Страница:
Некоторое время Игнатьев колебался. Бомбила, несомненно, рассказал лишь ничтожную часть правды, а скорее всего, просто врал. Бизнес у них с Гариком и Скворцом наверняка совместный, но времени для дознания у Игнатьева не было, да и убивать его не хотелось.
– Ключи! – коротко приказал он.
– Сейчас… Не убивай, брат!
Брелок с ключами мелко звенел в его трясущейся руке.
– Вылезай! Дружков своих грузи в салон. Если дернешься, завалю сразу! – Игнатьев сунул ему под нос трофейный пистолет. – Убежать не успеешь, даже не надейся.
Для нападения на приезжего лоха бомбила с дружками выбрал совершенно пустынную дорогу. Возможно даже, она оканчивалась никому не нужным тупиком, и это сейчас играло на руку Игнатьеву.
В сравнении с бомбилой каждый из гангстеров весил немало, но страх удваивает силы, и с работой тот справился быстро.
– Не убивай, брат, – снова попросил он жалобно.
– Открой багажник!
Водитель повиновался, лицо его побелело, глаза округлились от ужаса.
– А теперь полезай, если долго жить хочешь.
Игнатьев захлопнул и запер багажник, потом приподнял капот и вырвал центральный провод, зашвырнув его далеко в придорожные посадки. Сумеет выбраться из багажника бомбила без помощи или нет, Игнатьева не интересовало. Скорее всего, сумеет, если достанет сил сломать фиксаторы заднего сиденья. Но повозиться ему придется. Два часа форы Игнатьеву точно обеспечено, а большего и не надо. Ключи синей иномарки – это была «мицубиси» с тем же ненавистным Игнатьеву правым рулем – торчали в замке зажигания. Теперь Игнатьев не сомневался, что поступил совершенно правильно. Тратить на него много времени налетчики были не намерены. Вырубить его готовились прямо в «тойоте», и, видимо, очень быстро. Интересно, все же как? Вряд ли стали б открывать пальбу да пачкать салон. Удавкой или какой-нибудь свинчаткой по башке? Жаль, не обыскал поганцев… Но обдумывать далее возможные варианты Игнатьев не стал. Развернул «мицубиси» и понесся к городу.
Машину он бросил за несколько кварталов от рынка, оставив ключи в замке. Он очень рассчитывал, что какой-нибудь местный мелкий жулик соблазнится предложением взять то, что лежит явно плохо. Если Игнатьева начнут искать друзья сильно обиженных им бандитов (а такое вовсе не исключалось), они пойдут прежде всего по следу угнанной машины и потратят впустую немало времени. Второй свой трофей – пистолет – он оставлять не стал. Приобретение оказалось весьма кстати: оружием Игнатьев хотел обзавестись в первую очередь, хотя точного плана на этот счет изначально не имел. Нет худа без добра: приобретение ствола обошлось бы минимум в тысячу зеленых, которые теперь удалось сэкономить.
Прежде чем покинуть машину, Игнатьев тщательно стер отпечатки пальцев и осмотрел пистолет. Это был совершенно новенький с виду «Вальтер Полицайпистоле» калибра 7,65 миллиметров с чистым стволом и полной обоймой. Еще один патрон – восьмой – находился в патроннике. Ребята церемониться с лохом явно не собирались и готовились к наезду серьезно. Выходит, могли все же пулю в голову вкатить. Серийный номер на затворе оказался несточенным, что давало основание надеяться, что пистолет не украден с какого-нибудь секретного ведомственного склада и в деле еще ни разу не побывал. Скорее всего, «вальтер» был изготовлен в Южной Корее и прибыл оттуда контрабандой на рыболовном судне по заказу местных «братков».
Вытащив обойму и патрон, Игнатьев пощелкал курком и обнаружил дефект, довольно типичный для оружия этой системы: предохранитель отнюдь не полностью гарантировал от случайного выстрела. При поднятом флажке спусковой крючок с усилием, но продавливался вплоть до завершающего щелчка. Что ж, дефект не фатальный, иногда даже полезный, следовало только о нем не забывать.
Автомобильная толкучка жила своей обычной жизнью. Сотни машин самых разных моделей и расцветок выстроились рядами в ожидании покупателей, съезжающихся сюда со всех концов страны, от Новороссийска до Калининграда. И хотя сезон самой бойкой торговли миновал, покупателей и сейчас хватало. Большинство машин попали сюда непосредственно из трюмов грузовых судов, с регулярностью рейсовых транспортов сновавших между Морским и портами Японии, и номерных знаков, естественно, не имели. Игнатьеву это не подходило. Побродив по рядам, он остановился возле серой «хонды» с левым расположением руля и местными номерами. В салоне сидел человек средних лет в очках с унылым лицом. Сидел, видимо, долго, его степень уныния была пропорциональна проведенному на рынке времени. Игнатьев обошел пару раз вокруг машины и определил причину печали. «Хонда» явно побывала по крайней мере в одной серьезной переделке. Левое крыло хоть и было тщательно выправлено и закрашено, но своего прошлого спрятать никак не могло.
– Продаете? – спросил Игнатьев, звонко щелкнув ногтем по капоту.
– А зачем же я тут торчу? – буркнул в ответ хозяин не слишком приветливо.
– Тогда рассказывайте, – предложил Игнатьев. – Хвалите свой товар.
– Чего тут хвалить – и так все видно. Машине семь лет, движок работает отлично. Бегать еще будет не один год.
– А зачем тогда продавать?
– Потому что деньги нужны. Да вам-то что! – с раздражением сказал продавец. – Не хотите – не покупайте!
Причина плохого настроения владельца была очевидна: продавать машину ему совсем не хотелось, и это расположило Игнатьева в его пользу. Если Игнатьева начнут всерьез разыскивать – а рано или поздно это произойдет – ищейки обязательно наведаются на базар в поисках покупателя машины с правым рулем. Владелец «хонды» определенно не входил в категорию профессиональных торговцев автомобилями и вряд ли появится на базаре в ближайшее время, что Игнатьева вполне устраивало.
– Хочу, – сказал Игнатьев. – Только давайте посмотрим, как она на ходу.
– Далеко не поеду, – тут же предупредил хозяин. – Бензина лишнего у меня нет.
– И не надо далеко, – успокоил его Игнатьев. – Кружок-другой вокруг базара. Послушаем, как работает движок, не гремит ли подвеска – вот и все.
– Ничего у нее не гремит, – с отчетливой ноткой тоски проговорил хозяин. – Своими руками каждую гайку гладил. Ладно, садись давай.
Подвеска в самом деле не гремела, движок работал мощно и бесшумно, пяти минут хватило, чтобы понять, что машина в полном порядке, поэтому очень скоро Игнатьев попросил притормозить.
– Тачка у тебя нормальная, – сказал он, – теперь вопрос в том, сколько ты за нее хочешь.
– Четыре.
– Я могу только три, – выдвинул свое предложение Игнатьев. – Но прямо сейчас, без оформления. Просто напишешь мне от руки доверенность. Деньги со мной.
– Три – это мало, – сказал хозяин, но довольно неуверенно: ясно было, что немедленное предложение денег его сильно заинтриговало. – Три восемьсот!
– Три с половиной – и по рукам. Больше, честно, не могу.
Хозяин немного подумал, почесал затылок и махнул рукой.
– Ладно, согласен! А почему ты оформить как положено не хочешь?
– У меня времени нет, – искренне объяснил Игнатьев. – Кататься надо прямо сейчас.
– А тебя, того, милиция случайно не разыскивает? – усомнился хозяин, и Игнатьев весело засмеялся.
– А тебе-то какая печаль? Впрочем, не беспокойся, не разыскивает. По крайней мере пока, – и в этом он был тоже совершенно искренен.
Больше сомнений у хозяина не оказалось, и еще через десять минут Игнатьев сделался обладателем леворульной «хонды». Заправив бак машины до верха, он оставил ее на платной стоянке, но не возле отеля, а в двух кварталах.
На день рождения Жанны – последний, что они отпраздновали вместе с Игнатьевым – Малецкий приехал на новеньком внедорожнике, с огромным букетом алых роз. Именно тогда Игнатьев впервые почувствовал смутную тревогу и раздражение. На такие букеты его зарплаты со всеми причитающимися надбавками не хватало. Однако раздражение быстро ушло. Малецкий был галантен, вежлив, предупредителен, мил – и не более. Грани, определяющей статус друга семьи, он не только не переступал, но даже близко к ней не приближался.
Формальные семейные отношения у Игнатьева с Жанной были пока не оформлены. Именно пока: Игнатьев ждал со дня на день перевода в Москву и не желал отягощать себя и кадровиков лишними проблемами, связанных со внесением многочисленных поправок в анкетные данные, что неизбежно пришлось бы делать в случае официального бракосочетания. Они решили, что поженятся немедленно после того, как Игнатьев устроится на новом месте, и Жанна приедет к нему окончательно. Именно ожидание переезда было причиной и того, что они с Жанной решили повременить с ребенком, хотя его появления – впервые в жизни – Игнатьев желал с невероятной силой.
Приказ о переводе пришел через две недели после того дня рождения, а еще через неделю Игнатьев был в Москве. Обустройство на новом месте неожиданно затянулось. Заранее обещанную квартиру Игнатьеву никак не выделяли. Полгода он делил с таким же, как он, бедолагой крохотную комнатку офицерского общежития, успокаиваясь клятвенными обещаниями работников жилотдела хозяйственного управления скорейшего и первоочередного решения его жилищного вопроса. В первое время они перезванивались с Жанной чуть не каждый день – если Игнатьев не уезжал в командировку, что случалось весьма нередко. Потом звонки стали реже: всякий раз сообщать об очередной отсрочке Игнатьеву было стыдно. Шли месяцы.
Иногда Жанна к нему приезжала. В последний раз – на ноябрьские праздники. Сожитель Игнатьева благородно освободил жилище на все выходные, отправившись куда-то к друзьям. Они провели вместе четыре замечательных дня, практически не выходя из помещения. Потом Игнатьев посадил ее на самолет и на два месяца уехал в командировку на Северный Кавказ. Память об этих чудных днях согревала его все два месяца. А когда вернулся в Москву и набрал телефон Жанны, она не сняла трубку. Игнатьев здорово обеспокоился. Нет, не возможным изменением отношения Жанны к себе – в ней-то он совершенно не сомневался. Он испугался, что с Жанной что-то случилось.
Глубокой ночью, с учетом временной разницы, позвонил ей в поликлинику и узнал, что месяц назад Жанна уволилась. Куда? Как? Почему? Ответили ему скованным «не знаю» и разорвали связь. Следующие сутки он звонил ей, не переставая, каждый час, прервавшись лишь на то, чтобы сбегать на почту отбить телеграмму. А еще через несколько дней пришло то – последнее – письмо.
«Сереженька, дорогой, прости, – писала Жанна. – Я вышла замуж, так получилось. Бесполезно что-то объяснять, это случилось неожиданно, но теперь это так, и по-другому уже не будет. Я ни о чем не жалею, я всегда буду вспоминать тебя с благодарностью, но будет лучше для нас обоих, если ты не станешь пытаться со мной встретиться. Я верю, что и у тебя все будет хорошо. Ты очень хороший, прости еще раз, если сможешь…»
В тот вечер Игнатьев жутко напился. Пьяный, рвался немедленно лететь в Морской – спасибо, друзья удержали силой. Потом долго искал пистолет, но его тоже спрятали надежно. А утром в общагу за ним, непроспавшимся и нетрезвым, приехала машина и увезла прямо на аэродром – началась очередная кавказская командировка. Пожалуй, это его тогда и спасло. В той командировке он не искал смерти намеренно – нет, он был просто равнодушен к собственной жизни, однако ему невероятно везло, смерть упорно его обходила. За три месяца тяжелейших рейдов он не заработал даже легкого ранения.
Ордер на однокомнатную квартиру ждал его по возвращении. Игнатьев отнесся к известию совершенно равнодушно и даже испытал короткое побуждение отказаться. Но потом передумал. Открывалась новая страница его жизни, и о всех предыдущих следовало поскорее забыть. Он так и сделал. Вернее, попытался сделать. Прошлое не уходило из памяти, несмотря ни на какие усилия. Оно возвращалось в снах, приходило в алкогольном тумане или обрушивалось вовсе без повода, заставляя Игнатьева до боли стискивать челюсти и сжимать кулаки.
Через старых знакомых в Морском он уже знал, что мужем Жанны стал Малецкий, ее старый приятель, ныне – преуспевающий, удачливый бизнесмен. Что они жили в ближнем пригороде в огромном красивом особняке, что Жанна на вид вполне счастлива и довольна. Вот про ее ребенка Игнатьеву отчего-то не рассказали. Может, пожалели его чувства, а может, просто не сочли известие достойным внимания…
Спустя полтора года Игнатьев уволился из органов по выслуге лет, к великому огорчению своих непосредственных начальников. С поправочными «боевыми» коэффициентами выслуги у него начитывалось аж двадцать один год, хотя прослужил он всего шестнадцать. Но пенсия для одинокого тридцатисемилетнего человека получилась вполне приличной. Тем более что этот человек исключительно на пенсию жить вовсе не собирался. Игнатьев уходил не на пустое место. Через месяц после завершения оформления пенсионных документов он уже работал в отделе безопасности крупной фирмы со смешанным капиталом. Одно время он порывался съездить в Морской, но постепенно желание это таяло, а потом исчезло почти совсем. Игнатьев никогда не одобрял безнадежные предприятия…
Тем не менее в силу этой причины Ягодное оставалось вотчиной горожан, использующих землю прежде всего в качестве садов и огородов для получения прибавка свежих овощей и фруктов к семейному столу. Такое положение, впрочем, не могло оставаться постоянным. Все большее количество участков из огородов превращались в строительные площадки под современные коттеджи – не высший класс, конечно, но и не дощатые курятники советского времени.
Все эти сведения, помимо многого иного, Игнатьев узнал от Малецкого, которого подробнейшим образом допрашивал в течение нескольких часов. В одном из подобных коттеджей, принадлежащем приятелю Малецкого, который последние два года безвылазно трудился где-то за границей, скрывалась Жанна с дочерью. Малецкий клялся, что узнать об этом не мог абсолютно никто: пообещав приятелю присматривать за домом, он бывал там считаные разы и приезжал туда всегда без шофера. Соседей он совершенно не знает, а они не знают ни его, ни Жанну, да и встречаться лицом к лицу с соседями почти не приходится: заборы кругом, если в магазин – то в соседний поселок за три километра только на машине. Машина, кстати, у Жанны тоже не засвеченная, записана все на того же приятеля…
Все это Игнатьеву показалось полнейшей чушью. Вытащить на свет божий все связи Малецкого, как теперешние, так и прошлые, при некотором умении большого труда не составит. Тем более с такими возможностями, которыми обладали его враги. Некоторую надежду оставляло лишь молчание Жанны. Попади она в руки бандитов, Малецкому давно бы уже диктовали условия сдачи.
«Хонду» Игнатьев оставил километра за полтора до въезда в поселок. Свернул с шоссе на едва приметную просеку, а потом заехал в кусты, совершенно скрывшие машину от взглядов с дороги. Дальше пошел пешком, миновав маленький стихийный рынок на развилке, со столь же стихийной стоянкой автомашин торгующих и покупающих, и вошел сквозь символически обозначенные ворота в пределы поселка Ягодный.
Искомый участок располагался вправо от главной улицы. Домик и впрямь оказался симпатичным, насколько Игнатьев мог судить, глядя на него через высокий забор из жестяного профиля. Калитка была заперта на внутренний замок. Игнатьев постучал проформы ради, постоял немного и пошел на соседний участок, огражденный обычным деревянным штакетником. Хозяйка в обтягивающих крепкие бедра черных хлопчатобумажных рейтузах кланялась в пояс сорнякам на грядках и Игнатьева заметила, только когда он подошел вплотную. Выпрямилась, держась одной рукой за поясницу, сбросила на землю брезентовые рукавицы, взглянула на чужака без опаски, но и без приязни.
– Здравствуйте, – сказал Игнатьев, – а где соседи ваши, не скажете?
– А вы кто?
На вид ей было что-то около сорока. Загорелое лицо, светлые волосы, округлый подбородок с небольшой ямочкой и загрубевшие от работы ладони.
– Знакомый хозяина. Я здесь по случаю, он просил меня заехать и посмотреть, все ли в порядке. Тут, я знаю, должна женщина жить с ребенком.
– Жила, – ответила хозяйка. – Да я с ней не знакома. Через такой забор не пообщаешься. Видела несколько раз. В последний раз – дня три назад. Они с дочкой как раз уезжали на машине. А потом больше не видела.
– Они одни уезжали?
– Одни. Ворота ей никто не помогал закрыть, она минут пять возилась. А что это ваш знакомый так заволновался? То его год здесь нет, а то уже второй раз проверяющих присылает.
– А в первый кто был? – спросил Игнатьев.
– Паспорт не спрашивала, – женщина сделала неопределенный жест рукой. – Подъехали на машине двое. На следующий день после ее отъезда. Тоже, сказали, знакомые. Спросили и уехали…
– Значит, разминулись, – с сожалением вздохнул Игнатьев. – Жаль. Наверное, это Лешка был… Тоже наш приятель. Вы не вспомните, как они выглядели?
– Того, что за рулем оставался, я не видела. А другой, который спрашивал – примерно лет тридцати. Почти как вы. Только пониже и похудее вас будет, – она вдруг негромко засмеялась. – Брови дужками и такие тоненькие, будто специально выщипывает. Ну что, похож?
– Кто его знает, – пожал плечами Игнатьев, немного польщенный явным комплиментом насчет возраста. На тридцать лет он, конечно же, не тянул. – Я Лешку тоже давно не видел. Может, и выщипывает теперь. Ладно, спасибо вам.
Он повернулся и уловил краем глаза шевеление кустов на участке напротив через узенькую улочку. Словно кто-то, до той поры неподвижно прислушивавшийся к их разговору, поторопился спрятать свое присутствие.
– А там кто живет? – безмятежно показал в ту сторону Игнатьев. – Может, они чего знают?
На лбу женщины сбежались вертикальные морщинки.
– Вы у них и спросите, – сказала она с очевидным неудовольствием к объекту интереса Игнатьева. – Может, и знают.
Она подобрала с земли рукавицы и шагнула к грядке, показывая, что разговор окончен.
– Спасибо, – поблагодарил Игнатьев.
Кусты на участке напротив уже не шевелились. Игнатьев тремя шагами пересек улочку и толкнул калитку. Она оказалась запертой щеколдой изнутри, и, чтобы приподнять запор сквозь узкую щель меж штакетинами, пришлось повозиться. Калитка отворилась, открыв выложенную цементными плитами узкую дорожку меж кустов смородины.
Игнатьев сделал пару шагов, остановился и позвал:
– Хозяин!
Шумнула раздвигаемая листва, и на дорожку вышел худой мужчина в строительной рабочей куртке и штанах, выбеленных солнцем и стирками почти до естественного цвета образующих ее хлопковых волокон. Его гладкое, не морщинистое, а складчатое, какие бывают у евнухов, лицо Игнатьеву не понравилось вовсе не из-за отсутствия растительности. Игнатьеву не понравилось, что садовод старался не смотреть в глаза собеседника.
– Здравствуйте, я тут знакомых ищу, – торопливо проговорил Игнатьев. – Напротив вас женщина с ребенком, с девочкой… они тут жили. Не знаете, когда приедут?
– Они мне ничего насчет этого не сказали, – ответ прозвучал не то что приветливо, а даже ласково. – Вы проходите.
Игнатьев сначала удивился, а затем насторожился.
– Да нет, что вы, спасибо, – сказал он. – Я тут проездом, ненадолго. Так они не говорили, когда вернутся?
– Да не то чтобы говорили точно, – развел руками хозяин участка. – Но вообще какие-то разговоры были. Чего мы тут с вами на дороге разговариваем?! Вы пройдите в дом, пройдите.
– Да я тороплюсь, меня друзья ждут у базара. Вы только скажите, когда они обещали приехать?
– Друзья, да? – мгновенная перемена в выражении безволосого лица Игнатьева озадачила, а потом насмешила. И еще больше скорость, с которой хозяин принялся выплескивать слова. – Если друзья, тогда – да! Жили они тут, а потом уехали. На прошлой неделе сели в машину и уехали. И все. С тех пор я никого не видел.
– А они ничего вам не? …
– Ничего, да господи! – хозяин нервно соединил ладони перед грудью. – Я их вообще всего пару раз видел. Не разговаривал даже. Вы меня извините, гражданин! У меня срочное дело сейчас. Прямо сейчас. Вы идите, идите…
Он пошел на Игнатьева мелкими шажками, оттесняя гостя к выходу.
– До свидания, – приветливо сказал Игнатьев, закрывая за собой калитку.
Он шел по улочке, не оглядываясь, и не сомневаясь, что человек с лицом евнуха тревожно сверлит взглядом его спину. Игнатьев неторопливо свернул за угол, а потом одним прыжком махнул через хилый забор углового участка, сплошь заросшего диким кустарником, который хозяева не выдирали, видимо, по причине редких посещений. Может, по старости и немощности, но возможно и потому, что эти хозяева сменили личный статус, а вместе с ним и дачные приоритеты, перебравшись в зону Каравеллы-Коровяков, забросив на время родные восемь соток, которые, не смущаясь, топтали босиком в голодраном детстве.
Игнатьев сел, откинувшись спиной на мягко пружинящую массу ветвей, и чуть повозился, выбирая наиболее комфортное положение. Ждать, как он полагал, придется недолго. Так оно и вышло. Минут через двадцать с мягким урчаньем по улочке прополз массивный черный джип. В просвет между ветками Игнатьев хорошо разглядел и крепко запомнил его номер. Стальное сердце мощной машины замерло рядом с калиткой евнуха, затем приглушенно клацнули дверцы. Игнатьев услышал скрежет запора калитки и негромкий, но возбужденный говор нескольких голосов. Смысла он различить не мог, да в том и не было необходимости. Разговор длился всего несколько минут, затем вновь хлопнули дверцы, и джип, не имея никакой возможности немедленно развернуться, отправился дальше по улице, в поисках обратного пути.
Игнатьев выждал еще полчаса – такое время, как он полагал, приезжавшие затратят на осмотр рыночной стоянки и опрос окружающих торговцев. Ничего утешительного, разумеется, никто им не сказать не сможет, тогда они помчатся в Морской, питая слабую надежду настичь искомый объект, и окончательно успокоятся, достигнув пределов города.
С этими мыслями Игнатьев бесшумно прошел вдоль забора до участка евнуха и оказался неприятно удивлен тем, что границы участков разделяла прочная и к тому же колючая проволочная изгородь. Еще минут десять ушло на то, чтобы отогнуть здоровенный гвоздь на столбе, оттянуть проволоку и осторожно пролезть в образовавшееся отверстие, не порвав штанов. Завершив эти действия, Игнатьев понял, что сердит на евнуха гораздо больше, чем то было бы необходимо до начала разговора.
На грядках евнуха не было. Его негромкое бормотание доносилось из-за открытой двери веранды. Игнатьев тщательно прислушался: разговор явно телефонный, евнух в доме был один. Дождавшись завершения разговора, Игнатьев неторопливо, но бесшумно взошел через высокое крыльцо на веранду. Хозяин сидел за столом лицом ко входу и при новом появлении гостя сильно вздрогнул.
– Извините, у вас телефон какой системы? – добродушно спросил Игнатьев. – Можно посмотреть?
И, не дожидаясь разрешения, быстрым движением подхватил со стола мобильник.
– Последние звонки, – бормотал он. – Нет, последний мне, видимо, не нужен… вот предпоследний интересней…
Хозяин со складчатым лицом евнуха дернулся было отобрать у захватчика свою собственность, но этого движения Игнатьев старательно ждал. Его большой палец, подкрепленный снизу сжатым кулаком, с силой врезался в солнечное сплетение хозяина. Толчок отшвырнул того на кресло. Пару минут Игнатьеву пришлось ждать, пока хозяин отдышится и вновь обретет способность к общению.
– Ключи! – коротко приказал он.
– Сейчас… Не убивай, брат!
Брелок с ключами мелко звенел в его трясущейся руке.
– Вылезай! Дружков своих грузи в салон. Если дернешься, завалю сразу! – Игнатьев сунул ему под нос трофейный пистолет. – Убежать не успеешь, даже не надейся.
Для нападения на приезжего лоха бомбила с дружками выбрал совершенно пустынную дорогу. Возможно даже, она оканчивалась никому не нужным тупиком, и это сейчас играло на руку Игнатьеву.
В сравнении с бомбилой каждый из гангстеров весил немало, но страх удваивает силы, и с работой тот справился быстро.
– Не убивай, брат, – снова попросил он жалобно.
– Открой багажник!
Водитель повиновался, лицо его побелело, глаза округлились от ужаса.
– А теперь полезай, если долго жить хочешь.
Игнатьев захлопнул и запер багажник, потом приподнял капот и вырвал центральный провод, зашвырнув его далеко в придорожные посадки. Сумеет выбраться из багажника бомбила без помощи или нет, Игнатьева не интересовало. Скорее всего, сумеет, если достанет сил сломать фиксаторы заднего сиденья. Но повозиться ему придется. Два часа форы Игнатьеву точно обеспечено, а большего и не надо. Ключи синей иномарки – это была «мицубиси» с тем же ненавистным Игнатьеву правым рулем – торчали в замке зажигания. Теперь Игнатьев не сомневался, что поступил совершенно правильно. Тратить на него много времени налетчики были не намерены. Вырубить его готовились прямо в «тойоте», и, видимо, очень быстро. Интересно, все же как? Вряд ли стали б открывать пальбу да пачкать салон. Удавкой или какой-нибудь свинчаткой по башке? Жаль, не обыскал поганцев… Но обдумывать далее возможные варианты Игнатьев не стал. Развернул «мицубиси» и понесся к городу.
Машину он бросил за несколько кварталов от рынка, оставив ключи в замке. Он очень рассчитывал, что какой-нибудь местный мелкий жулик соблазнится предложением взять то, что лежит явно плохо. Если Игнатьева начнут искать друзья сильно обиженных им бандитов (а такое вовсе не исключалось), они пойдут прежде всего по следу угнанной машины и потратят впустую немало времени. Второй свой трофей – пистолет – он оставлять не стал. Приобретение оказалось весьма кстати: оружием Игнатьев хотел обзавестись в первую очередь, хотя точного плана на этот счет изначально не имел. Нет худа без добра: приобретение ствола обошлось бы минимум в тысячу зеленых, которые теперь удалось сэкономить.
Прежде чем покинуть машину, Игнатьев тщательно стер отпечатки пальцев и осмотрел пистолет. Это был совершенно новенький с виду «Вальтер Полицайпистоле» калибра 7,65 миллиметров с чистым стволом и полной обоймой. Еще один патрон – восьмой – находился в патроннике. Ребята церемониться с лохом явно не собирались и готовились к наезду серьезно. Выходит, могли все же пулю в голову вкатить. Серийный номер на затворе оказался несточенным, что давало основание надеяться, что пистолет не украден с какого-нибудь секретного ведомственного склада и в деле еще ни разу не побывал. Скорее всего, «вальтер» был изготовлен в Южной Корее и прибыл оттуда контрабандой на рыболовном судне по заказу местных «братков».
Вытащив обойму и патрон, Игнатьев пощелкал курком и обнаружил дефект, довольно типичный для оружия этой системы: предохранитель отнюдь не полностью гарантировал от случайного выстрела. При поднятом флажке спусковой крючок с усилием, но продавливался вплоть до завершающего щелчка. Что ж, дефект не фатальный, иногда даже полезный, следовало только о нем не забывать.
Автомобильная толкучка жила своей обычной жизнью. Сотни машин самых разных моделей и расцветок выстроились рядами в ожидании покупателей, съезжающихся сюда со всех концов страны, от Новороссийска до Калининграда. И хотя сезон самой бойкой торговли миновал, покупателей и сейчас хватало. Большинство машин попали сюда непосредственно из трюмов грузовых судов, с регулярностью рейсовых транспортов сновавших между Морским и портами Японии, и номерных знаков, естественно, не имели. Игнатьеву это не подходило. Побродив по рядам, он остановился возле серой «хонды» с левым расположением руля и местными номерами. В салоне сидел человек средних лет в очках с унылым лицом. Сидел, видимо, долго, его степень уныния была пропорциональна проведенному на рынке времени. Игнатьев обошел пару раз вокруг машины и определил причину печали. «Хонда» явно побывала по крайней мере в одной серьезной переделке. Левое крыло хоть и было тщательно выправлено и закрашено, но своего прошлого спрятать никак не могло.
– Продаете? – спросил Игнатьев, звонко щелкнув ногтем по капоту.
– А зачем же я тут торчу? – буркнул в ответ хозяин не слишком приветливо.
– Тогда рассказывайте, – предложил Игнатьев. – Хвалите свой товар.
– Чего тут хвалить – и так все видно. Машине семь лет, движок работает отлично. Бегать еще будет не один год.
– А зачем тогда продавать?
– Потому что деньги нужны. Да вам-то что! – с раздражением сказал продавец. – Не хотите – не покупайте!
Причина плохого настроения владельца была очевидна: продавать машину ему совсем не хотелось, и это расположило Игнатьева в его пользу. Если Игнатьева начнут всерьез разыскивать – а рано или поздно это произойдет – ищейки обязательно наведаются на базар в поисках покупателя машины с правым рулем. Владелец «хонды» определенно не входил в категорию профессиональных торговцев автомобилями и вряд ли появится на базаре в ближайшее время, что Игнатьева вполне устраивало.
– Хочу, – сказал Игнатьев. – Только давайте посмотрим, как она на ходу.
– Далеко не поеду, – тут же предупредил хозяин. – Бензина лишнего у меня нет.
– И не надо далеко, – успокоил его Игнатьев. – Кружок-другой вокруг базара. Послушаем, как работает движок, не гремит ли подвеска – вот и все.
– Ничего у нее не гремит, – с отчетливой ноткой тоски проговорил хозяин. – Своими руками каждую гайку гладил. Ладно, садись давай.
Подвеска в самом деле не гремела, движок работал мощно и бесшумно, пяти минут хватило, чтобы понять, что машина в полном порядке, поэтому очень скоро Игнатьев попросил притормозить.
– Тачка у тебя нормальная, – сказал он, – теперь вопрос в том, сколько ты за нее хочешь.
– Четыре.
– Я могу только три, – выдвинул свое предложение Игнатьев. – Но прямо сейчас, без оформления. Просто напишешь мне от руки доверенность. Деньги со мной.
– Три – это мало, – сказал хозяин, но довольно неуверенно: ясно было, что немедленное предложение денег его сильно заинтриговало. – Три восемьсот!
– Три с половиной – и по рукам. Больше, честно, не могу.
Хозяин немного подумал, почесал затылок и махнул рукой.
– Ладно, согласен! А почему ты оформить как положено не хочешь?
– У меня времени нет, – искренне объяснил Игнатьев. – Кататься надо прямо сейчас.
– А тебя, того, милиция случайно не разыскивает? – усомнился хозяин, и Игнатьев весело засмеялся.
– А тебе-то какая печаль? Впрочем, не беспокойся, не разыскивает. По крайней мере пока, – и в этом он был тоже совершенно искренен.
Больше сомнений у хозяина не оказалось, и еще через десять минут Игнатьев сделался обладателем леворульной «хонды». Заправив бак машины до верха, он оставил ее на платной стоянке, но не возле отеля, а в двух кварталах.
* * *
В жизни Игнатьева Малецкий появился примерно через полгода после знакомства с Жанной, а в ее жизни он был очень давно: они вместе учились в школе. Игнатьев никогда не относился к нему, как к сопернику. Встречаясь в компаниях, разумеется, он не мог не заметить и не понять отношения Малецкого к Жанне, но ни тревоги, ни ревности у Игнатьева это не вызывало. Он даже по-мужски слегка сочувствовал Малецкому. В то время Малецкий только начинал организовывать свой бизнес, и этот процесс сопровождался бесконечными осечками и провалами, хотя Малецкому всякий раз удавалось избежать окончательного банкротства. Потом дела у него пошли лучше: сказался и приобретенный опыт, и появившиеся связи в краевой администрации – денег на установление добрых отношений с чиновниками Малецкий не жалел.На день рождения Жанны – последний, что они отпраздновали вместе с Игнатьевым – Малецкий приехал на новеньком внедорожнике, с огромным букетом алых роз. Именно тогда Игнатьев впервые почувствовал смутную тревогу и раздражение. На такие букеты его зарплаты со всеми причитающимися надбавками не хватало. Однако раздражение быстро ушло. Малецкий был галантен, вежлив, предупредителен, мил – и не более. Грани, определяющей статус друга семьи, он не только не переступал, но даже близко к ней не приближался.
Формальные семейные отношения у Игнатьева с Жанной были пока не оформлены. Именно пока: Игнатьев ждал со дня на день перевода в Москву и не желал отягощать себя и кадровиков лишними проблемами, связанных со внесением многочисленных поправок в анкетные данные, что неизбежно пришлось бы делать в случае официального бракосочетания. Они решили, что поженятся немедленно после того, как Игнатьев устроится на новом месте, и Жанна приедет к нему окончательно. Именно ожидание переезда было причиной и того, что они с Жанной решили повременить с ребенком, хотя его появления – впервые в жизни – Игнатьев желал с невероятной силой.
Приказ о переводе пришел через две недели после того дня рождения, а еще через неделю Игнатьев был в Москве. Обустройство на новом месте неожиданно затянулось. Заранее обещанную квартиру Игнатьеву никак не выделяли. Полгода он делил с таким же, как он, бедолагой крохотную комнатку офицерского общежития, успокаиваясь клятвенными обещаниями работников жилотдела хозяйственного управления скорейшего и первоочередного решения его жилищного вопроса. В первое время они перезванивались с Жанной чуть не каждый день – если Игнатьев не уезжал в командировку, что случалось весьма нередко. Потом звонки стали реже: всякий раз сообщать об очередной отсрочке Игнатьеву было стыдно. Шли месяцы.
Иногда Жанна к нему приезжала. В последний раз – на ноябрьские праздники. Сожитель Игнатьева благородно освободил жилище на все выходные, отправившись куда-то к друзьям. Они провели вместе четыре замечательных дня, практически не выходя из помещения. Потом Игнатьев посадил ее на самолет и на два месяца уехал в командировку на Северный Кавказ. Память об этих чудных днях согревала его все два месяца. А когда вернулся в Москву и набрал телефон Жанны, она не сняла трубку. Игнатьев здорово обеспокоился. Нет, не возможным изменением отношения Жанны к себе – в ней-то он совершенно не сомневался. Он испугался, что с Жанной что-то случилось.
Глубокой ночью, с учетом временной разницы, позвонил ей в поликлинику и узнал, что месяц назад Жанна уволилась. Куда? Как? Почему? Ответили ему скованным «не знаю» и разорвали связь. Следующие сутки он звонил ей, не переставая, каждый час, прервавшись лишь на то, чтобы сбегать на почту отбить телеграмму. А еще через несколько дней пришло то – последнее – письмо.
«Сереженька, дорогой, прости, – писала Жанна. – Я вышла замуж, так получилось. Бесполезно что-то объяснять, это случилось неожиданно, но теперь это так, и по-другому уже не будет. Я ни о чем не жалею, я всегда буду вспоминать тебя с благодарностью, но будет лучше для нас обоих, если ты не станешь пытаться со мной встретиться. Я верю, что и у тебя все будет хорошо. Ты очень хороший, прости еще раз, если сможешь…»
В тот вечер Игнатьев жутко напился. Пьяный, рвался немедленно лететь в Морской – спасибо, друзья удержали силой. Потом долго искал пистолет, но его тоже спрятали надежно. А утром в общагу за ним, непроспавшимся и нетрезвым, приехала машина и увезла прямо на аэродром – началась очередная кавказская командировка. Пожалуй, это его тогда и спасло. В той командировке он не искал смерти намеренно – нет, он был просто равнодушен к собственной жизни, однако ему невероятно везло, смерть упорно его обходила. За три месяца тяжелейших рейдов он не заработал даже легкого ранения.
Ордер на однокомнатную квартиру ждал его по возвращении. Игнатьев отнесся к известию совершенно равнодушно и даже испытал короткое побуждение отказаться. Но потом передумал. Открывалась новая страница его жизни, и о всех предыдущих следовало поскорее забыть. Он так и сделал. Вернее, попытался сделать. Прошлое не уходило из памяти, несмотря ни на какие усилия. Оно возвращалось в снах, приходило в алкогольном тумане или обрушивалось вовсе без повода, заставляя Игнатьева до боли стискивать челюсти и сжимать кулаки.
Через старых знакомых в Морском он уже знал, что мужем Жанны стал Малецкий, ее старый приятель, ныне – преуспевающий, удачливый бизнесмен. Что они жили в ближнем пригороде в огромном красивом особняке, что Жанна на вид вполне счастлива и довольна. Вот про ее ребенка Игнатьеву отчего-то не рассказали. Может, пожалели его чувства, а может, просто не сочли известие достойным внимания…
Спустя полтора года Игнатьев уволился из органов по выслуге лет, к великому огорчению своих непосредственных начальников. С поправочными «боевыми» коэффициентами выслуги у него начитывалось аж двадцать один год, хотя прослужил он всего шестнадцать. Но пенсия для одинокого тридцатисемилетнего человека получилась вполне приличной. Тем более что этот человек исключительно на пенсию жить вовсе не собирался. Игнатьев уходил не на пустое место. Через месяц после завершения оформления пенсионных документов он уже работал в отделе безопасности крупной фирмы со смешанным капиталом. Одно время он порывался съездить в Морской, но постепенно желание это таяло, а потом исчезло почти совсем. Игнатьев никогда не одобрял безнадежные предприятия…
* * *
В настоящий момент направлений поиска у Игнатьева было фактически только два: деревня, куда спрятал ее Малецкий, и двоюродная сестра Жанны – единственная ее близкая родственница в Морском. Сестру звали Раиса, в прежнее время она работала в бухгалтерии крабового завода, хотя за прошедшие годы многое могло перемениться. Игнатьев решил начать по порядку. Деревня, точнее, поселок Ягодный, находился всего в двадцати километрах от городского центра – уютное загородное местечко в долине посреди покрытых лесом сопок. Несмотря на близость к городу, популярностью у новой городской элиты поселок не пользовался: они предпочитали строиться поближе к океанскому берегу, на плоских холмах, с которых открывался прекрасный вид на бескрайнюю водную гладь. Образовавшееся там элитное поселение имело намерения превратиться в настоящий город и называлось гордым именем «Каравелла». Не попавшие в ранг городской элиты жители Морского называли поселок, а также его население, несколько иначе – «Коровяки», делая ударение на последнем слоге.Тем не менее в силу этой причины Ягодное оставалось вотчиной горожан, использующих землю прежде всего в качестве садов и огородов для получения прибавка свежих овощей и фруктов к семейному столу. Такое положение, впрочем, не могло оставаться постоянным. Все большее количество участков из огородов превращались в строительные площадки под современные коттеджи – не высший класс, конечно, но и не дощатые курятники советского времени.
Все эти сведения, помимо многого иного, Игнатьев узнал от Малецкого, которого подробнейшим образом допрашивал в течение нескольких часов. В одном из подобных коттеджей, принадлежащем приятелю Малецкого, который последние два года безвылазно трудился где-то за границей, скрывалась Жанна с дочерью. Малецкий клялся, что узнать об этом не мог абсолютно никто: пообещав приятелю присматривать за домом, он бывал там считаные разы и приезжал туда всегда без шофера. Соседей он совершенно не знает, а они не знают ни его, ни Жанну, да и встречаться лицом к лицу с соседями почти не приходится: заборы кругом, если в магазин – то в соседний поселок за три километра только на машине. Машина, кстати, у Жанны тоже не засвеченная, записана все на того же приятеля…
Все это Игнатьеву показалось полнейшей чушью. Вытащить на свет божий все связи Малецкого, как теперешние, так и прошлые, при некотором умении большого труда не составит. Тем более с такими возможностями, которыми обладали его враги. Некоторую надежду оставляло лишь молчание Жанны. Попади она в руки бандитов, Малецкому давно бы уже диктовали условия сдачи.
«Хонду» Игнатьев оставил километра за полтора до въезда в поселок. Свернул с шоссе на едва приметную просеку, а потом заехал в кусты, совершенно скрывшие машину от взглядов с дороги. Дальше пошел пешком, миновав маленький стихийный рынок на развилке, со столь же стихийной стоянкой автомашин торгующих и покупающих, и вошел сквозь символически обозначенные ворота в пределы поселка Ягодный.
Искомый участок располагался вправо от главной улицы. Домик и впрямь оказался симпатичным, насколько Игнатьев мог судить, глядя на него через высокий забор из жестяного профиля. Калитка была заперта на внутренний замок. Игнатьев постучал проформы ради, постоял немного и пошел на соседний участок, огражденный обычным деревянным штакетником. Хозяйка в обтягивающих крепкие бедра черных хлопчатобумажных рейтузах кланялась в пояс сорнякам на грядках и Игнатьева заметила, только когда он подошел вплотную. Выпрямилась, держась одной рукой за поясницу, сбросила на землю брезентовые рукавицы, взглянула на чужака без опаски, но и без приязни.
– Здравствуйте, – сказал Игнатьев, – а где соседи ваши, не скажете?
– А вы кто?
На вид ей было что-то около сорока. Загорелое лицо, светлые волосы, округлый подбородок с небольшой ямочкой и загрубевшие от работы ладони.
– Знакомый хозяина. Я здесь по случаю, он просил меня заехать и посмотреть, все ли в порядке. Тут, я знаю, должна женщина жить с ребенком.
– Жила, – ответила хозяйка. – Да я с ней не знакома. Через такой забор не пообщаешься. Видела несколько раз. В последний раз – дня три назад. Они с дочкой как раз уезжали на машине. А потом больше не видела.
– Они одни уезжали?
– Одни. Ворота ей никто не помогал закрыть, она минут пять возилась. А что это ваш знакомый так заволновался? То его год здесь нет, а то уже второй раз проверяющих присылает.
– А в первый кто был? – спросил Игнатьев.
– Паспорт не спрашивала, – женщина сделала неопределенный жест рукой. – Подъехали на машине двое. На следующий день после ее отъезда. Тоже, сказали, знакомые. Спросили и уехали…
– Значит, разминулись, – с сожалением вздохнул Игнатьев. – Жаль. Наверное, это Лешка был… Тоже наш приятель. Вы не вспомните, как они выглядели?
– Того, что за рулем оставался, я не видела. А другой, который спрашивал – примерно лет тридцати. Почти как вы. Только пониже и похудее вас будет, – она вдруг негромко засмеялась. – Брови дужками и такие тоненькие, будто специально выщипывает. Ну что, похож?
– Кто его знает, – пожал плечами Игнатьев, немного польщенный явным комплиментом насчет возраста. На тридцать лет он, конечно же, не тянул. – Я Лешку тоже давно не видел. Может, и выщипывает теперь. Ладно, спасибо вам.
Он повернулся и уловил краем глаза шевеление кустов на участке напротив через узенькую улочку. Словно кто-то, до той поры неподвижно прислушивавшийся к их разговору, поторопился спрятать свое присутствие.
– А там кто живет? – безмятежно показал в ту сторону Игнатьев. – Может, они чего знают?
На лбу женщины сбежались вертикальные морщинки.
– Вы у них и спросите, – сказала она с очевидным неудовольствием к объекту интереса Игнатьева. – Может, и знают.
Она подобрала с земли рукавицы и шагнула к грядке, показывая, что разговор окончен.
– Спасибо, – поблагодарил Игнатьев.
Кусты на участке напротив уже не шевелились. Игнатьев тремя шагами пересек улочку и толкнул калитку. Она оказалась запертой щеколдой изнутри, и, чтобы приподнять запор сквозь узкую щель меж штакетинами, пришлось повозиться. Калитка отворилась, открыв выложенную цементными плитами узкую дорожку меж кустов смородины.
Игнатьев сделал пару шагов, остановился и позвал:
– Хозяин!
Шумнула раздвигаемая листва, и на дорожку вышел худой мужчина в строительной рабочей куртке и штанах, выбеленных солнцем и стирками почти до естественного цвета образующих ее хлопковых волокон. Его гладкое, не морщинистое, а складчатое, какие бывают у евнухов, лицо Игнатьеву не понравилось вовсе не из-за отсутствия растительности. Игнатьеву не понравилось, что садовод старался не смотреть в глаза собеседника.
– Здравствуйте, я тут знакомых ищу, – торопливо проговорил Игнатьев. – Напротив вас женщина с ребенком, с девочкой… они тут жили. Не знаете, когда приедут?
– Они мне ничего насчет этого не сказали, – ответ прозвучал не то что приветливо, а даже ласково. – Вы проходите.
Игнатьев сначала удивился, а затем насторожился.
– Да нет, что вы, спасибо, – сказал он. – Я тут проездом, ненадолго. Так они не говорили, когда вернутся?
– Да не то чтобы говорили точно, – развел руками хозяин участка. – Но вообще какие-то разговоры были. Чего мы тут с вами на дороге разговариваем?! Вы пройдите в дом, пройдите.
– Да я тороплюсь, меня друзья ждут у базара. Вы только скажите, когда они обещали приехать?
– Друзья, да? – мгновенная перемена в выражении безволосого лица Игнатьева озадачила, а потом насмешила. И еще больше скорость, с которой хозяин принялся выплескивать слова. – Если друзья, тогда – да! Жили они тут, а потом уехали. На прошлой неделе сели в машину и уехали. И все. С тех пор я никого не видел.
– А они ничего вам не? …
– Ничего, да господи! – хозяин нервно соединил ладони перед грудью. – Я их вообще всего пару раз видел. Не разговаривал даже. Вы меня извините, гражданин! У меня срочное дело сейчас. Прямо сейчас. Вы идите, идите…
Он пошел на Игнатьева мелкими шажками, оттесняя гостя к выходу.
– До свидания, – приветливо сказал Игнатьев, закрывая за собой калитку.
Он шел по улочке, не оглядываясь, и не сомневаясь, что человек с лицом евнуха тревожно сверлит взглядом его спину. Игнатьев неторопливо свернул за угол, а потом одним прыжком махнул через хилый забор углового участка, сплошь заросшего диким кустарником, который хозяева не выдирали, видимо, по причине редких посещений. Может, по старости и немощности, но возможно и потому, что эти хозяева сменили личный статус, а вместе с ним и дачные приоритеты, перебравшись в зону Каравеллы-Коровяков, забросив на время родные восемь соток, которые, не смущаясь, топтали босиком в голодраном детстве.
Игнатьев сел, откинувшись спиной на мягко пружинящую массу ветвей, и чуть повозился, выбирая наиболее комфортное положение. Ждать, как он полагал, придется недолго. Так оно и вышло. Минут через двадцать с мягким урчаньем по улочке прополз массивный черный джип. В просвет между ветками Игнатьев хорошо разглядел и крепко запомнил его номер. Стальное сердце мощной машины замерло рядом с калиткой евнуха, затем приглушенно клацнули дверцы. Игнатьев услышал скрежет запора калитки и негромкий, но возбужденный говор нескольких голосов. Смысла он различить не мог, да в том и не было необходимости. Разговор длился всего несколько минут, затем вновь хлопнули дверцы, и джип, не имея никакой возможности немедленно развернуться, отправился дальше по улице, в поисках обратного пути.
Игнатьев выждал еще полчаса – такое время, как он полагал, приезжавшие затратят на осмотр рыночной стоянки и опрос окружающих торговцев. Ничего утешительного, разумеется, никто им не сказать не сможет, тогда они помчатся в Морской, питая слабую надежду настичь искомый объект, и окончательно успокоятся, достигнув пределов города.
С этими мыслями Игнатьев бесшумно прошел вдоль забора до участка евнуха и оказался неприятно удивлен тем, что границы участков разделяла прочная и к тому же колючая проволочная изгородь. Еще минут десять ушло на то, чтобы отогнуть здоровенный гвоздь на столбе, оттянуть проволоку и осторожно пролезть в образовавшееся отверстие, не порвав штанов. Завершив эти действия, Игнатьев понял, что сердит на евнуха гораздо больше, чем то было бы необходимо до начала разговора.
На грядках евнуха не было. Его негромкое бормотание доносилось из-за открытой двери веранды. Игнатьев тщательно прислушался: разговор явно телефонный, евнух в доме был один. Дождавшись завершения разговора, Игнатьев неторопливо, но бесшумно взошел через высокое крыльцо на веранду. Хозяин сидел за столом лицом ко входу и при новом появлении гостя сильно вздрогнул.
– Извините, у вас телефон какой системы? – добродушно спросил Игнатьев. – Можно посмотреть?
И, не дожидаясь разрешения, быстрым движением подхватил со стола мобильник.
– Последние звонки, – бормотал он. – Нет, последний мне, видимо, не нужен… вот предпоследний интересней…
Хозяин со складчатым лицом евнуха дернулся было отобрать у захватчика свою собственность, но этого движения Игнатьев старательно ждал. Его большой палец, подкрепленный снизу сжатым кулаком, с силой врезался в солнечное сплетение хозяина. Толчок отшвырнул того на кресло. Пару минут Игнатьеву пришлось ждать, пока хозяин отдышится и вновь обретет способность к общению.