Это, видимо, и был тот самый Петруха. Он заторопился к хозяину, и оба они
сошли на пристань. Егор нетерпеливо приблизился к ним.
-- Здорово, земляки!
Хозяин резко остановился, будто споткнулся, и воззрился на Егора с
удивлением. Егор, конечно, узнал это доброе мужицкое лицо с крупным носом и
спокойными серыми глазами.
-- Эт-то что ишо за земляк выискался? Откудова? Кто таков?
Егор с нескрываемой радостью одним духом выпалил:
-- Да Егор я, Пустошный. Неужели не узнаете?
-- Его-о-ор? Пустошный? -- протянул хозяин изумленно. -- Не тот ли
Егор, который ко мне в команду просился прошлым летом?
-- Он самый.
-- Ну здравствуй, Егор, -- хозяин снисходительно подал руку. --
Ушел-таки в море? Наплавался?
-- Наплавался... досыта...
-- Вот дьявол! Ну не дьявол ли? Экой настойчивой! Дед не пускал, а он
ушел... Гли-ко ты. Нет, ты глянь, Петруха, ведь ушел... Ну и ну! --
восторженно говорил хозяин шхуны, с любопытством оглядывая Егора с головы до
ног. -- Гли-ко, и одет по-иноземному: башмаки, штаны заморские, шапчонка с
шишечкой... Черен словно грач. Неужто по южным морям скитался?
-- Плавал на чайном клипере в Китай, -- не без гордости ответил Егор.
-- Из Лондона.
-- А в Лондон как попал?
-- Со смоляной пристани на английском барке.
-- Во как! Видали наших? -- обратился хозяин опять к Петрухе. Тот
согласно и уважительно кивнул, глядя на Егора с любопытством.
-- Ну дак что, домой хошь, или как? -- спросил хозяин.
-- Домой! Так хочется, что слов не нахожу... До слез хочется!
-- Ладно. Теперь-то я тебя, пожалуй, возьму. Дед, поди, заждался!
Небось слезы проливает старый. Пропал внук! Погоди, а хвоста за тобой нету?
С властями здешними в ладах? Не провинился ли чем?
-- Нету, дяденька, хвоста. Ничем не провинился. На пристани робил, вас
поджидая...
-- Н-ну ладно, коли так. А дед-то, поди, истосковался, -- повторил
хозяин. -- Хоть ты и на клипере ходил, и аглицкие штаны носишь, а все же он
тя за уши надерет!
-- Пущай дерет. Мне будет только приятно...
-- Ладно. Мы отплываем денька через три. Разгрузимся, погрузимся и
подымем паруса. Приходи.
-- Спасибо... А как вас звать-величать? -- поинтересовался Егбр.
-- Звать меня Митрием, по отчеству Евсеевич. А фамилия известна --
Куроптев.
-- Спасибо. Можно ли сегодня придти к вам? Мне уж тут больно надоело...
-- Ну ладно, приходи и сегодня. Место в кубрике найдется. Русских щец
похлебаешь, про путешествия свои расскажешь. Люблю я слушать про
путешествия. И сам, как видишь, путешествую...
Ровно через неделю на русской шхуне "Тамица" Егор скоренько добежал до
Архангельска.
Хозяин судна Дмитрий Евсеевич Куроптев счел нужным сам доставить
путешественника к деду: то ли опасался, что Егор снова куда-нибудь исчезнет,
то ли ему просто хотелось порадовать Зосиму Иринеевича. Впрочем, у него
нашлось к парусному мастеру и дело.
-- Мне надобно заказать новый грот. Старый-то поистрепался. Поедем
вместе, -- сказал он Егору, когда шхуна стала на якорь.
Дмитрий Евсеевич нанял на берегу подводу, погрузил на нее две штуки
парусного полотна.
Всю дорогу Егор молчал и с любопытством смотрел на родной город. В нем
все как будто оставалось по-старому. Все так же сверкали маковки церквей. На
пристани было шумно и суетно -- грузились суда. От складов на подводах везли
мешки с зерном и мукой, бочки с рыбой, тюки с разными товарами. На Троицком
проспекте взад и вперед катили извозчичьи пролетки. Губернские дамы,
разодетые в пух и прах, шли по ярко освещенной солнцем мостовой под
разноцветными зонтиками, чтобы уберечь от загара "томную бледность лиц".
Дворники в фартуках с цигарками на губе подметали тротуар широкими метлами.
Матросы на ходу подшучивали над девушками, любезничали, пытались назначать
свидания. Мастеровые, крестьяне из окрестных деревень спешили по своим
делам; в пролетках важно восседали гарнизонные пехотные и морские офицеры да
чиновники.
Телега пересчитала колесами деревянный настил Кузнечевского моста и
втянулась в узкие соломбальские улочки.
Вот, наконец, и дедовский дом.
Зосима Иринеевич приметил в окно, что по проулку мягко катится по траве
чья-то, телега. Он вгляделся получше в людей, которые ехали, признал внука и
засуетился, заходил по избе, спотыкаясь от радости о разные предметы.
Вспомнив о вожжах, давно приготовленных для такой встречи, торопливо снял их
с деревянного штыря и вышел на крылечко.
Егор, увидев деда, не сразу заметил зажатые у него под мышкой ременные
вожжи. Он смотрел в лицо Зосимы Иринеевича, примечая, не очень ли он
постарел, здоров ли... А дед уже размахивал вожжами:
-- А ну иди сюды, такой сякой! Я тя попотчую!
Строптивость в характере деда осталась прежней Но что-то надорвалось в
его старом сердце, и он, выронив вожжи, засеменил к телеге. Егор соскочил с
нее и кинулся к Зосиме Иринеевичу, намереваясь заключить его в объятия. Но
дед опередил его, вцепился обеими руками в уши внука и стал пребольно тянуть
их к себе. Целуя Егора, он тыкался сивой бородой ему в лицо, не выпуская,
однако, ушей из цепких пальцев. По щекам у него текли слезы, но дед все
равно мял Егоровы уши. Тому было больно, но он терпел...
-- Вернулся-таки! Вспомнил, что есть у тя дед! Ах, такой-сякой!
Дед наконец выпустил уши и они зарделись на солнце, как петушиные
гребешки.
-- Прости, дедушко, что я самоходом ушел... Прости! -- Егор опустился
на колени.
-- Да чего уж там... чего уж там... Вернулся и ладно.
С крыльца, смеясь, кричал Акиндин:
-- А вожжи-то, Зосима Иринеевич! Забыл про вожжи-то?
-- Да ладно уж, -- радостно сказал дед, махнув рукой.
Хозяин "Тамицы", наблюдая эту сцену, хохотал:
-- Я еще в Варде говорил, что дед непременно тебе уши надерет! Так оно
и вышло. Гли-ко, горят, как маков цвет!
Дед позволил Егору встать с колен и обнять себя. Егор от всей души
сделал это и троекратно расцеловал деда. Тот заметил:
-- Ишь, силы накопил! Что медведь. Женить пора. Крепко на якорь посажу,
штобы боле не бегал! Где побывал-то?..
-- Во многих морях-океанах, в разных странах побывал, дедушко. Расскажу
после...
Акиндин, приковыляв к ним, широко раскинул руки и тоже стал обниматься.
Серьга блестела на солнышке.
-- Молодец! Моряк! -- хвалил он Егора.
Услышав шум во дворе, с огорода прибежала мать -- она там окучивала
картошку. Увидев сына, вся расцвела и бросилась к нему:
-- Что же ты, Егорушко, ни письмеца не прислал, ни депеши какой...
Только одну записочку и оставил... У меня все сердце изболелось!
-- Прости, матушка. Море меня позвало.
-- Море-то позвало, да хоть бы весточку подал!
Скрипнула тихонько калитка, по проулку легко бежала к избе, не таясь,
не скрывая радости, Катя, лоцманская дочь. Она, подождав, когда придет ее
черед, обвила тонкими руками его шею и поцеловала прямо в губы, а потом
вдруг застеснялась, отпрянула в сторону и закрыла глаза рукавом. Дед заметил
восторженно:
-- Вижу -- невеста есть. Посажу на якорь, посажу! Никудьт боле не
уйдешь!
В тот день в доме Пустошных было весело. Зосима Иринеевич пригласил
всех на обед по случаю возвращения внука из дальнего плавания. Парусные
мастера прервали работу и сели за стол. Дед не отпустил без угощения и
хозяина "Тамицы" Куроптева. Не обошли приглашением и Катю, которая подросла
и заметно похорошела. Егор не сводил с нее глаз.
Он был, конечно, в центре внимания. Не торопясь, по порядку рассказывал
о своих странствиях, начав с того, как рано утром убежал из дому на
пристань...
Он рассказал о первом для него шторме на "Пассате", о капитане Стронге,
о Лондоне, о том, как попал на клипер и ушел в дальний рейс; как трудно ему
порой приходилось в этом плавании и как он все трудности перенес и
почувствовал себя настоящим матросом. Не умолчал и об испанце, умершем от
лихорадки, и о том, как во время шторма упал в море голландец, как Егор
пытался помочь ему, спустить шлюпку, но это не удалось...
Дед слушал и покачивал головой.
-- Вот ведь как! Жизнь человеческая там и в грош не ставится! Слава
богу, что с тобой, Егор, ничего не приключилось.
-- Со мной-то не приключилось. А вот другим матросам, что мыкаются по
морям, живут без роду, без племени, иной раз трудновато приходится, --
говорил Егор.
Дед уже больше не осуждал его, а, наоборот, гордился внуком и все
повторял:
-- Хороший у меня внук вырос! К морю очень привержен. Кровь наших
дедов-мореходов в нем шибко играет.
Все были довольны возвращением Егора. За время плавания он возмужал,
раздался в плечах. Дед, окончательно подобрев, сказал:
-- Вижу -- мужиком стал! Принимай теперь парусную. А я -- на покой. С
меня хватит. Отдыхать буду. В церковь ходить да на печи полеживать.
-- Твоя воля, дедушко, -- согласился Егор.
-- А я так думаю: парусам скоро придет конец, -- бухнул слегка
захмелевший Акиндин. -- Теперь паровые суда станут по морям ходить. Ты,
Егор, вовремя смотался на клипер. Поймал за хвост вчерашний день...
Егор задумался, полуприкрыл глаза светлыми ресницами и отчетливо ярко в
памяти его всплыл красавец клипер при полной оснастке, бегущий по шумным
волнам теплого южного моря. Ему стало грустно: "Неужто парусники
переведутся?"
И, словно угадав его мысли, Куроптев степенно возразил:
-- На наш век хватит и парусов.
Возражать ему никто не стал, и Егор повеселел.
Пока у Зосимы Иринеевича угощались да слушали Егора, голосистые
соломбалки, копавшиеся на огородах в грядках, передавали друг другу
очередную новость:
-- Егорко Пустотный домой воротилсе!
-- Не Зосимы ли внук?
-- Он самой.
-- А откуль воротилсе-то?
-- В Англии был...
-- Значит аглицкой странник?
-- Выходит так.
-- Аглицкой Егор...
-- Аглицкой! Истинно так. Был Ваня Датской, Сенька Норвецкой, Тимоха
Кольской, а этот -- Аглицкой.
С тех пор и стали его называть: "Аглицкой Егор".
А про Катю, когда он женился, говорили: "Аглицкого Егора жонка".
сошли на пристань. Егор нетерпеливо приблизился к ним.
-- Здорово, земляки!
Хозяин резко остановился, будто споткнулся, и воззрился на Егора с
удивлением. Егор, конечно, узнал это доброе мужицкое лицо с крупным носом и
спокойными серыми глазами.
-- Эт-то что ишо за земляк выискался? Откудова? Кто таков?
Егор с нескрываемой радостью одним духом выпалил:
-- Да Егор я, Пустошный. Неужели не узнаете?
-- Его-о-ор? Пустошный? -- протянул хозяин изумленно. -- Не тот ли
Егор, который ко мне в команду просился прошлым летом?
-- Он самый.
-- Ну здравствуй, Егор, -- хозяин снисходительно подал руку. --
Ушел-таки в море? Наплавался?
-- Наплавался... досыта...
-- Вот дьявол! Ну не дьявол ли? Экой настойчивой! Дед не пускал, а он
ушел... Гли-ко ты. Нет, ты глянь, Петруха, ведь ушел... Ну и ну! --
восторженно говорил хозяин шхуны, с любопытством оглядывая Егора с головы до
ног. -- Гли-ко, и одет по-иноземному: башмаки, штаны заморские, шапчонка с
шишечкой... Черен словно грач. Неужто по южным морям скитался?
-- Плавал на чайном клипере в Китай, -- не без гордости ответил Егор.
-- Из Лондона.
-- А в Лондон как попал?
-- Со смоляной пристани на английском барке.
-- Во как! Видали наших? -- обратился хозяин опять к Петрухе. Тот
согласно и уважительно кивнул, глядя на Егора с любопытством.
-- Ну дак что, домой хошь, или как? -- спросил хозяин.
-- Домой! Так хочется, что слов не нахожу... До слез хочется!
-- Ладно. Теперь-то я тебя, пожалуй, возьму. Дед, поди, заждался!
Небось слезы проливает старый. Пропал внук! Погоди, а хвоста за тобой нету?
С властями здешними в ладах? Не провинился ли чем?
-- Нету, дяденька, хвоста. Ничем не провинился. На пристани робил, вас
поджидая...
-- Н-ну ладно, коли так. А дед-то, поди, истосковался, -- повторил
хозяин. -- Хоть ты и на клипере ходил, и аглицкие штаны носишь, а все же он
тя за уши надерет!
-- Пущай дерет. Мне будет только приятно...
-- Ладно. Мы отплываем денька через три. Разгрузимся, погрузимся и
подымем паруса. Приходи.
-- Спасибо... А как вас звать-величать? -- поинтересовался Егбр.
-- Звать меня Митрием, по отчеству Евсеевич. А фамилия известна --
Куроптев.
-- Спасибо. Можно ли сегодня придти к вам? Мне уж тут больно надоело...
-- Ну ладно, приходи и сегодня. Место в кубрике найдется. Русских щец
похлебаешь, про путешествия свои расскажешь. Люблю я слушать про
путешествия. И сам, как видишь, путешествую...
Ровно через неделю на русской шхуне "Тамица" Егор скоренько добежал до
Архангельска.
Хозяин судна Дмитрий Евсеевич Куроптев счел нужным сам доставить
путешественника к деду: то ли опасался, что Егор снова куда-нибудь исчезнет,
то ли ему просто хотелось порадовать Зосиму Иринеевича. Впрочем, у него
нашлось к парусному мастеру и дело.
-- Мне надобно заказать новый грот. Старый-то поистрепался. Поедем
вместе, -- сказал он Егору, когда шхуна стала на якорь.
Дмитрий Евсеевич нанял на берегу подводу, погрузил на нее две штуки
парусного полотна.
Всю дорогу Егор молчал и с любопытством смотрел на родной город. В нем
все как будто оставалось по-старому. Все так же сверкали маковки церквей. На
пристани было шумно и суетно -- грузились суда. От складов на подводах везли
мешки с зерном и мукой, бочки с рыбой, тюки с разными товарами. На Троицком
проспекте взад и вперед катили извозчичьи пролетки. Губернские дамы,
разодетые в пух и прах, шли по ярко освещенной солнцем мостовой под
разноцветными зонтиками, чтобы уберечь от загара "томную бледность лиц".
Дворники в фартуках с цигарками на губе подметали тротуар широкими метлами.
Матросы на ходу подшучивали над девушками, любезничали, пытались назначать
свидания. Мастеровые, крестьяне из окрестных деревень спешили по своим
делам; в пролетках важно восседали гарнизонные пехотные и морские офицеры да
чиновники.
Телега пересчитала колесами деревянный настил Кузнечевского моста и
втянулась в узкие соломбальские улочки.
Вот, наконец, и дедовский дом.
Зосима Иринеевич приметил в окно, что по проулку мягко катится по траве
чья-то, телега. Он вгляделся получше в людей, которые ехали, признал внука и
засуетился, заходил по избе, спотыкаясь от радости о разные предметы.
Вспомнив о вожжах, давно приготовленных для такой встречи, торопливо снял их
с деревянного штыря и вышел на крылечко.
Егор, увидев деда, не сразу заметил зажатые у него под мышкой ременные
вожжи. Он смотрел в лицо Зосимы Иринеевича, примечая, не очень ли он
постарел, здоров ли... А дед уже размахивал вожжами:
-- А ну иди сюды, такой сякой! Я тя попотчую!
Строптивость в характере деда осталась прежней Но что-то надорвалось в
его старом сердце, и он, выронив вожжи, засеменил к телеге. Егор соскочил с
нее и кинулся к Зосиме Иринеевичу, намереваясь заключить его в объятия. Но
дед опередил его, вцепился обеими руками в уши внука и стал пребольно тянуть
их к себе. Целуя Егора, он тыкался сивой бородой ему в лицо, не выпуская,
однако, ушей из цепких пальцев. По щекам у него текли слезы, но дед все
равно мял Егоровы уши. Тому было больно, но он терпел...
-- Вернулся-таки! Вспомнил, что есть у тя дед! Ах, такой-сякой!
Дед наконец выпустил уши и они зарделись на солнце, как петушиные
гребешки.
-- Прости, дедушко, что я самоходом ушел... Прости! -- Егор опустился
на колени.
-- Да чего уж там... чего уж там... Вернулся и ладно.
С крыльца, смеясь, кричал Акиндин:
-- А вожжи-то, Зосима Иринеевич! Забыл про вожжи-то?
-- Да ладно уж, -- радостно сказал дед, махнув рукой.
Хозяин "Тамицы", наблюдая эту сцену, хохотал:
-- Я еще в Варде говорил, что дед непременно тебе уши надерет! Так оно
и вышло. Гли-ко, горят, как маков цвет!
Дед позволил Егору встать с колен и обнять себя. Егор от всей души
сделал это и троекратно расцеловал деда. Тот заметил:
-- Ишь, силы накопил! Что медведь. Женить пора. Крепко на якорь посажу,
штобы боле не бегал! Где побывал-то?..
-- Во многих морях-океанах, в разных странах побывал, дедушко. Расскажу
после...
Акиндин, приковыляв к ним, широко раскинул руки и тоже стал обниматься.
Серьга блестела на солнышке.
-- Молодец! Моряк! -- хвалил он Егора.
Услышав шум во дворе, с огорода прибежала мать -- она там окучивала
картошку. Увидев сына, вся расцвела и бросилась к нему:
-- Что же ты, Егорушко, ни письмеца не прислал, ни депеши какой...
Только одну записочку и оставил... У меня все сердце изболелось!
-- Прости, матушка. Море меня позвало.
-- Море-то позвало, да хоть бы весточку подал!
Скрипнула тихонько калитка, по проулку легко бежала к избе, не таясь,
не скрывая радости, Катя, лоцманская дочь. Она, подождав, когда придет ее
черед, обвила тонкими руками его шею и поцеловала прямо в губы, а потом
вдруг застеснялась, отпрянула в сторону и закрыла глаза рукавом. Дед заметил
восторженно:
-- Вижу -- невеста есть. Посажу на якорь, посажу! Никудьт боле не
уйдешь!
В тот день в доме Пустошных было весело. Зосима Иринеевич пригласил
всех на обед по случаю возвращения внука из дальнего плавания. Парусные
мастера прервали работу и сели за стол. Дед не отпустил без угощения и
хозяина "Тамицы" Куроптева. Не обошли приглашением и Катю, которая подросла
и заметно похорошела. Егор не сводил с нее глаз.
Он был, конечно, в центре внимания. Не торопясь, по порядку рассказывал
о своих странствиях, начав с того, как рано утром убежал из дому на
пристань...
Он рассказал о первом для него шторме на "Пассате", о капитане Стронге,
о Лондоне, о том, как попал на клипер и ушел в дальний рейс; как трудно ему
порой приходилось в этом плавании и как он все трудности перенес и
почувствовал себя настоящим матросом. Не умолчал и об испанце, умершем от
лихорадки, и о том, как во время шторма упал в море голландец, как Егор
пытался помочь ему, спустить шлюпку, но это не удалось...
Дед слушал и покачивал головой.
-- Вот ведь как! Жизнь человеческая там и в грош не ставится! Слава
богу, что с тобой, Егор, ничего не приключилось.
-- Со мной-то не приключилось. А вот другим матросам, что мыкаются по
морям, живут без роду, без племени, иной раз трудновато приходится, --
говорил Егор.
Дед уже больше не осуждал его, а, наоборот, гордился внуком и все
повторял:
-- Хороший у меня внук вырос! К морю очень привержен. Кровь наших
дедов-мореходов в нем шибко играет.
Все были довольны возвращением Егора. За время плавания он возмужал,
раздался в плечах. Дед, окончательно подобрев, сказал:
-- Вижу -- мужиком стал! Принимай теперь парусную. А я -- на покой. С
меня хватит. Отдыхать буду. В церковь ходить да на печи полеживать.
-- Твоя воля, дедушко, -- согласился Егор.
-- А я так думаю: парусам скоро придет конец, -- бухнул слегка
захмелевший Акиндин. -- Теперь паровые суда станут по морям ходить. Ты,
Егор, вовремя смотался на клипер. Поймал за хвост вчерашний день...
Егор задумался, полуприкрыл глаза светлыми ресницами и отчетливо ярко в
памяти его всплыл красавец клипер при полной оснастке, бегущий по шумным
волнам теплого южного моря. Ему стало грустно: "Неужто парусники
переведутся?"
И, словно угадав его мысли, Куроптев степенно возразил:
-- На наш век хватит и парусов.
Возражать ему никто не стал, и Егор повеселел.
Пока у Зосимы Иринеевича угощались да слушали Егора, голосистые
соломбалки, копавшиеся на огородах в грядках, передавали друг другу
очередную новость:
-- Егорко Пустотный домой воротилсе!
-- Не Зосимы ли внук?
-- Он самой.
-- А откуль воротилсе-то?
-- В Англии был...
-- Значит аглицкой странник?
-- Выходит так.
-- Аглицкой Егор...
-- Аглицкой! Истинно так. Был Ваня Датской, Сенька Норвецкой, Тимоха
Кольской, а этот -- Аглицкой.
С тех пор и стали его называть: "Аглицкой Егор".
А про Катю, когда он женился, говорили: "Аглицкого Егора жонка".