Бова Бен. Орион и завоеватель (Орион - 4)

   - Так вот каков человек, называющий моего отца лукавым псом и злобным зверем.
   - С-с-стоит мне закричать, и ты м-м-мертв, царевич, - заикаясь, выдавил Демосфен.
   - Это будет последний звук, который ты издашь в своей жизни, проговорил Александр.
   - Подожди, - отрезал я и, повернувшись к индусу, спросил: - Кто ты? И почему здесь оказался?
   - Я служу Царю Царей, - ответил тот нараспев. - Я доставил золото и указания этому афинянину.
   - Он привез золото и указания от Царя Царей, - пробормотал Александр. И это человеку, который превозносит преимущество демократии, а на деле служит великому царю персов, тирану, угнетающему греческие города Ионии.
   Демосфен распрямился в полный рост, и оказалось, что он чуточку выше Александра.
   - Я служу только демократии Афин.
   - Этот человек утверждает иное.
   С кривой улыбкой Демосфен отвечал:
   - То Царь Царей с-с-служит мне, Александр. Его з-з-золото позволяет мне воевать с твоим отцом.
   - Политика. - Александр плюнул.
   - Что ты понимаешь в политике, царевич? - отвечал раздраженный Демосфен, заикание которого вдруг словно унес порыв жаркого гнева. - Ты играешь в войну и думаешь, что силе покорно все. Но что ты знаешь о том, как править людьми?.. О том, как заставить свободных людей последовать за тобой?
   - Я буду править, когда умрет мой отец, - отвечал Александр. - И тогда покорю целый мир.
   - Понятное желание. Ты рожден правителем рабов и будешь таким же тираном, как твой отец. Вы проводите свою жизнь среди роскоши и удовольствий...
   - Роскоши и удовольствий? - Царевич чуть не поперхнулся. - Да я воспитан как спартанский илот! Я могу пробежать двадцать миль и целую неделю жить на кореньях и травах. Тело мое крепко, куда до меня такому хлюпику и слизняку, как ты!
   - Но ты живешь, зная, что однажды станешь царем. Ты никогда в этом не сомневался. Тебе никогда не приходилось думать, где добыть на завтра еды и будет ли у тебя крыша над головой.
   - Я провел больше ночей под открытым небом, чем под крышей...
   - Ну и что с того? - возразил Демосфен. - Я был рожден в бедности и всю свою жизнь обеспечивал себя только собственным умом. Я работал всегда... с самого детства. И никто не обещал мне места за столом. Мне пришлось бороться, чтобы сделаться тем, кем я стал. Я ведь не царевич и не могу быть уверен в своем будущем. Мне пришлось добиваться положения, которого я наконец достиг. Но я всегда могу лишиться его, даже сегодня, в этот самый момент. Мне никто ничего не гарантирует, у меня нет и не было влиятельного отца, у меня нет богатства, которое может избавить меня от голода и холода.
   - Клянусь всеми богами, - едва ли не прошептал Александр. - Ты завидуешь мне!
   - Завидую? Я? Никогда! Никогда!
   Я приглядывал за индусом, но тот не был вооружен и не пытался приблизиться к мечу, находившемуся на сундуке позади него. Более того, он прислушивался к разговору с видимым интересом.
   - Нет, ты завидуешь моему положению, - настаивал Александр. - И жалеешь о том, что я родился царевичем, а не ты.
   - Никогда! - повторил Демосфен голосом, полным яда, и я подумал, что Александр задел больное место. - Я против всех царевичей и царей, против тиранов, которые правят людьми. Я хочу демократии, при которой люди сами распоряжаются собой.
   - При которой людей всегда сбивают с толку подобные тебе демагоги, сказал Александр. - Тебе нужны идиоты, покоряющиеся твоей напыщенной риторике. Тебе нужны другие рабы: ничтожные последователи твоего слова.
   - И тебе нужны самые обычные рабы.
   - Ты не прав. Престол в Македонии передается не по наследству, афинянин. Царя избирают.
   - Но, как говорят, выбирает его только войско.
   - Наше войско - все сильные мужи, жители нашего царства. Чем отличается это от вашей демократии?
   - Ваше войско всегда изберет сына старого царя, и ты прекрасно знаешь это!
   - Войско изберет сына старого царя, только если сочтет его достойным. Воины не любят повиноваться дуракам. А вот у вас при хваленой демократии, судя по тому, что я видел, захватить власть может любой лжец, если много наобещает и сумеет облечь свои мысли в изысканные фразы, способные расшевелить толпу.
   Демосфен глубоко, с дрожью, вздохнул. Потом зажмурил глаза и негромким голосом проговорил:
   - Ты олицетворяешь силу меча и привилегии рода. Я же - волю народа. Завтра мы увидим, кто из нас сильнее.
   - Если ты доживешь до завтрашнего дня, - проговорил Александр.
   Глаза афинянина округлились.
   - Ч-ч-чего еще о-о-ожидать от с-сына Филиппа? Итак, ты способен убить безоружного ч-ч-человека?
   - Человека? Нет. Я просто отрублю голову ядовитой змее.
   - Мы явились сюда не для этого, - напомнил я царевичу. - Сделав из Демосфена мученика, ты лишь озлобишь афинян.
   Александр посмотрел на меня, а затем повернулся к Демосфену.
   - Где будут находиться афиняне завтра? - спросил он.
   - С краю на левом фланге, - ответил индус прежде, чем Демосфен успел открыть рот. - Фиванцы образуют сильное правое крыло.
   Александр, моргая, смотрел на него.
   - Я расскажу вам все, что вы хотите узнать, только не убивайте этого человека.
   - Почему?
   Индус отвечал с печальной улыбкой:
   - Убийство запрещено моей верой. Человек не должен убивать другого или допускать убийство, если имеет возможность его предотвратить.
   - Что это еще за вера? - удивился Александр.
   - Путь Будды.
   Я спросил:
   - Итак, тебе известен план завтрашней битвы?
   - О да!
   - Можно ли ему верить? - спросил царевич.
   - Я здесь представляю Царя Царей, - отвечал индус непринужденно. - Мой господин Дарий и его советники захотят узнать все подробности завтрашнего сражения. Я обязан рассказать все как было.
   - Но сначала ты расскажешь планы ваших полководцев Филиппу и его военачальникам, - сказал Александр.
   - Так я и сделаю, если вы пощадите этого человека.
   Я спросил его, не скрывая удивления:
   - Итак, чтобы пощадили одного человека, ты готов выдать на смерть целые тысячи?
   - Их ждет смерть в завтрашней битве вне зависимости от того, что я сделаю сегодня. Я не в силах предотвратить кровопролитие, но могу спасти жизнь этого человека и обязан это сделать. Таков путь.
   Я обернулся к Демосфену:
   - Можно ли рассчитывать, что ты будешь молчать, пока мы отведем перса в наш лагерь?
   Афинянин посмотрел на Александра, все еще державшего в руках меч, и кивнул.
   - Похоже, ты веришь этому демагогу, Орион? - проговорил царевич. - А я - нет.
   Бросив меч в ножны, Александр направился в угол палатки - к стойке для панциря, сорвал ремешки с кирасы и поножей и связал ими руки и ноги Демосфена. Потом затолкал кляп в рот оратора и закрепил его полоской ткани.
   - Ну вот, теперь ему можно доверять, - пробормотал царевич. - Правда, ненадолго.
   Остановившись возле синего щита с надписью по ободу, Александр посмотрел на беспомощного Демосфена, распростертого на голой земле.
   - "С удачей", - прочитал он вслух. - Что ж, поищу тебя завтра на поле боя.
   Забрав индуса, мы направились к своим.
   Имя индуса было Свертакету.
   - Зовите меня просто Кету, - негромко сказал он, остановившись в предрассветных сумерках по дороге в лагерь македонцев. - Слова моей родной речи трудны для вашего языка.
   И пока мы шли, Александр все время расспрашивал Кету о его родных краях.
   - Скажи мне, какие земли лежат за Персидским царством? - интересовался молодой царевич, торопливо шагая по травянистому пологому склону, на котором завтра должна состояться битва.
   - Они велики и носят разные имена, - с пылом проговорил Кету. - Индра, Хинд, Куш... [имеется в виду Кушанское царство, а не область в Африке того же названия] Много названий, много и государств. Наша земля очень большая, она очень далеко. В наших великих городах стоят огромные дворцы и храмы из чистого золота. Дальше лежат другие земли. А еще дальше Китай, империя еще более огромная, она лежит далеко на востоке... у самого Великого восточного океана.
   - Выходит, мир много больше, чем я полагал. Об этом следует сказать Аристотелю.
   Мне хотелось бы понять, что творилось в голове царевича. Александр видел в себе покорителя мира. Неужели будущего государя остудила весть о его истинной величине? Или же царевича взволновала мысль о новых землях, которые он, быть может, увидит, о новых империях, которые ему придется покорить? Впрочем, он был скорее обрадован, чем разочарован.
   Мы шли так, чтобы охрана нашего стана сразу же увидела нас, и, услышав оклик, Александр мгновенно стянул темную шапку и выкрикнул свое имя. Мы торопливо прошли через лагерь - небо уже приобрело молочный оттенок, обещая близкий рассвет, - и отправились прямо в шатер Филиппа. Верный своему слову Кету рассказал Филиппу и его полководцам все, что знал о военных планах противника.
   - Но кто может подтвердить, что этот человек говорит правду? - бурчал Парменион. - И потом, разве не смогут Демосфен и афинские полководцы изменить свои планы?
   Филипп сухо ответил:
   - Неужели ты думаешь, что у них хватит времени перестроить фиванцев и изменить общий план битвы? По утверждениям моих лазутчиков, чтобы выработать приемлемый для всех план, они всякий раз тратят не меньше недели.
   Почесав бороду, Парменион согласился.
   - Что ж, возможно, им потребуется целая неделя споров, чтобы внести необходимые изменения.
   Филипп кивнул и отослал Кету, жестом велев нам сопровождать его. Взгляд здорового глаза царя красноречиво говорил, что в душе его боролись гнев и восхищение сыном. Мне же предназначался чистый гнев, хотя Филипп прекрасно понимал, что ни мне, ни кому-то другому не удалось бы удержать Александра от этой выходки. Царь не мог винить меня в том, что я не предотвратил рискованное предприятие. Или я ошибался?
   Александр остался в шатре с Парменионом и прочими полководцами обдумывать сведения, которые предоставил им Кету, вносить изменения в свои планы на грядущую битву.
   Мы с Кету уже вышли под светлевшее небо, но я слышал, как Парменион в шатре по-прежнему тупо настаивал:
   - А откуда нам знать, говорит ли он правду? Что, если ему специально велели дать нам ложные сведения?
   Александр немедленно принялся возражать. Я указал Кету в сторону шатра, который делил с другими телохранителями.
   - Они не доверяют мне, - сказал индус, пока мы подходили к нашему временному обиталищу.
   - Какая удача, - проговорил я, - что нам помогает столь сведущий человек, как ты.
   Кету пожал узкими плечами:
   - Всех нас направляет судьба. К чему привело бы мое упрямство?
   - А что скажет твой господин, Царь Царей?
   Он снова пожал плечами:
   - Я служил ему, потому что так приказал мне мой государь. Он подарил меня властелину персов и велел разделять его удачу. Я вечный посланник и никогда не увижу своего дома.
   - Итак, тебе безразлично, кто выиграет эту битву?
   - Какая разница?.. Мы, люди, привязаны к колесу жизни. И все, кто завтра умрет, будут возвращаться к жизни снова и снова. Счастлив тот, кто навек ушел с колеса, слился с предельным "ничто".
   Я остановил его прикосновением.
   - Ты веришь в то, что люди проживают более одной жизни?
   - О да. Мы воплощаемся в мире, полном страданий и боли, пока не обретем достаточной чистоты, позволяющей достигнуть нирваны.
   - Нирваны? Что это такое?
   - Ничто. Конец всех ощущений. Конец желаний и боли.
   - Ты прав, я живу не первую жизнь.
   - Как и все мы.
   - Но я помню некоторые из них.
   - Ты помнишь свои прошлые жизни? - Его большие влажные глаза расширились.
   - Не все - лишь некоторые подробности.
   - Это знак великой святости. Может быть, ты Бодисатва, святое существо?
   - Нет, я создан быть воином, - ответил я с улыбкой. - Даже имя мое значит "Охотник". Я убийца, такова моя судьба.
   - Но ты можешь вспомнить свои прошлые жизни, на это способен лишь Будда.
   - Ты веришь в богов? - спросил я.
   - Да, боги существуют, и демоны тоже.
   Я кивнул, старые воспоминания шевельнулись в моей душе: некогда мне приходилось воевать с демонами.
   Индус внимательно смотрел на меня.
   - Расскажи мне об этом, Орион, это очень важно.
   - Да, я согласен.
   Небо сделалось светлым. Кони и люди уже зашевелились. Лагерь пробуждался.
   - Но сначала будет битва, - сказал Кету. - Да будут боги благосклонны к тебе, Орион.
   Я поблагодарил индуса. Пропела первая труба. Через час я должен был встать в строй.
   15
   Как и утверждал Кету, афиняне стояли на левом фланге, их ряды были как раз напротив нашего правого. По давней традиции, правый фланг войска всегда был сильнее, и у противника правое крыло занимали фиванцы со своим непобедимым Священным отрядом. Середину линии врага заполняли войска Коринфа и прочих городов, враждебных Филиппу. Демосфен, должно быть, уговорил полководцев: афиняне выбрали позицию так, чтобы почти наверняка оказаться против самого Филиппа. Или, быть может, они надеялись, что фиванцы, возглавляемые своим Священным отрядом, сомнут наш слабый фланг, а потом раздавят и все войско.
   В противостоявшем нам войске не было конницы, однако линия бойцов занимала всю равнину - от крутого откоса холма, на котором высился Акрополь Херонеи, до болотистых земель возле реки. Итак, македонская конница не могла обойти их с флангов, один из которых упирался в увенчанный храмом Акрополь, другой - в болотистую равнину. Нам оставалось идти напролом.
   Со спины Грома, нервно прядавшего ушами и фыркавшего, с левого края линии македонцев я видел лишь пелтастов. За ними лицом к нам стояли фиванцы - фалангой глубиной в двенадцать рядов. Священный отряд располагался справа, на краю пыльной равнины, полированные панцири воинов сверкали огнем под утренним солнцем, а копья торчали, словно бы смертоносный лес вырос над пыльной равниной.
   Тяжелой конницей командовал Александр, восседавший на черном Буцефале впереди меня. Слева у реки держались наши легковооруженные всадники. Ожидая зова трубы, я вспомнил короткую речь Филиппа: царь обратился к своему войску менее часа назад, прежде чем начать последний совет с полководцами перед битвой. Со спины своего коня Филипп оглядел обе армии здоровым глазом.
   - Ну, посмотрим, умеют ли воевать эти болтуны, - пошутил Антигон.
   - Не рассчитывай на слабость врага, - проговорил Филипп. - Они набрали изрядное количество наемников.
   - Конечно, - согласился Антипатр. - Но афинские гоплиты - в основном простые горожане, а не профессиональные воины.
   - Эти горожане побеждали даже персов, - отозвался Парменион, обозревая афинские фаланги.
   - Это было давным-давно, мой друг, - покачал головой Филипп. - Нынешние поколения не чета прежним.
   - Да, это не воины, одни болтуны, - отвечал Антигон.
   - Ну ладно, - проговорил Парменион, указывая на другой конец строя. Фиванцев на бранном поле новичками не назовешь; их Священный отряд набран не из горожан. Они мастера своего дела.
   - Потому-то я и выставил против них моих всадников, - отвечал Филипп.
   Александр, с непокрытой головой стоявший возле отца, чуточку подтянулся. Он еще ни разу не командовал всем конным войском. Отец оказал ему на этот раз огромное доверие.
   - Так что ты будешь делать? - спросил Филипп.
   - Ожидать твоего сигнала.
   - Что бы ни происходило на поле, жди моего сигнала.
   - Буду ждать, что бы ни происходило.
   - Идем ли мы вперед или отступаем - ты ждешь моего сигнала!
   Александр кивнул.
   - А если земля разверзнется и поглотит войско афинян...
   - Я буду ждать твоего сигнала.
   - Хорошо! - Филипп расхохотался и, потянувшись, провел рукой по волосам Александра. - А теперь надевай-ка шлем, сын. Такие роскошные кудри в бою помеха.
   Царевич покраснел, а полководцы расхохотались. И пока мы с ним возвращались к конному войску, он все жаловался:
   - Вечно отец одной рукой дает, а другой отбирает.
   - Царь поставил тебя на самый важный участок, - сказал я. - Он выказал огромное доверие тебе.
   - Нет, он выбрал для меня такое место, где я наверняка погибну, пробурчал Александр.
   - Помнится, ты утверждал, что тебе суждена долгая жизнь - ведь надо еще покорить целый мир? - не удержался я.
   Царевич ухмыльнулся, оценив легкий укол.
   - Ну конечно, теперь я знаю, что мне придется завоевать куда больше стран, чем я думал: Индустан, Китай и все, что лежит вокруг них.
   Так было час назад, теперь же мы сидели в седлах, ожидая приказа и сдерживая лошадей. С тяжелыми копьями в руках застыли оруженосцы - пики потребуются нам в сражении. Нервы у всех были напряжены до предела, ладони потели, потрескивал сам воздух, заряженный тем особым электричеством, которое возникает, когда едва ли не сотня тысяч мужчин горит единым стремлением - убивать друг друга. Враг оставался на месте, предоставляя первый ход Филиппу. Эти люди защищали свое отечество. Пробиться к Фивам или Афинам можно было, лишь уничтожив их. Если мы победим, дорога к городам юга будет открыта. Если победа достанется им, рухнет царство Филиппа. Единственная битва решит исход всей долгой войны.
   Солнце поднималось. Два строя стояли лицом к лицу, обливаясь потом не только от жары, но и от напряженного ожидания.
   Наконец пропела труба. Слившись в единое целое, фаланги Филиппа, занимавшие правый фланг, неспешно направились в сторону афинян. Они не бежали, просто мерно двигались вперед. Каждый шаг двенадцати тысяч гоплитов сотрясал землю.
   Строй афинян, казалось, дрогнул. Потом их копья опустились навстречу приближавшимся македонцам. Сражение фаланг нередко превращалось в столкновение, похожее на спортивную игру: выставив вперед копья, бойцы сходились с гневными воплями, каждая фаланга пыталась сдвинуть с места другую. Вот почему Филипп увеличил число рядов в своей фаланге до шестнадцати. Простой напор иногда мог принести победу.
   Афиняне построились в двенадцать рядов. Их фаланга пошла навстречу наступавшим македонцам столь же неторопливым, размеренным шагом.
   Из седла легко было следить за ходом боя. Стремясь вперед, Гром вздрагивал от возбуждения. Я поглаживал его шею и смотрел на Александра. Царевич уже надвинул шлем и прикрыл нащечные пластины, но, и не видя его лица, я чувствовал, как он рвется в бой. Однако, верный своему обещанию, он оставался на месте, хотя весь строй противника шел нам навстречу, не отставая от афинян. Фиванцы приближались медленно и неотвратимо, как сама смерть.
   Из-за македонской фаланги выскочили пелтасты и принялись забрасывать приближавшихся афинян стрелами, короткими копьями и камнями. Второй и все последующие ряды подняли щиты над головами, защищая ими себя и первый ряд, солдаты которого держали щиты перед собой. Я видел, как падают некоторые воины, но, по сути дела, пелтасты только раздразнили афинян.
   Больше всего меня смущали приближавшиеся фиванцы. Кони не пойдут на копья, как их ни понукай. А к нам стремились фиванцы, и нас не разделяло уже ничего, кроме строя пелтастов. Они могли только дразнить фиванцев, но не были способны их остановить. Войска Филиппа приближались в идеальном порядке, все равнялись по крайней справа фаланге. Этот прием Филипп перенял от великого фиванского полководца Эпаминонда. Будущий царь в юности несколько лет прожил в Фивах, куда попал заложником после сурового урока, данного Македонии фиванцами.
   Я услышал, как Александр охнул. Наши пелтасты повернулись спинами к наступавшим афинянам и бросились врассыпную, следом за ними начали отступать и фаланги.
   - Бегут... - пробормотал Александр.
   Нет, войско Филиппа не бежало, я это видел, оно отступало, сохраняя порядок. И отступало, еще не схватившись с противником.
   Обрадованные афиняне издали громкий вопль и бросились вперед, догоняя македонцев.
   - Не пора ли выступить коннице? - спросил я Александра.
   - Нет, - отвечал он мрачно, - мы останемся на месте, пока не услышим сигнала.
   Фиванцы тоже надвигались все быстрее и быстрее, но они не мчались очертя голову, подобно афинянам. Отряды союзников в центре войска противника старались сохранить строй, но афиняне рвались вперед на левом фланге, а фиванцы неторопливо двигались справа. Гоплиты еще не нанесли даже одного удара, однако, на мой взгляд, битва была проиграна.
   Я не мог ошибиться. Но в проигрыше оказался вовсе не лукавый кривой лис.
   Гоплиты союзников не смогли удержаться вровень с наступавшими афинянами. Строй врага начал нарушаться. Полководец фиванцев, должно быть, заметил это и чуть сдвинул свои фаланги к центру строя, пытаясь сомкнуть ряды, но при этом открылась полоска твердой почвы между правым флангом и болотом у реки.
   Запела труба, словно предвещая Судный день. Александр вырвал копье из рук оруженосца, поднял над головой и вскричал:
   - За мной!
   Мы бросились вперед, смертоносный поток хлынул вниз по склону. Мир вокруг меня привычно замедлился, а движения мои ускорились. Я последовал за Александром, коленями направляя своего жеребца, и, опустив копье, припал к развевающейся гриве.
   Мы ворвались в брешь между фиванцами и фалангами союзников прежде, чем враги успели сомкнуть строй. Развернувшись быстрее, чем умели поворачиваться фаланги, конница ударила им во фланги. Гоплиты союзников разорвали строй и бежали. Фиванцы приняли бой. Однако наша легкая кавалерия обогнула болото и нанесла удар в другой фланг, завершив окружение. Всадники принялись засыпать врагов стрелами и копьями. Начальники фиванцев выкрикивали приказы, голоса их терялись в громе битвы. Фаланга постаралась выстроить стену из щитов, но мы пробились сквозь нее, дробя их строй на все меньшие и меньшие части. Я оставил свое копье в чьей-то груди, вытащил меч и начал рубить перепуганную, растерявшуюся толпу. Если армия утратила дисциплину, ей не выиграть сражения. Фиванцы, при всей своей выучке, потеряли единство, которое сплачивает отдельных людей в фалангу. Они перестали быть войском и рассыпались в смятении на группы, которые безо всякой пощады косила конница.
   На другом конце поля боя, как я узнал потом, македонцы в тот самый момент, когда труба велела нам наступать, остановили свое запланированное отступление. Афиняне оказались перед фалангой в шестнадцать рядов и, не выдержав короткого столкновения, побежали. Воины Филиппа бросились было в погоню за беглецами, а потом заметили, что фиванцы упорно сопротивляются, и вернулись. Царь приказал прекратить преследование афинян и перевел свои фаланги на наш фланг, чтобы добить фиванцев. Мы уже выиграли битву, но схватка не завершилась. Фиванцы не сдавались. Они сопротивлялись, не имея никакой надежды, их Священный отряд доказал, что достоин своей репутации; когда мы вынудили их разделиться на пары, они сражались спина к спине, даже опускаясь на колени, когда тяжелая рана уже не позволяла им стоять. Но и тогда воины отказывались сдаваться.
   - Убивайте, но я не покажу вам спины! - выкрикнул один из них, встав над распростертым телом товарища, умиравшего от нескольких ран, нанесенных копьями.
   Ратный труд - дело суровое, и бой обошелся нам дорого. Получив удар копьем в бок, Гром рухнул с жалобным ржанием, едва не придавив меня к земле. Я успел соскочить с коня и зарубил фиванца, который ранил животное. Александр еще оставался на Буцефале, шлема на царевиче не было, золотые волосы теребил ветер. Царевич рубился, свирепо оскалив зубы. Соратников разметало по полю боя, они разили врагов с той же жестокостью, что и царевич, по их мечам и рукам струилась горячая кровь.
   Двое фиванцев, должно быть, обратили внимание на золотые волосы Александра и узнали его. Пробившись через пелтастов, они направились к царевичу и, оказавшись возле него, одновременно нацелили копья в его незащищенную спину.
   Царевича некому было закрыть, кроме меня. Я старался держаться поближе к Александру, однако в горячке битвы, трепеща от жажды крови, охваченный восторгом убийства, едва не забылся. Едва. Я помнил, что стремление к убийству вложили в меня творцы... В меня - в свое оружие, в своего охотника.
   Но ярость, которая влекла меня вперед, не затмила моих глаз, и я увидел, как двое фиванцев собираются убить Александра. В этот момент со мной сражались сразу двое, они отражали удары моего меча большими щитами, а у одного из них еще оставалось копье, которым он удерживал меня на расстоянии.
   Наконечник копья плавно, словно в замедленном темпе, колыхался у меня перед глазами, тем временем другой фиванец пытался пронзить мой левый бок окровавленным мечом.
   Я не мог более тратить на них время и, поднырнув под острие копья, прокатился по земле и ударил снизу в живот воина, державшего копье. Тот рухнул на собственный щит, я вскочил на ноги и ударил плечом в щит второго фиванца. Он отлетел назад на несколько шагов, а я бросился к тем двоим, которые уже были готовы убить Александра.
   Я опаздывал. А поэтому словно копье метнул свой меч и завопил:
   - Сзади!
   Мой меч пробил плечо ближайшего ко мне фиванца. С криком он выронил копье. Тем временем товарищ его нанес удар. Но, услышав мой крик, молодой царевич уже повернулся, и наконечник копья только скользнул по доспехам; Александр же коротким взмахом обрушил свой меч на шею фиванца, едва не снеся ему голову с плеч. Фонтаном брызнула кровь, воин забился в агонии. Но я уже был возле первого фиванца. Тот свалился под копыта Буцефала. Вырвав свой меч из его плеча, я пронзил им глотку упавшего. Смерть не смогла стереть удивления с его лица.
   Тут к нам подошли фаланги Филиппа, чтобы в боевом порядке раздавить остатки Священного отряда. Царь был позади фаланг, он направился прямо к Александру и устало улыбнулся сыну.
   - Ни единой царапины! - Царь казался довольным. - Ни на тебе, ни на Буцефале. Богам пришлось поработать, чтобы защитить вас.