истребителя, стал выделывать такие выкрутасы, что смотревшие снизу
пехотинцы от души хохотали.
А Тимуру было не до смеха. Только он нацелится ударить по мотору и
перейдет в пике, как "хейнкель" перед самым его носом сделает "мертвую
петлю" и летит вверх колесами, подставляя бронированное брюхо с пушкой,
торчащей, как осиное жало. Фрунзе захочет ударить сверху по стеклянному
фонарю, а неуклюжий "костыль" сделает "бочку", и проскочивший мимо
советский летчик получает вдогонку очередь из турельного пулемета.
При одном вираже "хейнкеля" Тимур едва не погиб, напоровшись на
выстрелы скорострельной малокалиберной пушчонки. Он сшиб немца с шестой
или седьмой атаки, считая это позором для себя, и возвращался на
аэродром, весьма сконфуженный своей первой победой.
Пока Тимур отчаянно атаковал "хейнкеля", Шутов упорно дрался с двумя
"мессершмиттами", прикрывавшими корректировщика.
Он много раз рисковал головой, но не выпустил врагов до тех пор, пока
"хейнкель", подбитый Тимуром, не рухнул вниз и "мессеры", израсходовав
бензин и патроны, улетели восвояси.
Шутов мгновенно очутился рядом с Тимуром, одобрительно показал
большой палец и повел его на аэродром кратчайшим путем, чтобы хватило
горючего.
К удивлению Тимура, подполковник Московец искренне поздравил его с
победой.
- Я такой "хейнкель" атаковал двенадцать раз, - сказал он, - и
кончилось дело тем, что он сумел сесть на лесную поляну, а я без
патронов полетел домой... Над аэродромом Сольцы дело было. Надо мной
потом три полка смеялись... Что, говорят, попался старый охотник,
спуделял по "нырку"? Знаете такую проклятую породу уток, на которых
молодых охотников ловят? Вот вы кого сбили, товарищ лейтенант. Теперь я
вас в любую схватку с "мессершмиттами" возьму!
Такая похвала была столь необычна в устах молчаливого командира
полка, что Тимур улыбнулся.
А Шутов и словом не обмолвился о том, как тяжело ему пришлось в драке
с двумя "мессершмиттами", пока Тимур гонял ненавистного пехотинцам
корректировщика. Он весь сиял от радости за друга, открывшего счет
славы.
Это была чистая комсомольская душа. Тимур быстро понял Шутова и
полюбил его больше всех своих товарищей.
Он стал ощущать себя вдвоем с ним в беспредельном воздушном океане
так же надежно и уютно, как дома.
Наблюдая за ними, старый истребитель Московец думал: "Теперь эта пара
дюжины стоит!"
На фронте наступили горячие дни. В метельные зимние ночи наши
танковые и лыжные части нанесли внезапный удар от озера Ильмень на юг и
отрезали зарвавшуюся шестнадцатую армию.
Стараясь спасти свою окруженную армию, фашисты согнали тучи
бомбардировщиков из Центральной Германии, из Франции, из Норвегии и с
Крита. Появилась даже лучшая у них эскадра Рихтгофена и истребительная
группа Удета.
Фашисты стремились разбомбить наши войска на марше по узким зимним
дорогам, сорвать их натиск на поле боя и, измотав бомбежками, перейти в
наступление.
Вот теперь-то пришлось нашим истребителям сражаться особенно яростно,
не щадя ни сил, ни самой жизни.
Шел бой за станцию, где наши войска штурмовали последний крупный
опорный пункт немцев.
Полк Московца, разогнав группу немецких бомбардировщиков и оставив за
собой след из нескольких чадных костров, на которых догорали сбитые
"юнкерсы", ушел на заправку.
Тимур в паре с Шутовым прогуливался по ясному небу, наблюдал бой на
земле.
На чистом белом снегу были хорошо видны цепи наступающих на мост
наших бойцов. Оранжевые языки выстрелов указывали, где расположены
пушки, куда движутся танки, окрашенные в белый цвет.
По загрязненным, задымленным брустверам угадывалась линия немецких
окопов. Тимур знал, что здесь сильнейший опорный пункт, что от взятия
его зависит успех операции. Он с волнением смотрел вниз и замечал, что
наши идут хорошо. Пехотинцы двигаются вперед, и танки все ближе подносят
огоньки выстрелов к вражеским укреплениям.
И вдруг там, на земле, случилось что-то непредвиденное. Какая-то
суета, заминка, затем остановка.
Лейтенант Фрунзе увидел, что на нашу пехоту надвигаются тучей
фашистские пикировщики "юнкерс-87", прозванные "лапотниками" за их
громоздкие неубирающиеся шасси. Их тени четко вырисовывались на снегу.
Шутов летел впереди, наблюдая за небом, и, заметив восьмерку
"мессершмиттов", идущих выше, не сразу решился атаковать пикировщиков.
Это были роковые мгновения, решавшие успех боя на земле. И тогда
Тимур Фрунзе, ни секунды не колеблясь, рискнул своей жизнью ради победы.
Он вырвался вперед, указал ведущему цель и первый перевел машину в
пике.
И они помчались вдвоем на всю стаю фашистских пикировщиков.
Шутов несколько обогнал Тимура и, как более опытный, сумел выбрать
цель так, чтобы атака сразу дала результаты.
Огонь! И "юнкерс", только что собравшийся перевалиться в пике, для
бомбежки, разлетелся в куски под двойным ударом.
Испуганные этим внезапным нападением наших истребителей, "лапотники"
побросали груз куда попало и стали разбегаться.
Преследуя, Тимур и Шутов сбили еще двоих. Атака пикировщиков на
пехоту была сорвана.
Немцы неслись сверху плотным строем, готовясь уничтожить дерзкую пару
советских истребителей одним ударом.
Это не удалось. Тимур и Шутов смело встретили атаку врага. Строй
немцев был нарушен, и "мессершмитты" разлетелись в стороны.
- Ко мне! Построиться! - скомандовал по радио ведущий немецкой
группы.
По тому, как стекались к нему другие самолеты, по тому, как они
пристраивались, Тимур угадал замысел командира вражеского отряда. Фрунзе
знал правило Московца: сбить вожака - половина победы. И вот самолеты
друзей устремились на фашистского главаря в лобовую атаку.
Шутов вошел в азарт и, форсируя мотор, кричал изо всех сил:
- Врешь, отвернешь, собака!
При всех других способах атаки немец мог бы увернуться, его могли
прикрыть подчиненные, но при лобовой деваться некуда. Тут решает
человек: умереть и победить или попытаться спастись.
Фашист решил сохранить свою жизнь.
Он увернулся от Фрунзе, который шел вперед, но Шутов легким поворотом
своей машины начисто срезал винтом хвост "мессершмитта".
Немец выбросился с парашютом, но зацепился за самолет. Купол
раскрылся и тянул его вверх, а самолет не пускал, крутился волчком,
увлекая вниз летчика, болтавшегося дурацкой куклой.
Гитлеровцы со страхом наблюдали гибель своего вожака.
И Тимур был не в силах оторваться от этого зрелища.
- Тимур, прикрой! - вдруг услышал он негромкий голос Шутова.
Его командир и друг впервые просил о помощи.
Тимур огляделся и увидел одинокий самолет, скользивший вниз. Винт его
висел неподвижно.
Несколько секунд Шутова спасала растерянность немцев. Но вот один из
фашистских летчиков заметил легкую добычу и ринулся к ней.
Затем второй, третий немец пошли в вираж, устремляясь за самолетом в
погоню.
Теперь секунды решали жизнь и смерть Шутова.
А земля жила своей жизнью. Как только наши истребители спугнули стаю
фашистских пикировщиков, пехотинцы поднялись и с громким "ура" ринулись
за танками. Они ворвались в окопы, захватили доты и вражеские танки,
зарытые в землю, и полностью овладели опорным пунктом.
Неожиданно внимание пехотинцев привлек самолет, с бешеной скоростью
скользнувший в снег и покатившийся по ровному месту, вздымая снежную
пыль. На самолете были красные звезды.
Когда машина остановилась, из кабины выкарабкался летчик. Все лицо
его было окровавлено.
Он запрокинул голову к небу и, сорвав с себя шлем, что-то кричал.
- Ты что, ранен? - спросили подбежавшие.
- Нет, нет, смотрите, там же Тимур! Один против всех!
В небе продолжалось непонятное пехотинцам мелькание самолетов.
Вдруг о мерзлую землю гулко ударился горящий "мессершмитт".
- Вот этот меня хотел сбить! - крикнул Шутов.
По небу чертил кривую дымную полосу другой подбитый фашист.
- А это который его хотел сбить! - добавил Шутов и вдруг закричал: -
Тимур, держись, сейчас придут наши! Тимур, набирай высоту!
Фрунзе не мог услышать своего командира. Среди множества мелькающих в
воздухе "мессершмиттов" трудно было заметить "ястребок" Тимура. Лишь
иногда он давал о себе знать вспышками огня, словно стальное кресало
высекало искры из кремня. Вся свора вражеских самолетов поднималась
вверх спиралью, и Шутов понял, что Тимур, как орленок, не боящийся
взглянуть на солнце, уходит все выше и выше под защиту ослепительных
лучей. В небе ни облачка. Только там, наверху, фашисты потеряют его и
разлетятся ни с чем.
И, наблюдая маневр друга, Шутов успокоился, захватил горстями снег и
погрузил в него разбитое при ударе о щиток окровавленное лицо.
Он попытался глядеть на солнце, но оно слепило глаза. Все самолеты
исчезли, словно растворились в пламенных лучах.
Вернувшись в полк, Шутов долго ждал возвращения своего друга. Не
верилось, что он мог погибнуть.
Что там случилось - высоко под солнцем, - никто не знает. Никто не
видел последнюю борьбу Тимура с врагами. Как громом поразило однополчан
известие, что Тимур найден на земле мертвым.
Боевые друзья и товарищи с почестями похоронили его в березовом парке
старинного русского городка Крестцы. В боях с вражескими самолетами
летчики правили по нем суровую тризну. А вскоре Тимуру Фрунзе было
посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Так прославил свое имя достойный сын доблестного советского
полководца.
Удивительное дело - все летчики, как правило, попав под обстрел,
стараются вывести самолет из-под огня, а этот летит себе прямиком в
сплошных облачках разрывов.
Пройдет раз благополучно, возвратится, и еще раз идет под огнем,
точно по ниточке, не дрогнув, не свернув в сторону. Бывало, пехотинцы
обеих сторон, задрав кверху головы, следили за судьбой бесстрашного
летчика.
Даже гадали: "Собьют, не собьют".
Немногие тогда знали, что в воздухе был знаменитый воздушный
разведчик лейтенант Плотник. Вот уж действительно обладал выдержкой
человек - не каждому дано точно вывести машину на намеченный для
фотографирования и ревниво оберегаемый противником объект. Снимки,
привозимые экипажем Плотника, никогда не бывали холостыми; каждый раз на
пленке обнаруживались то змеи автоколонн, то пауки скрытых аэродромов,
то скорпионы огневых точек. Особенно он любил фотографировать их дважды
- "до" и "после": до того, как накрыла наша авиация, и после бомбовой и
штурмовой обработки.
У него был даже альбом, подаренный дешифровщиками на память о
выслеженном им фашистском зверье. На больших снимках можно было
полюбоваться и скорпионами, раздавленными до того, как они успели
ужалить, и удавами танковых колонн, разбитыми до того, как успели
развернуться, и пауками аэродромов, приколотыми темными кнопками
разрывов. Как мухи с оторванными крыльями, просматривались в паутине
взлетных дорожек разбитые самолеты. Но однажды между ним и
дешифровщиками возникла тяжба.
Лейтенант доложил:
- Нашел действующий аэродром!
Дешифровщики рассмеялись:
- Давно выведенный из строя, заброшенный, как старое решето! - и
показывали воронки на взлетных дорожках, свалку старых побитых машин на
краю, у самого леса. Некоторые самолеты с поломанными плоскостями и
отбитыми хвостами так и торчали посреди летного поля, где их застала
бомбежка. Какой же это действующий аэродром?
Но Плотник был упрям. Еще и еще привозил он снимки разбитого
аэродрома и требовал рассмотреть точней. Здесь разгадка! Иначе почему же
истребители противника встречают его на подходах к этому "заброшенному"?
Почему внезапно дают букет огня скрытые в лесу зенитки, надеясь сбить?
И вообще, где приземляются самолеты, снабжающие по воздуху окруженную
в лесах и снегах зарвавшуюся группировку вражеских войск?
Чутье не обмануло Плотника. Однажды он явился на спорный объект перед
вечером и сфотографировал его при косых лучах заходящего солнца.
И что же - у многих бесхвостых и бескрылых самолетов тени не совпали
с очертаниями.
Тени поврежденных машин, брошенных в беспорядке на летном поле, имели
нормальные крылья, хвосты. А воронки - те совсем не имели тени, хотя у
каждой ямы западный край при заходе солнца должен отбросить темную
полосу.
Ларчик открывался просто: воронки на взлетных дорожках немцы
изобразили при помощи сажи, а увечья самолетов - при помощи белых хол-
стов, закрывающих то часть крыла, то хвост.
Сконфуженные дешифровщики спешно доложили командованию результат, и
внезапный налет наших бомбардировщиков быстро сравнял разницу между
предметами и их тенями.
- Везет вам, Плотник, - говорили лаборанты, - просто везет!
- Ой, не сглазьте! - шутливо пугались лаборантки за своего любимца,
веселого лейтенанта.
- А я "глаза" не боюсь, у меня же талисман есть! - отшучивался он.
- А ну какой, покажите, дайте посмотреть, Плотник!
- Черный кот? Обезьянка? Кукла?
Летчик вытаскивал из кармана часы. Большие, луковичные, с массивными
золотыми крышками. Девушки-сержанты с любопытством брали в руки талисман
и рассматривали какую-то картинку и надписи на золоте.
- Да это же именные, вот на них - ваша фамилия. "Лейтенанту Плотнику
за чудесное спасение вороны!"
Насладившись девичьим смехом, лейтенант отбирал часы и, взвешивая их
на руке, говорил:
- Единственные в мире... Не каждому доводится такое.
- Ну расскажите, Плотник, расскажите!
- История эта случилась перед большими летными маневрами. Я вывозил
на тренировку парашютистов. Сбросил очередную партию, смотрю - один за
мной тащится. Раскрыл парашют раньше времени и зацепился стропами за
хвостовое оперение самолета.
Указал на него штурману. Стали отцеплять. И так и сяк - ничего не
выходит. А парашютист подтянулся к самому костылю, завернул стропу
вокруг стойки и катается себе, как на карусели, - ловко устроился.
Кружились мы до последней капли бензина. Пора садиться.
Смотрю на него и думаю: "Ах ты ворона несчастная, ведь тебе жизни
осталось две минуты, тебя же костылем пришибет!"
Штурман спустил ему ножик на бечевке: режь, мол, стропы, у тебя же
запасной парашют. Он поймал ножик и сунул в карман.
Никогда в жизни я так не сердился. Решил идти на посадку, смотрю -
народу полон аэродром, все смотрят на нашу "ворону". Знаю, что среди
командиров сам Ворошилов. "Неужели же, - думаю, - на глазах у всех
убивать человека? Неудобно". И тут я выкинул фокус.
У границ нашего аэродрома накануне канавокопатель вытянул большую
траншею для водопровода, вот я на нее и пошел. И так точно прицелился
вдоль траншеи, что при посадке костыль повис над канавой.
Правда, я смял хвостовое оперение, но мой пассажир уцелел. Его крепко
ударило, протащило по канаве так, что на стенках остались рукава пиджака
и куски брюк. Он выскочил из-под хвоста и озирается.
Мы подбежали, ощупываем его.
- Жив, здоров? Как себя чувствуешь, парень?
Командиры бегут со всех сторон.
А он поглядел на себя, - боже мой, что за вид, как будто собаки
рвали. Как выпучит глаза да как крикнет:
- Вы мне ответите за порчу казенного имущества!
Тут и меня зло взяло, схватил его, указываю на помятый хвост и тоже
кричу:
- Это ты ответишь за порчу казенного имущества! Зачем на хвосте
катался? Кто ты такой, что за птица?
А он мне в ответ:
- Я Ворона!
- Так и знал, что ты ворона!
- У меня и отец был Ворона, и дед был Ворона! А ты людей хвостом
цепляешь, ты мазила, а не летчик!
Вот какой попался...
Все хохочут, а Плотник с невозмутимым видом снова дает разглядывать
картинку на одной из крышек.
Искусный гравер изобразил на ней самолет в небе с Вороной на хвосте и
сценку между Вороной и летчиком на земле.
- Кто же подарил эти часы?
Плотник таинственно опускал глаза.
- Командир отряда?
- Нет, товарищи, забирайте выше.
- Командующий воздушными силами?
Плотник качал головой.
- Может, ты сам себе их подарил да разрисовал? - шутили дешифровщики,
люди скептические.
- Ворошилов! Ворошилов! - с восторгом догадывались лаборантки. И не
верили, принимая за очередную шутку.
Отношение женского состава фотолаборатории к экипажу Плотника раз и
навсегда установилось шутливое.
Ни самого веселого лейтенанта, ни его штурмана Сапожникова, забавного
толстячка, ни стрелка-радиста, вихрастого сержанта, под фамилией Швец, -
никто не принимал всерьез, как настоящих вояк. Это ведь не истребители,
которые рискуют жизнью, сбивая самолет за самолетом, а воздушные
фотографы. Нащелкают кучу снимков с высоты пяти тысяч метров и как
завалят фотолабораторию, так и возись весь день, а чаще - всю ночь.
Проявляй, расшифровывай, и все срочно, срочно.
Но девушки все прощали докучливым поставщикам больших рулонов
необработанной пленки за их веселый нрав.
Плотник великолепно играл на баяне, Швец неподражаемо плясал и был
неутомим в танцах, а Сапожников... О, Сапожников писал стихи. Кроме
того, на всех вечерах самодеятельности они неизменно выступали как трио
юмористов.
Номер назывался: "За совмещение специальностей и полную
взаимозаменяемость в полете".
Друзья понимали друг друга с полуслова и даже без слов, по взгляду,
по жесту, по кивку головы.
Познакомились три друга еще до войны.
Как-то раз, зайдя в полковую пошивочную, лейтенант Плотник заметил
портновского подмастерья, сидящего на подоконнике. В руках у него была
недошитая гимнастерка. Портной наблюдал, как виражили, пикировали и
штопорили серебристые птицы. Он ничего не замечал в мастерской, отдав
все внимание небу. Когда какой-нибудь самолет давал свечу, забираясь в
небесные выси, портной склонял голову набок, по-птичьи, и застывал,
приоткрыв рот.
- Что, в небо хочется? - спросил Плотник.
Портной вздрогнул и опустил глаза, словно пойманный на чем-то
запретном.
- Да, скучная профессия - шить, то же, что быть парикмахером: ты
людей бреешь - они обрастают, ты их бреешь - они снова обрастают.
Портной улыбнулся, затем вздохнул:
- Вот так и жизнь может пройти без особого результата, у меня ведь и
фамилия-то Швец!
Плотнику стало жалко парня.
Он любил открывать в людях неожиданные способности. И через некоторое
время при содействии Плотника портной стал учиться на воздушного
стрелка-радиста.
Больше всех радовался успехам новичка его шеф.
Когда привозили конус, изрешеченный пулеметами воздушного
стрелка-радиста, Плотник хлопал перчаткой о перчатку и говорил:
- Видали, как отделал? Узнаю Швеца: прошил, прострочил, лучше некуда!
В начале войны лейтенант смело включил Швеца в свой экипаж.
Зимой авиачасть срочно перебросилась на север.
Здесь войскам предстояло взломать сильно укрепленный оборонительный
пояс врага на подступах к Ленинграду.
Комсомольскому экипажу доверили разведать мост, по которому шло
снабжение предмостного укрепления, небольшого, но очень мешающего
переправам плацдарма, захваченного противником на нашем берегу реки.
Несколько раз мост этот объявляли разрушенным бомбежкой, но каждый
раз при штурме плацдарма с того берега появлялись бронепоезда и гасили
наступательный порыв пехоты, срывая результаты артиллерийской
подготовки.
Плотник слетал на объект и подивился простоте задания.
Мост, видимый простым глазом, стоял целехонек. Его металлические
фермы четко выделялись на фоне ледяного покрова реки, усеянного
воронками.
Безукоризненный снимок, мастерски сделанный с разных подходов, не
требовал и расшифровки.
- Разнесем в пух! - сказал авиационный представитель в штабе наземных
войск. - Только дайте приказ, когда отбомбить.
И в ответ на скептические замечания добавил:
- Не сомневайтесь, если объект вскрыт экипажем Плотника, считайте его
в кармане! Это наш лучший воздушный разведчик. Да вот, полюбуйтесь! - и
положил перед генералами несколько фотографий, еще влажных.
Генералы полюбовались и приказали:
- Разбомбить сразу после артподготовки, чтоб не успели восстановить к
моменту атаки. Очевидно, весь секрет в быстрой ликвидации повреждений.
Наверное, где-нибудь в лесу прячут готовые фермы.
Мост нарочно оставили целым, чтобы создать у противника иллюзию, что
в момент нашего наступления он легко может перебросить к крепости
резервы и бронепоезда, скрывающиеся в туннелях по ту сторону реки.
На рассвете должны были заговорить орудия, а потом пойти пехота.
Полк бомбардировщиков вылетел сразу после артподготовки и точно и
красиво трижды перекрыл мост, выполняя заходы с залповым бомбометанием
по звеньям.
Плотник, фотографируя результаты, ясно разглядел, как бомбы легли
поперек моста, черные фермы взлетели вверх и упали на лед.
Возвращаясь, летчики увидели внизу черный ураган, ломающий лес. Он
шел, свиваясь и развиваясь, то рассыпаясь на отдельные смерчи, то бушуя
сплошной стеной, вырывая с корнями деревья, круша гранитные скалы. К
небу поднимались тучи ветвей, обломков и, как над всяким вихрем, летели
какие-то бумажки.
- Странно, почему наши повторяют артподготовку? - удивился Плотник.
Ему захотелось разглядеть, откуда стреляют наши пушки. Но они были
так замаскированы, что не увидел.
Длинные языки пламени, казалось, рождались в лесу произвольно, словно
какая-то дикая молния. Снег вокруг озарялся багровым отблеском.
- Очевидно, для страховки. За огневым валом пойдет пехота, и плацдарм
будет наш, откроется путь на запад...
Но ошибся. Пехота, пошедшая на штурм, замешкалась в глубоком снегу и
была отбита появившимися, откуда ни возьмись, бронепоездами. Они могли
пройти только через мост.
- Но мы же его обрушили! - утверждал Плотник. Я видел своими глазами.
Бомбы разнесли его в куски! Да вот, смотрите снимки!
На фотографии ярко выделялись черные фермы, сброшенные на лед; быки,
расколотые бомбами надвое, словно они были стеклянными, а не из гранита.
Около них уже обозначились восстановительные работы, объектив даже успел
захватить и фигурки разбегающихся людей.
Фотографии отправили в штаб.
Вскоре Плотника и его штурмана вызвали на командный пункт, прислав за
ними открытый вездеход.
Это был путь сквозь ад. Вся дорога разрыта воронками от снарядов. Все
кюветы - какое там! - вся лесная просека забита разбитыми грузовиками,
противотанковыми пушками и трупами наших солдат. Командный пункт в
расчете на успех был вынесен к самому переднему краю, и летчикам, сойдя
с машины, пришлось добираться до блиндажа ползком.
- Ну-с, рожденные летать, пришлось поползать? - скептически осмотрев
их взмокшие волосы, спросил генерал.
Летчики промолчали.
- Видели результат?
Плотник проглотил слюну. У него пересохло в гортани, он не мог
выговорить ни слова. Сапожников осунулся, словно похудел в одно
мгновение.
- Ненужные жертвы - результат вашей ошибки. Вы указали
бомбардировщикам ложный мост. Попались на туфту, ясно? Вот полюбуйтесь,
куда отлетели куски ферм, сделанных из дерева и фанеры и подкрашенных в
черный цвет... Разве настоящие, железные, разлетаются, как щепки? И
падают на лед, даже не пробив его... А лед здесь, на реке горного типа,
совсем не толст, пленка!
Этого воздушные разведчики не знали.
- А фермы? Они же сложены из кусков льда. Как только их разбомбят,
противник тут же складывает новые, поливает водой, и - готово дело.
Ничего не скажешь - быстрота восстановления!..
- Разрешите искупить... - шепотом заговорил Плотник, потерявший
голос.
- Не в этом дело! - прервал его генерал. - Вы искупите свою
оплошность, если найдете настоящий мост. Как хотите, но обязаны
доставить нам точные сведения.
- Доставлю - живым или мертвым! - сказал Плотник. К нему вернулся
голос.
Наутро пал туман. К концу дня с востока подул ветерок, и, как только
развиднело, Плотник поднял в воздух свою белоснежную машину.
К ложному мосту подошли на бреющем и с глубокого виража рассмотрели
свой позор. Да, вот они, "быки", сложенные из кусков льда, от обильной
поливки на них - сосульки. Тускло выглядит дерево, покрашенное в черный
цвет. На металле остались бы хоть какие-нибудь вмятины после бомбежки, а
здесь никаких. Хорошо постарались "восстановители" - мост как
новенький...
Но где же настоящий?
Плотник поднял самолет на большую высоту и тщательно, с нескольких
заходов сфотографировал подозрительный участок местности, не совпадающий
с картой, которой они пользовались.
С карманами, полными шоколада из бортового пайка, явились пилот и
штурман в знакомую лабораторию. Очарованные девушки проявили им пленку
особенно тщательно. И были немало удивлены, когда офицеры обрадовались,
как мальчишки, найдя какой-то холм, не указанный на карте, и ушли такие
счастливые, какими их девушки не видали никогда.
На другой день Плотник снова вывел машину на ненавистный ложный мост.
Затем круто развернулся и спикировал на стожок сена, торчавший рядом с
загадочным холмом, не указанным на старой карте.
Сапожников расхохотался - из стога сена посыпались солдаты.
- Так и есть, - сказал Плотник, выйдя из пике и делая крутой вираж, -
мост спрятан под холмом из фанеры, в ложном стогу сена прячется охрана.
Сейчас мы спикируем на холм, и зенитки...
Он не ошибся. Сноп зенитного огня вырвался навстречу машине.
- Ага! Наступили на больную мозоль! - крикнул Плотник, проделав
противозенитный маневр и уводя машину на новый заход.
Теперь почти не было сомнений, что мост скрывается здесь.
Плотнику хотелось убедиться в этом не только самому, но и убедить
других. Он искал признаков, которые бы точней показали, что холм этот -
искусственное сооружение из фанеры, окрашенной под снег и умело
присыпанной снегом.
День угасал. От деревьев и холмов ложились косые длинные тени.
пехотинцы от души хохотали.
А Тимуру было не до смеха. Только он нацелится ударить по мотору и
перейдет в пике, как "хейнкель" перед самым его носом сделает "мертвую
петлю" и летит вверх колесами, подставляя бронированное брюхо с пушкой,
торчащей, как осиное жало. Фрунзе захочет ударить сверху по стеклянному
фонарю, а неуклюжий "костыль" сделает "бочку", и проскочивший мимо
советский летчик получает вдогонку очередь из турельного пулемета.
При одном вираже "хейнкеля" Тимур едва не погиб, напоровшись на
выстрелы скорострельной малокалиберной пушчонки. Он сшиб немца с шестой
или седьмой атаки, считая это позором для себя, и возвращался на
аэродром, весьма сконфуженный своей первой победой.
Пока Тимур отчаянно атаковал "хейнкеля", Шутов упорно дрался с двумя
"мессершмиттами", прикрывавшими корректировщика.
Он много раз рисковал головой, но не выпустил врагов до тех пор, пока
"хейнкель", подбитый Тимуром, не рухнул вниз и "мессеры", израсходовав
бензин и патроны, улетели восвояси.
Шутов мгновенно очутился рядом с Тимуром, одобрительно показал
большой палец и повел его на аэродром кратчайшим путем, чтобы хватило
горючего.
К удивлению Тимура, подполковник Московец искренне поздравил его с
победой.
- Я такой "хейнкель" атаковал двенадцать раз, - сказал он, - и
кончилось дело тем, что он сумел сесть на лесную поляну, а я без
патронов полетел домой... Над аэродромом Сольцы дело было. Надо мной
потом три полка смеялись... Что, говорят, попался старый охотник,
спуделял по "нырку"? Знаете такую проклятую породу уток, на которых
молодых охотников ловят? Вот вы кого сбили, товарищ лейтенант. Теперь я
вас в любую схватку с "мессершмиттами" возьму!
Такая похвала была столь необычна в устах молчаливого командира
полка, что Тимур улыбнулся.
А Шутов и словом не обмолвился о том, как тяжело ему пришлось в драке
с двумя "мессершмиттами", пока Тимур гонял ненавистного пехотинцам
корректировщика. Он весь сиял от радости за друга, открывшего счет
славы.
Это была чистая комсомольская душа. Тимур быстро понял Шутова и
полюбил его больше всех своих товарищей.
Он стал ощущать себя вдвоем с ним в беспредельном воздушном океане
так же надежно и уютно, как дома.
Наблюдая за ними, старый истребитель Московец думал: "Теперь эта пара
дюжины стоит!"
На фронте наступили горячие дни. В метельные зимние ночи наши
танковые и лыжные части нанесли внезапный удар от озера Ильмень на юг и
отрезали зарвавшуюся шестнадцатую армию.
Стараясь спасти свою окруженную армию, фашисты согнали тучи
бомбардировщиков из Центральной Германии, из Франции, из Норвегии и с
Крита. Появилась даже лучшая у них эскадра Рихтгофена и истребительная
группа Удета.
Фашисты стремились разбомбить наши войска на марше по узким зимним
дорогам, сорвать их натиск на поле боя и, измотав бомбежками, перейти в
наступление.
Вот теперь-то пришлось нашим истребителям сражаться особенно яростно,
не щадя ни сил, ни самой жизни.
Шел бой за станцию, где наши войска штурмовали последний крупный
опорный пункт немцев.
Полк Московца, разогнав группу немецких бомбардировщиков и оставив за
собой след из нескольких чадных костров, на которых догорали сбитые
"юнкерсы", ушел на заправку.
Тимур в паре с Шутовым прогуливался по ясному небу, наблюдал бой на
земле.
На чистом белом снегу были хорошо видны цепи наступающих на мост
наших бойцов. Оранжевые языки выстрелов указывали, где расположены
пушки, куда движутся танки, окрашенные в белый цвет.
По загрязненным, задымленным брустверам угадывалась линия немецких
окопов. Тимур знал, что здесь сильнейший опорный пункт, что от взятия
его зависит успех операции. Он с волнением смотрел вниз и замечал, что
наши идут хорошо. Пехотинцы двигаются вперед, и танки все ближе подносят
огоньки выстрелов к вражеским укреплениям.
И вдруг там, на земле, случилось что-то непредвиденное. Какая-то
суета, заминка, затем остановка.
Лейтенант Фрунзе увидел, что на нашу пехоту надвигаются тучей
фашистские пикировщики "юнкерс-87", прозванные "лапотниками" за их
громоздкие неубирающиеся шасси. Их тени четко вырисовывались на снегу.
Шутов летел впереди, наблюдая за небом, и, заметив восьмерку
"мессершмиттов", идущих выше, не сразу решился атаковать пикировщиков.
Это были роковые мгновения, решавшие успех боя на земле. И тогда
Тимур Фрунзе, ни секунды не колеблясь, рискнул своей жизнью ради победы.
Он вырвался вперед, указал ведущему цель и первый перевел машину в
пике.
И они помчались вдвоем на всю стаю фашистских пикировщиков.
Шутов несколько обогнал Тимура и, как более опытный, сумел выбрать
цель так, чтобы атака сразу дала результаты.
Огонь! И "юнкерс", только что собравшийся перевалиться в пике, для
бомбежки, разлетелся в куски под двойным ударом.
Испуганные этим внезапным нападением наших истребителей, "лапотники"
побросали груз куда попало и стали разбегаться.
Преследуя, Тимур и Шутов сбили еще двоих. Атака пикировщиков на
пехоту была сорвана.
Немцы неслись сверху плотным строем, готовясь уничтожить дерзкую пару
советских истребителей одним ударом.
Это не удалось. Тимур и Шутов смело встретили атаку врага. Строй
немцев был нарушен, и "мессершмитты" разлетелись в стороны.
- Ко мне! Построиться! - скомандовал по радио ведущий немецкой
группы.
По тому, как стекались к нему другие самолеты, по тому, как они
пристраивались, Тимур угадал замысел командира вражеского отряда. Фрунзе
знал правило Московца: сбить вожака - половина победы. И вот самолеты
друзей устремились на фашистского главаря в лобовую атаку.
Шутов вошел в азарт и, форсируя мотор, кричал изо всех сил:
- Врешь, отвернешь, собака!
При всех других способах атаки немец мог бы увернуться, его могли
прикрыть подчиненные, но при лобовой деваться некуда. Тут решает
человек: умереть и победить или попытаться спастись.
Фашист решил сохранить свою жизнь.
Он увернулся от Фрунзе, который шел вперед, но Шутов легким поворотом
своей машины начисто срезал винтом хвост "мессершмитта".
Немец выбросился с парашютом, но зацепился за самолет. Купол
раскрылся и тянул его вверх, а самолет не пускал, крутился волчком,
увлекая вниз летчика, болтавшегося дурацкой куклой.
Гитлеровцы со страхом наблюдали гибель своего вожака.
И Тимур был не в силах оторваться от этого зрелища.
- Тимур, прикрой! - вдруг услышал он негромкий голос Шутова.
Его командир и друг впервые просил о помощи.
Тимур огляделся и увидел одинокий самолет, скользивший вниз. Винт его
висел неподвижно.
Несколько секунд Шутова спасала растерянность немцев. Но вот один из
фашистских летчиков заметил легкую добычу и ринулся к ней.
Затем второй, третий немец пошли в вираж, устремляясь за самолетом в
погоню.
Теперь секунды решали жизнь и смерть Шутова.
А земля жила своей жизнью. Как только наши истребители спугнули стаю
фашистских пикировщиков, пехотинцы поднялись и с громким "ура" ринулись
за танками. Они ворвались в окопы, захватили доты и вражеские танки,
зарытые в землю, и полностью овладели опорным пунктом.
Неожиданно внимание пехотинцев привлек самолет, с бешеной скоростью
скользнувший в снег и покатившийся по ровному месту, вздымая снежную
пыль. На самолете были красные звезды.
Когда машина остановилась, из кабины выкарабкался летчик. Все лицо
его было окровавлено.
Он запрокинул голову к небу и, сорвав с себя шлем, что-то кричал.
- Ты что, ранен? - спросили подбежавшие.
- Нет, нет, смотрите, там же Тимур! Один против всех!
В небе продолжалось непонятное пехотинцам мелькание самолетов.
Вдруг о мерзлую землю гулко ударился горящий "мессершмитт".
- Вот этот меня хотел сбить! - крикнул Шутов.
По небу чертил кривую дымную полосу другой подбитый фашист.
- А это который его хотел сбить! - добавил Шутов и вдруг закричал: -
Тимур, держись, сейчас придут наши! Тимур, набирай высоту!
Фрунзе не мог услышать своего командира. Среди множества мелькающих в
воздухе "мессершмиттов" трудно было заметить "ястребок" Тимура. Лишь
иногда он давал о себе знать вспышками огня, словно стальное кресало
высекало искры из кремня. Вся свора вражеских самолетов поднималась
вверх спиралью, и Шутов понял, что Тимур, как орленок, не боящийся
взглянуть на солнце, уходит все выше и выше под защиту ослепительных
лучей. В небе ни облачка. Только там, наверху, фашисты потеряют его и
разлетятся ни с чем.
И, наблюдая маневр друга, Шутов успокоился, захватил горстями снег и
погрузил в него разбитое при ударе о щиток окровавленное лицо.
Он попытался глядеть на солнце, но оно слепило глаза. Все самолеты
исчезли, словно растворились в пламенных лучах.
Вернувшись в полк, Шутов долго ждал возвращения своего друга. Не
верилось, что он мог погибнуть.
Что там случилось - высоко под солнцем, - никто не знает. Никто не
видел последнюю борьбу Тимура с врагами. Как громом поразило однополчан
известие, что Тимур найден на земле мертвым.
Боевые друзья и товарищи с почестями похоронили его в березовом парке
старинного русского городка Крестцы. В боях с вражескими самолетами
летчики правили по нем суровую тризну. А вскоре Тимуру Фрунзе было
посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Так прославил свое имя достойный сын доблестного советского
полководца.
Удивительное дело - все летчики, как правило, попав под обстрел,
стараются вывести самолет из-под огня, а этот летит себе прямиком в
сплошных облачках разрывов.
Пройдет раз благополучно, возвратится, и еще раз идет под огнем,
точно по ниточке, не дрогнув, не свернув в сторону. Бывало, пехотинцы
обеих сторон, задрав кверху головы, следили за судьбой бесстрашного
летчика.
Даже гадали: "Собьют, не собьют".
Немногие тогда знали, что в воздухе был знаменитый воздушный
разведчик лейтенант Плотник. Вот уж действительно обладал выдержкой
человек - не каждому дано точно вывести машину на намеченный для
фотографирования и ревниво оберегаемый противником объект. Снимки,
привозимые экипажем Плотника, никогда не бывали холостыми; каждый раз на
пленке обнаруживались то змеи автоколонн, то пауки скрытых аэродромов,
то скорпионы огневых точек. Особенно он любил фотографировать их дважды
- "до" и "после": до того, как накрыла наша авиация, и после бомбовой и
штурмовой обработки.
У него был даже альбом, подаренный дешифровщиками на память о
выслеженном им фашистском зверье. На больших снимках можно было
полюбоваться и скорпионами, раздавленными до того, как они успели
ужалить, и удавами танковых колонн, разбитыми до того, как успели
развернуться, и пауками аэродромов, приколотыми темными кнопками
разрывов. Как мухи с оторванными крыльями, просматривались в паутине
взлетных дорожек разбитые самолеты. Но однажды между ним и
дешифровщиками возникла тяжба.
Лейтенант доложил:
- Нашел действующий аэродром!
Дешифровщики рассмеялись:
- Давно выведенный из строя, заброшенный, как старое решето! - и
показывали воронки на взлетных дорожках, свалку старых побитых машин на
краю, у самого леса. Некоторые самолеты с поломанными плоскостями и
отбитыми хвостами так и торчали посреди летного поля, где их застала
бомбежка. Какой же это действующий аэродром?
Но Плотник был упрям. Еще и еще привозил он снимки разбитого
аэродрома и требовал рассмотреть точней. Здесь разгадка! Иначе почему же
истребители противника встречают его на подходах к этому "заброшенному"?
Почему внезапно дают букет огня скрытые в лесу зенитки, надеясь сбить?
И вообще, где приземляются самолеты, снабжающие по воздуху окруженную
в лесах и снегах зарвавшуюся группировку вражеских войск?
Чутье не обмануло Плотника. Однажды он явился на спорный объект перед
вечером и сфотографировал его при косых лучах заходящего солнца.
И что же - у многих бесхвостых и бескрылых самолетов тени не совпали
с очертаниями.
Тени поврежденных машин, брошенных в беспорядке на летном поле, имели
нормальные крылья, хвосты. А воронки - те совсем не имели тени, хотя у
каждой ямы западный край при заходе солнца должен отбросить темную
полосу.
Ларчик открывался просто: воронки на взлетных дорожках немцы
изобразили при помощи сажи, а увечья самолетов - при помощи белых хол-
стов, закрывающих то часть крыла, то хвост.
Сконфуженные дешифровщики спешно доложили командованию результат, и
внезапный налет наших бомбардировщиков быстро сравнял разницу между
предметами и их тенями.
- Везет вам, Плотник, - говорили лаборанты, - просто везет!
- Ой, не сглазьте! - шутливо пугались лаборантки за своего любимца,
веселого лейтенанта.
- А я "глаза" не боюсь, у меня же талисман есть! - отшучивался он.
- А ну какой, покажите, дайте посмотреть, Плотник!
- Черный кот? Обезьянка? Кукла?
Летчик вытаскивал из кармана часы. Большие, луковичные, с массивными
золотыми крышками. Девушки-сержанты с любопытством брали в руки талисман
и рассматривали какую-то картинку и надписи на золоте.
- Да это же именные, вот на них - ваша фамилия. "Лейтенанту Плотнику
за чудесное спасение вороны!"
Насладившись девичьим смехом, лейтенант отбирал часы и, взвешивая их
на руке, говорил:
- Единственные в мире... Не каждому доводится такое.
- Ну расскажите, Плотник, расскажите!
- История эта случилась перед большими летными маневрами. Я вывозил
на тренировку парашютистов. Сбросил очередную партию, смотрю - один за
мной тащится. Раскрыл парашют раньше времени и зацепился стропами за
хвостовое оперение самолета.
Указал на него штурману. Стали отцеплять. И так и сяк - ничего не
выходит. А парашютист подтянулся к самому костылю, завернул стропу
вокруг стойки и катается себе, как на карусели, - ловко устроился.
Кружились мы до последней капли бензина. Пора садиться.
Смотрю на него и думаю: "Ах ты ворона несчастная, ведь тебе жизни
осталось две минуты, тебя же костылем пришибет!"
Штурман спустил ему ножик на бечевке: режь, мол, стропы, у тебя же
запасной парашют. Он поймал ножик и сунул в карман.
Никогда в жизни я так не сердился. Решил идти на посадку, смотрю -
народу полон аэродром, все смотрят на нашу "ворону". Знаю, что среди
командиров сам Ворошилов. "Неужели же, - думаю, - на глазах у всех
убивать человека? Неудобно". И тут я выкинул фокус.
У границ нашего аэродрома накануне канавокопатель вытянул большую
траншею для водопровода, вот я на нее и пошел. И так точно прицелился
вдоль траншеи, что при посадке костыль повис над канавой.
Правда, я смял хвостовое оперение, но мой пассажир уцелел. Его крепко
ударило, протащило по канаве так, что на стенках остались рукава пиджака
и куски брюк. Он выскочил из-под хвоста и озирается.
Мы подбежали, ощупываем его.
- Жив, здоров? Как себя чувствуешь, парень?
Командиры бегут со всех сторон.
А он поглядел на себя, - боже мой, что за вид, как будто собаки
рвали. Как выпучит глаза да как крикнет:
- Вы мне ответите за порчу казенного имущества!
Тут и меня зло взяло, схватил его, указываю на помятый хвост и тоже
кричу:
- Это ты ответишь за порчу казенного имущества! Зачем на хвосте
катался? Кто ты такой, что за птица?
А он мне в ответ:
- Я Ворона!
- Так и знал, что ты ворона!
- У меня и отец был Ворона, и дед был Ворона! А ты людей хвостом
цепляешь, ты мазила, а не летчик!
Вот какой попался...
Все хохочут, а Плотник с невозмутимым видом снова дает разглядывать
картинку на одной из крышек.
Искусный гравер изобразил на ней самолет в небе с Вороной на хвосте и
сценку между Вороной и летчиком на земле.
- Кто же подарил эти часы?
Плотник таинственно опускал глаза.
- Командир отряда?
- Нет, товарищи, забирайте выше.
- Командующий воздушными силами?
Плотник качал головой.
- Может, ты сам себе их подарил да разрисовал? - шутили дешифровщики,
люди скептические.
- Ворошилов! Ворошилов! - с восторгом догадывались лаборантки. И не
верили, принимая за очередную шутку.
Отношение женского состава фотолаборатории к экипажу Плотника раз и
навсегда установилось шутливое.
Ни самого веселого лейтенанта, ни его штурмана Сапожникова, забавного
толстячка, ни стрелка-радиста, вихрастого сержанта, под фамилией Швец, -
никто не принимал всерьез, как настоящих вояк. Это ведь не истребители,
которые рискуют жизнью, сбивая самолет за самолетом, а воздушные
фотографы. Нащелкают кучу снимков с высоты пяти тысяч метров и как
завалят фотолабораторию, так и возись весь день, а чаще - всю ночь.
Проявляй, расшифровывай, и все срочно, срочно.
Но девушки все прощали докучливым поставщикам больших рулонов
необработанной пленки за их веселый нрав.
Плотник великолепно играл на баяне, Швец неподражаемо плясал и был
неутомим в танцах, а Сапожников... О, Сапожников писал стихи. Кроме
того, на всех вечерах самодеятельности они неизменно выступали как трио
юмористов.
Номер назывался: "За совмещение специальностей и полную
взаимозаменяемость в полете".
Друзья понимали друг друга с полуслова и даже без слов, по взгляду,
по жесту, по кивку головы.
Познакомились три друга еще до войны.
Как-то раз, зайдя в полковую пошивочную, лейтенант Плотник заметил
портновского подмастерья, сидящего на подоконнике. В руках у него была
недошитая гимнастерка. Портной наблюдал, как виражили, пикировали и
штопорили серебристые птицы. Он ничего не замечал в мастерской, отдав
все внимание небу. Когда какой-нибудь самолет давал свечу, забираясь в
небесные выси, портной склонял голову набок, по-птичьи, и застывал,
приоткрыв рот.
- Что, в небо хочется? - спросил Плотник.
Портной вздрогнул и опустил глаза, словно пойманный на чем-то
запретном.
- Да, скучная профессия - шить, то же, что быть парикмахером: ты
людей бреешь - они обрастают, ты их бреешь - они снова обрастают.
Портной улыбнулся, затем вздохнул:
- Вот так и жизнь может пройти без особого результата, у меня ведь и
фамилия-то Швец!
Плотнику стало жалко парня.
Он любил открывать в людях неожиданные способности. И через некоторое
время при содействии Плотника портной стал учиться на воздушного
стрелка-радиста.
Больше всех радовался успехам новичка его шеф.
Когда привозили конус, изрешеченный пулеметами воздушного
стрелка-радиста, Плотник хлопал перчаткой о перчатку и говорил:
- Видали, как отделал? Узнаю Швеца: прошил, прострочил, лучше некуда!
В начале войны лейтенант смело включил Швеца в свой экипаж.
Зимой авиачасть срочно перебросилась на север.
Здесь войскам предстояло взломать сильно укрепленный оборонительный
пояс врага на подступах к Ленинграду.
Комсомольскому экипажу доверили разведать мост, по которому шло
снабжение предмостного укрепления, небольшого, но очень мешающего
переправам плацдарма, захваченного противником на нашем берегу реки.
Несколько раз мост этот объявляли разрушенным бомбежкой, но каждый
раз при штурме плацдарма с того берега появлялись бронепоезда и гасили
наступательный порыв пехоты, срывая результаты артиллерийской
подготовки.
Плотник слетал на объект и подивился простоте задания.
Мост, видимый простым глазом, стоял целехонек. Его металлические
фермы четко выделялись на фоне ледяного покрова реки, усеянного
воронками.
Безукоризненный снимок, мастерски сделанный с разных подходов, не
требовал и расшифровки.
- Разнесем в пух! - сказал авиационный представитель в штабе наземных
войск. - Только дайте приказ, когда отбомбить.
И в ответ на скептические замечания добавил:
- Не сомневайтесь, если объект вскрыт экипажем Плотника, считайте его
в кармане! Это наш лучший воздушный разведчик. Да вот, полюбуйтесь! - и
положил перед генералами несколько фотографий, еще влажных.
Генералы полюбовались и приказали:
- Разбомбить сразу после артподготовки, чтоб не успели восстановить к
моменту атаки. Очевидно, весь секрет в быстрой ликвидации повреждений.
Наверное, где-нибудь в лесу прячут готовые фермы.
Мост нарочно оставили целым, чтобы создать у противника иллюзию, что
в момент нашего наступления он легко может перебросить к крепости
резервы и бронепоезда, скрывающиеся в туннелях по ту сторону реки.
На рассвете должны были заговорить орудия, а потом пойти пехота.
Полк бомбардировщиков вылетел сразу после артподготовки и точно и
красиво трижды перекрыл мост, выполняя заходы с залповым бомбометанием
по звеньям.
Плотник, фотографируя результаты, ясно разглядел, как бомбы легли
поперек моста, черные фермы взлетели вверх и упали на лед.
Возвращаясь, летчики увидели внизу черный ураган, ломающий лес. Он
шел, свиваясь и развиваясь, то рассыпаясь на отдельные смерчи, то бушуя
сплошной стеной, вырывая с корнями деревья, круша гранитные скалы. К
небу поднимались тучи ветвей, обломков и, как над всяким вихрем, летели
какие-то бумажки.
- Странно, почему наши повторяют артподготовку? - удивился Плотник.
Ему захотелось разглядеть, откуда стреляют наши пушки. Но они были
так замаскированы, что не увидел.
Длинные языки пламени, казалось, рождались в лесу произвольно, словно
какая-то дикая молния. Снег вокруг озарялся багровым отблеском.
- Очевидно, для страховки. За огневым валом пойдет пехота, и плацдарм
будет наш, откроется путь на запад...
Но ошибся. Пехота, пошедшая на штурм, замешкалась в глубоком снегу и
была отбита появившимися, откуда ни возьмись, бронепоездами. Они могли
пройти только через мост.
- Но мы же его обрушили! - утверждал Плотник. Я видел своими глазами.
Бомбы разнесли его в куски! Да вот, смотрите снимки!
На фотографии ярко выделялись черные фермы, сброшенные на лед; быки,
расколотые бомбами надвое, словно они были стеклянными, а не из гранита.
Около них уже обозначились восстановительные работы, объектив даже успел
захватить и фигурки разбегающихся людей.
Фотографии отправили в штаб.
Вскоре Плотника и его штурмана вызвали на командный пункт, прислав за
ними открытый вездеход.
Это был путь сквозь ад. Вся дорога разрыта воронками от снарядов. Все
кюветы - какое там! - вся лесная просека забита разбитыми грузовиками,
противотанковыми пушками и трупами наших солдат. Командный пункт в
расчете на успех был вынесен к самому переднему краю, и летчикам, сойдя
с машины, пришлось добираться до блиндажа ползком.
- Ну-с, рожденные летать, пришлось поползать? - скептически осмотрев
их взмокшие волосы, спросил генерал.
Летчики промолчали.
- Видели результат?
Плотник проглотил слюну. У него пересохло в гортани, он не мог
выговорить ни слова. Сапожников осунулся, словно похудел в одно
мгновение.
- Ненужные жертвы - результат вашей ошибки. Вы указали
бомбардировщикам ложный мост. Попались на туфту, ясно? Вот полюбуйтесь,
куда отлетели куски ферм, сделанных из дерева и фанеры и подкрашенных в
черный цвет... Разве настоящие, железные, разлетаются, как щепки? И
падают на лед, даже не пробив его... А лед здесь, на реке горного типа,
совсем не толст, пленка!
Этого воздушные разведчики не знали.
- А фермы? Они же сложены из кусков льда. Как только их разбомбят,
противник тут же складывает новые, поливает водой, и - готово дело.
Ничего не скажешь - быстрота восстановления!..
- Разрешите искупить... - шепотом заговорил Плотник, потерявший
голос.
- Не в этом дело! - прервал его генерал. - Вы искупите свою
оплошность, если найдете настоящий мост. Как хотите, но обязаны
доставить нам точные сведения.
- Доставлю - живым или мертвым! - сказал Плотник. К нему вернулся
голос.
Наутро пал туман. К концу дня с востока подул ветерок, и, как только
развиднело, Плотник поднял в воздух свою белоснежную машину.
К ложному мосту подошли на бреющем и с глубокого виража рассмотрели
свой позор. Да, вот они, "быки", сложенные из кусков льда, от обильной
поливки на них - сосульки. Тускло выглядит дерево, покрашенное в черный
цвет. На металле остались бы хоть какие-нибудь вмятины после бомбежки, а
здесь никаких. Хорошо постарались "восстановители" - мост как
новенький...
Но где же настоящий?
Плотник поднял самолет на большую высоту и тщательно, с нескольких
заходов сфотографировал подозрительный участок местности, не совпадающий
с картой, которой они пользовались.
С карманами, полными шоколада из бортового пайка, явились пилот и
штурман в знакомую лабораторию. Очарованные девушки проявили им пленку
особенно тщательно. И были немало удивлены, когда офицеры обрадовались,
как мальчишки, найдя какой-то холм, не указанный на карте, и ушли такие
счастливые, какими их девушки не видали никогда.
На другой день Плотник снова вывел машину на ненавистный ложный мост.
Затем круто развернулся и спикировал на стожок сена, торчавший рядом с
загадочным холмом, не указанным на старой карте.
Сапожников расхохотался - из стога сена посыпались солдаты.
- Так и есть, - сказал Плотник, выйдя из пике и делая крутой вираж, -
мост спрятан под холмом из фанеры, в ложном стогу сена прячется охрана.
Сейчас мы спикируем на холм, и зенитки...
Он не ошибся. Сноп зенитного огня вырвался навстречу машине.
- Ага! Наступили на больную мозоль! - крикнул Плотник, проделав
противозенитный маневр и уводя машину на новый заход.
Теперь почти не было сомнений, что мост скрывается здесь.
Плотнику хотелось убедиться в этом не только самому, но и убедить
других. Он искал признаков, которые бы точней показали, что холм этот -
искусственное сооружение из фанеры, окрашенной под снег и умело
присыпанной снегом.
День угасал. От деревьев и холмов ложились косые длинные тени.