Страница:
В третьей части действие постепенно развивается как бы в обратном порядке. Вокруг некоторых картин слепого художника идут споры, которые носят странный характер: каждый по-своему понимает суть рассматриваемых картин. Однако все сходятся на том, что у них высокие художественные достоинства, и все сомневаются в том, действительно ли художник был слеп, когда писал их. Герой романа, желая доказать, что они неправы, предлагает написать новую картину в присутствии экспертов. Эксперимент ожидается с большим интересом, к тому же он представляет собой отличный рекламный ход для импрессарио художника. Отказ в таких условиях явился бы самоубийством, но тем не менее художник не появляется перед комиссией. Он тоже производит эксперимент — уже своим отсутствием художник дает в руки ценителей доказательство, что если бы он был слеп, то не смог бы написать картину. Но и таким путем он не может ничего добиться. Тогда он начинает подозревать, что все, что он слышит, — фикция, игра, инсценированная с той целью, чтобы он не надломился, потеряв, как слепец, все надежды. И все-таки он не показывает своих сомнений и не прерывает работы. Почему? — он не знает сам. Вероятнее всего потому, что женщина, которую он любит и которая, как он предполагает, была инициатором этой игры, не должна сомневаться в том, что он счастлив. Так кончается роман.
— Странная вещь… — вздохнул Альберди. — Однако вы говорили, что это своего рода авторская исповедь. Я не совсем понимаю, что здесь общего с вечной жизнью, верой и религией?
— Я пересказал только действие. Это как бы внешняя оболочка… По существу все вращается вокруг проблемы бессмертия. Отсюда и название книги. Это бессмертие понимается, пожалуй, тоже символически. Герой совершенно не ценит ни богатства, ни славы в смысле, так сказать, бренном. Он мечтает о бессмертии, выражающемся не только в вечности произведений в человеческой памяти, но основывающемся, прежде всего, на их способности вызывать волнение, радость общения с ними. Однако это тоже, пожалуй, лишь один из аспектов книги. Это мнение не только мое, а прежде всего сеньорины Дали. Потеря зрения, по ее мнению, представляет собою в данном случае нечто вроде символа смерти.
— Я не совсем понимаю…
— Наверное, я не очень ясно выражаю свой мысли. Впрочем, это трудно пересказать, надо прочесть самому. Тогда вы почувствуете, что имел в виду автор. Герой все время находится на пороге бессмертия и не может его переступить. Ему кажется, что он уже позади, а потом оказывается, что это иллюзия. К тому же за это бессмертие он постоянно вынужден платить определенную цену, все более высокую. В конце концов он даже платит сознанием личного существования, если мы примем, что «собственная» жизнь произведений представляет собой именно это существование, продолжение попыток достичь бессмертия. Вы меня понимаете?
Альберди молчал, бессознательно кивая головой в такт каким-то своим мыслям, потом неуверенно сказал:
— Я обязательно должен прочесть сам… — он еще раз кивнул головой. — Однако, мне кажется, вы правы… А я был глуп… Какая наивность, — горько вздохнул он. — Я не понимал, о чем он говорил… Интересно, когда Хозе это написал? — вдруг вернулся он к обычному деловому тону.
— Сеньорина Дали утверждает, что «Грань бессмертия» — самое позднее из опубликованных произведений Браго. Возможно, он окончил эту книгу перед самой смертью, если, разумеется, отбросить фантастические предположения, будто последние книги Браго — результат работы машины, пишущей в его стиле.
— Она говорила об этом. Но из всего сказанного вами я делаю вывод, что это исключено. Я даже начинаю скорее верить, что Хозе жив, а в его гробу покоятся останки другого человека.
Я взглянул на часы. Комиссия могла прибыть с минуты на минуту, а я не успел выяснить даже половины того, что имело решающее значение для моего дальнейшего поведения. Следовало поторопиться.
— Вы позволите задать вам несколько вопросов? Прежде всего меня интересует младший Браго. Он что, действительно страдает какими-то психическими расстройствами?
— А что вам по этому поводу известно? — Альберди подозрительно посмотрел на меня.
— Ваша сестра и шурин говорили, что Марио чувствует себя неважно, — сказал я уклончиво, пытаясь скрыть замешательство. — Впрочем, уже сам факт многократного бегства… Кроме того, нервозность, галлюцинации…
— О галлюцинациях вы слышали от моей сестры и шурина или от сеньорины Дали? Вспомните! Это очень важно.
Опять вместо того, чтобы отвечать на вопросы, священник задавал их.
— Я этого не слышал ни от сеньоры Долорес, ни от ее мужа. Однако я хотел бы узнать, не замечали ли вы раньше у Марио каких-либо психических нарушений? — перевел я разговор на более безопасную почву.
Альберди некоторое время раздумывал.
— Видите ли… — начал он не очень уверенно. — На мой взгляд, он всего лишь несколько неуравновешен, а это не болезнь. То, что вы называете галлюцинациями, может иметь самое естественное объяснение. Если же подтвердится предположение, что Хозе жив…
Кто-то постучал в дверь ризницы. Священник открыл ее. На пороге стояла старая индианка.
— Приехали господа… Спрашивают ваше преподобие…
— Мы идем! — коротко ответил Альберди и кивнул мне. Я тоже поднялся, но прежде чем мы вышли из ризницы, схватил его за рукав и задержал на минуту.
— Марио у вас? — спросил я, понижая голос. — Я хотел бы обязательно с ним поговорить. Помогите мне.
Он пристально посмотрел на меня, но я не почувствовал в его взгляде недоверия.
— Марио нет, — сказал он, словно оправдываясь. — Вчера вечером здесь опять была ваша знакомая. Я уже знал, что сегодня должна состояться эксгумация, и сказал ей об этом. Она предложила забрать мальчика на весь день на прогулку. Для Марио это было бы слишком сильным потрясением. Я думал, вы знаете…
— Я не виделся с сеньорнной Дали четыре дня.
— Откуда же тогда вы знаете о тех галлюцинациях?
— Я скажу вам позже. Сейчас у нас нет времени. Комиссия уже, наверное, ждет нас, — попытался я выиграть время.
В группе мужчин, ожидавших нас перед церковью, я лично знал только двоих: следователя Кастелло и де Лиму. Меня удивило присутствие какого-то почтенного, полного достоинства священника. Оказалось, это был отец Алессандри, близкий друг семейства де Лима и коллега Альберди по семинарии, а сейчас одно из наиболее влиятельных лиц в курии.
В качестве эксперта был приглашен профессор Гомец, известный специалист в области судебной медицины. Его сопровождал молодой врач-ассистент, а также дантист, в течение нескольких лет лечивший Хозе Браго. Видимо, деятельный де Лима не щадил ни трудов, ни денег, чтобы результаты экспертизы не вызывали никаких сомнений.
После взаимных представлений Альберди провел нас к кладбищенским воротам, где уже ожидали два деревенских полицейских и нанятые в деревне землекопы. Оставив одного полицейского у ворот, чтобы он не пускал за забор собравшихся зевак, мы по узкой тропинке двинулись между могилами. В основном это были заброшенные могилы бедняков, только вблизи церкви я заметил несколько памятников, вероятно поставленных много десятилетий назад.
Могила Хозе Браго находилась в глубине кладбища, почти у самой стены, идущей вдоль западного склона холма. На новой, по-видимому, недавно положенной плито блестели золоченые буквы и цифры. Мы остановились возле могилы, разбившись на группы. Следователь Кастелло, сопровождаемый протоколистом, подошел к Альберди и, чтобы все слышали, громко обратился к нему:
— Спрашиваю присутствующего здесь священника Эстебано Бартоломее Альберди, настоятеля прихода Пунто де Виста, может ли он подтвердить, что на этом месте дня 25 марта 1979 года в его присутствии был захоронен гроб с телом, признанным телом Хозе Браго, писателя, родившегося в 1940 году в Рио-де-Жанейро, умершего 20 марта 1979 года в институте нейрокибернетики имени Сэмюэля Барта, вблизи Пунто де Виста?
— Да, — ответил Альберди.
— Спрашиваю священника Эстебано Альберди, — продолжал следователь, — дает ли он согласие на вскрытие могилы, признанной могилой вышеупомянутого Хозе Браго?
На мгновение взгляд Альберди встретился со взглядом Алессандри.
— Даю согласие! — я уловил в его голосе беспокойство.
— Прошу вскрыть могилу, — обратился Кастелло к землекопам.
Я подошел к следователю.
— Вы сообщили об эксгумации профессору Боггаару? — спросил я полушепотом.
— Не думаю, чтобы в этом была необходимость, — лаконично ответил тот и, обращаясь к полицейскому, стоявшему по Другую сторону могилы, приказал: — Сержант! Уберите этих детей!
Движением головы он показал на кладбищенскую стену, на которой уже пристроилось несколько деревенских сорванцов, с любопытством рассматривавших нас.
— А ну, прочь отсюда! — рявкнул сержант, и стена в одну секунду опустела.
Я почувствовал прикосновение чьей-то руки. Это де Лима подошел ко мне и, беря меня за локоть, предложил:
— Пройдемся немного… Вы не возражаете?..
Рабочие сдвинули каменную плиту и прислонили ее к соседней могиле.
Он повел меня в боковую аллейку. За нами уже был слышен скрежет лопат о каменистый грунт.
Некоторое время мы шли молча. Я ждал, когда де Лима заговорит, но он тянул, видимо не зная, с чего начать.
— Я слышал ваш разговор со следователем… — произнес он наконец шепотом, как будто немного оробев. — Не поймите меня превратно, но… лучше не спрашивать об этом… напрямик…
— О Боннаре?
— Да. Вопрос ведь деликатный. Впрочем, вы и сами понимаете. Было бы тактически неверно уведомлять Боннара. А формально в этом нет необходимости. Это могло бы весьма усложнить обстановку. Дело в том, что существуют две возможности. Допустим, что труп, который мы найдем в могиле, действительно принадлежит Хозе Браго и нам вдобавок ко всему не удастся обнаружить на нем никаких телесных повреждений, указывающих на экспериментирование… Следствие будет прекращено, впрочем, формально оно еще и не начато… Против института Барта никто не выдвигал обвинений. Поэтому у Боннара не может быть никаких претензий. Даже если он узнает об эксгумации… Ведь у нас могли быть другие причины…
Меня удивило, что он подчеркнул последние слова, но прежде чем я успел спросить, что он имеет в виду, де Лима продолжил:
— Однако есть серьезные основания полагать, что дело примет иной оборот. Скажем, скелет, обнаруженный в могиле, не будет скелетом Хозе Браго или же окажется, что на нем производились какие-то подозрительные операции… Тогда все станет ясно. Следствие будет вполне оправданно, и мы по-другому поговорим с Боннаром!.. Если он преждевременно узнает, к чему мы стремимся, это облегчит ему контрдействие. У Боннара масса друзей… В стране и за рубежом… Не исключено, что гденибудь нажмут кнопку и дело перейдет в руки другого следователя.
— Понимаю. Хитро задумано…
— Кастелло — твердый орешек, с ним они не справятся. Ему только было бы за что зацепиться. Впрочем, вы знаете, это человек с идеально чистыми руками. Его ни в чем нельзя заподозрить.
— Да, я его знаю. Это он отыскал зубного врача?
— Его вспомнила Долорес. Но пригласить предложил, разумеется, он. Проверка полости рта очень помогает при идентификации.
— Вижу, вы позаботились обо всем. Пожалуй, забыли только пригласить фотографа.
— Снимки будет делать ассистент профессора. Мы не хотели брать полицейского фотографа, чтобы раньше времени не придавать делу официальный характер.
— Понимаю. Где сейчас ваша супруга?
— Ждет результатов в «Каса гранде». Кроме того, мы хотели бы взять Марио домой.
Я не скрывал удивления.
— А разве не лучше оставить его, как мы договорились, на несколько недель у Альберди? Он тут наверняка чувствует…
— Я весьма ценю моральный авторитет моего шурина, но есть опасения, что он не сможет как следует присмотреть за мальчиком, — не дал мне договорить де Лима.
— Как вы это понимаете?
— Марио видели неподалеку от… института.
Я подумал о Катарине.
— Он бродит по округе в компании деревенских лоботрясов. Это общество не для него, — де Лима осекся, прислушиваясь. — Надо возвращаться, — сказал он минуту спустя. — Кажется, уже дошли до гроба.
Действительно, теперь слышались глухие удары лопат о доски. Мы быстро вернулись к месту эксгумации.
Гроб уже был виден, и землекопы готовили крючья, чтобы его вынуть. На двух соседних могилах соорудили нечто вроде помоста, чтобы его поставить.
Профессор Гомец, уже надевший резиновый фартук, стоял рядом со следователем, распоряжаясь работой землекопов.
— Старайтесь не перекашивать! Медленнее! Так. Хорошо. Теперь вперед! Вот так. Поставьте на доски!
Гроб лег на импровизированный помост. Рабочие принялись откручивать винты. Стоявшие поодаль от могилы дантист, протоколист и даже сержант подошли ближе.
Мы ждали в нервном напряжении.
Наконец крышка подалась. Ее подняли, и я увидел как бы завалившуюся в глубь гроба человеческую фигуру. Лысый череп коричневато-желтого цвета был обтянут высохшей кожей. Лицо не полностью потеряло человеческий облик: можно было видеть контуры губ и носа, но покойник больше походил на старика, чем на мужчину средних лет. Останки были одеты в темный костюм. Руки скрещены на груди, а в потемневших скрюченных пальцах блестел на солнце небольшой серебряный крестик.
Щелчок фотоаппарата прервал напряженную тишину. Все, как по команде, подняли головы — на стене стоял молодой мужчина с репортерским аппаратом в руках.
— Что вы делаете?! — закричал Кастелло, в его голосе было столько нескрываемого гнева и возмущения, что стоявший на стене репортер попятился, с трудом удержав равновесие.
— Я из «Нотисиас де Ультима Хора». Простите… — заикаясь пробормотал он.
— Кто вам позволил фотографировать? — кипятился следователь. — Немедленно отдайте пленку! Задержите этого человека!
Репортер поспешно соскочил вниз, разумеется по другую сторону забора, и, прежде чем полицейский успел взобраться на стену, исчез.
— Кто сообщил прессе? — спросил Кастелло, подозрительно поглядывая в нашу сторону, но стоявший рядом отец Алессандри попытался замять инцидент.
— Это не важно. Он больше не появится. Да и вряд ли ему удалось сделать больше одного снимка…
Тем временем профессор Гомец с ассистентом и дантистом подошли к гробу и склонились над останками. Кастелло и де Лима тоже приблизились. Однако я уже был сыт по горло подобного рода впечатлениями и отошел к стоявшему поодаль Альберди.
Уже издали я заметил, что лицо его стало неестественно бледным. Действительно, Альберди едва держался на ногах. Мое предложение проводить его домой он принял с нескрываемым облегчением.
Я взял его под руку, и мы медленно пошли к воротам.
У ворот рядом с полицейским, охранявшим вход от непрощеных гостей, стояло трое мужчин, вооруженных фотоаппаратами и магнитофонами. Прежде чем мы успели сообразить, в чем дело, они обступили нас. Защелкали аппараты, посыпались вопросы. К несчастью, полицейский уже успел сказать, кто идет рядом со мной.
— Можно попросить ваше преподобие об интервью для нашей радиостанции? — кричал крепко сбитый румяный репортер, подсовывая под нос Альберди микрофон… — Это вы причастны к обращению Хозе Браго?
Альберди непонимающе взглянул на репортера.
— Ваше преподобие, хотя бы несколько слов для «Ультима Хора», — напирал второй журналист.
— Сеньоры! Неужели вы не видите, что человек себя плохо чувствует? — зло воскликнул я, оттесняя репортеров.
— Всего несколько слов. Вы давали последнее отпущение грехов Хозе Браго, не так ли?
— Пропустите нас! — проталкиваясь к церковной двери и таща за собой Альберди, кричал я.
— Разойдитесь! Сеньоры, расходитесь! — кричал полицейский, который никак не мог решить, бросить ли ему пост у ворот и поспешить к нам на выручку — или же оставаться на месте.
— Так, может быть, хоть вы что-нибудь скажете? — подскочил ко мне еще раз репортер. — С какой целью проводится эксгумация? Есть ли результаты? Правда ли, что труп Браго исчез?
— Отойдите, пожалуйста!
Я втолкнул Альберди в притвор и захлопнул дверь церкви перед носом нахальных газетчиков.
К счастью, они не решились войти внутрь…
Священник, тяжело дыша, стоял у стены. Я провел его в ризницу, но он не хотел там оставаться, видимо опасаясь нового нашествия репортеров. Мы вышли через боковую дверь и потихоньку добрались до дома Альберди. Священник чувствовал себя скверно. Чуть ли не через каждый шаг ему приходилось отдыхать.
Старая индианка, бормоча что-то насчет «сеньоров из города», помогла уложить Альберди в постель и принесла бутылки с лекарствами.
Видимо, Альберди уже давно страдал от сердечных приступов, потому что домашняя аптечка была неплохо укомплектована.
Постепенно бледность сходила с его лица и дыхание становилось спокойнее. Я сидел рядом с ним на кровати, он судорожно сжимал мне руку, словно боясь, как бы я не ушел и не оставил его одного. Однако, по мере того как к нему возвращались силы, любопытство начинало брать верх над страхом.
— Может… вы… туда пойдете… и узнаете… а потом вернетесь… — были первые слова, которые я услышал от него.
— А не лучше ли мне еще немного побыть с вами? — нерешительно сказал я.
— Нет… нет… идите… идите и скажите Ноке, чтобы она осталась здесь, около меня…
Я встал, Альберди испытующе смотрел мне в глаза. Я не знал, идти мне или еще подождать.
— Вы видели… тот… крестик? — наконец спросил он тихо.
Я кивнул.
— Это я… — прошептал он. — Не могу себе простить…
— Но… Ничего страшного не произошло, — пытался я его успокоить. — Еще ничего не известно. Сначала прочтите книгу…
Он прикрыл глаза.
— Идите и возвращайтесь, — сказал он уже почти спокойно.
Когда я подошел к месту эксгумации, гроб был опущен и рабочие прикрывали могилу досками. Профессор Гомец, уже без фартука, диктовал что-то протоколисту, а его ассистент убирал инструмент. Рядом с ним на земле стоял закрытый металлический цилиндр. Кастелло отдавал какие-то распоряжения сержанту полиции.
Я подошел к де Лиме, который прислушивался к тому, что диктовал профессор, а так как тот вскоре кончил, мое любопытство могло быть наконец удовлетворено.
— Куда вы девались, сеньор адвокат? Вы уже знаете результаты? — воскликнул де Лима, увидев меня.
— Мне пришлось заняться священником. Бедняга ослаб. Ну как наши эксперты?
— Опасения полностью подтвердились! — сказал де Лима с плохо скрываемым удовлетворением.
— Значит, это не Браго?
— Браго. Несомненно, он. Дело в экспериментах! Бедный Хозе!.. С ним поступали, как с подопытным кроликом. Правда, еще нет окончательных результатов, но в принципе выводы однозначны. Остались только дополнительные исследования. У профессора здесь нет необходимых условий и всего инструмента. Поэтому он забирает череп в лабораторию.
— Это займет несколько дней, — добавил Гомец.
Я взглянул на цилиндр и почувствовал неприятную спазму в желудке.
— Уверены ли вы, профессор, что это были эксперименты, а не неизбежные медицинские процедуры? — спросил я немного погодя.
— Абсолютно. Да это же сразу видно. Если бы вы посмотрели, что они с ним вытворяли… Чудовищно!.. Впрочем, могу вам показать, — он подошел к цилиндру и уже потянулся к крышке, но я успел воспротивиться.
— Благодарю вас… Нет, нет, я не хочу… Я верю вам на слово.
Профессор снисходительно усмехнулся.
— Нервишки сдают. Однако предупреждаю, что в качестве адвоката и представителя обвиняющей стороны вам придется ознакомиться хотя бы со снимками.
IX
— Странная вещь… — вздохнул Альберди. — Однако вы говорили, что это своего рода авторская исповедь. Я не совсем понимаю, что здесь общего с вечной жизнью, верой и религией?
— Я пересказал только действие. Это как бы внешняя оболочка… По существу все вращается вокруг проблемы бессмертия. Отсюда и название книги. Это бессмертие понимается, пожалуй, тоже символически. Герой совершенно не ценит ни богатства, ни славы в смысле, так сказать, бренном. Он мечтает о бессмертии, выражающемся не только в вечности произведений в человеческой памяти, но основывающемся, прежде всего, на их способности вызывать волнение, радость общения с ними. Однако это тоже, пожалуй, лишь один из аспектов книги. Это мнение не только мое, а прежде всего сеньорины Дали. Потеря зрения, по ее мнению, представляет собою в данном случае нечто вроде символа смерти.
— Я не совсем понимаю…
— Наверное, я не очень ясно выражаю свой мысли. Впрочем, это трудно пересказать, надо прочесть самому. Тогда вы почувствуете, что имел в виду автор. Герой все время находится на пороге бессмертия и не может его переступить. Ему кажется, что он уже позади, а потом оказывается, что это иллюзия. К тому же за это бессмертие он постоянно вынужден платить определенную цену, все более высокую. В конце концов он даже платит сознанием личного существования, если мы примем, что «собственная» жизнь произведений представляет собой именно это существование, продолжение попыток достичь бессмертия. Вы меня понимаете?
Альберди молчал, бессознательно кивая головой в такт каким-то своим мыслям, потом неуверенно сказал:
— Я обязательно должен прочесть сам… — он еще раз кивнул головой. — Однако, мне кажется, вы правы… А я был глуп… Какая наивность, — горько вздохнул он. — Я не понимал, о чем он говорил… Интересно, когда Хозе это написал? — вдруг вернулся он к обычному деловому тону.
— Сеньорина Дали утверждает, что «Грань бессмертия» — самое позднее из опубликованных произведений Браго. Возможно, он окончил эту книгу перед самой смертью, если, разумеется, отбросить фантастические предположения, будто последние книги Браго — результат работы машины, пишущей в его стиле.
— Она говорила об этом. Но из всего сказанного вами я делаю вывод, что это исключено. Я даже начинаю скорее верить, что Хозе жив, а в его гробу покоятся останки другого человека.
Я взглянул на часы. Комиссия могла прибыть с минуты на минуту, а я не успел выяснить даже половины того, что имело решающее значение для моего дальнейшего поведения. Следовало поторопиться.
— Вы позволите задать вам несколько вопросов? Прежде всего меня интересует младший Браго. Он что, действительно страдает какими-то психическими расстройствами?
— А что вам по этому поводу известно? — Альберди подозрительно посмотрел на меня.
— Ваша сестра и шурин говорили, что Марио чувствует себя неважно, — сказал я уклончиво, пытаясь скрыть замешательство. — Впрочем, уже сам факт многократного бегства… Кроме того, нервозность, галлюцинации…
— О галлюцинациях вы слышали от моей сестры и шурина или от сеньорины Дали? Вспомните! Это очень важно.
Опять вместо того, чтобы отвечать на вопросы, священник задавал их.
— Я этого не слышал ни от сеньоры Долорес, ни от ее мужа. Однако я хотел бы узнать, не замечали ли вы раньше у Марио каких-либо психических нарушений? — перевел я разговор на более безопасную почву.
Альберди некоторое время раздумывал.
— Видите ли… — начал он не очень уверенно. — На мой взгляд, он всего лишь несколько неуравновешен, а это не болезнь. То, что вы называете галлюцинациями, может иметь самое естественное объяснение. Если же подтвердится предположение, что Хозе жив…
Кто-то постучал в дверь ризницы. Священник открыл ее. На пороге стояла старая индианка.
— Приехали господа… Спрашивают ваше преподобие…
— Мы идем! — коротко ответил Альберди и кивнул мне. Я тоже поднялся, но прежде чем мы вышли из ризницы, схватил его за рукав и задержал на минуту.
— Марио у вас? — спросил я, понижая голос. — Я хотел бы обязательно с ним поговорить. Помогите мне.
Он пристально посмотрел на меня, но я не почувствовал в его взгляде недоверия.
— Марио нет, — сказал он, словно оправдываясь. — Вчера вечером здесь опять была ваша знакомая. Я уже знал, что сегодня должна состояться эксгумация, и сказал ей об этом. Она предложила забрать мальчика на весь день на прогулку. Для Марио это было бы слишком сильным потрясением. Я думал, вы знаете…
— Я не виделся с сеньорнной Дали четыре дня.
— Откуда же тогда вы знаете о тех галлюцинациях?
— Я скажу вам позже. Сейчас у нас нет времени. Комиссия уже, наверное, ждет нас, — попытался я выиграть время.
В группе мужчин, ожидавших нас перед церковью, я лично знал только двоих: следователя Кастелло и де Лиму. Меня удивило присутствие какого-то почтенного, полного достоинства священника. Оказалось, это был отец Алессандри, близкий друг семейства де Лима и коллега Альберди по семинарии, а сейчас одно из наиболее влиятельных лиц в курии.
В качестве эксперта был приглашен профессор Гомец, известный специалист в области судебной медицины. Его сопровождал молодой врач-ассистент, а также дантист, в течение нескольких лет лечивший Хозе Браго. Видимо, деятельный де Лима не щадил ни трудов, ни денег, чтобы результаты экспертизы не вызывали никаких сомнений.
После взаимных представлений Альберди провел нас к кладбищенским воротам, где уже ожидали два деревенских полицейских и нанятые в деревне землекопы. Оставив одного полицейского у ворот, чтобы он не пускал за забор собравшихся зевак, мы по узкой тропинке двинулись между могилами. В основном это были заброшенные могилы бедняков, только вблизи церкви я заметил несколько памятников, вероятно поставленных много десятилетий назад.
Могила Хозе Браго находилась в глубине кладбища, почти у самой стены, идущей вдоль западного склона холма. На новой, по-видимому, недавно положенной плито блестели золоченые буквы и цифры. Мы остановились возле могилы, разбившись на группы. Следователь Кастелло, сопровождаемый протоколистом, подошел к Альберди и, чтобы все слышали, громко обратился к нему:
— Спрашиваю присутствующего здесь священника Эстебано Бартоломее Альберди, настоятеля прихода Пунто де Виста, может ли он подтвердить, что на этом месте дня 25 марта 1979 года в его присутствии был захоронен гроб с телом, признанным телом Хозе Браго, писателя, родившегося в 1940 году в Рио-де-Жанейро, умершего 20 марта 1979 года в институте нейрокибернетики имени Сэмюэля Барта, вблизи Пунто де Виста?
— Да, — ответил Альберди.
— Спрашиваю священника Эстебано Альберди, — продолжал следователь, — дает ли он согласие на вскрытие могилы, признанной могилой вышеупомянутого Хозе Браго?
На мгновение взгляд Альберди встретился со взглядом Алессандри.
— Даю согласие! — я уловил в его голосе беспокойство.
— Прошу вскрыть могилу, — обратился Кастелло к землекопам.
Я подошел к следователю.
— Вы сообщили об эксгумации профессору Боггаару? — спросил я полушепотом.
— Не думаю, чтобы в этом была необходимость, — лаконично ответил тот и, обращаясь к полицейскому, стоявшему по Другую сторону могилы, приказал: — Сержант! Уберите этих детей!
Движением головы он показал на кладбищенскую стену, на которой уже пристроилось несколько деревенских сорванцов, с любопытством рассматривавших нас.
— А ну, прочь отсюда! — рявкнул сержант, и стена в одну секунду опустела.
Я почувствовал прикосновение чьей-то руки. Это де Лима подошел ко мне и, беря меня за локоть, предложил:
— Пройдемся немного… Вы не возражаете?..
Рабочие сдвинули каменную плиту и прислонили ее к соседней могиле.
Он повел меня в боковую аллейку. За нами уже был слышен скрежет лопат о каменистый грунт.
Некоторое время мы шли молча. Я ждал, когда де Лима заговорит, но он тянул, видимо не зная, с чего начать.
— Я слышал ваш разговор со следователем… — произнес он наконец шепотом, как будто немного оробев. — Не поймите меня превратно, но… лучше не спрашивать об этом… напрямик…
— О Боннаре?
— Да. Вопрос ведь деликатный. Впрочем, вы и сами понимаете. Было бы тактически неверно уведомлять Боннара. А формально в этом нет необходимости. Это могло бы весьма усложнить обстановку. Дело в том, что существуют две возможности. Допустим, что труп, который мы найдем в могиле, действительно принадлежит Хозе Браго и нам вдобавок ко всему не удастся обнаружить на нем никаких телесных повреждений, указывающих на экспериментирование… Следствие будет прекращено, впрочем, формально оно еще и не начато… Против института Барта никто не выдвигал обвинений. Поэтому у Боннара не может быть никаких претензий. Даже если он узнает об эксгумации… Ведь у нас могли быть другие причины…
Меня удивило, что он подчеркнул последние слова, но прежде чем я успел спросить, что он имеет в виду, де Лима продолжил:
— Однако есть серьезные основания полагать, что дело примет иной оборот. Скажем, скелет, обнаруженный в могиле, не будет скелетом Хозе Браго или же окажется, что на нем производились какие-то подозрительные операции… Тогда все станет ясно. Следствие будет вполне оправданно, и мы по-другому поговорим с Боннаром!.. Если он преждевременно узнает, к чему мы стремимся, это облегчит ему контрдействие. У Боннара масса друзей… В стране и за рубежом… Не исключено, что гденибудь нажмут кнопку и дело перейдет в руки другого следователя.
— Понимаю. Хитро задумано…
— Кастелло — твердый орешек, с ним они не справятся. Ему только было бы за что зацепиться. Впрочем, вы знаете, это человек с идеально чистыми руками. Его ни в чем нельзя заподозрить.
— Да, я его знаю. Это он отыскал зубного врача?
— Его вспомнила Долорес. Но пригласить предложил, разумеется, он. Проверка полости рта очень помогает при идентификации.
— Вижу, вы позаботились обо всем. Пожалуй, забыли только пригласить фотографа.
— Снимки будет делать ассистент профессора. Мы не хотели брать полицейского фотографа, чтобы раньше времени не придавать делу официальный характер.
— Понимаю. Где сейчас ваша супруга?
— Ждет результатов в «Каса гранде». Кроме того, мы хотели бы взять Марио домой.
Я не скрывал удивления.
— А разве не лучше оставить его, как мы договорились, на несколько недель у Альберди? Он тут наверняка чувствует…
— Я весьма ценю моральный авторитет моего шурина, но есть опасения, что он не сможет как следует присмотреть за мальчиком, — не дал мне договорить де Лима.
— Как вы это понимаете?
— Марио видели неподалеку от… института.
Я подумал о Катарине.
— Он бродит по округе в компании деревенских лоботрясов. Это общество не для него, — де Лима осекся, прислушиваясь. — Надо возвращаться, — сказал он минуту спустя. — Кажется, уже дошли до гроба.
Действительно, теперь слышались глухие удары лопат о доски. Мы быстро вернулись к месту эксгумации.
Гроб уже был виден, и землекопы готовили крючья, чтобы его вынуть. На двух соседних могилах соорудили нечто вроде помоста, чтобы его поставить.
Профессор Гомец, уже надевший резиновый фартук, стоял рядом со следователем, распоряжаясь работой землекопов.
— Старайтесь не перекашивать! Медленнее! Так. Хорошо. Теперь вперед! Вот так. Поставьте на доски!
Гроб лег на импровизированный помост. Рабочие принялись откручивать винты. Стоявшие поодаль от могилы дантист, протоколист и даже сержант подошли ближе.
Мы ждали в нервном напряжении.
Наконец крышка подалась. Ее подняли, и я увидел как бы завалившуюся в глубь гроба человеческую фигуру. Лысый череп коричневато-желтого цвета был обтянут высохшей кожей. Лицо не полностью потеряло человеческий облик: можно было видеть контуры губ и носа, но покойник больше походил на старика, чем на мужчину средних лет. Останки были одеты в темный костюм. Руки скрещены на груди, а в потемневших скрюченных пальцах блестел на солнце небольшой серебряный крестик.
Щелчок фотоаппарата прервал напряженную тишину. Все, как по команде, подняли головы — на стене стоял молодой мужчина с репортерским аппаратом в руках.
— Что вы делаете?! — закричал Кастелло, в его голосе было столько нескрываемого гнева и возмущения, что стоявший на стене репортер попятился, с трудом удержав равновесие.
— Я из «Нотисиас де Ультима Хора». Простите… — заикаясь пробормотал он.
— Кто вам позволил фотографировать? — кипятился следователь. — Немедленно отдайте пленку! Задержите этого человека!
Репортер поспешно соскочил вниз, разумеется по другую сторону забора, и, прежде чем полицейский успел взобраться на стену, исчез.
— Кто сообщил прессе? — спросил Кастелло, подозрительно поглядывая в нашу сторону, но стоявший рядом отец Алессандри попытался замять инцидент.
— Это не важно. Он больше не появится. Да и вряд ли ему удалось сделать больше одного снимка…
Тем временем профессор Гомец с ассистентом и дантистом подошли к гробу и склонились над останками. Кастелло и де Лима тоже приблизились. Однако я уже был сыт по горло подобного рода впечатлениями и отошел к стоявшему поодаль Альберди.
Уже издали я заметил, что лицо его стало неестественно бледным. Действительно, Альберди едва держался на ногах. Мое предложение проводить его домой он принял с нескрываемым облегчением.
Я взял его под руку, и мы медленно пошли к воротам.
У ворот рядом с полицейским, охранявшим вход от непрощеных гостей, стояло трое мужчин, вооруженных фотоаппаратами и магнитофонами. Прежде чем мы успели сообразить, в чем дело, они обступили нас. Защелкали аппараты, посыпались вопросы. К несчастью, полицейский уже успел сказать, кто идет рядом со мной.
— Можно попросить ваше преподобие об интервью для нашей радиостанции? — кричал крепко сбитый румяный репортер, подсовывая под нос Альберди микрофон… — Это вы причастны к обращению Хозе Браго?
Альберди непонимающе взглянул на репортера.
— Ваше преподобие, хотя бы несколько слов для «Ультима Хора», — напирал второй журналист.
— Сеньоры! Неужели вы не видите, что человек себя плохо чувствует? — зло воскликнул я, оттесняя репортеров.
— Всего несколько слов. Вы давали последнее отпущение грехов Хозе Браго, не так ли?
— Пропустите нас! — проталкиваясь к церковной двери и таща за собой Альберди, кричал я.
— Разойдитесь! Сеньоры, расходитесь! — кричал полицейский, который никак не мог решить, бросить ли ему пост у ворот и поспешить к нам на выручку — или же оставаться на месте.
— Так, может быть, хоть вы что-нибудь скажете? — подскочил ко мне еще раз репортер. — С какой целью проводится эксгумация? Есть ли результаты? Правда ли, что труп Браго исчез?
— Отойдите, пожалуйста!
Я втолкнул Альберди в притвор и захлопнул дверь церкви перед носом нахальных газетчиков.
К счастью, они не решились войти внутрь…
Священник, тяжело дыша, стоял у стены. Я провел его в ризницу, но он не хотел там оставаться, видимо опасаясь нового нашествия репортеров. Мы вышли через боковую дверь и потихоньку добрались до дома Альберди. Священник чувствовал себя скверно. Чуть ли не через каждый шаг ему приходилось отдыхать.
Старая индианка, бормоча что-то насчет «сеньоров из города», помогла уложить Альберди в постель и принесла бутылки с лекарствами.
Видимо, Альберди уже давно страдал от сердечных приступов, потому что домашняя аптечка была неплохо укомплектована.
Постепенно бледность сходила с его лица и дыхание становилось спокойнее. Я сидел рядом с ним на кровати, он судорожно сжимал мне руку, словно боясь, как бы я не ушел и не оставил его одного. Однако, по мере того как к нему возвращались силы, любопытство начинало брать верх над страхом.
— Может… вы… туда пойдете… и узнаете… а потом вернетесь… — были первые слова, которые я услышал от него.
— А не лучше ли мне еще немного побыть с вами? — нерешительно сказал я.
— Нет… нет… идите… идите и скажите Ноке, чтобы она осталась здесь, около меня…
Я встал, Альберди испытующе смотрел мне в глаза. Я не знал, идти мне или еще подождать.
— Вы видели… тот… крестик? — наконец спросил он тихо.
Я кивнул.
— Это я… — прошептал он. — Не могу себе простить…
— Но… Ничего страшного не произошло, — пытался я его успокоить. — Еще ничего не известно. Сначала прочтите книгу…
Он прикрыл глаза.
— Идите и возвращайтесь, — сказал он уже почти спокойно.
Когда я подошел к месту эксгумации, гроб был опущен и рабочие прикрывали могилу досками. Профессор Гомец, уже без фартука, диктовал что-то протоколисту, а его ассистент убирал инструмент. Рядом с ним на земле стоял закрытый металлический цилиндр. Кастелло отдавал какие-то распоряжения сержанту полиции.
Я подошел к де Лиме, который прислушивался к тому, что диктовал профессор, а так как тот вскоре кончил, мое любопытство могло быть наконец удовлетворено.
— Куда вы девались, сеньор адвокат? Вы уже знаете результаты? — воскликнул де Лима, увидев меня.
— Мне пришлось заняться священником. Бедняга ослаб. Ну как наши эксперты?
— Опасения полностью подтвердились! — сказал де Лима с плохо скрываемым удовлетворением.
— Значит, это не Браго?
— Браго. Несомненно, он. Дело в экспериментах! Бедный Хозе!.. С ним поступали, как с подопытным кроликом. Правда, еще нет окончательных результатов, но в принципе выводы однозначны. Остались только дополнительные исследования. У профессора здесь нет необходимых условий и всего инструмента. Поэтому он забирает череп в лабораторию.
— Это займет несколько дней, — добавил Гомец.
Я взглянул на цилиндр и почувствовал неприятную спазму в желудке.
— Уверены ли вы, профессор, что это были эксперименты, а не неизбежные медицинские процедуры? — спросил я немного погодя.
— Абсолютно. Да это же сразу видно. Если бы вы посмотрели, что они с ним вытворяли… Чудовищно!.. Впрочем, могу вам показать, — он подошел к цилиндру и уже потянулся к крышке, но я успел воспротивиться.
— Благодарю вас… Нет, нет, я не хочу… Я верю вам на слово.
Профессор снисходительно усмехнулся.
— Нервишки сдают. Однако предупреждаю, что в качестве адвоката и представителя обвиняющей стороны вам придется ознакомиться хотя бы со снимками.
IX
Под утро меня разбудил телефонный звонок. Я поднял трубку, проклиная в душе изобретателя телефона и того, кто, потеряв совесть, звонит ко мне в такую рань.
Однако уже первых слов было достаточно, чтобы сон как рукой сняло. Звонила Катарина.
— Прости, что поднимаю тебя с постели, но позже нам не удастся связаться, а дело очень срочное. Утром позвонишь или лично придешь к де Лимам и скажешь, что ты отказываешься вести их дело. Если хочешь, можешь помочь найти другого адвоката. Сделай это спокойно, без шума… Впрочем, ты это умеешь.
Я был совершенно ошарашен требованием.
— Но… это невозможно. В полдень я как представитель де Лимы должен официально внести иск против института Барта.
— Значит, ты его еще не внес? — обрадовалась она. — Ну так и не вноси. Это сделает за тебя твой преемник.
— А если они не согласятся? Я обязан в течение двух недель с момента извещения оказывать помощь клиентам.
— Никто не может тебя заставить. Я думаю, у тебя есть серьезные основания отказаться…
— Но почему такая срочность? Что я скажу де Лиме? В чем дело?
— Очень просто: ты против обвинения профессора Боннара в недозволенных экспериментах над Хозе Браго. Ты не веришь, что профессор виновен.
— Ха! Именно теперь-то у меня и возникли сомнения в его невиновности. Вскрытие показало, что на Браго экспериментировали. Профессор Гомец — авторитет. Уж не говоря о том, что это человек честный, заслуживающий доверия.
— Это не имеет никакого значения, — голос Катарины звучал странно равнодушно.
— То есть как не имеет значения? Что ты говоришь? — возмущенно воскликнул я.
— Не нервничай. Это действительно не имеет никакого значения. В конце концов, ты можешь хотя бы немного доверять мне? — я почувствовал в ее голосе нетерпение. — Сегодня же узнаешь все. В полдень ты поедешь в Пунто де Виста… Не исключено, что придется заночевать в институте. Нам надо о многом поговорить. Быть может, профессор Боннар поручит тебе вести дело Браго.
— Я не смогу принять такое предложение. Закон запрещает вести дело противной стороны. К тому же это идет вразрез с этикой…
— Может, ты и прав, — вздохнула Катарина. — Это моя инициатива, а я, увы, не знаю законов. Боннар не зря сомневался. Но так или иначе, будь сегодня в первой половине дня в Пунто де Виста.
— Я ничего не понимаю, и это все меньше мне нравится…
— Слушай внимательно. Поезжай к Альберди и дождись там Марио. Возможно, он придет не сам, а пришлет своего дружка, сельского сорванца Игнацио. Впрочем, настоятель его хорошо знает. Альберди скажешь, чтобы он не волновался о племяннике. Если он не придет сам, ты встретишься с ним в институте у Боннара. Марио или Игнацио скажут, как туда добраться так, чтобы тебя не заметили люди да Сильвы. Вот и все.
Меня начинала раздражать бесцеремонность Катарины.
— Не уверен, должен ли я вообще встречаться с Боннаром, даже если откажусь вести дело де Лимы.
— Знаю, профессор вел себя с тобой не очень вежливо, но это недоразумение. Он готов принести извинения!
— Не в том дело. Я связан профессиональной тайной.
— Могу тебя уверить, что ни я, ни Боннар не собираемся выпытывать доверенные тебе семейством де Лима секреты.
— У меня могут быть серьезные неприятности!
— Будут, если позволишь де Лимам и дальше водить себя за нос, — холодно сказала она.
— Пока что этим занимаешься ты! И самое скверное — я не знаю, к чему ты клонишь.
— Приедешь — узнаешь.
— Оправдалась твоя гипотеза?
— Нет, нет, — поспешно возразила она. — А сеньору де Лима спроси при случае, что произошло с рукописью романа «Башня без окон». Интересуюсь ее реакцией.
— Ей богу, не знаю, что мне делать…
— Прежде всего выспаться!
Катарина повесила трубку.
Совет был правильный, но осуществить его было трудно. Слишком много сомнений посеял этот разговор, чтобы я мог после него заснуть. Лишь после семи меня сморил нервный неглубокий сон, как это обычно бывает, когда с волнением ожидаешь того, на что не можешь повлиять.
Проснулся я около десяти. Сильно болела голова. Охотнее всего я никуда бы не ехал, но, разумеется, мое желание в счет не шло… Поэтому я только принял душ и позвонил де Лиме, сообщая о своем визите. Трубку прдняла сеньора Долорес. У нее было отличное настроение, она что-то говорила об отце Алессандри, о возвращении Марио домой, но либо ее речь была слишком сумбурной, либо головная боль не давала мне уразуметь, что же она хочет сказать.
По пути я заехал в бар выпить кофе. Рядом у стойки мужчина читал газету. Я глянул ему через плечо и чуть не уронил чашку — на первой странице сверху через всю полосу шел огромный заголовок: «ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ИНСТИТУТЕ БАРТА», а под ним буквами поменьше: «раскрытое спустя шесть лет» и «Известный писатель Хозе Браго в течение многих месяцев подвергался бесчеловечным экспериментам».
Я так резко поставил чашку, что недопитый кофе разлился по стойке, и выбежал на улицу. Киоск находился рядом со входом в бар. Вывешенные снаружи утренние издания кричали огромными заголовками о «преступных экспериментах», проводимых в институте имени Барта, об эксгумации останков Хозе Браго, результатах экспертизы профессора Гомеца и даже о том, что перед смертью писатель вернулся в лоно святой церкви.
Купив пачку газет, я сел в машину и начал лихорадочно их просматривать. Только теперь я заметил, что тон прессы неодинаков. Первую скрипку в нападках на институт Барта вела бульварная печать, и это было совершенно понятно. Объемистая газета христианско-демократической партии «Темпо» была уже гораздо осторожнее и умереннее, вообще не употребляла слов «преступление» и ограничивалась полуофициальными сообщениями. Об обращении Браго она писала на второй странице, не выпячивая особенно этого вопроса. Еще более сдержанными были правительственные газеты и газеты левого толка, оправдывавшиеся отсутствием достаточно проверенных данных.
Однако уже первых слов было достаточно, чтобы сон как рукой сняло. Звонила Катарина.
— Прости, что поднимаю тебя с постели, но позже нам не удастся связаться, а дело очень срочное. Утром позвонишь или лично придешь к де Лимам и скажешь, что ты отказываешься вести их дело. Если хочешь, можешь помочь найти другого адвоката. Сделай это спокойно, без шума… Впрочем, ты это умеешь.
Я был совершенно ошарашен требованием.
— Но… это невозможно. В полдень я как представитель де Лимы должен официально внести иск против института Барта.
— Значит, ты его еще не внес? — обрадовалась она. — Ну так и не вноси. Это сделает за тебя твой преемник.
— А если они не согласятся? Я обязан в течение двух недель с момента извещения оказывать помощь клиентам.
— Никто не может тебя заставить. Я думаю, у тебя есть серьезные основания отказаться…
— Но почему такая срочность? Что я скажу де Лиме? В чем дело?
— Очень просто: ты против обвинения профессора Боннара в недозволенных экспериментах над Хозе Браго. Ты не веришь, что профессор виновен.
— Ха! Именно теперь-то у меня и возникли сомнения в его невиновности. Вскрытие показало, что на Браго экспериментировали. Профессор Гомец — авторитет. Уж не говоря о том, что это человек честный, заслуживающий доверия.
— Это не имеет никакого значения, — голос Катарины звучал странно равнодушно.
— То есть как не имеет значения? Что ты говоришь? — возмущенно воскликнул я.
— Не нервничай. Это действительно не имеет никакого значения. В конце концов, ты можешь хотя бы немного доверять мне? — я почувствовал в ее голосе нетерпение. — Сегодня же узнаешь все. В полдень ты поедешь в Пунто де Виста… Не исключено, что придется заночевать в институте. Нам надо о многом поговорить. Быть может, профессор Боннар поручит тебе вести дело Браго.
— Я не смогу принять такое предложение. Закон запрещает вести дело противной стороны. К тому же это идет вразрез с этикой…
— Может, ты и прав, — вздохнула Катарина. — Это моя инициатива, а я, увы, не знаю законов. Боннар не зря сомневался. Но так или иначе, будь сегодня в первой половине дня в Пунто де Виста.
— Я ничего не понимаю, и это все меньше мне нравится…
— Слушай внимательно. Поезжай к Альберди и дождись там Марио. Возможно, он придет не сам, а пришлет своего дружка, сельского сорванца Игнацио. Впрочем, настоятель его хорошо знает. Альберди скажешь, чтобы он не волновался о племяннике. Если он не придет сам, ты встретишься с ним в институте у Боннара. Марио или Игнацио скажут, как туда добраться так, чтобы тебя не заметили люди да Сильвы. Вот и все.
Меня начинала раздражать бесцеремонность Катарины.
— Не уверен, должен ли я вообще встречаться с Боннаром, даже если откажусь вести дело де Лимы.
— Знаю, профессор вел себя с тобой не очень вежливо, но это недоразумение. Он готов принести извинения!
— Не в том дело. Я связан профессиональной тайной.
— Могу тебя уверить, что ни я, ни Боннар не собираемся выпытывать доверенные тебе семейством де Лима секреты.
— У меня могут быть серьезные неприятности!
— Будут, если позволишь де Лимам и дальше водить себя за нос, — холодно сказала она.
— Пока что этим занимаешься ты! И самое скверное — я не знаю, к чему ты клонишь.
— Приедешь — узнаешь.
— Оправдалась твоя гипотеза?
— Нет, нет, — поспешно возразила она. — А сеньору де Лима спроси при случае, что произошло с рукописью романа «Башня без окон». Интересуюсь ее реакцией.
— Ей богу, не знаю, что мне делать…
— Прежде всего выспаться!
Катарина повесила трубку.
Совет был правильный, но осуществить его было трудно. Слишком много сомнений посеял этот разговор, чтобы я мог после него заснуть. Лишь после семи меня сморил нервный неглубокий сон, как это обычно бывает, когда с волнением ожидаешь того, на что не можешь повлиять.
Проснулся я около десяти. Сильно болела голова. Охотнее всего я никуда бы не ехал, но, разумеется, мое желание в счет не шло… Поэтому я только принял душ и позвонил де Лиме, сообщая о своем визите. Трубку прдняла сеньора Долорес. У нее было отличное настроение, она что-то говорила об отце Алессандри, о возвращении Марио домой, но либо ее речь была слишком сумбурной, либо головная боль не давала мне уразуметь, что же она хочет сказать.
По пути я заехал в бар выпить кофе. Рядом у стойки мужчина читал газету. Я глянул ему через плечо и чуть не уронил чашку — на первой странице сверху через всю полосу шел огромный заголовок: «ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ИНСТИТУТЕ БАРТА», а под ним буквами поменьше: «раскрытое спустя шесть лет» и «Известный писатель Хозе Браго в течение многих месяцев подвергался бесчеловечным экспериментам».
Я так резко поставил чашку, что недопитый кофе разлился по стойке, и выбежал на улицу. Киоск находился рядом со входом в бар. Вывешенные снаружи утренние издания кричали огромными заголовками о «преступных экспериментах», проводимых в институте имени Барта, об эксгумации останков Хозе Браго, результатах экспертизы профессора Гомеца и даже о том, что перед смертью писатель вернулся в лоно святой церкви.
Купив пачку газет, я сел в машину и начал лихорадочно их просматривать. Только теперь я заметил, что тон прессы неодинаков. Первую скрипку в нападках на институт Барта вела бульварная печать, и это было совершенно понятно. Объемистая газета христианско-демократической партии «Темпо» была уже гораздо осторожнее и умереннее, вообще не употребляла слов «преступление» и ограничивалась полуофициальными сообщениями. Об обращении Браго она писала на второй странице, не выпячивая особенно этого вопроса. Еще более сдержанными были правительственные газеты и газеты левого толка, оправдывавшиеся отсутствием достаточно проверенных данных.