки из Гадеса (нынешний Кадикс). Танцовщицы-проститутки из Гадеса приезжали в Рим группами под управлением сводника в надежде на большое вознаграждение.
В позднейшее время хореографическая проституция приняла в Риме колоссальное развитие, в IV веке н.э. здесь было не менее трех тысяч танцовщиц.
Обыкновенные актрисы и мимистки, в задачу которых входило ставить пантомимные танцы эротического характера, почти всегда были проститутками.
Представление, что занятие музыкой, танцами и мимическим искусством необходимо связано с проституцией, вначале воспринято было христианством и долгое время сохранялось в низших слоях народа. В Нидерландах, например, вплоть до XIX столетия бордели назывались «musicos». Лишь в 1711 году, то есть 200 лет тому назад, актер впервые удостоился в Берлине честных похорон на христианском кладбище. Но презрение к комедиантам существовало еще в течение всего XVIII века. Христианская ненависть к театру даже не делала никакого различия между серьезной трагедией и полными сальностей комедией и пантомимой. Во многих общественных кругах театр и теперь еще не считается тем, чем хотел сделать его Шиллер, то есть учреждением, задача которого – умственное и нравственное облагораживание человечества.
В пользу глубокого внутреннего значения и постоянства художественного элемента в проституции говорит тот факт, что, несмотря на враждебное отношение и попытки искоренения его со стороны официального и аскетического христианства, он сохранился и до наших дней. Даже период расцвета бордельной проституции не мог всецело уничтожить этот момент. Когда погибли древние языческие театры, гистрионы и танцовщицы рассеялись, кочуя с места на место и занимаясь повсюду, кроме своего ремесла, проституцией. Уже в «конституции» франкского короля Хильдеберта (554 год н.э.) танцовщицам запрещается в святые дни, как Пасха, Рождество и другие праздники, или по субботам, выступать перед публикой. Они показывали свое искусство на свадьбах, на званых обедах, ужинах, на народных празднествах. В царствование Карла Великого они пользовались такой любовью, что всякий знатный человек считал своей обязанностью во время трапезы доставить гостям такого рода развлечение.
Эти элементы проституции, сохранившие античные традиции, послужили в средневековой Европе исходной точкой для постепенного развития новой организации проституции, которая, несмотря на некоторые особенности, в существенных чертах была возобновлением античной и в качестве таковой продолжала оказывать свое действие до нашего времени.
Художественная проституция играла значительную роль в дионисьевских праздниках средневековья, происшедших из античных сатурналий: праздниках дураков и ослов, в карнавале с его необузданным масленичным весельем, в масленичных играх, в связанном с опьянением и экстазом «плясовым исступлением». Но всего больше она сказывалась во времена Ренессанса, когда поэтически и художественно образованная «куртизанка» играет такую же роль, как и в древности. Тогда же возникла современная форма эротического группового танца и танца соло, балет, который вплоть до времен Людовика XIV(1638-1715) обнаруживает резко непристойный характер. А балетные танцовщицы до XVIII столетия были явными проститутками.
После крестовых походов восточные танцовщицы перевезены были в Западную Европу и выступали здесь в обществе менестрелей и жонглеров. Они немало способствовали распространению страсти к танцам, которая в широких размерах проявлялась в диких народных танцах романских и германских народов. Во многих современных танцах старого происхождения можно еще проследить этот первобытный характер эротической страсти и экстаза (таковы фанданго, тарантелла, пересва, коло, чардаш, фриска, гитана, цапатео, сарабанда, поло и др.). Танцы эти часто исполнялись проститутками (например, фанданго и сарабанда).
С половины XVIII столетия Париж сделался высшей школой рафинированной хореографической проституции, которая отсюда перешла во многие другие столичные и провинциальные города Западной Европы: Лондон, Берлин, Гамбург, Вену… То же мы видим в Будапеште, Петербурге…
На тесную связь между танцами и проституцией в настоящее время указывает, например, интересное сообщение русского врача, доктора Архангельского,в 1897 году на петербургском конгрессе по борьбе с сифилисом. Он сообщил, что в городе Туле, известном своими оружейными заводами и серебряными изделиями, нет танцевальных школ и что молодые люди обоего пола посещают публичные дома, чтобы научиться танцам. Аналогичные явления встречаются в Петербурге и Москве.
Наконец, эту старинную связь доказывает известная «танцующая походка» проституток во время ходьбы на улице, подражание ослабленным плясовым движениям, причем всего больше бросаются в глаза своеобразные сладострастные покачивания бедер – движения, по которым еще и теперь безошибочно можно узнать проститутку.
Такую же значительную роль, как в гетеросексуальной проституции Востока, танцы играют и в гомосексуальной проституции восточных стран. В большинстве случаев этим видом проституции занимаются мальчики-танцоры с длинными, выхоленными, надушенными волосами. Они употребляют белила и румяна и разрисовывают веки, как танцовщицы. Танцоры эти расхаживают по кофейням, и при желании их можно вызывать в частные квартиры. У них есть кастаньеты и женские костюмы, и танцы их заключаются в похабных, весьма развратных движениях. Очень богатые люди сами содержат таких мальчиков, которые в Турции часто греческого; а в Персии – грузинского происхождения.
Хореографическая мужская проституция до сих пор существует в турецких городах, где в праздничные дни на улицах можно видеть мальчиков, одетых в роскошные женские одежды, с фальшивыми волосами; они поют ,пляшут и завлекают мужчин. Еще и теперь такие мальчики с бледными, худыми лицами, в широких, вышитых золотом шароварах, готовы к услугам посетителей кофеен низшего разряда города Галаты.
Тесная связь между проституцией и артистической любовью существует в Китае и особенно в Японии, где проституция и сегодня подчеркивает эстетическую сторону и до такой степени переполнена артистическими элементами, как ни в какой другой стране. «Воспитание для профессии гетеры», то есть возможно законченное эстетическое развитие человека, обучение внешней манере и художественной деятельности, имеет здесь величайшее значение. С этим равно согласны и старые, и новые наблюдатели. Этим объясняется, почему общение с проститутками в Японии жизненно необходимо для мужчин. Оно переносит их на время в более свободную атмосферу и дает возможность забыть гнет будничной обстановки. Уже старый Кемпфер сообщает, что публичные дома посещаются в Японии немногим менее, чем храмы.
Во времена Кемпфера бордельный квартал города Нагасаки заключал в себе самые красивые дома, в которых жили только проститутки. «Девушки покупаются еще в детстве за приличную сумму на известное число лет (от 10 до 20) и живут на иждивении богатого хозяина дома, по 7-30 человек взрослых и детей в одном доме. Они все имеют очень удобные комнаты и ежедневно обучаются танцам, игре на разных музыкальных инструментах, писанию писем и другим подобающим их полу и способствующим развитию сладострастия искусствам. Младшие из них являются служанками и в то же время ученицами старших и более опытных. По мере того как они приобретают известную ловкость и обходительность в обращении, как на них увеличивается спрос и они приносят больший доход своему хозяину, их повышают рангом, вводят в лучший круг клиентов, и цена их возрастает, но деньги получает только хозяин».
Иошивара в Токио была в то время «местом свиданий модного света». Мечтой всех лучших мужчин было испытать любовь «tayu», самой знатной представительницы этих проституток. У каждой такой «tayu» было несколько девочек, которых она обучала всем искусствам проституции, «150 правилам приличия», косметике, «элегантной и влюбленной мимике», искусству очаровывать мужчин. С этой бордельной частью города издавна тесно связаны гейши, певцы, танцоры, музыканты и танцовщицы. Гейши нередко сами не принадлежат к проституткам, но, тем не менее, поддерживают отношения с кварталом куртизанок. Вся его обстановка, с пестрой роскошью цветов, так художественна, оставляет такое эстетическое впечатление, что восхищение некоторых европейских авторов этой красивой внешней стороной японской проституции понятно, хотя при взгляде на закулисную сторону многое можно было бы увидеть в другом, более мрачном свете. Эта оговорка необходима к словам Брунхубера, что Иошивара не оскорбляет, а обогащает область эстетики. Внешняя форма проявления японской проституции действительно далека от европейской, как небо от земли. В доказательство мы приведем описание Брунхубера, относящееся к 1907 году:
«Через ворота, обвитые зеленым рисом, украшенные разноцветными флагами всех национальностей – тонкий намек, – мы вступаем на широкий бульвар, открытый только для пешеходов. Посреди него разбиты клумбы цветущих, ароматных кустов, на верхушках которых качаются разноцветные лампочки. По обеим сторонам – ярко освещенные магазины и чайные, мимо которых тянется многолюдная пестрая толпа. Взор останавливается на бесконечно цветущих рощах, густо краснеющие цепи которых прерываются белыми световыми дугами. Это преддверие к храму любви. Нигде в мире расточительная, легкомысленная богиня чувственного наслаждения не воздвигла себе более роскошного храма, чем в Иошиваре.
Достаточно одного взгляда, чтобы картина экзотически-прекрасного мира никогда не исчезла из наших воспоминаний. Но стремление описать словами этот ослепительный блеск, отливающий всеми красками покров опьяняющего наслаждения жизнью – напрасный труд!
Свет, краски и красота соединяются в один непобедимый гимн. Улицы, отходящие от главной дороги, темны. С утонченностью театрального декоратора здесь избегали всякого бокового света, который мог бы мешать глазу. Взор прикован к пестро светящимся картинам, приветствующим вас с высокорасположенного партера домов.
Картины эти оправлены в роскошные рамы. Бесподобная, с темной позолотой, резьба по дереву, производящая такое великолепное впечатление в восточноазиатских храмах, является здесь декоративным фоном. Большие зеркала в центре и боковые кулисы служат рефлекторами для громадного количества света, идущего от скрытых источников.
В этом дрожащем потоке света и красок сидят, отделенные от публики узкими решетками из палочек, самые красивые японские женщины. Волосы их уложены в прелестные прически, лицо, согласно обычаю страны, сильно накрашено и напудрено, и они одеты в лучшие японские шелка. Кимоно из материи темного, насыщенного цвета, вокруг стройной талии – «оби», пикантно оттеняющий по цвету кимоно. Поразительно красивые картины следуют одна за другой. Рельефные украшения и обстановка меняются от одного дома к другому. В одном месте – пестрая, красочная обстановка в современном молодом стиле, девушки в платьях из цветных материй. В другом – мебель из японского черного дерева, мебельная обивка и ковры темного цвета, и на них нежно выделяется мягкий гелиотроповый цвет кимоно. Затем опять на ярком золотом фоне – блестящий черный цвет одежды, точно темная рама, оттеняющая бледное, нежное личико.
По 10-20-30 сидят девушки в своих золотых клетках, без движения, одна подле другой, длинными рядами, на полу, покрытом коврами. Внимательно осматривают они острым взглядом шумящий кругом живой поток, не расставаясь в то же время с зеркальцем, пудреницей и румянами. Крошечная трубочка – после обязательных трех потягиваний – непрерывно опорожняется.
Молча сидят эти прекрасные изображения пагоды. Изредка обмениваются они словом между собой, еще реже – с внешним миром. Ничто не оскорбляет взгляда непристойностью, ничто не шокирует изумленного иностранца, которого часто приветствуют ласковым кивком головы или дружеским жестом узкой руки. Женская честь не пятнается здесь в пошлой, безобразной форме. От этой современной женщины веет на нас дыханием эллинского, античного воззрения на любовь и чувственные наслаждения, которое видело благородство полового инстинкта не в шаткой благопристойности, то есть не в вопросе звания, а в сочетанием с красотой достоинстве личности. Здесь этот идеал осуществлен.
Мимо блестяще освещенных, постоянно сменяющихся картин многотысячная толпа скользит в тени улиц, с шутками и звуками восторга на устах. Мы плывем, увлекаемые общим потоком, вдоль спутанных улиц и переулков. Уже наступила полночь, и восторг толпы возрос до дионисьевского дифирамба. Из освещенных открытых окон раздаются звуки пения под аккомпанемент гитары.
В чайных усиливается шумное веселье.
Мы возвращаемся к экипажам и на обратном пути дико гоняемся по Токио, над которым уже спустилась ночь. Мы невольно задумываемся над странным миром, открывшимся здесь нашим глазам. Кругом непроницаемый мрак. Но там, далеко, небесные облака слабо отражают сияющее море света Иошивары. И сквозь ночную тишину доносится оттуда гул голосов, сливающийся в дикий, тупой крик вакхического сладострастия. Это не крик отдельных лиц, это инстинктивный восторг целого народа, беспрепятственно предающегося чувственным наслаждениям».
С заменой первобытной необузданности половой жизни различными формами брака проституция как пережиток свободной любовной жизни восприняла в себя ее художественные и экстатические элементы и использовала их для своих целей. У многих народов, как мы увидим ниже, понятие «танцовщица» и «певица» равнозначно понятию «проститутка». Этот переход можно проследить уже у первобытных народов, когда не все молодые девушки и женщины, а только публичные женщины участвуют в танцах или других процедурах с целью вызвать половое возбуждение и экстаз.
Отношение проституции к искусству и к обусловливаемым им видам экстаза особенно ясно видно у культурных народов древнего и нового Востока и у народов классической древности. Здесь всюду встречается понятие «танцовщица-проститутка», и всюду задача проституток – обеспечить мужчинам наслаждения свободной любви в связи с художественными представлениями, которые уносили бы их за пределы индивидуального существования, причем как к вспомогательному средству часто прибегают к искусственно опьяняющим средствам (алкоголь, гашиш).
Доказательства такой связи в древнем культурном мире чрезвычайно многочисленны.
С древнейших времен проституция в Египте рекрутируется почти исключительно из среды танцовщиц и музыкантш, которые выставляют напоказ свои прелести и свое искусство в увеселительных кабачках. Во времена фараонов их называли «humt». В элегантно убранных винницах и пивных они развлекали молодых мужчин музыкой, танцами и ласками и старались удержать их разными приманками. Во время празднеств эти публичные женщины танцевали сладострастный танец, вроде нынешнего «танца живота», который под конец становился все более и более чувственным и в сочетании со спиртными напитками приводил зрителей в состояние опьянения.
Доказательства большой роли художественных факторов в проституции Востока мы находим также у иудеев. У пророка Исайи (23; 16) сказано: «Возьми цитру, ходи по городу, забытая блудница! Играй складно, пой много песен, чтобы вспомнили о тебе». Пение блудницы он считает соблазном.
При дворе ассирийского царя Ассурбанипаламузыкантши в качестве проституток играли большую роль. Рельеф, находящийся в Британском музее, изображает большое число таких проституток.
В Персии девушки, игравшие на лютнях, и танцовщицы издавна выступали, наряду с храмовыми девушками, в качестве проституток. Во время роскошных трапез, охоты и речных катаний они должны были показывать свое искусство и свои прелести.
В индийской храмовой проституции пляска играла такую выдающуюся роль, что слово «танцовщица», «баядерка» сделалось главным обозначением индийской проститутки. О баядерках мы уже говорили подробнее выше. В Кашмире танцовщицы с древнейших времен составляли класс проституток. Город Хангус давал наибольшее количество лучших проституток-танцовщиц, которые выступали в домах богатых людей и на публичных празднествах и продавали свои ласки по самым различным ценам. Племя ватул дает самых красивых проституток. Они поют эротические песни, танцуют в соблазнительных костюмах сладострастные танцы и зарабатывают большие суммы. В большинстве случаев эти танцовщицы-проститутки группами разъезжают по стране в сопровождении какой-нибудь старой дуэньи, безобразие которой составляет поразительный контраст с миловидностью девушек.
В Афганистане проститутки состоят исключительно из представительниц искусства и являют поразительный контраст с необразованными и неряшливыми замужними женщинами, так что мужчины предпочитают их общество монотонной домашней обстановке.
На всем магометанском Востоке средних веков и новейшего времени сохранился старый обычай публичных танцовщиц, В Египте танцовщицы-проститутки, «гавази» или «алме», происходят от старых египетских «humt». Лане сообщает о них: «Египет издревле славился своими публичными танцовщицами, из которых наиболее знаменитые принадлежат к особому роду и называются гавази. Они пляшут с открытым лицом прямо на улице, даже перед чернью. Танец их малопривлекателен. Вначале они делают вид, что сохраняют до известной степени приличия, но очень скоро своими пламенными взорами, быстрым постукиванием медных кастаньет и усиленной энергией каждого движения представляют картину, вполне соответствующую описанию Марциала (ок.40 – ок.104), и Ювенала о представлениях танцовщиц города Гадеса. Костюм, который они обыкновенно носят, аналогичен тому, который носят женщины среднего класса у себя дома, то есть в гареме. Он состоит из жакетки и шаровар, сделанных из красивой материи. Они носят также различные украшения. Глаза их подведены углем, а кончики пальцев на руках и ногах, ладони и остальные части рук и ног выкрашены красной краской алканны, как это принято вообще среди египетских женщин среднего и высшего класса. Обыкновенно им аккомпанируют музыканты, в большинстве случаев того же рода…
Гавази часто дают представления во дворе дома или на улице, перед дверьми дома, а в известных торжественных случаях – в гаремах, например, по поводу свадьбы или рождения. Их никогда не допускают в приличный гарем, но нередко нанимают для развлечения общества мужчин в доме какого-нибудь богатого повесы. Танцы их в таких случаях, как и следовало ожидать, еще сладострастнее описанных выше. Некоторые танцовщицы во время представлений в частных домах, в обществе одних мужчин, не носят ничего, кроме шаровар и рубашки из полупрозрачного газа, спереди открытой почти до середины живота. Чтобы потушить в них последнюю искру стыда, которую они еще иногда выказывают, их угощают обильно водкой или другими спиртными напитками. Следующие затем сцены не поддаются описанию».
Особое положение публичных танцовщиц на магометанском Востоке, как служительниц свободной половой любви, зависит еще и от того, что ни магометанская женщина, ни магометанский мужчина никогда не танцуют. Поэтому танцовщицы выделяются в особую группу, не похожую на других женщин, сфера которых – домашняя жизнь, в то время как танцовщицы показывают свое искусство всюду на улицах или сидят у дверей домов и приглашают прохожих мужчин посмотреть на их искусство и отведать их ласки. Выступают они и в публичных кофейнях.
Наряду с гавази, которые не отличаются высоким умственным развитием, в Египте существует еще высший класс танцовщиц и певиц, так называемые «алме», то есть сведущие в поэзии и танцевальном искусстве, в большинстве случаев женщины с красивой, благородной внешностью.
Не только в Египте, но и в других местах магометанского Востока проституцией занимаются, главным образом, танцовщицы и певицы.
В Кордофане монополия проституции принадлежит классу красивых танцовщиц. В Тунисе алме играют большую роль, но их берегут исключительно для магометан, в кофейнях и гаремах которых они выступают. Европейцам же приходится пользоваться еврейскими танцовщицами. До царствования Фут-тей-Али-Хана главными представительницами проституции в магометанской Персии также были танцовщицы и певицы. Они и теперь еще встречаются там во всех провинциях.
Главное представление восточных танцовщиц-проституток составляет так называемый «восточный танец», или «танец живота».Он считается подражанием движениям при соитии, «пляской сладострастия», апофеозом «триумфа любовного неистовства» и плодовитости. Дело доходит до крайней степени экстаза и самоотречения, которые передаются зрителям, чем и достигается намеченная цель танца.
Лучшее описание танца живота и вызываемого им в зрителях экстаза дал Ганс Кистемекер.
«Слово «танец живота» представляет вводящее в заблуждение, тяжеловесное обозначение хореографического представления, которое дают обыкновенно мароккские девушки в расположенных в ряд балаганах. Оно вводит в заблуждение потому, что хотя движения и судороги, с которыми мы здесь имеем дело, и совершаются главным образом в мышцах живота, но понятие, связанное обыкновенно со словом «живот», именно понятие о пищевом тракте, не имеет никакого отношения к данному танцу. Обозначение это верно только анатомически. Но научные обозначения вещей, вследствие односторонности точки зрения, с которой они даются, в большинстве случаев прямо противоположны популярному понятию, чувственному представлению, интуитивному воззрению и гению языка, словесному и звуковому значению слова. Танец живота, как и всякий другой, являет собой символическое движение тела, цель которого заключается исключительно в возбуждении эротических представлений. Гораздо правильнее было бы назвать его «танец таза», потому что, когда мы говорим о боках женщины или девушки, у нас гораздо скорее возникает представление о лаборатории таинственного воспроизведения рода человеческого, чем когда мы произносим слово «живот».
Но анатомически название «танец таза» было бы совершенно неправильно, потому что бока во время танца остаются в абсолютном покое. Но всякое другое название – танец Венеры, любовный танец, танец гарема, конвульсивный танец – по смыслу слова, все же дает более правильное понятие об этом танце, чем несчастное название «танец живота». А потому, чтобы положить конец всем спорам, мы избрали название «la Maroka-na», которое мы слышали из уст одной из танцовщиц. Оно, по крайней мере, указывает на родину этого соблазнительного танца и намекает на его характер».
Чтобы вызвать опьянение, экстаз и самозабвение, наряду с музыкой и танцами употребляются также некоторые материальные средства, и прежде всего – гашиш. Это измельченная в порошок трава индийской конопли с примесью резины и сахара, или же смолистый продукт, просачивающийся из женского растения индийской конопли. Траву жуют, а смолу курят – это наиболее частый способ потребления гашиша. Он вызывает своеобразные галлюцинации и фантазии и возбуждает половую систему. Гашишные оргии мы встречаем на Востоке в связи с гетеросексуальной и гомосексуальной проституцией.
Этот тройной вид опьянения – от танцев и музыки, опьяняющего средства и, наконец, полового возбуждения, исходящего от самих проституток, – вызывает у жителя Востока высшую степень экстаза и самоотречения, и не случайно для этого пригодны только «публичные» женщины, которые отличаются от женщин гарема, прозябающих в строго замкнутой жизни, свободой и полной необузданностью. Первоначально слово «публичная», вероятно, и не обозначало ничего, кроме противопоставления между свободной, не стесненной никакими правилами и выступающей публично женщиной и женщиной, живущей в семье, в доме. Первая с самого начала была свободнее и в своих половых отношениях, а потому впоследствии «публичность» по отношению к женщинам стала равнозначна распущенности.
В проституции классической древности художественный элемент достиг наиболее полного развития.
Прежде всего это относится к греческой женщине. Жены и дочери семейств жили так же замкнуто от внешнего мира, как и на Востоке, не получая высшего умственного и художественного образования. Последнее доступно было лишь женщинам, жившим публичной жизнью – а для греческой женщины существовало только публичное распутство, – следовательно исключительно гетерам, проституткам-танцовщицам и проституткам-музыкантшам. Таким образом, не говоря уже о гетерах, часто обладавших высоким умственным развитием и художественным образованием, обыкновенные музыкантши, игравшие на флейте или цитре, певицы и танцовщицы были простыми проститутками. Они должны были показывать свое искусство во время пиршеств, когда сказывалось действие винных паров, и содействовать появлению вакхического и дионисьевского экстаза. Поэтому их обучали всем искусствам эротики, и сводники отдавали их внаймы. О деталях мы будем говорить подробнее в следующей главе.
В Риме танцовщицами и музыкантшами были почти исключительно проститутки. Многие из них – иноземного происхождения. Особой славой пользовались иберийские девушки из Гадеса (нынешний Кадикс). Танцовщицы-проститутки из Гадеса приезжали в Рим группами под управлением сводника в надежде на большое вознаграждение.
В позднейшее время хореографическая проституция приняла в Риме колоссальное развитие, в IV веке н.э. здесь было не менее трех тысяч танцовщиц.
Обыкновенные актрисы и мимистки, в задачу которых входило ставить пантомимные танцы эротического характера, почти всегда были проститутками.
Представление, что занятие музыкой, танцами и мимическим искусством необходимо связано с проституцией, вначале воспринято было христианством и долгое время сохранялось в низших слоях народа. В Нидерландах, например, вплоть до XIX столетия бордели назывались «musicos». Лишь в 1711 году, то есть 200 лет тому назад, актер впервые удостоился в Берлине честных похорон на христианском кладбище. Но презрение к комедиантам существовало еще в течение всего XVIII века. Христианская ненависть к театру даже не делала никакого различия между серьезной трагедией и полными сальностей комедией и пантомимой. Во многих общественных кругах театр и теперь еще не считается тем, чем хотел сделать его Шиллер, то есть учреждением, задача которого – умственное и нравственное облагораживание человечества.
В пользу глубокого внутреннего значения и постоянства художественного элемента в проституции говорит тот факт, что, несмотря на враждебное отношение и попытки искоренения его со стороны официального и аскетического христианства, он сохранился и до наших дней. Даже период расцвета бордельной проституции не мог всецело уничтожить этот момент. Когда погибли древние языческие театры, гистрионы и танцовщицы рассеялись, кочуя с места на место и занимаясь повсюду, кроме своего ремесла, проституцией. Уже в «конституции» франкского короля Хильдеберта (554 год н.э.) танцовщицам запрещается в святые дни, как Пасха, Рождество и другие праздники, или по субботам, выступать перед публикой. Они показывали свое искусство на свадьбах, на званых обедах, ужинах, на народных празднествах. В царствование Карла Великого они пользовались такой любовью, что всякий знатный человек считал своей обязанностью во время трапезы доставить гостям такого рода развлечение.
Эти элементы проституции, сохранившие античные традиции, послужили в средневековой Европе исходной точкой для постепенного развития новой организации проституции, которая, несмотря на некоторые особенности, в существенных чертах была возобновлением античной и в качестве таковой продолжала оказывать свое действие до нашего времени.
Художественная проституция играла значительную роль в дионисьевских праздниках средневековья, происшедших из античных сатурналий: праздниках дураков и ослов, в карнавале с его необузданным масленичным весельем, в масленичных играх, в связанном с опьянением и экстазом «плясовым исступлением». Но всего больше она сказывалась во времена Ренессанса, когда поэтически и художественно образованная «куртизанка» играет такую же роль, как и в древности. Тогда же возникла современная форма эротического группового танца и танца соло, балет, который вплоть до времен Людовика XIV(1638-1715) обнаруживает резко непристойный характер. А балетные танцовщицы до XVIII столетия были явными проститутками.
После крестовых походов восточные танцовщицы перевезены были в Западную Европу и выступали здесь в обществе менестрелей и жонглеров. Они немало способствовали распространению страсти к танцам, которая в широких размерах проявлялась в диких народных танцах романских и германских народов. Во многих современных танцах старого происхождения можно еще проследить этот первобытный характер эротической страсти и экстаза (таковы фанданго, тарантелла, пересва, коло, чардаш, фриска, гитана, цапатео, сарабанда, поло и др.). Танцы эти часто исполнялись проститутками (например, фанданго и сарабанда).
С половины XVIII столетия Париж сделался высшей школой рафинированной хореографической проституции, которая отсюда перешла во многие другие столичные и провинциальные города Западной Европы: Лондон, Берлин, Гамбург, Вену… То же мы видим в Будапеште, Петербурге…
На тесную связь между танцами и проституцией в настоящее время указывает, например, интересное сообщение русского врача, доктора Архангельского,в 1897 году на петербургском конгрессе по борьбе с сифилисом. Он сообщил, что в городе Туле, известном своими оружейными заводами и серебряными изделиями, нет танцевальных школ и что молодые люди обоего пола посещают публичные дома, чтобы научиться танцам. Аналогичные явления встречаются в Петербурге и Москве.
Наконец, эту старинную связь доказывает известная «танцующая походка» проституток во время ходьбы на улице, подражание ослабленным плясовым движениям, причем всего больше бросаются в глаза своеобразные сладострастные покачивания бедер – движения, по которым еще и теперь безошибочно можно узнать проститутку.
Такую же значительную роль, как в гетеросексуальной проституции Востока, танцы играют и в гомосексуальной проституции восточных стран. В большинстве случаев этим видом проституции занимаются мальчики-танцоры с длинными, выхоленными, надушенными волосами. Они употребляют белила и румяна и разрисовывают веки, как танцовщицы. Танцоры эти расхаживают по кофейням, и при желании их можно вызывать в частные квартиры. У них есть кастаньеты и женские костюмы, и танцы их заключаются в похабных, весьма развратных движениях. Очень богатые люди сами содержат таких мальчиков, которые в Турции часто греческого; а в Персии – грузинского происхождения.
Хореографическая мужская проституция до сих пор существует в турецких городах, где в праздничные дни на улицах можно видеть мальчиков, одетых в роскошные женские одежды, с фальшивыми волосами; они поют ,пляшут и завлекают мужчин. Еще и теперь такие мальчики с бледными, худыми лицами, в широких, вышитых золотом шароварах, готовы к услугам посетителей кофеен низшего разряда города Галаты.
Тесная связь между проституцией и артистической любовью существует в Китае и особенно в Японии, где проституция и сегодня подчеркивает эстетическую сторону и до такой степени переполнена артистическими элементами, как ни в какой другой стране. «Воспитание для профессии гетеры», то есть возможно законченное эстетическое развитие человека, обучение внешней манере и художественной деятельности, имеет здесь величайшее значение. С этим равно согласны и старые, и новые наблюдатели. Этим объясняется, почему общение с проститутками в Японии жизненно необходимо для мужчин. Оно переносит их на время в более свободную атмосферу и дает возможность забыть гнет будничной обстановки. Уже старый Кемпфер сообщает, что публичные дома посещаются в Японии немногим менее, чем храмы.
Во времена Кемпфера бордельный квартал города Нагасаки заключал в себе самые красивые дома, в которых жили только проститутки. «Девушки покупаются еще в детстве за приличную сумму на известное число лет (от 10 до 20) и живут на иждивении богатого хозяина дома, по 7-30 человек взрослых и детей в одном доме. Они все имеют очень удобные комнаты и ежедневно обучаются танцам, игре на разных музыкальных инструментах, писанию писем и другим подобающим их полу и способствующим развитию сладострастия искусствам. Младшие из них являются служанками и в то же время ученицами старших и более опытных. По мере того как они приобретают известную ловкость и обходительность в обращении, как на них увеличивается спрос и они приносят больший доход своему хозяину, их повышают рангом, вводят в лучший круг клиентов, и цена их возрастает, но деньги получает только хозяин».
Иошивара в Токио была в то время «местом свиданий модного света». Мечтой всех лучших мужчин было испытать любовь «tayu», самой знатной представительницы этих проституток. У каждой такой «tayu» было несколько девочек, которых она обучала всем искусствам проституции, «150 правилам приличия», косметике, «элегантной и влюбленной мимике», искусству очаровывать мужчин. С этой бордельной частью города издавна тесно связаны гейши, певцы, танцоры, музыканты и танцовщицы. Гейши нередко сами не принадлежат к проституткам, но, тем не менее, поддерживают отношения с кварталом куртизанок. Вся его обстановка, с пестрой роскошью цветов, так художественна, оставляет такое эстетическое впечатление, что восхищение некоторых европейских авторов этой красивой внешней стороной японской проституции понятно, хотя при взгляде на закулисную сторону многое можно было бы увидеть в другом, более мрачном свете. Эта оговорка необходима к словам Брунхубера, что Иошивара не оскорбляет, а обогащает область эстетики. Внешняя форма проявления японской проституции действительно далека от европейской, как небо от земли. В доказательство мы приведем описание Брунхубера, относящееся к 1907 году:
«Через ворота, обвитые зеленым рисом, украшенные разноцветными флагами всех национальностей – тонкий намек, – мы вступаем на широкий бульвар, открытый только для пешеходов. Посреди него разбиты клумбы цветущих, ароматных кустов, на верхушках которых качаются разноцветные лампочки. По обеим сторонам – ярко освещенные магазины и чайные, мимо которых тянется многолюдная пестрая толпа. Взор останавливается на бесконечно цветущих рощах, густо краснеющие цепи которых прерываются белыми световыми дугами. Это преддверие к храму любви. Нигде в мире расточительная, легкомысленная богиня чувственного наслаждения не воздвигла себе более роскошного храма, чем в Иошиваре.
Достаточно одного взгляда, чтобы картина экзотически-прекрасного мира никогда не исчезла из наших воспоминаний. Но стремление описать словами этот ослепительный блеск, отливающий всеми красками покров опьяняющего наслаждения жизнью – напрасный труд!
Свет, краски и красота соединяются в один непобедимый гимн. Улицы, отходящие от главной дороги, темны. С утонченностью театрального декоратора здесь избегали всякого бокового света, который мог бы мешать глазу. Взор прикован к пестро светящимся картинам, приветствующим вас с высокорасположенного партера домов.
Картины эти оправлены в роскошные рамы. Бесподобная, с темной позолотой, резьба по дереву, производящая такое великолепное впечатление в восточноазиатских храмах, является здесь декоративным фоном. Большие зеркала в центре и боковые кулисы служат рефлекторами для громадного количества света, идущего от скрытых источников.
В этом дрожащем потоке света и красок сидят, отделенные от публики узкими решетками из палочек, самые красивые японские женщины. Волосы их уложены в прелестные прически, лицо, согласно обычаю страны, сильно накрашено и напудрено, и они одеты в лучшие японские шелка. Кимоно из материи темного, насыщенного цвета, вокруг стройной талии – «оби», пикантно оттеняющий по цвету кимоно. Поразительно красивые картины следуют одна за другой. Рельефные украшения и обстановка меняются от одного дома к другому. В одном месте – пестрая, красочная обстановка в современном молодом стиле, девушки в платьях из цветных материй. В другом – мебель из японского черного дерева, мебельная обивка и ковры темного цвета, и на них нежно выделяется мягкий гелиотроповый цвет кимоно. Затем опять на ярком золотом фоне – блестящий черный цвет одежды, точно темная рама, оттеняющая бледное, нежное личико.
По 10-20-30 сидят девушки в своих золотых клетках, без движения, одна подле другой, длинными рядами, на полу, покрытом коврами. Внимательно осматривают они острым взглядом шумящий кругом живой поток, не расставаясь в то же время с зеркальцем, пудреницей и румянами. Крошечная трубочка – после обязательных трех потягиваний – непрерывно опорожняется.
Молча сидят эти прекрасные изображения пагоды. Изредка обмениваются они словом между собой, еще реже – с внешним миром. Ничто не оскорбляет взгляда непристойностью, ничто не шокирует изумленного иностранца, которого часто приветствуют ласковым кивком головы или дружеским жестом узкой руки. Женская честь не пятнается здесь в пошлой, безобразной форме. От этой современной женщины веет на нас дыханием эллинского, античного воззрения на любовь и чувственные наслаждения, которое видело благородство полового инстинкта не в шаткой благопристойности, то есть не в вопросе звания, а в сочетанием с красотой достоинстве личности. Здесь этот идеал осуществлен.
Мимо блестяще освещенных, постоянно сменяющихся картин многотысячная толпа скользит в тени улиц, с шутками и звуками восторга на устах. Мы плывем, увлекаемые общим потоком, вдоль спутанных улиц и переулков. Уже наступила полночь, и восторг толпы возрос до дионисьевского дифирамба. Из освещенных открытых окон раздаются звуки пения под аккомпанемент гитары.
В чайных усиливается шумное веселье.
Мы возвращаемся к экипажам и на обратном пути дико гоняемся по Токио, над которым уже спустилась ночь. Мы невольно задумываемся над странным миром, открывшимся здесь нашим глазам. Кругом непроницаемый мрак. Но там, далеко, небесные облака слабо отражают сияющее море света Иошивары. И сквозь ночную тишину доносится оттуда гул голосов, сливающийся в дикий, тупой крик вакхического сладострастия. Это не крик отдельных лиц, это инстинктивный восторг целого народа, беспрепятственно предающегося чувственным наслаждениям».