Страница:
Мы ставили тогда в нашем английском театре "Принца и нищего" по М.Твену. Мальчики играли нищих со "двора объедков".
Через всю Москву, гордые от всеобщего внимания к представителям времен Генриха VIII, ехали мальчики, играя "вживую" свои роли в реальной жизни! Как они гордились своей выдумкой! Взахлеб рассказывали, перебивая друг друга, как реагировали пассажиры в метро: кто гневно, кто с пониманием, кто весело... Мы так смеялись в этот день. День Счастья! Сколько истинного творчества, сколько восторга! Помню всю жизнь эти лица сияющие, светлые.
Как недавно, как давно это было. Как много сделал этот мальчик для счастья других! Как хорошо он понимал счастье! Как больно, что его нет с нами!
Странный, отчетливый, утренний сон, спустя два месяца после гибели Артема.
Тема - мальчик, а я вижу: на темных волосах вокруг всей головы выделяется широкая полоса седых волос.
Спрашиваю: "Как это случилось?!"
Тема отвечает: "Жизнь тяжелая!"
Голос звонкий, детский, а интонация взрослая.
Долго эта фраза звучала внутри.
Как жить в этой жизни, когда гибнет такой светлый, такой чистый, хороший человек?!
Он оставил своим детям, родным и близким, всем нам незамутненный колодезь, из которого мы черпаем добро. Правду! Мужество!..
Софья Лебедева "Можно, мой пес будет присутствовать на наших уроках?"
Тему я узнала, когда он был учеником 6-го класса.
Галина Михайловна обратилась ко мне с просьбой помочь сыну: он отставал по русскому языку.
И вот я впервые увидела Тему. Это произошло в доме Боровиков. Ко мне навстречу из комнаты вышел живой, шустрый мальчик, с такими же, как у мамы, глазами. Взгляд любопытный, несколько настороженный, но приветливый, добрый. Рядом с ним пес - великолепный рыжий сеттер, на его холке покоится рука Темы.
Первый вопрос, который задал мне мой будущий ученик, прозвучал так: "Вы любите собак?" Я ответила положительно. Тогда последовал второй: "Можно, мой пес будет присутствовать на наших уроках?" Я разрешила - в глазах Темы засветилась радость. Так два года мы и занимались втроем: я, Тема и Чарлик, который терпеливо лежал под столом и ждал, когда окончится урок, ведь тогда хозяин поведет его гулять.
Мы встречались с Темой дважды в неделю. На первых уроках он очень волновался, стыдился своих ошибок, но постепенно у него появилась уверенность в том, что он преодолеет все трудности русского языка. Я занималась с ним с удовольствием, видя, как он пытливо, настойчиво - от урока к уроку - постигает "премудрости" орфографии и синтаксиса. К нашим встречам на своем небольшом письменном столе он аккуратно раскладывал тетради, учебники, словари. Он ни разу не позволил себе не выполнить домашнего задания.
Не секрет, что в учебниках по русскому языку упражнения подобраны на определенные правила, скучны и однообразны. Мне же хотелось приобщить его к русской классике, открыть богатство родного языка. Мы начали анализировать тексты Тургенева, Чехова, Лермонтова, Льва Толстого, невольно касаясь сути их произведений.
Всем учителям известно, как трудно заставить учеников прочитать "Записки охотника" Тургенева, а Теме понравился рассказ "Хорь и Калиныч" (что для меня было неожиданно) и один из его героев - Калиныч с его букетиком земляники, который тот принес Хорю. А вот Чехов... "Дом с мезонином"... Помните волшебное описание запущенного сада, которым автор начинает рассказ? Меня поражало в этом совсем мальчике то, как он воспринимал чеховский текст. Казалось, что он вдыхал каждую фразу, каждое слово, пробовал его на ощупь, размышлял, почему так, а не иначе построено каждое предложение. И от урока к уроку просил: "Не нужно по учебнику, давайте разберем какие-нибудь страницы из Лермонтова". Может быть, тогда он впервые нащупывал тропинки к тому, что напишет сам, когда станет автором "Спрятанной войны". Послушайте язык его повестей! Яркий, образный, емкий, точный! Язык обнаженной правды!
Занятия наши кончились, когда Тема перешел в 8-й класс: он уже не нуждался в моей помощи.
Прошли годы...
Я знала, что порывистый, открытый Тема никогда не стеснялся высказывать свои чувства и порой бывал в этом непредсказуем.
Помню, как мы встретились с ним в библиотеке им. Назыма Хикмета, где он рассказывал о поездке в Никарагуа (материалы об этом тогда были напечатаны в журнале "Юность"). Он не знал, что я нахожусь в зале среди читателей. Слушаю. Любуюсь им. Перед нами стоит молодой человек, держится уверенно, спокойно, рассказывает очень эмоционально, дает свое, личное отношение к изложенным фактам. И речь - уже "не мальчика, но мужа" - льется легко и свободно. Когда он закончил свое выступление, ответил на вопросы и уже собрался уходить, я поднялась со своего места и пошла к нему. Он увидел меня, бросился навстречу и вдруг... опустился на одно колено и стал целовать мои руки. Аудитория была ошеломлена! А Тема все повторял: "Это моя учительница! Если бы вы знали, как я ей обязан и благодарен!"
Позже мы с Темой неоднократно виделись после того, как он прошел через Афганистан, отслужил солдатом в американской армии, стал известным журналистом, возглавлял холдинг "Совершенно секретно".
Будучи уже мужем, отцом, он удивительно чутко и нежно относился к своим родителям, всегда радовался успехам отца, восхищался добротой и красотой мамы и по-рыцарски одаривал её цветами.
Умница, талантливый, честный, смелый, Тема для тех, кто его любил, останется таким навсегда. Он будет жить, пока живы мы и наша память о нем.
Я скорблю, плачу о Теме. Я простая учительница. У меня нет звания заслуженной, нет орденов. Полвека я отдала детям, школе. Среди всех моих многочисленных учеников Тема был моей гордостью, наградой за наш нелегкий педагогический труд. И если я никого ничему не научила, а выучила только одного Тему, я могу сказать, что моя жизнь прожита не зря.
В нашей семье мы называли его всегда не Артемом, а по-домашнему Темой, так ближе, теплее. Когда его лицо появлялось на экране телевизора в передаче "Совершенно секретно", а я была чем-нибудь занята, моя дочь звала меня: "Мама, мама, иди скорей, твой Тема выступает".
Моим Темой он останется до конца моих дней...
А.Торкунов, ректор МГИМО
Мы удивлялись его смелости
Пожалуй, было бы некоторым преувеличением сказать, что я знал хорошо Артема во время его учебы в МГИМО. Такого многогранного человека, как он, вообще навряд ли можно знать по-настоящему хорошо. Однако предоставим слово тем, кто его учил в те годы.
Декан факультета МИЖ профессор Анфилов В.А.:
Он никогда не пользовался известностью своей фамилии; учился ровно, легко, как бы не создавая, в отличие от многих других, никаких проблем. Если ехали на картошку или овощную базу, он был вместе со всеми. Никогда не донимал деканат медицинскими справками или просьбами, как это делал, чего греха таить, не один его сокурсник. Всегда с открытой улыбкой, доброжелательный и очень скромный.
Профессор кафедры международной информации и журналистики Чернышева Н.И.:
В то время в институте училось много детей из известных, элитных семей. Сейчас почему-то стало "хорошим тоном" утверждать, что все они были избалованными сверх меры "маменькиными и папенькиными" сынками. Отнюдь. Разумеется, среди них были и такие. Но в основном они несли бремя двойной ответственности, двойную нагрузку известности их семей и их собственной яркости. Как правило, они не позволяли себе ни расслабиться, ни учиться не в полную силу. Таким был и Артем Боровик.
Что касается моего общения с младшим Боровиком, то я помню многое. Помню его афганские дневники. Тогда я и мои друзья, были удивлены его смелостью, даже, если хотите, дерзостью. Служба в американской армии, его репортажи слегка растопили холод "холодной войны" и чуть раздвинули створки "железного занавеса". Как они нужны были в те годы перестройки, перестройки нашего сознания, разрушения стереотипов.
Несмотря на то что Артем вел себя очень скромно, и когда надо было быть со всеми, он и был вместе со всеми, он никогда не был, как все. Было сразу ясно, что этот человек не будет строить свою жизнь, как все, "по камушкам". Уже тогда мне было понятно, что он сделает всю свою жизнь, саму жизнь, опровержением условностей и стереотипов этого мира и общества.
Как-то Артем предложил мне проект телепередачи "Двойной портрет". Он задумал что-то вроде диалога и активного сравнения Оксфорда и МГИМО. Я сначала отказался, но позже, поразмыслив, согласился.
Передача получилась яркая и сочная, захватывающая. Во многом, конечно, из-за того, что и Оксфорд, и наш институт всегда окутывала некая дымка таинственности и завораживающей недоступности. Но Артему удалось в передаче показать, что обоим учебным заведениям присуща привилегированность в некоем принципиальном, абстрактном смысле.
И самому Артему эта привилегированность в самом лучшем её понимании была присуща в полной мере.
*
Уважаемый Генрих Аверьянович,
Примите мои соболезнования в связи с трагической гибелью Артема. Услышала, что Вы собираете воспоминания о нем и хочу рассказать маленький эпизод.
В начале 80-х годов мы с мужем работали в посольстве СССР в Перу. Как раз тогда - кажется, это был 81-й год - к нам на практику приехал студент МГИМО Артем Боровик. Ждали его, честно скажу, без особой радости. "Очередной "звездный сынок", - говорили в колонии, - опять возни не оберешься..."
Но вот он появился, очень худенький, скромный, прекрасно воспитанный (спасибо Вам и Вашей супруге) мальчик, безо всякого "МГИМОвского гонора", прилежный и аккуратный, и ледок постепенно растаял.
Работал Артем хорошо, дипломаты хвалили его за хватку и энтузиазм, мне же, выпускнице филфака МГУ, было интересно говорить с ним о новинках поэзии.
Вспоминаю, как удивился мой сын (ему было тогда 10 лет), заметив однажды, что этот проведший годы с папой в Америке паренек носит на руке не швейцарские, а советские часы! Скоро, несмотря на разницу в возрасте, они подружились настолько, что когда муж собрался взять сына в дальнюю поездку (путь лежал на северо-восток от Лимы буквально "через облака": ведь главные перевалы расположены в Андах на высоте более 5000 метров) первый вопрос был: "А Артем тоже поедет?"
С тех пор прошло много лет. Сын больше не встречался со своим давним приятелем, но он, конечно, часто видел его на телеэкране и каждый раз не упускал случая, чтобы пообещать "завтра же" позвонить Артему и узнать, купил ли он себе, наконец, швейцарские часы.
И вот Шереметьево, 9 марта, и страшная весть, и определенность, но я все никак не могу привыкнуть к мысли, что этого худенького интеллигентного мальчика с советскими часами на руке нет больше с нами.
Людмила Викторовна Майорова.
26 марта 2000 года Москва
Александр Кармен У него все было впереди
Во время одного из моих отпусков ко мне домой приехал Генрих Боровик и рассказал, что его Темка, в то время студент МГИМО, распределен на преддипломную практику в Перу. Он просил, если меня не затруднит, оказать ему содействие в поиске материалов для диплома и заметок, которые он намеревается передать в АПН и "Советскую Россию".
Артем приехал в Лиму, вкалывал там как вол, проводя дни над посольскими бумажками, а вечера и ночи напролет - над своими опусами. В редкие свободные часы мы выезжали с ним в город, а однажды даже проехали по стране на юг - в пустыню Наска, город Ика и в заповедник Паракас.
Артем не терял ни минуты времени. Даже когда мы зазывали его на обед или ужин, он, отдав дань "гостеприимству", просил отвезти его в посольскую каморку, к рабочему столу, повторяя: "Практика коротка, времени мало, а сделать надо так много!" Он умел экономить драгоценное время и, как говорится, беречь честь смолоду, честь начинающего журналиста. А потом Тема улетел в Штаты, где провел остаток преддипломных каникул и тоже работал. Это было его Начало. У него все было впереди...
Некоторое время назад недобрые языки поговаривали, что-де не будь "папаши" с его связями, не стал бы Артем тем Боровиком, которого мы все знали. А я повторю то, что сказал Генриху двадцать лет назад: не грех помочь талантливому человеку в его подъеме к высотам, которые он заслуживает. Даже если для этого нужно использовать "родительские связи". Эта "протекция" если и помогла Артему, то сыграла роль радара, корректирующего рвущуюся ввысь ракету. Ракета у него была с в о я, и с в о е г о горючего у него было с лихвой. И в этом смысле лучшей, чем "I did it my way", исполненной Фрэнком Синатрой мелодии, аккомпанирующей "артемовской" телепередаче "Совершенно секретно", трудно было бы подобрать. Разве что гамзатовские "Журавли" со словами о том, что "в их строю есть промежуток малый: наверно, это место для меня", смогли бы стать лейтмотивом его ухода. Нет, это место было не для него. Для этого он был слишком молод. Его втиснули туда вопреки здравому смыслу.
2 марта 2000 года он с восторгом рассказывал мне о своей недавней поездке по Южной Америке.
- Помнишь, как мы ездили в Наску? А в Ику, в Паракас? Знаешь, я ведь все время там говорил: тут мы были с Саней, сюда меня возил Саня... А остров Пасхи! Ты же мне подарил деревянного истукана и сказал, что он меня когда-нибудь обязательно туда приведет. Вот и привел!
- Круг замкнулся, - ответил я. - Жизнь порой преподносит нам забавные сюрпризы, поразительно закольцовывает события и явления. В такие моменты начинаешь философствовать, задумываться над всем пережитым. Оставим это до другого случая.
Артем кивнул, лукаво улыбнулся и предложил:
- Давай встретимся, выпьем по рюмочке коньячку, поностальгируем. Позвони мне в понедельник (6 марта), а то сразу после праздника я снова буду занят.
Договорились. Но "в понедельник" я валялся с гриппом, 7 марта мне сказали по телефону, что "он ушел, и, судя по всему, его уже не будет". Я ещё по-дурацки сострил:
- Что - совсем не будет, никогда?
- Да нет же, - ответили мне - сегодня не будет. А там - как уж вам повезет, он же всегда в делах...
Мне "не повезло". Утром 9-го сообщили о трагедии в Шереметьево.
Кто виноват?.. Мне, честно говоря, безразлично. Погиб друг, наш Артем. Важнее задаться вопросом: почему у нас гибнут такие люди? Энергичные, умные, талантливые, великие (не побоюсь этого слова), светлые...
"Смерть каждого Человека умаляет меня, ибо я един со всем Человечеством, - говорится в эпиграфе к роману Хемингуэя, так любимого Артемом, - а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе". Сегодня колокол звонит по последнему романтику от журналистики, по его перу, по его хватке, по его улыбке. Он звонит и по всем нам, его коллегам, призывая быть чище, првдивее, честнее. Хотя бы - и в первую очередь - профессионально.
Карэн Хачатуров Плата за постижение истины
В год, когда Артем завершал учебу на факультете журналистики Института международных отношений, я председательствовал государственной экзаменационной комиссией. Хорошо помню, что из числа всех выпускников поздравил по-семейному, обнял только Артема.
Для меня круглолицый симпатичный крепыш с чисто "артемовской" обаятельной улыбкой был прежде всего сыном моих друзей. Яркой, неповторимой индивидуальностью он для меня стал позднее.
С Артемом сводила жизнь не часто. Всякий раз встреча с ним доставляла удовольствие, полагаю - взаимное. Подкупало его отношение к старшему товарищу - сердечно-уважительное. "Я очень рад вас видеть" - последний раз эту фразу из уст Артема я услышал на юбилейном вечере Генриха Боровика празднике отца и сына. А до тризны оставались считанные месяцы.
Несмотря на наши нечастые встречи, рискну оттенить некоторые его черты. Как наверняка и другие, отмечу абсолютную индивидуальность Артема, притом что он унаследовал генетический код, натуру своих родителей интеллект, духовность, высокие нравственные принципы. На ином поколенческом витке Артем не мог не быть - не подберу слова - лучше, раскрепощеннее своих родителей. Другим его сделало время, иные политико-идеологические координаты с их новыми ценностными установками.
И все же в главном Артем - продолжение своего отца, для которого солидарное поведение людей - не избитый пропагандистский штамп, а естественное состояние порядочного, совестливого человека. Все сверстники Артема, жившие, как и он, с родителями в США, сферой своих будущих жизненных интересов избрали американистику с перспективой комфортного бытия. Не упрек - констатация.
Превосходно зная английский, в МГИМО Артем изучал испанский этнический язык второй по численности в США популяции, часто третируемой на бытовом уровне. Генрих рассказывал сыну о своих латиноамериканских маршрутах, начиная с журналистского "открытия" им Кубы, и необычные впечатления, нестандартные ситуации, оценки в темпераментной тональности запали в душу сперва ребенка, потом - пытливого подростка, одаренного юноши.
Знаю, что все прожитые годы Артем разделял оценки отца в связи с военным путчем в Чили.
Свою практику Артем проходил в советском посольстве в Перу. Перед отъездом я рассказал Артему об этой удивительной стране - музее под открытым небом, которая породила гипотезу о пришельцах внеземных цивилизаций. Помнится, Артема интересовало не столько прошлое потомков инков, сколько их будни. Добавлю - бурные, только недавно власть сдало первое в истории Латинской Америки правительство патриотов-военных.
Артема как репортера высшей пробы, первоклассного организатора журналистских расследований, наконец, вдумчивого политолога увлекали переломные в судьбах народов события. Потому он оказался в Никарагуа.
Репортажи Артема о его службе в американской армии были (и останутся) каноническими. В те годы почти каждый материал в "Огоньке" был сенсацией. Мысленно воскрешая череду лет, отчетливо помню только репортажи Артема о его пребывании в американской армии и Афгане. Общее - пронзительная боль автора за судьбы своих соотечественников.
Артем был награжден особо почитаемой солдатами ещё с довоенных времен медалью "За боевые заслуги". Напомню: на лицевой стороне - изображение перекрещенных "трехлинейки" и шашки. Символика эпохи героев, литературным именем одного из которых нарекли Артема. Он, как неповторимая личность, воплощал лучшие черты прошлого и настоящего своей семьи, страны, эпохи: романтику поиска идеала и реализм постижения истины. К несчастью, платой за удел первопроходца оказалась жизнь.
*
Холли Питерсен Речь на вечере, устроенном в Нью-Йорке в память Артема Боровика 25 апреля 2000 года
Мне трудно поверить, что Артема нет. Он никогда не был частью моей повседневной жизни, но мой мир невозможно представить без него. Больше всего в Артеме меня восхищало его мужество - в стране, столь изобилующей призраками зла. Сегодняшний вечер в честь Артема: его блистательного ума, его преданности и щедрости по отношению к друзьям и родным, его зажигательного чувства юмора и чудесного дара смеяться - особенно в моменты испытаний, когда кругом опасности и неизвестность. Он бы хотел, чтобы мы продолжали смеяться за него.
И в заключение я прочту вам отрывок из Генри Скотта Холланда:
"...Смерть - ничто. Она не в счет. Я просто ускользнул в соседнюю комнату. Ничего не случилось. Все остается в точности , как это было. Я это я, ты это ты, и наша прежняя жизнь, которой мы с таким восторгом жили, нетронута, неизменна. Мы остались друг для друга тем же, чем были всегда. Называй меня так же, как прежде. Говори со мной так же легко и свободно, как всегда. Не меняй тона. Не надо вынужденной торжественности и скорби.
Смейся, как обычно мы смеялись нашим шуткам, доставлявшим нам столько удовольствия. Играй. улыбайся, думай обо мне, молись за меня. Пусть мое имя, как и прежде, все время звучит в доме.
Жизнь значит все то же, что и значила раньше. Она такая же, какая была всегда. Существует абсолютная, ничем не нарушаемая непрерывность. Что такое смерть, как не случайность, которой можно пренебречь? Почему я не должен присутствовать в ваших душах, если меня нет в поле вашего зрения? Это просто перерыв, и я жду вас где-то совсем близко, вот здесь, за углом. Все хорошо. Ничто не разрушено, ничто не потеряно. Одно короткое мгновение - и все будет как прежде. Как мы будем смеяться над мучительностью расставания, когда встретимся вновь.
Василий Харитонов Ты помнишь, старик...
Старик, так ты часто называл меня. Старик, ты помнишь Дом творчества писателей "Коктебель" в Крыму, где мы познакомились, "Коктебель", казавшийся нам земным раем и вспоминающийся с замиранием сердца до сих пор?
Наши родители, писатели, поэты, драматурги, привозили нас туда каждое лето на какой-то мгновенно пролетающий месяц, и мы становились свидетелями, а вернее, участниками их взрослой жизни. И в этом, наверное, особенность нашего "коктебельского" детства.
Мы жили интересами, разговорами, проблемами наших родителей, вольно или невольно примеряя на себя их сложную жизнь, совсем не похожую на кем-то созданный образ благополучного, довольного собой, поучающего всех писателя. И что удивительно: и писатели, увенчанные звездами Героев Социалистического Труда, и поэты хрущевской "оттепели", и так называемые "диссиденты" забывали в "Коктебеле" свою идейную несовместимость и уже в Москве, в Ленинграде во время яростных споров на всесоюзных писательских совещаниях становились терпимее к праву писателя видеть мир по-своему.
"Ты пойдешь с нами на Кара-Даг, мы шашлыки будем жарить, у нас большая компания". Это твоя фраза из детства почему-то часто мне вспоминается. И моя мама отпустила меня под покровительство твоей, Галины Михайловны. А это, я уже сейчас понимаю, было верхом доверия к твоей семье...
В то невыносимо жаркое московское лето мы вместе поступали на факультет журналистики МГИМО. Поступили. Пять лет проучились на одном курсе, виделись каждый день. Многое сейчас уже исчезло из памяти. Только помню, что все ты делал всерьез, добросовестно, основательно. Но я чувствовал, что ты был внутренне готов к большему, к настоящей работе, к тому, чем занимался твой отец, знаменитый Генрих Боровик. И ты полностью оправдал надежды твоей семьи, заявив во весь голос, что природа не отдыхает на детях...
Оказалось, что мы опять работаем вместе, в одном здании Агентства печати "Новости". Опять часто видимся. Кончается брежневская эпоха. Ты уходишь в газету "Советская Россия". Как журналист ты обретаешь свое лицо, свой почерк. Кажется, что тебе и целого мира мало, а ты все равно идешь дальше. Всегда живешь завтрашним днем. Летишь в Афганистан под пули душманов. И в итоге появляется книга об афганской войне. Неизвестной нам войне, которая стала откровением для нашего народа. Ты обретаешь свое имя Артем Боровик. Но какой ценой - знают не многие.
Ты переходишь в перестроечный "Огонек". Опять удивляешь всех своим напором. Книга о твоей службе в американской армии становится сенсацией...
После кончины Юлиана Семенова возглавляешь газету "Совершенно секретно". И она превращается в то, что принято называть медиа-империей Артема Боровика.
Многие не выдерживают испытания славой. А ты все тридцать лет нашей дружбы оставался таким, каким я увидел тебя в "Коктебеле". С улыбкой, покоряющей раз и навсегда, глазами, излучающими доброту. Только такой талантливый, широкой души человек, как ты, мог объединять людей талантливых, и искренне радоваться их успехам, и чувствовать чужое горе, как свое, в тот август 81-го года в Пицунде, где мы жили в одной комнате, когда в Москве умер мой отец.
Старик, я помню, о чем мы договорились в последнюю нашу встречу. Я зашел к тебе на работу без звонка.
Старик, а те песни, которые ты просил для тебя написать, я обязательно напишу.
Мне очень не хватает тебя!
Дмитрий ЛИХАНОВ
Друг мой, Темка
В то время мы шли по жизни рядом. Сначала вместе работали в "Советской России", потом вместе в "Огоньке", а потом - опять вместе в "Совершенно секретно". Просто потому, что мы были самыми близкими друзьями, ближе Темы - ни потом, ни сейчас - у меня не было никого.
Вместе с Темой мы почти три недели путешествовали по Смоленской дороге, вместе с Темой тряслись в набитом индейцами и курицами автобусе "Серебряная Звезда" по дорогам далекой Мексики, поднимались на пирамиду Солнца и стояли там на руках вверх тормашками; мы объездили на машине всю Испанию - от Астурии до Малаги, вместе с ним валялись на рождественском снегу в подмосковной Пахре и смотрели на далекие звезды и мечтали, мечтали, мечтали. Жизнь казалась нам бесконечной и удивительной.
Жизнь только начиналась. Тема женился на Веронике - единственной женщине, которую любил. У меня родился сын - мы узнали об этом вместе с Артемом у роддома на Шаболовке, а несколько лет спустя мы вместе пришли в церковь Иоанна Предтечи на Пресне, и я принял православие, а мой друг Тема стал для меня больше чем другом, он стал моим крестным.
Отлично помню тот вечер, когда он вернулся из Афгана после своей первой командировки. Мы сидели в его маленькой квартире на Угловом и выпивали какую-то дрянь из ближайшего гастронома. Я спросил его тогда насчет смерти. А он ответил, что смерть страшна только для родственников, а самому тебе на неё на самом деле глубоко наплевать. Больше мы о смерти никогда не говорили.
Не говорили, но, конечно же, думали... Артем не верил ни в рок, ни в судьбу. Только в работу и в свои собственные силы.
За ширмой общественного признания и успехов мало кто видел и знал об одной, самой затаенной, его мечте. Тема мечтал писать. Мечтал свалить в тихое местечко на краю света, чтобы остаться там на несколько месяцев наедине со своими мыслями и чистым листом бумаги. Однажды он даже рассказал о замысле своего романа про семью, через которую прошло несколько войн: от гражданской до афганской. В отличие от его документальных книг эта должна была быть прозой "не хуже, чем у старика Хема".
Через всю Москву, гордые от всеобщего внимания к представителям времен Генриха VIII, ехали мальчики, играя "вживую" свои роли в реальной жизни! Как они гордились своей выдумкой! Взахлеб рассказывали, перебивая друг друга, как реагировали пассажиры в метро: кто гневно, кто с пониманием, кто весело... Мы так смеялись в этот день. День Счастья! Сколько истинного творчества, сколько восторга! Помню всю жизнь эти лица сияющие, светлые.
Как недавно, как давно это было. Как много сделал этот мальчик для счастья других! Как хорошо он понимал счастье! Как больно, что его нет с нами!
Странный, отчетливый, утренний сон, спустя два месяца после гибели Артема.
Тема - мальчик, а я вижу: на темных волосах вокруг всей головы выделяется широкая полоса седых волос.
Спрашиваю: "Как это случилось?!"
Тема отвечает: "Жизнь тяжелая!"
Голос звонкий, детский, а интонация взрослая.
Долго эта фраза звучала внутри.
Как жить в этой жизни, когда гибнет такой светлый, такой чистый, хороший человек?!
Он оставил своим детям, родным и близким, всем нам незамутненный колодезь, из которого мы черпаем добро. Правду! Мужество!..
Софья Лебедева "Можно, мой пес будет присутствовать на наших уроках?"
Тему я узнала, когда он был учеником 6-го класса.
Галина Михайловна обратилась ко мне с просьбой помочь сыну: он отставал по русскому языку.
И вот я впервые увидела Тему. Это произошло в доме Боровиков. Ко мне навстречу из комнаты вышел живой, шустрый мальчик, с такими же, как у мамы, глазами. Взгляд любопытный, несколько настороженный, но приветливый, добрый. Рядом с ним пес - великолепный рыжий сеттер, на его холке покоится рука Темы.
Первый вопрос, который задал мне мой будущий ученик, прозвучал так: "Вы любите собак?" Я ответила положительно. Тогда последовал второй: "Можно, мой пес будет присутствовать на наших уроках?" Я разрешила - в глазах Темы засветилась радость. Так два года мы и занимались втроем: я, Тема и Чарлик, который терпеливо лежал под столом и ждал, когда окончится урок, ведь тогда хозяин поведет его гулять.
Мы встречались с Темой дважды в неделю. На первых уроках он очень волновался, стыдился своих ошибок, но постепенно у него появилась уверенность в том, что он преодолеет все трудности русского языка. Я занималась с ним с удовольствием, видя, как он пытливо, настойчиво - от урока к уроку - постигает "премудрости" орфографии и синтаксиса. К нашим встречам на своем небольшом письменном столе он аккуратно раскладывал тетради, учебники, словари. Он ни разу не позволил себе не выполнить домашнего задания.
Не секрет, что в учебниках по русскому языку упражнения подобраны на определенные правила, скучны и однообразны. Мне же хотелось приобщить его к русской классике, открыть богатство родного языка. Мы начали анализировать тексты Тургенева, Чехова, Лермонтова, Льва Толстого, невольно касаясь сути их произведений.
Всем учителям известно, как трудно заставить учеников прочитать "Записки охотника" Тургенева, а Теме понравился рассказ "Хорь и Калиныч" (что для меня было неожиданно) и один из его героев - Калиныч с его букетиком земляники, который тот принес Хорю. А вот Чехов... "Дом с мезонином"... Помните волшебное описание запущенного сада, которым автор начинает рассказ? Меня поражало в этом совсем мальчике то, как он воспринимал чеховский текст. Казалось, что он вдыхал каждую фразу, каждое слово, пробовал его на ощупь, размышлял, почему так, а не иначе построено каждое предложение. И от урока к уроку просил: "Не нужно по учебнику, давайте разберем какие-нибудь страницы из Лермонтова". Может быть, тогда он впервые нащупывал тропинки к тому, что напишет сам, когда станет автором "Спрятанной войны". Послушайте язык его повестей! Яркий, образный, емкий, точный! Язык обнаженной правды!
Занятия наши кончились, когда Тема перешел в 8-й класс: он уже не нуждался в моей помощи.
Прошли годы...
Я знала, что порывистый, открытый Тема никогда не стеснялся высказывать свои чувства и порой бывал в этом непредсказуем.
Помню, как мы встретились с ним в библиотеке им. Назыма Хикмета, где он рассказывал о поездке в Никарагуа (материалы об этом тогда были напечатаны в журнале "Юность"). Он не знал, что я нахожусь в зале среди читателей. Слушаю. Любуюсь им. Перед нами стоит молодой человек, держится уверенно, спокойно, рассказывает очень эмоционально, дает свое, личное отношение к изложенным фактам. И речь - уже "не мальчика, но мужа" - льется легко и свободно. Когда он закончил свое выступление, ответил на вопросы и уже собрался уходить, я поднялась со своего места и пошла к нему. Он увидел меня, бросился навстречу и вдруг... опустился на одно колено и стал целовать мои руки. Аудитория была ошеломлена! А Тема все повторял: "Это моя учительница! Если бы вы знали, как я ей обязан и благодарен!"
Позже мы с Темой неоднократно виделись после того, как он прошел через Афганистан, отслужил солдатом в американской армии, стал известным журналистом, возглавлял холдинг "Совершенно секретно".
Будучи уже мужем, отцом, он удивительно чутко и нежно относился к своим родителям, всегда радовался успехам отца, восхищался добротой и красотой мамы и по-рыцарски одаривал её цветами.
Умница, талантливый, честный, смелый, Тема для тех, кто его любил, останется таким навсегда. Он будет жить, пока живы мы и наша память о нем.
Я скорблю, плачу о Теме. Я простая учительница. У меня нет звания заслуженной, нет орденов. Полвека я отдала детям, школе. Среди всех моих многочисленных учеников Тема был моей гордостью, наградой за наш нелегкий педагогический труд. И если я никого ничему не научила, а выучила только одного Тему, я могу сказать, что моя жизнь прожита не зря.
В нашей семье мы называли его всегда не Артемом, а по-домашнему Темой, так ближе, теплее. Когда его лицо появлялось на экране телевизора в передаче "Совершенно секретно", а я была чем-нибудь занята, моя дочь звала меня: "Мама, мама, иди скорей, твой Тема выступает".
Моим Темой он останется до конца моих дней...
А.Торкунов, ректор МГИМО
Мы удивлялись его смелости
Пожалуй, было бы некоторым преувеличением сказать, что я знал хорошо Артема во время его учебы в МГИМО. Такого многогранного человека, как он, вообще навряд ли можно знать по-настоящему хорошо. Однако предоставим слово тем, кто его учил в те годы.
Декан факультета МИЖ профессор Анфилов В.А.:
Он никогда не пользовался известностью своей фамилии; учился ровно, легко, как бы не создавая, в отличие от многих других, никаких проблем. Если ехали на картошку или овощную базу, он был вместе со всеми. Никогда не донимал деканат медицинскими справками или просьбами, как это делал, чего греха таить, не один его сокурсник. Всегда с открытой улыбкой, доброжелательный и очень скромный.
Профессор кафедры международной информации и журналистики Чернышева Н.И.:
В то время в институте училось много детей из известных, элитных семей. Сейчас почему-то стало "хорошим тоном" утверждать, что все они были избалованными сверх меры "маменькиными и папенькиными" сынками. Отнюдь. Разумеется, среди них были и такие. Но в основном они несли бремя двойной ответственности, двойную нагрузку известности их семей и их собственной яркости. Как правило, они не позволяли себе ни расслабиться, ни учиться не в полную силу. Таким был и Артем Боровик.
Что касается моего общения с младшим Боровиком, то я помню многое. Помню его афганские дневники. Тогда я и мои друзья, были удивлены его смелостью, даже, если хотите, дерзостью. Служба в американской армии, его репортажи слегка растопили холод "холодной войны" и чуть раздвинули створки "железного занавеса". Как они нужны были в те годы перестройки, перестройки нашего сознания, разрушения стереотипов.
Несмотря на то что Артем вел себя очень скромно, и когда надо было быть со всеми, он и был вместе со всеми, он никогда не был, как все. Было сразу ясно, что этот человек не будет строить свою жизнь, как все, "по камушкам". Уже тогда мне было понятно, что он сделает всю свою жизнь, саму жизнь, опровержением условностей и стереотипов этого мира и общества.
Как-то Артем предложил мне проект телепередачи "Двойной портрет". Он задумал что-то вроде диалога и активного сравнения Оксфорда и МГИМО. Я сначала отказался, но позже, поразмыслив, согласился.
Передача получилась яркая и сочная, захватывающая. Во многом, конечно, из-за того, что и Оксфорд, и наш институт всегда окутывала некая дымка таинственности и завораживающей недоступности. Но Артему удалось в передаче показать, что обоим учебным заведениям присуща привилегированность в некоем принципиальном, абстрактном смысле.
И самому Артему эта привилегированность в самом лучшем её понимании была присуща в полной мере.
*
Уважаемый Генрих Аверьянович,
Примите мои соболезнования в связи с трагической гибелью Артема. Услышала, что Вы собираете воспоминания о нем и хочу рассказать маленький эпизод.
В начале 80-х годов мы с мужем работали в посольстве СССР в Перу. Как раз тогда - кажется, это был 81-й год - к нам на практику приехал студент МГИМО Артем Боровик. Ждали его, честно скажу, без особой радости. "Очередной "звездный сынок", - говорили в колонии, - опять возни не оберешься..."
Но вот он появился, очень худенький, скромный, прекрасно воспитанный (спасибо Вам и Вашей супруге) мальчик, безо всякого "МГИМОвского гонора", прилежный и аккуратный, и ледок постепенно растаял.
Работал Артем хорошо, дипломаты хвалили его за хватку и энтузиазм, мне же, выпускнице филфака МГУ, было интересно говорить с ним о новинках поэзии.
Вспоминаю, как удивился мой сын (ему было тогда 10 лет), заметив однажды, что этот проведший годы с папой в Америке паренек носит на руке не швейцарские, а советские часы! Скоро, несмотря на разницу в возрасте, они подружились настолько, что когда муж собрался взять сына в дальнюю поездку (путь лежал на северо-восток от Лимы буквально "через облака": ведь главные перевалы расположены в Андах на высоте более 5000 метров) первый вопрос был: "А Артем тоже поедет?"
С тех пор прошло много лет. Сын больше не встречался со своим давним приятелем, но он, конечно, часто видел его на телеэкране и каждый раз не упускал случая, чтобы пообещать "завтра же" позвонить Артему и узнать, купил ли он себе, наконец, швейцарские часы.
И вот Шереметьево, 9 марта, и страшная весть, и определенность, но я все никак не могу привыкнуть к мысли, что этого худенького интеллигентного мальчика с советскими часами на руке нет больше с нами.
Людмила Викторовна Майорова.
26 марта 2000 года Москва
Александр Кармен У него все было впереди
Во время одного из моих отпусков ко мне домой приехал Генрих Боровик и рассказал, что его Темка, в то время студент МГИМО, распределен на преддипломную практику в Перу. Он просил, если меня не затруднит, оказать ему содействие в поиске материалов для диплома и заметок, которые он намеревается передать в АПН и "Советскую Россию".
Артем приехал в Лиму, вкалывал там как вол, проводя дни над посольскими бумажками, а вечера и ночи напролет - над своими опусами. В редкие свободные часы мы выезжали с ним в город, а однажды даже проехали по стране на юг - в пустыню Наска, город Ика и в заповедник Паракас.
Артем не терял ни минуты времени. Даже когда мы зазывали его на обед или ужин, он, отдав дань "гостеприимству", просил отвезти его в посольскую каморку, к рабочему столу, повторяя: "Практика коротка, времени мало, а сделать надо так много!" Он умел экономить драгоценное время и, как говорится, беречь честь смолоду, честь начинающего журналиста. А потом Тема улетел в Штаты, где провел остаток преддипломных каникул и тоже работал. Это было его Начало. У него все было впереди...
Некоторое время назад недобрые языки поговаривали, что-де не будь "папаши" с его связями, не стал бы Артем тем Боровиком, которого мы все знали. А я повторю то, что сказал Генриху двадцать лет назад: не грех помочь талантливому человеку в его подъеме к высотам, которые он заслуживает. Даже если для этого нужно использовать "родительские связи". Эта "протекция" если и помогла Артему, то сыграла роль радара, корректирующего рвущуюся ввысь ракету. Ракета у него была с в о я, и с в о е г о горючего у него было с лихвой. И в этом смысле лучшей, чем "I did it my way", исполненной Фрэнком Синатрой мелодии, аккомпанирующей "артемовской" телепередаче "Совершенно секретно", трудно было бы подобрать. Разве что гамзатовские "Журавли" со словами о том, что "в их строю есть промежуток малый: наверно, это место для меня", смогли бы стать лейтмотивом его ухода. Нет, это место было не для него. Для этого он был слишком молод. Его втиснули туда вопреки здравому смыслу.
2 марта 2000 года он с восторгом рассказывал мне о своей недавней поездке по Южной Америке.
- Помнишь, как мы ездили в Наску? А в Ику, в Паракас? Знаешь, я ведь все время там говорил: тут мы были с Саней, сюда меня возил Саня... А остров Пасхи! Ты же мне подарил деревянного истукана и сказал, что он меня когда-нибудь обязательно туда приведет. Вот и привел!
- Круг замкнулся, - ответил я. - Жизнь порой преподносит нам забавные сюрпризы, поразительно закольцовывает события и явления. В такие моменты начинаешь философствовать, задумываться над всем пережитым. Оставим это до другого случая.
Артем кивнул, лукаво улыбнулся и предложил:
- Давай встретимся, выпьем по рюмочке коньячку, поностальгируем. Позвони мне в понедельник (6 марта), а то сразу после праздника я снова буду занят.
Договорились. Но "в понедельник" я валялся с гриппом, 7 марта мне сказали по телефону, что "он ушел, и, судя по всему, его уже не будет". Я ещё по-дурацки сострил:
- Что - совсем не будет, никогда?
- Да нет же, - ответили мне - сегодня не будет. А там - как уж вам повезет, он же всегда в делах...
Мне "не повезло". Утром 9-го сообщили о трагедии в Шереметьево.
Кто виноват?.. Мне, честно говоря, безразлично. Погиб друг, наш Артем. Важнее задаться вопросом: почему у нас гибнут такие люди? Энергичные, умные, талантливые, великие (не побоюсь этого слова), светлые...
"Смерть каждого Человека умаляет меня, ибо я един со всем Человечеством, - говорится в эпиграфе к роману Хемингуэя, так любимого Артемом, - а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе". Сегодня колокол звонит по последнему романтику от журналистики, по его перу, по его хватке, по его улыбке. Он звонит и по всем нам, его коллегам, призывая быть чище, првдивее, честнее. Хотя бы - и в первую очередь - профессионально.
Карэн Хачатуров Плата за постижение истины
В год, когда Артем завершал учебу на факультете журналистики Института международных отношений, я председательствовал государственной экзаменационной комиссией. Хорошо помню, что из числа всех выпускников поздравил по-семейному, обнял только Артема.
Для меня круглолицый симпатичный крепыш с чисто "артемовской" обаятельной улыбкой был прежде всего сыном моих друзей. Яркой, неповторимой индивидуальностью он для меня стал позднее.
С Артемом сводила жизнь не часто. Всякий раз встреча с ним доставляла удовольствие, полагаю - взаимное. Подкупало его отношение к старшему товарищу - сердечно-уважительное. "Я очень рад вас видеть" - последний раз эту фразу из уст Артема я услышал на юбилейном вечере Генриха Боровика празднике отца и сына. А до тризны оставались считанные месяцы.
Несмотря на наши нечастые встречи, рискну оттенить некоторые его черты. Как наверняка и другие, отмечу абсолютную индивидуальность Артема, притом что он унаследовал генетический код, натуру своих родителей интеллект, духовность, высокие нравственные принципы. На ином поколенческом витке Артем не мог не быть - не подберу слова - лучше, раскрепощеннее своих родителей. Другим его сделало время, иные политико-идеологические координаты с их новыми ценностными установками.
И все же в главном Артем - продолжение своего отца, для которого солидарное поведение людей - не избитый пропагандистский штамп, а естественное состояние порядочного, совестливого человека. Все сверстники Артема, жившие, как и он, с родителями в США, сферой своих будущих жизненных интересов избрали американистику с перспективой комфортного бытия. Не упрек - констатация.
Превосходно зная английский, в МГИМО Артем изучал испанский этнический язык второй по численности в США популяции, часто третируемой на бытовом уровне. Генрих рассказывал сыну о своих латиноамериканских маршрутах, начиная с журналистского "открытия" им Кубы, и необычные впечатления, нестандартные ситуации, оценки в темпераментной тональности запали в душу сперва ребенка, потом - пытливого подростка, одаренного юноши.
Знаю, что все прожитые годы Артем разделял оценки отца в связи с военным путчем в Чили.
Свою практику Артем проходил в советском посольстве в Перу. Перед отъездом я рассказал Артему об этой удивительной стране - музее под открытым небом, которая породила гипотезу о пришельцах внеземных цивилизаций. Помнится, Артема интересовало не столько прошлое потомков инков, сколько их будни. Добавлю - бурные, только недавно власть сдало первое в истории Латинской Америки правительство патриотов-военных.
Артема как репортера высшей пробы, первоклассного организатора журналистских расследований, наконец, вдумчивого политолога увлекали переломные в судьбах народов события. Потому он оказался в Никарагуа.
Репортажи Артема о его службе в американской армии были (и останутся) каноническими. В те годы почти каждый материал в "Огоньке" был сенсацией. Мысленно воскрешая череду лет, отчетливо помню только репортажи Артема о его пребывании в американской армии и Афгане. Общее - пронзительная боль автора за судьбы своих соотечественников.
Артем был награжден особо почитаемой солдатами ещё с довоенных времен медалью "За боевые заслуги". Напомню: на лицевой стороне - изображение перекрещенных "трехлинейки" и шашки. Символика эпохи героев, литературным именем одного из которых нарекли Артема. Он, как неповторимая личность, воплощал лучшие черты прошлого и настоящего своей семьи, страны, эпохи: романтику поиска идеала и реализм постижения истины. К несчастью, платой за удел первопроходца оказалась жизнь.
*
Холли Питерсен Речь на вечере, устроенном в Нью-Йорке в память Артема Боровика 25 апреля 2000 года
Мне трудно поверить, что Артема нет. Он никогда не был частью моей повседневной жизни, но мой мир невозможно представить без него. Больше всего в Артеме меня восхищало его мужество - в стране, столь изобилующей призраками зла. Сегодняшний вечер в честь Артема: его блистательного ума, его преданности и щедрости по отношению к друзьям и родным, его зажигательного чувства юмора и чудесного дара смеяться - особенно в моменты испытаний, когда кругом опасности и неизвестность. Он бы хотел, чтобы мы продолжали смеяться за него.
И в заключение я прочту вам отрывок из Генри Скотта Холланда:
"...Смерть - ничто. Она не в счет. Я просто ускользнул в соседнюю комнату. Ничего не случилось. Все остается в точности , как это было. Я это я, ты это ты, и наша прежняя жизнь, которой мы с таким восторгом жили, нетронута, неизменна. Мы остались друг для друга тем же, чем были всегда. Называй меня так же, как прежде. Говори со мной так же легко и свободно, как всегда. Не меняй тона. Не надо вынужденной торжественности и скорби.
Смейся, как обычно мы смеялись нашим шуткам, доставлявшим нам столько удовольствия. Играй. улыбайся, думай обо мне, молись за меня. Пусть мое имя, как и прежде, все время звучит в доме.
Жизнь значит все то же, что и значила раньше. Она такая же, какая была всегда. Существует абсолютная, ничем не нарушаемая непрерывность. Что такое смерть, как не случайность, которой можно пренебречь? Почему я не должен присутствовать в ваших душах, если меня нет в поле вашего зрения? Это просто перерыв, и я жду вас где-то совсем близко, вот здесь, за углом. Все хорошо. Ничто не разрушено, ничто не потеряно. Одно короткое мгновение - и все будет как прежде. Как мы будем смеяться над мучительностью расставания, когда встретимся вновь.
Василий Харитонов Ты помнишь, старик...
Старик, так ты часто называл меня. Старик, ты помнишь Дом творчества писателей "Коктебель" в Крыму, где мы познакомились, "Коктебель", казавшийся нам земным раем и вспоминающийся с замиранием сердца до сих пор?
Наши родители, писатели, поэты, драматурги, привозили нас туда каждое лето на какой-то мгновенно пролетающий месяц, и мы становились свидетелями, а вернее, участниками их взрослой жизни. И в этом, наверное, особенность нашего "коктебельского" детства.
Мы жили интересами, разговорами, проблемами наших родителей, вольно или невольно примеряя на себя их сложную жизнь, совсем не похожую на кем-то созданный образ благополучного, довольного собой, поучающего всех писателя. И что удивительно: и писатели, увенчанные звездами Героев Социалистического Труда, и поэты хрущевской "оттепели", и так называемые "диссиденты" забывали в "Коктебеле" свою идейную несовместимость и уже в Москве, в Ленинграде во время яростных споров на всесоюзных писательских совещаниях становились терпимее к праву писателя видеть мир по-своему.
"Ты пойдешь с нами на Кара-Даг, мы шашлыки будем жарить, у нас большая компания". Это твоя фраза из детства почему-то часто мне вспоминается. И моя мама отпустила меня под покровительство твоей, Галины Михайловны. А это, я уже сейчас понимаю, было верхом доверия к твоей семье...
В то невыносимо жаркое московское лето мы вместе поступали на факультет журналистики МГИМО. Поступили. Пять лет проучились на одном курсе, виделись каждый день. Многое сейчас уже исчезло из памяти. Только помню, что все ты делал всерьез, добросовестно, основательно. Но я чувствовал, что ты был внутренне готов к большему, к настоящей работе, к тому, чем занимался твой отец, знаменитый Генрих Боровик. И ты полностью оправдал надежды твоей семьи, заявив во весь голос, что природа не отдыхает на детях...
Оказалось, что мы опять работаем вместе, в одном здании Агентства печати "Новости". Опять часто видимся. Кончается брежневская эпоха. Ты уходишь в газету "Советская Россия". Как журналист ты обретаешь свое лицо, свой почерк. Кажется, что тебе и целого мира мало, а ты все равно идешь дальше. Всегда живешь завтрашним днем. Летишь в Афганистан под пули душманов. И в итоге появляется книга об афганской войне. Неизвестной нам войне, которая стала откровением для нашего народа. Ты обретаешь свое имя Артем Боровик. Но какой ценой - знают не многие.
Ты переходишь в перестроечный "Огонек". Опять удивляешь всех своим напором. Книга о твоей службе в американской армии становится сенсацией...
После кончины Юлиана Семенова возглавляешь газету "Совершенно секретно". И она превращается в то, что принято называть медиа-империей Артема Боровика.
Многие не выдерживают испытания славой. А ты все тридцать лет нашей дружбы оставался таким, каким я увидел тебя в "Коктебеле". С улыбкой, покоряющей раз и навсегда, глазами, излучающими доброту. Только такой талантливый, широкой души человек, как ты, мог объединять людей талантливых, и искренне радоваться их успехам, и чувствовать чужое горе, как свое, в тот август 81-го года в Пицунде, где мы жили в одной комнате, когда в Москве умер мой отец.
Старик, я помню, о чем мы договорились в последнюю нашу встречу. Я зашел к тебе на работу без звонка.
Старик, а те песни, которые ты просил для тебя написать, я обязательно напишу.
Мне очень не хватает тебя!
Дмитрий ЛИХАНОВ
Друг мой, Темка
В то время мы шли по жизни рядом. Сначала вместе работали в "Советской России", потом вместе в "Огоньке", а потом - опять вместе в "Совершенно секретно". Просто потому, что мы были самыми близкими друзьями, ближе Темы - ни потом, ни сейчас - у меня не было никого.
Вместе с Темой мы почти три недели путешествовали по Смоленской дороге, вместе с Темой тряслись в набитом индейцами и курицами автобусе "Серебряная Звезда" по дорогам далекой Мексики, поднимались на пирамиду Солнца и стояли там на руках вверх тормашками; мы объездили на машине всю Испанию - от Астурии до Малаги, вместе с ним валялись на рождественском снегу в подмосковной Пахре и смотрели на далекие звезды и мечтали, мечтали, мечтали. Жизнь казалась нам бесконечной и удивительной.
Жизнь только начиналась. Тема женился на Веронике - единственной женщине, которую любил. У меня родился сын - мы узнали об этом вместе с Артемом у роддома на Шаболовке, а несколько лет спустя мы вместе пришли в церковь Иоанна Предтечи на Пресне, и я принял православие, а мой друг Тема стал для меня больше чем другом, он стал моим крестным.
Отлично помню тот вечер, когда он вернулся из Афгана после своей первой командировки. Мы сидели в его маленькой квартире на Угловом и выпивали какую-то дрянь из ближайшего гастронома. Я спросил его тогда насчет смерти. А он ответил, что смерть страшна только для родственников, а самому тебе на неё на самом деле глубоко наплевать. Больше мы о смерти никогда не говорили.
Не говорили, но, конечно же, думали... Артем не верил ни в рок, ни в судьбу. Только в работу и в свои собственные силы.
За ширмой общественного признания и успехов мало кто видел и знал об одной, самой затаенной, его мечте. Тема мечтал писать. Мечтал свалить в тихое местечко на краю света, чтобы остаться там на несколько месяцев наедине со своими мыслями и чистым листом бумаги. Однажды он даже рассказал о замысле своего романа про семью, через которую прошло несколько войн: от гражданской до афганской. В отличие от его документальных книг эта должна была быть прозой "не хуже, чем у старика Хема".