Болгарин Игорь Яковлевич. Адъютант его превосходительства

   — Слушаюсь! — вытянулся адъютант.
   Когда Ковалевский закрыл за собой дверь, Кольцов несколько мгновений раздумывал. Взялся за телефон, строго бросил в трубку:
   — Соедините меня с полковником Щетининым!.. Что?.. Как нет?.. Где он? Почему не знаете?.. Это от командующего! Черт знает что!.. — возмутился Кольцов и резко опустил трубку на рычаг.
   Полковник Щетинин вскоре пришёл к себе в градоначальство. Дежурный положил перед ним рапорт.
   — Что? Происшествия? — с тревогой спросил Щетинин.
   — Ничего особенного, — успокаивающе ответил дежурный. — Вот только от командующего звонили, вас спрашивали.
   — Кто спрашивал? — насторожился Щетинин.
   — Кто — не сказали. Но, видать, начальство. Потому ругались.
   Щетинин взялся за ручку телефона, раздумывая, зачем он мог понадобиться командующему. Но решил, что уж если его превосходительство звонили, да ещё ругались, то лучше поехать в штаб самому.
   — Распорядитесь, пусть подают экипаж. В штаб поеду, — сказал он дежурному со вздохом.
   В известном всему Харькову экипаже с плавно прогибающимися рессорами градоначальник мчался по улицам города в штаб. На облучке, как всегда, сидели солдат-кучер и усатый унтер. Они были словно приклеены плечами друг к другу.
   В штабе в это время шло совещание. В глубоких креслах сидели бригадный генерал Брике и генерал Журуа. Ковалевский стоял у большой карты, докладывал:
   — Новый план главнокомандующего Антона Ивановича Деникина существенно отличается от прежнего, изложенного в известной вам майской директиве, — говорил Ковалевский. — Идея одновременного похода на Москву всех трех армий теперь оставлена. Наступление на Москву будет развивать лишь Добровольческая армия, усиленная конными корпусами Шкуро и Мамонтова. Донская армия генерала Сидорина будет помогать этому наступлению. Кавказской армии генерала Врангеля, по этой новой диспозиции, предстоит сковывать войска красных на моем левом фланге. — Ковалевский показал карандашом на синие стрелы у левого основания гигантской дуги, обозначающей на карте линию фронта. Вершина дуги была обращена в сторону Москвы, а концы её упирались в устье Волги и в Днепр. Зашторив карту, Ковалевский отошёл к своему столу: — Вот таков, в общих чертах, план решающего наступления на Москву. Он учитывает особенности расположения войск красных и их состояние.
   Брике и Журуа удовлетворённо переглянулись. Дверь из внутренних покоев командующего открылась. В кабинет вошёл Кольцов. Он вежливо улыбнулся, его лицо выражало внимание и готовность услужить. Вошедшие следом за Кольцовым двое вестовых внесли подносы, уставленные бутылками, рюмками, бокалами. Был на подносе и зачехлённый кувшин с любимым напитком командующего — глинтвейном. Все это вестовые поставили на низенький столик и тихонько, на цыпочках, вышли.
   Кольцов, поймав нетерпеливый взгляд командующего, тоже удалился.
   — Обстановка в Советской России работает на нас, — продолжил Ковалевский. — Норма выдачи хлеба в Красной Армии сокращена до минимума. Свирепствует тиф. Железные дороги парализованы…
   Донбасс, — улыбнулся Брике с таким видом, будто это рук дело.
   — Совершенно верно, и Донбасса у них теперь нет. А значит, и угля! — Ковалевский, сняв пенсне, принялся его протирать.
   — Мы радуемся вашим успехам, генерал, — воспользовался паузой Брике.
   — Но наши правительственные и деловые круги сейчас больше интересуют, так сказать, практические вопросы, которые являются следствием ваших крупных успехов на фронтах.
   — Какие же?
   — Начнём издалека. Вы, конечно, знаете сумму вашего долга Франции, Англии и США?
   — Примерно, — глуховатым голосом ответил Ковалевский, зачем-то потянулся к перу, обмакнул его в чернила и стал механически чертить какие-то бессмысленные линии.
   — Я вам назову точные цифры, — сказал Брике. — К началу нашей революции долг России союзникам исчислялся суммой тридцать три миллиарда рублей. А сейчас он уже достиг шестидесяти миллиардов.
   — Солидная сумма!.. — безучастно обронил Ковалевский, — что ж… рассчитаемся сполна, господа!
   — Движимые самыми лучшими чувствами, наши правительства намерены облегчить вашу задачу. Наши банки, наши промышленники хотели бы незамедлительно открыть на Украине свои представительства в Киеве, Харькове, Полтаве… в зоне действия вашей армии! — Брике не счёл нужным смягчить прямолинейность сказанного дипломатическими недомолвками.
   — К чему такая спешка, господа? Вот-вот закончатся боевые действия, и тогда… — Ковалевский в свою очередь не скрыл явную уязвленность бестактной торопливостью союзника.
   — Как человек деловой, вы, наверное, знаете, что деньги в обороте — это новые деньги. В данном же случае мы имеем мёртвый, замороженный капитал, — гнул своё англичанин.
   — К тому же, будем откровенны, не хочется допускать, чтобы нас обскакали американцы. А мы располагаем сведениями, что Они в счёт своего займа добиваются концессий положительно на Все железные дороги Украины. И Антон Иванович Деникин не сказал им «нет»! — темпераментно размахивая руками, заговорил Журуа. — А если он скажет «да»? Французские и английские предприниматели окажутся в американском мешке.
   — Теперь вы понимаете, почему мы вынуждены торопиться? — спокойно и деловито заключил эмоциональную тираду француза Брике; правда высказана, теперь можно выслушать соображения.
   Ковалевский несколько мгновений молча смотрел на Брикса, затем произнёс:
   — Мне были обещаны танки. Я неоднократно писал господину Черчиллю, почему мы придаём им такое значение. В Красной Армии с танками не только не умеют бороться, но даже мало кто их видел… Скрытно сконцентрированные на главком участке, танки могут одним только своим внезапным появлением посеять панику в рядах красных и решительно предопределить исход битвы за Москву.
   — О! Это деловой вопрос, — усмехнулся Брике. — Господин Черчилль знал, что вы его зададите. И решил ответить на него делом. — Брике сделал паузу и затем торжественно произнёс: — В Новороссийском порту стоит несколько транспортов с танками. Прибыли и инструкторы. По личному распоряжению военного министра Черчилля все это предназначено вам…
   Журуа сразу же подхватил, сцепив в замок ладони юрких, порхающих рук:
   — Могу добавить, мой генерал, что на подходе к порту ещё несколько кораблей с французским военным имуществом для вас.
   Ковалевский встал, подошёл к столику и размашисто налил в стакан глинтвейна.
   — Сообщите военному министру господину Черчиллю и премьер-министру господину Клемансо, что генеральное наступление назначено на двенадцатое сентября. — И скупым, выражающим сдержанную вежливость жестом пригласил союзников к столику.
   Градоначальник торопливо вошёл в приёмную. Его короткие ножки браво вскидывали туго обтянутый мундиром живот.
   — Здравия желаю, капитан!
   — Здравствуйте, господин полковник! Рад вас видеть, — радушно поздоровался Кольцов.
   — Не ведаете, командующий меня спрашивал? — встав на цыпочки и поглядывая через плечо Кольцова на дверь, почтительно спросил он.
   — Не знаю.
   — Меня не было звонили из штаба, а прохвост-дежурный не узнал кто.
   — Может быть, и командующий. Но у него сейчас совещание с союзниками. Так что, сами понимаете… — Кольцов выразительно развёл руками.
   — Понимаю, понимаю, не до меня. А все же зачем я понадобился? Никак не» додумаюсь, — просительно глядя в глаза адъютанта, гадал полковник Щетинин.
   — Знаете, господин полковник, я, кажется, начинаю догадываться… — сказал Кольцов, и нельзя было понять, то ли он хочет помочь полковнику, то ли стремится поскорее от него отделаться.
   — Нуте-с? Нуте-с? Я вам буду очень благодарен, если подскажете…
   Кольцов благодушным и доверительным жестом слегка обнял округлые плечи градоначальника и отвёл его к окну. Кольцов знал об истовой, неукоснительной исполнительности полковника и строил свой расчёт именно на этой почти слепой готовности выполнить любое распоряжение, лишь бы исходило оно от стоящего выше по служебной лестнице. Ступени этой лестницы давались Щетинину туго, но он их упорно одолевал, робко, с надеждой взирая вверх, где лучезарно сияло генеральское звание, ещё далёкое, но такое желанное, предел всех упований, обетованная вершина. Жажда достичь её любой ценой рождала в глуповатом мозгу полковника даже некоторую изощрённость.
   Кольцов знал, что градоначальник любит подсказки. Вот и сегодня он сразу же почувствовал нетерпение полковника, но с подсказкой не спешил. Нужно помучить Щетинина ожиданием, чтобы он вернее заглотнул наживку.
   Рассеянно и доверительно, словно проговариваясь слегка, но не желая этого обнаружить, Кольцов сказал:
   — По секрету вам скажу, ожидается генеральное наступление… с неотвратимыми по своему значению результатами…
   — Слава тебе, пресвятая богородица? — благоговейно произнёс Щетинин и мелко-мелко перекрестился.
   — Как бы спохватившись, что сказано лишнее, Кольцов замолк.
   — Павел Андреевич! — умоляюще сложил руки на груди градоначальник. — Уважьте, смилуйтесь! Век не забуду. Ну хорошо, не говорите! Намекните. Правда — она круглая, её обойти можно…
   — Ну что ж, ладно, так и быть, — как бы окончательно решился на откровенность Кольцов. — Естественно, предвидится огромная переброска военных грузов, передислокация войск. А с транспортом, извините, из рук плохо. Вагоны — развалюхи, паровозы не ремонтированы, и главное — водить их некому, железнодорожников не хватает. Это уже смахивает на саботаж. Его превосходительство сегодня нервничал.
   — Ах ты господи! Никак до всего руки не доходят! — стал жалостливо сокрушаться градоначальник.
   А Кольцов между тем продолжал:
   — Привезёт машинист или ещё кто из железнодорожников мешок муки в паровозе или пассажира, а транспортная охрана его — в тюрьму! А им только это и надо…
   — Вот прохвосты! Вот что делают! — возмущался градоначальник. — Ну, я им по кажу кузькину мать… Премного благодарен, что предупредили. Я наведу порядок!.. Не смею больше беспокоить. Честь имею!.. — Мелкое рвение, как всегда, нуждается в немедленном действии, и градоначальник, воинственно бряцая шашкой, поспешил из приёмной.
   Начальник тюрьмы поручик Дудицкий сидел у себя в кабинете на столе, мрачный, с отупевшим, опухшим лицом, и сам с собой играл в карты.
   Тут же на столе, рядом с огрызком яблока, — стояла бутылка из-под водки. Раньше, бывало опрокинув рюмку и закусив яблоком, поручик аккуратно припрятывал — бутылку, но потом махнул рукой — надоело. Да и что могло ему грозить?.. Если погонят с должности, то чем скорей, тем лучше для него. Сопьётся он здесь, вконец сопьётся оттого, что роль тюремщика не по нему, его воротит от смрада сараев, от всей этой возни с арестованными, от их ненависти, от их тяжёлых, полных презрения взглядов…
   Подумать только, его, боевого офицера не без заслуг, засунули дьявол знает куда и держат здесь! Два его рапорта с просьбой о переводе остались без ответа. Ну, он им подстроит, он всем им покажет! Кому и что — Дудицкий не ведал, но с пьяной отупелой настойчивостью продолжал кому-то мысленно грозить.
   Потянулся к бутылке, хотел налить рюмку. Все, кончилась божья влага. Повертев перед глазами пустую посудину, Дудицкий запел:
   — Пупсик, мой милый пупсик!..
   Дверь распахнулась, и на пороге вырос фельдфебель. Он испуганно доложил, подрагивая подбородком:
   — Ваше благородие, господин градоначальник прибыли!
   Во дворе, недалеко от ворот, стоял экипаж градоначальника. Сам полковник Щетинин, разминаясь, прохаживался на коротких ножках по булыжному двору, нетерпеливо ожидая начальника тюрьмы.
   Подошёл Дудицкий и попытался встать «смирно» для доклада. Но Щетинин отмахнулся и скомандовал:
   — А ну показывайте, поручик, кто тут сидит!
   Они прошли по двору и возле первого же сарая остановились.
   — Здесь кто? — грозно посмотрел на фельдфебеля Щетинин.
   Фельдфебель торопливо пролистал книгу.
   — За политику которые, ваше высокоблагородие.
   Градоначальник пошёл к следующей двери.
   — А тут?
   — Всякие. А больше жульё.
   — Открывай!
   Завизжала обитая железом дверь. Градоначальник вошёл в сарай, огляделся…
   — Встать! — закричал фельдфебель.
   С нар и с пола нехотя поднялись арестованные, выстроились полукругом. Градоначальник потянул носом, брезгливо поморщился:
   — Ну и вонища у вас тут… хлев…
   — Хуже не бывает, — обронил один из арестованных.
   Градоначальник спросил у него:
   — Фамилия? За что сидишь?
   — Коломийцев моя фамилия.
   — За фармазон арестован, ваше высокоблагородие, — доложил фельдфебель.
   — Это что такое?
   — Медное кольцо за золотое продал.
   — Ишь ты! Шустрый какой! Ну, посиди, посиди, голубчик!.. Ты за что? — ткнул градоначальник пальцем косоглазого парня.
   Тот шмыгнул носом, доложил обходительно:
   — У фраера бочата из скулы принял.
   — Ты что, не русский?
   — Это карманщик, ваше высокоблагородие. Говорит, что часы из кармана у какого-то господина вытащил.
   — Все здесь такие?
   — Так точно.
   Процессия направилась в другой сарай. Здесь среди арестованных находился Кособродов, его помощник Николай, а в стоне стоял Семён Алексеевич.
   — За что посадили? — снова будто завёл пластинку градоначальник.
   — Сами не знаем, — ответил пожилой рабочий. — Деповцы мы, рабочие, значит, из паровозного депо. Кто-то нам листовки какие-то подбросил, шут его знает. У кого при обыске нашли, тех забрали.
   — Сукины сыны! — неизвестно в чей адрес выругался градоначальник. Ткнул пальцем в Николая: — А ты кто?
   — Паровозный кочегар, ваше сиятельство.
   — За что? — возмущённо воззрился на него градоначальник и повторил ещё грознее: — Так за что?..
   — На паровозе пассажира провезли… — недоумевая, ответил тот.
   — Нет, что только делается! — взорвался градоначальник. -
   Паровозы не ремонтированы. Ездить на них некому. А эти здесь Даром казённый хлеб жрут, бока отлеживают! Это же саботаж!
   Выгнать! Немедля выгнать всех железнодорожников. Пусть работают. А кто не захочет работать добровольно, погоним силой.
   Фельдфебель торопливо делал пометки в книге и вопросительно смотрел на Дудицкого. Но тот был чем-то загипнотизирован. Глядя на нары, он подошёл к ним ближе. Там валялась самодельная колода карт.
   — Ваше благородие… — напомнил фельдфебель.
   — Пупсик, гони их всех к чёртовой матери! — с трудом улавливая, что к чему, приказал по-щетинински Дудицкий. Он сунул в карман колоду карт и пошёл вслед за градоначальником.
   В прежние времена средоточием жизни городов были базары. В Харькове базар находился неподалёку от большой церкви Святого Благовещения. Вокруг церковной ограды, как и у Китайгородской стены в Москве, букинисты торговали книгами.
   К одному из таких книжных развалов пришёл Юра. Он выбрал себе несколько книг, и пожилой букинист в пенсне, с седой бородой, перебирая их, шутливо сказал:
   — Есть такое мудрое изречение: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты. Как же можно сказать, кто вы, если друзья у вас — король Людвиг Двенадцатый, капитан Гаттерас, Шерлок Холмс… Кто вы? Помощник Холмса доктор Ватсон? Или герцог де Гиз? — Букинист добродушно рассмеялся и добавил: — Рубль с вас, молодой человек.
   На церковной паперти толпились нищие. В углу, возле церковной ограды, сидя на корточках, что-то жадно ели беспризорные.
   За церковной оградой Юра сел на скамейку и, не обращая внимания на снующих взад и вперёд людей, не в силах сдержать читательского нетерпения, стал перебирать порядком зачитанные книги. У одной вовсе не было обложки, и, как все интересные книги, начиналась она не с первой страницы. И Юра начал читать.
   Внезапно на плечо Юры легла чья-то рука. Он удивлённо поднял голову и ничего не понял: перед ним стоял одетый в какое-то рваньё заросший и сильно измождённый человек и что-то говорил. Быстро шевелились сухие, потрескавшиеся губы, но голоса Юра почему-то не слышал. Он все ещё жил событиями прочитанного… Но вот постепенно мир вокруг ожил, зазвучал, зазвенел.
   — Ты что же, не узнаешь меня? — настойчиво и чуть-чуть обидчиво спрашивал хриплым голосом этот незнакомый человек.
   Юра пристально всмотрелся и с трудом, веря и не веря своим глазам, узнал Семена Алексеевича.
   — Вас… вас выпустили? — тихо спросил Юра, торопливо закрывая книгу.
   — По ошибке. И уже, наверно, спохватились. И уже, наверно, ищут. — Семён Алексеевич затравленно оглянулся, помялся, несколько раз кашлянул и затем, виновато отведя в сторону глаза, глухим голосом спросил: — Денег у тебя не найдётся? Понимаешь, есть хочется. — И улыбнулся своей ясной улыбкой.
   Юра машинально полез в карман, хотя и знал, что денег там нет. Что же делать? Как выручить дорогого ему Семена Алексеевича? Единственный рубль, который у него был, он отдал за книги. Затем Юра бросил мимолётный, сожалеющий взгляд на книги и поспешно поднялся.
   — Вы подождите меня тут. Я сейчас…
   — Ты куда? — насторожённо спросил Семён Алексеевич, но Юра уже исчез в толпе.
   «Куда он мог побежать? — недоумевал Красильников. — Может, за деньгами… или…»
   На всякий случай он отошёл в сторону и стал следить за Юрой. А тот, усиленно работая локтями, уже выбрался из рядов, где торговали всяким поношенным барахлом, и, раскрасневшийся и взъерошенный, предстал перед знакомым букинистом.
   — Я хочу вернуть вам ваши книги! — решительно заявил он.
   — Вы их уже прочли? — несказанно удивился букинист, вздёргивая очки ко лбу.
   Юра отрицательно покачал головой.
   — Так в чем же дело? — продолжал недоумевать букинист, слегка уязвлённый непонятным поступком покупателя.
   Юра молчал — лгать он не мог себя заставить, а сказать правду было нельзя.
   — Ну что ж, — разведя руками, сочувственно произнёс букинист. — Эти книги у меня, сударь, не залежатся. А вы потеряете на этом тридцать копеек. Увы, таковы законы коммерции.
   Юра одну за другой нехотя передал букинисту книги. Последнюю — потрёпанную, без обложки и первых страниц — он на мгновение задержал в руке и слегка погладил её, будто она была новая и он с нею прощался. Это не ускользнуло от всепонимающего старика букиниста. Отсчитывая деньги, он сказал Юре:
   — Знаете что, до следующего воскресенья я задержу эти книгу для вас. И отдам вам не за рубль, а за семьдесят копеек. Не всегда ведь в нашем благородном деле нужно подчиняться жестоким законам коммерции.
   К церковной ограде Юра пришёл без денег. Но с увесистым куском ещё горячей колбасы с гречневой кашей. Но Семена Алексеевича на месте не было. Юра, радостно возбуждённый, что может помочь своему другу, растерянно огляделся по сторонам.
   Голодные и вызывающе-дерзкие беспризорники стали уже выписывать круги вокруг Юры, с вожделением поглядывая на колбасу. И тут снова появился Семён Алексеевич. Он увлёк мальчика в тень церковных служб. Торопливо жуя колбасу и довольно глядя на Юру — все-таки он не обманулся в мальчишке, — Семён Алексеевич тихо объяснил:
   — Понимаешь, я с раннего утра здесь, возле церкви, болтаюсь. В людном месте легче всего прятаться. Вот я и прилепился к нищим… За город бы податься, подальше от казематов, да только в такой робе меня враз возьмут.
   Юра несколько мгновений о чем-то сосредоточенно думал, потом с решительным видом произнёс:
   — Я принесу вам одежду. Я мигом. Боюсь за вас очень.
   — Где ты её возьмёшь? — В голосе Красильникова прозвучало неподдельное сомнение.
   — Достану… Мигом достану… Только вы меня обязательно дождитесь! Ладно?
   Красильников посмотрел на Юру долгим, потеплевшим взглядом и сказал, слегка подсмеиваясь над собой:
   — А куда я в этих лохмотьях денусь?..
   На этот раз Красильникову пришлось ждать долго. Юра разыскал его только под вечер на опустевшем базаре — уже последние, самые неудачливые и самые терпеливые продавцы грубили на ручные тележки нераспроданные за день огурцы, помидоры, белоснежные кочаны капусты и уезжали домой или на постоялые дворы.
   В кустах за забором Красильников снял с себя лохмотья и натянул щегольской офицерский френч без погон, слегка тесноватый в плечах.
   — Тебе не попадёт? — довольно щурясь и вместе с тем озабоченно спросил Красильников, надевая почти новые ботинки.
   — Нет, не попадёт, — уверил его Юра. — У нас много всего.
   Не заметят.
   — Ну а если вдруг заметят, ты уж, пожалуйста, ни слова про то, кому отдал. А то и меня заметут, и тебе достанется. Красильников встал, притопнул ногами так, что из-под подошв взметнулась пыль. — А ботинки в самый раз! — довольно сказал он и протянул Юре руку: — Ну, спасибо тебе, Юрий! Спасибо за выручку! — Семён Алексеевич крепко пожал Юрину руку. — Что я тебе напоследок скажу?! Наш ты пацан. По всем статьям — наш. Беги ты от этих беляков, пока не поздно! Беги! На кой ляд они тебе сдались?!
   И он медленно пошёл с базара, кося глазом на свою одежду, вживаясь в неё. Юра провожал его грустным взглядом.
   Город жил, всем своим обликом подчёркивая деловую преемственность с прошлым. На улицах всюду сновали извозчики. На тротуарах центральной улицы совершали ежедневный бесцельный и ленивый променад местные обыватели. Вывески магазинов, молочных, булочных носили имена Чичкина и Бландова, Прохорова, Корнеева и Филиппова. Пестрели афиши увеселительных заведений и различные объявления граждан. С беспечным видом просматривая их, Семён Алексеевич отыскал одно, выведенное каллиграфическим почерком: «Продаю коллекцию старинных русских монет. Также покупаю и произвожу обмен с господами коллекционерами. Обращаться по адресу: Николаевская, 24, кв. 5. Платонов И. П.» .
   Прочитав это объявление, Семён Алексеевич рассеянно просмотрел ещё и другие и зашагал по улице…
   Вскоре он уже стоял у двери с медной табличкой: «И. П. Платонов-археолог». Постучал. Дверь открыл сам Иван Платонович.
   — Вам кого? — спросил он.
   — Я по объявлению.
   — Войдите.
   Старцев пошёл впереди, Семён Алексеевич — следом, задевая плечами пыльные алебарды, щиты и секиры, висящие на стенах.
   — Антикой интересуетесь или же Русью?
   — Мне нужны две монеты Петра Первого… эти… черт бы их… «солнечник» и двухрублевик! — неуклюже назвал пароль Семён Алексеевич.
   Иван Платонович вскинул голову:
   — Вы?! — тихо спросил он.
   — Да, я — Человек без имени.
   Юра не предполагал, что пропажа обнаружится так быстро. Он сидел на подоконнике с книжкой в руках и с тревогой прислушивался к тому, что делается в соседней комнате. А там вестовой скрипел дверцами шкафа и сокрушённо, как это делают старухи в деревне, ахал и бормотал:
   — Шут его знает, куда он запропастился. Вчерась с утра будто бы я его ещё чистил. Точно помню, коза его возьми, — разговаривал сам с собой обескураженный вестовой.
   — Так куда же он мог деться? — раздражённо спрашивал Кольцов. — Не могли же его украсть!
   — Это точно. Ежели б крали, так этот, мериносовый… — рассудительно объяснял вестовой.
   Потом послышались шаги, и Павел Андреевич вошёл в комету Юры. Окинув взглядом комнату, он обратился к Юре:
   — Ты не видел мой френч, Юра?
   Юра не ответил. Он сделал вид, что очень увлечён чтением.
   — Юра, я тебя спрашиваю?! — громче и настойчивее повторил Кольцов. — Ты не видел мой френч?
   Юра оторвал глаза от книги, поковырял пальцем подоконник нехотя сказал:
   — Видел.
   — Где он?
   Юра, понурив голову, молчал. На лбу его собрались морщинки: он что-то лихорадочно соображал.
   — Ну?
   — Я… я его взял.
   — Как — взял? Куда? — изумлённо переспросил Кольцов.
   Юра поднял голову, посмотрел на Кольцова и опять молча потупился.
   — Юра, может, ты мне все-таки объяснишь?..
   Юра продолжал молчать. Губы у него задрожали.
   — Я… я не могу сказать… я ничего не скажу, — прошептал он прерывающимся голосом.
   Кольцов несколько мгновений молча смотрел на него долгим, выжидающим взглядом, потом резко повернулся, пошёл к выходу. Распахнув дверь, он остановился, с укором бросил через плечо:
   — А я думал, мы — друзья! — И вышел, забыв закрыть за собой дверь. Юра ещё какое-то время крепился, глотая ком, подступающий к горлу.
   Потом по его щекам потекли бессильные, горькие слезы.
   В кабинет Щукина неуклюже вошёл штабс-капитан Гордеев. Остановился у двери, тихо кашлянул.
   — Что? — не поднимая головы, спросил. Щукин.
   — Ваше высокоблагородие, я только что из тюрьмы… ротмистр Волин покончил жизнь самоубийством.
   Щукин резко поднял голову.
   — Написал на стене камеры: «Присягаю богу, это — ошибка». И… ещё…
   — Что?
   Штабс-капитан замялся.
   — Вас обругал… матерно…
   — Подлец!
   Гордеев не собирался уходить. Он держал в руках какие-то бумаги.
   — Что-нибудь ещё? — спросил Щукин.
   — На ваш запрос Казань сообщает… Поручик Волин Алексей Владимирович служил в казанском жандармском управлении, равно как брат его ротмистр Волин Леонид Владимирович… Подтверждают — ротмистр Волин Леонид Владимирович был убит при усмирении студенческих волнений, поручик же Волин в октябре пятнадцатого был откомандирован в Москву. Отзываются о нем с похвалой. Пишут…
   — Это уже не имеет никакого значения, — мрачно процедил сквозь зубы Щукин. — Впрочем… — И он вдруг замер, поражённый предельно простой мыслью: «А что, если это действительно ошибка?.. Если враг — не Волин?.. Если кто-то другой?.. Но ведь это должно означать только одно, что он — Щукин — проиграл эту игру».