Страница:
Приехав на ранчо, Тревис узнал, что отец с утра отправился в город, а мать, по своему обыкновению, занималась делами дома. Она встретила его на пороге с кружкой дымящегося кофе.
— Кажется, кофе тебе нужен больше, чем мне, — сказала Дороти сыну, протягивая ему чашку. — Когда ты вернулся?
— Сегодня утром.
— Входи и расскажи, как поездка. Купил кобылу?
— Нам нужно поговорить. — Тревис только сейчас вспомнил, что объяснил свой отъезд предполагаемой покупкой лошади.
— Почему такой мрачный? Что-то случилось? — Она прошла за ним в дом.
— Что сказала тебе Диана Винчестер, когда приезжала сюда?
Дороти замерла от неожиданности.
— Я же просила ее оставить тебя в покое. — Но, решив выяснить, что же он в действительности знал, она спросила: — Что там она тебе наговорила?
— Ты не ответила на мой вопрос, — Тревис не хотел сразу раскрывать все карты, предоставляя матери шанс рассказать правду.
Из кухни доносился стук посуды, это Фелиция занималась уборкой. Дороти взяла Тревиса за руку и увлекла за собой в кабинет.
— Мне хотелось бы знать, что ей от тебя нужно, — произнесла она, усевшись на свое место за столом.
— Я все знаю, мама, — сказал Тревис, поднося чашку ко рту.
— Что именно? — невозмутимо осведомилась Дороти.
— Что моя сестра не умерла.
— Проклятье! Я предупреждала ее, чтобы она оставила мою семью в покое.
— Тебе не кажется, что ей было бы непросто это сделать, ведь она выросла вместе с одной из твоих дочерей.
— Эта девушка не имеет к нам никакого отношения.
— Ее зовут Эми, — уточнил Тревис.
— Мне нет дела до того, как ее зовут. Она не из нашей семьи и никогда к ней не принадлежала. — Дороти всем телом подалась вперед, пронзительно глядя на Тревиса. — И ей никогда не быть среди нас.
— Почему ты отдала ее на воспитание? — Тревис слишком устал, чтобы обращать внимание на угрожающий тон матери.
— Не твоего ума дело.
— Ты считаешь, будет лучше, если я спрошу у отца? — Он откинулся на стул и стал раскачиваться на задних ножках, зная, что это ее раздражает.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, — в первый раз Дороти дрогнула. — Он считает, что ее нет в живых.
— И очевидно, ты и дальше хотела бы держать его в неведении. Готов побиться об заклад: ты готова на все, лишь бы не дать ему узнать правду.
— Что это значит? — насторожилась Дороти. Он промолчал, предоставляя ей самой сделать выводы.
— Так почему ты ее отдала? — повторил свой вопрос Тревис.
— Тебе будет трудно это понять.
— Попробуй объяснить.
— Ты встаешь на сторону совершенно чужого человека и идешь против родной матери? — Не получив ответа, она выпустила в него еще одну стрелу: — Я никогда тебе этого не прощу, Тревис.
— Боюсь, мне придется с этим смириться.
— Ты все хорошо продумал? В этой семье я связующее звено. Без меня оно рассыплется, ты этого хочешь?
Она ждала его реакции, чтобы выбрать направление дальнейшего наступления. Но желаемого эффекта ее выпады не произвели, уж слишком хорошо он был знаком с ее тактикой давления и угроз. Из чувства самосохранения Тревис давно научился скрывать свои чувства.
— Почему всем вам позволительно совершать ошибки, а я должна расплачиваться за свою? — Теперь она пыталась представить себя мученицей.
Мать хорошо играла свою роль, Тревис не мог не отметить этого.
— Нет, мама, тебе не удастся увильнуть от ответа. Мне нужна правда. Если я не узнаю ее от тебя, мне придется искать ее в другом месте.
— Едва ли ты в состоянии понять, что мне пришлось пережить.
— Обещаю, что постараюсь понять.
Тревис наклонился, чтобы взять мать за руку, надеясь ласковым жестом ободрить ее. Но она намеренно отодвинулась и даже положила руки в карманы. Глаза ее светились гневом.
— Даже не пытайся меня задобрить. Я, кажется, ясно объяснила, если ты вынудишь меня рассказать правду, я тебе этого никогда не прощу.
— Но почему ты не хочешь мне ответить и покончить с этим? — Тревис удобнее устроился на стуле, не собираясь ставить в разговоре точку.
— Я была на шестом месяце беременности, когда пришло известие о гибели вашего отца. Ты знаешь, он мог и не ехать во Вьетнам. У него была жена и двое детей. А хуже всего было то, что он почти в самом конце войны вдруг решил идти добровольцем. Как он выражался, его отец и дед сражались за свою страну, и он не мог больше отсиживаться дома.
В детстве Тревис много раз пытался завести с отцом разговор о войне, но Гас неизменно отделывался односложными ответами. И только один раз он раскрыл свою душу. Это произошло, когда Тревису было пятнадцать лет. Стояла середина необычайно суровой даже для их краев зимы. Они с отцом верхом искали отбившихся от стада животных. Неожиданно Гас заговорил о дочери, которая родилась и умерла, когда он был на другом конце света. Тревис не помнил слова отца дословно, но душевная боль и горечь от сознания вины, отчетливо звучавшие в голосе отца, навсегда врезались ему в память.
— По стране катилась волна протестов против войны, — продолжала Дороти, — а твой отец отправился на призывной пункт. Я умоляла его остаться, но он и слушать меня не хотел. Он знал, как тяжело мне придется без него. Жить с его родителями было просто невыносимо. Они постоянно совали нос в наши дела. Гарольд мог явиться в любое время дня и ночи, и ему в голову не приходило стучаться, а когда я работала во дворе, Глэдис не спускала с меня глаз.
Когда они умерли, все восхищались моим мужеством, видя, что я не проронила ни слезинки на их похоронах. И ни одна душа, даже твой отец, не подозревала, что я радовалась долгожданной свободе.
Годы не смягчили остроту ее переживаний и не уменьшили силу чувств. Однако ей не стоило так уж кичиться своим самообладанием. Тревиса ничуть не удивило ее отношение к родителям отца. Дороти Мартелл отличалась болезненным самолюбием и обид не прощала никогда. Неуважения к себе она не терпела, от кого бы оно ни исходило, проявилось ли оно еще в школе со стороны других учеников, или это был банкир, отказавший ей в ссуде на открытие магазина спортивных товаров. Тревис ни на минуту не сомневался, что мать выполнит свою угрозу и по отношению к нему.
— Зачем ты уехала из Джексона, когда узнала, что отца сочли погибшим? — спросил Тревис.
Дороти взяла ручку и стала вертеть ее в руках, собираясь с мыслями, потом постучала ею по блокноту.
— Все три недели после того, как пришло известие, твоя бабушка плакала не переставая. Я тогда чуть не сошла с ума.
— А что она сказала, когда ты собралась уезжать?
— Она умоляла меня остаться. Но дело было не во мне: ей не хотелось отпускать вас. Она говорила, что бог оставил после Гаса детей как память о нем и ей не вынести разлуки. Я же убеждала ее, что мне некоторое время необходимо пожить со своей семьей, и обещала вернуться после рождения ребенка.
Она не могла скрыть самодовольной улыбки.
— Может быть, я не получила такого образования, как она, но все же знала, как не упустить свою выгоду.
— А ты действительно собиралась вернуться?
— Твой отец не оставил мне ничего, — Дороти с досадой отшвырнула ручку. Тревис и не сознавал, что своим вопросом только подлил масла в огонь. — У него был страховой полис, которого едва ли хватило бы на похороны, да еще нас ждали жалкие подачки от правительства. Вот и все. Он все время говорил, что мы не можем позволить себе ничего купить. Еще бы, на что было покупать, не на те же гроши, что платил ему его отец? Мы жили как нищие. Весь доход от ранчо вкладывался в хозяйство. Все было бы ничего, пока Гас оставался жив. С его смертью я оставалась без гроша. Естественно, отец Гаса ни за что не передал бы мне ранчо. Моя единственная сила заключалась в вас, детях. Согласись я остаться, они бы не оценили моей жертвы.
— Давай проясним один момент, — обратился к матери Тревис. — Значит, ты уехала от дедушки и бабушки с единственной целью — заставить их передать тебе долю отца в доходах от ранчо?
— Ну вот, так я и думала. Ты даже не пытаешься меня понять, а уже готов только осуждать.
— Мне жаль, — искренне сказал он. Тревис и действительно сожалел, что не может принять ее сторону, защитить ее, уравновесить чаши весов, на одной из которых были все четверо детей, кому она отдала свою любовь, заботу и внимание, на другой же оставался еще один отвергнутый ребенок.
— Пойми, я не думала о себе, мне надо было защитить вас. Они манили меня назад долей в наследстве.
— Но, возможно, твое положение еще более укрепилось бы, будь у тебя трое детей?
— Я думала об этом. Если бы родился мальчик, я бы его оставила, несмотря на все остальное.
— Что именно?
— Я не могла целиком рассчитывать на Мартеллов. У меня должен был быть в запасе другой план, на тот случай, если бы они решили, что смогут обойтись и без нас. Я прикинула, что мне не так просто будет найти мужчину, согласного взвалить на себя заботу о двух неродных детях, но с тремя мне вообще не на что было надеяться.
Ну вот, все объяснилось очень просто. Судьбу Эми решил ее пол. Никаких эмоций, одна сухая логика.
— Меня поражает, что ты так хладнокровно могла рассуждать сразу же после известия о гибели отца.
— У меня не было времени горевать, я была на шестом месяце.
— А твоя мать, бабушка Харт, знала об Эми? — Тревис почувствовал, что и это имело значение.
— Еще бы. Без нее мне никогда бы с этим не справиться. Она нашла юриста, он все и устроил.
На Тревиса неожиданно навалилась неодолимая усталость. Он приложил руки к лицу, стараясь освободиться от нее.
— Не понимаю, почему тебе так трудно рассказать обо всем отцу? Мне кажется, появление Эми поможет ему сбросить с себя комплекс вины.
— Так вот как ты на это смотришь? Значит, по-твоему, меня волнует реакция отца?
— А разве нет?
— Гас простил бы мне все.
— Так в чем же дело? — снова удивился Тревис.
Дороти встала и подошла к стене, увешанной всевозможными грамотами и свидетельствами, полученными ею за работу в благотворительных и других городских организациях. Глядя на свои награды, она ответила:
— Мне пришлось добиваться своего нынешнего положения долгими годами напряженного труда. Поэтому я не позволю какой-то жалкой неудачнице отнять у меня все это.
— О чем ты говоришь? Как может Эми лишить тебя твоих заслуг?
— Не прикидывайся дурачком, Тревис, — Дороти резко обернулась к сыну. — Ты не хуже меня знаешь, если откроется, что я солгала Гасу, от меня все отвернутся. Твоего отца здесь все считают за святого.
Тревис еще никогда прежде не видел мать такой и предпочел бы не видеть. Эта сторона ее характера оставалась ему неизвестна. Он даже немного растерялся. Он пришел к женщине, которую, как ему казалось, хорошо знал, а перед ним оказался совершенно незнакомый человек.
— Я уверен, когда все узнают, что ты раскаиваешься, они…
— Этому не бывать никогда, а поэтому и говорить больше не о чем! — Дороти вернулась в свое кресло и придвинула его к столу, желая показать, что намерена незамедлительно приступить к работе. — А теперь, если у тебя все, мне бы хотелось заняться делами.
Тревис поднялся и, опершись о стол, заглянул матери в глаза:
— Интересно, а как ты собираешься помешать моему разговору с отцом?
Дороти бросила на него грозный взгляд, который обычно усмирял детей. Как правило, за ним следовала фраза: «Потому что я так сказала». Неподчинение сулило серьезные неприятности.
— Я запрещаю тебе что-либо говорить отцу.
— И ты считаешь, этого достаточно? — Тревис не мог сдержать удивления.
— А ты думал, как эта новость может повлиять на отца?
— Тебе надо было подумать об этом раньше, мама. — Тревис поднялся, считая, что разговор окончен. — Возможно, я был бы на твоей стороне, если бы ты убедила меня, что тебя волнуют не только собственные интересы.
— Почему ты винишь в случившемся только меня?
— А кто же еще в этом виноват?
— Твой отец. Он прекрасно понимал, что его могут убить на этой дурацкой войне, но разве ему пришло в голову позаботиться о семье? Нет, вместо этого он строит из себя героя, а о нас забывает. Как бы я смогла поднять детей на жалкое пособие, которое правительство платит вдовам? Я старалась для тебя и Шэрон.
— Ты никого не забыла?
— Ты еще очень пожалеешь об этом, Тревис, — с угрозой пообещала Дороти, — и она тоже, если посмеет явиться сюда.
Перед глазами Тревиса возникла неподвижная Эми на больничной койке. Жалость и возмущение всколыхнули его душу.
— Если ты попытаешься навредить ей, можешь не сомневаться, весь город узнает, что ты сделала, уж я об этом позабочусь.
— Как ты можешь говорить такое? — Она вскочила, словно подброшенная пружиной. — Где твои родственные чувства? Ты хладнокровно собираешься разрушить жизнь родной матери!
— А как ты могла хладнокровно отдать чужим людям родную дочь?
— Но я же не оставила ее на улице. Я знала, что она попадет в богатую семью. Ее удочерил врач, у них не было недостатка в деньгах. И она была им нужна, а мне — нет. Я поступила так, как считала наиболее разумным. Зачем сейчас ставить мне это в вину?
Тревис не хотел принимать ее доводы, но и ранить отца не мог. Но как же тогда Эми? У нее оставались какие-нибудь права?
— Может быть, Эми не захочет нас знать, когда откроется правда.
— Ты хочешь сказать, она все еще ничего не знает? — Дороти ухватилась за его слова, как утопающий за соломинку.
— Я хотел сначала прояснить ситуацию здесь. — Он подумывал о том, чтобы рассказать матери, какой тяжелой выдалась для Эми прошедшая неделя, но потом понял, что это вряд ли сможет что-нибудь изменить.
— Тревис, не говори ей ничего, — попросила Дороти. — У нее своя налаженная жизнь, а ты можешь все сразу разрушить.
Нет, ему даже не придется ничего делать. Если Эми и дальше будет продолжать такую же жизнь, все для нее может закончиться очень печально. Тревис вдруг осознал, что у него нет выбора, но самое странное, в этом его убедила сама мать, даже не подозревая об этом.
— Ты сама поговоришь с отцом или мне рассказать ему? — Тревис старался говорить как можно мягче.
— Так ты это серьезно? — Она даже отшатнулась от него.
— Извини…
— Ты предпочел ее? Чужого человека родной матери?!
— Речь идет не о выборе.
— Если ты так поступишь, ты мне больше не сын, не желаю больше тебя здесь видеть — никогда!
— Тогда тебе придется сидеть в доме с опущенными шторами, — невозмутимо возразил Тревис. — Отца я бросать не собираюсь. Пока он здесь, я буду с ним рядом.
20
21
— Кажется, кофе тебе нужен больше, чем мне, — сказала Дороти сыну, протягивая ему чашку. — Когда ты вернулся?
— Сегодня утром.
— Входи и расскажи, как поездка. Купил кобылу?
— Нам нужно поговорить. — Тревис только сейчас вспомнил, что объяснил свой отъезд предполагаемой покупкой лошади.
— Почему такой мрачный? Что-то случилось? — Она прошла за ним в дом.
— Что сказала тебе Диана Винчестер, когда приезжала сюда?
Дороти замерла от неожиданности.
— Я же просила ее оставить тебя в покое. — Но, решив выяснить, что же он в действительности знал, она спросила: — Что там она тебе наговорила?
— Ты не ответила на мой вопрос, — Тревис не хотел сразу раскрывать все карты, предоставляя матери шанс рассказать правду.
Из кухни доносился стук посуды, это Фелиция занималась уборкой. Дороти взяла Тревиса за руку и увлекла за собой в кабинет.
— Мне хотелось бы знать, что ей от тебя нужно, — произнесла она, усевшись на свое место за столом.
— Я все знаю, мама, — сказал Тревис, поднося чашку ко рту.
— Что именно? — невозмутимо осведомилась Дороти.
— Что моя сестра не умерла.
— Проклятье! Я предупреждала ее, чтобы она оставила мою семью в покое.
— Тебе не кажется, что ей было бы непросто это сделать, ведь она выросла вместе с одной из твоих дочерей.
— Эта девушка не имеет к нам никакого отношения.
— Ее зовут Эми, — уточнил Тревис.
— Мне нет дела до того, как ее зовут. Она не из нашей семьи и никогда к ней не принадлежала. — Дороти всем телом подалась вперед, пронзительно глядя на Тревиса. — И ей никогда не быть среди нас.
— Почему ты отдала ее на воспитание? — Тревис слишком устал, чтобы обращать внимание на угрожающий тон матери.
— Не твоего ума дело.
— Ты считаешь, будет лучше, если я спрошу у отца? — Он откинулся на стул и стал раскачиваться на задних ножках, зная, что это ее раздражает.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, — в первый раз Дороти дрогнула. — Он считает, что ее нет в живых.
— И очевидно, ты и дальше хотела бы держать его в неведении. Готов побиться об заклад: ты готова на все, лишь бы не дать ему узнать правду.
— Что это значит? — насторожилась Дороти. Он промолчал, предоставляя ей самой сделать выводы.
— Так почему ты ее отдала? — повторил свой вопрос Тревис.
— Тебе будет трудно это понять.
— Попробуй объяснить.
— Ты встаешь на сторону совершенно чужого человека и идешь против родной матери? — Не получив ответа, она выпустила в него еще одну стрелу: — Я никогда тебе этого не прощу, Тревис.
— Боюсь, мне придется с этим смириться.
— Ты все хорошо продумал? В этой семье я связующее звено. Без меня оно рассыплется, ты этого хочешь?
Она ждала его реакции, чтобы выбрать направление дальнейшего наступления. Но желаемого эффекта ее выпады не произвели, уж слишком хорошо он был знаком с ее тактикой давления и угроз. Из чувства самосохранения Тревис давно научился скрывать свои чувства.
— Почему всем вам позволительно совершать ошибки, а я должна расплачиваться за свою? — Теперь она пыталась представить себя мученицей.
Мать хорошо играла свою роль, Тревис не мог не отметить этого.
— Нет, мама, тебе не удастся увильнуть от ответа. Мне нужна правда. Если я не узнаю ее от тебя, мне придется искать ее в другом месте.
— Едва ли ты в состоянии понять, что мне пришлось пережить.
— Обещаю, что постараюсь понять.
Тревис наклонился, чтобы взять мать за руку, надеясь ласковым жестом ободрить ее. Но она намеренно отодвинулась и даже положила руки в карманы. Глаза ее светились гневом.
— Даже не пытайся меня задобрить. Я, кажется, ясно объяснила, если ты вынудишь меня рассказать правду, я тебе этого никогда не прощу.
— Но почему ты не хочешь мне ответить и покончить с этим? — Тревис удобнее устроился на стуле, не собираясь ставить в разговоре точку.
— Я была на шестом месяце беременности, когда пришло известие о гибели вашего отца. Ты знаешь, он мог и не ехать во Вьетнам. У него была жена и двое детей. А хуже всего было то, что он почти в самом конце войны вдруг решил идти добровольцем. Как он выражался, его отец и дед сражались за свою страну, и он не мог больше отсиживаться дома.
В детстве Тревис много раз пытался завести с отцом разговор о войне, но Гас неизменно отделывался односложными ответами. И только один раз он раскрыл свою душу. Это произошло, когда Тревису было пятнадцать лет. Стояла середина необычайно суровой даже для их краев зимы. Они с отцом верхом искали отбившихся от стада животных. Неожиданно Гас заговорил о дочери, которая родилась и умерла, когда он был на другом конце света. Тревис не помнил слова отца дословно, но душевная боль и горечь от сознания вины, отчетливо звучавшие в голосе отца, навсегда врезались ему в память.
— По стране катилась волна протестов против войны, — продолжала Дороти, — а твой отец отправился на призывной пункт. Я умоляла его остаться, но он и слушать меня не хотел. Он знал, как тяжело мне придется без него. Жить с его родителями было просто невыносимо. Они постоянно совали нос в наши дела. Гарольд мог явиться в любое время дня и ночи, и ему в голову не приходило стучаться, а когда я работала во дворе, Глэдис не спускала с меня глаз.
Когда они умерли, все восхищались моим мужеством, видя, что я не проронила ни слезинки на их похоронах. И ни одна душа, даже твой отец, не подозревала, что я радовалась долгожданной свободе.
Годы не смягчили остроту ее переживаний и не уменьшили силу чувств. Однако ей не стоило так уж кичиться своим самообладанием. Тревиса ничуть не удивило ее отношение к родителям отца. Дороти Мартелл отличалась болезненным самолюбием и обид не прощала никогда. Неуважения к себе она не терпела, от кого бы оно ни исходило, проявилось ли оно еще в школе со стороны других учеников, или это был банкир, отказавший ей в ссуде на открытие магазина спортивных товаров. Тревис ни на минуту не сомневался, что мать выполнит свою угрозу и по отношению к нему.
— Зачем ты уехала из Джексона, когда узнала, что отца сочли погибшим? — спросил Тревис.
Дороти взяла ручку и стала вертеть ее в руках, собираясь с мыслями, потом постучала ею по блокноту.
— Все три недели после того, как пришло известие, твоя бабушка плакала не переставая. Я тогда чуть не сошла с ума.
— А что она сказала, когда ты собралась уезжать?
— Она умоляла меня остаться. Но дело было не во мне: ей не хотелось отпускать вас. Она говорила, что бог оставил после Гаса детей как память о нем и ей не вынести разлуки. Я же убеждала ее, что мне некоторое время необходимо пожить со своей семьей, и обещала вернуться после рождения ребенка.
Она не могла скрыть самодовольной улыбки.
— Может быть, я не получила такого образования, как она, но все же знала, как не упустить свою выгоду.
— А ты действительно собиралась вернуться?
— Твой отец не оставил мне ничего, — Дороти с досадой отшвырнула ручку. Тревис и не сознавал, что своим вопросом только подлил масла в огонь. — У него был страховой полис, которого едва ли хватило бы на похороны, да еще нас ждали жалкие подачки от правительства. Вот и все. Он все время говорил, что мы не можем позволить себе ничего купить. Еще бы, на что было покупать, не на те же гроши, что платил ему его отец? Мы жили как нищие. Весь доход от ранчо вкладывался в хозяйство. Все было бы ничего, пока Гас оставался жив. С его смертью я оставалась без гроша. Естественно, отец Гаса ни за что не передал бы мне ранчо. Моя единственная сила заключалась в вас, детях. Согласись я остаться, они бы не оценили моей жертвы.
— Давай проясним один момент, — обратился к матери Тревис. — Значит, ты уехала от дедушки и бабушки с единственной целью — заставить их передать тебе долю отца в доходах от ранчо?
— Ну вот, так я и думала. Ты даже не пытаешься меня понять, а уже готов только осуждать.
— Мне жаль, — искренне сказал он. Тревис и действительно сожалел, что не может принять ее сторону, защитить ее, уравновесить чаши весов, на одной из которых были все четверо детей, кому она отдала свою любовь, заботу и внимание, на другой же оставался еще один отвергнутый ребенок.
— Пойми, я не думала о себе, мне надо было защитить вас. Они манили меня назад долей в наследстве.
— Но, возможно, твое положение еще более укрепилось бы, будь у тебя трое детей?
— Я думала об этом. Если бы родился мальчик, я бы его оставила, несмотря на все остальное.
— Что именно?
— Я не могла целиком рассчитывать на Мартеллов. У меня должен был быть в запасе другой план, на тот случай, если бы они решили, что смогут обойтись и без нас. Я прикинула, что мне не так просто будет найти мужчину, согласного взвалить на себя заботу о двух неродных детях, но с тремя мне вообще не на что было надеяться.
Ну вот, все объяснилось очень просто. Судьбу Эми решил ее пол. Никаких эмоций, одна сухая логика.
— Меня поражает, что ты так хладнокровно могла рассуждать сразу же после известия о гибели отца.
— У меня не было времени горевать, я была на шестом месяце.
— А твоя мать, бабушка Харт, знала об Эми? — Тревис почувствовал, что и это имело значение.
— Еще бы. Без нее мне никогда бы с этим не справиться. Она нашла юриста, он все и устроил.
На Тревиса неожиданно навалилась неодолимая усталость. Он приложил руки к лицу, стараясь освободиться от нее.
— Не понимаю, почему тебе так трудно рассказать обо всем отцу? Мне кажется, появление Эми поможет ему сбросить с себя комплекс вины.
— Так вот как ты на это смотришь? Значит, по-твоему, меня волнует реакция отца?
— А разве нет?
— Гас простил бы мне все.
— Так в чем же дело? — снова удивился Тревис.
Дороти встала и подошла к стене, увешанной всевозможными грамотами и свидетельствами, полученными ею за работу в благотворительных и других городских организациях. Глядя на свои награды, она ответила:
— Мне пришлось добиваться своего нынешнего положения долгими годами напряженного труда. Поэтому я не позволю какой-то жалкой неудачнице отнять у меня все это.
— О чем ты говоришь? Как может Эми лишить тебя твоих заслуг?
— Не прикидывайся дурачком, Тревис, — Дороти резко обернулась к сыну. — Ты не хуже меня знаешь, если откроется, что я солгала Гасу, от меня все отвернутся. Твоего отца здесь все считают за святого.
Тревис еще никогда прежде не видел мать такой и предпочел бы не видеть. Эта сторона ее характера оставалась ему неизвестна. Он даже немного растерялся. Он пришел к женщине, которую, как ему казалось, хорошо знал, а перед ним оказался совершенно незнакомый человек.
— Я уверен, когда все узнают, что ты раскаиваешься, они…
— Этому не бывать никогда, а поэтому и говорить больше не о чем! — Дороти вернулась в свое кресло и придвинула его к столу, желая показать, что намерена незамедлительно приступить к работе. — А теперь, если у тебя все, мне бы хотелось заняться делами.
Тревис поднялся и, опершись о стол, заглянул матери в глаза:
— Интересно, а как ты собираешься помешать моему разговору с отцом?
Дороти бросила на него грозный взгляд, который обычно усмирял детей. Как правило, за ним следовала фраза: «Потому что я так сказала». Неподчинение сулило серьезные неприятности.
— Я запрещаю тебе что-либо говорить отцу.
— И ты считаешь, этого достаточно? — Тревис не мог сдержать удивления.
— А ты думал, как эта новость может повлиять на отца?
— Тебе надо было подумать об этом раньше, мама. — Тревис поднялся, считая, что разговор окончен. — Возможно, я был бы на твоей стороне, если бы ты убедила меня, что тебя волнуют не только собственные интересы.
— Почему ты винишь в случившемся только меня?
— А кто же еще в этом виноват?
— Твой отец. Он прекрасно понимал, что его могут убить на этой дурацкой войне, но разве ему пришло в голову позаботиться о семье? Нет, вместо этого он строит из себя героя, а о нас забывает. Как бы я смогла поднять детей на жалкое пособие, которое правительство платит вдовам? Я старалась для тебя и Шэрон.
— Ты никого не забыла?
— Ты еще очень пожалеешь об этом, Тревис, — с угрозой пообещала Дороти, — и она тоже, если посмеет явиться сюда.
Перед глазами Тревиса возникла неподвижная Эми на больничной койке. Жалость и возмущение всколыхнули его душу.
— Если ты попытаешься навредить ей, можешь не сомневаться, весь город узнает, что ты сделала, уж я об этом позабочусь.
— Как ты можешь говорить такое? — Она вскочила, словно подброшенная пружиной. — Где твои родственные чувства? Ты хладнокровно собираешься разрушить жизнь родной матери!
— А как ты могла хладнокровно отдать чужим людям родную дочь?
— Но я же не оставила ее на улице. Я знала, что она попадет в богатую семью. Ее удочерил врач, у них не было недостатка в деньгах. И она была им нужна, а мне — нет. Я поступила так, как считала наиболее разумным. Зачем сейчас ставить мне это в вину?
Тревис не хотел принимать ее доводы, но и ранить отца не мог. Но как же тогда Эми? У нее оставались какие-нибудь права?
— Может быть, Эми не захочет нас знать, когда откроется правда.
— Ты хочешь сказать, она все еще ничего не знает? — Дороти ухватилась за его слова, как утопающий за соломинку.
— Я хотел сначала прояснить ситуацию здесь. — Он подумывал о том, чтобы рассказать матери, какой тяжелой выдалась для Эми прошедшая неделя, но потом понял, что это вряд ли сможет что-нибудь изменить.
— Тревис, не говори ей ничего, — попросила Дороти. — У нее своя налаженная жизнь, а ты можешь все сразу разрушить.
Нет, ему даже не придется ничего делать. Если Эми и дальше будет продолжать такую же жизнь, все для нее может закончиться очень печально. Тревис вдруг осознал, что у него нет выбора, но самое странное, в этом его убедила сама мать, даже не подозревая об этом.
— Ты сама поговоришь с отцом или мне рассказать ему? — Тревис старался говорить как можно мягче.
— Так ты это серьезно? — Она даже отшатнулась от него.
— Извини…
— Ты предпочел ее? Чужого человека родной матери?!
— Речь идет не о выборе.
— Если ты так поступишь, ты мне больше не сын, не желаю больше тебя здесь видеть — никогда!
— Тогда тебе придется сидеть в доме с опущенными шторами, — невозмутимо возразил Тревис. — Отца я бросать не собираюсь. Пока он здесь, я буду с ним рядом.
20
Тревис отправился в город, чтобы найти отца. В пути он почувствовал, как утомила его роль вершителя судеб. Он для нее явно не годился: слишком тяжелые решения приходилось принимать.
Если он расскажет отцу об Эми, обратного пути не будет. Тревис не знал другого такого человека, как отец, чья жизнь так неразрывно переплеталась с судьбами детей. Он ни за что бы не отвернулся от своего ребенка, как не бросил бы никогда умирать раненое животное.
Тревис решил посетить свой любимый уголок и провести несколько часов наедине с природой. Пусть отец еще немного побудет в счастливом неведении.
Тревис отправился в горы, вздымавшиеся за его домом, там он остановил машину в конце грунтовой дороги и дошел по тропинке до опушки. Через зеленую лужайку протекал ручей, не пересыхавший и в летнюю жару, его питали талые воды от снегов, почти никогда полностью не таявших на отдаленных вершинах.
У ручья лежал растрескавшийся обломок скалы. За многие века вода бессчетное число раз заполняла его поры, замерзала в них; камень крошился, от него отделялся кусок за куском. Постепенно в огромном валуне образовалось подобие кресла с мягкими подлокотниками из лишайников и пружинистым сиденьем из душистых сосновых игл, защищающих от холода камня.
Всякий раз, когда его что-то тревожило, Тревис приезжал сюда, чтобы подумать в одиночестве. Он часто бывал здесь на рассвете, иногда и в закатные часы. Но, покидая этот уголок, неизменно чувствовал покой и умиротворение: груз тревог и забот переставал угнетать его, верное решение приходило как-то само собой.
На этот раз знакомая поляна купалась в лучах щедрого летнего солнца. Сосны кокетливо хвастались нежными молодыми побегами, наполнявшими воздух стойким терпким ароматом. Белочки и бурундучки, потревоженные его вторжением, бросились врассыпную, но через несколько минут вернулись к прерванным занятиям, убедившись в миролюбии гостя.
Тревис погрузился в раздумья. Предстоял нелегкий разговор с отцом и Шэрон. Тревис предпочел бы, чтобы мать сама рассказала обо всем отцу, но никак не Шэрон. Он не хотел, чтобы у сестры сложилось предвзятое мнение. Если бы Эми решилась приехать, Шэрон могла бы стать важным союзником. Когда появилась на свет Эми, она была уже достаточно большой, чтобы помнить, что в доме не появилось обещанного матерью малыша, и у нее могло сохраниться чувство потери.
Солнце уже светило Тревису в спину, тени деревьев удлинились, заметно похолодало. Оставаться дольше не имело смысла.
Он обещал дать матери время для разговора с отцом и очень надеялся, что она использовала эту возможность. Тревис бы с большей охотой рассказал подробности о жизни Эми, но самому открывать отцу всю правду ему не хотелось. Отец заслуживал полновесных объяснений, а дать их могла только мать.
Тревис побрел к машине. Подчиняясь внутреннему порыву, он заехал домой, проверить, нет ли сообщений от Дианы. К его большому разочарованию, никаких сообщений не поступало. Тревис вышел на крыльцо, собираясь снова уехать, и заметил приближающийся автомобиль Гаса. Тревису было достаточно взглянуть на отца, чтобы понять, с чем он приехал.
— Я рад, что застал тебя, — сказал Гас. Тревис спустился вниз и пошел ему навстречу.
— Хочешь, пройдем в дом, я поставлю кофе?
— Да… пожалуй. — Гас снял свою видавшую виды ковбойскую шляпу и забросил ее на сиденье.
Молча отец и сын вошли в дом.
Гас уселся за кухонный стол, а Тревис занялся кофе. Вскоре кухня наполнилась терпким ароматом. Тревис достал из буфета кружки и разлил кофе, добавив сахар в кружку отца.
Гас сделал большой глоток, потом поставил кружку на стол, прикрыл ладонью:
— Может быть, готовить ты и не мастер, но кофе у тебя отменный.
— Мне повезло с учителем, — ответил Тревис. Он выдвинул стул и тоже сел, вытянув вперед ноги. Они могли бы так сидеть, мирно обсуждая виды на урожай, или говорить о погоде или о покупке новой техники, но разлитая в воздухе напряженность отличала этот разговор от других.
— Мне недостает походов с ночевкой, когда мы говорили маме, что уходим искать заблудившихся животных, — внезапно вспомнил Гас. — Нет ничего приятнее, чем выбраться утром из спального мешка и подставить спину солнышку.
— Мы вполне можем наверстать упущенное. — Тревис дорого бы дал, чтобы прогнать печаль, затаившуюся в глазах отца.
— Я не прочь.
Повисло молчание, которое начинало становиться тягостным. Тревис не выдержал:
— Мама тебе рассказала? — Это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Кое-что. — Гас снова отхлебнул кофе. На этот раз он не поставил кружку на стол, а долгим взглядом смотрел на темную поверхность, как будто силился прочитать на ней нужные слова. — Я приехал, чтобы узнать у тебя остальное.
Тревис не был уверен, что может показаться отцу важным, а что — нет, поэтому он начал с самого начала. Он даже сам не подозревал, что из того, что он узнал об Эми, проведя с Дианой несколько дней, может получиться целый рассказ. Тревис рассказал отцу о детстве Эми, о том, как она искала любви и внимания у взявших ее на воспитание людей, но лишь наталкивалась всякий раз на холодную стену равнодушия.
Гас задавал много вопросов, Тревис смог ответить только на некоторые. Но о многом он просто не готов был рассказать, потому что Диана либо сама не знала ответы, либо не хотела делиться с ним тем, что знала.
Тревис не мог сказать Гасу, какого цвета глаза у его дочери. По словам Дианы, у них были похожие улыбки. Он не представлял, застенчивый у нее характер или решительный, нравится ей читать или нет, какую музыку она больше любит, но что важнее всего — он не знал, кто и за что избил ее так, что это едва не стоило ей жизни.
— И что ты об этом думаешь? — спросил Тревис, когда с вопросами было покончено.
— Я никогда не мог понять, почему не в силах забыть об этой крошке, — тихо сказал Гас. — Она была здесь все эти годы. — Он похлопал себя по груди в том месте, где находилось сердце. — Мне казалось, всему виной угрызения совести. Я думал, что она умерла из-за меня…
Боль, звучавшая в голосе отца, пронзила сердце Тревиса. Как же плохо он знал этого человека, хоть и прожил рядом с ним всю жизнь.
— Но ты почти никогда не говорил о ней…
— Я не мог, — покачал головой Гас.
— И что ты хочешь теперь делать?
— Что я хочу, значения не имеет. — Он поднялся и положил пустую кружку в раковину. — Все зависит от Эми. — Гас задумчиво смотрел в окно. — Эми — какое хорошее имя, правда? Когда-то я знал девушку с таким именем. Она была…
Гас взял бумажное полотенце, вытер глаза и высморкался. Когда он снова заговорил, Тревису показалось, что отец разговаривает сам с собой.
— Я знал, что родится девочка, так сразу и сказал Дороти. Мне хотелось назвать ее Дианой в честь греческой богини. В ту ночь, когда мы ее зачали, светила луна необыкновенной красоты. Я такой никогда больше не видел. Мне казалось, и она вырастет необыкновенной. Когда я узнал, что ее нет, часть моей души тоже умерла.
Гас освободился от воспоминаний и обернулся к Тревису.
— Я никогда никому не рассказывал о выборе имени. — Он скомкал бумагу и бросил в корзину. — Как странно, что она выросла с сестрой, которую зовут Диана. Хотя, может, в этом есть какой-то скрытый смысл, высшая воля?
Тревис старался понять, что пришлось пережить отцу, но не мог представить, что может чувствовать отец, лишившийся ребенка.
Почти двадцать шесть лет отец пытался примириться с мыслью о потери дочери. Теперь ему предстояло пережить ложь жены.
— Как ты думаешь, Тревис, она захочет вернуться к нам?
— Не знаю, — искренне ответил Тревис, — ей надо сначала разобраться со своими проблемами.
— А в чем дело? — Гас прислонился к мойке и пристально посмотрел на сына.
Тревис ответил не сразу. Не было смысла притворяться, что у Эми все обстоит благополучно.
— Диана сказала, что разговаривала об Эми с психиатром, у него сложилось мнение, что у нее склонность вредить себе.
— Ты хочешь сказать, она пытается себя убить?
— Не совсем так. Помнишь сына Джека Фейдера, ну того, что постоянно попадал в разные истории.
— Да.
— Вот и с Эми то же самое.
— Я уверен, с этим парнем все было бы в порядке, если бы отец по-дружески поддерживал его, а не хватался за ремень.
— У Эми свои проблемы с приемными родителями, — признался Тревис.
— И все-таки, сынок, я не вижу здесь прямой связи, скажи яснее.
— Эми, словно нарочно, ведет себя так, что это приводит к неприятностям. Иногда ее поступки просто опасны.
— Говори прямо, — попросил отец.
Тревис не знал, как смягчить удар: Гас намеков не понимал.
— Она лечилась от алкоголизма и наркотической зависимости.
Он не стал упоминать об аресте за проституцию, справедливо заключив, что лучше Эми расскажет об этом сама, если сочтет нужным. Самое главное — дать понять Гасу, что она катится вниз и нуждается в их помощи.
В таком городке, как Джексон, наводненном богатой, высокопоставленной публикой, приехавшей отдохнуть и развлечься, алкоголь и наркотики не считались чем-то из ряда вон выходящим, поэтому Гас не слишком бурно отреагировал на слова сына.
— И как она сейчас?
— Диана считает, что с алкоголем и наркотиками покончено, — Тревис колебался, не зная, стоит ли раскрывать отцу всю правду, но с другой стороны, он уже достаточно наслушался лжи. — Есть и другие проблемы, но мне кажется, лучше Эми самой рассказать об этом.
— Как объяснила Диана свое желание разыскать нас?
— Эми нужна настоящая семья — вот ее собственные слова.
— А она не объяснила, почему именно сейчас? — Гас оставался верен себе, пытаясь методично восстановить всю картину.
— Случилось нечто такое, что до крайности испугало ее. Она предпочла найти нас, чем потерять Эми навсегда.
— Твоя мама не хочет ее видеть. — Гас с силой провел ладонью по лицу.
— Знаю, — ответил Тревис.
— Ты говорил с Шэрон?
— Еще нет.
— Нам лучше поспешить, пока мать не опередила нас. Нам понадобится поддержка Шэрон, когда Эми приедет домой.
Тревис почувствовал, что любит отца, как никогда раньше.
— А как же мама?
— Что мама? — спросил Гас, поднимаясь из-за стола.
— Она будет сопротивляться.
— Это не имеет значения, — сказал Гас, направляясь к двери. — То, чего хочет она, больше не играет роли.
У Тревиса возникло чувство, что знакомый и привычный мир не только дал трещину, а безвозвратно разрушен. Как воспримет это Эми, узнав, что была тому причиной?
Если он расскажет отцу об Эми, обратного пути не будет. Тревис не знал другого такого человека, как отец, чья жизнь так неразрывно переплеталась с судьбами детей. Он ни за что бы не отвернулся от своего ребенка, как не бросил бы никогда умирать раненое животное.
Тревис решил посетить свой любимый уголок и провести несколько часов наедине с природой. Пусть отец еще немного побудет в счастливом неведении.
Тревис отправился в горы, вздымавшиеся за его домом, там он остановил машину в конце грунтовой дороги и дошел по тропинке до опушки. Через зеленую лужайку протекал ручей, не пересыхавший и в летнюю жару, его питали талые воды от снегов, почти никогда полностью не таявших на отдаленных вершинах.
У ручья лежал растрескавшийся обломок скалы. За многие века вода бессчетное число раз заполняла его поры, замерзала в них; камень крошился, от него отделялся кусок за куском. Постепенно в огромном валуне образовалось подобие кресла с мягкими подлокотниками из лишайников и пружинистым сиденьем из душистых сосновых игл, защищающих от холода камня.
Всякий раз, когда его что-то тревожило, Тревис приезжал сюда, чтобы подумать в одиночестве. Он часто бывал здесь на рассвете, иногда и в закатные часы. Но, покидая этот уголок, неизменно чувствовал покой и умиротворение: груз тревог и забот переставал угнетать его, верное решение приходило как-то само собой.
На этот раз знакомая поляна купалась в лучах щедрого летнего солнца. Сосны кокетливо хвастались нежными молодыми побегами, наполнявшими воздух стойким терпким ароматом. Белочки и бурундучки, потревоженные его вторжением, бросились врассыпную, но через несколько минут вернулись к прерванным занятиям, убедившись в миролюбии гостя.
Тревис погрузился в раздумья. Предстоял нелегкий разговор с отцом и Шэрон. Тревис предпочел бы, чтобы мать сама рассказала обо всем отцу, но никак не Шэрон. Он не хотел, чтобы у сестры сложилось предвзятое мнение. Если бы Эми решилась приехать, Шэрон могла бы стать важным союзником. Когда появилась на свет Эми, она была уже достаточно большой, чтобы помнить, что в доме не появилось обещанного матерью малыша, и у нее могло сохраниться чувство потери.
Солнце уже светило Тревису в спину, тени деревьев удлинились, заметно похолодало. Оставаться дольше не имело смысла.
Он обещал дать матери время для разговора с отцом и очень надеялся, что она использовала эту возможность. Тревис бы с большей охотой рассказал подробности о жизни Эми, но самому открывать отцу всю правду ему не хотелось. Отец заслуживал полновесных объяснений, а дать их могла только мать.
Тревис побрел к машине. Подчиняясь внутреннему порыву, он заехал домой, проверить, нет ли сообщений от Дианы. К его большому разочарованию, никаких сообщений не поступало. Тревис вышел на крыльцо, собираясь снова уехать, и заметил приближающийся автомобиль Гаса. Тревису было достаточно взглянуть на отца, чтобы понять, с чем он приехал.
— Я рад, что застал тебя, — сказал Гас. Тревис спустился вниз и пошел ему навстречу.
— Хочешь, пройдем в дом, я поставлю кофе?
— Да… пожалуй. — Гас снял свою видавшую виды ковбойскую шляпу и забросил ее на сиденье.
Молча отец и сын вошли в дом.
Гас уселся за кухонный стол, а Тревис занялся кофе. Вскоре кухня наполнилась терпким ароматом. Тревис достал из буфета кружки и разлил кофе, добавив сахар в кружку отца.
Гас сделал большой глоток, потом поставил кружку на стол, прикрыл ладонью:
— Может быть, готовить ты и не мастер, но кофе у тебя отменный.
— Мне повезло с учителем, — ответил Тревис. Он выдвинул стул и тоже сел, вытянув вперед ноги. Они могли бы так сидеть, мирно обсуждая виды на урожай, или говорить о погоде или о покупке новой техники, но разлитая в воздухе напряженность отличала этот разговор от других.
— Мне недостает походов с ночевкой, когда мы говорили маме, что уходим искать заблудившихся животных, — внезапно вспомнил Гас. — Нет ничего приятнее, чем выбраться утром из спального мешка и подставить спину солнышку.
— Мы вполне можем наверстать упущенное. — Тревис дорого бы дал, чтобы прогнать печаль, затаившуюся в глазах отца.
— Я не прочь.
Повисло молчание, которое начинало становиться тягостным. Тревис не выдержал:
— Мама тебе рассказала? — Это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Кое-что. — Гас снова отхлебнул кофе. На этот раз он не поставил кружку на стол, а долгим взглядом смотрел на темную поверхность, как будто силился прочитать на ней нужные слова. — Я приехал, чтобы узнать у тебя остальное.
Тревис не был уверен, что может показаться отцу важным, а что — нет, поэтому он начал с самого начала. Он даже сам не подозревал, что из того, что он узнал об Эми, проведя с Дианой несколько дней, может получиться целый рассказ. Тревис рассказал отцу о детстве Эми, о том, как она искала любви и внимания у взявших ее на воспитание людей, но лишь наталкивалась всякий раз на холодную стену равнодушия.
Гас задавал много вопросов, Тревис смог ответить только на некоторые. Но о многом он просто не готов был рассказать, потому что Диана либо сама не знала ответы, либо не хотела делиться с ним тем, что знала.
Тревис не мог сказать Гасу, какого цвета глаза у его дочери. По словам Дианы, у них были похожие улыбки. Он не представлял, застенчивый у нее характер или решительный, нравится ей читать или нет, какую музыку она больше любит, но что важнее всего — он не знал, кто и за что избил ее так, что это едва не стоило ей жизни.
— И что ты об этом думаешь? — спросил Тревис, когда с вопросами было покончено.
— Я никогда не мог понять, почему не в силах забыть об этой крошке, — тихо сказал Гас. — Она была здесь все эти годы. — Он похлопал себя по груди в том месте, где находилось сердце. — Мне казалось, всему виной угрызения совести. Я думал, что она умерла из-за меня…
Боль, звучавшая в голосе отца, пронзила сердце Тревиса. Как же плохо он знал этого человека, хоть и прожил рядом с ним всю жизнь.
— Но ты почти никогда не говорил о ней…
— Я не мог, — покачал головой Гас.
— И что ты хочешь теперь делать?
— Что я хочу, значения не имеет. — Он поднялся и положил пустую кружку в раковину. — Все зависит от Эми. — Гас задумчиво смотрел в окно. — Эми — какое хорошее имя, правда? Когда-то я знал девушку с таким именем. Она была…
Гас взял бумажное полотенце, вытер глаза и высморкался. Когда он снова заговорил, Тревису показалось, что отец разговаривает сам с собой.
— Я знал, что родится девочка, так сразу и сказал Дороти. Мне хотелось назвать ее Дианой в честь греческой богини. В ту ночь, когда мы ее зачали, светила луна необыкновенной красоты. Я такой никогда больше не видел. Мне казалось, и она вырастет необыкновенной. Когда я узнал, что ее нет, часть моей души тоже умерла.
Гас освободился от воспоминаний и обернулся к Тревису.
— Я никогда никому не рассказывал о выборе имени. — Он скомкал бумагу и бросил в корзину. — Как странно, что она выросла с сестрой, которую зовут Диана. Хотя, может, в этом есть какой-то скрытый смысл, высшая воля?
Тревис старался понять, что пришлось пережить отцу, но не мог представить, что может чувствовать отец, лишившийся ребенка.
Почти двадцать шесть лет отец пытался примириться с мыслью о потери дочери. Теперь ему предстояло пережить ложь жены.
— Как ты думаешь, Тревис, она захочет вернуться к нам?
— Не знаю, — искренне ответил Тревис, — ей надо сначала разобраться со своими проблемами.
— А в чем дело? — Гас прислонился к мойке и пристально посмотрел на сына.
Тревис ответил не сразу. Не было смысла притворяться, что у Эми все обстоит благополучно.
— Диана сказала, что разговаривала об Эми с психиатром, у него сложилось мнение, что у нее склонность вредить себе.
— Ты хочешь сказать, она пытается себя убить?
— Не совсем так. Помнишь сына Джека Фейдера, ну того, что постоянно попадал в разные истории.
— Да.
— Вот и с Эми то же самое.
— Я уверен, с этим парнем все было бы в порядке, если бы отец по-дружески поддерживал его, а не хватался за ремень.
— У Эми свои проблемы с приемными родителями, — признался Тревис.
— И все-таки, сынок, я не вижу здесь прямой связи, скажи яснее.
— Эми, словно нарочно, ведет себя так, что это приводит к неприятностям. Иногда ее поступки просто опасны.
— Говори прямо, — попросил отец.
Тревис не знал, как смягчить удар: Гас намеков не понимал.
— Она лечилась от алкоголизма и наркотической зависимости.
Он не стал упоминать об аресте за проституцию, справедливо заключив, что лучше Эми расскажет об этом сама, если сочтет нужным. Самое главное — дать понять Гасу, что она катится вниз и нуждается в их помощи.
В таком городке, как Джексон, наводненном богатой, высокопоставленной публикой, приехавшей отдохнуть и развлечься, алкоголь и наркотики не считались чем-то из ряда вон выходящим, поэтому Гас не слишком бурно отреагировал на слова сына.
— И как она сейчас?
— Диана считает, что с алкоголем и наркотиками покончено, — Тревис колебался, не зная, стоит ли раскрывать отцу всю правду, но с другой стороны, он уже достаточно наслушался лжи. — Есть и другие проблемы, но мне кажется, лучше Эми самой рассказать об этом.
— Как объяснила Диана свое желание разыскать нас?
— Эми нужна настоящая семья — вот ее собственные слова.
— А она не объяснила, почему именно сейчас? — Гас оставался верен себе, пытаясь методично восстановить всю картину.
— Случилось нечто такое, что до крайности испугало ее. Она предпочла найти нас, чем потерять Эми навсегда.
— Твоя мама не хочет ее видеть. — Гас с силой провел ладонью по лицу.
— Знаю, — ответил Тревис.
— Ты говорил с Шэрон?
— Еще нет.
— Нам лучше поспешить, пока мать не опередила нас. Нам понадобится поддержка Шэрон, когда Эми приедет домой.
Тревис почувствовал, что любит отца, как никогда раньше.
— А как же мама?
— Что мама? — спросил Гас, поднимаясь из-за стола.
— Она будет сопротивляться.
— Это не имеет значения, — сказал Гас, направляясь к двери. — То, чего хочет она, больше не играет роли.
У Тревиса возникло чувство, что знакомый и привычный мир не только дал трещину, а безвозвратно разрушен. Как воспримет это Эми, узнав, что была тому причиной?
21
Диана включила свет, повесила сумочку и с облегчением сбросила туфли. Шел одиннадцатый час ночи, а во рту у нее ничего с обеда не было. Голова раскалывалась, спина ныла, и ноги гудели, но, несмотря на все это, Диана улыбалась. Вечером Эми полностью пришла в себя. Врачи не ожидали, что она так быстро пойдет на поправку. Они даже заговорили о переводе ее через пару дней из отделения интенсивной терапии в обычную палату.