Страница:
Я прижал лицо к решетке, с любопытством рассматривая прибор и, разумеется, совершенно не понимая, для чего предназначены отдельные его части. Аппаратура не издавала ни малейшего звука, не было заметно никакого движения или хотя бы перемигивания контрольных ламп. Ничто не выдавало ее работы. Возможно, это была не система нейродина, а какая-то другая аппаратура, давно бездействующая. Однако Игнацио говорил о таком приборе… А вдруг именно в этом грушевидном сооружении заточена «душа» Хозе Браго?..
Неожиданно я вздрогнул. Чья-то рука коснулась моего плеча. Я резко повернулся. За мной стоял Марио. Повидимому, он только что вошел сюда, причем очень тихо, так как я не слышал ни малейшего шума.
— Вы разговаривали с профессором? — спросил он шепотом.
Я кивнул.
— Сделайте что-нибудь, чтобы мама меня отсюда не забирала, — сказал он умоляюще.
— Это не так просто. Мама имеет право требовать, чтобы ты вернулся домой.
— Я должен остаться здесь. Я нужен Ему, — он показал на аппаратуру за решеткой.
Я чувствовал, что не могу отказать. К тому же у меня родился новый тактический ход.
— Я постараюсь, — искренне сказал я. — Но предупреждаю: возможно, тебе придется дня на два вернуться домой. Самое главное — надо убедить маму остаться в институте до утра. Ты можешь мне сильно помочь.
— Это как же?
— Соглашайся со всем и не мешай мне говорить. А теперь вместе пойдем наверх.
Марио испуганно смотрел на меня.
— Разве профессор запретил тебе видеться с матерью?
Он отрицательно покачал головой. Значит, Боннар говорил правду, что мальчику предоставлена полная свобода действий.
— Ну так нам ничто не мешает, — сказал я, как бы объясняя причину моего вопроса. — Когда мама тебя увидит, она обрадуется, и мы легче добьемся того, чего хотим. Ну как, согласен?
Однако Марио продолжал сомневаться.
— А если она захочет, чтобы я уехал с ней сейчас?
— Я остаюсь здесь, а машину свою я никому не даю. Это мое железное правило. Да и сеньорина Дали тоже, вероятно, не захочет вас везти…
— И камеры продырявлены… Машина стояла у подъезда, а кто-то проткнул у нее шины.
— Так они и с моей машиной могут сделать то же самое, — не на шутку забеспокоился я.
— Нет. Они думают, что вы работаете на да Сильву. Так вы считаете, мама останется?
— Вам пришлось бы идти пешком в «Каса гранде» или в дом дяди. Телефоны не работают, так что попросить автомобиль у да Сильвы не удастся. Сомневаюсь, чтобы твоя мама решилась отправиться ночью, да к тому же еще и пешком… Она будет бояться, как бы ты снова не сбежал.
— И убегу!
— Не говори глупостей! Прежде всего надо действовать спокойно и разумно. Так, говоришь, ты нужен отцу?
— Я должен остаться здесь. Я ему нужен, — у Марио нервно задрожали губы. — Он не может остаться один… Для него это… — он вдруг осекся, словно чего-то опасаясь. — Это мне не кажется. Профессор говорит то же самое. Он сейчас чувствует себя совсем иначе… Уже не думает о… смерти, — докончил мальчик сдавленным голосом.
— О смерти?
Я был удивлен. Правда, из слов Боннара следовало, что Браго не особенно счастлив. Но неужели зашло так далеко?
— Теперь вы понимаете? — прошептал Марио едва слышно.
Молча поднимаясь по лестнице, мы еще издали услышали громкий голос сеньоры де Лима.
— … и тебя уже успели одурачить! — возмущенно кричала она. — Ты всегда был глуп, Эст! Глуп и наивен! Но я-то не дам водить себя за нос! Меня не проведешь!
— Но, Долорес! Прекрати истерику! — послышался голос Альберди. — Ты совершенно не понимаешь, о чем я говорю. Я действительно только что разговаривал с Хозе!
— Ты лжешь! Хозе мертв! А если ты с кем-то и разговаривал, то не с Хозе. Или и ты тоже свихнулся? Что здесь вообще происходит? Где Марио? Вы говорили, сеньорина, что он здоров, нормален… Но я-то знаю, что он тоже бредит отцом. Именно поэтому мне не разрешают увидеться с ним! Вы боитесь, что…
— Не волнуйтесь, — Катарина была удивительно спокойна. — Ваш брат не лжет. Я понимаю, услышанное вами на первый взгляд кажется абсурдом. И я тоже сначала думала так же. Профессор Боннар все вам объяснит…
— Я хочу только найти сына! Меня не обманешь!
— Скорее! — бросил я Марио, таща его за собой.
На лестничной площадке мы едва не столкнулись с Боннаром.
— Куда вы запропастились? — гневно спросил он, испытующе глядя на нас. Потом взял мальчика за руку и подтолкнул к сеньоре Долорес.
— Марио! — радостно воскликнула сеньора де Лима. Подбежав к сыну, она схватила его в объятия и начала осыпать лицо мальчика поцелуями.
Я украдкой взглянул на профессора. Мне показалось, что на его лице появилось что-то вроде волнения, но как только он заметил мой взгляд, его губы скривила уже хорошо знакомая мне неприятная, ироническая улыбка.
События разворачивались совсем иначе, чем я планировал.
— Ну, теперь многое зависит от вашего адвокатского умения, — полунасмешливо бросил мне Боннар.
— Марио! Марио! — всхлипывала сеньора Долорес, не выпуская сына из объятий. — Ты, правда, вернешься домой? Ты не будешь больше убегать? Ну скажи, Марио! Все будет хорошо!
— Да, мама! — сказал мальчик дрожащим голосом.
— Прости меня, дитя мое. Знаю, я плохо относилась к тебе… Теперь все будет иначе… Совсем иначе. Вот увидишь!
— Да, мама… Сеньор адвокат говорил…
Долорес выпустила мальчика из рук и подошла ко мне.
— Сеньор Эспиноза! — схватила она меня за руку. — Я знала, что вы его найдете! Знала! Я никогда этого не забуду!
Я решил тут же воспользоваться обстановкой.
— У меня есть к вам просьба, прошу мне верить и послушаться моего совета, — сказал я многозначительно.
— Конечно, сеньор адвокат. Я хочу только, чтобы Марио вернулся домой.
— Вернется. Самое позднее завтра пополудни вы оба будете дома. А сейчас выслушайте меня спокойно и внимательно. Нам придется взять обратно обвинение против института Барта, а также отказаться от всяких надежд получить деньги, заработанные вашим бывшим мужем, Хозе Браго.
— Да, конечно, — сеньора де Лима кивнула головой, понимающе глядя мне в глаза.
Я понял, что Долорес приняла мои слова как маневр в борьбе с Боннаром, необходимый для безопасности Марио. Может быть, такой оборот дела был бы удобным, но наверняка — не очень честным.
— Не знаю, правильно ли вы оцениваете положение, — решил я подвести ее к тому, что она ошибается. — Я не принадлежу к категории людей легковерных, по должен вам сказать, что вы напрасно обвиняете своего брата во лжи и наивности. Хозе Браго действительно жив, хотя и не в том смысле, в каком мы привыкли это понимать. Живо не его тело, а его личность, его «я», словом то, что принято называть «душой». Впрочем, вам это лучше объяснит профессор Боннар…
— Я понимаю. Все понимаю, — поспешно заверила меня сеньора де Лима.
— Но, мама! Ты не веришь?! — Марио с упреком смотрел на мать.
— Верю, сынок, верю! Может, ты прав. Я еще не совсем понимаю, но… Раз сеньор адвокат говорит и ты тоже… и сеньорина Дали… Сеньор профессор позволил тебе вернуться домой, правда? — неожиданно переменила она тему.
— Но… я всегда мог вернуться. Тут другая причина, — мальчик послал мне вопросительный взгляд.
— Какая? Скажи мне, — в голосе Долорес я почувствовал беспокойство.
— Вы напрасно продолжаете подозревать профессора Боннара в дурных намерениях, — сказал я, чтобы предотвратить путаницу. — Профессор не заставлял Марио оставаться здесь. В присутствии сына нуждается Хозе Браго.
— Ах, Хозе… — Долорес кивнула, в отчаянии глядя на меня.
Я решил довести разговор до конца.
— Долгое отсутствие Марио может отрицательно сказаться на психическом состоянии Хозе Браго. Не так ли, профессор?
— Я вижу, вы отлично осведомлены или невероятно догадливы, — ответил ученый тоном, который, увы, не мог рассеять сомнений сеньоры де Лимы.
— Поэтому Марио, — продолжал я, — должен время от времени навещать своего отца.
— Да, мама, — взволнованно подхватил мальчик. — Я должен приезжать сюда! Я ему нужен!
— Конечно! Ты будешь навещать его, когда захочешь, — поспешила ответить Долорес, хотя было видно, что она не принимает ни одного слова всерьез. — Я сама буду привозить тебя сюда. Но мы, наверное, мешаем сеньору профессору, — опять сменила она тему. — Быть может, нам уже пора… — она неуверенно посмотрела на меня.
Теперь мне предстояла самая сложная часть дела. Будет ли достаточно моего авторитета, чтобы убедить ее остаться на ночь в институте?
— Я думаю, нам пока незачем спешить… — начал я подготавливать почву. — Уже довольно поздно, а ночные поездки не из приятных… Сеньор профессор, у вас найдется для нас какая-нибудь комната?
Долорес с изумлением смотрела на меня.
— А может быть, мы не станем мешать профессору…
— А вы и не мешаете, — буркнул Боннар, что должно было, видно, означать приглашение.
— Почему вы хотите остаться здесь на ночь? — прошептала сеньора Долорес, умоляюще глядя на меня. — Мы же можем заночевать в «Каса гранде», если вы не хотите возвращаться ночью.
— Мы должны здесь остаться, чтобы выяснить все до конца. Это раз! А если говорить о «Каса гранде», то не знаю, согласится ли Марио… — я замолчал, вопросительно глядя на мальчика.
— Я туда не поеду! — поспешил на помощь Марио.
— Ну так можно заночевать у дяди! — не сдавалась Долорес.
— Я остаюсь здесь, — поспешно сказал Альберди. — А впрочем… я же говорил тебе, Долорес… Ты должна сама поговорить с Хозе.
— Да ты шутишь…
— Нет, Долорес. Этого хочет Хозе. Ему нельзя отказывать.
— Хозе требует этого разговора, — спокойно сказала молчавшая до сих пор Катарина.
Глаза Долорес были полны ужаса.
— Я пойду с тобой, мама, — мягко сказал Марио.
Она конвульсивно схватила его за руку.
— Будет лучше, если вы побеседуете без свидетелей, — твердо сказал Боннар.
— Я не пойду туда одна! — крикнула отчаянно Долорес, бледная как полотно.
— Ты не можешь ему отказать… — мягко сказал Альберди.
— Я… Я боюсь, — сдалась она.
— Эст! Ты пойдешь с ней. Так будет лучше, — решил Боннар.
Священник взял сестру под руку и повел ее к лестнице. Боннар молча следовал за ними.
Марио смотрел, как они поднимаются, и вдруг, когда их уже не было видно, помчался следом.
Мы остались с Катариной.
— Скажи честно, — я взял ее за руку. — Действительно ли Боннару можно полностью доверять?
— Абсолютно, — она освободила руку и уселась в кресло.
— Его взгляды по меньшей мере странны. Я слышал от де Лимы, что Браго симпатизировал коммунистам… Может быть, и Боннар… Все это довольно подозрительно…
— Глупости. Каждого имеющего радикальные взгляды люди типа да Сильвы готовы считать коммунистическим агентом. Ну а если даже он был бы коммунистом?
— Ну хорошо. Не в этом дело… Я в вашей политике не разбираюсь и разбираться не хочу. Скажи мне лучше, что это за история с дневником Браго?
— Неприятная история. Это работа твоей сеньоры Долорес: у нее остались первая повесть, несколько рассказов и дневник Хозе, который он вел некоторое время. Дневник был куда-то спрятан, но Долорес его нашла и, прочитав, сожгла. Она утверждает, что это был пасквиль на нее, но, по словам Хозе, только небольшие отрывки касались его жены. Она также уничтожила и его произведения, то ли желая отомстить, то ли просто потому, что не верила в их ценность. Быть может, определенную роль в этом сыграла ревность к сыну, который был влюблен в отца. Позже оказалось, что дневник она сожгла лишь после смерти Хозе, а до этого несколько лет прятала записки мужа, вероятно, преследуя какие-то свои, не известные нам цели.
— И Марио об этом узнал?
— Да. Но лишь три месяца назад. Дело с дневником тянется уже несколько лет. Началось оно, пожалуй, через год после официальной смерти Браго. Не знаю, говорил ли тебе Боннар, но в ходе переноса личности в памяти Браго появились значительные пробелы. Его это страшно угнетало, особенно позже, когда мыслительные способности полностью восстановились. И тут он вспомнил о дневнике, который мог бы ему очень помочь. Поэтому Боннар предпринял попытку добыть у Долорес эти записки. Однако она утверждала, что Хозе ей ничего не оставлял. Профессор, решив, что Хозе страдает парамнезией, поставил на этом крест. Правда, существование произведений подтвердили редакции, которым Хозе предлагал в свое время рукописи, но ведь он мог их затерять. После развода он много пил и порой бывал в состоянии полной невменяемости. Пить он перестал только за год до смерти под влиянием Боннара и Альберди. Вопрос о дневнике вновь всплыл лишь несколько месяцев назад в разговоре Хозе с Марио. Мальчик припомнил, что лет пять или шесть назад видел у матери толстые блокноты в характерных обложках. По просьбе Хозе он начал искать их дома, и не знаю, как уж там было, только в конце концов оказалось, что все сожжено матерью.
— Так вот зачем Хозе звонил сыну? Ему был нужен дневник…
— Нет! — возмутилась Катарина. — Хозе просто тосковал по сыну. Он действительно его очень любил и любит… Боннар решился на этот довольно рискованный шаг, учитывая психическое состояние Хозе. Вопрос о дневнике совершенно случайно был затронут лишь при третьем или четвертом разговоре.
— Мне кажется, ты идеализируешь Браго.
— Что ты! — вздохнула она. — Ты не знаешь Хозе! Ты видишь его глазами этой ведьмы. Представляю себе, что она о нем наплела… Ведь она принудила своего сына поклясться, что он никому не скажет об уничтожении рукописей! И теперь от него ты не услышишь об этом ни слова. Он поделился только с отцом, так как считает, что на него клятва не распространяется.
— Почему ты так ее ненавидишь? Мне кажется, несмотря на все недостатки, это несчастная женщина.
— Что ты плетешь? — возмутилась Катарина. — Это корыстолюбивая, коварная, беспринципная баба. Если б ты знал, что вытерпел от нее Хозе!..
Я смотрел на Катарину и думал, почему она, всегда такая объективная и трезвая, не находит в себе и тени сочувствия к матери Марио. Разве она не видела, что происходило несколько минут назад? Разве не поняла, что Долорес только ради сына согласилась на разговор с покойным мужем?..
— Дорогая, да ты, часом, не была ли влюблена в Хозе?
Она резко отвернулась.
— Вот как!.. — сказал я сочувственно. — И, может быть, даже сейчас…
Она повернула ко мне лицо и молча глядела на меня широко раскрытыми глазами, но я видел, что мысли ее где-то очень далеко…
— Ты думаешь, что… бессмысленно любить… — прошептала она едва слышно.
XIV
Неожиданно я вздрогнул. Чья-то рука коснулась моего плеча. Я резко повернулся. За мной стоял Марио. Повидимому, он только что вошел сюда, причем очень тихо, так как я не слышал ни малейшего шума.
— Вы разговаривали с профессором? — спросил он шепотом.
Я кивнул.
— Сделайте что-нибудь, чтобы мама меня отсюда не забирала, — сказал он умоляюще.
— Это не так просто. Мама имеет право требовать, чтобы ты вернулся домой.
— Я должен остаться здесь. Я нужен Ему, — он показал на аппаратуру за решеткой.
Я чувствовал, что не могу отказать. К тому же у меня родился новый тактический ход.
— Я постараюсь, — искренне сказал я. — Но предупреждаю: возможно, тебе придется дня на два вернуться домой. Самое главное — надо убедить маму остаться в институте до утра. Ты можешь мне сильно помочь.
— Это как же?
— Соглашайся со всем и не мешай мне говорить. А теперь вместе пойдем наверх.
Марио испуганно смотрел на меня.
— Разве профессор запретил тебе видеться с матерью?
Он отрицательно покачал головой. Значит, Боннар говорил правду, что мальчику предоставлена полная свобода действий.
— Ну так нам ничто не мешает, — сказал я, как бы объясняя причину моего вопроса. — Когда мама тебя увидит, она обрадуется, и мы легче добьемся того, чего хотим. Ну как, согласен?
Однако Марио продолжал сомневаться.
— А если она захочет, чтобы я уехал с ней сейчас?
— Я остаюсь здесь, а машину свою я никому не даю. Это мое железное правило. Да и сеньорина Дали тоже, вероятно, не захочет вас везти…
— И камеры продырявлены… Машина стояла у подъезда, а кто-то проткнул у нее шины.
— Так они и с моей машиной могут сделать то же самое, — не на шутку забеспокоился я.
— Нет. Они думают, что вы работаете на да Сильву. Так вы считаете, мама останется?
— Вам пришлось бы идти пешком в «Каса гранде» или в дом дяди. Телефоны не работают, так что попросить автомобиль у да Сильвы не удастся. Сомневаюсь, чтобы твоя мама решилась отправиться ночью, да к тому же еще и пешком… Она будет бояться, как бы ты снова не сбежал.
— И убегу!
— Не говори глупостей! Прежде всего надо действовать спокойно и разумно. Так, говоришь, ты нужен отцу?
— Я должен остаться здесь. Я ему нужен, — у Марио нервно задрожали губы. — Он не может остаться один… Для него это… — он вдруг осекся, словно чего-то опасаясь. — Это мне не кажется. Профессор говорит то же самое. Он сейчас чувствует себя совсем иначе… Уже не думает о… смерти, — докончил мальчик сдавленным голосом.
— О смерти?
Я был удивлен. Правда, из слов Боннара следовало, что Браго не особенно счастлив. Но неужели зашло так далеко?
— Теперь вы понимаете? — прошептал Марио едва слышно.
Молча поднимаясь по лестнице, мы еще издали услышали громкий голос сеньоры де Лима.
— … и тебя уже успели одурачить! — возмущенно кричала она. — Ты всегда был глуп, Эст! Глуп и наивен! Но я-то не дам водить себя за нос! Меня не проведешь!
— Но, Долорес! Прекрати истерику! — послышался голос Альберди. — Ты совершенно не понимаешь, о чем я говорю. Я действительно только что разговаривал с Хозе!
— Ты лжешь! Хозе мертв! А если ты с кем-то и разговаривал, то не с Хозе. Или и ты тоже свихнулся? Что здесь вообще происходит? Где Марио? Вы говорили, сеньорина, что он здоров, нормален… Но я-то знаю, что он тоже бредит отцом. Именно поэтому мне не разрешают увидеться с ним! Вы боитесь, что…
— Не волнуйтесь, — Катарина была удивительно спокойна. — Ваш брат не лжет. Я понимаю, услышанное вами на первый взгляд кажется абсурдом. И я тоже сначала думала так же. Профессор Боннар все вам объяснит…
— Я хочу только найти сына! Меня не обманешь!
— Скорее! — бросил я Марио, таща его за собой.
На лестничной площадке мы едва не столкнулись с Боннаром.
— Куда вы запропастились? — гневно спросил он, испытующе глядя на нас. Потом взял мальчика за руку и подтолкнул к сеньоре Долорес.
— Марио! — радостно воскликнула сеньора де Лима. Подбежав к сыну, она схватила его в объятия и начала осыпать лицо мальчика поцелуями.
Я украдкой взглянул на профессора. Мне показалось, что на его лице появилось что-то вроде волнения, но как только он заметил мой взгляд, его губы скривила уже хорошо знакомая мне неприятная, ироническая улыбка.
События разворачивались совсем иначе, чем я планировал.
— Ну, теперь многое зависит от вашего адвокатского умения, — полунасмешливо бросил мне Боннар.
— Марио! Марио! — всхлипывала сеньора Долорес, не выпуская сына из объятий. — Ты, правда, вернешься домой? Ты не будешь больше убегать? Ну скажи, Марио! Все будет хорошо!
— Да, мама! — сказал мальчик дрожащим голосом.
— Прости меня, дитя мое. Знаю, я плохо относилась к тебе… Теперь все будет иначе… Совсем иначе. Вот увидишь!
— Да, мама… Сеньор адвокат говорил…
Долорес выпустила мальчика из рук и подошла ко мне.
— Сеньор Эспиноза! — схватила она меня за руку. — Я знала, что вы его найдете! Знала! Я никогда этого не забуду!
Я решил тут же воспользоваться обстановкой.
— У меня есть к вам просьба, прошу мне верить и послушаться моего совета, — сказал я многозначительно.
— Конечно, сеньор адвокат. Я хочу только, чтобы Марио вернулся домой.
— Вернется. Самое позднее завтра пополудни вы оба будете дома. А сейчас выслушайте меня спокойно и внимательно. Нам придется взять обратно обвинение против института Барта, а также отказаться от всяких надежд получить деньги, заработанные вашим бывшим мужем, Хозе Браго.
— Да, конечно, — сеньора де Лима кивнула головой, понимающе глядя мне в глаза.
Я понял, что Долорес приняла мои слова как маневр в борьбе с Боннаром, необходимый для безопасности Марио. Может быть, такой оборот дела был бы удобным, но наверняка — не очень честным.
— Не знаю, правильно ли вы оцениваете положение, — решил я подвести ее к тому, что она ошибается. — Я не принадлежу к категории людей легковерных, по должен вам сказать, что вы напрасно обвиняете своего брата во лжи и наивности. Хозе Браго действительно жив, хотя и не в том смысле, в каком мы привыкли это понимать. Живо не его тело, а его личность, его «я», словом то, что принято называть «душой». Впрочем, вам это лучше объяснит профессор Боннар…
— Я понимаю. Все понимаю, — поспешно заверила меня сеньора де Лима.
— Но, мама! Ты не веришь?! — Марио с упреком смотрел на мать.
— Верю, сынок, верю! Может, ты прав. Я еще не совсем понимаю, но… Раз сеньор адвокат говорит и ты тоже… и сеньорина Дали… Сеньор профессор позволил тебе вернуться домой, правда? — неожиданно переменила она тему.
— Но… я всегда мог вернуться. Тут другая причина, — мальчик послал мне вопросительный взгляд.
— Какая? Скажи мне, — в голосе Долорес я почувствовал беспокойство.
— Вы напрасно продолжаете подозревать профессора Боннара в дурных намерениях, — сказал я, чтобы предотвратить путаницу. — Профессор не заставлял Марио оставаться здесь. В присутствии сына нуждается Хозе Браго.
— Ах, Хозе… — Долорес кивнула, в отчаянии глядя на меня.
Я решил довести разговор до конца.
— Долгое отсутствие Марио может отрицательно сказаться на психическом состоянии Хозе Браго. Не так ли, профессор?
— Я вижу, вы отлично осведомлены или невероятно догадливы, — ответил ученый тоном, который, увы, не мог рассеять сомнений сеньоры де Лимы.
— Поэтому Марио, — продолжал я, — должен время от времени навещать своего отца.
— Да, мама, — взволнованно подхватил мальчик. — Я должен приезжать сюда! Я ему нужен!
— Конечно! Ты будешь навещать его, когда захочешь, — поспешила ответить Долорес, хотя было видно, что она не принимает ни одного слова всерьез. — Я сама буду привозить тебя сюда. Но мы, наверное, мешаем сеньору профессору, — опять сменила она тему. — Быть может, нам уже пора… — она неуверенно посмотрела на меня.
Теперь мне предстояла самая сложная часть дела. Будет ли достаточно моего авторитета, чтобы убедить ее остаться на ночь в институте?
— Я думаю, нам пока незачем спешить… — начал я подготавливать почву. — Уже довольно поздно, а ночные поездки не из приятных… Сеньор профессор, у вас найдется для нас какая-нибудь комната?
Долорес с изумлением смотрела на меня.
— А может быть, мы не станем мешать профессору…
— А вы и не мешаете, — буркнул Боннар, что должно было, видно, означать приглашение.
— Почему вы хотите остаться здесь на ночь? — прошептала сеньора Долорес, умоляюще глядя на меня. — Мы же можем заночевать в «Каса гранде», если вы не хотите возвращаться ночью.
— Мы должны здесь остаться, чтобы выяснить все до конца. Это раз! А если говорить о «Каса гранде», то не знаю, согласится ли Марио… — я замолчал, вопросительно глядя на мальчика.
— Я туда не поеду! — поспешил на помощь Марио.
— Ну так можно заночевать у дяди! — не сдавалась Долорес.
— Я остаюсь здесь, — поспешно сказал Альберди. — А впрочем… я же говорил тебе, Долорес… Ты должна сама поговорить с Хозе.
— Да ты шутишь…
— Нет, Долорес. Этого хочет Хозе. Ему нельзя отказывать.
— Хозе требует этого разговора, — спокойно сказала молчавшая до сих пор Катарина.
Глаза Долорес были полны ужаса.
— Я пойду с тобой, мама, — мягко сказал Марио.
Она конвульсивно схватила его за руку.
— Будет лучше, если вы побеседуете без свидетелей, — твердо сказал Боннар.
— Я не пойду туда одна! — крикнула отчаянно Долорес, бледная как полотно.
— Ты не можешь ему отказать… — мягко сказал Альберди.
— Я… Я боюсь, — сдалась она.
— Эст! Ты пойдешь с ней. Так будет лучше, — решил Боннар.
Священник взял сестру под руку и повел ее к лестнице. Боннар молча следовал за ними.
Марио смотрел, как они поднимаются, и вдруг, когда их уже не было видно, помчался следом.
Мы остались с Катариной.
— Скажи честно, — я взял ее за руку. — Действительно ли Боннару можно полностью доверять?
— Абсолютно, — она освободила руку и уселась в кресло.
— Его взгляды по меньшей мере странны. Я слышал от де Лимы, что Браго симпатизировал коммунистам… Может быть, и Боннар… Все это довольно подозрительно…
— Глупости. Каждого имеющего радикальные взгляды люди типа да Сильвы готовы считать коммунистическим агентом. Ну а если даже он был бы коммунистом?
— Ну хорошо. Не в этом дело… Я в вашей политике не разбираюсь и разбираться не хочу. Скажи мне лучше, что это за история с дневником Браго?
— Неприятная история. Это работа твоей сеньоры Долорес: у нее остались первая повесть, несколько рассказов и дневник Хозе, который он вел некоторое время. Дневник был куда-то спрятан, но Долорес его нашла и, прочитав, сожгла. Она утверждает, что это был пасквиль на нее, но, по словам Хозе, только небольшие отрывки касались его жены. Она также уничтожила и его произведения, то ли желая отомстить, то ли просто потому, что не верила в их ценность. Быть может, определенную роль в этом сыграла ревность к сыну, который был влюблен в отца. Позже оказалось, что дневник она сожгла лишь после смерти Хозе, а до этого несколько лет прятала записки мужа, вероятно, преследуя какие-то свои, не известные нам цели.
— И Марио об этом узнал?
— Да. Но лишь три месяца назад. Дело с дневником тянется уже несколько лет. Началось оно, пожалуй, через год после официальной смерти Браго. Не знаю, говорил ли тебе Боннар, но в ходе переноса личности в памяти Браго появились значительные пробелы. Его это страшно угнетало, особенно позже, когда мыслительные способности полностью восстановились. И тут он вспомнил о дневнике, который мог бы ему очень помочь. Поэтому Боннар предпринял попытку добыть у Долорес эти записки. Однако она утверждала, что Хозе ей ничего не оставлял. Профессор, решив, что Хозе страдает парамнезией, поставил на этом крест. Правда, существование произведений подтвердили редакции, которым Хозе предлагал в свое время рукописи, но ведь он мог их затерять. После развода он много пил и порой бывал в состоянии полной невменяемости. Пить он перестал только за год до смерти под влиянием Боннара и Альберди. Вопрос о дневнике вновь всплыл лишь несколько месяцев назад в разговоре Хозе с Марио. Мальчик припомнил, что лет пять или шесть назад видел у матери толстые блокноты в характерных обложках. По просьбе Хозе он начал искать их дома, и не знаю, как уж там было, только в конце концов оказалось, что все сожжено матерью.
— Так вот зачем Хозе звонил сыну? Ему был нужен дневник…
— Нет! — возмутилась Катарина. — Хозе просто тосковал по сыну. Он действительно его очень любил и любит… Боннар решился на этот довольно рискованный шаг, учитывая психическое состояние Хозе. Вопрос о дневнике совершенно случайно был затронут лишь при третьем или четвертом разговоре.
— Мне кажется, ты идеализируешь Браго.
— Что ты! — вздохнула она. — Ты не знаешь Хозе! Ты видишь его глазами этой ведьмы. Представляю себе, что она о нем наплела… Ведь она принудила своего сына поклясться, что он никому не скажет об уничтожении рукописей! И теперь от него ты не услышишь об этом ни слова. Он поделился только с отцом, так как считает, что на него клятва не распространяется.
— Почему ты так ее ненавидишь? Мне кажется, несмотря на все недостатки, это несчастная женщина.
— Что ты плетешь? — возмутилась Катарина. — Это корыстолюбивая, коварная, беспринципная баба. Если б ты знал, что вытерпел от нее Хозе!..
Я смотрел на Катарину и думал, почему она, всегда такая объективная и трезвая, не находит в себе и тени сочувствия к матери Марио. Разве она не видела, что происходило несколько минут назад? Разве не поняла, что Долорес только ради сына согласилась на разговор с покойным мужем?..
— Дорогая, да ты, часом, не была ли влюблена в Хозе?
Она резко отвернулась.
— Вот как!.. — сказал я сочувственно. — И, может быть, даже сейчас…
Она повернула ко мне лицо и молча глядела на меня широко раскрытыми глазами, но я видел, что мысли ее где-то очень далеко…
— Ты думаешь, что… бессмысленно любить… — прошептала она едва слышно.
XIV
День опять стоял солнечный. Небо было без единого облачка, и когда мы с Катариной и Альберди отъезжали от института, я пожалел, что должен возвращаться в душный город.
Сеньора де Лима и Марло выехали с Боннаром четыре с лишним часа назад, как вчера и намечалось. Я виделся с ними утром. Долорес была бледна и измучена. Круги под глазами свидетельствовали о том, что последние дни она пережила немало тяжелых минут. Я знал, что она до поздней ночи просидела, в кабинете у Боннара. Видимо, они до чего-то договорились без моей помощи, так как я заметил, что она стала относиться к нему с явным уважением. Перед отъездом она сказала мне, что я действительно должен как можно скорее взять иск обратно, а она постарается убедить своего мужа в правильности этого решения. Меня уже ничто не задерживало в Пунто де Виста, и мы с Катариной решили, что завезем Альберди домой и тут же поедем в столицу.
Священник не принимал участия в разговоре. Хмурый и молчаливый, он сидел на заднем сиденье, задумчиво глядя перед собой усталыми глазами.
В двух километрах от института шоссе сворачивало влево и постепенно поднималось в гору, к холму, на склонах которого раскинулось селение. Солнце светило здесь прямо в глаза, и его свет, отраженный от нагретой поверхности дороги, слепил глаза. Я потянулся за темными очками, когда Катарина неожиданно воскликнула:
— Смотри!
По шоссе в облаке пыли двигалась толпа людей. Они шли навстречу нам плотной массой, занимая все полотно шоссе, а над их головами колыхались какие-то цветные предметы или транспаранты. Вскоре мы уже могли различить, что это были церковные хоругви с ликами святых и божьей матери.
Я немного сбавил скорость, внимательно рассматривая приближавшуюся толпу. В первой группе людей какой-то плечистый атлет нес на длинном шесте крест. Большинство мужчин было вооружено палками и лопатами, а кое-где на солнце блестели мачете и даже ружья. Женщины шли в основном по обочине шоссе, как бы сопровождая мужчин. Детей почти не было, если не считать нескольких подростков, опережавших шествие.
Расстояние быстро уменьшалось, так что мне пришлось сбавить скорость.
— Стой! — неожиданно крикнула Катарина. — Падре, вы видите?!
Я остановил машину на середине шоссе. Толпа с враждебными криками бросилась нам навстречу.
— Боже! Боже! — услышал я за спиной отчаянный голос священника.
— Поворачивай! — приказала Катарина. Но прежде чем я успел развернуться, Альберди открыл дверцу, выскочил на дорогу и побежал навстречу приближавшимся, что-то крича и размахивая руками.
Появление священника вызвало в толпе явное замешательство. Шедшие впереди даже приумолкли, на лицах можно было увидеть удивление, если не радость. Однако толпа продолжала двигаться вперед и наконец плотной массой окружила Альберди, а спустя минуту и нашу машину.
Встреча со священником как бы разрядила обстановку. Он не был нам виден в толпе. Сквозь говор и гул мы слышали только его голос, но понять, что он говорит, было невозможно.
Постепенно шум начал стихать. Все больше голосов призывало к тщнине.
— Пусть говорит! Пусть говорит падре! Тихо! Тихо!
Неподалеку от нашей машины усилилось движение. Альберди проталкивался сквозь толпу в нашу сторону. Немного погодя он был уже у машины, вошел в нее и по заднему сиденью забрался на плоскую крышку багажника. Теперь он возвышался над толпой, видимый отовсюду.
— Тихо! Тихо! — опять послышались голоса.
Альберди водил глазами по лицам. Было видно, что он пытается сосредоточиться. Наконец он поднял руку и, сотворив крестное знамение, начал медленно говорить, словно произносил давно выученную проповедь.
— Во имя отца и сына и святого духа!
— Аминь! — прошел по толпе шепот. Стоявшие ближе женщины попытались упасть на колени, хотя в толпе, окружавшей нас, было очень тесно.
— Да хранит вас господь от злых мыслей и поступков! — сурово начал священник. — Хвала ему, что я мог встретить вас вовремя и призвать к спокойствию! Не знаю, кто вам сказал, будто меня опутали злые силы… Теперь-то вы сами видите, что это неправда! Я стою перед вами живой и здоровый… и говорю вам: не верьте лживым словам!..
— Но вы, падре, там были? Правда? — неожиданно прорезал тишину крик из толпы.
— Был! — сказал Альберди довольно спокойно. — И, как видите, ничего со мной не случилось! Я уже не раз говорил вам: не верьте наивным и глупым… Скажите тем, кто говорил вам о знамениях на небе, что они им приснились! Я был с вечера до утра у Барта и могу вас уверить, что никаких сатанинских знамений не видел и никто никаких кар на наше село послать не хочет и не может. Только мы сами можем навлечь на себя заботы и несчастья!..
— А то, что говорил Игнацио, сын Диего? Это тоже неправда? — снова послышался вопрос.
Сквозь толпу пробился широкоплечий молодой метис. Встав у самого капота машины и повернувшись к Альберди, он громко подавал реплики, чтобы их слышали остальные:
— Ваше преподобие, скажите, как было с Игнацио?
— А что он такого рассказывает? — спросил священник, видимо, пытаясь выиграть время. Однако в его голосе можно было уловить не очень хорошо скрытое беспокойство.
— Ведь вы, падре, лучше знаете… — послышался откуда-то сбоку другой мужской голос. — Ведь вы, ваше преподобие, сами отвезли Игнацио к сеньору полковнику и слышали, что и как… о той душе… Ну, вы же знаете, ваше преподобие.
— Вы, святой отец, на нас не гневайтесь за то, что мы спрашиваем… — вставила стоявшая поблизости женщина. — Мы только хотим знать, как было дело…
— Это правда, что у Барта души человеческие заточены в клетки?.. Что они бьются, словно птицы, и просят живых о спасении?
— Человек не может ни минуты жить спокойно, пока эти бесовы отродья измываются над душами человеческими…
— А правда, ваше преподобие, будто душа того, которого из могилы вынули, напрасно просит смилостивиться над ней?..
Вопросы сыпались один за другим. Гул усиливался.
Альберди изменился в лице, все более волнуясь. Необходимо было немедленно нейтрализовать возрастающее возбуждение толпы, но он, казалось, не замечал серьезности положения.
К счастью, а может к несчастью, инициативу взял в свои руки молодой метис, тот, что задал первый вопрос. Он вскочил на багажник и, встав рядом с Альберди, гаркнул во весь голос:
— Тихо! Не орите! Дайте его преподобию говорить!
Толпа немного успокоилась.
— Падре нам скажет! — сказал метис, обращаясь к Альберди и одновременно к стоявшим внизу женщинам и мужчинам. — Падре никогда не лжет! Вы же знаете! Его преподобие скажет нам, как все было!
Альберди смотрел на меня глазами, полными напряжения и беспокойства. На его щеках выступили красные пятна.
— Не знаю, поймете ли вы то, что я скажу, — наконец произнес он. Голос его дрожал. — До сих пор человеческая душа после смерти пребывала исключительно в руце божией… И пребывает! Только он имеет над ней власть. Молитвой можно ей помочь. Только молитвой! Неисповедимы пути господни! Множество необычного на этом свете делается, но не всегда то, что кажется на первый взгляд святотатством и низостью, действительно направлено против бога. Вы спрашиваете, что происходит в институте Барта? Я не собираюсь от вас ничего скрывать! Там совершено удивительное! То, что еще никогда не встречалось в мире. Действительно, там сумели сохранить душу человека, дабы могла она общаться с живыми людьми, хотя тело его умерло и превратилось в прах.
По толпе пробежал ропот.
Катарина судорожно впилась пальцами в мою руку, и я увидел, что она с ужасом смотрит на Альберди.
— Однако это сделано не с помощью сатаны, а силой человеческого разума, — продолжал священник, постепенно беря себя в руки. — Просто люди все лучше познают тайну, которая до сих пор была исключительно уделом бога. Я не хочу этим сказать, что они делают это наперекор желаниям бога! Повторяю! Неисповедимы пути Провидения!.. Не нам вмешиваться в эти дела.
— Слышите, люди, что говорит святой отец?! Все это чистейшая правда! — крикнула из толпы какая-то женщина.
— Убили человека, а душу его в клетке держат! — истерически выкрикнул кто-то.
— А теперь сына его хотят убить! Игнацио говорил… Он там!
Толпа опять заволновалась. Отовсюду неслись негодующие выкрики. Возбуждение росло.
— Успокойтесь! Вы не поняли, о чем я говорю! — кричал Альберди.
Но толпа уже не собиралась успокаиваться.
— Я буду говорить! Слушайте! Успокой их! — обратился Альберди к метису. Но юноша только развел руками и, даже не пытаясь утихомирить толпу, соскочил с машины.
— Люди! Мы здесь стоим, а там мучают христианские души! — душераздирающе кричала какая-то женщина.
— Пусть его преподобие ведет нас!
— Нет! Нет! — отчаянно кричал Альберди. — Не слушайте, что они говорят! Не двигайтесь с места!
— Слышите? Падре говорит, чтобы мы шли!
— Чего стоите! Скорее! Скорее!
Толпа явно напирала. Сначала поодиночке, потом все большими группами женщины и мужчины двинулись к повороту шоссе.
— Стойте! Стойте!
Толпа двигалась, обходя нашу машину и стоявшего на ней священника.
— Стойте! Заклинаю вас именем Христовым! — кричал Альберди охрипшим голосом.
Но его уже никто не слушал.
Дорога перед нами опустела.
Священник соскочил на землю. Мгновение он стоял, глядя на удалявшихся людей, потом вдруг словно пришел в себя и кинулся в машину.
— Поезжайте за ними!
Я включил зажигание. Уже начал поворачивать, когда Катарина схватила меня за руку.
— Нет! Это бессмысленно. Вам их уже не задержать. Где ближайший полицейский пост?
— За церковью, у шоссе!
— Поезжай как можно скорее!
Такой сумасшедшей езды Пунто де Виста, пожалуй, еще не видело. За какие-нибудь три минуты мы были на месте.
Деревня была пуста.
В небольшой каменной постройке, где помещался полицейский участок, было тихо. Дверь была закрыта, но Альберди принялся стучать в дом командира поста, расположенный позади полицейского участка.
Нам казалось, что прошло много времени, прежде чем дверь открылась и на пороге появилась худая невысокая женщина в фартуке.
— Ах, это вы, ваше преподобие, — неуверенно сказала она.
— Где муж? — спросил Альберди.
— Больной… лежит с утра…
— Подождите меня здесь! — бросил священник в нашу сторону и быстро вошел в дом, провожаемый беспокойным взглядом хозяйки.
Женщина закрыла дверь, а мы с Катариной остались на крыльце.
— Если этот болван действительно болен… — вздохнула Катарина. — Тут важна каждая минута.
Я взглянул на часы.
— Толпа доберется до института не раньше чем через семь — десять минут. Если бы мы немедленно выехали, то могли бы еще успеть.
Сеньора де Лима и Марло выехали с Боннаром четыре с лишним часа назад, как вчера и намечалось. Я виделся с ними утром. Долорес была бледна и измучена. Круги под глазами свидетельствовали о том, что последние дни она пережила немало тяжелых минут. Я знал, что она до поздней ночи просидела, в кабинете у Боннара. Видимо, они до чего-то договорились без моей помощи, так как я заметил, что она стала относиться к нему с явным уважением. Перед отъездом она сказала мне, что я действительно должен как можно скорее взять иск обратно, а она постарается убедить своего мужа в правильности этого решения. Меня уже ничто не задерживало в Пунто де Виста, и мы с Катариной решили, что завезем Альберди домой и тут же поедем в столицу.
Священник не принимал участия в разговоре. Хмурый и молчаливый, он сидел на заднем сиденье, задумчиво глядя перед собой усталыми глазами.
В двух километрах от института шоссе сворачивало влево и постепенно поднималось в гору, к холму, на склонах которого раскинулось селение. Солнце светило здесь прямо в глаза, и его свет, отраженный от нагретой поверхности дороги, слепил глаза. Я потянулся за темными очками, когда Катарина неожиданно воскликнула:
— Смотри!
По шоссе в облаке пыли двигалась толпа людей. Они шли навстречу нам плотной массой, занимая все полотно шоссе, а над их головами колыхались какие-то цветные предметы или транспаранты. Вскоре мы уже могли различить, что это были церковные хоругви с ликами святых и божьей матери.
Я немного сбавил скорость, внимательно рассматривая приближавшуюся толпу. В первой группе людей какой-то плечистый атлет нес на длинном шесте крест. Большинство мужчин было вооружено палками и лопатами, а кое-где на солнце блестели мачете и даже ружья. Женщины шли в основном по обочине шоссе, как бы сопровождая мужчин. Детей почти не было, если не считать нескольких подростков, опережавших шествие.
Расстояние быстро уменьшалось, так что мне пришлось сбавить скорость.
— Стой! — неожиданно крикнула Катарина. — Падре, вы видите?!
Я остановил машину на середине шоссе. Толпа с враждебными криками бросилась нам навстречу.
— Боже! Боже! — услышал я за спиной отчаянный голос священника.
— Поворачивай! — приказала Катарина. Но прежде чем я успел развернуться, Альберди открыл дверцу, выскочил на дорогу и побежал навстречу приближавшимся, что-то крича и размахивая руками.
Появление священника вызвало в толпе явное замешательство. Шедшие впереди даже приумолкли, на лицах можно было увидеть удивление, если не радость. Однако толпа продолжала двигаться вперед и наконец плотной массой окружила Альберди, а спустя минуту и нашу машину.
Встреча со священником как бы разрядила обстановку. Он не был нам виден в толпе. Сквозь говор и гул мы слышали только его голос, но понять, что он говорит, было невозможно.
Постепенно шум начал стихать. Все больше голосов призывало к тщнине.
— Пусть говорит! Пусть говорит падре! Тихо! Тихо!
Неподалеку от нашей машины усилилось движение. Альберди проталкивался сквозь толпу в нашу сторону. Немного погодя он был уже у машины, вошел в нее и по заднему сиденью забрался на плоскую крышку багажника. Теперь он возвышался над толпой, видимый отовсюду.
— Тихо! Тихо! — опять послышались голоса.
Альберди водил глазами по лицам. Было видно, что он пытается сосредоточиться. Наконец он поднял руку и, сотворив крестное знамение, начал медленно говорить, словно произносил давно выученную проповедь.
— Во имя отца и сына и святого духа!
— Аминь! — прошел по толпе шепот. Стоявшие ближе женщины попытались упасть на колени, хотя в толпе, окружавшей нас, было очень тесно.
— Да хранит вас господь от злых мыслей и поступков! — сурово начал священник. — Хвала ему, что я мог встретить вас вовремя и призвать к спокойствию! Не знаю, кто вам сказал, будто меня опутали злые силы… Теперь-то вы сами видите, что это неправда! Я стою перед вами живой и здоровый… и говорю вам: не верьте лживым словам!..
— Но вы, падре, там были? Правда? — неожиданно прорезал тишину крик из толпы.
— Был! — сказал Альберди довольно спокойно. — И, как видите, ничего со мной не случилось! Я уже не раз говорил вам: не верьте наивным и глупым… Скажите тем, кто говорил вам о знамениях на небе, что они им приснились! Я был с вечера до утра у Барта и могу вас уверить, что никаких сатанинских знамений не видел и никто никаких кар на наше село послать не хочет и не может. Только мы сами можем навлечь на себя заботы и несчастья!..
— А то, что говорил Игнацио, сын Диего? Это тоже неправда? — снова послышался вопрос.
Сквозь толпу пробился широкоплечий молодой метис. Встав у самого капота машины и повернувшись к Альберди, он громко подавал реплики, чтобы их слышали остальные:
— Ваше преподобие, скажите, как было с Игнацио?
— А что он такого рассказывает? — спросил священник, видимо, пытаясь выиграть время. Однако в его голосе можно было уловить не очень хорошо скрытое беспокойство.
— Ведь вы, падре, лучше знаете… — послышался откуда-то сбоку другой мужской голос. — Ведь вы, ваше преподобие, сами отвезли Игнацио к сеньору полковнику и слышали, что и как… о той душе… Ну, вы же знаете, ваше преподобие.
— Вы, святой отец, на нас не гневайтесь за то, что мы спрашиваем… — вставила стоявшая поблизости женщина. — Мы только хотим знать, как было дело…
— Это правда, что у Барта души человеческие заточены в клетки?.. Что они бьются, словно птицы, и просят живых о спасении?
— Человек не может ни минуты жить спокойно, пока эти бесовы отродья измываются над душами человеческими…
— А правда, ваше преподобие, будто душа того, которого из могилы вынули, напрасно просит смилостивиться над ней?..
Вопросы сыпались один за другим. Гул усиливался.
Альберди изменился в лице, все более волнуясь. Необходимо было немедленно нейтрализовать возрастающее возбуждение толпы, но он, казалось, не замечал серьезности положения.
К счастью, а может к несчастью, инициативу взял в свои руки молодой метис, тот, что задал первый вопрос. Он вскочил на багажник и, встав рядом с Альберди, гаркнул во весь голос:
— Тихо! Не орите! Дайте его преподобию говорить!
Толпа немного успокоилась.
— Падре нам скажет! — сказал метис, обращаясь к Альберди и одновременно к стоявшим внизу женщинам и мужчинам. — Падре никогда не лжет! Вы же знаете! Его преподобие скажет нам, как все было!
Альберди смотрел на меня глазами, полными напряжения и беспокойства. На его щеках выступили красные пятна.
— Не знаю, поймете ли вы то, что я скажу, — наконец произнес он. Голос его дрожал. — До сих пор человеческая душа после смерти пребывала исключительно в руце божией… И пребывает! Только он имеет над ней власть. Молитвой можно ей помочь. Только молитвой! Неисповедимы пути господни! Множество необычного на этом свете делается, но не всегда то, что кажется на первый взгляд святотатством и низостью, действительно направлено против бога. Вы спрашиваете, что происходит в институте Барта? Я не собираюсь от вас ничего скрывать! Там совершено удивительное! То, что еще никогда не встречалось в мире. Действительно, там сумели сохранить душу человека, дабы могла она общаться с живыми людьми, хотя тело его умерло и превратилось в прах.
По толпе пробежал ропот.
Катарина судорожно впилась пальцами в мою руку, и я увидел, что она с ужасом смотрит на Альберди.
— Однако это сделано не с помощью сатаны, а силой человеческого разума, — продолжал священник, постепенно беря себя в руки. — Просто люди все лучше познают тайну, которая до сих пор была исключительно уделом бога. Я не хочу этим сказать, что они делают это наперекор желаниям бога! Повторяю! Неисповедимы пути Провидения!.. Не нам вмешиваться в эти дела.
— Слышите, люди, что говорит святой отец?! Все это чистейшая правда! — крикнула из толпы какая-то женщина.
— Убили человека, а душу его в клетке держат! — истерически выкрикнул кто-то.
— А теперь сына его хотят убить! Игнацио говорил… Он там!
Толпа опять заволновалась. Отовсюду неслись негодующие выкрики. Возбуждение росло.
— Успокойтесь! Вы не поняли, о чем я говорю! — кричал Альберди.
Но толпа уже не собиралась успокаиваться.
— Я буду говорить! Слушайте! Успокой их! — обратился Альберди к метису. Но юноша только развел руками и, даже не пытаясь утихомирить толпу, соскочил с машины.
— Люди! Мы здесь стоим, а там мучают христианские души! — душераздирающе кричала какая-то женщина.
— Пусть его преподобие ведет нас!
— Нет! Нет! — отчаянно кричал Альберди. — Не слушайте, что они говорят! Не двигайтесь с места!
— Слышите? Падре говорит, чтобы мы шли!
— Чего стоите! Скорее! Скорее!
Толпа явно напирала. Сначала поодиночке, потом все большими группами женщины и мужчины двинулись к повороту шоссе.
— Стойте! Стойте!
Толпа двигалась, обходя нашу машину и стоявшего на ней священника.
— Стойте! Заклинаю вас именем Христовым! — кричал Альберди охрипшим голосом.
Но его уже никто не слушал.
Дорога перед нами опустела.
Священник соскочил на землю. Мгновение он стоял, глядя на удалявшихся людей, потом вдруг словно пришел в себя и кинулся в машину.
— Поезжайте за ними!
Я включил зажигание. Уже начал поворачивать, когда Катарина схватила меня за руку.
— Нет! Это бессмысленно. Вам их уже не задержать. Где ближайший полицейский пост?
— За церковью, у шоссе!
— Поезжай как можно скорее!
Такой сумасшедшей езды Пунто де Виста, пожалуй, еще не видело. За какие-нибудь три минуты мы были на месте.
Деревня была пуста.
В небольшой каменной постройке, где помещался полицейский участок, было тихо. Дверь была закрыта, но Альберди принялся стучать в дом командира поста, расположенный позади полицейского участка.
Нам казалось, что прошло много времени, прежде чем дверь открылась и на пороге появилась худая невысокая женщина в фартуке.
— Ах, это вы, ваше преподобие, — неуверенно сказала она.
— Где муж? — спросил Альберди.
— Больной… лежит с утра…
— Подождите меня здесь! — бросил священник в нашу сторону и быстро вошел в дом, провожаемый беспокойным взглядом хозяйки.
Женщина закрыла дверь, а мы с Катариной остались на крыльце.
— Если этот болван действительно болен… — вздохнула Катарина. — Тут важна каждая минута.
Я взглянул на часы.
— Толпа доберется до института не раньше чем через семь — десять минут. Если бы мы немедленно выехали, то могли бы еще успеть.