Страница:
– Поедим хоть по-человечески… – проговорил Крут, усаживаясь за стол. Подняв глаза к потолку, с которого сыпалась труха от чьих-то шагов, он добавил: – И выспимся!
– Только и знаешь, что жрать да спать, – пробурчал Асмуд, приседая на скрипнувшую скамью.
– Да-а… – зажмурился Крут. – Это дело я люблю!
Олег устроился с краю. Было ему неспокойно – пьяные гридни внушали ему тревогу и опасения. Он прислушался. Гридни переговаривались:
– А то сидишь в этой дыре и света белого не видишь!
– И не говори. А жаловаться станешь – тебя мигом в поруб.
– Эйрик тутошние порядки живо поменяет!
– А он, знаешь чего сказал? Ты, грит, присягу конунгу давал? Я говорю – давал. И в брюхо ему!
– Так и я конунгу присягал. И что? Эйрик Энундсон тоже ж конунг.
– Га-га-га-га!
Олег глянул на Крута. Тот посмотрел серьезно и чуть качнул головой – слышу, мол, не дергайся.
Прикатившийся корчмарь притащил деревянное блюдо с дымящимся мясом.
– Угощайтесь, гости дорогие! – мурлыкнул он и укатился обратно. Тут же вернулся с караваем хлеба и кувшином вина.
– Винцо малиновое, – журчал он, – в голову ударяет, но похмельем не мучает!
Асмуд невозмутимо разлил вино по чаркам и пригубил из своей.
– Доброе винцо, – кивнул он.
Осчастливленный корчмарь удалился.
Олег ел без охоты – скорее, просто пользовался случаем, чтобы подкрепиться. Отрезал своим ножом куски свеженины и уплетал.
– Выпей с нами, варяг! – возник за спиной Асмуда нехилый гридень, косая сажень в плечах. – Выпей за конунга!
– За какого? – холодно спросил хевдинг, отправляя в рот шматик мяса.
– За Эйрика сына Энунда! – провозгласил гридень.
– С псами не пью, – по-прежнему холодно сказал Асмуд.
Слова его прозвучали, как смачная пощечина. «Погранцы» взревели, вскакивая из-за стола, а гридень за спиной Асмуда занес кулак, величиной и весом с хорошую гирю. Хевдинг резко саданул гридня локтем. Того отбросило к стенке.
– Не дадут поесть спокойно, – пробрюзжал Асмуд. – Шкурки продажные!
«Погранец» с красивым и злым лицом подлетел к Асмуду слева, норовя заехать кулаком хевдингу в ухо, но тот был проворней.
Легко вскочив на стол, он звезданул красавца ногой по голове. «Погранец» упал, переваливаясь через лавку. «Погранцы» ломанулись всей толпой в угол, к оружию. Это дало время собраться четверке.
– Уходим через кухню! – скомандовал Асмуд. – Некогда нам драчками тешиться!
Олег пропустил Пончика вперед, подождал Крута.
– Асмуд! – закричал Крут.
Олег обернулся. Асмуд, стоявший спиною к «погранцам», был бледен и выговаривал что-то невнятное посеревшими губами. Хевдинг медленно повернулся. В могучей спине хевдинга торчал нож, засевший по рукоять.
– Хевдинг! – крикнул воротившийся Пончик.
– Уходите! – глухо приказал Асмуд. – Я их придержу!
Пончик, не слушая, бросился к хевдингу.
– Не трогай нож, – предупредил его Асмуд, – а то кровью изойду… Идите… Крут, береста с тобой?
– Д-да… – выдавил Крут.
Гридни набросились всем скопом. Асмуд выхватил меч и полоснул, разрывая горло ближнему. Кровь брызнула на истоптанную солому, а Олег глаз не сводил с ножа в спине хевдинга – рукоятка, отделанная костью, шевелилась при каждом движении. И вдруг спина поникла. Хевдинг упал на колени. Гридень-красавец завис над ним, отводя меч, и сам напоролся на клинок, вскинутый Асмудом в последнем усилии битвы.
Крут схватил Олега за плечо и вытолкнул на кухню. Олег не обиделся – каково было хольду потерять старого друга и командира, да еще вот так, оставляя одного?
В кухне было дымно и чадно, открытый очаг горел, подогревая горшки и котелки на цепях. Крут метнулся к низкой двери, открытой настежь, и выскочил во двор. Пончик юркнул следом, Олег нырнул в проем последним.
– Уходим! – крикнул хольд.
Пончик послушно бросился к пристани.
– Не туда! За мной!
Крут завернул за пылавшую корчму и подбежал к конюшне. Сбив запор, он нырнул вовнутрь.
– Олег! Держи этого! Сажай Пончика!
Олег послушно взял за гриву фыркавшего гнедого и помог лекарю сесть на него верхом. Крут вывел еще двух коней – чалого и вороного – и протянул Олегу поводья черного как ночь красавца. Четверо гридней с мечами и факелами в руках вынеслись из-за угла и радостно взревели.
– По коням! – зло крикнул Крут.
Три всадника, склоняясь к стриженым гривам, вынеслись на берег Дины и завели коней в воду.
– Поплыли!
Реку кони одолели, хоть и без большой охоты, и вышли на другой берег, громким фырканьем выражая свое недовольство.
– Не по-людски как-то… – завздыхал Крут, оглядываясь на тот берег. – Ни лодьи погребальной, ни последнего огня…
– Асмуд погиб, как воин, – твердо сказал Олег, – таких валькирии уносят раз в сто лет!
– Вечная ему память… – добавил Пончик дрогнувшим голосом и спросил шепотом: – Ты веришь, что Асмуд попал в Вальхаллу?
– Нет, – буркнул Олег, – но в это верит Крут!
Переночевав на лесной поляне, зарывшись в стог сена, ранним утром троица пустилась в путь.
– Тут тропа набита, – объяснил Крут хмуро, – до самого Курланда доведет…
– А там? – спросил Сухов.
– А там видно будет…
Небо на восходе еще не занялось розовыми красками, только посветлело чуток. Тропа была достаточно широка, чтобы по ней ехали по два всадника в ряд, а вот телеге сюда въезд был запрещен – застрянет, не развернется. В иных местах тропа уширялась, словно раздвигая деревья. Вот, в таком-то месте и повстречали троицу неизвестные на малорослых степных коняшках. Стали поперек тропы – все смуглолицые, черноглазые, с длинными висячими усами. Кольчуги на всех, плащи черные, на головах высокие красные колпаки, отороченные бурым мехом, а в руках короткие копья.
– Это ятвяги, – тихо сообщил Крут, не крутя головой. – Едем, не останавливаемся!
Хольд принял безмятежный вид и направил коня на молчаливых ятвягов, загородивших дорогу. Поводья он держал левой рукой, правая свободно свисала, покоясь близ рукояти меча. Пончик застыл манекеном, только глаза лупали. Олег попытался расслабиться и вести себя непринужденно, как Крут, но это у него плохо получалось – спина деревенела от напряжения.
Ятвяги и слова не сказали. Лица их были бесстрастны, как каменные маски. Но дорогу они уступили, подвинувшись в подлесок, – то ли не захотели связываться, то ли проявили уважение. Кто их разберет, этих ятвягов?
Встреча с ятвягами была единственной, вызвавшей опасения. Потом до самого Курланда никаких происшествий не случилось. Троица, предводительствуемая Крутом, ехала себе и ехала, изредка останавливаясь перекусить и дать отдых животным. Скакали до глубоких сумерек, а с рассветом вновь седлали коней.
Леса пошли сплошняком. Тропа вилась то дремучим сосновым бором, где мощнейшие деревья смыкались кронами и сгущали понизу зеленый полумрак, то еловым болотистым лесом, то густыми зарослями березняка и ольшаника. Иногда встречались вековые дубы вперемежку с липой, вязом и кленом. Часто тропу перегораживали поваленные деревья, вывороченные с корнями. Лесные гиганты лежали давно, трухлявели десятками лет и прорастали молодью: на стволе огромного дуба, лохматого от мхов, поднялась сосенка, а над развилиной старой дуплистой липы трепетал лапчатой листвой тонкий кленик. Иногда всадникам приходилось сходить с тропы, уступая дорогу матерым зубрам.
Олег с трудом разобрался в местной географии с ее типовыми названиями. Курланд занимал место будущей Калининградской области и далее к западу переходил в земли Витланда. Жили в Витланде те же пруссы, что и в Курланде. Южнее Витланд граничил с Пулиландом, страной ляхов, на пустом месте строивших свою Польшу, и доходил до Вислы. А уже за Вислой начинался Виндланд, государство вендов, со столицей в Старигарде, где и проживал Рорик, сын Регинхери. Ладожане звали его Рюриком конунгом, хотя титул сего именитого венда звучал иначе, примерно так: «рейкс».
– Поедем до Косы, [63]– решил Крут. – Есть там городишко один, Кауп называется, по-нашему – Торг… Пруссы в том Каупе янтарем промышляют, а кунигсы ихние пошлину с купцов дерут. Там по Косе как раз волок, лодьи в залив с моря перетаскиваются, по Неману поднимаются до Щары, по Щаре на Ясельду опять волоком, с Ясельды на Припять и в Непр. Вперед!
Места пошли красивые – холмы в кудрявой зелени, увалы, просторные луга, заставленные валунами-мокусами. Гору Гайтельгарбо, которую венчал замок райкса Видевута – титаническая бревенчатая изба, – объехали по склону и попали в стольный град Курланда – Ромове. Град сей по кругу был обнесен валом из камней, глиной скрепленных, а поверху пруссы поставили два частокола в виде концентрических кругов, середину между ними забив землей и гравием. Улицы в Ромове отсутствовали, дома, крытые камышом, стояли как попало, то впритык, то вразброс, и где тут присутствия находились, а где жилье, сказать было трудно.
– Гляди, Пончик, – сказал Крут, кивая на высокого старикана в пурпурной мантии, окруженного толпой, – это сам криве Брутено!
– Криве? – заинтересовался Пончик.
– И не просто криве, а криве-кривайте. Самый главный жрец. Князь-жрец. Они тут всем вертят, жрецы здешние, и правят, и судят, и самому райксу говорят, что делать. Криве – это как бы верхний слой, а под ним кого только нет. Вейдельботы – вторые после криве, они – возносители молитв. Сиггоны надзирают, вурскайты заведуют богослужением и освящают жертвы… И это только старшие жрецы, а есть и младшие – михе. Свалгоны возглавляют свадьбы, тулисоны – те в деревнях живут, травами лечат… А еще у них сайтоны имеются, вандлулуты, буртоны, вейоны, думоны, неруты, лекутоны, видуроны… И всю эту ораву корми.
Криве-кривайте носил под мантией длинный белый кафтан, многажды опоясанный жреческим кушаком, а на голове у него была остроконечная шапка с золотым шариком, усыпанным драгоценными камнями. Крутились вокруг князя-жреца криве в белых кафтанах, в желтых и черных. Михе такой чести не удостаивались, этим было довольно и повязок – черных, желтых и белых.
– Эти, которые в белом, – объяснял Крут, – жрецы Перкуна, Перуна по-нашему. Желтые поклоняются богу Потримпосу… не помню уже, кто он у них тут, а черные – это служители Поклюса, злого бога. Вот народ, а?! Все, что можно и нельзя, под себя подгребли. Недаром прусские витингсы – они вроде наших варягов – бегут на службу к Улебу или к вендам. Замучили их жадные криве! Ладно, – сменил тему Крут и похлопал коня по шее: – Отдохнул? Поехали скорей!
Ехали половину дня, пока дорогу к морю преградила священная дубовая роща. Она простиралась и влево, и вправо, а часто вкопанные столбики с вырезанными на них личинами предупреждали: «Проезд воспрещен!» Столбики были обвязаны белыми тряпицами, чтобы видеть границу рощи в ночную пору и не преступить ее.
Крут осмотрелся внимательно и махнул рукой:
– Поехали! Некогда нам по обычаю жить…
Три всадника пустили коней рысцой, въезжая в зеленистую тень дубравы. Земля была усыпана желудями и палой листвой, повсюду валялись корявые черные ветки, но только дикие кабаны тревожили рощу – обиталище Перкуна.
Топот копыт глушился опадом, нигде не мелькали тени стражи, и уже обозначился просвет – роща кончалась. И вдруг груды листвы разлетелись, и мрачного вида витингсы поднялись с земли, распрямляя члены и пропарывая мечами конские брюха. Животины дико заржали, вскидываясь на дыбы и тут же валясь, топча копытами сизые кишки. Олегов конь пал, дергая головой и пуча красный глаз. Сухов едва успел выдернуть ногу из стремени и откатиться в сторону. Пончик же шлепнулся на кучу листвы и сидел, ничего не разумея.
– Уходите! – крикнул Крут. Мгновенным движением он сунул руку за пазуху, вытащил бересту и сунул ее Олегу. – Бегом отсюда!
Хольд повернулся лицом к шестерым витингсам. Больше он уже не оборачивался. Крут бился с ожесточением, словно отплачивая жреческим слугам за смерть Асмуда, а заодно продавая собственную жизнь по самой высокой цене. Меч Крута блистал и сверкал с легкостью и быстротой стрекозиного крыла над прудом, раз за разом окрашиваясь кровью.
– Бежим! – процедил Олег и стартовал, подгоняя Пончика.
Выскочив на опушку, он оглянулся и похолодел. Крут, одолев четверых, добивал пятого витингса, вот только десяток лучников, выпрыгивая из-за дубов, расстреливал хольда с безопасного расстояния. Несколько стрел уже вонзились ему в спину и в бок. Крут с усилием занес меч и махнул, перерубая витингсу горло. Это был его последний удар. Крут постоял, покачался, сгорбился и рухнул, орошая кровью корни священного дуба.
Олегу хотелось разорваться – долг толкал его прочь, а чувство товарищества гнало мстить.
– Уходим! – пересилил он себя.
Далеко они не ушли – крепкие арканы раскрутились в воздухе и пали Олегу и Пончику на плечи. Петля стянула Пончику руки, канат натянулся и швырнул лекаря на землю. Олегу удалось увильнуть от первой петли и выхватить меч, чтобы резануть вторую. Тогда сразу два волосяных аркана прилетели из-за кустов и поймали его, стягивая руки по швам. Шипя от злости, Олег упал и покатился, как сбитая кегля. Деловитые стрелки, пряча луки в налучья, подбежали, снимая с пояса тонкие ремешки для связывания рук.
Олег даже обрадовался появлению убийц Крута. Он дернулся, продвигая меч, притянутый петлею к телу, и один из канатов лопнул, разрезанный наточенным лезвием. Прусс, заметивший Олегово движение, крикнул, предупреждая товарищей, но поздно – дорезав второй канат, Олег высвободился, вскочил и с наслаждением нанес удар на поражение. Прусс в кожаном доспехе с изумлением глянул на внутренности, валившиеся из него, закричал, поперхнулся и упал, корчась, словно пытаясь запихать кишки обратно.
Второму стрелку Олег перерубил правый бок в районе печени. Третий успел достать лук, и меч сначала рассек тетиву, а после пырнул стрелка в грудь, накалывая сердце.
– Олег! – закричал Пончик. – Сзади! Уходи!
Олег обернулся – к нему бежали витингсы, человек пять, за ними поспешал местный криве, ярясь и потрясая посохом.
Молниеносным ударом Олег снес голову четвертому по счету стрельцу и кинулся в лес.
– Я вернусь, Шур! – прокричал он, но Пончик ему не ответил.
Хмурые витингсы подхватили Шурика и понесли, привязав к жердине, как убитого оленя. Шуре было очень неудобно, ремешки резали руки, а страх просто не вмещался в нем, так много его было. И он все рос, этот страх, рос и рос!
Криве догнал витингсов и довольно оглядел их добычу. Пощупав Пончика – жирненький! – жрец покивал и сказал что-то властным голосом. Витингсы кивнули и потащили Шурика дальше, обходя рощу на почтительном удалении.
За дубравой обозначилась возвышенность, на ней крепко сидел храм Перкуна, устроенный из старого дуба, метров двадцати в обхвате. Видимо, дерево засохло, но рубить и корчевать его не стали. Вместо этого удалили верхние сучья, всю развилку, и оставили один ствол, корявый и оплывший цилиндр, в котором вырубили круглый зал святилища, а сверху все это сооружение накрыли тесовой крышей.
Пончик разглядывал храм вниз головой, ритмично раскачиваясь и мотаясь. Неудобный ракурс! Витингсы поднесли Пончика поближе к храму и положили на специальную площадку-рикайот, перед которой горел неугасимый костер.
– Развяжите, сволочи! – взмолился Шурик.
Витингсы, словно поняв его речь, разрезали путы… а заодно и всю одежду лекаря. Сдернули сапоги и связали Пончика по новой, голого и босого. Потоптавшись, витингсы ушли, уступив место вейделотам. Вейделоты закружились вокруг Пончева, колотя в бубны и выкрикивая протяжно: «Ши-и-у! Ши-и-у!»
Старый вурскайт, криве-освятитель, с кряхтеньем присел на корточки перед Пончиком, поставил перед собой горшочек с чем-то вонючим и принялся за дело: бормоча молитвы, он макал в горшочек пучок перьев и рисовал на груди и животе жертвы священные закорючки. Закорючки жгли кожу и проявлялись размытыми зелеными иероглифами.
Пончик лежал на твердом, и его трясло. Сглотнув сухим ртом, он поглядел на кривую стену храма, где были выдолблены три глубокие ниши. В нишах торчали деревянные уродцы, должные изображать туземных божков. «Господи, – подумал Шурик с отчаянием, – куда меня занесло?! А вдруг сожгут?!»
Пончику «повезло» – криве приносил жертвы Перкуну иным способом. Он их топил.
Двумя часами позже явились раббы, жреческие слуги, весьма упитанные молодые люди, подняли Пончева и понесли вслед за криве, выпевавшим молитвы. За храмом обнаружилась яма с водой, обложенная камнем и такая широкая, что только с разбегу перепрыгнешь. И глубокая – водица отливала черным. Пончик закричал, задергался, но руки раббов были крепки. Короткий полет – и он погрузился в воду. Какая холодная! Это был родник! Шурик принялся отчаянно извиваться, но тщетно – блещущий серебром блин поверхности колыхался над ним недостижимым пределом. И это все?! – пронеслось в голове Пончика. Вода проникала в нос, он продул ноздри и почти не оставил воздуха в легких.
И тут блещущая поверхность разорвалась, пропуская в облаке пузырей еще одно тело. Кто это был, Пончев не различил – грудь его лопалась, а перед глазами плыло черное и красное.
Чьи-то руки ощупали Шурика, и острая сталь освободила его от пут. Он начал подниматься, влекомый теми же руками, и вдруг распрекраснейший воздух проник в него, вызывая резь и принося счастье.
Кровавый туман растаял, и Пончик узнал своего спасителя. Это был Олег.
– Ты?.. – слабо вопросил лекарь.
– Нет, – буркнул Олег, – ангел я. Херувим. Вылезай, хватит плескаться!
Подталкиваемый Олегом, Пончик выбрался из ямы. Огляделся, не поднимаясь с коленей. Рядом с родником лежал криве, горло его было перерезано. Длинная крашеная борода, заплетенная тугими косичками, намокала кровью. Подле своего хозяина валялся рабб. Этот был еще жив, его вывернутая пятерня скреблась пальцами, пытаясь дотянуться до отброшенного кривого кинжала.
– Руку! – сердито сказал Олег.
– Щас! – опомнился Шурик и потянул наверх Олега, тоже голого. – А ты чего разделся?
– Плавок не нашел… – пробурчал Олег. – Не стой, раздевай рабба!
– Я… нет!
– Ходи тогда голый! – разозлился Олег.
Он быстро оделся и натянул сапоги. Пончик, страдальчески морщась, раздел умирающего и натянул на себя его рубаху, вонявшую рыбой, и порты. Сапоги нашлись «родные», а сверху Шура накинул суконный плащ – никак не мог согреться.
– Пошли, – скомандовал Олег, – поможешь мне…
Быстрым шагом он прошел в рощу. Пончик увидел мертвого Крута. Хольд лежал, вытянувшись, с закрытыми глазами.
– Он умер? – прошептал Пончев.
– Всего продырявили, скоты, – процедил Олег. – Берись за ноги, потащили!
– Куда?
– Устроим хольду погребальный костер.
Пончик подхватил тело Крута за ноги и начал пятиться, мелко семеня.
– В храм? – выдохнул он.
– Туда!
В святилище было пусто. Большие двери храма были подвешены на массивных бронзовых петлях и окованы листовым серебром с тонким кружевным узором. Только статуя, изображавшая Перкуна, торчала посередине, грубая и безобразная, как коростой покрытая следами крови многих жертв. Скольких людей сгубили, подумал Пончев, ради дурацкого истукана!
– Клади!
Шурик с облегчением опустил скорбный груз на дорожку зеленого сукна. Олег покопался в храмовой утвари, нашел кувшин с ароматным маслом и разлил, разбрызгал тягучую жидкость.
– Сбегай за огнем, – попросил Пончика Сухов, – запали пару веток, что ли…
– А… где?
– Где костер!
– А-а! – Шура тут же вспомнил вечный костер у рикайота и помчался исполнять поручение.
По дороге он оглядывался, высматривая опасность, но тишина стояла вокруг, тишина воистину мертвая, даже в роще не шелестели листья.
Пончик зажег целый пучок дубовых веток и вернулся в храм.
– Гляди! – сказал Олег, показывая ларец, набитый золотыми монетами.
– Ух, ты! – впечатлился Шурик. – Захвати жменьку – пригодится…
Олег заполнил монетами кожаный мешочек, висящий на поясе.
– Абдулла, – пошутил он невесело, – поджигай!
И первым показал пример, сунув горящую ветку под тонкую ткань бархатного занавеса. Пончик пошел по кругу, запаливая одежды, деревянные поставцы, пучки трав. Стены, сухие до звона, загорались легко – черные пятна обугливания расходились по ним, языки пламени подбирались все выше и выше к потолку, и вот они лизнули кривоватые балки, распробовали… Затрещал огонь, заревел, свирепея, охватил святилище, пыхая сухим, чадным жаром.
– Уходим, – ровным голосом сказал Олег.
– И куда мы теперь? – тихо спросил Пончик.
Олег пожал плечами.
– Туда же… – сказал он безразлично. – Пошли, я тут мимо телеги пробегал…
За храмом, где бил родник (Пончев передернулся, вспомнив недавний ужас), обнаружились две телеги, груженные кожаными мешками, полными зерна. Каждая повозка была запряжена парой лошадей, лениво щипавших травку под ногами. Еще несколько пустых повозок стояли, приткнувшись к храмовому амбару, а стреноженные лошади хрупали травой на опушке рощи. И никого больше. Потом только Пончик разглядел сапоги за дверьми амбара. Проверять, обуты ли в них чьи-то ноги, он не стал…
Олег поскидывал с телеги лишние мешки, оставив несколько, и взгромоздился на козлы.
– Садись, – сказал он, – что стоишь?
– А почему эту? – поинтересовался Шурик, залезая на телегу.
– А тут лошадки симпатичней…
– А-а…
– Но-о!
Симпатичные лошадки встрепенулись, дернули телегу и бодро потащили за собой, радуясь, что груз легок.
– Многих ты сегодня… того? – робко спросил Пончик.
– Не считал, – буркнул Олег и легонько стегнул кнутом. Телега покатила живее, потряхивая на кочках и яминах.
– А… страшно убивать?
Сухов засопел.
– Страшно! – резко сказал он.
– Я понимаю… – вздохнул Пончик тяжко. – А мы теперь совсем одни остались…
Вечером Олег распряг лошадей и щедро сыпанул им зерна.
– Спать будем? – спросил Пончик неуверенно.
– A y тебя есть другие предложения? – поинтересовался Сухов. – Желаешь устроить диспут по японской поэзии?
– Да нет… – промямлил Пончев.
– Ну так ложись и спи!
– Чего ты злой такой?
Олег сморщился и махнул рукой. Шура не стал больше допытываться, залез на мешки и задал вопрос на другую тему:
– А вдруг…
– Лошади разбудят! – перебил его Олег. – У них чутье, как у собак.
Они продрыхли всю ночь и встали поздно, часов в семь. Олег запряг лошадей и вскочил на козлы. Пончев торопливо залез в телегу.
– Поехали…
До Коупа добрались тем же утром – это была круглая крепость на холме, а прямо перед нею тянулся волок, сработанный из ходовых бревен и здорово смахивавший на рельсовый путь. Впечатление это усиливалось на переезде – там, где через волок проходила колея тракта, между «ходовками» были набиты брусья.
– Как на железной дороге! – восхитился Пончик.
– Гляди, – серьезно сказал Олег, показывая кнутом в сторону Балтийского моря, – электричка!
– Где?! – вытаращился Пончев, но увидел лишь семиметровую прусскую лодью, которую волокли от моря к заливу.
Олег молча стегнул лошадок, и те потрусили, выезжая на Нерингу – песчаную Косу, охватившую Куршский залив. Песок цепко удерживали корни травы и низкорослых сосен, приземистых, словно стелившихся по Косе. Дюны и сосны, море и небо – более прекрасное место трудно сыскать!
– А мы как? – спросил Пончик. – Не по морю разве? Крут на корабле хотел…
– А когда прибудет корабль, идущий в Старигард, ты не узнавал?
– Г-где?
– В кассе морвокзала!
Тот надулся.
– Извини, Понч, – сказал Олег после недолгого молчания.
Шура махнул рукой:
– Поехали…
– Поехали!
Глава 14
Эйрика Энундсона разбудили девичьи визги – ярлы в соседних палатах забавлялись с туземочками. Конунг потянулся, откинул жаркое одеяло, скроенное из шкурок горностая, и прошлепал к окну.
По двору крепости шатались викинги, кружа вокруг котлов, в которых булькала похлебка, отстаиваясь по углам, где самые азартные резались в кости, играя на свою долю в добыче. Гуннар Метатель Колец ходил скучный – продул все, что ему причиталось, еще и в долги залез, дурень…
Эйрик почесал живот, прислушался к стонам и крикам за стеной. Подумал, что давненько он не отведывал плотских утех, подтянул штаны и решительно двинулся к двери.
В коридоре поджидал Хранир Белый, норманн-великан, спокойный, как идол на кургане.
– Белый! – окликнул его конунг. – Приведи девку!
Великан кивнул понятливо и развернулся уходить.
– Покрасивше сыщи! – добавил Эйрик.
– Сыщу! – прогудел Хранир.
На миг стало темно – это Белый вписался в дверной проем, застя свет. Эйрик вернулся в покои, думая о приятном и отбрасывая назойливые мысли об опасностях.
В коридоре протопали шаги, дверь отворилась, и могучая длань Хранира впихнула в помещение статную девицу, высокую, голубоглазую, с пышной золотой косой. Рубаха ее была изодрана и перепачкана в саже, но груди так мощно распирали ткань, что глаз этих мелочей не замечал вовсе.
– Подойди! – властно сказал конунг на корявом русском.
Девица вздернула голову, ужалила взором голубых глаз, но не ослушалась, подошла.
– Раздевайся, ложись!
Ладожанка искривила презрительно губки и опять не стала перечить – молча стянула рубаху и улеглась. Ее тугое тело было безупречно, а гладкая, плотная кожа чуть ли не светилась матовым оттенком белизны. Эйрик глядел на девицу с вожделением и все ждал воздымания. Не дождался. Ничего не напрягалось в укромности и не заявляло о себе. Дрожащими руками конунг сорвал с себя штаны, но и это не помогло. Раньше-то, бывало, только подумаешь о такой вот девице, и все, гульфик трещит от плотского напряга, ткань не выдерживает! Неужто та ведьма лишила его мужской силы?! Невозможно!
– Только и знаешь, что жрать да спать, – пробурчал Асмуд, приседая на скрипнувшую скамью.
– Да-а… – зажмурился Крут. – Это дело я люблю!
Олег устроился с краю. Было ему неспокойно – пьяные гридни внушали ему тревогу и опасения. Он прислушался. Гридни переговаривались:
– А то сидишь в этой дыре и света белого не видишь!
– И не говори. А жаловаться станешь – тебя мигом в поруб.
– Эйрик тутошние порядки живо поменяет!
– А он, знаешь чего сказал? Ты, грит, присягу конунгу давал? Я говорю – давал. И в брюхо ему!
– Так и я конунгу присягал. И что? Эйрик Энундсон тоже ж конунг.
– Га-га-га-га!
Олег глянул на Крута. Тот посмотрел серьезно и чуть качнул головой – слышу, мол, не дергайся.
Прикатившийся корчмарь притащил деревянное блюдо с дымящимся мясом.
– Угощайтесь, гости дорогие! – мурлыкнул он и укатился обратно. Тут же вернулся с караваем хлеба и кувшином вина.
– Винцо малиновое, – журчал он, – в голову ударяет, но похмельем не мучает!
Асмуд невозмутимо разлил вино по чаркам и пригубил из своей.
– Доброе винцо, – кивнул он.
Осчастливленный корчмарь удалился.
Олег ел без охоты – скорее, просто пользовался случаем, чтобы подкрепиться. Отрезал своим ножом куски свеженины и уплетал.
– Выпей с нами, варяг! – возник за спиной Асмуда нехилый гридень, косая сажень в плечах. – Выпей за конунга!
– За какого? – холодно спросил хевдинг, отправляя в рот шматик мяса.
– За Эйрика сына Энунда! – провозгласил гридень.
– С псами не пью, – по-прежнему холодно сказал Асмуд.
Слова его прозвучали, как смачная пощечина. «Погранцы» взревели, вскакивая из-за стола, а гридень за спиной Асмуда занес кулак, величиной и весом с хорошую гирю. Хевдинг резко саданул гридня локтем. Того отбросило к стенке.
– Не дадут поесть спокойно, – пробрюзжал Асмуд. – Шкурки продажные!
«Погранец» с красивым и злым лицом подлетел к Асмуду слева, норовя заехать кулаком хевдингу в ухо, но тот был проворней.
Легко вскочив на стол, он звезданул красавца ногой по голове. «Погранец» упал, переваливаясь через лавку. «Погранцы» ломанулись всей толпой в угол, к оружию. Это дало время собраться четверке.
– Уходим через кухню! – скомандовал Асмуд. – Некогда нам драчками тешиться!
Олег пропустил Пончика вперед, подождал Крута.
– Асмуд! – закричал Крут.
Олег обернулся. Асмуд, стоявший спиною к «погранцам», был бледен и выговаривал что-то невнятное посеревшими губами. Хевдинг медленно повернулся. В могучей спине хевдинга торчал нож, засевший по рукоять.
– Хевдинг! – крикнул воротившийся Пончик.
– Уходите! – глухо приказал Асмуд. – Я их придержу!
Пончик, не слушая, бросился к хевдингу.
– Не трогай нож, – предупредил его Асмуд, – а то кровью изойду… Идите… Крут, береста с тобой?
– Д-да… – выдавил Крут.
Гридни набросились всем скопом. Асмуд выхватил меч и полоснул, разрывая горло ближнему. Кровь брызнула на истоптанную солому, а Олег глаз не сводил с ножа в спине хевдинга – рукоятка, отделанная костью, шевелилась при каждом движении. И вдруг спина поникла. Хевдинг упал на колени. Гридень-красавец завис над ним, отводя меч, и сам напоролся на клинок, вскинутый Асмудом в последнем усилии битвы.
Крут схватил Олега за плечо и вытолкнул на кухню. Олег не обиделся – каково было хольду потерять старого друга и командира, да еще вот так, оставляя одного?
В кухне было дымно и чадно, открытый очаг горел, подогревая горшки и котелки на цепях. Крут метнулся к низкой двери, открытой настежь, и выскочил во двор. Пончик юркнул следом, Олег нырнул в проем последним.
– Уходим! – крикнул хольд.
Пончик послушно бросился к пристани.
– Не туда! За мной!
Крут завернул за пылавшую корчму и подбежал к конюшне. Сбив запор, он нырнул вовнутрь.
– Олег! Держи этого! Сажай Пончика!
Олег послушно взял за гриву фыркавшего гнедого и помог лекарю сесть на него верхом. Крут вывел еще двух коней – чалого и вороного – и протянул Олегу поводья черного как ночь красавца. Четверо гридней с мечами и факелами в руках вынеслись из-за угла и радостно взревели.
– По коням! – зло крикнул Крут.
Три всадника, склоняясь к стриженым гривам, вынеслись на берег Дины и завели коней в воду.
– Поплыли!
Реку кони одолели, хоть и без большой охоты, и вышли на другой берег, громким фырканьем выражая свое недовольство.
– Не по-людски как-то… – завздыхал Крут, оглядываясь на тот берег. – Ни лодьи погребальной, ни последнего огня…
– Асмуд погиб, как воин, – твердо сказал Олег, – таких валькирии уносят раз в сто лет!
– Вечная ему память… – добавил Пончик дрогнувшим голосом и спросил шепотом: – Ты веришь, что Асмуд попал в Вальхаллу?
– Нет, – буркнул Олег, – но в это верит Крут!
Переночевав на лесной поляне, зарывшись в стог сена, ранним утром троица пустилась в путь.
– Тут тропа набита, – объяснил Крут хмуро, – до самого Курланда доведет…
– А там? – спросил Сухов.
– А там видно будет…
Небо на восходе еще не занялось розовыми красками, только посветлело чуток. Тропа была достаточно широка, чтобы по ней ехали по два всадника в ряд, а вот телеге сюда въезд был запрещен – застрянет, не развернется. В иных местах тропа уширялась, словно раздвигая деревья. Вот, в таком-то месте и повстречали троицу неизвестные на малорослых степных коняшках. Стали поперек тропы – все смуглолицые, черноглазые, с длинными висячими усами. Кольчуги на всех, плащи черные, на головах высокие красные колпаки, отороченные бурым мехом, а в руках короткие копья.
– Это ятвяги, – тихо сообщил Крут, не крутя головой. – Едем, не останавливаемся!
Хольд принял безмятежный вид и направил коня на молчаливых ятвягов, загородивших дорогу. Поводья он держал левой рукой, правая свободно свисала, покоясь близ рукояти меча. Пончик застыл манекеном, только глаза лупали. Олег попытался расслабиться и вести себя непринужденно, как Крут, но это у него плохо получалось – спина деревенела от напряжения.
Ятвяги и слова не сказали. Лица их были бесстрастны, как каменные маски. Но дорогу они уступили, подвинувшись в подлесок, – то ли не захотели связываться, то ли проявили уважение. Кто их разберет, этих ятвягов?
Встреча с ятвягами была единственной, вызвавшей опасения. Потом до самого Курланда никаких происшествий не случилось. Троица, предводительствуемая Крутом, ехала себе и ехала, изредка останавливаясь перекусить и дать отдых животным. Скакали до глубоких сумерек, а с рассветом вновь седлали коней.
Леса пошли сплошняком. Тропа вилась то дремучим сосновым бором, где мощнейшие деревья смыкались кронами и сгущали понизу зеленый полумрак, то еловым болотистым лесом, то густыми зарослями березняка и ольшаника. Иногда встречались вековые дубы вперемежку с липой, вязом и кленом. Часто тропу перегораживали поваленные деревья, вывороченные с корнями. Лесные гиганты лежали давно, трухлявели десятками лет и прорастали молодью: на стволе огромного дуба, лохматого от мхов, поднялась сосенка, а над развилиной старой дуплистой липы трепетал лапчатой листвой тонкий кленик. Иногда всадникам приходилось сходить с тропы, уступая дорогу матерым зубрам.
Олег с трудом разобрался в местной географии с ее типовыми названиями. Курланд занимал место будущей Калининградской области и далее к западу переходил в земли Витланда. Жили в Витланде те же пруссы, что и в Курланде. Южнее Витланд граничил с Пулиландом, страной ляхов, на пустом месте строивших свою Польшу, и доходил до Вислы. А уже за Вислой начинался Виндланд, государство вендов, со столицей в Старигарде, где и проживал Рорик, сын Регинхери. Ладожане звали его Рюриком конунгом, хотя титул сего именитого венда звучал иначе, примерно так: «рейкс».
– Поедем до Косы, [63]– решил Крут. – Есть там городишко один, Кауп называется, по-нашему – Торг… Пруссы в том Каупе янтарем промышляют, а кунигсы ихние пошлину с купцов дерут. Там по Косе как раз волок, лодьи в залив с моря перетаскиваются, по Неману поднимаются до Щары, по Щаре на Ясельду опять волоком, с Ясельды на Припять и в Непр. Вперед!
Места пошли красивые – холмы в кудрявой зелени, увалы, просторные луга, заставленные валунами-мокусами. Гору Гайтельгарбо, которую венчал замок райкса Видевута – титаническая бревенчатая изба, – объехали по склону и попали в стольный град Курланда – Ромове. Град сей по кругу был обнесен валом из камней, глиной скрепленных, а поверху пруссы поставили два частокола в виде концентрических кругов, середину между ними забив землей и гравием. Улицы в Ромове отсутствовали, дома, крытые камышом, стояли как попало, то впритык, то вразброс, и где тут присутствия находились, а где жилье, сказать было трудно.
– Гляди, Пончик, – сказал Крут, кивая на высокого старикана в пурпурной мантии, окруженного толпой, – это сам криве Брутено!
– Криве? – заинтересовался Пончик.
– И не просто криве, а криве-кривайте. Самый главный жрец. Князь-жрец. Они тут всем вертят, жрецы здешние, и правят, и судят, и самому райксу говорят, что делать. Криве – это как бы верхний слой, а под ним кого только нет. Вейдельботы – вторые после криве, они – возносители молитв. Сиггоны надзирают, вурскайты заведуют богослужением и освящают жертвы… И это только старшие жрецы, а есть и младшие – михе. Свалгоны возглавляют свадьбы, тулисоны – те в деревнях живут, травами лечат… А еще у них сайтоны имеются, вандлулуты, буртоны, вейоны, думоны, неруты, лекутоны, видуроны… И всю эту ораву корми.
Криве-кривайте носил под мантией длинный белый кафтан, многажды опоясанный жреческим кушаком, а на голове у него была остроконечная шапка с золотым шариком, усыпанным драгоценными камнями. Крутились вокруг князя-жреца криве в белых кафтанах, в желтых и черных. Михе такой чести не удостаивались, этим было довольно и повязок – черных, желтых и белых.
– Эти, которые в белом, – объяснял Крут, – жрецы Перкуна, Перуна по-нашему. Желтые поклоняются богу Потримпосу… не помню уже, кто он у них тут, а черные – это служители Поклюса, злого бога. Вот народ, а?! Все, что можно и нельзя, под себя подгребли. Недаром прусские витингсы – они вроде наших варягов – бегут на службу к Улебу или к вендам. Замучили их жадные криве! Ладно, – сменил тему Крут и похлопал коня по шее: – Отдохнул? Поехали скорей!
Ехали половину дня, пока дорогу к морю преградила священная дубовая роща. Она простиралась и влево, и вправо, а часто вкопанные столбики с вырезанными на них личинами предупреждали: «Проезд воспрещен!» Столбики были обвязаны белыми тряпицами, чтобы видеть границу рощи в ночную пору и не преступить ее.
Крут осмотрелся внимательно и махнул рукой:
– Поехали! Некогда нам по обычаю жить…
Три всадника пустили коней рысцой, въезжая в зеленистую тень дубравы. Земля была усыпана желудями и палой листвой, повсюду валялись корявые черные ветки, но только дикие кабаны тревожили рощу – обиталище Перкуна.
Топот копыт глушился опадом, нигде не мелькали тени стражи, и уже обозначился просвет – роща кончалась. И вдруг груды листвы разлетелись, и мрачного вида витингсы поднялись с земли, распрямляя члены и пропарывая мечами конские брюха. Животины дико заржали, вскидываясь на дыбы и тут же валясь, топча копытами сизые кишки. Олегов конь пал, дергая головой и пуча красный глаз. Сухов едва успел выдернуть ногу из стремени и откатиться в сторону. Пончик же шлепнулся на кучу листвы и сидел, ничего не разумея.
– Уходите! – крикнул Крут. Мгновенным движением он сунул руку за пазуху, вытащил бересту и сунул ее Олегу. – Бегом отсюда!
Хольд повернулся лицом к шестерым витингсам. Больше он уже не оборачивался. Крут бился с ожесточением, словно отплачивая жреческим слугам за смерть Асмуда, а заодно продавая собственную жизнь по самой высокой цене. Меч Крута блистал и сверкал с легкостью и быстротой стрекозиного крыла над прудом, раз за разом окрашиваясь кровью.
– Бежим! – процедил Олег и стартовал, подгоняя Пончика.
Выскочив на опушку, он оглянулся и похолодел. Крут, одолев четверых, добивал пятого витингса, вот только десяток лучников, выпрыгивая из-за дубов, расстреливал хольда с безопасного расстояния. Несколько стрел уже вонзились ему в спину и в бок. Крут с усилием занес меч и махнул, перерубая витингсу горло. Это был его последний удар. Крут постоял, покачался, сгорбился и рухнул, орошая кровью корни священного дуба.
Олегу хотелось разорваться – долг толкал его прочь, а чувство товарищества гнало мстить.
– Уходим! – пересилил он себя.
Далеко они не ушли – крепкие арканы раскрутились в воздухе и пали Олегу и Пончику на плечи. Петля стянула Пончику руки, канат натянулся и швырнул лекаря на землю. Олегу удалось увильнуть от первой петли и выхватить меч, чтобы резануть вторую. Тогда сразу два волосяных аркана прилетели из-за кустов и поймали его, стягивая руки по швам. Шипя от злости, Олег упал и покатился, как сбитая кегля. Деловитые стрелки, пряча луки в налучья, подбежали, снимая с пояса тонкие ремешки для связывания рук.
Олег даже обрадовался появлению убийц Крута. Он дернулся, продвигая меч, притянутый петлею к телу, и один из канатов лопнул, разрезанный наточенным лезвием. Прусс, заметивший Олегово движение, крикнул, предупреждая товарищей, но поздно – дорезав второй канат, Олег высвободился, вскочил и с наслаждением нанес удар на поражение. Прусс в кожаном доспехе с изумлением глянул на внутренности, валившиеся из него, закричал, поперхнулся и упал, корчась, словно пытаясь запихать кишки обратно.
Второму стрелку Олег перерубил правый бок в районе печени. Третий успел достать лук, и меч сначала рассек тетиву, а после пырнул стрелка в грудь, накалывая сердце.
– Олег! – закричал Пончик. – Сзади! Уходи!
Олег обернулся – к нему бежали витингсы, человек пять, за ними поспешал местный криве, ярясь и потрясая посохом.
Молниеносным ударом Олег снес голову четвертому по счету стрельцу и кинулся в лес.
– Я вернусь, Шур! – прокричал он, но Пончик ему не ответил.
2
Хмурые витингсы подхватили Шурика и понесли, привязав к жердине, как убитого оленя. Шуре было очень неудобно, ремешки резали руки, а страх просто не вмещался в нем, так много его было. И он все рос, этот страх, рос и рос!
Криве догнал витингсов и довольно оглядел их добычу. Пощупав Пончика – жирненький! – жрец покивал и сказал что-то властным голосом. Витингсы кивнули и потащили Шурика дальше, обходя рощу на почтительном удалении.
За дубравой обозначилась возвышенность, на ней крепко сидел храм Перкуна, устроенный из старого дуба, метров двадцати в обхвате. Видимо, дерево засохло, но рубить и корчевать его не стали. Вместо этого удалили верхние сучья, всю развилку, и оставили один ствол, корявый и оплывший цилиндр, в котором вырубили круглый зал святилища, а сверху все это сооружение накрыли тесовой крышей.
Пончик разглядывал храм вниз головой, ритмично раскачиваясь и мотаясь. Неудобный ракурс! Витингсы поднесли Пончика поближе к храму и положили на специальную площадку-рикайот, перед которой горел неугасимый костер.
– Развяжите, сволочи! – взмолился Шурик.
Витингсы, словно поняв его речь, разрезали путы… а заодно и всю одежду лекаря. Сдернули сапоги и связали Пончика по новой, голого и босого. Потоптавшись, витингсы ушли, уступив место вейделотам. Вейделоты закружились вокруг Пончева, колотя в бубны и выкрикивая протяжно: «Ши-и-у! Ши-и-у!»
Старый вурскайт, криве-освятитель, с кряхтеньем присел на корточки перед Пончиком, поставил перед собой горшочек с чем-то вонючим и принялся за дело: бормоча молитвы, он макал в горшочек пучок перьев и рисовал на груди и животе жертвы священные закорючки. Закорючки жгли кожу и проявлялись размытыми зелеными иероглифами.
Пончик лежал на твердом, и его трясло. Сглотнув сухим ртом, он поглядел на кривую стену храма, где были выдолблены три глубокие ниши. В нишах торчали деревянные уродцы, должные изображать туземных божков. «Господи, – подумал Шурик с отчаянием, – куда меня занесло?! А вдруг сожгут?!»
Пончику «повезло» – криве приносил жертвы Перкуну иным способом. Он их топил.
Двумя часами позже явились раббы, жреческие слуги, весьма упитанные молодые люди, подняли Пончева и понесли вслед за криве, выпевавшим молитвы. За храмом обнаружилась яма с водой, обложенная камнем и такая широкая, что только с разбегу перепрыгнешь. И глубокая – водица отливала черным. Пончик закричал, задергался, но руки раббов были крепки. Короткий полет – и он погрузился в воду. Какая холодная! Это был родник! Шурик принялся отчаянно извиваться, но тщетно – блещущий серебром блин поверхности колыхался над ним недостижимым пределом. И это все?! – пронеслось в голове Пончика. Вода проникала в нос, он продул ноздри и почти не оставил воздуха в легких.
И тут блещущая поверхность разорвалась, пропуская в облаке пузырей еще одно тело. Кто это был, Пончев не различил – грудь его лопалась, а перед глазами плыло черное и красное.
Чьи-то руки ощупали Шурика, и острая сталь освободила его от пут. Он начал подниматься, влекомый теми же руками, и вдруг распрекраснейший воздух проник в него, вызывая резь и принося счастье.
Кровавый туман растаял, и Пончик узнал своего спасителя. Это был Олег.
– Ты?.. – слабо вопросил лекарь.
– Нет, – буркнул Олег, – ангел я. Херувим. Вылезай, хватит плескаться!
Подталкиваемый Олегом, Пончик выбрался из ямы. Огляделся, не поднимаясь с коленей. Рядом с родником лежал криве, горло его было перерезано. Длинная крашеная борода, заплетенная тугими косичками, намокала кровью. Подле своего хозяина валялся рабб. Этот был еще жив, его вывернутая пятерня скреблась пальцами, пытаясь дотянуться до отброшенного кривого кинжала.
– Руку! – сердито сказал Олег.
– Щас! – опомнился Шурик и потянул наверх Олега, тоже голого. – А ты чего разделся?
– Плавок не нашел… – пробурчал Олег. – Не стой, раздевай рабба!
– Я… нет!
– Ходи тогда голый! – разозлился Олег.
Он быстро оделся и натянул сапоги. Пончик, страдальчески морщась, раздел умирающего и натянул на себя его рубаху, вонявшую рыбой, и порты. Сапоги нашлись «родные», а сверху Шура накинул суконный плащ – никак не мог согреться.
– Пошли, – скомандовал Олег, – поможешь мне…
Быстрым шагом он прошел в рощу. Пончик увидел мертвого Крута. Хольд лежал, вытянувшись, с закрытыми глазами.
– Он умер? – прошептал Пончев.
– Всего продырявили, скоты, – процедил Олег. – Берись за ноги, потащили!
– Куда?
– Устроим хольду погребальный костер.
Пончик подхватил тело Крута за ноги и начал пятиться, мелко семеня.
– В храм? – выдохнул он.
– Туда!
В святилище было пусто. Большие двери храма были подвешены на массивных бронзовых петлях и окованы листовым серебром с тонким кружевным узором. Только статуя, изображавшая Перкуна, торчала посередине, грубая и безобразная, как коростой покрытая следами крови многих жертв. Скольких людей сгубили, подумал Пончев, ради дурацкого истукана!
– Клади!
Шурик с облегчением опустил скорбный груз на дорожку зеленого сукна. Олег покопался в храмовой утвари, нашел кувшин с ароматным маслом и разлил, разбрызгал тягучую жидкость.
– Сбегай за огнем, – попросил Пончика Сухов, – запали пару веток, что ли…
– А… где?
– Где костер!
– А-а! – Шура тут же вспомнил вечный костер у рикайота и помчался исполнять поручение.
По дороге он оглядывался, высматривая опасность, но тишина стояла вокруг, тишина воистину мертвая, даже в роще не шелестели листья.
Пончик зажег целый пучок дубовых веток и вернулся в храм.
– Гляди! – сказал Олег, показывая ларец, набитый золотыми монетами.
– Ух, ты! – впечатлился Шурик. – Захвати жменьку – пригодится…
Олег заполнил монетами кожаный мешочек, висящий на поясе.
– Абдулла, – пошутил он невесело, – поджигай!
И первым показал пример, сунув горящую ветку под тонкую ткань бархатного занавеса. Пончик пошел по кругу, запаливая одежды, деревянные поставцы, пучки трав. Стены, сухие до звона, загорались легко – черные пятна обугливания расходились по ним, языки пламени подбирались все выше и выше к потолку, и вот они лизнули кривоватые балки, распробовали… Затрещал огонь, заревел, свирепея, охватил святилище, пыхая сухим, чадным жаром.
– Уходим, – ровным голосом сказал Олег.
– И куда мы теперь? – тихо спросил Пончик.
Олег пожал плечами.
– Туда же… – сказал он безразлично. – Пошли, я тут мимо телеги пробегал…
За храмом, где бил родник (Пончев передернулся, вспомнив недавний ужас), обнаружились две телеги, груженные кожаными мешками, полными зерна. Каждая повозка была запряжена парой лошадей, лениво щипавших травку под ногами. Еще несколько пустых повозок стояли, приткнувшись к храмовому амбару, а стреноженные лошади хрупали травой на опушке рощи. И никого больше. Потом только Пончик разглядел сапоги за дверьми амбара. Проверять, обуты ли в них чьи-то ноги, он не стал…
Олег поскидывал с телеги лишние мешки, оставив несколько, и взгромоздился на козлы.
– Садись, – сказал он, – что стоишь?
– А почему эту? – поинтересовался Шурик, залезая на телегу.
– А тут лошадки симпатичней…
– А-а…
– Но-о!
Симпатичные лошадки встрепенулись, дернули телегу и бодро потащили за собой, радуясь, что груз легок.
– Многих ты сегодня… того? – робко спросил Пончик.
– Не считал, – буркнул Олег и легонько стегнул кнутом. Телега покатила живее, потряхивая на кочках и яминах.
– А… страшно убивать?
Сухов засопел.
– Страшно! – резко сказал он.
– Я понимаю… – вздохнул Пончик тяжко. – А мы теперь совсем одни остались…
Вечером Олег распряг лошадей и щедро сыпанул им зерна.
– Спать будем? – спросил Пончик неуверенно.
– A y тебя есть другие предложения? – поинтересовался Сухов. – Желаешь устроить диспут по японской поэзии?
– Да нет… – промямлил Пончев.
– Ну так ложись и спи!
– Чего ты злой такой?
Олег сморщился и махнул рукой. Шура не стал больше допытываться, залез на мешки и задал вопрос на другую тему:
– А вдруг…
– Лошади разбудят! – перебил его Олег. – У них чутье, как у собак.
Они продрыхли всю ночь и встали поздно, часов в семь. Олег запряг лошадей и вскочил на козлы. Пончев торопливо залез в телегу.
– Поехали…
До Коупа добрались тем же утром – это была круглая крепость на холме, а прямо перед нею тянулся волок, сработанный из ходовых бревен и здорово смахивавший на рельсовый путь. Впечатление это усиливалось на переезде – там, где через волок проходила колея тракта, между «ходовками» были набиты брусья.
– Как на железной дороге! – восхитился Пончик.
– Гляди, – серьезно сказал Олег, показывая кнутом в сторону Балтийского моря, – электричка!
– Где?! – вытаращился Пончев, но увидел лишь семиметровую прусскую лодью, которую волокли от моря к заливу.
Олег молча стегнул лошадок, и те потрусили, выезжая на Нерингу – песчаную Косу, охватившую Куршский залив. Песок цепко удерживали корни травы и низкорослых сосен, приземистых, словно стелившихся по Косе. Дюны и сосны, море и небо – более прекрасное место трудно сыскать!
– А мы как? – спросил Пончик. – Не по морю разве? Крут на корабле хотел…
– А когда прибудет корабль, идущий в Старигард, ты не узнавал?
– Г-где?
– В кассе морвокзала!
Тот надулся.
– Извини, Понч, – сказал Олег после недолгого молчания.
Шура махнул рукой:
– Поехали…
– Поехали!
Глава 14
1
Эйрика Энундсона разбудили девичьи визги – ярлы в соседних палатах забавлялись с туземочками. Конунг потянулся, откинул жаркое одеяло, скроенное из шкурок горностая, и прошлепал к окну.
По двору крепости шатались викинги, кружа вокруг котлов, в которых булькала похлебка, отстаиваясь по углам, где самые азартные резались в кости, играя на свою долю в добыче. Гуннар Метатель Колец ходил скучный – продул все, что ему причиталось, еще и в долги залез, дурень…
Эйрик почесал живот, прислушался к стонам и крикам за стеной. Подумал, что давненько он не отведывал плотских утех, подтянул штаны и решительно двинулся к двери.
В коридоре поджидал Хранир Белый, норманн-великан, спокойный, как идол на кургане.
– Белый! – окликнул его конунг. – Приведи девку!
Великан кивнул понятливо и развернулся уходить.
– Покрасивше сыщи! – добавил Эйрик.
– Сыщу! – прогудел Хранир.
На миг стало темно – это Белый вписался в дверной проем, застя свет. Эйрик вернулся в покои, думая о приятном и отбрасывая назойливые мысли об опасностях.
В коридоре протопали шаги, дверь отворилась, и могучая длань Хранира впихнула в помещение статную девицу, высокую, голубоглазую, с пышной золотой косой. Рубаха ее была изодрана и перепачкана в саже, но груди так мощно распирали ткань, что глаз этих мелочей не замечал вовсе.
– Подойди! – властно сказал конунг на корявом русском.
Девица вздернула голову, ужалила взором голубых глаз, но не ослушалась, подошла.
– Раздевайся, ложись!
Ладожанка искривила презрительно губки и опять не стала перечить – молча стянула рубаху и улеглась. Ее тугое тело было безупречно, а гладкая, плотная кожа чуть ли не светилась матовым оттенком белизны. Эйрик глядел на девицу с вожделением и все ждал воздымания. Не дождался. Ничего не напрягалось в укромности и не заявляло о себе. Дрожащими руками конунг сорвал с себя штаны, но и это не помогло. Раньше-то, бывало, только подумаешь о такой вот девице, и все, гульфик трещит от плотского напряга, ткань не выдерживает! Неужто та ведьма лишила его мужской силы?! Невозможно!