Страница:
Само слово "вольность" в лексиконе XVIII в. означало в первую очередь независимость, политическую свободу (т. е. имело некоторое смысловое отличие от слова "свобода"), что также связывает оду с освободительной борьбой Соединенных Штатов против Англии. Говоря об {123} общем содержании оды "Вольность", мы позволим себе некоторую модернизацию терминов и заметим, что Радищев выступает сторонником того аграрного строя, который мы теперь называем американским, или фермерским, путем развития капитализма в сельском хозяйстве. Радищев вскрыл преимущества свободного труда фермеров перед рабским трудом крепостного крестьянина:
"...Дух свободы ниву греет,
Бесслезно поле вмиг тучнеет;
Себе всяк сеет, себе жнет".
Радищев рисует счастливую жизнь свободного землепашца, сравнивая ее с тяжелой долей русского крепостного крестьянина (см. строфы 31, 32, 33-ю). Для свободных "труд - веселье, пот - роса", - пишет А. Н. Радищев, и он твердо верит, что придет время, когда русский крестьянин обретет счастье свободного труда на свободной земле и в свободной стране. Вера поэта в будущее России и русского народа неколебима. Если Рейналь рассматривал распад Российской империи как огромное "счастье", то Радищев видел в этом только первый этап революции, которая увенчается образованием республики, построенной на принципах федерации:
"Из недр развалины огромной,
...............................
Возникнут малые светила;
Незыблемы свои кормила
Украсят дружества венцем
На пользу всех ладью направят..."12
"О день! Избраннейший всех дней!" - восклицал в заключение Радищев, приветствуя время грядущей революции.
Неоднократно обращался к американской тематике Радищев и в тексте "Путешествия из Петербурга в Москву"13, причем в каждом случае обнаруживал хорошую осведомленность и ясное понимание существа дела. Наиболее обстоятельно им был изложен вопрос о свободе печати. "Американския правительства приняли свободу печатания между первейшими законоположениями, вольность гражданскую утверждающими", - писал Радищев и приводил далее характерные выписки из конституционных актов Пенсильвании, Делавэра, {124} Мэриленда и Виргинии, в частности: "Народ имеет право говорить, писать и обнародывать свои мнения; следовательно, свобода печатания никогда не должениствует быть затрудняема" (из конституции Пенсильвании 1776 г., ст. 12 декларации - "объявлении" прав). "Свобода печатания есть наивеличайшая защита свободы государственной" (из конституции Виргинии, ст. 14) и др. 14
Мысли А. Н. Радищева о свободе слова и печати, приводимые им отрывки из конституций отдельных американских штатов представляют огромный интерес. Их значение еще более возрастает, если учесть, что эти отрывки, по всей видимости, являлись первыми официальными американскими конституционными материалами, появившимися на русском языке. Как пример, характеризующий демократический уклад общества в Америке. Радищев приводит случай с видным деятелем войны за независимость Дикинсоном (Пенсильвания), который выступил с открытым опровержением несправедливой критики в его адрес. "Первейший градоначальник области (речь шла о Пенсильвании.- Н.Б.),- писал Радищев, низшел в ристалище, издал в печать свое защищение, оправдался, опроверг доводы своих противников и их устыдил... Се пример для последования, как мстить должно, когда кто кого обвиняет перед светом, печатным сочинением"15.
Прославляя политическую свободу в Соединенных Штатах, Радищев вместе с тем не уклонился от осуждения отрицательных сторон американской действительности. Он гневно критиковал социальную несправедливость, с негодованием отвергал рабство негров и истребление индейцев: "Заклав Индийцов единовремянно, злобствующие Европейцы, проповедники миролюбия во имя бога истины, учители кротости и человеколюбия, к корени яростнаго убийства завоевателей прививают хладнокровное убийство порабощения, приобретением невольников куплею. Сии то нещастныя жертвы знойных берегов Нигера и Сенегала... вздирают обильныя нивы Америки, трудов их гнушающейся. И мы страну опустошения назовем блаженною для того, что поля ея не поросли тернием и нивы их обилуют произращениями разновидными. Назовем блаженною страною, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысящи не имеют надежнаго пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова"16. {125}
При рассмотрении отношения Радищева к Америке приходится сталкиваться с несколько односторонними взглядами. Некоторые авторы концентрируют внимание только на отрицательных моментах в характеристике Радищевым американского общества, а иные, наоборот, склонны преуменьшать значение критических замечаний и выдвигают на первый план лишь положительные оценки Радищевым Американской революции. Не избежал известной односторонности, к сожалению, и такой специалист в этом вопросе, как А. И. Старцев. Он, конечно, хорошо знает об отрицательном отношении Радищева к рабству в Америке и к истреблению индейцев и даже упоминает об основных его замечаниях на этот счет. Однако здесь же он стремится доказать, что эти замечания относятся "к Америке, вне США", то есть прежде всего к странам Латинской Америки. Свою мысль он аргументирует тем, что в литературе XVIII в. существовали две американские темы: новая, связанная с революционной войной за независимость, и старая, традиционная, связанная с завоеванием Америки и истреблением индейцев 17.
Эти соображения имеют известное основание. Можно считать установленным, что осуждение Радищевым рабства и истребления индейцев распространяется не только на США, но и на всю Америку в целом, особенно когда Радищев пишет о сахаре, кофе и красках (т. е. о товарах преимущественно латиноамериканского происхождения), не осушившихся еще от "пота, слез и крови их омывших при их возделании"18. Но в конечном итоге эта точка зрения представляется нам не вполне убедительной. Во-первых, рабство негров и истребление индейцев в Америке, в том числе и в Северной, осуждали выдающиеся деятели русской культуры не только до Радищева (А. П. Сумароков, Н. И. Новиков), но и после него (А. С. Пушкин, Н. Г. Чернышевский и др.), причем совершенно очевидно, что в XIX в. речь шла прежде всего об индейцах и о рабстве в США.
Таким образом, если уже говорить о традиционности, то вряд ли было справедливо отделять точку зрения Радищева от взглядов как его предшественников, так и деятелей русской культуры XIX в. Далее, если быть объективными, то почему мы должны относить все положительные замечания Радищева только к США, а отрицательные главным образом и даже исключительно {126} к Латинской Америке? Разве не правомернее отнести замечания об Америке прежде всего к США (хотя некоторые из них относились, разумеется, и к Латинской Америке), поскольку в конце XVIII в. основное внимание было приковано именно к новой республике в Северной Америке?
Наконец, осуждение рабства негров и истребления индейцев отнюдь не свидетельствует о каком-то недоброжелательстве Радищева к Соединенным Штатам. Наоборот, именно потому, что Радищев столь высоко ценил достижения Американской революции, он с таким гневом осуждал сохранение в новой республике уродливого наследия старого мира.
Подводя итоги, следует вновь подчеркнуть, что было бы ошибочным рассматривать те или иные явления руской культуры и русского освободительного движения только как результат западноевропейского или американского влияния. Но столь же неправильно было бы полагать, что развитие русского общества шло каким-то исключительным, изолированным путем, вне связи с мировым прогрессом. Русское общество в целом, и особенно его передовая часть, не говоря уже о таких деятелях, как Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин или А. Н. Радищев, внимательно следили за развитием революционного движения на Западе и были весьма основательно знакомы с событиями и идеями Американской революции.
Конечно, голос Радищева в XVIII в. не мог еще быть услышан широкими слоями русского народа. Напуганная грозными событиями революции во Франции, Екатерина II заключила его в крепость, а затем сослала в Сибирь. "С жаром и чувствительностью" царица заявила, что Радищев - "бунтовщик хуже Пугачева", и показала при этом своему секретарю А. В. Храповицкому то место, где он хвалит "Франклина как начинщика и себя таким же представляет"19. У истории, однако, свои законы, которые не были подвластны ни царице, ни ее верноподданным. И сейчас, два века спустя, важно уже не то, о чем говорила и писала российская императрица и что беспрекословно выполнялось армией ее штатных и сверхштатных чиновников, а то, о чем думал, писал и мечтал наш замечательный мыслитель, поэт и писатель Александр Николаевич Радищев.
Без преувеличения можно сказать, что по глубине анализа событий и идей Американской революции, бо-{127}гатству мыслей и яркости изложения соответствующие места в оде "Вольность" и "Путешествии из Петербурга в Москву" Радищева могут быть отнесены к наиболее выдающимся откликам современной мировой литературы на Американскую революцию XVIII в. Характерно также, что по важнейшим вопросам освободительного движения А. Н. Радищев занимает последовательную и твердую позицию и находится, выражаясь современным языком, в авангарде мирового прогресса.
ГЛАВА VIII
ПЕРВЫЕ РУССКИЕ ПОДДАННЫЕ
В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ
В XVIII В.
Вопрос о первых русских, побывавших в Соединенных Штатах во второй половине XVIII в., был поставлен мною около 25 лет назад в книге о становлении отношений между Россией и Америкой, опубликованной в 1966 г. Уже в этой работе весьма обстоятельно исследованы архивные и опубликованные источники об американском путешествии Ф. В. Каржавина, приведены материалы о пребывании в США Д. Д. Голицына (А. Смита), Г. X. фон Розенталя (Дж. Роуза), аптекаря из С.-Петербурга Карла Тиля (Киста), З. И. Бобуха и др.
С того времени различные аспекты этой темы неоднократно привлекали внимание исследователей. А. Ф. Долгополов в журнале "Родные дали" за июнь 1976 г. дополнил список участников войны США за независимость именами офицера русской армии Рубенса и путешественника Корзухина 1. Целая серия работ (правда, не всегда достоверных) была посвящена жизни и деятельности Ф. В. Каржавина 2.
В Центральном государственном архиве Военно-Морского Флота СССР (ЦГАВМФ) были выявлены материалы о пребывании в Северной Америке в 17601770 гг. русских моряков, служивших в британском флоте. В 1763-1766 гг., во время службы волонтером на английском фрегате "Ковентри", унтер-лейтенант И. Ф. Сенявин побывал "в Новой Йорке, в Галифаксе, в Филадельфии и Виргинии"3. Между островами Антиги (Антигуа) и Виргинией в 1763-1765 гг. плавал лейтенант И. О. Селифонтов 4, ставший позднее иркутским генерал-губернатором, в ведении которого в XVIII в. были и русские владения на северо-западе Америки. {129} В различных провинциях Северной Америки побывали в то время и другие русские моряки - лейтенант М. Г. Кожухов, мичманы В. И. и С. И. Плещеевы, унтер-лейтенант Я. Т. Карташев, мичманы Петр Козлятев, Лоренц Гзель и др.
Особый интерес представляет путешествие знаменитого русского мореплавателя Ю. Ф. Лисянского, который в 1793-1796 гг. посетил многие города молодой республики, включая Нью-Йорк, Филадельфию, Бостон, высоко отзывался о Б. Франклине и Дж. Вашингтоне, с которым ему, по-видимому, довелось встретиться лично. Лисянский писал в дневнике: "Вашингтон обласкал меня таким образом, что я по гроб жизни моей ему остаться благодарным и всегда сказать, что не было на свете величее мужа сего: простота его жизни и благосклонность в обхождении таковы, что в одно мгновение поражают и удивляют чувства"5.
К сожалению, красочные детали беседы Лисянского с Вашингтоном, приводившиеся в литературе 6, являются, по всей видимости, вымышленными. Ни в бумагах Вашингтона в США, ни в дневнике Лисянского какого-либо конкретного упоминания о беседе русского моряка с президентом США и тем более о ее содержании не обнаружено 7.
Можно лишь предположить, что русский моряк встретился с Вашингтоном в каком-то общественном месте, собрании или на приеме, но никаких конкретных свидетельств об этом, кроме приведенного выше отрывка из дневника самого Лисянского, не сохранилось. Отметим также, что молодой моряк побывал в гостях у многих рядовых американцев, в том числе филадельфийских квакеров, которых он нашел "гораздо ласковее других к чужестранцам, что же касается женского полу, то оный в приветливости не токмо не уступает никакому месту, но даже превосходит многие"8.
Самым важным и примечательным событием в ранних русско-американских контактах остается, однако путешествие в Соединенные Штаты Федора Васильевича Каржавина (1745-1812), которое давно уже привлекало внимание исследователей 9.
Ф. В. Каржавин родился в семье богатого петербургского купца, получил блестящее европейское образование и редкий по разнообразию жизненный опыт, пройдя, как он говорил, "сквозь огонь, воду и землю". Не без некоторых оснований, хотя и с очевидным пре-{130}увеличением, Каржавин писал, что "объехал 3/4 света", и даже считал себя чуть ли "не меньше Кристофора Колумбуса". Судьба оказалась явно несправедливой к этому смелому, разносторонне образованному и способному человеку: в его жизни было слишком много крутых перемен, тяжелых лишений, семейных неурядиц и слишком мало самых обычных, простых человеческих радостей. Явно незаурядный человек, он не мог найти достойного применения своим силам и способностям в крепостной России и вынужден был долгие годы скитаться по разным странам. "Лутче бы было мне быть башмачником, - с горечью писал Ф. В. Каржавин в 1785 г., нежели учиться и терять мою жизнь напрасно"10.
Мотивы, руководившие действиями Каржавина, не всегда можно установить с достаточной уверенностью. Сам он обычно ссылался только на чисто личные обстоятельства. Насколько это было правильно, сказать трудно. Во всяком случае, так было проще, а главное, гораздо безопаснее. "Повинуясь Вашему дозволению, отъехал я в чужие края, - сообщал Ф. В. Каржавин отцу в сентябре 1773 г., - не ради нужд каких, но чтобы Вас единственно оставить в покое"11. Из его автобиографической записки мы узнаем, что, находясь в Париже, Каржавин "вздумал суровость жребия своего облегчить женитьбой в начале 1774 г., но и в брачном состоянии не нашел... истинного спокойствия"12. Девица Ш. Рамбур, хотя и была бедной сиротой, оказалась, судя по переписке, довольно капризной. Скорая размолвка с женой и материальные затруднения заставили Ф. В. Каржавина искать счастья за океаном. Сообщая в мае 1775 г. отцу о своем намерении "ехать прогуляться в Мартинику и в Сан-Доминго" по торговым делам, Каржавин писал: "Хотя я имел заведенные там корреспонденции торгов американских, состоящих в сахарном песке... в хлопчатой бумаге и кофе, однако от глаз далеко и самому лучше побывать"13.
В сентябре 1776 г. Каржавин отправился на остров Мартинику. Началось его большое американское путешествие, продолжавшееся до 1788 г. За это время он несколько раз побывал в Соединенных Штатах. Первый раз - в разгар войны за независимость с мая 1777 г. по 25 января 1780-го, затем, находясь на испанском судне в Нью-Йоркском порту, с 12 мая по 11 июня {131} 1782 года и, наконец, уже после окончания военных действий - с 4 сентября 1784 г. по апрель 1787 г.
Позднее, давая общую оценку своего американского путешествия, Каржавин писал: "Один из наших соотчичей, человек любопытный и знающий, пускается в 1776 г. по океану Атлантическому и, направляя путь свой на юго-запад, выходит на берег в Вест-Индии... оттуда продолжает путь до матерой Америки и возвращается в отечество свое не прежде 1788 года... Сей россиянин есть первый из нашего народа человек, который двенадцатилетнее жительство имел в тех отдаленных странах, и должен был видеть их примечательными глазами..."14.
Достоверность сообщенных Каржавиным сведений вполне подтверждается находящимися среди его бумаг документами, в частности несколькими паспортами, выданными ему различными официальными лицами: французским посланником в США А. Жераром 27 февраля 1779 г., консулом в Массачусетсе Ж. де Вальне 13 марта 1779 г., консулом в Виргинии шевалье д'Анмуром 8 января 1780 г., вице-консулом Виргинии М. Остером 15 апреля 1787 г. и др. 15 Как показала Е. Двойченко-Маркова, содержание автобиографической записки Каржавина хорошо согласуется с американскими материалами, в том числе сообщениями местной печати.
Но если чисто внешняя, хронологическая сторона путешествия Каржавина более или менее установлена и не вызывает особых сомнений, то гораздо сложнее обстоит дело с выяснением мотивов его действия и степени его участия в американских событиях того времени.
"В своей борьбе за независимость американцам помогали представители почти всех европейских наций: француз Лафайет, немец Штейбен, поляк Костюшко и другие... но американским историкам не известен ни один русский, который принимал участие в революционной войне в Америке"16, - отмечает Е. Двойченко-Маркова и стремится показать, что таким русским был Ф. В. Каржавин.
Приехав в Америку, Каржавин оказался в гуще революционных событий. Но какова была его личная роль в этих событиях? Каких политических взглядов он придерживался? На чьей стороне были его симпатии? Ответить на эти вопросы оказалось непросто. "То, что нам известно о политических взглядах Каржавина, - пишет {132} хорошо знакомый с документальными материалами А. И. Старцев, - недостаточно, чтобы характеризовать его как сторонника буржуазной революции". В ряде случаев Каржавин действительно резко отзывался об американском правлении как "неосновательном и безвластном", а оправдываясь перед отцом, напоминал, что "Каржавины никогда Пугачевыми не были". Вместе с тем тот же Старцев не мог не признать, что "заверения Ф. В. Каржавина, сделанные в официальных документах и подцензурных письмах, надо принимать с учетом всех обстоятельств, требовавших от него подтверждения своей благонадежности"17. Верно, конечно, что "Каржавины никогда Пугачевыми не были", но они не были и обычными царскими верноподданными. Не случайно Каржавиных называли семьей вольнодумцев"18. Среди бумаг Ф. В. Каржавина можно встретить текст "Марсельезы", отрывок из запрещенного цензурой его собственного стихотворения, проникнутого ненавистью к "гордым вельможам" и сочувствием к бедным 19. На полях прочитанных им книг - "крамольные" комментарии.
В своих печатных работах он выражал открытое сочувствие порабощенным неграм и индейцам, опубликовал эпитафию Б. Франклина, называл Монтескье "славным законоведцем"20 и т. д. С другой стороны, в письмах к отцу и жене он усиленно подчеркивал коммерческие мотивы своих действий.
Вполне естественно возникает вопрос: если Каржавин проявлял столь значительный интерес к торговым делам, то была ли у него необходимость покидать Россию и отправляться за океан в объятую войной Америку? Неоправданной оказывается в этом случае и его ссора с отцом, который посвятил купеческим делам всю свою жизнь, развернул активную иностранную торговлю и даже представлял правительству специальную записку о расширении "российской коммерции в европейских государствах"21.
Объясняя причины своей поездки с острова Мартиники в США, Каржавин пишет: "...Желая удвоить свой капитал по тогдашним критическим обстоятельствам новоанглицкою торговлею, вступил я в товарищество с одним креолом mr Lassere, отправляющим большое судно в Америку. Положил в него свою сумму и сам на оном судне поехал в 13-е число апреля 1777 г."22.
Что представляла собой эта "новоанглицкая торгов-{133}ля", в которой принял участие Каржавин? Ее характер вряд ли может вызывать особые сомнения: остров Мартиника превратился в то время в важную базу снабжения восставших колонистов. Правда, в письмах к отцу Ф. В. Каржавин приводил перечень довольно "безобидных" товаров (вино, патока, соль), но вместе с тем сообщал, что отправляемый корабль вооружен и что сам он уполномочен судовладельцем "быть на оном корабле военноначальным человеком". Принятые меры предосторожности оказались, как показали дальнейшие события, совсем не лишними. "Мы были, - писал Каржавин, - поневоле в сражении между англицким капером и филадельфийским полукупцом-полукапером, где и бот свой мы потеряли"23. Опасное предприятие окончилось в конце концов благополучно. В густом тумане корабль, на котором находился Каржавин, сумел ускользнуть от английского фрегата и пристать к виргинским берегам. Этот факт подтверждается сообщением "Виргиния газетт" от 16 мая 1777 г. о прибытии корабля с острова Мартиника с грузом пороха, оружия (!), соли и т. д. 24 Наконец, из дневника Ф. В. Каржавина за 1777-1778 гг. стало известно, что на борту "имелось более бочонков пороху, чем подобало для припасов купеческого корабля". Таким образом, цель плавания становится очевидной 25. К тому же вскоре после прибытия бригантины "Ле Жантий" на реку Джеймс "напротив Вильямсберга" "российский офицер" направил письмо президенту Континентального конгресса Джону Хэнкоку, предлагая "ему свои услуги как переводчик и толмач", но ответа не получил 26. К тому времени было уже ясно, что русские войска в Америку посланы не будут, и знание русского языка стало совершенно бесполезным. Каржавин оказался в Соединенных Штатах в трудном положении. Без знания языка, без денег и в окружении лиц, не отличавшихся элементарной честностью.
Касаясь своего пребывания в Виргинии, Каржавин отмечал, что он занимался торговлей в различных городах и селениях в течение 22 месяцев. Используя американские источники, Е. Двойченко-Маркова обратила внимание на то, что он был связан с капитаном Лапортом (в 1779 г. жил в его доме в Вильямсберге) и, возможно, принимал участие в создании по инициативе последнего французской военной части из жителей Мартиники и Сан-Доминго 27.
Обратное путешествие Каржавина сложилось крайне неудачно. "При самом выезде из Виргинии в феврале 1779 г." корабль с "богатым грузом" был захвачен англичанами. "Думая сыскать помощь в Бостоне, исполнен русским неунывающим духом", Каржавин, "к удивлению всех знакомых", пешком пустился в далекий путь "с сумою на плечах". В 23 дня "с паспортом министра и консулей французских" добрался до Бостона. Впрочем, никакого успеха в своем деле ему достичь не удалось, и он был вынужден возвратиться в Филадельфию, "претерпев величайшую нужду, быв два дня слеп от преломления солнечных лучей на снегом покрытых полях и в опасности как от англичан, так и от самих американцев"28.
Выразительно описывая злоключения своего американского путешествия, Каржавин необычайно скуп в политических оценках. В его бумагах нет каких-либо прямых свидетельств о симпатиях к восставшим и тем более об участии в военных действиях. Тем не менее отдельные случайные замечания, сделанные попутно или даже между строк, позволяют судить о его отношении к борьбе американцев за свободу и независимость. Касаясь своего пребывания в Америке, Каржавин с горечью писал жене: "Я потерял три года, 2 корабля и все, что имел в Новой Англии, более 20 раз в течение этого времени я рисковал жизнью... и впереди мне не видно исхода из этого тяжелого положения; из-за чего все это? Все из-за одного рокового "нет", сказанного той, которая хотела быть девицей Лами (фамилия, под которой Ф. В. Каржавин жил во Франции) и не согласилась сделаться мадам Каржавиной. Но прочь все гордые мечты о счастье! Помни, бедняк Лами, что ты надолго потерял ее гордое сердце, что ты больше ничего, как несчастный аптекарь, и вари свои лекарства для храбрых людей, которые отомстят твоим врагам, англичанам, за твое разорение..."29.
Итак, оказывается, для Каржавина англичане - враги, а американцы храбрые солдаты, для которых он, используя свои медицинские знания, варит лекарства. Вполне определенный вывод о симпатиях Каржавина можно сделать и на основании его осторожной автобиографической записки, в которой о событиях в Виргинии 1779 г. сообщалось следующее: "...Англичане, под водительством Годриджа (речь идет о виргинском лоялисте Джоне Гудриче.- Н. Б.), прибыли {135} в Шеспековую губу (т. е. Чесапикский залив. - Н. Б.) и поднялись по всем рекам на грабеж и разорение". Далее мы узнаем, что Каржавин помогал французскому купцу Венелю "отвести водою товар в дальние леса, где мы скрывались до тех пор, пока уехал неприятель"30.
Оказавшись в Соединенных Штатах уже после войны, Каржавин вновь обосновался в Виргинии (сначала в Смитфилде, а затем "в столице виргинской" - городе Вильямсберге). "Напоследок, пробравшись до Виргинии, докторствовал там, купечествовал и был переводчиком языка англо-американского при канцелярии консульства французского", - писал об этом периоде своей жизни Каржавин в биографической заметке, помещенной в виде учебного перевода в одном из специальных филологических сочинений 31. Здесь он имел все возможности восстановить и расширить свои связи с деятелями американского просвещения, и прежде всего с Карло Беллини. Знаменательно, что одну из своих книг, опубликованную в 1789 г., Каржавин посвятил "г-ну К. Беллини, профессору Вильямсбергского университета в Виргинии"32. В своем посвящении он призвал К. Беллини "принять эти строки как знак близкой связи, существующей между сторонниками истинной веры (букв. vrais croyans), несмотря на разделяющие их безбрежные моря". (Как Каржавин, так и Беллини были масонами.)
Позднее Ф. В. Каржавин решительно отвергал обвинение в сочувствии идеям "свободы и равенства". Известно, например, что в письме к жене от 27 апреля 1797 г. из С.-Петербурга он специально подчеркивал: "Я не знаю, почему мадам нравится приписывать мне сочувствие свободе и равенству; если бы это было так, я бы никогда не покинул Америки; я мог там стать профессором подобно г-ну Беллини, и все меня там знали и любили"33.
"...Дух свободы ниву греет,
Бесслезно поле вмиг тучнеет;
Себе всяк сеет, себе жнет".
Радищев рисует счастливую жизнь свободного землепашца, сравнивая ее с тяжелой долей русского крепостного крестьянина (см. строфы 31, 32, 33-ю). Для свободных "труд - веселье, пот - роса", - пишет А. Н. Радищев, и он твердо верит, что придет время, когда русский крестьянин обретет счастье свободного труда на свободной земле и в свободной стране. Вера поэта в будущее России и русского народа неколебима. Если Рейналь рассматривал распад Российской империи как огромное "счастье", то Радищев видел в этом только первый этап революции, которая увенчается образованием республики, построенной на принципах федерации:
"Из недр развалины огромной,
...............................
Возникнут малые светила;
Незыблемы свои кормила
Украсят дружества венцем
На пользу всех ладью направят..."12
"О день! Избраннейший всех дней!" - восклицал в заключение Радищев, приветствуя время грядущей революции.
Неоднократно обращался к американской тематике Радищев и в тексте "Путешествия из Петербурга в Москву"13, причем в каждом случае обнаруживал хорошую осведомленность и ясное понимание существа дела. Наиболее обстоятельно им был изложен вопрос о свободе печати. "Американския правительства приняли свободу печатания между первейшими законоположениями, вольность гражданскую утверждающими", - писал Радищев и приводил далее характерные выписки из конституционных актов Пенсильвании, Делавэра, {124} Мэриленда и Виргинии, в частности: "Народ имеет право говорить, писать и обнародывать свои мнения; следовательно, свобода печатания никогда не должениствует быть затрудняема" (из конституции Пенсильвании 1776 г., ст. 12 декларации - "объявлении" прав). "Свобода печатания есть наивеличайшая защита свободы государственной" (из конституции Виргинии, ст. 14) и др. 14
Мысли А. Н. Радищева о свободе слова и печати, приводимые им отрывки из конституций отдельных американских штатов представляют огромный интерес. Их значение еще более возрастает, если учесть, что эти отрывки, по всей видимости, являлись первыми официальными американскими конституционными материалами, появившимися на русском языке. Как пример, характеризующий демократический уклад общества в Америке. Радищев приводит случай с видным деятелем войны за независимость Дикинсоном (Пенсильвания), который выступил с открытым опровержением несправедливой критики в его адрес. "Первейший градоначальник области (речь шла о Пенсильвании.- Н.Б.),- писал Радищев, низшел в ристалище, издал в печать свое защищение, оправдался, опроверг доводы своих противников и их устыдил... Се пример для последования, как мстить должно, когда кто кого обвиняет перед светом, печатным сочинением"15.
Прославляя политическую свободу в Соединенных Штатах, Радищев вместе с тем не уклонился от осуждения отрицательных сторон американской действительности. Он гневно критиковал социальную несправедливость, с негодованием отвергал рабство негров и истребление индейцев: "Заклав Индийцов единовремянно, злобствующие Европейцы, проповедники миролюбия во имя бога истины, учители кротости и человеколюбия, к корени яростнаго убийства завоевателей прививают хладнокровное убийство порабощения, приобретением невольников куплею. Сии то нещастныя жертвы знойных берегов Нигера и Сенегала... вздирают обильныя нивы Америки, трудов их гнушающейся. И мы страну опустошения назовем блаженною для того, что поля ея не поросли тернием и нивы их обилуют произращениями разновидными. Назовем блаженною страною, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысящи не имеют надежнаго пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова"16. {125}
При рассмотрении отношения Радищева к Америке приходится сталкиваться с несколько односторонними взглядами. Некоторые авторы концентрируют внимание только на отрицательных моментах в характеристике Радищевым американского общества, а иные, наоборот, склонны преуменьшать значение критических замечаний и выдвигают на первый план лишь положительные оценки Радищевым Американской революции. Не избежал известной односторонности, к сожалению, и такой специалист в этом вопросе, как А. И. Старцев. Он, конечно, хорошо знает об отрицательном отношении Радищева к рабству в Америке и к истреблению индейцев и даже упоминает об основных его замечаниях на этот счет. Однако здесь же он стремится доказать, что эти замечания относятся "к Америке, вне США", то есть прежде всего к странам Латинской Америки. Свою мысль он аргументирует тем, что в литературе XVIII в. существовали две американские темы: новая, связанная с революционной войной за независимость, и старая, традиционная, связанная с завоеванием Америки и истреблением индейцев 17.
Эти соображения имеют известное основание. Можно считать установленным, что осуждение Радищевым рабства и истребления индейцев распространяется не только на США, но и на всю Америку в целом, особенно когда Радищев пишет о сахаре, кофе и красках (т. е. о товарах преимущественно латиноамериканского происхождения), не осушившихся еще от "пота, слез и крови их омывших при их возделании"18. Но в конечном итоге эта точка зрения представляется нам не вполне убедительной. Во-первых, рабство негров и истребление индейцев в Америке, в том числе и в Северной, осуждали выдающиеся деятели русской культуры не только до Радищева (А. П. Сумароков, Н. И. Новиков), но и после него (А. С. Пушкин, Н. Г. Чернышевский и др.), причем совершенно очевидно, что в XIX в. речь шла прежде всего об индейцах и о рабстве в США.
Таким образом, если уже говорить о традиционности, то вряд ли было справедливо отделять точку зрения Радищева от взглядов как его предшественников, так и деятелей русской культуры XIX в. Далее, если быть объективными, то почему мы должны относить все положительные замечания Радищева только к США, а отрицательные главным образом и даже исключительно {126} к Латинской Америке? Разве не правомернее отнести замечания об Америке прежде всего к США (хотя некоторые из них относились, разумеется, и к Латинской Америке), поскольку в конце XVIII в. основное внимание было приковано именно к новой республике в Северной Америке?
Наконец, осуждение рабства негров и истребления индейцев отнюдь не свидетельствует о каком-то недоброжелательстве Радищева к Соединенным Штатам. Наоборот, именно потому, что Радищев столь высоко ценил достижения Американской революции, он с таким гневом осуждал сохранение в новой республике уродливого наследия старого мира.
Подводя итоги, следует вновь подчеркнуть, что было бы ошибочным рассматривать те или иные явления руской культуры и русского освободительного движения только как результат западноевропейского или американского влияния. Но столь же неправильно было бы полагать, что развитие русского общества шло каким-то исключительным, изолированным путем, вне связи с мировым прогрессом. Русское общество в целом, и особенно его передовая часть, не говоря уже о таких деятелях, как Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин или А. Н. Радищев, внимательно следили за развитием революционного движения на Западе и были весьма основательно знакомы с событиями и идеями Американской революции.
Конечно, голос Радищева в XVIII в. не мог еще быть услышан широкими слоями русского народа. Напуганная грозными событиями революции во Франции, Екатерина II заключила его в крепость, а затем сослала в Сибирь. "С жаром и чувствительностью" царица заявила, что Радищев - "бунтовщик хуже Пугачева", и показала при этом своему секретарю А. В. Храповицкому то место, где он хвалит "Франклина как начинщика и себя таким же представляет"19. У истории, однако, свои законы, которые не были подвластны ни царице, ни ее верноподданным. И сейчас, два века спустя, важно уже не то, о чем говорила и писала российская императрица и что беспрекословно выполнялось армией ее штатных и сверхштатных чиновников, а то, о чем думал, писал и мечтал наш замечательный мыслитель, поэт и писатель Александр Николаевич Радищев.
Без преувеличения можно сказать, что по глубине анализа событий и идей Американской революции, бо-{127}гатству мыслей и яркости изложения соответствующие места в оде "Вольность" и "Путешествии из Петербурга в Москву" Радищева могут быть отнесены к наиболее выдающимся откликам современной мировой литературы на Американскую революцию XVIII в. Характерно также, что по важнейшим вопросам освободительного движения А. Н. Радищев занимает последовательную и твердую позицию и находится, выражаясь современным языком, в авангарде мирового прогресса.
ГЛАВА VIII
ПЕРВЫЕ РУССКИЕ ПОДДАННЫЕ
В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ
В XVIII В.
Вопрос о первых русских, побывавших в Соединенных Штатах во второй половине XVIII в., был поставлен мною около 25 лет назад в книге о становлении отношений между Россией и Америкой, опубликованной в 1966 г. Уже в этой работе весьма обстоятельно исследованы архивные и опубликованные источники об американском путешествии Ф. В. Каржавина, приведены материалы о пребывании в США Д. Д. Голицына (А. Смита), Г. X. фон Розенталя (Дж. Роуза), аптекаря из С.-Петербурга Карла Тиля (Киста), З. И. Бобуха и др.
С того времени различные аспекты этой темы неоднократно привлекали внимание исследователей. А. Ф. Долгополов в журнале "Родные дали" за июнь 1976 г. дополнил список участников войны США за независимость именами офицера русской армии Рубенса и путешественника Корзухина 1. Целая серия работ (правда, не всегда достоверных) была посвящена жизни и деятельности Ф. В. Каржавина 2.
В Центральном государственном архиве Военно-Морского Флота СССР (ЦГАВМФ) были выявлены материалы о пребывании в Северной Америке в 17601770 гг. русских моряков, служивших в британском флоте. В 1763-1766 гг., во время службы волонтером на английском фрегате "Ковентри", унтер-лейтенант И. Ф. Сенявин побывал "в Новой Йорке, в Галифаксе, в Филадельфии и Виргинии"3. Между островами Антиги (Антигуа) и Виргинией в 1763-1765 гг. плавал лейтенант И. О. Селифонтов 4, ставший позднее иркутским генерал-губернатором, в ведении которого в XVIII в. были и русские владения на северо-западе Америки. {129} В различных провинциях Северной Америки побывали в то время и другие русские моряки - лейтенант М. Г. Кожухов, мичманы В. И. и С. И. Плещеевы, унтер-лейтенант Я. Т. Карташев, мичманы Петр Козлятев, Лоренц Гзель и др.
Особый интерес представляет путешествие знаменитого русского мореплавателя Ю. Ф. Лисянского, который в 1793-1796 гг. посетил многие города молодой республики, включая Нью-Йорк, Филадельфию, Бостон, высоко отзывался о Б. Франклине и Дж. Вашингтоне, с которым ему, по-видимому, довелось встретиться лично. Лисянский писал в дневнике: "Вашингтон обласкал меня таким образом, что я по гроб жизни моей ему остаться благодарным и всегда сказать, что не было на свете величее мужа сего: простота его жизни и благосклонность в обхождении таковы, что в одно мгновение поражают и удивляют чувства"5.
К сожалению, красочные детали беседы Лисянского с Вашингтоном, приводившиеся в литературе 6, являются, по всей видимости, вымышленными. Ни в бумагах Вашингтона в США, ни в дневнике Лисянского какого-либо конкретного упоминания о беседе русского моряка с президентом США и тем более о ее содержании не обнаружено 7.
Можно лишь предположить, что русский моряк встретился с Вашингтоном в каком-то общественном месте, собрании или на приеме, но никаких конкретных свидетельств об этом, кроме приведенного выше отрывка из дневника самого Лисянского, не сохранилось. Отметим также, что молодой моряк побывал в гостях у многих рядовых американцев, в том числе филадельфийских квакеров, которых он нашел "гораздо ласковее других к чужестранцам, что же касается женского полу, то оный в приветливости не токмо не уступает никакому месту, но даже превосходит многие"8.
Самым важным и примечательным событием в ранних русско-американских контактах остается, однако путешествие в Соединенные Штаты Федора Васильевича Каржавина (1745-1812), которое давно уже привлекало внимание исследователей 9.
Ф. В. Каржавин родился в семье богатого петербургского купца, получил блестящее европейское образование и редкий по разнообразию жизненный опыт, пройдя, как он говорил, "сквозь огонь, воду и землю". Не без некоторых оснований, хотя и с очевидным пре-{130}увеличением, Каржавин писал, что "объехал 3/4 света", и даже считал себя чуть ли "не меньше Кристофора Колумбуса". Судьба оказалась явно несправедливой к этому смелому, разносторонне образованному и способному человеку: в его жизни было слишком много крутых перемен, тяжелых лишений, семейных неурядиц и слишком мало самых обычных, простых человеческих радостей. Явно незаурядный человек, он не мог найти достойного применения своим силам и способностям в крепостной России и вынужден был долгие годы скитаться по разным странам. "Лутче бы было мне быть башмачником, - с горечью писал Ф. В. Каржавин в 1785 г., нежели учиться и терять мою жизнь напрасно"10.
Мотивы, руководившие действиями Каржавина, не всегда можно установить с достаточной уверенностью. Сам он обычно ссылался только на чисто личные обстоятельства. Насколько это было правильно, сказать трудно. Во всяком случае, так было проще, а главное, гораздо безопаснее. "Повинуясь Вашему дозволению, отъехал я в чужие края, - сообщал Ф. В. Каржавин отцу в сентябре 1773 г., - не ради нужд каких, но чтобы Вас единственно оставить в покое"11. Из его автобиографической записки мы узнаем, что, находясь в Париже, Каржавин "вздумал суровость жребия своего облегчить женитьбой в начале 1774 г., но и в брачном состоянии не нашел... истинного спокойствия"12. Девица Ш. Рамбур, хотя и была бедной сиротой, оказалась, судя по переписке, довольно капризной. Скорая размолвка с женой и материальные затруднения заставили Ф. В. Каржавина искать счастья за океаном. Сообщая в мае 1775 г. отцу о своем намерении "ехать прогуляться в Мартинику и в Сан-Доминго" по торговым делам, Каржавин писал: "Хотя я имел заведенные там корреспонденции торгов американских, состоящих в сахарном песке... в хлопчатой бумаге и кофе, однако от глаз далеко и самому лучше побывать"13.
В сентябре 1776 г. Каржавин отправился на остров Мартинику. Началось его большое американское путешествие, продолжавшееся до 1788 г. За это время он несколько раз побывал в Соединенных Штатах. Первый раз - в разгар войны за независимость с мая 1777 г. по 25 января 1780-го, затем, находясь на испанском судне в Нью-Йоркском порту, с 12 мая по 11 июня {131} 1782 года и, наконец, уже после окончания военных действий - с 4 сентября 1784 г. по апрель 1787 г.
Позднее, давая общую оценку своего американского путешествия, Каржавин писал: "Один из наших соотчичей, человек любопытный и знающий, пускается в 1776 г. по океану Атлантическому и, направляя путь свой на юго-запад, выходит на берег в Вест-Индии... оттуда продолжает путь до матерой Америки и возвращается в отечество свое не прежде 1788 года... Сей россиянин есть первый из нашего народа человек, который двенадцатилетнее жительство имел в тех отдаленных странах, и должен был видеть их примечательными глазами..."14.
Достоверность сообщенных Каржавиным сведений вполне подтверждается находящимися среди его бумаг документами, в частности несколькими паспортами, выданными ему различными официальными лицами: французским посланником в США А. Жераром 27 февраля 1779 г., консулом в Массачусетсе Ж. де Вальне 13 марта 1779 г., консулом в Виргинии шевалье д'Анмуром 8 января 1780 г., вице-консулом Виргинии М. Остером 15 апреля 1787 г. и др. 15 Как показала Е. Двойченко-Маркова, содержание автобиографической записки Каржавина хорошо согласуется с американскими материалами, в том числе сообщениями местной печати.
Но если чисто внешняя, хронологическая сторона путешествия Каржавина более или менее установлена и не вызывает особых сомнений, то гораздо сложнее обстоит дело с выяснением мотивов его действия и степени его участия в американских событиях того времени.
"В своей борьбе за независимость американцам помогали представители почти всех европейских наций: француз Лафайет, немец Штейбен, поляк Костюшко и другие... но американским историкам не известен ни один русский, который принимал участие в революционной войне в Америке"16, - отмечает Е. Двойченко-Маркова и стремится показать, что таким русским был Ф. В. Каржавин.
Приехав в Америку, Каржавин оказался в гуще революционных событий. Но какова была его личная роль в этих событиях? Каких политических взглядов он придерживался? На чьей стороне были его симпатии? Ответить на эти вопросы оказалось непросто. "То, что нам известно о политических взглядах Каржавина, - пишет {132} хорошо знакомый с документальными материалами А. И. Старцев, - недостаточно, чтобы характеризовать его как сторонника буржуазной революции". В ряде случаев Каржавин действительно резко отзывался об американском правлении как "неосновательном и безвластном", а оправдываясь перед отцом, напоминал, что "Каржавины никогда Пугачевыми не были". Вместе с тем тот же Старцев не мог не признать, что "заверения Ф. В. Каржавина, сделанные в официальных документах и подцензурных письмах, надо принимать с учетом всех обстоятельств, требовавших от него подтверждения своей благонадежности"17. Верно, конечно, что "Каржавины никогда Пугачевыми не были", но они не были и обычными царскими верноподданными. Не случайно Каржавиных называли семьей вольнодумцев"18. Среди бумаг Ф. В. Каржавина можно встретить текст "Марсельезы", отрывок из запрещенного цензурой его собственного стихотворения, проникнутого ненавистью к "гордым вельможам" и сочувствием к бедным 19. На полях прочитанных им книг - "крамольные" комментарии.
В своих печатных работах он выражал открытое сочувствие порабощенным неграм и индейцам, опубликовал эпитафию Б. Франклина, называл Монтескье "славным законоведцем"20 и т. д. С другой стороны, в письмах к отцу и жене он усиленно подчеркивал коммерческие мотивы своих действий.
Вполне естественно возникает вопрос: если Каржавин проявлял столь значительный интерес к торговым делам, то была ли у него необходимость покидать Россию и отправляться за океан в объятую войной Америку? Неоправданной оказывается в этом случае и его ссора с отцом, который посвятил купеческим делам всю свою жизнь, развернул активную иностранную торговлю и даже представлял правительству специальную записку о расширении "российской коммерции в европейских государствах"21.
Объясняя причины своей поездки с острова Мартиники в США, Каржавин пишет: "...Желая удвоить свой капитал по тогдашним критическим обстоятельствам новоанглицкою торговлею, вступил я в товарищество с одним креолом mr Lassere, отправляющим большое судно в Америку. Положил в него свою сумму и сам на оном судне поехал в 13-е число апреля 1777 г."22.
Что представляла собой эта "новоанглицкая торгов-{133}ля", в которой принял участие Каржавин? Ее характер вряд ли может вызывать особые сомнения: остров Мартиника превратился в то время в важную базу снабжения восставших колонистов. Правда, в письмах к отцу Ф. В. Каржавин приводил перечень довольно "безобидных" товаров (вино, патока, соль), но вместе с тем сообщал, что отправляемый корабль вооружен и что сам он уполномочен судовладельцем "быть на оном корабле военноначальным человеком". Принятые меры предосторожности оказались, как показали дальнейшие события, совсем не лишними. "Мы были, - писал Каржавин, - поневоле в сражении между англицким капером и филадельфийским полукупцом-полукапером, где и бот свой мы потеряли"23. Опасное предприятие окончилось в конце концов благополучно. В густом тумане корабль, на котором находился Каржавин, сумел ускользнуть от английского фрегата и пристать к виргинским берегам. Этот факт подтверждается сообщением "Виргиния газетт" от 16 мая 1777 г. о прибытии корабля с острова Мартиника с грузом пороха, оружия (!), соли и т. д. 24 Наконец, из дневника Ф. В. Каржавина за 1777-1778 гг. стало известно, что на борту "имелось более бочонков пороху, чем подобало для припасов купеческого корабля". Таким образом, цель плавания становится очевидной 25. К тому же вскоре после прибытия бригантины "Ле Жантий" на реку Джеймс "напротив Вильямсберга" "российский офицер" направил письмо президенту Континентального конгресса Джону Хэнкоку, предлагая "ему свои услуги как переводчик и толмач", но ответа не получил 26. К тому времени было уже ясно, что русские войска в Америку посланы не будут, и знание русского языка стало совершенно бесполезным. Каржавин оказался в Соединенных Штатах в трудном положении. Без знания языка, без денег и в окружении лиц, не отличавшихся элементарной честностью.
Касаясь своего пребывания в Виргинии, Каржавин отмечал, что он занимался торговлей в различных городах и селениях в течение 22 месяцев. Используя американские источники, Е. Двойченко-Маркова обратила внимание на то, что он был связан с капитаном Лапортом (в 1779 г. жил в его доме в Вильямсберге) и, возможно, принимал участие в создании по инициативе последнего французской военной части из жителей Мартиники и Сан-Доминго 27.
Обратное путешествие Каржавина сложилось крайне неудачно. "При самом выезде из Виргинии в феврале 1779 г." корабль с "богатым грузом" был захвачен англичанами. "Думая сыскать помощь в Бостоне, исполнен русским неунывающим духом", Каржавин, "к удивлению всех знакомых", пешком пустился в далекий путь "с сумою на плечах". В 23 дня "с паспортом министра и консулей французских" добрался до Бостона. Впрочем, никакого успеха в своем деле ему достичь не удалось, и он был вынужден возвратиться в Филадельфию, "претерпев величайшую нужду, быв два дня слеп от преломления солнечных лучей на снегом покрытых полях и в опасности как от англичан, так и от самих американцев"28.
Выразительно описывая злоключения своего американского путешествия, Каржавин необычайно скуп в политических оценках. В его бумагах нет каких-либо прямых свидетельств о симпатиях к восставшим и тем более об участии в военных действиях. Тем не менее отдельные случайные замечания, сделанные попутно или даже между строк, позволяют судить о его отношении к борьбе американцев за свободу и независимость. Касаясь своего пребывания в Америке, Каржавин с горечью писал жене: "Я потерял три года, 2 корабля и все, что имел в Новой Англии, более 20 раз в течение этого времени я рисковал жизнью... и впереди мне не видно исхода из этого тяжелого положения; из-за чего все это? Все из-за одного рокового "нет", сказанного той, которая хотела быть девицей Лами (фамилия, под которой Ф. В. Каржавин жил во Франции) и не согласилась сделаться мадам Каржавиной. Но прочь все гордые мечты о счастье! Помни, бедняк Лами, что ты надолго потерял ее гордое сердце, что ты больше ничего, как несчастный аптекарь, и вари свои лекарства для храбрых людей, которые отомстят твоим врагам, англичанам, за твое разорение..."29.
Итак, оказывается, для Каржавина англичане - враги, а американцы храбрые солдаты, для которых он, используя свои медицинские знания, варит лекарства. Вполне определенный вывод о симпатиях Каржавина можно сделать и на основании его осторожной автобиографической записки, в которой о событиях в Виргинии 1779 г. сообщалось следующее: "...Англичане, под водительством Годриджа (речь идет о виргинском лоялисте Джоне Гудриче.- Н. Б.), прибыли {135} в Шеспековую губу (т. е. Чесапикский залив. - Н. Б.) и поднялись по всем рекам на грабеж и разорение". Далее мы узнаем, что Каржавин помогал французскому купцу Венелю "отвести водою товар в дальние леса, где мы скрывались до тех пор, пока уехал неприятель"30.
Оказавшись в Соединенных Штатах уже после войны, Каржавин вновь обосновался в Виргинии (сначала в Смитфилде, а затем "в столице виргинской" - городе Вильямсберге). "Напоследок, пробравшись до Виргинии, докторствовал там, купечествовал и был переводчиком языка англо-американского при канцелярии консульства французского", - писал об этом периоде своей жизни Каржавин в биографической заметке, помещенной в виде учебного перевода в одном из специальных филологических сочинений 31. Здесь он имел все возможности восстановить и расширить свои связи с деятелями американского просвещения, и прежде всего с Карло Беллини. Знаменательно, что одну из своих книг, опубликованную в 1789 г., Каржавин посвятил "г-ну К. Беллини, профессору Вильямсбергского университета в Виргинии"32. В своем посвящении он призвал К. Беллини "принять эти строки как знак близкой связи, существующей между сторонниками истинной веры (букв. vrais croyans), несмотря на разделяющие их безбрежные моря". (Как Каржавин, так и Беллини были масонами.)
Позднее Ф. В. Каржавин решительно отвергал обвинение в сочувствии идеям "свободы и равенства". Известно, например, что в письме к жене от 27 апреля 1797 г. из С.-Петербурга он специально подчеркивал: "Я не знаю, почему мадам нравится приписывать мне сочувствие свободе и равенству; если бы это было так, я бы никогда не покинул Америки; я мог там стать профессором подобно г-ну Беллини, и все меня там знали и любили"33.