А эти еврейчики и говорят: не верьте ему, ваше превосходительство,- они, еврейчики-то эти, за соседним столиком сидели. И киевская знаменитость так энергично жестикулирует, что мне кажется, что в него вселились, по крайней мере, три еврея... Но, помилуйте, ведь, он чистокровнейший чех... Братья чехи, не происходите ли вы из какого-либо колена израильского? Или вы, может быть, просто евреи, только отрекаетесь от своих прародителей, от своей религии, своей культуры, своих привычек? Зачем вы, господа чехи, всё это делаете? Зачем вы сами от себя отрекаетесь?
- Но почему же, - возникает у меня вопрос, - вдруг их превосходительства, и в такой дружбе с содержателем ссудной кассы и какой-то странной, весьма подозрительной гостиницы?..
И я не знаю, что ответить на этот вопрос.
- Чем вы теперь занимаетесь?
- Ничем.
- Живете на покое?
- На покое..
- А как насчет процентов? - кто-то гудит сзади меня.
Но этот вопрос никем не был предложен гордому, знатному пану господину Розмитальскому. {90} Вот было же сообщено в суде, что "но частным сведениям" еврей Этингер происходит от Аарона...
А господин Розмитальский? Он от кого ведет свою генеалогию? Нет ли у г.г. Замысловского, Шмакова и умнейшего из славных - Дурасевича и на этот счет каких-либо "частных сведений"? Не занимались ли они исследованием, кто собственно принадлежит к роду Каина? Не известны ли кому-либо из них самые достоверные потомки Иуды? Не оттуда ли и сей знатный иностранец, имеющий место своего пребывания в г. Киеве?
XXXVIII.
Человек на службе конспиративной.
- Пригласите господина Полищука.
Входит г. Полищук.
Это один из сыщиков-ритуалистов, делавших расследование убийства Ющинского. Он же - главнейший противник Мищука.
- Вы служили в сыскном отделении?
- Да, служил...
- А теперь где служите?
Мнется, не отвечает.
Защита настаивает на ответе.
Полищук просит разрешить не отвечать...
- Почему?.
- Я состою на службе конспиративной...
- Правительственной?
- Да, правительственной...
Господин Полищук среднего роста, черный как жук, стрижется бобриком, короткая борода... Тонкий нос с горбинкой... Когда Полищук волнуется или сердится - не разберешь - нос его вытягивается, раздваиваясь на кончике...
Бледные, тонкие уши как-то особенно сильно выделяются на окружающей черноте.. Он в сюртуке.. Странно раздвояясь сзади, сюртук дает просвет, обнаруживая длинные ноги при малом туловище, и кажется мне, что он, этот г. Полищук, вот-вот должен прыгнуть и кого-то крепко и цепко охватить... {91} Он рассказывает плавно, осторожно и зорко посматривает по сторонам.
В разгар своих показаний он остановился и просит покурить.
Председатель делает перерыв.
Он решительно заявляет о легенде убийства Ющинского Бейлисом.
Но вот, видите ли, он запамятовал, как было дело, что говорил умиравший Женя Чеберяк, а, ведь, не забудьте, что именно он был, по поручению начальства, при агонии этого мальчика и все расспрашивал, и все распутывал тайну.
Ему стали напоминать вопросами.
Наконец, и он немножечко припомнил.
Что же говорил перед смертью этот несчастный мальчик?
Когда он был в бреду без памяти, он метался и все вскрикивал:
- Андрюша, ни кричи?.. Не кричи так, Андрюша... Андрюша, Андрюша, прошу...
Было видно, что Андрюша стоял перед ним грозной, кровавой тенью, он мучился им...
Но вот он приходит в сознание...
Мать его, Вера Чеберяк, подхватывает на руки, носит его по комнате и все пристает к нему, все просит:
- Мальчик мой, Женя, дитятко мое, скажи им (сыщикам), что мама твоя здесь не при чем... - Ах, мама, оставь меня...
- Скажи, скажи же им...
- Дай мне, мама, спокой...
- Скажи, что твоя мама не при чем...
- Ах, мама, мне так тяжело об этом вспоминать...
О чем же "об этом"?..
И он умолкал, закрывал глаза... Но вдруг он порывался что-то говорить...
Тогда "мама" бросалась к нему и целовала, безумно целовала его, в дрожавшие, посинелые губы мальчика, и зацеловывала его слова, и не давала ему говорить... и он... умолкал..
Она снова брала его на руки и опять, и опять просила сказать "им", что мама его не при чем в этом кошмарном, кровавом деле. {92} Он стал отходить. Послали за священником. Священник пришел. Он оживился, пришел в себя.
Батюшка его исповедовал, причастил, утешил, обласкал, простился с ним и стал уходить...
- Батюшка.. Батюшка!.. - раздался ему вслед слабый голос ребенка.
Батюшка вздрогнул, обернулся.
- Что тебе, дитя моё? - и пошел, поспешая, к нему...
И он смотрел такими ясными, такими робкими глазами и... вдруг, понурился, помертвел, умолк...,
Сзади, за плечами батюшки стояла мать, Вера Чоберяк и пристально смотрела своими черными, сверкающими глазами в мертвенное лицо отходящего в вечный покой сына своего.
- Мне показалось, - сказал на суде батюшка, - я это почувствовал, что она, его мать, сделала ему какой-то знак...
И Женя умолк...
Он вскоре умер.
Отчего же он умер?
Отец его говорит: поел зеленых груш с молоком, напала дизентерия - ну вот и умер...
Гражданский истец, член Государственной Думы Замысловский, заявляет определенно во время заседания суда, что Женю Чеберяк отравил пирожными начальник сыскного отделения Красовский.
Один из свидетелей рассказывает, что ему передавали, что Женю отравили близкие семейства Чеберяк какими-то морфинными свечами...
Всем ясно, что его мать, Вера Чеберяк, принимала участие в его убийстве, так искусно проведенном...
Красовский еще не допрошен.
А свидетельство, что Женю отравили "свои" морфинными свечами, оставлено без последствия: на него не обратили никакого внимания.
Но, однако, что привело этого мальчика, почти единственного свидетеля в этом деле, к такой ранней могиле?
Женя действительно был болен дизентерией.
"Но мы должны знать, что из больницы, несмотря на предупреждение докторов об опасном положении Жени, взяла его мать, Вера Чеберяк, только что вышедшая из тюрьмы, {93} где она сидела по подозрению в убийстве Ющинского.
Надо также помнить и то, что она как-то заявила одному из свидетелей, что ей, любвеобильной матушке, придется за "такое ........", здесь следовало грубое, неприличное, обидное название, - "как Женька, отвечать", и что, наконец, свидетели утверждают, что Женю отравили близкие Чеберяк. Свидетели, соседи Чеберяковой, засвидетельствовали, что она крайне небрежно относилась к своим больным детям, не давала им лекарства, запирала их в комнате, когда уходила на несколько часов со двора, и они там метались в предсмертной агонии без помощи, без надзора и ласки. Их находили в ужасном виде подмоченными испражнениями, измученных, плачущих. Так "заботилась" эта мать о своих детях.
Что еще показал ценного Полищук.
Он удостоверил, что квартира Чеберяк - крайне странная квартира и что ее постоянно посещали уголовные элементы.
Нельзя не отметить, что, на другой день, Полищук пришел в суд изменивши наружность, - он совершенно обрился. А разве свидетель, которого опознавали в суде, может менять наружность во время процесса?
XXXIX.
Людмила Чеберяк..
Это единственный ребенок, оставшийся в семье Чеберяк после убийства Андрюши Ющинского: - старшие ее брат и сестра - Женя и Валя - умерли вскоре, после первых же допросов матери.
Выясняется, что 13 марта, т. е. на другой день убийства Андрюши, Людя была отправлена денёчка на два к своей бабушке погостить и вернулась на четвертый день после убийства Андрюши.
...Вот вышла девочка лет десяти. Это та, которая перед присягой так горько плакала и все говорила: "боюсь, боюсь"...
Ее за руку ввел судебный, пристав.
Бледная, запуганная, вошла она в заду и стала перед судейским столом.
Причесанные под гребешку, ее густые каштановые волосы {94} заплетены в две тугие косички, которые чуть-чуть не доходят до пояса.
Все тоньше и тоньше книзу, они на концах перехвачены желтыми бантиками.
И когда она нервно поворачивает то ту да, то сюда свою измученную головку, косички сильно вздрагивают и бантики прыгают по спине, почти ударяясь о плечи...
Она спокойно начинает рассказывать о том, как они катались на мяле, как прибежал Бейлис, погнался за ними, схватил Женю и Андрюшу - Женя вырвался, а Андрюша попался и его утащил Бейлис.
Куда делся после Андрюша, она не знает... И говорит так складно, гладко, ровно, торопясь, чтобы все сказать... Говорит, как стихотворение читает...
Когда председатель что-либо спрашивает ее, хотя и близко. подходящее к рассказу, но нечто иное, она торопливо скороговоркой отвечает:
- Что вы, что вы, а ни боже мой!
Когда стали ее допрашивать, видела ли она все это сама, она заспешила, заторопилась; и вскоре вышло так, что сама она ничего не видала, а только слышала от своей покойной сестры Вали...
Когда она впала в противоречие с показаниями девочки-свидетельницы, дочери Наконечного, и когда им была устроена очная ставка, и когда Наконечная сказала ей с упреком: "зачем ты врешь, надо говорить правду..." личико ее скривилось, сморщилось, она побледнела, как смерть, навзрыд заплакала и торопливо закричала: "боюсь, боюсь, боюсь!.." Точно кошмар какой висит над ней, точно она изведала такую тяжелую руку изверга, что только при одном воспоминании чего-то, она сразу теряет душевное равновесие...
- Чего же вы боитесь, девочка? Вы не бойтесь, - говорит председатель, вас здесь никто не обидит, вы будьте вполне покойны...
И, почувствовав, что ее здесь не будут бить, она успокоилась.
- Не грозил ли кто-нибудь вам? - спрашивает кто-то из гражданских истцов.
- Грозил. {95} - Кто грозил?
- Полищук!..
- Полищук? - все изумлены, - ведь он за Чеберяк и против Бейлиса!
- Что же он вам говорил?
- Будет тебе, как Жене, если ты будешь показывать против Бейлиса.
Полагают, что это обмолвка: не "против", а "за", вероятно, хотела она сказать.
- А вы помните Полищука?
- Помню.
- Узнали бы его?
- Узнала.
- А какой он?
- Черный, весь черный.
- Девочка, оглянитесь, здесь он, или нет?
Девочка оглядывается.
- Вот он...
- Подойдите к нему.
Она медленно, осторожным шагом, поднимая, растопырив пальцы, правую руку вперед, идет прямо на Полищука, смотря на него широкими испуганными, полными ужаса, глазами.
- Боюсь, боюсь, боюсь!.. - вдруг отчаянно закричала она и горько, горько заплакала, схватившись руками за лицо.
А он, черный, как жук, недвижимо сидел на скамье, в упор смотря ей в лицо холодными, черными, злыми глазами.
Девочку опять успокаивает председатель.
ХL.
Вера Чеберяк.
Прихожу на заседание вечером. Батюшки, что это! Всегда полупустое отделение для публики, сегодня - полным полно.
Нарядные дамы, девушки киевского общества, священники. военные, чиновники - сколько здесь народа! Еле нахожу место!.. Лорнетки, бинокли, в которые запрещают смотреть, и море перьев дамских шляп, слепящих {96} пространство, колыхаются, трясутся и мешают что-либо видеть перед собой...
- Почему так много народа.
- Сейчас будут допрашивать Веру Чеберяк.
- Ну, теперь все понятно.,.
Вот входит она, сутуловатая, темная шатенка, в огромной, широкополой, черной бархатной шляпе, сплошь отороченной пером "под страуса", желто-оранжевого цвета... Огромный шишак из пера, того же цвета, неуклюже возвышается над полями.
Лицо... лицо странное, но обыденное, однако навеки запоминаемое... Матового цвета, сильно обрубленное вниз по линии губ и подбородка, оно некрасиво, если вы смотрите прямо в него, и совершенно иное в профиль. Длинный, правильный, прямой, с легкой горбинкой нос, уходящий в черные дуги прекрасных бровей. Ресницы чуть заметно вздрагивают, при взгляде в упор, в эти черные, как сливы, маслянистые глаза, страстно, повелительно и зло поблескивающие так неожиданно, так случайно... Широкая чернота под глазами свидетельствует нам о ней, как о женщине, всегда ищущей нервных, возбуждающих впечатлений... Тонкие руки, тонкие пальцы... Посмотрите, как скромна она, как потупляет она глаза, когда, с видом угнетенной монашенки, идет на свое место, на скамью свидетелей после передопроса... Смотрите, как спокойна, как выдержана она, когда свидетели при ней показывают, что убийство совершено в ее доме, что Женю отравила именно она...
Иногда только голова ее слегка ныряет, когда уж очень ёкнет сердце, и то это заметно более по ее желто-оранжевому султану, так чутко передающему все ее движения, чем по фигуре ее самой.
Говорит она так же плавно, как ее дочь, - видимо, долго вместе упражнялись, - даже дикция, удары решительно те же... Господи, что она только не рассказала, и кого только она не запутала!..
Больше, больше людей в эту кучу, словно кто-то все время твердил ей, когда она, без перерыва, почти два часа рассказывала все, что знала, что могла придумать.,. Умна она, хитра и изворотлива, как уж, как угорь... Как она ловко обходит все подводные камни, тонко предвидя возможные {97} вопросы. Ответы у нее всегда готовы... За словом она в карман не лезет и быстро отвечает на все, что ни предложат ей...
Что же она показала?.. Да все то же, что и дочка: Андрюшу не видела. Он к ним давно не приходил. Живет она скромно, тихо, аккуратно...Ни с кем не знакома, почти никого не видает и сама нигде не бывает... Семьянинка - каких мало... Любит своих детей до безумия - да, вот, двое умерли, - говорят, отравили их, пока сидела она в тюрьме... Тоскует она по ним... Жаль их... Но, вот, все-таки мелко начинает попадаться... Чувствуется враньё...
Вот Людя - ее дочка - рассказывала, что когда Бейлис утащил Андрюшу, то она сейчас же рассказала об этом матери, а мать уверяет, что ничего об этом от детей не слыхала, а услышала только месяца через три...
Вы понимаете, читатель? На глазах у детей Бейлис украл Андрюшу, и потащил его в печку, и дети, запыхавшись, прибежали домой и матери... ни гу-гу!.. Молчок... Сказали только папе... А папа, телеграфный чиновник, махнул рукой: пускай, мол, его тащит, эка беда! Пускай убьет его, этот Бейлис, съест!.. Мне-то какое дело!.. И не забудьте, что все это происходит на самой окраине Киева, где как среди всякого мещанского населения, при всякой возможности только тем и стараются заняться, что поболтать, сообщить новости... Строгие привычки в доме Чеберяковых!..
- Вы в тюрьме перед этим судом сидели?
- Сидела.
- За что?
- Так, пустяки, подчистка какая-то...
Оказывается, подчистила она заборную книжку в мелочной лавочке.
- Почему же вас выпустили?
- Еще обвиняют...
Выясняется, что обвиняют ее за новую уголовщину... Будет отбывать наказание по совокупности...
Крайне удивило меня это обстоятельство... Никогда не слыхал, чтобы лицо уже осужденное, после того, как приговор вошел в законную силу, после того, как приговоренный стал уже отбывать наказание, его вдруг бы выпустили, ибо за ним стала известна новая уголовщина... Да ведь тогда весь уголовный элемент всегда бы был на свободе: осудили, {98} хорошо, сделайте одолжение! - У меня в запасе сколько угодно удачно сошедших краж, - заявил бы любой карманник, - и сейчас же "покаялся" бы еще в одном преступлении, и гуляй себе на свободе пока суд да дело, а там еще и еще... Не житье было бы всем уголовникам при таком толковании закона, а масленица. Или, может быть, это только в Киеве им дана такая привилегия?!. Крайне любопытно это обстоятельство... Надо бы в нем как следует разобраться г.г. юристам.
Совершенно очевидно, что эта уголовная дама была выпущена из тюрьмы властями преднамеренно, так как на нее падало слишком тяжелое подозрение в соучастии в убийстве Андрея Ющинского, а так как царское правительство решило создать ритуальный еврейский процесс, то эту даму поспешили выпустить из тюрьмы под таким неслыханным предлогом, чтобы она могла хорошенько замести свои следы. Она это и сделала: главного свидетеля убийства Андрюши, своего сына Женю, она довела до могилы; дочь ее, которая тоже вероятней всего знала всю эту историю, так же неожиданно умерла. Сама Чеберячка столковалась со всей своей шайкой, из которых половина были ее любовники, как и что показывать, а свою дочь Люду, которой она очевидно решила сохранить жизнь, она так забила и замучила вместе с сыщиком Полищуком, что та пребывала все время в ужасном страхе, боясь проронить слово. Это так было ясно решительно всем, кто был на суде, и только преступные судьи делали вид, что они ничего не замечают и не догадываются, и что этот выродок рода человеческого не только не при чем в этом деле, но прямо-таки является чуть ли не жертвой этого процесса.
А вот, когда зашла как-то речь о шампанском, послушали бы вы, какие нотки появились в голосе у этой уголовной женщины.
- Почему вы знаете, что это было шампанское? - спрашивает председатель.
- Я не в деревне родилась, господин председатель! - отвечает она.
Да как ответила!..
Как улыбнулась!..
Как блеснула глазами!..
Вот тебе и скромная жена чиновника, получающего 42 рубля в месяц! {99} - А обыск у вас был еще до убийства, до пропажи Андрюши?
Мнется. Старается улепетнуть от прямого ответа, но притиснутая, томно говорит:
- Был!.. Это недоразумение!..
- А краденые вещи вы принимали?
- Я? Что вы? Никогда этого не было...
- А патроны, пули, порох у вас нашли?
- У меня?
- У вас.
- Свидетельница, на все вопросы, уличающие вас, вы можете не отвечать, - заявляет председатель, вовремя спасая эту явную преступницу от провала при перекрестном допросе. Только в этот момент председатель, получивший после суда сразу большое повышение, вспомнил о "законности" и выручил Чеберяк. Это содружество председателя суда с уголовной дамой так и бросилось всем в глаза.
- Могу?
- Можете, по закону.
- Так как же насчет пуль, патронов?
- Это к делу не относится! - говорит развязно Вера Чеберяк.
- А вы поссорились с Павлом Мифле?
Это тот, француз, которому она выжгла серной кислотой глаза, и который все-таки привязан к ней, как верный сторож и исполнитель ее желаний.
- Да, он бил меня!..- тихо говорит она.
- А не стали ли вы говорить, что это он убил Андрюшу?
- Нет, это мне предлагали так говорить за сорок тысяч, вину на себя принять, для этого меня возили в Харьков, но я отказалась.
- А вы ходили смотреть труп Андрюши?
- Ходила.
- Вы его опознали?
-Да.
- Но как?
Молчит.
- Не так ли было: вы с приставом и с Женей залезли в пещеру - там было темно, пристав не подносил к лицу {100} свечку, и не позволял близко наклоняться к нему, а вы вдруг сразу, не смотря в лицо, опознали его.
-По вышивке, по вышивке на рубашке опознала, - заторопилась она. Вышивочку эту я видала у его матушки, и говорю: вы дайте мне вышивочку, я такую же Жене вышью, а мне не дали, а я запомнила, хорошо запомнила ее... Ведь по ней бедненького и узнала, как раз в этой рубашонке он и одет...
Выясняется, что вышивку эту она могла видеть года за три с месяцами до смерти Андрюши.
Этакая удивительная память у госпожи Чеберяк - даже завидно стало. Более трех лет тому назад видела она вышивку, - минуточку смотрела, - а в пещере-то темно, свечей мерцающей освещается она... Лица не рассмотреть, а вот вышивку сразу узнала госпожа Чеберяк... Хорошая, твердая память у госпожи Чеберяк,..
Председатель суда и прокурор делали решительно все, чтобы помочь Чеберяк выкарабкаться из ее отчаянного положения и она, благодарная им, так ласково, так нежно смотрела на своих спасителей. Это трогательное единение представителей юстиции с прославленной воровкой и преступницей г. Киева возмутило решительно всех. Публика положительно негодовала, и все в один голос говорили: вот одна из убийц Ющинского, ее необходимо тут же арестовать... Но суд был недоступен, он исполнял то, что ему было предписано из Петербурга, покрывая собой явных преступников, убийц и виновников этого кошмарного дела.
ХLI.
Господин Чеберяк.
Несчастное и до большой степени отталкивающее от себя существо, этот господин Чеберяк... Его держат в черном теле. Вне всякого сомнения, что он отлично знает, сколько весит нежная рука его почтенной супруги, милостива ли она во гневе, и скоро ли она гнев кладет на милость...
Господин Чеберяк - это несчастье для госпожи Чеберяковой... Тонкая сеть, сплетенная ею, может быть сразу прорвана этим неповоротливым, недогадливым, суетливым человечком, который из всех сил старается разжалобить суд, что {101} он безвинно-напрасно пострадал ради других, кто окровавил руки свои кровью Андрюши.
Госпожа Чеберякова вся съежилась, когда вошел в залу ее домовладыка...
- Теперь пропаду, - говорила вся ее фигура, и она внимательно, крайне внимательно слушала показания своего мужа ... (Нельзя не отметить этого крайне вопиющего нарушения всей деловой стороны процесса, которую с самого начала допустил председатель: вместо того, чтобы, по крайней мере важнейших свидетелей, обязательно после допроса рассаживать под охраной в различных комнатах, он всех оставлял в зале суда и таким образом все явные противоречия между показаниями свидетелей, очень важные для выяснения правды, совершенно уничтожались деятельностью председателя, и такие ловкие люди, как Чеберяк быстро выпутывались из всех затруднений, в которые они попадали. Совершенно очевидно, что все это делалось судом преднамеренно, лишь бы создать обвинение по тому процессу, который так был нужен царскому правительству со всеми черносотенцами России.).
Вот, наконец, начались показания этого худого, бледного, тощего и развинченного на все гайки бывшего почтамтского чиновника. Он поет Лазаря о потерянной службе и решительно ничего не знает ни о тех попойках, которые творились у него дома, ни о целой стае молодых людей, которых его (!) супруга величала не иначе, как Костя, Васинька, Петька рыженький и т. д. Он ничего не знает и о том, что его жена находилась долгое время в связи с французским гражданином Мифле, которому она облила лицо серной кислотой и выжгла глаза за какую-то его вольность с другой женщиной.
Он не знает также и того, что его почтенная и добродетельная супруга, будучи избита слепым Мифле за то, что ему доказали, что его любовница тут же, в его квартире, в его комнате, пользуясь слепотой французского гражданина, имеет особое удовольствие более чем кокетничать с жильцом Мифле - Петровым, который, вырвав ее, избиваемую, из рук рассвирепевшего слепца, был сейчас же в награду за преданность переведен этой любвеобильной чиновницей на жительство в квартиру господина Чеберякова, где он и пребывает по сие время. А слепец бил госпожу Чеберякову "шоколадкой" - воровским орудием, существующим для оглушения жертвы: - это кусок железа фунта в четыре, зажимаемый в руке.
Как видите, в этом благочестивом {102} доме и среди близких ему друзей воровские орудия в ходу даже для собственного употребления. Господин Чеберяк вообще ничего не знает, а когда чем-либо мешал, то его подпаивали, чего-то подсыпали в пойло снотворного и он благополучно отходил ко сну. Это тип тех мужчин, которые или не имеют никакой воли, или воля их столь больна, что всякие извращения принимаются ею, как нечто особо интересное и радостное...
ХLII.
Свидетель Бейлис и обвиняемая Чеберяк.
Когда я вслушиваюсь все более и более в этот процесс, я все жду, что, вот, сейчас скажут:
- Пригласите свидетеля Бейлиса... Входит Бейлис...
- Бейлис, скажите, что вы знаете по этому делу?
- Я жил рядом с Чеберяк...
- Расскажите, что вы знаете про Чеберяк...
Я на минуту представил себе: на скамье подсудимых сидят Вера Чеберяк, Сингаевский, Рудзинский... Латышев, за смертью, от суда и следствия освобожден...
Как были бы довольны обвинители - ведь с таким материалом, какие громовые обвинительные речи можно было бы произнести! Никакой суд присяжных не смягчил бы своего сурового приговора... Адвокаты? О, несчастные адвокаты! Они не нашлись бы что сказать. Никакие "лучшие", о которых мечтала Чеберякова, не помогли бы: слишком ужасны, слишком тяжелы обвинения, и само преступление так неизъяснимо жестоко и отвратительно...
А теперь что мы видим? Что мы слышим? На чем скрещиваются шпаги перекрестного, страстного допроса?
Обвинители... О, они изо всех сил защищают тех, на кого так много падает косвенных и прямых улик.
А защитники? Как опытные прокуроры, с тактом и деликатностью к подозреваемым в совершении преступления, стоя твердо на страже законности, они шаг за шагом разоблачают хитрости, увертки и изворотливость "свидетелей", явно причастных к убийству Ющинского. {103} А Бейлис?
Он с таким неподдельным любопытством рассматривает вещественные доказательства, фотографические карточки, наволочку и пр., все тянется оттуда, из-за решетки, стараясь хоть как-нибудь разглядеть своими подслеповатыми глазами то, что в сущности решает его судьбу, и с истинным изумлением слушает свидетелей, хлопает себя по коленам, когда уже очень бывает интересно, и все время так и кажется, что и он тоже начнет задавать вопросы, чтобы помочь изловить этих и без того попавшихся воров и убийц.
ХLIII.
Где был труп Ющинского до пещеры?
Совершенно неожиданно молнией сверкнуло в одном из заседаний краткое новое показание свидетеля Добжанского...
Его спросили по поводу одного показания Голубева. Добжанский с компанией как-то пошел прогуляться в рощу, уселись они на лужайке, неподалеку от пещеры, где нашли Ющинского, и стали выпивать, ведя беседу... Из пещеры вышли два студента и подошли к ним и стали говорить, что Андрюшу жиды замучили.
- Почему вы думаете, что жиды?..-спросил один из компании.
- Но почему же, - возникает у меня вопрос, - вдруг их превосходительства, и в такой дружбе с содержателем ссудной кассы и какой-то странной, весьма подозрительной гостиницы?..
И я не знаю, что ответить на этот вопрос.
- Чем вы теперь занимаетесь?
- Ничем.
- Живете на покое?
- На покое..
- А как насчет процентов? - кто-то гудит сзади меня.
Но этот вопрос никем не был предложен гордому, знатному пану господину Розмитальскому. {90} Вот было же сообщено в суде, что "но частным сведениям" еврей Этингер происходит от Аарона...
А господин Розмитальский? Он от кого ведет свою генеалогию? Нет ли у г.г. Замысловского, Шмакова и умнейшего из славных - Дурасевича и на этот счет каких-либо "частных сведений"? Не занимались ли они исследованием, кто собственно принадлежит к роду Каина? Не известны ли кому-либо из них самые достоверные потомки Иуды? Не оттуда ли и сей знатный иностранец, имеющий место своего пребывания в г. Киеве?
XXXVIII.
Человек на службе конспиративной.
- Пригласите господина Полищука.
Входит г. Полищук.
Это один из сыщиков-ритуалистов, делавших расследование убийства Ющинского. Он же - главнейший противник Мищука.
- Вы служили в сыскном отделении?
- Да, служил...
- А теперь где служите?
Мнется, не отвечает.
Защита настаивает на ответе.
Полищук просит разрешить не отвечать...
- Почему?.
- Я состою на службе конспиративной...
- Правительственной?
- Да, правительственной...
Господин Полищук среднего роста, черный как жук, стрижется бобриком, короткая борода... Тонкий нос с горбинкой... Когда Полищук волнуется или сердится - не разберешь - нос его вытягивается, раздваиваясь на кончике...
Бледные, тонкие уши как-то особенно сильно выделяются на окружающей черноте.. Он в сюртуке.. Странно раздвояясь сзади, сюртук дает просвет, обнаруживая длинные ноги при малом туловище, и кажется мне, что он, этот г. Полищук, вот-вот должен прыгнуть и кого-то крепко и цепко охватить... {91} Он рассказывает плавно, осторожно и зорко посматривает по сторонам.
В разгар своих показаний он остановился и просит покурить.
Председатель делает перерыв.
Он решительно заявляет о легенде убийства Ющинского Бейлисом.
Но вот, видите ли, он запамятовал, как было дело, что говорил умиравший Женя Чеберяк, а, ведь, не забудьте, что именно он был, по поручению начальства, при агонии этого мальчика и все расспрашивал, и все распутывал тайну.
Ему стали напоминать вопросами.
Наконец, и он немножечко припомнил.
Что же говорил перед смертью этот несчастный мальчик?
Когда он был в бреду без памяти, он метался и все вскрикивал:
- Андрюша, ни кричи?.. Не кричи так, Андрюша... Андрюша, Андрюша, прошу...
Было видно, что Андрюша стоял перед ним грозной, кровавой тенью, он мучился им...
Но вот он приходит в сознание...
Мать его, Вера Чеберяк, подхватывает на руки, носит его по комнате и все пристает к нему, все просит:
- Мальчик мой, Женя, дитятко мое, скажи им (сыщикам), что мама твоя здесь не при чем... - Ах, мама, оставь меня...
- Скажи, скажи же им...
- Дай мне, мама, спокой...
- Скажи, что твоя мама не при чем...
- Ах, мама, мне так тяжело об этом вспоминать...
О чем же "об этом"?..
И он умолкал, закрывал глаза... Но вдруг он порывался что-то говорить...
Тогда "мама" бросалась к нему и целовала, безумно целовала его, в дрожавшие, посинелые губы мальчика, и зацеловывала его слова, и не давала ему говорить... и он... умолкал..
Она снова брала его на руки и опять, и опять просила сказать "им", что мама его не при чем в этом кошмарном, кровавом деле. {92} Он стал отходить. Послали за священником. Священник пришел. Он оживился, пришел в себя.
Батюшка его исповедовал, причастил, утешил, обласкал, простился с ним и стал уходить...
- Батюшка.. Батюшка!.. - раздался ему вслед слабый голос ребенка.
Батюшка вздрогнул, обернулся.
- Что тебе, дитя моё? - и пошел, поспешая, к нему...
И он смотрел такими ясными, такими робкими глазами и... вдруг, понурился, помертвел, умолк...,
Сзади, за плечами батюшки стояла мать, Вера Чоберяк и пристально смотрела своими черными, сверкающими глазами в мертвенное лицо отходящего в вечный покой сына своего.
- Мне показалось, - сказал на суде батюшка, - я это почувствовал, что она, его мать, сделала ему какой-то знак...
И Женя умолк...
Он вскоре умер.
Отчего же он умер?
Отец его говорит: поел зеленых груш с молоком, напала дизентерия - ну вот и умер...
Гражданский истец, член Государственной Думы Замысловский, заявляет определенно во время заседания суда, что Женю Чеберяк отравил пирожными начальник сыскного отделения Красовский.
Один из свидетелей рассказывает, что ему передавали, что Женю отравили близкие семейства Чеберяк какими-то морфинными свечами...
Всем ясно, что его мать, Вера Чеберяк, принимала участие в его убийстве, так искусно проведенном...
Красовский еще не допрошен.
А свидетельство, что Женю отравили "свои" морфинными свечами, оставлено без последствия: на него не обратили никакого внимания.
Но, однако, что привело этого мальчика, почти единственного свидетеля в этом деле, к такой ранней могиле?
Женя действительно был болен дизентерией.
"Но мы должны знать, что из больницы, несмотря на предупреждение докторов об опасном положении Жени, взяла его мать, Вера Чеберяк, только что вышедшая из тюрьмы, {93} где она сидела по подозрению в убийстве Ющинского.
Надо также помнить и то, что она как-то заявила одному из свидетелей, что ей, любвеобильной матушке, придется за "такое ........", здесь следовало грубое, неприличное, обидное название, - "как Женька, отвечать", и что, наконец, свидетели утверждают, что Женю отравили близкие Чеберяк. Свидетели, соседи Чеберяковой, засвидетельствовали, что она крайне небрежно относилась к своим больным детям, не давала им лекарства, запирала их в комнате, когда уходила на несколько часов со двора, и они там метались в предсмертной агонии без помощи, без надзора и ласки. Их находили в ужасном виде подмоченными испражнениями, измученных, плачущих. Так "заботилась" эта мать о своих детях.
Что еще показал ценного Полищук.
Он удостоверил, что квартира Чеберяк - крайне странная квартира и что ее постоянно посещали уголовные элементы.
Нельзя не отметить, что, на другой день, Полищук пришел в суд изменивши наружность, - он совершенно обрился. А разве свидетель, которого опознавали в суде, может менять наружность во время процесса?
XXXIX.
Людмила Чеберяк..
Это единственный ребенок, оставшийся в семье Чеберяк после убийства Андрюши Ющинского: - старшие ее брат и сестра - Женя и Валя - умерли вскоре, после первых же допросов матери.
Выясняется, что 13 марта, т. е. на другой день убийства Андрюши, Людя была отправлена денёчка на два к своей бабушке погостить и вернулась на четвертый день после убийства Андрюши.
...Вот вышла девочка лет десяти. Это та, которая перед присягой так горько плакала и все говорила: "боюсь, боюсь"...
Ее за руку ввел судебный, пристав.
Бледная, запуганная, вошла она в заду и стала перед судейским столом.
Причесанные под гребешку, ее густые каштановые волосы {94} заплетены в две тугие косички, которые чуть-чуть не доходят до пояса.
Все тоньше и тоньше книзу, они на концах перехвачены желтыми бантиками.
И когда она нервно поворачивает то ту да, то сюда свою измученную головку, косички сильно вздрагивают и бантики прыгают по спине, почти ударяясь о плечи...
Она спокойно начинает рассказывать о том, как они катались на мяле, как прибежал Бейлис, погнался за ними, схватил Женю и Андрюшу - Женя вырвался, а Андрюша попался и его утащил Бейлис.
Куда делся после Андрюша, она не знает... И говорит так складно, гладко, ровно, торопясь, чтобы все сказать... Говорит, как стихотворение читает...
Когда председатель что-либо спрашивает ее, хотя и близко. подходящее к рассказу, но нечто иное, она торопливо скороговоркой отвечает:
- Что вы, что вы, а ни боже мой!
Когда стали ее допрашивать, видела ли она все это сама, она заспешила, заторопилась; и вскоре вышло так, что сама она ничего не видала, а только слышала от своей покойной сестры Вали...
Когда она впала в противоречие с показаниями девочки-свидетельницы, дочери Наконечного, и когда им была устроена очная ставка, и когда Наконечная сказала ей с упреком: "зачем ты врешь, надо говорить правду..." личико ее скривилось, сморщилось, она побледнела, как смерть, навзрыд заплакала и торопливо закричала: "боюсь, боюсь, боюсь!.." Точно кошмар какой висит над ней, точно она изведала такую тяжелую руку изверга, что только при одном воспоминании чего-то, она сразу теряет душевное равновесие...
- Чего же вы боитесь, девочка? Вы не бойтесь, - говорит председатель, вас здесь никто не обидит, вы будьте вполне покойны...
И, почувствовав, что ее здесь не будут бить, она успокоилась.
- Не грозил ли кто-нибудь вам? - спрашивает кто-то из гражданских истцов.
- Грозил. {95} - Кто грозил?
- Полищук!..
- Полищук? - все изумлены, - ведь он за Чеберяк и против Бейлиса!
- Что же он вам говорил?
- Будет тебе, как Жене, если ты будешь показывать против Бейлиса.
Полагают, что это обмолвка: не "против", а "за", вероятно, хотела она сказать.
- А вы помните Полищука?
- Помню.
- Узнали бы его?
- Узнала.
- А какой он?
- Черный, весь черный.
- Девочка, оглянитесь, здесь он, или нет?
Девочка оглядывается.
- Вот он...
- Подойдите к нему.
Она медленно, осторожным шагом, поднимая, растопырив пальцы, правую руку вперед, идет прямо на Полищука, смотря на него широкими испуганными, полными ужаса, глазами.
- Боюсь, боюсь, боюсь!.. - вдруг отчаянно закричала она и горько, горько заплакала, схватившись руками за лицо.
А он, черный, как жук, недвижимо сидел на скамье, в упор смотря ей в лицо холодными, черными, злыми глазами.
Девочку опять успокаивает председатель.
ХL.
Вера Чеберяк.
Прихожу на заседание вечером. Батюшки, что это! Всегда полупустое отделение для публики, сегодня - полным полно.
Нарядные дамы, девушки киевского общества, священники. военные, чиновники - сколько здесь народа! Еле нахожу место!.. Лорнетки, бинокли, в которые запрещают смотреть, и море перьев дамских шляп, слепящих {96} пространство, колыхаются, трясутся и мешают что-либо видеть перед собой...
- Почему так много народа.
- Сейчас будут допрашивать Веру Чеберяк.
- Ну, теперь все понятно.,.
Вот входит она, сутуловатая, темная шатенка, в огромной, широкополой, черной бархатной шляпе, сплошь отороченной пером "под страуса", желто-оранжевого цвета... Огромный шишак из пера, того же цвета, неуклюже возвышается над полями.
Лицо... лицо странное, но обыденное, однако навеки запоминаемое... Матового цвета, сильно обрубленное вниз по линии губ и подбородка, оно некрасиво, если вы смотрите прямо в него, и совершенно иное в профиль. Длинный, правильный, прямой, с легкой горбинкой нос, уходящий в черные дуги прекрасных бровей. Ресницы чуть заметно вздрагивают, при взгляде в упор, в эти черные, как сливы, маслянистые глаза, страстно, повелительно и зло поблескивающие так неожиданно, так случайно... Широкая чернота под глазами свидетельствует нам о ней, как о женщине, всегда ищущей нервных, возбуждающих впечатлений... Тонкие руки, тонкие пальцы... Посмотрите, как скромна она, как потупляет она глаза, когда, с видом угнетенной монашенки, идет на свое место, на скамью свидетелей после передопроса... Смотрите, как спокойна, как выдержана она, когда свидетели при ней показывают, что убийство совершено в ее доме, что Женю отравила именно она...
Иногда только голова ее слегка ныряет, когда уж очень ёкнет сердце, и то это заметно более по ее желто-оранжевому султану, так чутко передающему все ее движения, чем по фигуре ее самой.
Говорит она так же плавно, как ее дочь, - видимо, долго вместе упражнялись, - даже дикция, удары решительно те же... Господи, что она только не рассказала, и кого только она не запутала!..
Больше, больше людей в эту кучу, словно кто-то все время твердил ей, когда она, без перерыва, почти два часа рассказывала все, что знала, что могла придумать.,. Умна она, хитра и изворотлива, как уж, как угорь... Как она ловко обходит все подводные камни, тонко предвидя возможные {97} вопросы. Ответы у нее всегда готовы... За словом она в карман не лезет и быстро отвечает на все, что ни предложат ей...
Что же она показала?.. Да все то же, что и дочка: Андрюшу не видела. Он к ним давно не приходил. Живет она скромно, тихо, аккуратно...Ни с кем не знакома, почти никого не видает и сама нигде не бывает... Семьянинка - каких мало... Любит своих детей до безумия - да, вот, двое умерли, - говорят, отравили их, пока сидела она в тюрьме... Тоскует она по ним... Жаль их... Но, вот, все-таки мелко начинает попадаться... Чувствуется враньё...
Вот Людя - ее дочка - рассказывала, что когда Бейлис утащил Андрюшу, то она сейчас же рассказала об этом матери, а мать уверяет, что ничего об этом от детей не слыхала, а услышала только месяца через три...
Вы понимаете, читатель? На глазах у детей Бейлис украл Андрюшу, и потащил его в печку, и дети, запыхавшись, прибежали домой и матери... ни гу-гу!.. Молчок... Сказали только папе... А папа, телеграфный чиновник, махнул рукой: пускай, мол, его тащит, эка беда! Пускай убьет его, этот Бейлис, съест!.. Мне-то какое дело!.. И не забудьте, что все это происходит на самой окраине Киева, где как среди всякого мещанского населения, при всякой возможности только тем и стараются заняться, что поболтать, сообщить новости... Строгие привычки в доме Чеберяковых!..
- Вы в тюрьме перед этим судом сидели?
- Сидела.
- За что?
- Так, пустяки, подчистка какая-то...
Оказывается, подчистила она заборную книжку в мелочной лавочке.
- Почему же вас выпустили?
- Еще обвиняют...
Выясняется, что обвиняют ее за новую уголовщину... Будет отбывать наказание по совокупности...
Крайне удивило меня это обстоятельство... Никогда не слыхал, чтобы лицо уже осужденное, после того, как приговор вошел в законную силу, после того, как приговоренный стал уже отбывать наказание, его вдруг бы выпустили, ибо за ним стала известна новая уголовщина... Да ведь тогда весь уголовный элемент всегда бы был на свободе: осудили, {98} хорошо, сделайте одолжение! - У меня в запасе сколько угодно удачно сошедших краж, - заявил бы любой карманник, - и сейчас же "покаялся" бы еще в одном преступлении, и гуляй себе на свободе пока суд да дело, а там еще и еще... Не житье было бы всем уголовникам при таком толковании закона, а масленица. Или, может быть, это только в Киеве им дана такая привилегия?!. Крайне любопытно это обстоятельство... Надо бы в нем как следует разобраться г.г. юристам.
Совершенно очевидно, что эта уголовная дама была выпущена из тюрьмы властями преднамеренно, так как на нее падало слишком тяжелое подозрение в соучастии в убийстве Андрея Ющинского, а так как царское правительство решило создать ритуальный еврейский процесс, то эту даму поспешили выпустить из тюрьмы под таким неслыханным предлогом, чтобы она могла хорошенько замести свои следы. Она это и сделала: главного свидетеля убийства Андрюши, своего сына Женю, она довела до могилы; дочь ее, которая тоже вероятней всего знала всю эту историю, так же неожиданно умерла. Сама Чеберячка столковалась со всей своей шайкой, из которых половина были ее любовники, как и что показывать, а свою дочь Люду, которой она очевидно решила сохранить жизнь, она так забила и замучила вместе с сыщиком Полищуком, что та пребывала все время в ужасном страхе, боясь проронить слово. Это так было ясно решительно всем, кто был на суде, и только преступные судьи делали вид, что они ничего не замечают и не догадываются, и что этот выродок рода человеческого не только не при чем в этом деле, но прямо-таки является чуть ли не жертвой этого процесса.
А вот, когда зашла как-то речь о шампанском, послушали бы вы, какие нотки появились в голосе у этой уголовной женщины.
- Почему вы знаете, что это было шампанское? - спрашивает председатель.
- Я не в деревне родилась, господин председатель! - отвечает она.
Да как ответила!..
Как улыбнулась!..
Как блеснула глазами!..
Вот тебе и скромная жена чиновника, получающего 42 рубля в месяц! {99} - А обыск у вас был еще до убийства, до пропажи Андрюши?
Мнется. Старается улепетнуть от прямого ответа, но притиснутая, томно говорит:
- Был!.. Это недоразумение!..
- А краденые вещи вы принимали?
- Я? Что вы? Никогда этого не было...
- А патроны, пули, порох у вас нашли?
- У меня?
- У вас.
- Свидетельница, на все вопросы, уличающие вас, вы можете не отвечать, - заявляет председатель, вовремя спасая эту явную преступницу от провала при перекрестном допросе. Только в этот момент председатель, получивший после суда сразу большое повышение, вспомнил о "законности" и выручил Чеберяк. Это содружество председателя суда с уголовной дамой так и бросилось всем в глаза.
- Могу?
- Можете, по закону.
- Так как же насчет пуль, патронов?
- Это к делу не относится! - говорит развязно Вера Чеберяк.
- А вы поссорились с Павлом Мифле?
Это тот, француз, которому она выжгла серной кислотой глаза, и который все-таки привязан к ней, как верный сторож и исполнитель ее желаний.
- Да, он бил меня!..- тихо говорит она.
- А не стали ли вы говорить, что это он убил Андрюшу?
- Нет, это мне предлагали так говорить за сорок тысяч, вину на себя принять, для этого меня возили в Харьков, но я отказалась.
- А вы ходили смотреть труп Андрюши?
- Ходила.
- Вы его опознали?
-Да.
- Но как?
Молчит.
- Не так ли было: вы с приставом и с Женей залезли в пещеру - там было темно, пристав не подносил к лицу {100} свечку, и не позволял близко наклоняться к нему, а вы вдруг сразу, не смотря в лицо, опознали его.
-По вышивке, по вышивке на рубашке опознала, - заторопилась она. Вышивочку эту я видала у его матушки, и говорю: вы дайте мне вышивочку, я такую же Жене вышью, а мне не дали, а я запомнила, хорошо запомнила ее... Ведь по ней бедненького и узнала, как раз в этой рубашонке он и одет...
Выясняется, что вышивку эту она могла видеть года за три с месяцами до смерти Андрюши.
Этакая удивительная память у госпожи Чеберяк - даже завидно стало. Более трех лет тому назад видела она вышивку, - минуточку смотрела, - а в пещере-то темно, свечей мерцающей освещается она... Лица не рассмотреть, а вот вышивку сразу узнала госпожа Чеберяк... Хорошая, твердая память у госпожи Чеберяк,..
Председатель суда и прокурор делали решительно все, чтобы помочь Чеберяк выкарабкаться из ее отчаянного положения и она, благодарная им, так ласково, так нежно смотрела на своих спасителей. Это трогательное единение представителей юстиции с прославленной воровкой и преступницей г. Киева возмутило решительно всех. Публика положительно негодовала, и все в один голос говорили: вот одна из убийц Ющинского, ее необходимо тут же арестовать... Но суд был недоступен, он исполнял то, что ему было предписано из Петербурга, покрывая собой явных преступников, убийц и виновников этого кошмарного дела.
ХLI.
Господин Чеберяк.
Несчастное и до большой степени отталкивающее от себя существо, этот господин Чеберяк... Его держат в черном теле. Вне всякого сомнения, что он отлично знает, сколько весит нежная рука его почтенной супруги, милостива ли она во гневе, и скоро ли она гнев кладет на милость...
Господин Чеберяк - это несчастье для госпожи Чеберяковой... Тонкая сеть, сплетенная ею, может быть сразу прорвана этим неповоротливым, недогадливым, суетливым человечком, который из всех сил старается разжалобить суд, что {101} он безвинно-напрасно пострадал ради других, кто окровавил руки свои кровью Андрюши.
Госпожа Чеберякова вся съежилась, когда вошел в залу ее домовладыка...
- Теперь пропаду, - говорила вся ее фигура, и она внимательно, крайне внимательно слушала показания своего мужа ... (Нельзя не отметить этого крайне вопиющего нарушения всей деловой стороны процесса, которую с самого начала допустил председатель: вместо того, чтобы, по крайней мере важнейших свидетелей, обязательно после допроса рассаживать под охраной в различных комнатах, он всех оставлял в зале суда и таким образом все явные противоречия между показаниями свидетелей, очень важные для выяснения правды, совершенно уничтожались деятельностью председателя, и такие ловкие люди, как Чеберяк быстро выпутывались из всех затруднений, в которые они попадали. Совершенно очевидно, что все это делалось судом преднамеренно, лишь бы создать обвинение по тому процессу, который так был нужен царскому правительству со всеми черносотенцами России.).
Вот, наконец, начались показания этого худого, бледного, тощего и развинченного на все гайки бывшего почтамтского чиновника. Он поет Лазаря о потерянной службе и решительно ничего не знает ни о тех попойках, которые творились у него дома, ни о целой стае молодых людей, которых его (!) супруга величала не иначе, как Костя, Васинька, Петька рыженький и т. д. Он ничего не знает и о том, что его жена находилась долгое время в связи с французским гражданином Мифле, которому она облила лицо серной кислотой и выжгла глаза за какую-то его вольность с другой женщиной.
Он не знает также и того, что его почтенная и добродетельная супруга, будучи избита слепым Мифле за то, что ему доказали, что его любовница тут же, в его квартире, в его комнате, пользуясь слепотой французского гражданина, имеет особое удовольствие более чем кокетничать с жильцом Мифле - Петровым, который, вырвав ее, избиваемую, из рук рассвирепевшего слепца, был сейчас же в награду за преданность переведен этой любвеобильной чиновницей на жительство в квартиру господина Чеберякова, где он и пребывает по сие время. А слепец бил госпожу Чеберякову "шоколадкой" - воровским орудием, существующим для оглушения жертвы: - это кусок железа фунта в четыре, зажимаемый в руке.
Как видите, в этом благочестивом {102} доме и среди близких ему друзей воровские орудия в ходу даже для собственного употребления. Господин Чеберяк вообще ничего не знает, а когда чем-либо мешал, то его подпаивали, чего-то подсыпали в пойло снотворного и он благополучно отходил ко сну. Это тип тех мужчин, которые или не имеют никакой воли, или воля их столь больна, что всякие извращения принимаются ею, как нечто особо интересное и радостное...
ХLII.
Свидетель Бейлис и обвиняемая Чеберяк.
Когда я вслушиваюсь все более и более в этот процесс, я все жду, что, вот, сейчас скажут:
- Пригласите свидетеля Бейлиса... Входит Бейлис...
- Бейлис, скажите, что вы знаете по этому делу?
- Я жил рядом с Чеберяк...
- Расскажите, что вы знаете про Чеберяк...
Я на минуту представил себе: на скамье подсудимых сидят Вера Чеберяк, Сингаевский, Рудзинский... Латышев, за смертью, от суда и следствия освобожден...
Как были бы довольны обвинители - ведь с таким материалом, какие громовые обвинительные речи можно было бы произнести! Никакой суд присяжных не смягчил бы своего сурового приговора... Адвокаты? О, несчастные адвокаты! Они не нашлись бы что сказать. Никакие "лучшие", о которых мечтала Чеберякова, не помогли бы: слишком ужасны, слишком тяжелы обвинения, и само преступление так неизъяснимо жестоко и отвратительно...
А теперь что мы видим? Что мы слышим? На чем скрещиваются шпаги перекрестного, страстного допроса?
Обвинители... О, они изо всех сил защищают тех, на кого так много падает косвенных и прямых улик.
А защитники? Как опытные прокуроры, с тактом и деликатностью к подозреваемым в совершении преступления, стоя твердо на страже законности, они шаг за шагом разоблачают хитрости, увертки и изворотливость "свидетелей", явно причастных к убийству Ющинского. {103} А Бейлис?
Он с таким неподдельным любопытством рассматривает вещественные доказательства, фотографические карточки, наволочку и пр., все тянется оттуда, из-за решетки, стараясь хоть как-нибудь разглядеть своими подслеповатыми глазами то, что в сущности решает его судьбу, и с истинным изумлением слушает свидетелей, хлопает себя по коленам, когда уже очень бывает интересно, и все время так и кажется, что и он тоже начнет задавать вопросы, чтобы помочь изловить этих и без того попавшихся воров и убийц.
ХLIII.
Где был труп Ющинского до пещеры?
Совершенно неожиданно молнией сверкнуло в одном из заседаний краткое новое показание свидетеля Добжанского...
Его спросили по поводу одного показания Голубева. Добжанский с компанией как-то пошел прогуляться в рощу, уселись они на лужайке, неподалеку от пещеры, где нашли Ющинского, и стали выпивать, ведя беседу... Из пещеры вышли два студента и подошли к ним и стали говорить, что Андрюшу жиды замучили.
- Почему вы думаете, что жиды?..-спросил один из компании.