Бова Бен. Орион и завоеватель (Орион - 4)

   Александр отвечал улыбкой, принимая похвалу как должное: если он и понял, что я спас ему жизнь, то промолчал. Охваченный внезапной усталостью, пытаясь отдышаться, я стоял на скользкой от крови траве. Поле боя было завалено трупами, повсюду стонали раненые. Битва закончилась. И кое-кто уже ходил по полю, милосердно избавляя раненых от мучений кинжалом. Другие же избавляли мертвых - от оружия и панцирей.
   Не обращая внимания на людей, я побрел между мертвыми, разыскивая Грома. Замысел Филиппа удался почти идеально: полководцы врага понимали, что конница не пойдет против копий. Поэтому Филипп заставил афинских горожан увлечься и таким образом сломать строй. И конница наша сокрушила пехоту. Однако битва стоила мне превосходного коня.
   Гром был уже мертв, когда я обнаружил его; копье все еще торчало в его боку. Я решил, что животное не слишком мучилось, а потом подумал, что некрасиво больше скорбеть о коне, чем о погибших людях.
   И я начал смеяться: над самим собой, над людьми, из-за пустяков убивавшими друг друга, над так называемыми богами, которых почитают все смертные. Что бы они сказали, узнав, что их боги - простые эгоисты, люди, подобные им же самим, всего лишь прошедшие в эволюции более долгий путь... Что тогда стали бы делать? Сумели бы они изменить свою жизнь, отвергнув ложных богов?
   Я шел и шел неторопливо и устало, поднимаясь по крутому склону подножия Акрополя Херонеи. Солнце садилось за далекими горами, со ступеней храма видно было все поле битвы. Длинные тени, брошенные заходившим солнцем, ложились на тысячи трупов, которые, как поломанные куклы, устилали землю.
   - Довольны ли вы? - бормотал я. - Неужели человеческие жертвоприношения по-прежнему радуют вас?
   Повернувшись к храму, я поднялся по ступеням и вошел в сумрачное помещение. Статуи богов возвышались надо мной: Зевс, Арес, Аполлон, Посейдон.
   - Вы сделали меня частью этого мира, - гневно бросил я, обратив к ним лицо. - Вы создали меня, чтобы убивать таких же, как я, людей. Я ненавижу вас! Я ненавижу вас всех! За то, что вы сотворили меня убийцей. За то, что вы так долго пользовались мной как марионеткой... игрушкой, инструментом. А теперь я хочу выбраться отсюда... оставить колесо жизни, найти место вечного забвения.
   И я пожалел, что не успел спросить у Кету, где отыскать подлинную и окончательную смерть.
   Статуи оставались безмолвными и холодными. Солнце опустилось за горы, и в храме сделалось совершенно темно. И все же, когда мои глаза привыкли к тьме, я начал различать очертания статуй, их спокойные лица, невидящие глаза. Передо мной была Гера, гордая и жестокая, за ней Афродита, воплощенная чувственность.
   И Афина в шлеме воина и с копьем в руке. Тоже безжизненная, как мрамор, из которого ее изваяли. И такая же далекая от меня, словно бледная холодная луна. И все же я припомнил ее слова: "Будь отважен, Орион. Терпи боль".
   "Нет, - подумал я. - Не могу больше, даже ради тебя. Я не могу больше терпеть такие муки. И если есть способ оставить эту жизнь, я хочу отыскать его".
   16
   Уже совсем стемнело, когда я добрался до лагеря, который Филипп устроил прямо на поле боя. Воины все еще носили тела убитых к похоронным кострам, усеивавшим равнину. Другие собирали панцири и оружие.
   Павсаний встретил меня укоризненным взглядом, стоя возле костра перед своим шатром.
   - Где тебя носит, Орион? Царь велел тебе охранять молодого Александра, и ты не можешь бродить где захочешь.
   - Я общался с богами, - сухо отвечал я.
   - Забудь про них, - отрезал он. - Твое место возле Александра. Найди царевича и оставайся с ним.
   - Да, господин.
   Он несколько смягчился:
   - Говорят, ты отлично проявил себя сегодня. Поешь чего-нибудь, прежде чем приступать к службе.
   Я не был голоден, но поблагодарил его и сел возле огня. Появились женщины - из тех, что всегда сопровождают войска. Такая же готовила и для нас; немолодая, без нескольких зубов, однако кое-кто из телохранителей уже оказывал ей знаки внимания. Еще две-три чаши вина сделают из нее красотку.
   Я объел козью ногу, выпил чашу вина, а потом отправился к реке - смыть с тела кровь и грязь. Примерно через час я привел себя в порядок и отправился разыскивать Александра.
   Мне сказали, что все полководцы собрались в шатре Филиппа наслаждаться плодами победы. Александра считали уже военачальником. Ведь именно его конница нанесла победный удар.
   В шатре Филиппа вино текло рекой. И разливали его женщины, молодые, стройные и улыбчивые. Александр забился в угол шатра, чаша с вином стояла нетронутой на земле возле его кресла. Парменион уже приударял за одной из юных девиц, Антипатр громко храпел в кресле, откинув голову назад и свесив руки почти до земли.
   Филипп обменивался шутками с Антигоном и несколькими молодыми полководцами. Соратников Александра нигде не было видно.
   Я подошел к царевичу.
   - Готов приступить к обязанностям, господин.
   Он отвечал мне с блуждающей улыбкой:
   - Сегодня ночью мне не нужен телохранитель, Орион. Мне грозит только скука, и ничто более.
   - Тогда я побуду снаружи шатра.
   Он кивнул.
   - А не хочешь ли ты возвратиться к себе? - спросил я.
   - Царь велел мне оставаться здесь. Я теперь полководец, - сказал Александр, - и должен участвовать во всех сборищах, подобающих этому чину.
   Я окинул взглядом шатер. Филипп уже тискал груди какой-то служанки и второй рукой подзывал к себе еще одну.
   - Похоже, что о военных делах сегодня речи не будет, - сказал я.
   Александр молчал. Филипп сделал несколько шагов в нашу сторону, опираясь на плечи обеих служанок.
   - Мы победили! - бросил он пьяным голосом своему сыну. - Почему ты не празднуешь с нами?
   - Я праздную, господин, - отвечал Александр. - Я рядом с тобой.
   - Тебе, должно быть, хочется веселиться со своими Соратниками, так? буркнул Филипп. - Ну, Птолемей уже уволок куда-то пару девиц!
   - Это меня не удивляет, - проговорил Александр.
   - Но Гефестион не таков. Он будет дожидаться тебя!
   - Да, конечно.
   Филипп прижал к себе обеих красоток и, глубоко вздохнув, спросил:
   - А ты знаешь, сын, _что_ мы выиграли сегодня?
   - Великую битву.
   - Нет, не просто битву. - Филипп покачал головой. - Мы выиграли мир, мой мальчик. Мир! Теперь в Греции нет силы, способной противиться нам. Теперь Македония в безопасности. Мы будем диктовать свои условия афинянам и запретим этим сутягам пользоваться нашими прибрежными городами. Северные племена и все балканские дикари притихнут, потому что поймут, что в любое время могут попасть под наш удар. Мы добились мира, Александр... впервые с тех пор, как я оказался на троне.
   Брови Александра сошлись.
   - А как насчет персов?
   - Они примут наше главенство в Европе, мы же согласимся, что они первые в Азии. На этом и поладим.
   - Но...
   - Знаю, знаю. В Ионии есть греческие города. Дарий не станет облагать их тяжелым налогом... увидишь. У него и без того достаточно хлопот в своем царстве, незачем понапрасну волновать ионийцев.
   Царевич поднялся. Оказалось, что он одного роста с отцом. Почему-то хромой Филипп мне всегда казался выше сына.
   - Мы должны покорить Персидское царство. Ты или я, - сказал Александр.
   - Быть может, ты это и сделаешь, молодой отпрыск богов. - Филипп криво усмехнулся. - А моя судьба - править сильной и уверенной в себе Македонией. Вот станешь царем - если тебя возведут на престол после моей смерти, - и можешь отправляться куда угодно и покорять целый мир. Если армия пойдет за тобой.
   Я заметил, как Александр сжал кулаки. Лицо юноши побагровело. Не доверяя своему самообладанию, не вымолвив слова, он метнулся мимо отца, опиравшегося на женщин, и выскочил из шатра. Я последовал за ним.
   Филипп тоже вышел из шатра. Пошатнувшись, он закричал:
   - Мы выиграли мир, молодой дурень! Я добивался его всю свою жизнь и не собираюсь теперь отказываться. И я не позволю этого никому другому!
   Александр исчез в ночи, я же послушно последовал за ним.
   Среди трофеев, которые воины собрали на поле боя, нашелся большой круглый синий щит с надписью по ободу: "С удачей". Узнав об этом, Александр на следующее утро велел принести щит в свой шатер и привести человека, который его обнаружил.
   - Нашел ли ты на поле боя того человека, кому принадлежал этот щит? спросил царевич у пращника, молодого сына дарданского пастуха.
   - Нет, господин, - отвечал молодец; сжимая свою войлочную шапочку обеими руками, он согнулся в почтительной позе перед царевичем. Казалось, он был на год или на два старше Александра, однако выглядел куда менее уверенным в себе, чем царевич.
   - И щит просто лежал на земле?
   - Да, господин. Владелец, должно быть, бросил его, спасаясь от наших фаланг.
   - Я возьму этот щит, - сказал Александр и, повернувшись к слуге, стоявшему слева, приказал: - Дайте этому удальцу монет столько, сколько стоит новый щит.
   Молодой дарданец поклонился и оставил шатер. Юноша не видел столько денег за всю свою жизнь.
   Александр заметил меня возле входа и показал на щит, оставшийся возле его стола.
   - Щит Демосфена!
   - Его, - согласился я.
   Ледяная улыбка заморозила губы Александра.
   - Я охотно возвращу щит владельцу.
   - Если только он вчера остался в живых.
   - О! Этот уцелел, нечего и сомневаться... Бросил щит и бежал, спасая свою шкуру. Наверное, уже приближается к Афинам.
   Филипп, безжалостный в битве, был великодушен, одержав победу. Он призвал Александра в свой шатер, чтобы обсудить с полководцами условия мира.
   - Мы поместим отборный гарнизон в Акрополе Фив, - сказал он ровным голосом. - Они удержат город под нашей властью.
   - Поможет и то, - добавил Парменион, - что фиванского войска больше не существует.
   - Да, их Священный отряд не сложил оружия, - проговорил Антигон с волнением.
   Филипп фыркнул:
   - Да! И пусть гибель его прославляют поэты грядущих времен. А нам досталась победа.
   Все расхохотались... кроме Александра. Царевич еще сердился на отца после вчерашней стычки.
   - А как ты предлагаешь обойтись с Афинами? - спросил Парменион.
   - Я хочу послать в Афины тебя, Александр, - отвечал Филипп. - Ты объявишь им мои условия.
   - А именно? - спросил Антигон.
   - Афиняне подпишут обещание не воевать с нами. А еще - признают нашу власть над прибрежными городами вплоть до самого Бизантиона.
   - И?..
   - Это все.
   - Как все? - вызывающе спросил Антигон. - Неужели ты не хочешь ввести своих людей в их правительство, неужели не хочешь их серебром возместить наши военные расходы?
   Парменион подмигнул и сказал:
   - Ну хоть бы уж устроил войску парадное шествие через весь город.
   - Незачем, - отвечал Филипп вполне серьезным тоном. - Они побиты и знают это. Но если мы начнем тыкать их носом в собственное несчастье, афиняне возмутятся и при первой же возможности затеют новую войну.
   - Без нее не обойтись, - пробормотал Парменион.
   Филипп покачал головой:
   - Едва ли. Демосфен и военная партия опозорены. Их любимая демократия обратилась теперь против них, они лишатся власти, быть может, их изгонят из города.
   - Ох, посмотреть бы, как этого типа повесят за золотую глотку, проговорил Антипатр.
   - Я потребую у Афин лишь прибрежные города и мир.
   - А как насчет персов? - спросил Александр голосом тонким и острым, словно лезвие ножа.
   - Царь Царей сам уладит с нами свои дела. Если мы не будем грозить ему, и он не станет затевать свару.
   - Долго ли?
   Филипп осадил сына взглядом единственного глаза.
   - Пока власть над всей Грецией будет принадлежать нам, во всяком случае, пока я нахожусь на троне Македонии.
   Я удивился: Филипп выковал могучее оружие - свое войско. Но армии нужен враг и победы. Иначе она загниет. Или, хуже того, полководцы начнут злоумышлять против царя. Впрочем, я не мог представить себе, чтобы Парменион, Антипатр или одноглазый Антигон принялись строить козни, стремясь низвергнуть Филиппа.
   Другое дело Александр... Не следовало забывать и про его мать.
   На этот раз Александр ехал в Афины открыто. Никаких тайн, никакого обмана. Он ехал с обнаженной головой, в крытой золотом колеснице, влекомой упряжкой великолепных белых жеребцов, за ним следовали его Соратники, все на боевых конях, замыкал кавалькаду отряд всадников, сокрушивших фиванцев.
   Весь город собрался, чтобы посмотреть на юношу, героя Херонеи. Если они и горевали о неудаче собственного войска, то молчали об этом. На узкие извилистые улицы Афин вышли целые толпы горожан, они кричали, приветствовали Александра, бросали цветы.
   "А ведь многие из них побывали на поле боя, - подумал я. - Херонея сделала вдовой не одну женщину. Как могут они приветствовать своего завоевателя?"
   Должно быть, они радовались тому, что живы, здоровы и не попали в рабство. Филипп не стал преследовать бежавших афинских гоплитов. Напротив, не желая их полного избиения, царь повернул фаланги против фиванцев, помогая своим всадникам. Очевидно, слухи о необременительных условиях мира, выдвинутых Филиппом, уже распространились по городу. Горожане решили, что царь, должно быть, преклоняется перед Афинами и столь же высоко почитает этот город, что смиренно не решается войти в него. На самом же деле внимание Филиппа было поглощено Фивами и прочими городами, выступившими против Македонии. Царь был занят трудами правителя и не думал ни о славе, ни о поклонении.
   Александр же решил, что афиняне приветствуют лично его. Городские головы чествовали Александра перед толпой, собравшейся на Агоре, словно царевич выиграл битву, командуя афинским войском. Казалось, и они еще никак не могли поверить в собственную удачу.
   - А Филипп не вышлет войска, чтобы занять наш город?
   - Нет, - отвечал Александр.
   - И он не потребует с нас дани или выкупа за пленников, которых захватил?
   - Нет.
   - И он хочет от нас лишь подтверждения его господства над морскими портами вдоль Геллеспонта и Боспора?
   - А еще обещания не воевать против Македонии, - мрачно добавил царевич.
   Афинские предводители едва могли подавить свой восторг.
   - В конце концов, он и без того контролирует эти порты.
   - Это Демосфен и его партия затеяли войну против Филиппа. Я никогда не верил в ее успех.
   - И я!
   - И я!
   - А где Демосфен? - спросил Александр. - Я хочу кое-что возвратить ему.
   17
   Прихватив с собой тяжелый синий щит, я проводил Александра к дому Демосфена, исполняя одновременно обязанности телохранителя и носильщика. Соратники тоже хотели пойти с нами и насладиться плодами победы, но Александр пребывал в настроении весьма трезвом и велел им оставаться.
   Птолемей взял в Афины свою любовницу Таис, желавшую погостить на родине, и с усмешкой сказал друзьям:
   - Пусть Маленький царь беседует себе со златогорлым трусом. А у нас найдутся и более важные дела. - Он очертил руками в воздухе контуры женского тела.
   Расхохотавшись, Соратники согласились, лишь Гефестион, подойдя к Александру, стал просить взять его с собой.
   - Нет, я хочу поговорить с Демосфеном без свидетелей. Если при этом будет присутствовать кто-нибудь из вас, он решит, что мы наслаждаемся своей победой.
   - Но разве это не так? - спросил Гефестион. - Разве мы не можем позволить себе такое удовольствие?
   Александр отвечал:
   - Я иду туда не затем, мне нужно переговорить с ним с глазу на глаз.
   - Но ты берешь с собой Ориона.
   Не глядя в мою сторону, Александр сказал:
   - Орион - слуга и телохранитель. Его можно не считать.
   Должно быть, мне следовало почувствовать раздражение или гнев, но я не испытывал ничего подобного; Александр был прав, я стал слугой, телохранителем, наемным солдатом, попавшим в полное рабство к его матери-ведьме, рабом, покорным своим творцам, которые заставляли свои творения поклоняться им как богам. Какое право имел я гневаться, услышав истину?!
   Я распорядился, чтобы по улицам города нас провожал почетный караул, шестеро одинаково одетых воинов - трое впереди и трое позади. Я не совсем доверял деланной радости афинян: одного удара кинжала в спину достаточно, чтобы убить сына завоевателя.
   Мы шли по афинским улицам, вокруг сгущались вечерние тени.
   - Ты понимаешь, что, послав меня в Афины, отец мой ограбил меня, лишил возможности участвовать в празднике дома в Пелле?
   - Здесь тебя приветствовали как героя, - отвечал я.
   Он улыбнулся:
   - Орион, их фальшивая радость - от страха. Они пытаются обмануть нас.
   - Быть может, и так.
   - Прямо сейчас отец торжественно проводит наше войско по улицам Пеллы. А потом будет обряд благодарения в старой столице, в Эги. Но меня не будет и там.
   - Дома отпразднуют и твое возвращение, - сказал я.
   Александр покачал головой:
   - Это не одно и то же. Отец забрал себе всю славу, оставив мне крохи.
   - То, что ты делаешь здесь, весьма важно для царства.
   Александр оглядел дома и лавки, выстроившиеся вдоль улицы. Было поздно, солнце уже заходило, и, насколько мы могли видеть, на мостовой никого не было. Афиняне попрятались, как только узнали, что Александр намеревается пройти здесь. Далеко впереди, над громадой холма Акрополя, наконечник копья Афины отразил последний луч заходящего солнца.
   - Что может быть важного здесь? Я всего лишь мальчишка на побегушках. Вот и все.
   Я сказал:
   - Заключить прочный мир - вот истинно царское дело. Победа на поле боя ничего не дает, если побежденный противник не удовлетворится условиями мира.
   Александр не отвечал.
   - Ты должен заставить афинян понять, что мир для них будет выгоднее войны. Твой отец послал сюда именно тебя, поскольку Демосфен расписал его таким чудищем, что афиняне просто не захотят иметь с ним дела.
   - Демосфен... - прошептал он, словно вдруг вспомнив, куда мы идем и зачем.
   - И ты не просто представитель Филиппа, - напомнил я царевичу. - Ты его наследник, и заключенный тобой мир может продлиться и на время твоего правления.
   На этот раз он посмотрел на меня в упор:
   - Мой отец - человек крепкий. Возможно, мне придется ждать трона еще не один год.
   - Ты молод... Можешь и подождать.
   - Я не умею ждать, Орион. Это трудное занятие для того, кто предпочитает славу долгой жизни.
   - Слова Ахиллеса, - сказал я.
   - Я и хочу быть подобным ему: сильным и прославленным.
   - Ахиллес был уродливым коротышкой, он собственной рукой перерезал себе горло, - выпалил я.
   Александр резко остановился, так, что охранникам, шедшим позади нас, пришлось свистом остановить тех, кто был впереди.
   - Как ты смеешь порочить величайшего героя Эллады?
   - Я видел его, - отвечал я словно бы чужими устами. Слова мои удивили меня самого.
   - Ты был в Трое?
   - Да, в Трое. Я дружил с Одиссеем, он принял меня в свой дом.
   - Это было тысячу лет назад!
   - Это было в моей прежней жизни.
   Александр нервно ухмыльнулся:
   - Ты говоришь как тот индус! Он верит в реинкарнацию.
   - Я прожил много жизней. И в течение одной из них побывал в Трое. Я видел собственными глазами, как Ахиллес убил Гектора; при мне Ахиллес лишил себя жизни, когда стрела сделала его калекой.
   Александр покачал головой, словно человек, пытающийся отделаться от скверного сна:
   - Орион, похоже, тебя все-таки ударили по голове.
   Я видел, что он поверил моим словам, но не хотел признаваться в этом даже перед самим собой, и поэтому не стал спорить:
   - Быть может, ты прав, царевич. Наверно, все это мне просто приснилось.
   - Вот этому я готов верить.
   В молчании мы подошли к дому Демосфена. Он оказался поменьше дома Эсхина, у которого мы опять остановились, однако же был и велик и красив, охранял его целый отряд городской стражи. Подобно Эсхину, Демосфен был законником.
   "Итак, это занятие приносит весьма неплохой доход", - рассудил я, глядя на дом.
   Демосфен, конечно, знал о том, что мы к нему идем. Его слуги встретили нас низкими поклонами. Хозяин принял нас в центральном дворе, где узловатые фиговые деревья давали днем тень. Теперь же, когда ночной мрак наползал на город, двор был освещен фонарями, свешивавшимися с изогнутых сучьев.
   Демосфен встал, когда мы с Александром приблизились, глаза его округлились при виде щита. Наши шестеро стражей остались возле передних ворот дома вместе с городской охраной; их в случае необходимости можно было окликнуть.
   - Как будто бы это твой щит? - проговорил Александр, жестом приказывая мне положить свою ношу на землю возле ног Демосфена. Афинянин, похоже, состарился лет на десять за несколько дней, минувших после Херонейского сражения. Лицо его покрылось морщинами, посерело, а борода торчала клочьями.
   Демосфен уставился на щит. На нем не осталось даже царапин. Оратор бежал, не вступив в бой...
   - Ч-ч-что ты х-хочешь от меня? - Он старался не смотреть на Александра.
   - Я хочу лишь сказать тебе, что ты можешь не опасаться мести Филиппа, царя Македонского. Забыв про все личные оскорбления, он велел сказать мне, что не питает к тебе зла и не причинит тебе никакого вреда.
   Демосфен поднял глаза, он выглядел скорее озадаченным, чем удивленным.
   - Но скажу тебе от себя, Демосфен, - бросил царевич. - Когда-нибудь я стану царем Македонии. И с этого дня ты можешь отсчитывать часы, оставшиеся твоему лживому сердцу, ничтожный предатель.
   - Предатель? Кого я предал?
   - Тысячи твоих братьев афинян, что погибли у Херонеи, когда ты бросил свой щит и оружие и пустился бежать, чтобы спасти свою грязную шкуру. И еще Священный отряд, все воины которого погибли, сражаясь до последнего, потому что ты, подкупленный персидским золотом, уговорил фиванцев вступить в войну против нас. Всех жителей твоего собственного города, которые поверили, что ты приведешь их к победе, а теперь благословляют Филиппа за великодушие.
   Демосфен дрожал, но сумел выдавить:
   - Т-ты намереваешься у-у-убить меня, как только в-в-вступишь на трон?
   - Можешь бежать к Царю Царей, к своему настоящему господину, но это тебе не поможет. Спрячься хоть у края земли, я все равно найду тебя, жестко заявил Александр.
   - Моему господину? - Остатки прежнего огня вспыхнули в глазах Демосфена. - У меня нет иного господина, кроме демократии Афин!
   - Или ты отрицаешь, что брал деньги у персов?
   - Конечно нет. Я принял бы деньги и от мертвых душ, заточенных в Аиде, если бы они помогли мне остановить Филиппа.
   - Но ведь они тебе не помогли!
   - Афины все же стоят, - возразил Демосфен.
   - Народ афинский теперь пылко любит Филиппа, а если ты высунешь нос на улицу, тебя разорвут на части.
   - Да. Возможно, ты прав... Так может случиться сегодня и завтра. Но со временем, быть может через несколько недель, даже несколько месяцев, они вернут мне свое расположение.
   Александр расхохотался.
   Демосфен нахмурился.
   - А знаешь ли ты, царевич, истинные причины поведения людей? В Афинах правит демократия. У нас к верности не принуждают и к покорности не приводят силой. А там, где люди вправе решать, они всегда могут и изменить свое мнение. - Как бывало и прежде, воспламенившись, он перестал заикаться.
   - Нет. Здесь люди ослеплены демагогами, - возразил Александр, - и их обведет любой, кто придумает самую красивую ложь.
   - Ты не прав - кто самым понятным образом представит им их будущее, поправил его Демосфен.
   - Одно и то же, - проговорил царевич.
   - Рано или поздно я вновь встану во главе Афин.
   Кивнув, Александр согласился:
   - Естественно, ведь при демократии народ следует за самым говорливым. Хорошо, пусть они вновь сделают тебя своим вождем, а я буду надеяться, что это случится, когда я уже стану царем. Тогда я раздавлю тебя раз и навсегда.
   - Ты попытаешься сделать это, я не сомневаюсь.
   Александр шагнул к Демосфену:
   - Я раздавлю тебя, как гроздь винограда, демагог! - Он пнул ногой синий щит. - Чтобы спастись от меня в следующий раз, тебе понадобится что-нибудь понадежнее.
   Если Александр действительно думал, что в Пелле не заметят его возвращения, значит, он забыл про свою мать. Нас было мало: Александр, его Соратники и телохранители царя, которым он приказал охранять царевича. С учетом слуг, конюхов и погонщиков мулов всего около полутора сотен.
   Но улицы Пеллы встретили нас как героев. Горожане выстроились вдоль улиц, и, пока мы ехали ко дворцу, они приветствовали нас и забрасывали цветами. Молодые женщины улыбались нам. Мальчишки плясали возле коней, изображая, что и они входят в наш отряд.
   На верху дворцовой лестницы нас встречала Олимпиада в великолепном красном платье до пят, с волосами, убранными цветами, в глазах царицы светилась победа.
   Царя нигде не было видно. Нам устроили пышный пир. Даже нас, телохранителей, пригласили в пиршественный зал. Вокруг суетились пригожие молодые женщины, гладкощекие молодые люди. Александр сидел во главе стола, мать возлежала возле него. Возлияния были обильными, и многие напились. Но Александр и его мать ограничились тем, что сделали по глотку из своих кубков. Я пил вволю, зная, что никогда не бываю пьян. Организм мой пережигал алкоголь сразу же, как только я поглощал его.
   - А где царь? - спросил я у Птолемея, расположившегося на кушетке неподалеку от меня.
   Он ласкал одну из служанок. Таис решила задержаться на время в Афинах, и, возвращаясь в Пеллу, Птолемей жаловался, что бессердечная женщина пытается свести его с ума и, хуже того - преуспевает в этом.
   - Какая нам разница? - сказал он и вновь повернулся к своей служаночке.
   Ей было не более пятнадцати, но к этому возрасту македонки уже давно выходили замуж.
   Шутки стали еще грубее. Молодые люди начали перебрасываться съестным. С каждой новой чашей хохот становился все громче. Олимпиада со своего ложа, стоявшего во главе стола, как будто ничего не видела и не слышала; царица была поглощена разговором с Александром, пригнувшим к ней голову.