Страница:
– Вы были солдатом?
– Да, господин.
Я поднял свою изуродованную руку.
– А! вы были ранены; на войне, надеюсь.
– Да.
– Так вы получаете пенсию?
– Да, господин… триста франков каждые три месяца.
– Значит, инвалидность пятьдесят процентов.
– Да.
– И вы работаете?
– Нет, господин.
Тут же я добавил:
– Но я ищу.
– Ваш случай интересен. Я вами займусь. Ну, а пока возьмите…
Г-н Лаказ извлек свой портмоне.
Меня охватила дрожь, которая дала мне ощущение, что кожа моего черепа пошла складками.
Сколько он мне даст? Быть может, тысячу франков!
Как страницы книги, он перекладывал банкноты, сколотые булавками. Я следовал за каждым его жестом.
Он вынул булавку и дал мне стофранковый билет – не без того, чтобы предварительно помять его, дабы убедиться, что он в единственном числе.
Я взял. Меня смущало держать его в руке, но я не решался тут же положить в карман.
– Давайте, прячьте его, а главное, не потеряйте. Купите себе подержанный костюм. Ваш слишком велик.
– Хорошо, господин.
– И придете меня повидать в вашем новом наряде.
Пока г-н Лаказ говорил, я думал, что не должен был принимать банкнот так быстро. Мое поведение более не соответствовало тому, каким я показал себя на вокзале.
– Придете меня повидать…
Фабрикант сверился со своим расписанием, растягивая слово «повидать».
– Придете меня повидать послезавтра в то же время. Я буду вас ждать.
Он написал что-то, потом спросил:
– Но как же вас зовут?
– Батон Виктор.
Записав мое имя и адрес, он позвонил.
Меня сопроводила служанка.
– Он был добр? – спросила она.
– Да.
– Сказал приходить еще?
– Да.
– Это потому, что ваш случай интересен.
III
Улица была спокойной. Солнце было не видно, но оно чувствовалось. Тротуар, который окажется в тени, когда небо прояснится, был свежей.
Я шагал быстро – чтобы быть более одиноким и чтобы иметь возможность лучше думать.
Г-н Лаказ впечатлил меня не только по причине своего богатства, но и потому что он имел волю. События произошли не так, как я представлял их себе ночью. Это всегда так. Я это знаю, но хотя прилагаю усилия, чтобы не строить предположений, мое воображение каждый раз берет верх.
Некоторые замечания фабриканта меня обидели, но, в конце концов, он меня не знает. Может статься, что я тоже его обидел.
Богатые люди на нас не похожи. Они не должна придавать много значения мизерным фактам.
Было одиннадцать часов. Перспектива возвращения в свой квартал мне не улыбалась. Деньги были. Почему бы не сходить на Монмартр, чтобы выпить и хорошо поесть, и забыть на несколько часов свое одиночество, свою грусть и свою бедность?
В полдень я прибыл туда по внешним бульварам. Мне хотелось есть, и чтобы проголодаться еще больше, я нарочно замедлял шаг.
Худосочные деревья, без листьев, без коры, привязанные к столбу, растущие из дыры без решетки, повторялись каждые пятьдесят метров. Между парами деревьев была одна из этих каштаново-коричневых скамеек, на которых обязан сидеть прямо. То там, то здесь пустой барак «Вильгран», домик для нужды с довоенными афишами, опознаваемый сразу иностранец, который разворачивает план или сверяется с Бедекером.
Я останавливался перед каждым рестораном, чтобы, приклеившись к витрине, прочесть меню, напечатанное под копирку.
Наконец я проник в ресторан, замаскированный ящиками с кустами.
Из-за скатертей ножек столов не было видно. Было полно народу, зеркал, которые отражались одно в другом до тех пор, пока не становились слишком маленькими, шляп, косо повешенных на вешалки и кассирши на слишком высоком табурете.
Я сел. Бутылочка с оливковым маслом, меню, стоящее между двумя бокалами, граненый графинчик и корзиночка для хлеба были в пределах досягаемости руки.
Господин передо мной, при том, что имел почтенный вид, рисовал голых женщин ради удовольствия зачернить треугольник посредине. Дальше одна дама чистила зубы булавкой; я бы не мог такого сделать.
– Роза, счет, – крикнул клиент, голос которого показался мне странным, потому, несомненно, что я никогда его не слышал.
Приблизилась служанка в белом фартуке, с карандашиком в волосах и ножницами для винограда.
Я смотрел на нее. Ноги поднимались в юбку. Груди были слишком низкими. Горло белело над вырезом корсажа. Когда она отошла, унося грязные тарелки, тело мне показалось менее защищенным, затылок более интимным, потому что я видел ее со спины.
Наконец она занялась мной. Принесла мне последовательно литр вина, сардину без головы, ломоть жаркого с обрывком веревочки, пюре с узором, наведенным вилкой.
Рядом со мной пристроился новый клиент. Я принужден был есть с локтями, прижатыми к телу, чего я не люблю. Он заказал бутылку минеральной воды «Виши». Написал свое имя на этикетке, потому что все в один день не выпивает.
Попрошайка вошел в ресторан, но времени на обход у него не было, потому что служанка прогнала его своим полотенцем, жестикулируя, как во времена, когда она, фермерская девушка, отгоняла оводов.
Моя тарелка, вытертая катышком хлеба, имела блики жира.
Я крикнул, как, слышал, здесь делается:
– Роза, счет.
Служанка написала карандашиком цифры на обороте меню, потом, чтобы вернуть мне мелочь, прикусила зубами банкнот, который я ей дал.
Хотя я был немного пьян, вышел я с неловкостью голого человека.
Купив сигареты High Life, которые, несмотря на название, не стоили больше франка, я вошел в бар.
Легкий пар со свистом срывался с никелированного кипятильника для кофе. Гарсон, завернутый в белый фартук, стирал салфеткой отпечатки бокалов с круглого столика на ножке. Ложечки звенели в толстых чашках, как фальшивые монеты.
Поскольку мне нравится, чтобы меня видели в профиль, я устроился за стойкой так, чтобы смотреть в зеркало, тогда, как другое отражает меня сбоку.
Четыре женщины, которые курили, занимали один столик. Их корсажи имели расцветки цветных воздушных шаров. На одной была эта шубка, на которую дуешь, чтобы узнать, выдра ли это.
Именно она поднялась и, шубка распахнута, сигарета между двумя вытянутыми пальцами, двинулась ко мне. Каблука туфель были слишком высокими. Она приближалась, как кто-то идущий на пуантах.
Она села рядом со мной.
Рот казался нарисованными на коже, настолько четким был контур. Рисовая пудра, шершавая на ноздрях, приятно пахла. На губах было немного золота с краешка сигареты.
Непринужденным жестом, как у мужчины, она закинула нога на ногу. Я заметил, что белые чулки были черными на косточке лодыжки.
– Так что ты мне предложишь, друг мой?
В конце концов, раз в жизни, можно забыть свои несчастья и развлечься.
– Все, что вам угодно.
Гарсон, который, кажется, не находил странным поведение этой женщины, приблизился.
– Бенедектин, Эрнест.
– Хорошо, а вам, господин?
– Спасибо… ничего… я уже выпил кофе, – и я показал свою чашку.
– Давай…. Прими чего-нибудь со мной… дорогуша.
– Ладно… если угодно… бенедектин.
Когда моя соседка выпила ликер, она поднялась и, найдя свою шляпу на месте, которое занимала раньше, попросила меня ее подождать.
Ждал я до шести часов. Она не вернулась: она посмеялась надо мной.
Я подозвал гарсона и, расплачиваясь, объяснил, хотя он меня не спрашивал, что страшная головная боль не дает мне задержаться здесь подольше.
Потом я вышел. Только после того, как я покружил полчаса вокруг этого бара, мне удалось от него удалиться.
Наступила ночь. Воздух был тяжелый. Улицы пахнули щебенкой, как когда их ремонтируют. У меня было чувство, что я вышел из-за стола в то время, когда другие за него садятся.
Я шагал быстро – чтобы быть более одиноким и чтобы иметь возможность лучше думать.
Г-н Лаказ впечатлил меня не только по причине своего богатства, но и потому что он имел волю. События произошли не так, как я представлял их себе ночью. Это всегда так. Я это знаю, но хотя прилагаю усилия, чтобы не строить предположений, мое воображение каждый раз берет верх.
Некоторые замечания фабриканта меня обидели, но, в конце концов, он меня не знает. Может статься, что я тоже его обидел.
Богатые люди на нас не похожи. Они не должна придавать много значения мизерным фактам.
Было одиннадцать часов. Перспектива возвращения в свой квартал мне не улыбалась. Деньги были. Почему бы не сходить на Монмартр, чтобы выпить и хорошо поесть, и забыть на несколько часов свое одиночество, свою грусть и свою бедность?
В полдень я прибыл туда по внешним бульварам. Мне хотелось есть, и чтобы проголодаться еще больше, я нарочно замедлял шаг.
Худосочные деревья, без листьев, без коры, привязанные к столбу, растущие из дыры без решетки, повторялись каждые пятьдесят метров. Между парами деревьев была одна из этих каштаново-коричневых скамеек, на которых обязан сидеть прямо. То там, то здесь пустой барак «Вильгран», домик для нужды с довоенными афишами, опознаваемый сразу иностранец, который разворачивает план или сверяется с Бедекером.
Я останавливался перед каждым рестораном, чтобы, приклеившись к витрине, прочесть меню, напечатанное под копирку.
Наконец я проник в ресторан, замаскированный ящиками с кустами.
Из-за скатертей ножек столов не было видно. Было полно народу, зеркал, которые отражались одно в другом до тех пор, пока не становились слишком маленькими, шляп, косо повешенных на вешалки и кассирши на слишком высоком табурете.
Я сел. Бутылочка с оливковым маслом, меню, стоящее между двумя бокалами, граненый графинчик и корзиночка для хлеба были в пределах досягаемости руки.
Господин передо мной, при том, что имел почтенный вид, рисовал голых женщин ради удовольствия зачернить треугольник посредине. Дальше одна дама чистила зубы булавкой; я бы не мог такого сделать.
– Роза, счет, – крикнул клиент, голос которого показался мне странным, потому, несомненно, что я никогда его не слышал.
Приблизилась служанка в белом фартуке, с карандашиком в волосах и ножницами для винограда.
Я смотрел на нее. Ноги поднимались в юбку. Груди были слишком низкими. Горло белело над вырезом корсажа. Когда она отошла, унося грязные тарелки, тело мне показалось менее защищенным, затылок более интимным, потому что я видел ее со спины.
Наконец она занялась мной. Принесла мне последовательно литр вина, сардину без головы, ломоть жаркого с обрывком веревочки, пюре с узором, наведенным вилкой.
Рядом со мной пристроился новый клиент. Я принужден был есть с локтями, прижатыми к телу, чего я не люблю. Он заказал бутылку минеральной воды «Виши». Написал свое имя на этикетке, потому что все в один день не выпивает.
Попрошайка вошел в ресторан, но времени на обход у него не было, потому что служанка прогнала его своим полотенцем, жестикулируя, как во времена, когда она, фермерская девушка, отгоняла оводов.
Моя тарелка, вытертая катышком хлеба, имела блики жира.
Я крикнул, как, слышал, здесь делается:
– Роза, счет.
Служанка написала карандашиком цифры на обороте меню, потом, чтобы вернуть мне мелочь, прикусила зубами банкнот, который я ей дал.
Хотя я был немного пьян, вышел я с неловкостью голого человека.
Купив сигареты High Life, которые, несмотря на название, не стоили больше франка, я вошел в бар.
Легкий пар со свистом срывался с никелированного кипятильника для кофе. Гарсон, завернутый в белый фартук, стирал салфеткой отпечатки бокалов с круглого столика на ножке. Ложечки звенели в толстых чашках, как фальшивые монеты.
Поскольку мне нравится, чтобы меня видели в профиль, я устроился за стойкой так, чтобы смотреть в зеркало, тогда, как другое отражает меня сбоку.
Четыре женщины, которые курили, занимали один столик. Их корсажи имели расцветки цветных воздушных шаров. На одной была эта шубка, на которую дуешь, чтобы узнать, выдра ли это.
Именно она поднялась и, шубка распахнута, сигарета между двумя вытянутыми пальцами, двинулась ко мне. Каблука туфель были слишком высокими. Она приближалась, как кто-то идущий на пуантах.
Она села рядом со мной.
Рот казался нарисованными на коже, настолько четким был контур. Рисовая пудра, шершавая на ноздрях, приятно пахла. На губах было немного золота с краешка сигареты.
Непринужденным жестом, как у мужчины, она закинула нога на ногу. Я заметил, что белые чулки были черными на косточке лодыжки.
– Так что ты мне предложишь, друг мой?
В конце концов, раз в жизни, можно забыть свои несчастья и развлечься.
– Все, что вам угодно.
Гарсон, который, кажется, не находил странным поведение этой женщины, приблизился.
– Бенедектин, Эрнест.
– Хорошо, а вам, господин?
– Спасибо… ничего… я уже выпил кофе, – и я показал свою чашку.
– Давай…. Прими чего-нибудь со мной… дорогуша.
– Ладно… если угодно… бенедектин.
Когда моя соседка выпила ликер, она поднялась и, найдя свою шляпу на месте, которое занимала раньше, попросила меня ее подождать.
Ждал я до шести часов. Она не вернулась: она посмеялась надо мной.
Я подозвал гарсона и, расплачиваясь, объяснил, хотя он меня не спрашивал, что страшная головная боль не дает мне задержаться здесь подольше.
Потом я вышел. Только после того, как я покружил полчаса вокруг этого бара, мне удалось от него удалиться.
Наступила ночь. Воздух был тяжелый. Улицы пахнули щебенкой, как когда их ремонтируют. У меня было чувство, что я вышел из-за стола в то время, когда другие за него садятся.
IV
Я прочитал на булочной объявление следующего содержания:
По причине кончины продается черный костюм: брюки, пиджак, жилет. Спрашивать внутри.
На следующий день из страха, что объявление сорвут, я поднялся пораньше. Когда я вошел в булочную, хозяин, которого я увидел целиком, потому что одна витрина отражала его спину, спросил, чего я желаю – так, будто после меня никого не ждал.
– Я насчет костюма, господин.
– Хорошо.
Он подозвал свою жену, которая укладывала с краю булочки «фантазия». Несмотря на то, что она была очень толстой, талию ее огибал пояс. Она подошла, запачканная на коленях мукой, как шиной велосипеда.
– Господин насчет костюма, – объяснил булочник.
Хозяйка готовилась осведомить меня, когда вошел клиент. Она меня оставила, чтобы обслужить его. В это время супруг – будто поймав муху – вел к выдвинутому ящику монеты по мрамору. Банковские билеты в беспорядке заполняли часть этого ящика. Разворачивать их, считать их вечером, когда лавка закрыта, вызывает, должно быть, большую радость.
– Но как зовут особу, которая продает костюм? – спросил я.
– Это вдова Жюно.
Узнав, что особа вдова, я испытал живое удовольствие. Я предпочитаю иметь дела с женщинами.
– И живет она в доме 23.
– Благодарю вас.
Чтобы выйти, я сделал окружной маневр, потому что девушка, сидя на корточках, мыла одной рукой квадраты плиточного пола.
Балконы придавали буржуазную внешность дому, на котором был номер 23. Я пощупал мой бумажник. Всегда предпринимаю эту предосторожность перед тем, как что-нибудь купить, а иногда даже, когда не покупаю ничего.
У парадного был влажный коврик, ворсистый, чтобы вытирать ноги, а дальше, в тени, застекленная дверь, которая открывалась не с той стороны, с которой можно было ожидать.
– Консьержка!
Голос с лестницы мне крикнул:
– Здесь!
– Госпожа Жюно? – спросил я вежливо.
Консьержка мне не ответила. Важность, которую она имела в это мгновение, исчезнет, как только я узнаю тоже, на каком этаже проживает вдова.
– Госпожа Жюно, – повторил я.
– По поводу?
– Костюма.
– Второй этаж, дверь слева.
Стены лестницы были под мрамор. Старое дерево ступеней навощено.
На первом этаже я прочитал: «Антресоль», на втором – «Первый».
Поскольку я отсчитал два этажа, я остановился. На левой двери матерчатая лента свисала до замочной скважины. Я дернул ее потихоньку, потому что показалась мне непрочной. Звякнул колокольчик, не прямо за дверью, а дальше, в квартире. Потом открылась дверь – кухни, возможно. Появился господин без шляпы и без галстука. У меня возникло впечатление, что я его удивил. Глядя на него, я спросил себя, что он мог делать перед тем, как я позвонил.
– Насчет костюма, – сказал я наконец.
– Какого костюма?
– Я видел в булочной…
– Это выше, господин. Консьержка должна была вам сказать.
Указательным пальцем он показал мне на потолок.
– Консьержка мне сказала, на втором.
– Здесь вы на первом… читайте.
Я извинился и поднялся выше этажом. На этот раз я не ошибся. Визитная карточка госпожи Жюно была прикноплена к двери. Чернильной линией зачеркнут адрес.
Я позвонил. Маленькая женщина, уродливая и хорошо причесанная, мне открыла. Обручальное кольцо смещалось на худой фаланге одного из ее пальцев. Любопытно, как обручальные кольца уродливых женщин бросаются в глаза.
– Насчет костюма, госпожа.
– Ах!.. входите… господин… входите.
Такое приглашение вызвало удовольствие. Люди, которые мне доверяют, столь редки.
Я продолжительно вытирал свои ноги, как делаю каждый раз, когда вхожу к кому-нибудь впервые. Снял шляпу и последовал за дамой.
Она привела меня в столовую. Я остался посредине, на расстоянии от всего, что можно было бы похитить.
– Садитесь, господин.
– Спасибо… спасибо.
– Насчет костюма, значит.
– Да… госпожа.
– Ах! господин, если бы знали, чего мне стоит расставаться с вещами моего бедного супруга. Он умер во цвете лет, господин. Если бы он знал, что мне придется продавать его одежду, чтобы выжить…
Я люблю, когда со мною откровенничают, как люблю, когда мне говорят плохое о людях. Это придает жизнь разговору.
– Что может быть более тяжелым, чем продавать предметы, с которыми столько прожил и которые вам знакомы, как родинки на вашем теле!
– Это верно… Старыми вещами дорожишь, – сказал я поднимая руку.
– Особенно такими, что вызывают столько воспоминаний. Ах! была бы возможность, я бы его сохранила, этот костюм. Так он шел моему мужу. Мой бедный муж был как раз вашего размера. Возможно, немножко более крепкий. Это правда, что был он настоящий мужчина. Он был шефом бюро. Вы должны были прочесть это на его визитной карточке, на двери.
– Я не обратил внимания.
– Адрес зачеркнут, потому что мы напечатали карточки до того, как поселились здесь. Да, костюм вызывает у меня воспоминания. Мы, мой муж и я, покупали его вместе в Реамюре. Я сохранила фактуру. Я вам ее отдам. Это было весной после полудня. Люди высматривали почки на деревьях. Солнце освещало все небо. Месяц спустя мой муж умер. Он надевал этот костюм два раза, два воскресенья.
– Только?
– Да, господин. Костюм, который стоил сто шестьдесят франков в 1916. В то время деньги имели большую ценность, чем сегодня. Этот полный костюм. Брюки, пиджак, жилет. Подождите, я сейчас его найду.
Через несколько мгновений госпожа Жюно появилась с костюмом, завернутым в полотно.
Она разложила его на столе, вынула булавки и, взяв пиджак, показала его спереди и сзади на вытянутых руках.
Я пощупал ткань.
– Взгляните на подкладку, господин.
Костюм, действительно, был новый. Пятен подмышками не было. Петлицы и карманы не были растянуты.
– Сердце кровью обливается, господин, когда расстаешься с такими реликвиями. Надеюсь, что муж, который на небе, меня не видит. Но, что вы хотите, я не богата. Надо жить. Мой муж меня простит. Вот мы, взгляните.
Она мне показала фотографию величиной с метр, на которой была пара новобрачных.
– Видите, господин, это увеличение с увеличения. Чем больше мой муж, тем больше он мне кажется живым.
Я долго смотрел на пару. Я не узнавал госпожу Жюно.
– Да, господин, это мы, в 1915. Назавтра мы уезжаем в деревню.
Она смерила меня глазами с ног до головы.
– Он был вашего размера, но немножко более крепкий.
Я подумал, что если он был более толстым, костюм мне не подойдет. Из деликатности я не стал говорить о своем опасении.
– В 1914 мы уже были помолвлены. О! господин, эти вечера на набережных Сены. В Париже было слишком жарко. И все, из-за войны, нас беспокоили.
– Но ваш муж не был солдатом.
– О, господин, но подумайте сами. Он не был сильным. И именно он, который мог бы жить, потому что не был солдатом, был унесен болезнью.
– Такова жизнь, – пробормотал я.
– Да, таков этот мир.
– Но от чего он умер? – спросил я, внезапно испугавшись, что это могла быть заразная болезнь.
– От кровоизлияния.
Воспользовавшись тем, что вдова предалась воспоминаниям, я осведомился о цене костюма.
– Недорого, господин, семьдесят пять франков. Взгляните на этот покрой.
Она описала рукой полукруг, который представлял, без сомнения, воображаемый размер.
– Потрогайте ткань. Это довоенный английский драп. Можете себе представить. В самых больших магазинах такой ткани вы больше не найдете.
Перед комнатой консьержки я прошел быстро, смущенный, потому что она знала, что в пакете у меня подмышкой костюм.
Голос меня окликнул.
Я обернулся. Консьержка, которая меня подстерегала, стояла у лестницы.
– Господин с первого этажа пожаловался. Я же вам сказала, что госпожа Жюно живет на втором. Нужно слушать. А то потом мне отвечай перед жильцами.
Чтобы не нарваться на историю, я удалился, не впадая в ярость.
Из-за костюма я не пошел обедать к Люси: она бы надо мною посмеялась.
Поел в одном из этих маленьких ресторанчиков, где меню написано мелом на грифельной доске, потом, чтобы провести время, прогулялся по улицам.
Пиджак немного жал подмышками. Рукава, слишком длинные, щекотали мне руки. Брюки слишком облегали ляжки. Но черное мне шло.
Расстегнув пальто, я, не подавая виду, наблюдал себя во всех витринах. Я отметил, что намного лучше выгляжу в витринах, чем в настоящих зеркалах.
Когда я почувствовал, что пищеварение завершилось, я вошел в банное заведение. Я знал, что здесь есть отделение для мужчин и другое отделение для женщин. Так бы я не вошел.
Кассирша дала мне номерок. Несмотря на то, что был я здесь один.
Гарсон не замедлил меня позвать.
Я вошел в кабинку. Дверь на ключ не закрывалась. Эта особенность угнетала меня во время всей процедуры, особенно когда я слышал шаги.
Поскольку ноги были у меня холодными, горячая вода показалась мне очень приятной.
Проявляя осторожность по отношению к глазам, я намылился маленьким мылом, которое не тонуло. Я развлекал себя, держась на поверхности.
Когда вода остыла, я поднялся рывком и вытерся – сперва лицо – полотенцем, которое намокло так же быстро, как носовой платок.
Выйдя из банного заведения, я почувствовал себя настолько хорошо, что пообещал себе возвращаться сюда всякий раз, когда будут деньги.
По причине кончины продается черный костюм: брюки, пиджак, жилет. Спрашивать внутри.
На следующий день из страха, что объявление сорвут, я поднялся пораньше. Когда я вошел в булочную, хозяин, которого я увидел целиком, потому что одна витрина отражала его спину, спросил, чего я желаю – так, будто после меня никого не ждал.
– Я насчет костюма, господин.
– Хорошо.
Он подозвал свою жену, которая укладывала с краю булочки «фантазия». Несмотря на то, что она была очень толстой, талию ее огибал пояс. Она подошла, запачканная на коленях мукой, как шиной велосипеда.
– Господин насчет костюма, – объяснил булочник.
Хозяйка готовилась осведомить меня, когда вошел клиент. Она меня оставила, чтобы обслужить его. В это время супруг – будто поймав муху – вел к выдвинутому ящику монеты по мрамору. Банковские билеты в беспорядке заполняли часть этого ящика. Разворачивать их, считать их вечером, когда лавка закрыта, вызывает, должно быть, большую радость.
– Но как зовут особу, которая продает костюм? – спросил я.
– Это вдова Жюно.
Узнав, что особа вдова, я испытал живое удовольствие. Я предпочитаю иметь дела с женщинами.
– И живет она в доме 23.
– Благодарю вас.
Чтобы выйти, я сделал окружной маневр, потому что девушка, сидя на корточках, мыла одной рукой квадраты плиточного пола.
Балконы придавали буржуазную внешность дому, на котором был номер 23. Я пощупал мой бумажник. Всегда предпринимаю эту предосторожность перед тем, как что-нибудь купить, а иногда даже, когда не покупаю ничего.
У парадного был влажный коврик, ворсистый, чтобы вытирать ноги, а дальше, в тени, застекленная дверь, которая открывалась не с той стороны, с которой можно было ожидать.
– Консьержка!
Голос с лестницы мне крикнул:
– Здесь!
– Госпожа Жюно? – спросил я вежливо.
Консьержка мне не ответила. Важность, которую она имела в это мгновение, исчезнет, как только я узнаю тоже, на каком этаже проживает вдова.
– Госпожа Жюно, – повторил я.
– По поводу?
– Костюма.
– Второй этаж, дверь слева.
Стены лестницы были под мрамор. Старое дерево ступеней навощено.
На первом этаже я прочитал: «Антресоль», на втором – «Первый».
Поскольку я отсчитал два этажа, я остановился. На левой двери матерчатая лента свисала до замочной скважины. Я дернул ее потихоньку, потому что показалась мне непрочной. Звякнул колокольчик, не прямо за дверью, а дальше, в квартире. Потом открылась дверь – кухни, возможно. Появился господин без шляпы и без галстука. У меня возникло впечатление, что я его удивил. Глядя на него, я спросил себя, что он мог делать перед тем, как я позвонил.
– Насчет костюма, – сказал я наконец.
– Какого костюма?
– Я видел в булочной…
– Это выше, господин. Консьержка должна была вам сказать.
Указательным пальцем он показал мне на потолок.
– Консьержка мне сказала, на втором.
– Здесь вы на первом… читайте.
Я извинился и поднялся выше этажом. На этот раз я не ошибся. Визитная карточка госпожи Жюно была прикноплена к двери. Чернильной линией зачеркнут адрес.
Я позвонил. Маленькая женщина, уродливая и хорошо причесанная, мне открыла. Обручальное кольцо смещалось на худой фаланге одного из ее пальцев. Любопытно, как обручальные кольца уродливых женщин бросаются в глаза.
– Насчет костюма, госпожа.
– Ах!.. входите… господин… входите.
Такое приглашение вызвало удовольствие. Люди, которые мне доверяют, столь редки.
Я продолжительно вытирал свои ноги, как делаю каждый раз, когда вхожу к кому-нибудь впервые. Снял шляпу и последовал за дамой.
Она привела меня в столовую. Я остался посредине, на расстоянии от всего, что можно было бы похитить.
– Садитесь, господин.
– Спасибо… спасибо.
– Насчет костюма, значит.
– Да… госпожа.
– Ах! господин, если бы знали, чего мне стоит расставаться с вещами моего бедного супруга. Он умер во цвете лет, господин. Если бы он знал, что мне придется продавать его одежду, чтобы выжить…
Я люблю, когда со мною откровенничают, как люблю, когда мне говорят плохое о людях. Это придает жизнь разговору.
– Что может быть более тяжелым, чем продавать предметы, с которыми столько прожил и которые вам знакомы, как родинки на вашем теле!
– Это верно… Старыми вещами дорожишь, – сказал я поднимая руку.
– Особенно такими, что вызывают столько воспоминаний. Ах! была бы возможность, я бы его сохранила, этот костюм. Так он шел моему мужу. Мой бедный муж был как раз вашего размера. Возможно, немножко более крепкий. Это правда, что был он настоящий мужчина. Он был шефом бюро. Вы должны были прочесть это на его визитной карточке, на двери.
– Я не обратил внимания.
– Адрес зачеркнут, потому что мы напечатали карточки до того, как поселились здесь. Да, костюм вызывает у меня воспоминания. Мы, мой муж и я, покупали его вместе в Реамюре. Я сохранила фактуру. Я вам ее отдам. Это было весной после полудня. Люди высматривали почки на деревьях. Солнце освещало все небо. Месяц спустя мой муж умер. Он надевал этот костюм два раза, два воскресенья.
– Только?
– Да, господин. Костюм, который стоил сто шестьдесят франков в 1916. В то время деньги имели большую ценность, чем сегодня. Этот полный костюм. Брюки, пиджак, жилет. Подождите, я сейчас его найду.
Через несколько мгновений госпожа Жюно появилась с костюмом, завернутым в полотно.
Она разложила его на столе, вынула булавки и, взяв пиджак, показала его спереди и сзади на вытянутых руках.
Я пощупал ткань.
– Взгляните на подкладку, господин.
Костюм, действительно, был новый. Пятен подмышками не было. Петлицы и карманы не были растянуты.
– Сердце кровью обливается, господин, когда расстаешься с такими реликвиями. Надеюсь, что муж, который на небе, меня не видит. Но, что вы хотите, я не богата. Надо жить. Мой муж меня простит. Вот мы, взгляните.
Она мне показала фотографию величиной с метр, на которой была пара новобрачных.
– Видите, господин, это увеличение с увеличения. Чем больше мой муж, тем больше он мне кажется живым.
Я долго смотрел на пару. Я не узнавал госпожу Жюно.
– Да, господин, это мы, в 1915. Назавтра мы уезжаем в деревню.
Она смерила меня глазами с ног до головы.
– Он был вашего размера, но немножко более крепкий.
Я подумал, что если он был более толстым, костюм мне не подойдет. Из деликатности я не стал говорить о своем опасении.
– В 1914 мы уже были помолвлены. О! господин, эти вечера на набережных Сены. В Париже было слишком жарко. И все, из-за войны, нас беспокоили.
– Но ваш муж не был солдатом.
– О, господин, но подумайте сами. Он не был сильным. И именно он, который мог бы жить, потому что не был солдатом, был унесен болезнью.
– Такова жизнь, – пробормотал я.
– Да, таков этот мир.
– Но от чего он умер? – спросил я, внезапно испугавшись, что это могла быть заразная болезнь.
– От кровоизлияния.
Воспользовавшись тем, что вдова предалась воспоминаниям, я осведомился о цене костюма.
– Недорого, господин, семьдесят пять франков. Взгляните на этот покрой.
Она описала рукой полукруг, который представлял, без сомнения, воображаемый размер.
– Потрогайте ткань. Это довоенный английский драп. Можете себе представить. В самых больших магазинах такой ткани вы больше не найдете.
Перед комнатой консьержки я прошел быстро, смущенный, потому что она знала, что в пакете у меня подмышкой костюм.
Голос меня окликнул.
Я обернулся. Консьержка, которая меня подстерегала, стояла у лестницы.
– Господин с первого этажа пожаловался. Я же вам сказала, что госпожа Жюно живет на втором. Нужно слушать. А то потом мне отвечай перед жильцами.
Чтобы не нарваться на историю, я удалился, не впадая в ярость.
Из-за костюма я не пошел обедать к Люси: она бы надо мною посмеялась.
Поел в одном из этих маленьких ресторанчиков, где меню написано мелом на грифельной доске, потом, чтобы провести время, прогулялся по улицам.
Пиджак немного жал подмышками. Рукава, слишком длинные, щекотали мне руки. Брюки слишком облегали ляжки. Но черное мне шло.
Расстегнув пальто, я, не подавая виду, наблюдал себя во всех витринах. Я отметил, что намного лучше выгляжу в витринах, чем в настоящих зеркалах.
Когда я почувствовал, что пищеварение завершилось, я вошел в банное заведение. Я знал, что здесь есть отделение для мужчин и другое отделение для женщин. Так бы я не вошел.
Кассирша дала мне номерок. Несмотря на то, что был я здесь один.
Гарсон не замедлил меня позвать.
Я вошел в кабинку. Дверь на ключ не закрывалась. Эта особенность угнетала меня во время всей процедуры, особенно когда я слышал шаги.
Поскольку ноги были у меня холодными, горячая вода показалась мне очень приятной.
Проявляя осторожность по отношению к глазам, я намылился маленьким мылом, которое не тонуло. Я развлекал себя, держась на поверхности.
Когда вода остыла, я поднялся рывком и вытерся – сперва лицо – полотенцем, которое намокло так же быстро, как носовой платок.
Выйдя из банного заведения, я почувствовал себя настолько хорошо, что пообещал себе возвращаться сюда всякий раз, когда будут деньги.
V
Ровно в десять часов я прибыл к г-ну Лаказу.
Я был одет в свой прекрасный костюм и, первый раз в этом сезоне, вышел без пальто.
В кабинет я проследовал с большей уверенностью, чем в прошлый раз.
Фабрикант говорил со своей дочерью. Увидев меня, он принял удивленный вид.
– Садись, – сказал он, – через минуту я буду твоим.
Он забыл, что позавчера говорил мне вы. Потом, обращаясь к горничной:
– Я двадцать раз вам повторял, что не следует впускать людей, меня не известив.
– Значит, сегодня ты придти не сможешь? – спросила девушка, когда я сел.
– Нет, дитя мое.
– А завтра?
– Но ты занята!
– Да, после четырех часов. Я выхожу из Консерватории в четыре.
– Я не смогу. В субботу, если хочешь.
– Хорошо.
Поцеловав своего отца, девушка вышла. Как в прошлый раз, она, закрывая дверь, взглянула на меня. Этот взгляд, несмотря на даль, меня смутил.
– Так что, милейший, ты купил костюм?
– Да, господин.
– Очень хорошо. Встань-ка.
Я починился, немного смущенный тем, что был без пальто.
– Повернись.
Я исполнил, приподняв свое слишком низкое плечо.
– Но он тебе очень идет. Можно сказать, что сшит был под размер. Сколько ты за него заплатил?
– Сто франков.
– Это не дорого. Теперь я могу послать тебя на мой завод. Ты представителен. Могу рекомендовать тебя начальнику отдела кадров.
Г-н Лаказ развинтил вечное перо с резервуаром, встряхнул его и написал несколько строк на визитной карточке.
Чтобы он не заподозрил, что я читаю поверх плеча, я предусмотрительно отдалился.
– Держи, – вскрикнул фабрикант, изучая карточку в профиль, чтобы убедиться, что чернила высохли.
Я уложил эту карточку в бумажник, не читая, и сел, ожидая, что г-н Лаказ займется мной, задавая вопросы.
Сегодня, когда я менее взволнован, я чувствовал себя способным отвечать разумно и, уходя, показаться интересным.
– Тогда до свиданья, милейший, Ба… Ба… Батон. Все на сегодня. Завтра к семи утра приходи на мой завод, это все дома от 97 до 125, улица Победы в Бийанкуре. Спросишь г-на Карпо. Он даст тебе работу. Получишь день отпуска, придешь ко мне. Давай, милейший, до свиданья.
Разочарованный краткостью визита, я поднялся.
– До свиданья, господин. Спасибо большое.
– Да, до свиданья, как-нибудь увидимся.
Я вышел, пятясь, кланяясь, шляпа прижата к груди.
Я был одет в свой прекрасный костюм и, первый раз в этом сезоне, вышел без пальто.
В кабинет я проследовал с большей уверенностью, чем в прошлый раз.
Фабрикант говорил со своей дочерью. Увидев меня, он принял удивленный вид.
– Садись, – сказал он, – через минуту я буду твоим.
Он забыл, что позавчера говорил мне вы. Потом, обращаясь к горничной:
– Я двадцать раз вам повторял, что не следует впускать людей, меня не известив.
– Значит, сегодня ты придти не сможешь? – спросила девушка, когда я сел.
– Нет, дитя мое.
– А завтра?
– Но ты занята!
– Да, после четырех часов. Я выхожу из Консерватории в четыре.
– Я не смогу. В субботу, если хочешь.
– Хорошо.
Поцеловав своего отца, девушка вышла. Как в прошлый раз, она, закрывая дверь, взглянула на меня. Этот взгляд, несмотря на даль, меня смутил.
– Так что, милейший, ты купил костюм?
– Да, господин.
– Очень хорошо. Встань-ка.
Я починился, немного смущенный тем, что был без пальто.
– Повернись.
Я исполнил, приподняв свое слишком низкое плечо.
– Но он тебе очень идет. Можно сказать, что сшит был под размер. Сколько ты за него заплатил?
– Сто франков.
– Это не дорого. Теперь я могу послать тебя на мой завод. Ты представителен. Могу рекомендовать тебя начальнику отдела кадров.
Г-н Лаказ развинтил вечное перо с резервуаром, встряхнул его и написал несколько строк на визитной карточке.
Чтобы он не заподозрил, что я читаю поверх плеча, я предусмотрительно отдалился.
– Держи, – вскрикнул фабрикант, изучая карточку в профиль, чтобы убедиться, что чернила высохли.
Я уложил эту карточку в бумажник, не читая, и сел, ожидая, что г-н Лаказ займется мной, задавая вопросы.
Сегодня, когда я менее взволнован, я чувствовал себя способным отвечать разумно и, уходя, показаться интересным.
– Тогда до свиданья, милейший, Ба… Ба… Батон. Все на сегодня. Завтра к семи утра приходи на мой завод, это все дома от 97 до 125, улица Победы в Бийанкуре. Спросишь г-на Карпо. Он даст тебе работу. Получишь день отпуска, придешь ко мне. Давай, милейший, до свиданья.
Разочарованный краткостью визита, я поднялся.
– До свиданья, господин. Спасибо большое.
– Да, до свиданья, как-нибудь увидимся.
Я вышел, пятясь, кланяясь, шляпа прижата к груди.
VI
На рассвете я пришел на самую близкую от меня остановку трамвая.
Ветер дул с такой силой, что дверь моего дома хлопала сама по себе, пока я не сумел ее закрыть. Капли, размером больше, чем другие, срывались с карнизов мне на руки. Дождь стекал по тротуарам к мостовой. Каждый раз, когда я переходил улицу, ручей слишком большой, чтобы перешагнуть, захлестывал мне ногу. Вода, которая гудела в вертикальных стоках, прикрепленных к домам, вытекала на землю так, будто перевернули полное ведро. Рукава пиджака не замедлили намочить мне запястья. Руки казались не вытертыми, после умывания.
Пришел пустой трамвай. Ночью он был вымыт. Лампочки, которые его освещали, имели грусть света, который забыли выключить на сон грядущий.
Я уселся в угол. Печки еще были холодными. От воздуха, проникавшего под сиденье, замерзали руки. Кондукторша, неподвижная в центре трамвая, зевала.
– Ла Мотт-Пике, – крикнула она.
Трамвай мог быть пустым, и все равно она кричала.
Мы отправились. Двери открывались сами собой на поворотах. Иногда свет на мгновенье гас. За мокрыми стеклами улицы топорщились, как в зной.
– Гренель.
Вошли рабочие. Приглушенный звук колокольчика достиг уха вагоновожатого. Я думал о своей незастеленной постели, еще теплой в ногах, о своем закрытом окне и об этой заре, которая пробивалась некогда у меня, спящего, между ресниц.
В этот мгновение, освещенный своей открытой дверью, г-н Лекуан должен умываться.
– Мост Мирабо.
Два человека уселись передо мной.
Я впал в ярость, потому что было полно свободных мест. Говорили они так, как будто полдень.
– Авеню Версаль.
Рабочий поднялся с газетой, которая не была сложенной, и новости в ней мне показались слишком свежими.
Занимался день. Вдруг свет погас в трамвае. Все изменило цвет. В серые амбразуры окон виден был дождь.
– Шардон-Лагаш.
Я почувствовал печаль и одиночество. Все эти люди знали, куда ехали. Тогда как я уезжал к приключению.
– Пуан-дю-Жур.
Я вышел. Струйка воды, упав с крыши трамвая, стекла мне по спине. Ноги, сотрясенные трамваем, подкашивались. Лицо, слишком долго неподвижное, застыло. Левая нога замерзла.
Трамвай удалился, увозя лица, которые были мне знакомы, и мое пустое место.
В будке двое таможенников, не спавших всю ночь, готовились к уходу.
Чтобы добраться до Бийанкура, нужно было выйти из Парижа.
Я шел длинным проспектом, без тротуара, мимо низких домов.
Дождь не переставал. Грязь, которая налипала на туфли, хлюпала при каждом шагу. Дерево за стеной шевелилось, как чаща, в которой кто-то был. Ветер выворачивал листья наизнанку. Дождь вздувал на лужах пузыри.
Стена окружала завод г-на Лаказа. Подняв голову, можно было видеть трубы, которые были разной величины и дымили.
– Г-н Карпо, – спросил я у привратника.
– Г-н Анри, хотите вы сказать.
– Да.
Привратник старательно закрыл дверь своей будки – в чем я не видел никакой необходимости – и, перед тем, как отойти, поставив себя в роль постороннего, попытался ее открыть.
– Следуйте за мной, – сказал он, не глядя на меня.
Он давал понять, что к г-ну Карпо ведет меня не из любезности, но потому что таково его ремесло.
Он остановился перед зданием, которое сотрясали машины.
Не проявляя обо мне заботы, он поговорил с рабочим. Потом, внезапно, будто оказался здесь не из-за меня, он сказал:
– Это к г-ну Анри.
Меня ввели в зал белого дерева. Стены здесь были покрыты рекламными афишами отбойных молотков.
Вскоре появился г-н Карпо.
В противоречии с тем, что я себе воображал, это был молодой человек с усами, обесцвеченными, как у женщин, когда у них есть усы. Он был в очках, цвета настойки йода.
Я протянул визитную карточку г-на Лаказа, на которой были написаны такие слова:
Мой дорогой Карпо,
Посылаю тебе славного парня, дай ему работу.
– Ах, вы от г-на Лаказа.
– Да, господин.
– Хорошо, подождите.
Он исчез и через несколько минут вернулся.
– Все решено, – сказал он, – вы работаете с понедельника.
– О, я вас благодарю, господин.
– Понедельник, в семь часов.
– Спасибо, спасибо, но, знаете, я не могу работать левой рукой. Я был ранен.
– Ничего, вам не понадобиться левая рука, чтобы работать в канцелярии.
– Я знаю, но я хотел вам это сказать.
– Да, я понимаю. Значит, до понедельника.
Ветер дул с такой силой, что дверь моего дома хлопала сама по себе, пока я не сумел ее закрыть. Капли, размером больше, чем другие, срывались с карнизов мне на руки. Дождь стекал по тротуарам к мостовой. Каждый раз, когда я переходил улицу, ручей слишком большой, чтобы перешагнуть, захлестывал мне ногу. Вода, которая гудела в вертикальных стоках, прикрепленных к домам, вытекала на землю так, будто перевернули полное ведро. Рукава пиджака не замедлили намочить мне запястья. Руки казались не вытертыми, после умывания.
Пришел пустой трамвай. Ночью он был вымыт. Лампочки, которые его освещали, имели грусть света, который забыли выключить на сон грядущий.
Я уселся в угол. Печки еще были холодными. От воздуха, проникавшего под сиденье, замерзали руки. Кондукторша, неподвижная в центре трамвая, зевала.
– Ла Мотт-Пике, – крикнула она.
Трамвай мог быть пустым, и все равно она кричала.
Мы отправились. Двери открывались сами собой на поворотах. Иногда свет на мгновенье гас. За мокрыми стеклами улицы топорщились, как в зной.
– Гренель.
Вошли рабочие. Приглушенный звук колокольчика достиг уха вагоновожатого. Я думал о своей незастеленной постели, еще теплой в ногах, о своем закрытом окне и об этой заре, которая пробивалась некогда у меня, спящего, между ресниц.
В этот мгновение, освещенный своей открытой дверью, г-н Лекуан должен умываться.
– Мост Мирабо.
Два человека уселись передо мной.
Я впал в ярость, потому что было полно свободных мест. Говорили они так, как будто полдень.
– Авеню Версаль.
Рабочий поднялся с газетой, которая не была сложенной, и новости в ней мне показались слишком свежими.
Занимался день. Вдруг свет погас в трамвае. Все изменило цвет. В серые амбразуры окон виден был дождь.
– Шардон-Лагаш.
Я почувствовал печаль и одиночество. Все эти люди знали, куда ехали. Тогда как я уезжал к приключению.
– Пуан-дю-Жур.
Я вышел. Струйка воды, упав с крыши трамвая, стекла мне по спине. Ноги, сотрясенные трамваем, подкашивались. Лицо, слишком долго неподвижное, застыло. Левая нога замерзла.
Трамвай удалился, увозя лица, которые были мне знакомы, и мое пустое место.
В будке двое таможенников, не спавших всю ночь, готовились к уходу.
Чтобы добраться до Бийанкура, нужно было выйти из Парижа.
Я шел длинным проспектом, без тротуара, мимо низких домов.
Дождь не переставал. Грязь, которая налипала на туфли, хлюпала при каждом шагу. Дерево за стеной шевелилось, как чаща, в которой кто-то был. Ветер выворачивал листья наизнанку. Дождь вздувал на лужах пузыри.
Стена окружала завод г-на Лаказа. Подняв голову, можно было видеть трубы, которые были разной величины и дымили.
– Г-н Карпо, – спросил я у привратника.
– Г-н Анри, хотите вы сказать.
– Да.
Привратник старательно закрыл дверь своей будки – в чем я не видел никакой необходимости – и, перед тем, как отойти, поставив себя в роль постороннего, попытался ее открыть.
– Следуйте за мной, – сказал он, не глядя на меня.
Он давал понять, что к г-ну Карпо ведет меня не из любезности, но потому что таково его ремесло.
Он остановился перед зданием, которое сотрясали машины.
Не проявляя обо мне заботы, он поговорил с рабочим. Потом, внезапно, будто оказался здесь не из-за меня, он сказал:
– Это к г-ну Анри.
Меня ввели в зал белого дерева. Стены здесь были покрыты рекламными афишами отбойных молотков.
Вскоре появился г-н Карпо.
В противоречии с тем, что я себе воображал, это был молодой человек с усами, обесцвеченными, как у женщин, когда у них есть усы. Он был в очках, цвета настойки йода.
Я протянул визитную карточку г-на Лаказа, на которой были написаны такие слова:
Мой дорогой Карпо,
Посылаю тебе славного парня, дай ему работу.
– Ах, вы от г-на Лаказа.
– Да, господин.
– Хорошо, подождите.
Он исчез и через несколько минут вернулся.
– Все решено, – сказал он, – вы работаете с понедельника.
– О, я вас благодарю, господин.
– Понедельник, в семь часов.
– Спасибо, спасибо, но, знаете, я не могу работать левой рукой. Я был ранен.
– Ничего, вам не понадобиться левая рука, чтобы работать в канцелярии.
– Я знаю, но я хотел вам это сказать.
– Да, я понимаю. Значит, до понедельника.
VII
Дни длинные, когда нечего делать и, особенно, когда осталось только несколько франков.
Поскольку я привык к своему костюму, которому дождь деформировал лацканы, а грязь запятнала брюки, позади икр, я мог отправиться обедать к Люси.
В полку, когда не являешься к супу, вам оставляют вашу порцию. У Люси тоже.
Так что пообедал я очень хорошо.
Когда я вышел из ресторана, дождь перестал.
Я направлялся к Дворцу правосудия, когда меня потрясла мысль, которая, уж сам не знаю, как, пришла мне в голову. Дыхание мне пресекло. Сердце забилось сильными ударами в бездыханной моей груди. Я пришел в себя только, когда промокли ноги, по краям подошв.
Мне пришла идея дождаться дочери г-на Лаказа на выходе из Консерватории.
В течение нескольких минут я вяло сопротивлялся этой блажи. Но бесполезно. Перспектива поговорить с богатой юной девушкой была слишком притягательной. Это, в дождливый день, казалось, долгожданное свидание. Никакое физическое вожделение меня не толкало к этой юной девушке. К тому же, когда я люблю кого-то, я никогда не думаю об обладании. Я считаю, что чем оно позже, тем приятней.
Я бродил по улицам с душой радостной и живущей сама по себе, без глаз. Сложенные зонтики прохожих еще сияли. Вдоль стен тротуары белели.
Флаг висел над дверью Консерватории.
Было только без четверти четыре.
В терпеливом ожидании я сделал сотни шагов, думая обо всем счастливом, что произойдет, если мадемуазель Лаказ меня полюбит. Не нужно думать, что волновало меня ее богатство. Если она предложит мне деньги, я чувствовал, что откажусь с негодованием. Когда она придет в мою жалкую комнату, я буду сохранять достоинство.
Поскольку я привык к своему костюму, которому дождь деформировал лацканы, а грязь запятнала брюки, позади икр, я мог отправиться обедать к Люси.
В полку, когда не являешься к супу, вам оставляют вашу порцию. У Люси тоже.
Так что пообедал я очень хорошо.
Когда я вышел из ресторана, дождь перестал.
Я направлялся к Дворцу правосудия, когда меня потрясла мысль, которая, уж сам не знаю, как, пришла мне в голову. Дыхание мне пресекло. Сердце забилось сильными ударами в бездыханной моей груди. Я пришел в себя только, когда промокли ноги, по краям подошв.
Мне пришла идея дождаться дочери г-на Лаказа на выходе из Консерватории.
В течение нескольких минут я вяло сопротивлялся этой блажи. Но бесполезно. Перспектива поговорить с богатой юной девушкой была слишком притягательной. Это, в дождливый день, казалось, долгожданное свидание. Никакое физическое вожделение меня не толкало к этой юной девушке. К тому же, когда я люблю кого-то, я никогда не думаю об обладании. Я считаю, что чем оно позже, тем приятней.
Я бродил по улицам с душой радостной и живущей сама по себе, без глаз. Сложенные зонтики прохожих еще сияли. Вдоль стен тротуары белели.
Флаг висел над дверью Консерватории.
Было только без четверти четыре.
В терпеливом ожидании я сделал сотни шагов, думая обо всем счастливом, что произойдет, если мадемуазель Лаказ меня полюбит. Не нужно думать, что волновало меня ее богатство. Если она предложит мне деньги, я чувствовал, что откажусь с негодованием. Когда она придет в мою жалкую комнату, я буду сохранять достоинство.