Бова Бен. Орион и завоеватель (Орион - 4)

   Антипатр энергично согласился:
   - Тебе надо было придержать зерно, пусть хоть чуточку поголодали бы. Сразу стали бы посговорчивей.
   Глотнув вина, Филипп ответил:
   - Да, поголодали бы. И винили бы в этом нас. Следовательно, мы только доказали бы, что все россказни Демосфена - правда, а я - кровожадный тиран и захватчик.
   - Ну какой ты тиран? - плюнул Парменион. - Разве ты правишь самовластно, не считаясь с волей старейшин?
   Однако Филипп не слушал его. Он уже обдумывал следующий ход. Я оставался возле дверей до темноты, потом меня отпустили. Когда я вернулся в казарму, Павсаний сообщил мне, что царица уже присылала за мной.
   Он смотрел на меня с подозрением:
   - А почему это царица интересуется тобой?
   Я невозмутимо взглянул ему прямо в глаза:
   - Спроси у нее, предводитель. Это она призвала меня; я не напрашивался на встречу с ней.
   Павсаний оглянулся и предостерег меня:
   - Будь осторожен с ней, Орион. Царица играет в опасные игры.
   - Разве у меня есть выбор?
   - Если она скажет хоть слово против царя... Если ты уловишь хотя бы намек на недобрый умысел против него... Сообщи мне.
   Преданность старого воина заслуживала восхищения.
   - Так я и сделаю, полководец, - ответил я. - Я служу не ей, а царю.
   Однако, пробираясь в сгущавшемся ночном мраке к комнатам Олимпиады, я думал о том, что царица может просто повелевать мной... Я совершенно не мог противостоять ее чарам.
   К моему удивлению и облегчению, рядом с ней был Александр. В покои царицы меня провожала рабыня. Олимпиада находилась в небольшом зале, она сидела в мягком кресле, занятая беседой с сыном. Даже в простом шерстяном лазоревом платье она была прекрасна, ее медно-рыжие волосы ниспадали на плечи, а тонкие руки оставались открытыми.
   Александр метался по тесной комнате, как пантера в клетке. Он словно бы излучал энергию, сверкая золотыми волосами; буря чувств делала гладкое молодое лицо воинственным и тревожным.
   - Я его законный наследник, - говорил Александр, когда меня провели в комнату.
   Олимпиада взглядом указала ему на меня и жестом велела сопровождавшей меня служанке отправиться прочь. Та осторожно закрыла дверь за моей спиной, я же замер в полном безмолвии, желая одного - повиноваться.
   Голова Александра не доходила и до моего плеча, однако царевич был крепкого сложения: имел широкие плечи, мускулистые руки. Золотая грива волос колечками сбегала к плечам Александра, а в глазах его пылал неукротимый огонь.
   - Но других сыновей у него просто нет, - сказал он матери. - Если не считать идиота Арридайоса.
   Олимпиада отвечала ему горькой улыбкой:
   - Ты забываешь, что совет может выбрать любого. Трон не обязательно перейдет к тебе.
   - Но они не посмеют избрать никого, кроме меня!
   - Для некоторых ты еще очень молод. - Она пожала плечами. - Они могут избрать Пармениона или...
   - Пармениона? Старого пузана? Я убью его!
   - Или же они могут назначить регента, - продолжила Олимпиада, словно бы не замечая выходки сына, - который будет руководить тобой до тех пор, пока ты не войдешь в возраст, позволяющий править страной.
   - Но я уже взрослый, - настаивал Александр едва не умоляющим тоном. - Я замещал царя во время войны. Чего они ожидают от меня?..
   - Предвидения, - отвечала Олимпиада.
   - Предвидения? Я должен вещать подобно оракулу?
   - Нет, - отвечала она несколько разочарованным тоном. - Предвидения, которое привлекает к царю души воинов. Твоя будущая цель столь грандиозна, что люди должны льнуть к тебе и следовать за тобой всюду, куда бы ты ни повел их.
   - О чем ты говоришь? - Александр остановился и взглянул на мать.
   - Ты должен повести греков на бой против Персидского царства.
   - Клянусь богами, - Александр нахмурился, - Филипп сулит нам битвы с персами уже более десяти лет. И в этом походе я не вижу ни новизны, ни доблести.
   Олимпиада жестом указала ему на кресло, стоявшее возле нее. Мелькнули длинные ногти, покрытые красным лаком.
   Александр сел.
   - Филипп говорит лишь о войне с персами. Ты же покоришь всю Персию. Он пользуется персами для того, чтобы объединить все греческие города под своей властью. А ты объяснишь грекам, что ни один греческий город не может считать себя по-настоящему свободным, пока персы угрожают нам.
   - Так мне говорил и Аристотель...
   - Конечно же, - отвечала с понимающей улыбкой Олимпиада.
   - Но персы сейчас нам не угрожают, - возразил Александр. - Их новый царь пока старается лишь сохранить единство страны и не имеет намерения вторгаться в наши пределы.
   - Это ничего не значит. Все помнят рассказы отцов и дедов... и дедов их дедов. Персы неоднократно вторгались в нашу страну. Даже сегодня им принадлежат греческие города Ионии. Мало того, они вмешиваются в нашу политику, поднимая города на междоусобные войны; они разделяют и ослабляют нас. Лишь сокрушив Персидское царство, мы обеспечим мир всем греческим городам, и тем же Афинам.
   Александр, раскрыв рот, смотрел на мать и наконец сказал:
   - Из тебя вышел бы лучший оратор, чем сам Демосфен.
   Олимпиада улыбнулась, погладила сына по золотым кудрям.
   - У Филиппа есть армия. У Демосфена есть цель. А у тебя есть то и другое.
   - Я покорю Персидское царство. - Александр словно вдыхал густой аромат идеи. - Покорю весь мир!
   Все еще улыбаясь, Олимпиада повернулась ко мне:
   - Орион, слушай мое повеление.
   Я знал, что обязан повиноваться.
   - Перед тобой мой сын, - сказала она. - И ты будешь защищать его во все времена и от всех врагов, в том числе и от человека, который считает себя его отцом.
   - От Филиппа? - переспросил я.
   - И от Филиппа, и от всякого, кто посмеет встать на пути Александра, сказала мне Олимпиада.
   - Понятно.
   Она повернулась к Александру, размышлявшему о покорении мира:
   - Будь терпелив. Учись этому у одноглазого лиса. Жди своего часа. Но когда наконец настанет момент, будь готов нанести удар.
   - Так и будет, мать, - точно в лихорадке проговорил Александр. - Так и будет.
   Олимпиада отпустила меня сразу, как только ушел Александр. Я вернулся в тот вечер в казарму с головной болью... Я служу Филиппу, но Олимпиада приказывает мне защищать Александра даже от самого царя. Кого царица опасалась? Что замышляла?
   Я заставил себя уснуть, стремясь увидеть знакомый сон. И мне это удалось. Снова оказался я на солнечном холме над великолепным городом, раскинувшимся у моря. Мерцавший энергетический купол прикрывал опустевшие улицы и заброшенные сооружения.
   Там жила женщина, которую я некогда любил; та, которую я знал под именем Афина. Но на самом деле звали ее Аня, если можно всерьез воспринимать имена, которыми называют себя творцы. Они не нуждались ни в именах, ни даже в словах. Они - сверхлюди, произвольно меняли свой облик и были подобны звездам - я не мог до них дотянуться.
   _Творцы_. Я вспомнил, что означало это слово. Один из них создал меня. Гера назвала меня тварью... существом, которое создал Золотой. Атон. Я вспомнил! Значит, память возвращалась ко мне. Или же творцы просто позволили мне кое-что вспомнить, чтобы я мог лучше служить им? Желая узнать о них побольше, я направился к городу, сверкавшему внизу, но... Проснулся на скомканной постели. Свет проникал в высокие окна казармы, в Пелле голосили петухи.
   9
   - А как ты думаешь, выйдет ли из тебя хороший осведомитель? - спросил Филипп.
   Я стоял перед царем в его рабочей комнате. Стол опустел, лишь в одном углу его грудой лежали свитки. Не было ни слуг, ни вина.
   - Осведомитель? - отозвался я недовольным тоном.
   - А почему бы и нет? - Рассуждая вслух, Филипп откинулся на спинку раскладного кресла, обтянутого шкурами. - Самые лучшие соглядатаи получаются из мужчин. Они, так сказать, сливаются с фоном. Таких не замечают люди, за которыми они шпионят. Это могут быть, конечно, и женщины, но с ними дело обстоит иначе.
   Я стоял навытяжку перед царем, не зная, как ответить.
   - Не изображай негодование, Орион. - Царь криво ухмыльнулся. - Я не стану просить тебя совать повсюду свой нос... в том числе ломиться в чужие двери.
   - То есть, господин мой?..
   Царь запустил пальцы в бороду и продолжил:
   - Я посылаю Аристотеля в Афины с неофициальным поручением. Я хочу, чтобы он связался с противниками Демосфена, с теми, кто стремится к миру со мной. Ему потребуются сопровождающие, и я бы хотел, чтобы ты возглавил отряд.
   - Да, господин, - отвечал я. - А как же шпионить?
   Царь расхохотался:
   - Просто держи свои глаза и уши открытыми. Все замечай, слушай, запоминай... Расскажешь мне, когда вернешься. Вот и все дело.
   Я почувствовал облегчение: подобное поручение не смущало меня. Покидая Пеллу, я удалялся от Олимпиады с ее ведьмовской властью и очарованием. Я испытывал не просто облегчение. Филипп отпустил меня, заявив, что посольство Аристотеля отправится в путь на следующее утро. Но, подходя к двери, я вспомнил, что поручение это удалит меня от Александра. Кто тогда будет выполнять приказ Олимпиады?
   - Кстати, - проговорил вдогонку Филипп, прежде чем я успел притронуться к двери. - Мой сын тоже едет с вами, он никогда не видел Афин. Как и я сам.
   Я повернулся к царю:
   - Александр возьмет с собой кое-кого из своих Соратников. Они будут путешествовать инкогнито, если только этот молодой сорвиголова сумеет держать рот на замке. - Царь вздохнул, как и подобало озабоченному отцу. Я хочу, чтобы ты в первую очередь позаботился о нем, Орион. В Александре будущее моего царства.
   Должно быть, на лице моем появилась глупая ухмылка, поскольку Филипп удивился, но без раздумий отвечал мне улыбкой.
   Оставив его, я ощутил невероятное облегчение. Царь не желал зла своему сыну. Он, как и Олимпиада, просто хотел, чтобы я защищал Александра. Царица, наверное, уже вчера вечером знала о посольстве, которое будет направлено в Афины. Возможно, идея поездки вообще принадлежала ей; она захотела показать сыну Афины, и сам царь оказался такой же пешкой в ее руках, как и я. Что, если я не вырвусь из-под ее власти даже в далеких Афинах?
   И все же, оставив Пеллу позади, я по-новому ощутил свободу. Терпкий воздух над просторными равнинами и лесистыми холмами пьянил меня как вино. Над головой раскинулось чистое небо, интриги и козни остались в столице, а мы ехали по дороге, вившейся вверх по скалистому склону.
   По пути мы с удовольствием внимали Аристотелю. Он еще недавно был наставником Александра, минул только год с тех пор, как Стагирит перестал выполнять эти обязанности, но теперь, по дороге на юг, проезжая верхом через холмы и ущелья, старый гном буквально впивался в каждую складку земли, каждую птицу, тварь или насекомое, изучая каждую травинку, улавливая любой шорох и посвист.
   Он посылал Александра и его Соратников по окрестностям. Они привозили образцы буквально всего, от трав до камней. Гефестиона, который был наиболее близок к Александру, едва не зажалили осы, когда юноша попытался прихватить гнездо, сооруженное насекомыми на мертвом дереве. Философ собственноручно оказал помощь молодому человеку, наложил грязевые повязки и смягчающие мази, одновременно рассказывая, что отец его, врач, был весьма огорчен, когда Аристотель избрал себе иной жизненный путь.
   Я полагал, что старик будет путешествовать в одной из повозок, но, как и все мы, он ехал верхом. Слуги, конечно, пользовались мулами. Пришлось нанять погонщиков, чтобы управиться с повозками, число которых все увеличивалось.
   Высокогорная дорога на юг вилась по обрывам Темпийской долины, между Оссой и утесами горы Олимп; ее величественный пик был уже убелен снегом.
   - Обитель богов, - сказал Аристотель, когда мы пустились в путь прохладным осенним утром. Хрупкие сухие листья усеивали дорогу, в утреннем холодке фыркали лошади.
   - Так говорят легенды, - отвечал я.
   - Ты не веришь в богов? - нахмурился он.
   - Верю... - Я с горечью улыбнулся. - Только они живут не на холодных горных вершинах. Они устроились лучше.
   - Удивительно. - Аристотель покачал головой. - Для человека, у которого вовсе нет памяти, ты весьма уверенно рассуждаешь об удобстве обители богов.
   - Можно подняться на гору, - сказал я, - и собственными глазами увидеть, есть там боги или нет.
   - Посмотреть собственными глазами! - Он расхохотался. - Отлично, Орион, отлично! Практика - это критерий истины... Я еще сделаю из тебя философа.
   - Тоже мне критерий! - пробормотал я.
   - Истину часто трудно определить, Орион. Ради нее Сократ отдал свою жизнь. Мой учитель Платон пытался выяснить, что такое истина, но умер с разбитым сердцем, так и не добившись успеха.
   Я задумался над тем, что такое истина. Неужели мои сны истинны и реальны? Правдивы ли смутные воспоминания о прочих жизнях или же их выдумал мой отчаявшийся ум?
   Аристотель не понял причин моего молчания.
   - Да, я отклонился от учения Платона. Он полагал, что истинны сами идеи, чистые, не облеченные физической субстанцией. Я не могу согласиться с ним. На мой взгляд, обнаружить истину можно, лишь исследуя окружающий нас мир с помощью пяти чувств.
   - Ты говорил, что Платон умер оттого, что его сердце разбилось?
   Лицо старого гнома скривилось.
   - Дионисий пригласил Платона в Сиракузы, в далекую Сицилию. Там Платон учил его быть царем и философом, великим предводителем мужей. Не каждый день получает философ возможность учить царей.
   - И чем кончилось обучение?
   - Дионисий внимательно выслушал повествование Платона об идеальной республике и воспользовался его идеями - но для того, чтобы стать абсолютным тираном. Его сын оказался еще хуже: он выслал Платона из Сиракуз домой в Афины.
   - Неплохо для царя-философа, - сказал я.
   Аристотель бросил на меня тревожный взгляд и умолк.
   Наш небольшой караван рос день ото дня; коллекция Аристотеля увеличивалась в объеме. Нам приходилось покупать новых мулов, повозки и нанимать людей, чтобы управлялись с ними. Когда мы добрались до Афин, длина каравана выросла вдвое. Снег покрыл уже и самые низкие вершины, а деревья стояли нагими. Я вел наш отряд сквозь узкий проход Фермопил, где более полутора столетий назад Леонид и его спартанцы преградили дорогу войску Ксеркса.
   По настоянию Александра мы остановились, чтобы почтить память отважных спартанцев, погибших, но не сдавшихся персам. Здесь, на узком скалистом пятачке между мрачными горами и грозным морем, возле горячих ключей, давших имя ущелью, мы воздали честь древним героям... А ветер, свистя, задувал с севера, обещая скорую зиму. Александр отозвался о персах с презрением и закончил свою речь словами: "Никогда не станет наш народ свободным, пока не рухнет Персидское царство".
   Аристотель кивнул, соглашаясь. Слова царевича произвели впечатление на людей. Ну а я смотрел на серевшее небо, сулившее снегопад. Мы отправились дальше.
   - Александр умолчал об одном факте, - заметил Аристотель, покачиваясь в такт шагам тихой гнедой кобылы. - Увы, македонцы позволили Ксерксу и его армии пройти через их земли, и пальцем не шевельнув, чтобы задержать их. Более того, они продавали персам зерно, коней и корабельный лес.
   Он говорил с виноватой улыбкой и негромким голосом, так, чтобы никто не слышал его. Но все равно на всякий случай добавил:
   - Это было, конечно, давно. С тех пор все переменилось.
   Я ожидал, что Аттика окажется подобием Македонии, то есть широкой плодородной равниной среди лесистых гор. Но здесь голые скалы спускались прямо к синему морю.
   - Афиняне поколение за поколением рубили свои леса на корабли. Их вечно воевавший город всегда нуждался в судах, - сказал Аристотель. - Ныне на этой земле можно только разводить пчел.
   Александр ехал между нами.
   - Ну, теперь ты понимаешь, почему афиняне видят одно только море, взволнованно сказал он. - Здесь не хватает плодородной земли, чтобы прокормить даже деревню, не говоря уже о великом городе.
   - Вот почему они так нуждаются в зерне, которое поступает из-за Боспора, - догадался я.
   - И потому хотят держать в своих руках портовые города. А мы душим их, отбирая гавани, - сказал Александр. Глаза его вспыхнули. - Но войну с персами мы начнем с приморских городов. Тогда флот их сделается бесполезным!
   И он пустил вскачь коня, чтобы сообщить друзьям новое стратегическое откровение.
   Филипп приказал, чтобы Александр и его Соратники - царевич прихватил с собой четверых - в Афинах оставались инкогнито. Они должны были изображать охранников, приставленных к уважаемому учителю и философу. Я знал, как будет трудно этим знатным македонцам сохранить смиренный вид, в особенности Александру, стремившемуся все увидеть и побывать повсюду. Царевич не хотел слушать меня. И любой зрячий сразу же мог узнать златокудрого сына Филиппа, который уже стал легендарным в этой стране.
   В Афины мы вошли без приветствий фанфар и у городских ворот остановились лишь затем, чтобы сообщить страже, что Аристотель Стагирит приехал в гости к своему старому другу, законнику, адвокату Эсхину. С узкой извилистой улицы я видел громаду Акрополя, где среди потрясающих мраморных храмов блистала великолепием колоссальная статуя Афины, защитницы города.
   "Конечно! - Сердце прыгнуло в моей груди. - Это ее город! Здесь я отыщу ее".
   И, словно бы прочитав мои мысли, Александр обратился к Гефестиону, ехавшему возле него:
   - Надо бы подняться, посмотреть Парфенон.
   Его молодой друг, высокий, стройный и темноволосый, прямая противоположность Александру, коренастому, крепкому блондину, качнул головой:
   - Туда не пропускают гостей. Это священная земля.
   - Что ты, там афиняне хранят свои сокровища, - усмехнувшись, возразил Птолемей. - Вот почему туда не допускают чужеземцев.
   - Но я же не простой гость, - отрезал Александр. - Я сын царя.
   - Но не сейчас, - тоном старшего брата проговорил Птолемей. - Мы ведь лишь сопровождаем сюда старика.
   Александр попытался взглядом осадить Птолемея и, обнаружив, что не может этого сделать, повернулся ко мне. Я старательно смотрел в другую сторону.
   "Да, - сказал я себе. - Будет очень трудно удержать его под контролем".
   Дом Эсхина был, пожалуй, пышнее дворца Филиппа. Конечно, он оказался меньше, но не намного. Вход украшал мраморный портик, стены - цветные фризы, изображавшие нимф и сатиров. Статуи мраморным лесом теснились в саду; среди них были и серьезные мужи в торжественных облачениях, и молодые женщины в разнообразных и часто весьма смелых одеждах.
   Когда мы прибыли, дворецкий сообщил Аристотелю, что Эсхина нет дома. Он говорил на аттическом греческом, я знал македонский диалект, но служителя понимал хорошо. Эсхин был в собрании, и его не ждали домой до вечера. У нас оставалось несколько часов, чтобы распаковать вещи и устроиться в просторном крыле дворца, предназначенном для гостей.
   - А правда ли, - спросил я у Аристотеля, пока мы следили за рабами, перетаскивавшими его коллекцию в комнату, отведенную ученому для занятий, - а правда ли, что все афиняне - законники?
   Старик негромко рассмеялся:
   - Нет, не все... Среди них есть и женщины, даже рабы.
   Я забрал особенно тяжелую корзину из рук хилого пожилого раба, неуверенно ступавшего под грузом, и, подняв ее на плечо, понес в рабочую комнату философа. Вместе с Аристотелем мы вошли в дом.
   - Но афиняне уверяют, что в их городе демократия, - сказал я. - И все граждане здесь равны. Как тогда у них могут быть рабы?
   - Рабы не граждане, Орион, и женщины тоже.
   - Но разве можно считать демократией строй, при котором лишь часть населения обладает политической властью?
   Аристотель ответил вопросом на вопрос:
   - А скажи, можно ли поддерживать порядок в городе без рабов? Неужели ткацкие станки способны работать сами собой, а корзины будут по воздуху перепархивать с места на место? С тем же успехом ты можешь просить нас отказаться от лошадей, мулов и быков... Рабы необходимы.
   Я умолк. Но когда я осторожно поставил корзину на пол, Аристотель продолжил урок:
   - Ты задел болезненную точку, Орион. Демократию следует предпочитать тирании - правлению одного человека, - но сама демократия далека от идеала.
   Решив играть роль ученика, я спросил:
   - Как это?
   В комнате еще не были расставлены кресла, в ней оказались только принесенные рабами корзины. Аристотель взглянул на одну из них, решил, что переплетенные прутья выдержат его вес, и сел. Я остался стоять.
   - Если все политические решения принимаются большинством голосов, тогда на самом деле человек, который способен влиять на мнение граждан, и есть тот, кто истинно принимает решение. Ты понимаешь меня?
   - Да. Тогда гражданами правит демагог.
   - Слово "демагог" ты произносишь с пренебрежением в голосе. А это означает только "предводитель народа".
   - Афиняне уже успели придать его звучанию пренебрежительный оттенок.
   Аристотель, моргая, посмотрел на меня:
   - Откуда ты это знаешь, раз не имеешь памяти?
   - Я все быстро усваиваю, - отвечал я.
   Ученый продолжил объяснения, хотя и не полностью удовлетворился моим ответом:
   - Действительно, ораторы, подобные Демосфену, могут увлечь собрание пылкой риторикой. Демосфен настроил афинян на войну против Филиппа, и именно с его демагогией я должен бороться.
   - Значит, ты тоже оратор?
   Аристотель устало качнул головой.
   - Нет, но хорошего оратора всегда можно нанять. Эти болтуны охотно берут плату за выступления.
   - Тогда на кого же работает Демосфен?
   Старик озадаченно посмотрел на меня:
   - У него есть свои клиенты... гражданские дела, иски, наследства. Ими он зарабатывает свой хлеб.
   - Но кто платит Демосфену за речи против Филиппа?
   - Никто. Во всяком случае, сам он утверждает, что выступает как свободный афинский гражданин.
   - Ты в это веришь?
   - Теперь скажу. - Аристотель погладил бороду. - Едва ли.
   - Итак, кто все-таки платит ему?
   Он подумал еще мгновение и ответил:
   - Логически рассуждая, это должны быть персы.
   Эсхин явился домой вскоре после заката; извинившись за опоздание, он жарко приветствовал своего старого друга. Невысокий пучеглазый афинянин успел отрастить округлое брюшко. Несколько лет назад он учился у Аристотеля, когда философ преподавал в школе, расположенной в районе Академии.
   - Завтра перед собранием будет говорить Демад, - сказал Эсхин, пока слуги его ставили на стол вино и козий сыр. - Лицо его помрачнело. - А потом Демосфен.
   - Я должен услышать обоих, - сказал Аристотель.
   Афинянин кивнул.
   Ужинали мы в великолепном зале, в котором пол украшала причудливая мозаика. В очаге уютно потрескивал и плясал огонь, прогонявший осенний холод. Филипп приказал, чтобы Александр не раскрывал инкогнито даже перед хозяином дома, поэтому царевич и его безбородые приятели были представлены просто как знатные молодые люди. Имя Александр среди македонцев пользовалось почетом, и называть царевича иначе не было необходимости. Македонская знать, а особенно молодежь, обычно сносно владела аттическим диалектом. Филипп позаботился и об этом.
   Услышав от Аристотеля имя Александр, Эсхин внимательно взглянул на царевича, однако ограничился несколькими словами - как и знакомясь с остальными.
   За столом разговаривали о Димосфене.
   - Он поверг народ в военную лихорадку, - с расстроенным видом сказал Эсхин. - Люди ходят слушать его, словно в театр; еще бы, Демосфен дает превосходные представления. И всякий раз, когда он кончает говорить, слушатели готовы немедленно браться за оружие и идти в бой против Филиппа.
   Аристотель качал головой, на челе его лежала тревога.
   - Но Афины уже воюют с нами, - объявил Александр.
   - Чисто официально, - ответил Эсхин. - Пока афиняне довольствовались тем, что предоставляли другим возможность воевать за свои интересы. Афины выставили против Филиппа свое серебро, но не войска.
   Я вспомнил, что некогда был одним из наемников, нанятых за афинское серебро.
   - А как насчет кораблей? - заметил Птолемей. - Ведь Афины используют против нас свой флот.
   - Но безуспешно, - хвастливо возразил Александр. - Скоро у них не останется гаваней к северу от Аттики.
   - Поговаривают, - мрачно проговорил Эсхин, - о заключении союза с Фивами.
   - С Фивами?!
   Сидевшие за длинным столом гости зашевелились.
   - Самая лучшая армия, если не считать македонской! - вырвалось у Гефестиона.
   - Их Священный отряд никогда не знал поражений, - напомнил смуглый Неарх.
   - Мы тоже, - возразил Александр.
   Гарпал, сидевший слева от Александра, нахмурился:
   - Что ж, мы не знали поражений в бою, но царь не хотел и побед. Перинф был не первым городом, от стен которого мы ушли по своей воле.
   Александр покраснел, раздражаясь. В разговор вступил Аристотель.
   - Филипп любит брать города за столом переговоров, а не на поле боя, сказал он кротко. - Таково искусство истинного царя; он побеждает без кровопролития.
   - Но соперничество между Афинами и Македонией обязательно окончится кровопролитием. - Александр едва сдерживал гнев.
   - Увы, ты прав, - согласился Эсхин. - Демосфен не успокоится, пока не выведет афинское войско против варваров.
   - Варваров?
   - Против вас, - сказал афинянин, глядя на Александра. - Демосфен называет вас варварами и даже дает прозвища еще похуже.
   Пытаясь предотвратить взрыв, Аристотель проговорил:
   - Афиняне считают варварами всех, кто лишен возможности жить в их городе. Но слово это первоначально значило "незнакомец", и ничего больше.
   - Теперь Демосфен использует его в другом смысле, - заметил Эсхин.
   Я видел, как Александр старается сдержать себя.
   - Помню, я видел его несколько лет назад, - пробормотал он. - Демосфен прибыл в Пеллу по приглашению царя; он был столь польщен приглашением и взволнован, что сделался косноязычным. Он не мог связать и двух слов.