Кшиштоф Борунь
Грань бессмертия
Сборник фантастики
ГРАНЬ БЕССМЕРТИЯ
Авторизованный перевод Е. Вайсброта
I
Я вытер платком лоб и нехотя нажал кнопку звонка. Жара настраивала враждебно ко всему на свете. Принять бы сейчас душ, но сеньора де Лима не та клиентка, от которой можно легко отделаться.
Вошел Фернандес. Он уже был явно утомлен.
— Ждет? — спросил я, сочувственно взглянув на него.
— Ждет, — подтвердил он со вздохом и таким выражением лица, словно у него болели зубы.
— Ну что ж, — сказал я, смиряясь. — Просите.
Долорес де Лима быстро пересекла кабинет и, не поздоровавшись, театральным жестом бросила на письменный стол небольшую книжку в яркой обложке.
— Что скажете?
Ее лицо выражало высшую степень возмущения.
— «Грань бессмертия», — я отложил книгу.
— Ну, что скажете? — повторила сеньора де Лима, усаживаясь в кресле. — Какая наглость!
— Новое издание? — спросил я неуверенно, тщетно пытаясь вспомнить перечень произведений Хозе Браго, составленный для меня Катариной.
— Сеньор! Вы не интересуетесь моим делом! Это же новый роман!
Она вскочила с кресла и ткнула пальцем в угол обложки. «Первое издание. Посмертное», — прочел я.
— Значит, опять нашли что-то новое? — сделал я слабую попытку оправдать свое неведение. — Это, кажется, уже пятая книга за три года?
— Вместе с томом рассказов — седьмая! И взгляните: тираж 250 тысяч! Да еще готовятся переводы. Это целое состояние! Знаете ли вы, что Уорыер приступает к экранизации «Сумерек»? А «Дождь» уже поставили 32 театра — Лондон, Париж, Москва, Нью-Йорк! Это же грабеж! А мы полгода топчемся на месте. Я не позволю обкрадывать моего ребенка!
— Это очень сложное, чтобы не сказать… безнадежное дело. Я изучал завещание. Оно составлено в соответствии со всеми требованиями закона.
Она бросилась в кресло.
— Ну и что?! Ведь Хозе не мог быть в здравом уме! Вероятнее всего, он был пьян. Это почти несомненно! Хозе был алкоголиком. Последние годы перед смертью он постоянно пил. Разве человек в горячке может отвечать за свои поступки?
— Но судя по медицинскому заключению, ваш муж умер от рака.
— Не важно, от чего он умер, но он мог быть в состоянии невменяемости, когда оформлял это злосчастное завещание…
— Нотариус… — начал было я.
Она не дала мне договорить.
— Это могло быть психическое заболевание! Скрытое, давно развивавшееся! Ведь у него была какая-то опухоль в мозгу… В таком состоянии он не мог мыслить здраво.
— Именно это мы и попытаемся доказать. Правда, в нотариальных документах имеется история болезни, но там нет никаких данных в пользу того, что Браго страдал нарушениями психики. Во всяком случае, в момент составления завещания. Не знаю также, удастся ли нам доказать, что это случалось с ним раньше. Попробуйте отыскать свидетелей. Неужели он не устраивал дебошейу хотя бы в пьяном виде?
Сеньора де Лима как-то сникла.
— Это был злой, самовлюбленный человек, — сказала она тихим, угасшим голосом. — Чтобы измываться над женой, не обязательны скандалы или побои… Порой достаточно просто молчать. А знаете ли вы, что на протяжении нескольких лет нашей совместной жизни он не проработал в общей сложности и года? Ему не хотелось ходить на службу. Только и знал стучать по ночам на машинке… Днем слал или болтался где-то… А потом и писать почти перестал, потому что машинку продал. На водку…
— Развод состоялся по вашей инициативе?
— А что мне оставалось делать? Я должна была подумать о будущем ребенка.
— Но Браго хотел взять у вас сына.
— Да. Однако суд не присудил ему Марио. Разве это не доказывает, что уже тогда он был не вполне нормален?
— Но в решении суда нет ничего, что позволило бы поставить вопрос именно так.
— Мой теперешний муж стал для Марио настоящим отцом, — начала сеньора де Лима. — А Хозе сделал так, что даже после его смерти Марио ничего не получил. Вы только подумайте: все забрать, а потом написать в завещании, что-де все находящееся в моем распоряжении становится собственностью Марио… Какое лицемерие! Обмануть собственного ребенка!
— Так он действительно не оставил вам никаких рукописей?
Сеньора де Лима возмущенно взглянула на меня.
— Да вы что? Сейчас, когда его книги и пьесы нарасхват, я не стала бы ждать!
— Он завещал сыну также и произведения, опубликованные еще при жизни, и, кажется, пьесу, поставленную в каком-то театре?
— Ах, сеньор! Ведь в то время ее нигде не хотели ставить. Единственное издание «Серого пламени» критика буквально съела. Ну и несколько рассказов, которые он продал за гроши журналам, — вот и все.
— Сегодня эти произведения тоже поднялись в цене. Впрочем, мы сделаем все, что будет в наших силах. Но, скажите, не кажется ли вам странным, что ваш первый муж лишил — вернее, частично лишил — наследства сына, которого, как это следует из судебного процесса, очень любил?
— Обычная для него комедия. Он просто хотел отыграться на мне. Отнять у меня ребенка ему не удалось и не удастся, даже после смерти! Он никого не любил. Только себя!
— Попробуем рассмотреть все возможности, — я решил подвести итог. — Завещание сформулировано несколько странно. В нем конкретно не упоминается ни одно произведение, за исключением не принятой к постановке пьесы. То же самое относится и к условной записи в пользу института имени Барта «остальных» произведений, которых не было у вас и которые не были опубликованы при жизни автора. Так вот, мне в голову пришла мысль, которая, быть может, облегчит нам получение прав на наследство. Попытайтесь написать названия и по возможности содержание известных вам, но пока еще не опубликованных произведений Хозе Браго. Мы заверим этот список у нотариуса. Возможно, институт Барта располагает хотя бы одним из них, тогда мы попытаемся убедить суд, что первоначально оно находилось у вас, а потом исчезло. Разумеется, мы не станем обвинять институт в хищении, но наши претензии тогда будут хоть как-то обоснованы.
— Я это сделаю сейчас же, — поспешно ответила сеньора де Лима. — Правда, содержание я не очень помню, но, может быть, названия… Впрочем, Марио помнит лучше. Хозе читал ему свои произведения.
— Вашему сыну тогда было семь лет…
— Они встречались позже… иногда… Скажу вам откровенно, названия всех произведении Хозе, опубликованных институтом Барта, не были известны ни мне, ни моему сыну.
— Ну что ж? Поразмыслим… — уклончиво ответил я, считая разговор оконченным. Однако клиентка не собиралась уходить.
— Видите ли… — вновь нерешительно начала она. — Действуя так, как до сих пор, мы, мне кажется, никогда не достигнем цели. У моего мужа возникла одна идея, я хотела сказать… одно подозрение.
— Подозрение? — насторожился я.
— Предположим даже, что завещание законно и Хозе не терял рассудка. Есть ли у нас доказательства, что он умер естественной смертью?
На этот раз я уже потерял самообладание!
— Вы хотите обвинить институт Барта, всемирно известную научную организацию, в убийстве?! Столь серьезное учреждение не стало бы мараться из-за нескольких сотен тысяч…
— Из этих сотен тысяч вскоре вырастут миллионы!
— Но кому могла быть выгодна смерть молодого, неизвестного писателя?
— Однако же факт остается фактом: крупные суммы постоянно поступают в кассу института, а новые произведения ежегодно извлекаются из таинственного посмертного портфеля, находящегося у Боннара. А ведь Хозе умер именно в институтской клинике. Там его лечили, а он из благодарности завещал им свои произведения, которые в то время, будем откровенны, не имели никакой Занести. К сожалению, болезнь была неизлечимой, — продолжала она иронически, — редкий случай рака, против которого еще до сих пор нет средств. Имейте в виду, это институт и не специализируется на лечении опухолей. И вот после смерти пациента сам «великий» профессор Боннар вдруг заинтересовался писаниной неизвестного графомана, которую тот передал в распоряжение института, и, используя свое влияние, сделал из него великого писателя. Более того, оказывается, в завещании есть пункт, по которому Боннар становится единственным опекуном моего сына в случае, если Марио пожелает воспользоваться плодами писательской деятельности своего отца. И это никому не кажется странным…
Я не понимал, куда она клонит.
— Вы, вероятно, сами не верите в то, что говорите! Обвинять профессора Боннара! Это абсурдно!
— Однако я, как клиентка, прошу вас изучить и такую возможность. Ведь эксгумация, разрешается? Можно провести вскрытие. Придется изучить даже спустя много лет.
— Мы только скомпрометируемся, — за метил я.
— Вы думаете, специальные яды, которые не оставили следов?
— Боже мой, я вообде считаю, что об убийстве нечего и говорить. Ваш первый муж умер от рака.
— Пусть так. Но я могу убедиться в этом. У меня есть факты, позволяющие предполагать, что было совершено убийство.
Я был удивлен ее уверенным тоном, а она продолжала.
— В то время, когда вас грызли ваши адвокатские сомнения, мы попытались кое-что узнать. Чуткие люди, заслуживающие полного доверия, рассказали нам, что на бедном Хозе Браго профессор Боннар производил какие-то эксперименты. Этого достаточно.
— По-видимому, речь шла о новых методах лечения. Хозе Браго был в безнадежном состоянии, а в таких случаях — с согласия больного — допускается применение даже недостаточно проверенных лекарств.
— Может быть… Может быть… Однако я настаиваю на эксгумации!
Я чувствовал, что эта упрямая женщина не уйдет, пока не добьется своего.
— Хорошо, — без особого энтузиазма согласился я. — Где похоронен Хозе Браго?
— В Пунто де Виста, небольшой деревушке в шести километрах от института Барта. Кстати, мой брат, Эстебан Альберди, занимает там место приходского священника.
Вошел Фернандес. Он уже был явно утомлен.
— Ждет? — спросил я, сочувственно взглянув на него.
— Ждет, — подтвердил он со вздохом и таким выражением лица, словно у него болели зубы.
— Ну что ж, — сказал я, смиряясь. — Просите.
Долорес де Лима быстро пересекла кабинет и, не поздоровавшись, театральным жестом бросила на письменный стол небольшую книжку в яркой обложке.
— Что скажете?
Ее лицо выражало высшую степень возмущения.
— «Грань бессмертия», — я отложил книгу.
— Ну, что скажете? — повторила сеньора де Лима, усаживаясь в кресле. — Какая наглость!
— Новое издание? — спросил я неуверенно, тщетно пытаясь вспомнить перечень произведений Хозе Браго, составленный для меня Катариной.
— Сеньор! Вы не интересуетесь моим делом! Это же новый роман!
Она вскочила с кресла и ткнула пальцем в угол обложки. «Первое издание. Посмертное», — прочел я.
— Значит, опять нашли что-то новое? — сделал я слабую попытку оправдать свое неведение. — Это, кажется, уже пятая книга за три года?
— Вместе с томом рассказов — седьмая! И взгляните: тираж 250 тысяч! Да еще готовятся переводы. Это целое состояние! Знаете ли вы, что Уорыер приступает к экранизации «Сумерек»? А «Дождь» уже поставили 32 театра — Лондон, Париж, Москва, Нью-Йорк! Это же грабеж! А мы полгода топчемся на месте. Я не позволю обкрадывать моего ребенка!
— Это очень сложное, чтобы не сказать… безнадежное дело. Я изучал завещание. Оно составлено в соответствии со всеми требованиями закона.
Она бросилась в кресло.
— Ну и что?! Ведь Хозе не мог быть в здравом уме! Вероятнее всего, он был пьян. Это почти несомненно! Хозе был алкоголиком. Последние годы перед смертью он постоянно пил. Разве человек в горячке может отвечать за свои поступки?
— Но судя по медицинскому заключению, ваш муж умер от рака.
— Не важно, от чего он умер, но он мог быть в состоянии невменяемости, когда оформлял это злосчастное завещание…
— Нотариус… — начал было я.
Она не дала мне договорить.
— Это могло быть психическое заболевание! Скрытое, давно развивавшееся! Ведь у него была какая-то опухоль в мозгу… В таком состоянии он не мог мыслить здраво.
— Именно это мы и попытаемся доказать. Правда, в нотариальных документах имеется история болезни, но там нет никаких данных в пользу того, что Браго страдал нарушениями психики. Во всяком случае, в момент составления завещания. Не знаю также, удастся ли нам доказать, что это случалось с ним раньше. Попробуйте отыскать свидетелей. Неужели он не устраивал дебошейу хотя бы в пьяном виде?
Сеньора де Лима как-то сникла.
— Это был злой, самовлюбленный человек, — сказала она тихим, угасшим голосом. — Чтобы измываться над женой, не обязательны скандалы или побои… Порой достаточно просто молчать. А знаете ли вы, что на протяжении нескольких лет нашей совместной жизни он не проработал в общей сложности и года? Ему не хотелось ходить на службу. Только и знал стучать по ночам на машинке… Днем слал или болтался где-то… А потом и писать почти перестал, потому что машинку продал. На водку…
— Развод состоялся по вашей инициативе?
— А что мне оставалось делать? Я должна была подумать о будущем ребенка.
— Но Браго хотел взять у вас сына.
— Да. Однако суд не присудил ему Марио. Разве это не доказывает, что уже тогда он был не вполне нормален?
— Но в решении суда нет ничего, что позволило бы поставить вопрос именно так.
— Мой теперешний муж стал для Марио настоящим отцом, — начала сеньора де Лима. — А Хозе сделал так, что даже после его смерти Марио ничего не получил. Вы только подумайте: все забрать, а потом написать в завещании, что-де все находящееся в моем распоряжении становится собственностью Марио… Какое лицемерие! Обмануть собственного ребенка!
— Так он действительно не оставил вам никаких рукописей?
Сеньора де Лима возмущенно взглянула на меня.
— Да вы что? Сейчас, когда его книги и пьесы нарасхват, я не стала бы ждать!
— Он завещал сыну также и произведения, опубликованные еще при жизни, и, кажется, пьесу, поставленную в каком-то театре?
— Ах, сеньор! Ведь в то время ее нигде не хотели ставить. Единственное издание «Серого пламени» критика буквально съела. Ну и несколько рассказов, которые он продал за гроши журналам, — вот и все.
— Сегодня эти произведения тоже поднялись в цене. Впрочем, мы сделаем все, что будет в наших силах. Но, скажите, не кажется ли вам странным, что ваш первый муж лишил — вернее, частично лишил — наследства сына, которого, как это следует из судебного процесса, очень любил?
— Обычная для него комедия. Он просто хотел отыграться на мне. Отнять у меня ребенка ему не удалось и не удастся, даже после смерти! Он никого не любил. Только себя!
— Попробуем рассмотреть все возможности, — я решил подвести итог. — Завещание сформулировано несколько странно. В нем конкретно не упоминается ни одно произведение, за исключением не принятой к постановке пьесы. То же самое относится и к условной записи в пользу института имени Барта «остальных» произведений, которых не было у вас и которые не были опубликованы при жизни автора. Так вот, мне в голову пришла мысль, которая, быть может, облегчит нам получение прав на наследство. Попытайтесь написать названия и по возможности содержание известных вам, но пока еще не опубликованных произведений Хозе Браго. Мы заверим этот список у нотариуса. Возможно, институт Барта располагает хотя бы одним из них, тогда мы попытаемся убедить суд, что первоначально оно находилось у вас, а потом исчезло. Разумеется, мы не станем обвинять институт в хищении, но наши претензии тогда будут хоть как-то обоснованы.
— Я это сделаю сейчас же, — поспешно ответила сеньора де Лима. — Правда, содержание я не очень помню, но, может быть, названия… Впрочем, Марио помнит лучше. Хозе читал ему свои произведения.
— Вашему сыну тогда было семь лет…
— Они встречались позже… иногда… Скажу вам откровенно, названия всех произведении Хозе, опубликованных институтом Барта, не были известны ни мне, ни моему сыну.
— Ну что ж? Поразмыслим… — уклончиво ответил я, считая разговор оконченным. Однако клиентка не собиралась уходить.
— Видите ли… — вновь нерешительно начала она. — Действуя так, как до сих пор, мы, мне кажется, никогда не достигнем цели. У моего мужа возникла одна идея, я хотела сказать… одно подозрение.
— Подозрение? — насторожился я.
— Предположим даже, что завещание законно и Хозе не терял рассудка. Есть ли у нас доказательства, что он умер естественной смертью?
На этот раз я уже потерял самообладание!
— Вы хотите обвинить институт Барта, всемирно известную научную организацию, в убийстве?! Столь серьезное учреждение не стало бы мараться из-за нескольких сотен тысяч…
— Из этих сотен тысяч вскоре вырастут миллионы!
— Но кому могла быть выгодна смерть молодого, неизвестного писателя?
— Однако же факт остается фактом: крупные суммы постоянно поступают в кассу института, а новые произведения ежегодно извлекаются из таинственного посмертного портфеля, находящегося у Боннара. А ведь Хозе умер именно в институтской клинике. Там его лечили, а он из благодарности завещал им свои произведения, которые в то время, будем откровенны, не имели никакой Занести. К сожалению, болезнь была неизлечимой, — продолжала она иронически, — редкий случай рака, против которого еще до сих пор нет средств. Имейте в виду, это институт и не специализируется на лечении опухолей. И вот после смерти пациента сам «великий» профессор Боннар вдруг заинтересовался писаниной неизвестного графомана, которую тот передал в распоряжение института, и, используя свое влияние, сделал из него великого писателя. Более того, оказывается, в завещании есть пункт, по которому Боннар становится единственным опекуном моего сына в случае, если Марио пожелает воспользоваться плодами писательской деятельности своего отца. И это никому не кажется странным…
Я не понимал, куда она клонит.
— Вы, вероятно, сами не верите в то, что говорите! Обвинять профессора Боннара! Это абсурдно!
— Однако я, как клиентка, прошу вас изучить и такую возможность. Ведь эксгумация, разрешается? Можно провести вскрытие. Придется изучить даже спустя много лет.
— Мы только скомпрометируемся, — за метил я.
— Вы думаете, специальные яды, которые не оставили следов?
— Боже мой, я вообде считаю, что об убийстве нечего и говорить. Ваш первый муж умер от рака.
— Пусть так. Но я могу убедиться в этом. У меня есть факты, позволяющие предполагать, что было совершено убийство.
Я был удивлен ее уверенным тоном, а она продолжала.
— В то время, когда вас грызли ваши адвокатские сомнения, мы попытались кое-что узнать. Чуткие люди, заслуживающие полного доверия, рассказали нам, что на бедном Хозе Браго профессор Боннар производил какие-то эксперименты. Этого достаточно.
— По-видимому, речь шла о новых методах лечения. Хозе Браго был в безнадежном состоянии, а в таких случаях — с согласия больного — допускается применение даже недостаточно проверенных лекарств.
— Может быть… Может быть… Однако я настаиваю на эксгумации!
Я чувствовал, что эта упрямая женщина не уйдет, пока не добьется своего.
— Хорошо, — без особого энтузиазма согласился я. — Где похоронен Хозе Браго?
— В Пунто де Виста, небольшой деревушке в шести километрах от института Барта. Кстати, мой брат, Эстебан Альберди, занимает там место приходского священника.
II
В деревне Пунто де Виста, раскинувшейся по склону невысокого холма, жили в основном владельцы убогих участков и безземельные крестьяне, работавшие на близлежащей плантации. Небольшие домики, чаще всего просто лачуги из камней и дерева, только издали радовали взор мозаикой белых прямоугольных пятен на фоне сочной зелени, вблизи же они теряли всю свою привлекательность. Лишь старая церковь на вершине холмах, пожалуй помнящая еще времена португальского владычества, привлекала гармонией архитектурных линий, а окружающий ее с севера сад обещал прохладу после жары и пыльной дороги.
Я остановил машину возле каменных ступеней, круто поднимавшихся к церкви, и, спросив пожилую женщину о дороге, отправился наверх к раскрытой настежь боковой калитке. Тенистая аллея вела в глубь сада, туда, где белели какие-то строения. Однако оказалось, что это только обгоревшие стены двухэтажного дома. Жилище приходского священника я нашел еще дальше, это был небольшой домик, стоявший у каменной ограды, которая отделяла сад от кладбища.
На мой стук почти сразу же вышел сам хозяин. Невысокий, с небольшим, немного детским лицом и седыми висками, он совершенно не походил на типичного сельского священника. Стоя в дверях, он вопросительно смотрел на меня, скорее с удивлением, чем с интересом.
— Могу ли я видеть… настоятеля Альберди? — спросил я, хотя лицо священника чем-то напоминало Долорес де Лима.
— Это я, — тихо и, как мне показалось, робко сказал он. — Слушаю вас.
— Я доверенный сеньоры де Лима, — представился я, снимая шляпу.
Альберди был удивлен.
— Долорес! Давно я ее не видел… — на его лице появилась вежливая улыбка. — Прошу вас.
Он широко распахнул дверь, приглашая меня в дом.
Через небольшую прихожую и кухоньку мы прошли в комнату, одновременно служившую кабинетом, библиотекой и спальней. Ее стены от пола до потолка закрывали полки с книгами. У окна стоял тяжелый старомодный письменный стол с креслом, а рядом с нимкровать, покрытая серым пледом. В центре — простой деревянный стол и два стула, а в углу — статуэтка мадонны с ребенком.
— Отличная библиотека, — заметил я, с любопытством осматривая комнату.
Священник слабо улыбнулся.
— Никто не свободен от страстей…
Я подошел к стене и пробежал взглядом по корешкам — Кант, Ламетри, Лейбниц, Маритен, Мах, де Шарден.
— Пожалуй, тут что-то побольше, чем простая страсть библиофила? — кивнул я в сторону книг. — Одни философы?
— Почти исключительно. Вас, наверно, удивляет, — начал он с некоторым замешательством, — что сельский священник… Это просто, я бы сказал, увлечение юности.
— Но здесь много и новых изданий…
— Ну что ж… Увлечение осталось… Но это не важно. Садитесь сюда! — он указал на кресло, а сам присел па край постели. — Что слышно у моей сестры? Как Марио?
— В принципе… ничего нового. Во всяком случае, мне так кажется. Я уже говорил, что я адвокат, представитель сеньоры де Лима…
Альберди насторожился.
— Я вас слушаю.
— Вероятно, сеньора де Лима писала…
— Не писала, — прервал он тихим, внешне мягким голосом, в котором, однако, нетрудно было угадать раздражение. — Почти десять лет мы даже не переписывались.
— Речь идет о могиле Хозе Браго.
В глазах Альберди появилось что-то вроде удивления, потом он отвел глаза к окну и, не глядя на меня, сказал:
— Так, значит… вспомнила. Можете ее заверить, что могила не заросла бурьяном. Первые годы после смерти Хозе, когда все о ней забыли, я помнил. Теперь мой присмотр не нужен — все чаще приезжают различные люди… Привозят цветы. Посмертная слава лучше всего охраняет могилы… — он на минуту замолчал. — Стало быть, и Долорес вспомнила, — повторил он, не скрывая иронии.
Я оказался в довольно неловком положении.
— Сеньора де Лима имела в виду не это, прося меня съездить сюда, — начал я, но священник снова прервал меня.
— Не надо ее защищать. Быть может, вас удивляет, что я не скрываю от вас, человека, которого вижу впервые, моего критического отношения к поступкам сестры. Но я думаю, что, будучи ее представителем, вы должны знать все. Кроме того… я не люблю лгать. Это не облегчает мне жизнь, но таков уж я есть… и, наверно, таким останусь…
— Речь идет об эксгумации, — перешел я к сути дела.
— Эксгумации?! Кто это придумал? — взорвался он. — Хозе желал, чтобы Пунто де Виста стало местом его вечного сна, и я не соглашусь ради бренности мирской славы переносить куда-нибудь его останки. Даже на кладбище для избранных…
— Никто не намерен переносить останки. Эксгумация должна быть произведена в целях судебно-медицинской экспертизы.
Альберди, казалось, потерял дар речи, наконец он произнес:
— Не понимаю… Экспертиза? Зачем?!
— Я объясню вам подробнее, в чем дело. Вы знакомы с завещанием Браго?
Он утвердительно кивнул.
— Составляя завещание, Хозе Браго, очевидно, действовал под влиянием глубокой обиды на свою бывшую супругу. И Марио оказался обойденным. Поэтому мы собираемся опротестовать завещание.
— К чему?! Через полтора года Марио достигнет совершеннолетия и будет вскрыт второй конверт. Я убежден, что Хозе не мог лишить своего сына наследства.
— Институт Барта имеет право по своему усмотрению распоряжаться суммами, которые в данное время поступают sa его счет.
— Опять ее интересуют только деньги! — воскликнул священник. — Она ничуть не изменилась! А может, вы ее склонили к этому? Ведь вам, ее адвокату, это должно быть выгодно… Скажите откровенно!
Он смотрел на меня с нескрываемой неприязнью.
Разговор принимал нежелательный оборот, и я попытался как можно искреннее объяснить Альберди, как оказался втянутым в это дело и чего рассчитывает добиться моя клиентка.
Но мой собеседник так и не мог понять, чем вызвана эксгумация.
— У сеньоры де Лима есть подозрения, что Хозе Браго умер насильственной смертью. Быть может, удастся что-нибудь обнаружить…
— Спустя шесть лет?! Да и вообще — это предел непорядочности подозревать Боннара в убийстве. Что-что, но на это он не способен.
— Я того же мнения. Но в данном случае нам хотелось бы выяснить лишь одно: не применялись ли недозволенные методы лечения. Говоря откровенно, это тоже не представляется мне очень убедительным. Тяжба обещает быть весьма продолжительной, если только мы не отыщем явных доказательств. Честно говоря, я не любитель такого рода дел. Но я не в силах убедить сеньору де Лима…
Священник, казалось, не слышал моих слов.
— Это верх непорядочности, — повторил он, глядя в пол. — Я прекрасно знаю Боннара. Это исключено. Я не согласен с ним во многом, но это человек благородный!
— Существуют подозрения, что он экспериментировал на Браго… Вашей сестре кто-то говорил об этом.
Альберди поднял на меня глаза.
— Случайно, не… Лопец да Сильва?
— Не знаю. Это имя мне ни о чем не говорит. Кто это?
— Управляющий местной плантацией…
— Он заслуживает доверия?
— Спросите Долорес, — коротко и неприязненно засмеялся Альберди и, неожиданно сменяя тему, сказал: — Я не соглашусь на эксгумацию. Разве что судебные власти этого потребуют… или сам Боннар.
Он встал, давая мне понять, что считает разговор оконченным.
— Не лежит у меня сердце к этому делу, — пытался я еще как-то продолжить разговор. — Однако, думаю, мне следовало бы предварительно побеседовать с самим Боннаром. Хотя бы ради того, чтобы убедиться, что нет иной возможности избежать скандала.
— Не думайте, что этот разговор вам много даст. Боннар человек тяжелый…
— Скажу откровенно: быть может, я просто пытаюсь найти для себя аргументы, которые позволят мне… отказаться от этого дела. Как ближе проехать в институт?
— Я вам покажу… Идемте.
Мы вышли на крыльцо, а потом, обойдя домик, остановились у высокой кладбищенской ограды. Отсюда, сверху, был виден склон холма и открывался вид на долину.
— Доедете до главного шоссе. В четырех километрах к югу свернете влево. Видите длинный белый дом? — Альберди указал на светлое пятно в долине. — Это и есть институт Барта. Только не советую спрашивать дорогу у местных жителей. Институт не пользуется у нас хорошей славой, особенно среди крестьян. Это люди бедные, в основном безграмотные. В последнее время тут ходят слухи, будто в институте… завелись приведения. Я пытался обращаться к рассудку этих людей, но результаты были весьма плачевными. Возможно, сплетни преследуют определенную цель… Откуда мне знать…
Мы пошли через сад к калитке. Альберди как-то сник. На мои попытки поддержать разговор отвечал односложно. Лишь когда я попрощался с ним и уже начал спускаться по лестнице, он крикнул мне вслед:
— А Долорес скажите, чтобы приезжала! Я не стану ее упрекать. Пусть приезжают втроем. Ведь после смерти Хозе обстоятельства изменились…
Я остановил машину возле каменных ступеней, круто поднимавшихся к церкви, и, спросив пожилую женщину о дороге, отправился наверх к раскрытой настежь боковой калитке. Тенистая аллея вела в глубь сада, туда, где белели какие-то строения. Однако оказалось, что это только обгоревшие стены двухэтажного дома. Жилище приходского священника я нашел еще дальше, это был небольшой домик, стоявший у каменной ограды, которая отделяла сад от кладбища.
На мой стук почти сразу же вышел сам хозяин. Невысокий, с небольшим, немного детским лицом и седыми висками, он совершенно не походил на типичного сельского священника. Стоя в дверях, он вопросительно смотрел на меня, скорее с удивлением, чем с интересом.
— Могу ли я видеть… настоятеля Альберди? — спросил я, хотя лицо священника чем-то напоминало Долорес де Лима.
— Это я, — тихо и, как мне показалось, робко сказал он. — Слушаю вас.
— Я доверенный сеньоры де Лима, — представился я, снимая шляпу.
Альберди был удивлен.
— Долорес! Давно я ее не видел… — на его лице появилась вежливая улыбка. — Прошу вас.
Он широко распахнул дверь, приглашая меня в дом.
Через небольшую прихожую и кухоньку мы прошли в комнату, одновременно служившую кабинетом, библиотекой и спальней. Ее стены от пола до потолка закрывали полки с книгами. У окна стоял тяжелый старомодный письменный стол с креслом, а рядом с нимкровать, покрытая серым пледом. В центре — простой деревянный стол и два стула, а в углу — статуэтка мадонны с ребенком.
— Отличная библиотека, — заметил я, с любопытством осматривая комнату.
Священник слабо улыбнулся.
— Никто не свободен от страстей…
Я подошел к стене и пробежал взглядом по корешкам — Кант, Ламетри, Лейбниц, Маритен, Мах, де Шарден.
— Пожалуй, тут что-то побольше, чем простая страсть библиофила? — кивнул я в сторону книг. — Одни философы?
— Почти исключительно. Вас, наверно, удивляет, — начал он с некоторым замешательством, — что сельский священник… Это просто, я бы сказал, увлечение юности.
— Но здесь много и новых изданий…
— Ну что ж… Увлечение осталось… Но это не важно. Садитесь сюда! — он указал на кресло, а сам присел па край постели. — Что слышно у моей сестры? Как Марио?
— В принципе… ничего нового. Во всяком случае, мне так кажется. Я уже говорил, что я адвокат, представитель сеньоры де Лима…
Альберди насторожился.
— Я вас слушаю.
— Вероятно, сеньора де Лима писала…
— Не писала, — прервал он тихим, внешне мягким голосом, в котором, однако, нетрудно было угадать раздражение. — Почти десять лет мы даже не переписывались.
— Речь идет о могиле Хозе Браго.
В глазах Альберди появилось что-то вроде удивления, потом он отвел глаза к окну и, не глядя на меня, сказал:
— Так, значит… вспомнила. Можете ее заверить, что могила не заросла бурьяном. Первые годы после смерти Хозе, когда все о ней забыли, я помнил. Теперь мой присмотр не нужен — все чаще приезжают различные люди… Привозят цветы. Посмертная слава лучше всего охраняет могилы… — он на минуту замолчал. — Стало быть, и Долорес вспомнила, — повторил он, не скрывая иронии.
Я оказался в довольно неловком положении.
— Сеньора де Лима имела в виду не это, прося меня съездить сюда, — начал я, но священник снова прервал меня.
— Не надо ее защищать. Быть может, вас удивляет, что я не скрываю от вас, человека, которого вижу впервые, моего критического отношения к поступкам сестры. Но я думаю, что, будучи ее представителем, вы должны знать все. Кроме того… я не люблю лгать. Это не облегчает мне жизнь, но таков уж я есть… и, наверно, таким останусь…
— Речь идет об эксгумации, — перешел я к сути дела.
— Эксгумации?! Кто это придумал? — взорвался он. — Хозе желал, чтобы Пунто де Виста стало местом его вечного сна, и я не соглашусь ради бренности мирской славы переносить куда-нибудь его останки. Даже на кладбище для избранных…
— Никто не намерен переносить останки. Эксгумация должна быть произведена в целях судебно-медицинской экспертизы.
Альберди, казалось, потерял дар речи, наконец он произнес:
— Не понимаю… Экспертиза? Зачем?!
— Я объясню вам подробнее, в чем дело. Вы знакомы с завещанием Браго?
Он утвердительно кивнул.
— Составляя завещание, Хозе Браго, очевидно, действовал под влиянием глубокой обиды на свою бывшую супругу. И Марио оказался обойденным. Поэтому мы собираемся опротестовать завещание.
— К чему?! Через полтора года Марио достигнет совершеннолетия и будет вскрыт второй конверт. Я убежден, что Хозе не мог лишить своего сына наследства.
— Институт Барта имеет право по своему усмотрению распоряжаться суммами, которые в данное время поступают sa его счет.
— Опять ее интересуют только деньги! — воскликнул священник. — Она ничуть не изменилась! А может, вы ее склонили к этому? Ведь вам, ее адвокату, это должно быть выгодно… Скажите откровенно!
Он смотрел на меня с нескрываемой неприязнью.
Разговор принимал нежелательный оборот, и я попытался как можно искреннее объяснить Альберди, как оказался втянутым в это дело и чего рассчитывает добиться моя клиентка.
Но мой собеседник так и не мог понять, чем вызвана эксгумация.
— У сеньоры де Лима есть подозрения, что Хозе Браго умер насильственной смертью. Быть может, удастся что-нибудь обнаружить…
— Спустя шесть лет?! Да и вообще — это предел непорядочности подозревать Боннара в убийстве. Что-что, но на это он не способен.
— Я того же мнения. Но в данном случае нам хотелось бы выяснить лишь одно: не применялись ли недозволенные методы лечения. Говоря откровенно, это тоже не представляется мне очень убедительным. Тяжба обещает быть весьма продолжительной, если только мы не отыщем явных доказательств. Честно говоря, я не любитель такого рода дел. Но я не в силах убедить сеньору де Лима…
Священник, казалось, не слышал моих слов.
— Это верх непорядочности, — повторил он, глядя в пол. — Я прекрасно знаю Боннара. Это исключено. Я не согласен с ним во многом, но это человек благородный!
— Существуют подозрения, что он экспериментировал на Браго… Вашей сестре кто-то говорил об этом.
Альберди поднял на меня глаза.
— Случайно, не… Лопец да Сильва?
— Не знаю. Это имя мне ни о чем не говорит. Кто это?
— Управляющий местной плантацией…
— Он заслуживает доверия?
— Спросите Долорес, — коротко и неприязненно засмеялся Альберди и, неожиданно сменяя тему, сказал: — Я не соглашусь на эксгумацию. Разве что судебные власти этого потребуют… или сам Боннар.
Он встал, давая мне понять, что считает разговор оконченным.
— Не лежит у меня сердце к этому делу, — пытался я еще как-то продолжить разговор. — Однако, думаю, мне следовало бы предварительно побеседовать с самим Боннаром. Хотя бы ради того, чтобы убедиться, что нет иной возможности избежать скандала.
— Не думайте, что этот разговор вам много даст. Боннар человек тяжелый…
— Скажу откровенно: быть может, я просто пытаюсь найти для себя аргументы, которые позволят мне… отказаться от этого дела. Как ближе проехать в институт?
— Я вам покажу… Идемте.
Мы вышли на крыльцо, а потом, обойдя домик, остановились у высокой кладбищенской ограды. Отсюда, сверху, был виден склон холма и открывался вид на долину.
— Доедете до главного шоссе. В четырех километрах к югу свернете влево. Видите длинный белый дом? — Альберди указал на светлое пятно в долине. — Это и есть институт Барта. Только не советую спрашивать дорогу у местных жителей. Институт не пользуется у нас хорошей славой, особенно среди крестьян. Это люди бедные, в основном безграмотные. В последнее время тут ходят слухи, будто в институте… завелись приведения. Я пытался обращаться к рассудку этих людей, но результаты были весьма плачевными. Возможно, сплетни преследуют определенную цель… Откуда мне знать…
Мы пошли через сад к калитке. Альберди как-то сник. На мои попытки поддержать разговор отвечал односложно. Лишь когда я попрощался с ним и уже начал спускаться по лестнице, он крикнул мне вслед:
— А Долорес скажите, чтобы приезжала! Я не стану ее упрекать. Пусть приезжают втроем. Ведь после смерти Хозе обстоятельства изменились…
III
Институт нейрокибернетики имени Сэмюэля Барта размещался в здании весьма необычной формы, издали напоминающем какого-то мезозойского ящера. Здание это было возведено лет двадцать назад из бетона, стекла и алюминия, кажется, по проекту самого Нимейера. Туристические справочники относили его к наиболее значительным архитектурным сооружениям нашей страны. Вначале здесь был небольшой первоклассный санаторий, модный даже за границей. Построен он был в коммерческих целях при весьма значительном участии одной фармацевтической фирмы, правление которой находилось в тысячах миль к северу от наших границ. Во времена левого правительства Дартеса санаторий был национализирован, а вскоре после этого сенсационные эксперименты над нейродином и научный авторитет Сэмюэля Барта способствовали тому, что он попал в ведение института нейрокибернетики.
С этого момента заведение начало постепенно менять свой характер, превращаясь из лечебного в научно-исследовательское, и наконец, в последние годы после основательной перестройки здания, прием пациентов был вообще прекращен. Окончательные изменения произошли уже после смерти Хозе Браго, когда во главе института встал профессор Боннар, биокибернетик с мировым именем, и были связаны с расширением области исследований.
Когда по узкой бетонированной дороге я подъехал к зданию института, оно показалось мне пустующим. Широкие ступени вели к закрытым стеклянным дверям. За прозрачной стеной был виден просторный холл, двери двух лифтов и лестница, ведущая вверх — на второй этаж и вниз — в подвальное помещение.
Я нажал кнопку звонка и ждал, боясь, что придется возвращаться ни с чем. Однако немного погодя послышался приглушенный шум, и двери открылись. Я вошел в холл. Навстречу мне из правого коридора шла молодая высокая девушка в белом халате. Услышав, что я хотел бы повидать профессора Боннара, она, видимо, решила, что перед ней ученый, так как стала допытываться, кто направил меня в институт. Я представился и сказал, что меня интересует дело Браго. Тогда она попросила подождать и по телефону сообщила профессору о моем приходе. Не знаю, был ли он действительно занят или просто не желал встречаться с адвокатом сеньоры де Лима, но явно пытался «сплавить» меня администратору и уступил лишь после моих долгих настояний.
Кабинет Боннара находился на втором этаже. Девушка впустила меня в небольшую приемную и ушла. Сквозь приоткрытую дверь я видел широкий заваленный бумагами стол и склоненную над ним голову Боннара. Я знал его по телевизионной дискуссии ученых различных специальностей, в которой как филолог принимала участие и Катарина. Уже тогда он произвел на меня не особенно приятное впечатление. Высокий, сутуловатый, с худым нервным лицом и совершенно лысым, покрытым многочисленными шрамами черепом, он скорее напоминал генерала в отставке, чем ученого. Язвительный, неприступный, больше склонный к иронии, чем к шутке, оя принял меня очень сухо и официально. Правда, он встал из-за стола, однако явно пытался ограничить пределы беседы:
— Я не занимаюсь этим вопросом, — почти грубо сказал он мне. — Все пояснения дадут вам администратор и нотариус. Я считаю беспочвенными всякие притязания сеньоры де Лима и не вижу необходимости в каких-либо переговорах.
— Однако жив сын умершего, и он…
— А вы что, уполномочены Марио Браго?
— Я представитель сеньоры де Лима. Ее сын несовершеннолетний, а следовательно…
— А вы знаете мнение этого юноши? Вы приехали, посоветовавшись с ним?
— Это почти ребенок. Ему шестнадцать лет…
— Вы разговаривали с ним? — настаивал Боннар.
— Не разговаривал, но…
— Так я вам советую с этого начать. Вы только зря тратите свое и мое время. Всего хорошего.
Профессор сел.
— Простите, профессор, но в данный момент меня не интересуют ни завещание Хозе Браго, ни вопросы наследства, — не сдавался я. — Могу ли я быть с вами откровенным?
Боннар пожал плечами.
— Это уж ваше дело.
Я сделал вид, что принимаю его слова за чистую монету.
— Видите ли, профессор, есть некоторые, я бы сказал, сомнительные пункты, которые для общей пользы следовало бы выяснить…
— Значит, все же попытка сторговаться?
— Отнюдь нет. Я имею в виду не мою клиентку, а лишь самого себя. От того, как решатся эти сомнения, зависит, поведу ли я дело дальше. Я не люблю дел с криминальным привкусом, — докончил я медленно, внимательно глядя на ученого.
Мне показалось, что по лицу Боннара пробежала тень.
— Что вы под этим разумеете? — спросил он резко, несколько повышая голос.
— Существует подозрение, что Хозе Браго умер насильственной смертью…
Я уже начал жалеть, что зашел так далеко, но, к моему удивлению, Боннар только спросил:
— А что вы понимаете под словами «умер насильственной смертью»?
— Я имею в виду смерть, вызванную внешними причинами… Внешним воздействием… — начал я, медленно цедя слова, но Боннар не дал мне докончить.
— Итак, вы собираетесь обвинить нас в убийстве?
— Этого я не сказал. Я хотел лишь услышать от вас, что методы лечения, скажем некоторые из них, не могли ускорить смерть Хозе Браго.
— Как вам известно, Браго умер от раковой опухоли в мозгу, причем опухоли весьма злокачественной. Что касается методов лечения, то мы не можем предъявить к себе никаких претензий. Мы сделали все, что было в наших силах, для спасения Браго. В материалах, касающихся наследства, вы найдете полную документацию на этот счет. Обратитесь в суд с просьбой допустить вас к этим бумагам.
— Видите ли, по мнению моей клиентки, существуют обоснованные подозрения, что Браго был объектом экспериментов.
— Значит, шантаж? Не ожидал, сеньор адвокат!
— Вы неверно меня поняли. Я хотел лишь услышать из ваших уст ответ на мой вопрос. Это не шантаж, а скорее выражение доверия.
— А могли ли вы ожидать от меня чего-либо иного, кроме отрицания? И можете ли вы на этом основании сделать какие-либо выводы? А если говорить о неудавшейся попытке шантажа, то у меня достаточно чиста совесть, чтобы просить вас покинуть мой кабинет.
— Но, профессор!
Однако Боннар уже нажал кнопку.
В дверях появилась знакомая девушка.
— Проводите сеньора к выходу и, пожалуйста… спустите его с лестницы, — докончил он с ехидной вежливостью.
Разумеется, девушка далека была от намерения выполнить приказ патрона буквально, тем не менее я с облегчением вздохнул, лишь усевшись за руль. Я курю редко, но на этот раз принялся нервно искать сигареты. Я был зол на себя и Долорес де Лима. А чувство униженности усугублялось сознанием того, что в глазах Боннара я, действительно, мог выглядеть шантажистом.
С этого момента заведение начало постепенно менять свой характер, превращаясь из лечебного в научно-исследовательское, и наконец, в последние годы после основательной перестройки здания, прием пациентов был вообще прекращен. Окончательные изменения произошли уже после смерти Хозе Браго, когда во главе института встал профессор Боннар, биокибернетик с мировым именем, и были связаны с расширением области исследований.
Когда по узкой бетонированной дороге я подъехал к зданию института, оно показалось мне пустующим. Широкие ступени вели к закрытым стеклянным дверям. За прозрачной стеной был виден просторный холл, двери двух лифтов и лестница, ведущая вверх — на второй этаж и вниз — в подвальное помещение.
Я нажал кнопку звонка и ждал, боясь, что придется возвращаться ни с чем. Однако немного погодя послышался приглушенный шум, и двери открылись. Я вошел в холл. Навстречу мне из правого коридора шла молодая высокая девушка в белом халате. Услышав, что я хотел бы повидать профессора Боннара, она, видимо, решила, что перед ней ученый, так как стала допытываться, кто направил меня в институт. Я представился и сказал, что меня интересует дело Браго. Тогда она попросила подождать и по телефону сообщила профессору о моем приходе. Не знаю, был ли он действительно занят или просто не желал встречаться с адвокатом сеньоры де Лима, но явно пытался «сплавить» меня администратору и уступил лишь после моих долгих настояний.
Кабинет Боннара находился на втором этаже. Девушка впустила меня в небольшую приемную и ушла. Сквозь приоткрытую дверь я видел широкий заваленный бумагами стол и склоненную над ним голову Боннара. Я знал его по телевизионной дискуссии ученых различных специальностей, в которой как филолог принимала участие и Катарина. Уже тогда он произвел на меня не особенно приятное впечатление. Высокий, сутуловатый, с худым нервным лицом и совершенно лысым, покрытым многочисленными шрамами черепом, он скорее напоминал генерала в отставке, чем ученого. Язвительный, неприступный, больше склонный к иронии, чем к шутке, оя принял меня очень сухо и официально. Правда, он встал из-за стола, однако явно пытался ограничить пределы беседы:
— Я не занимаюсь этим вопросом, — почти грубо сказал он мне. — Все пояснения дадут вам администратор и нотариус. Я считаю беспочвенными всякие притязания сеньоры де Лима и не вижу необходимости в каких-либо переговорах.
— Однако жив сын умершего, и он…
— А вы что, уполномочены Марио Браго?
— Я представитель сеньоры де Лима. Ее сын несовершеннолетний, а следовательно…
— А вы знаете мнение этого юноши? Вы приехали, посоветовавшись с ним?
— Это почти ребенок. Ему шестнадцать лет…
— Вы разговаривали с ним? — настаивал Боннар.
— Не разговаривал, но…
— Так я вам советую с этого начать. Вы только зря тратите свое и мое время. Всего хорошего.
Профессор сел.
— Простите, профессор, но в данный момент меня не интересуют ни завещание Хозе Браго, ни вопросы наследства, — не сдавался я. — Могу ли я быть с вами откровенным?
Боннар пожал плечами.
— Это уж ваше дело.
Я сделал вид, что принимаю его слова за чистую монету.
— Видите ли, профессор, есть некоторые, я бы сказал, сомнительные пункты, которые для общей пользы следовало бы выяснить…
— Значит, все же попытка сторговаться?
— Отнюдь нет. Я имею в виду не мою клиентку, а лишь самого себя. От того, как решатся эти сомнения, зависит, поведу ли я дело дальше. Я не люблю дел с криминальным привкусом, — докончил я медленно, внимательно глядя на ученого.
Мне показалось, что по лицу Боннара пробежала тень.
— Что вы под этим разумеете? — спросил он резко, несколько повышая голос.
— Существует подозрение, что Хозе Браго умер насильственной смертью…
Я уже начал жалеть, что зашел так далеко, но, к моему удивлению, Боннар только спросил:
— А что вы понимаете под словами «умер насильственной смертью»?
— Я имею в виду смерть, вызванную внешними причинами… Внешним воздействием… — начал я, медленно цедя слова, но Боннар не дал мне докончить.
— Итак, вы собираетесь обвинить нас в убийстве?
— Этого я не сказал. Я хотел лишь услышать от вас, что методы лечения, скажем некоторые из них, не могли ускорить смерть Хозе Браго.
— Как вам известно, Браго умер от раковой опухоли в мозгу, причем опухоли весьма злокачественной. Что касается методов лечения, то мы не можем предъявить к себе никаких претензий. Мы сделали все, что было в наших силах, для спасения Браго. В материалах, касающихся наследства, вы найдете полную документацию на этот счет. Обратитесь в суд с просьбой допустить вас к этим бумагам.
— Видите ли, по мнению моей клиентки, существуют обоснованные подозрения, что Браго был объектом экспериментов.
— Значит, шантаж? Не ожидал, сеньор адвокат!
— Вы неверно меня поняли. Я хотел лишь услышать из ваших уст ответ на мой вопрос. Это не шантаж, а скорее выражение доверия.
— А могли ли вы ожидать от меня чего-либо иного, кроме отрицания? И можете ли вы на этом основании сделать какие-либо выводы? А если говорить о неудавшейся попытке шантажа, то у меня достаточно чиста совесть, чтобы просить вас покинуть мой кабинет.
— Но, профессор!
Однако Боннар уже нажал кнопку.
В дверях появилась знакомая девушка.
— Проводите сеньора к выходу и, пожалуйста… спустите его с лестницы, — докончил он с ехидной вежливостью.
Разумеется, девушка далека была от намерения выполнить приказ патрона буквально, тем не менее я с облегчением вздохнул, лишь усевшись за руль. Я курю редко, но на этот раз принялся нервно искать сигареты. Я был зол на себя и Долорес де Лима. А чувство униженности усугублялось сознанием того, что в глазах Боннара я, действительно, мог выглядеть шантажистом.