Страница:
Почему он не может вспомнить всего , что случилось на той горной дороге? Только начало… и конец — конец пути, полный обиды и молчаливой ненависти.
…Д. странствовал по тёмному миру, то предаваясь азартным играм, то пытаясь напиться до бесчувствия. Но ничто не помогало.
Кинисс также вела войну с самой собой.
Ей не были ведомы психические перегрузки, неуправляемые вспышки энергии, что так часто затемняют сознание Людей. Хансса по традиции продолжают считать Людей детьми, от которых можно ждать чего угодно, но которых нельзя наказывать. Не слишком ли долго тянется детство?
Она изменилась за последние несколько десятков лет.
Этого можно было ожидать.
Её раса позволяла получать от общения с себе подобными много больше, чем Люди. Рептилии знали способ слияния сознаний… то, что получали люди, занимаясь любовью — лишь бледная тень того, что предоставляло. Прикосновение , «линиссад». Собственно телесный контакт мог сводиться к прикосновению пальцев — оттого такое название. Прикосновение предполагало жёсткую и незыблемую иерархию состояний сознания, было тем примерно, что называется у ольтов таэркуад .
Невозможно установить, кто первым рискнул провести Прикосновение с кем-то, не принадлежащим расе Хансса. Скорее всего, судьба этого экспериментатора была незавидной. Но сделанного не воротишь. Как и Люди, рептилии полагали самих себя расой, обладающей чем-то, что ставит их выше всех остальных. И были правы. Всем остальным это, не дано получить то, что предоставляет «линиссад» — обмен ощущениями, состояние непередаваемой гармонии, ясность мышления.
Как и Люди, Хансса делали вывод, что являются расой исключительной, более совершенной, несмотря на возможные телесные недостатки — млекопитающие во многих отношениях совершеннее рептилий. Как и Люди, они были не правы.
Ведь нельзя сравнивать разнородное. Но, может быть, это врождённое свойство любого разума — требовать себе хоть в чём-то, но исключительности?
…Обычный Человек, как правило, не выдерживает Прикосновения, если хансса, забывшись, откроется полностью. Многие века совершенствования в ментальных искусствах позволили на несколько порядков опередить Людей: с этой пропастью последним надо смириться. Но всякий раз, когда Кинисс решалась на Прикосновение с человеческим сознанием, она находила, к своему удивлению, нечто такое, чего были лишены они, Хансса. И всякий раз находила всё больше. Её обучили тому, что всё это — ненужно, опасно, деструктивно.
Испытать Прикосновение к ольтийскому разуму… не удалось ни разу. Тайком… подчинив ольта-партнёра по слиянию — можно. Но Кинисс не могла о подобном даже подумать: «линиссад» предполагает доверие друг к другу тех, кто участвует в этом ритуале. Ольты в присутствии хансса закрывались так надёжно и прочно… Уверенность в том, что Хансса обладают правом решать за остальных, что опасно, а что нет, таяла. Вот так — приходит время, и оказывается, что в твоей защите уже никто не нуждается.
Ольты обособились… вначале научились делаться «непрозрачными», затем — обрели что-то своё, недоступное Хансса.
Мир меняется. Но не это страшно… мир более не нуждается в защите.
Что же изменилось в самой Кинисс?
Прикосновение — сложный ритуал, красивый, запоминающийся, и… опасный. Оно позволяло увидеть всё то, что считалось сутью окружающего мира… но прошло время, и появилось нечто, недоступное такому восприятию.
…Кинисс ни разу не осмелилась рассказывать иерарху обо всём , что было между ней и Д. Нелегко далось нарушение старинного запрета. Хорошо известно, что прочие расы не готовы к тому, чтобы воспринять то, чем уже овладели Хансса. Прикосновение открывает память… открывает совершенно, не позволяя затемнять что-либо по своему усмотрению. А значит, предоставляет чужому, пусть даже низшему, разуму шанс воспринять то, чего знать ещё не положено. Ведь нельзя же позволять детям играть с огнём!
Так что же случилось с ней?
Только сейчас она осознала, что начала предугадывать логику Людей, с которыми приходится общаться… из-за Прикосновения ? Телепатией она не владела. Без заклинания. И более десяти лет не прибегала к заклинаниям при общении с не-Ханнса.
Почему ей удалось преодолеть запреты, что сдерживали её… так долго?
Рептилия облачилась в боевую одежду — выглядевшую, как редкая кожаная сеть, плотно облегающая тело — и вышла наружу. Скрытая «дымкой», что не позволяла случайному взгляду остановиться на ней, хансса бесцельно шла по улицам веселящегося города и не испытывала никакого веселья.
Почему с того самого момента, когда Д. объявил ей о своём плане — первыми успеть на место, где произойдёт Рассвет — она испытывала ощущение, что действует не по своей воле?
Не то же ли самое происходило с Клемменом? Где он, почему вместо Моста (было несомненным, что ненгор умер) оказался в ином, недоступном Кинисс, месте?
Увы… даже если он вернётся оттуда , она не осмелится чтобы спросить его обо всём.
В смерти, как оказалось, есть нечто, к чему никогда не суметь прикоснуться. Без того, чтобы умереть самой.
Клеммен
Я открыл глаза — и осознал, что словно бы и не закрывал их. Это тоже было неправильно; сон в том числе обязан ослаблять накопившееся напряжение, позволяя разуму должным образом оценивать происходящее. А у меня перед глазами по-прежнему была яркая вспышка… в животе ещё ощущался неприятный режущий холодок, а ноги упрямо считали, что сбиты в кровь за двенадцать часов непрерывной ходьбы.
Пришлось снять ботинки и убедиться, что всё в порядке.
Привычка жить прежним ритмом не позволяла преодолеть себя так просто.
…Что-то шевельнулось, выбираясь из песка. Мне почудилось, что длинные иссохшие костяные пальцы высвобождаются из песчаного плена, чтобы вцепиться в незваного гостя…
Короче говоря, я пришёл в себя шагах в десяти от этого места. Как я туда попал — сам не знаю. Возле «стоянки», где я только что лежал, песок шевелился, стекая снежно-белыми ручейками, на поверхности появлялись коричневатые стебельки — один за другим.
Нечто вроде краба.
Неправильный краб: сплющили небрежным ударом, а затем растянули наискось, взявшись за противоположные концы панциря. Нечто скособоченное, размером с голову, внушительные клешни разной длины. Краб осмотрел меня по очереди обоими глазами (стебельки были разной длины, а глаза — разного размера и цвета) и деловито направился к морю.
Ушёл в него.
Ничего себе, прошептал я, усаживаясь на песок. Значит, жизнь здесь всё-таки есть. Только связываться с ней не очень хочется. Такое чудище перекусит мне руку или ногу в один момент. Я, к тому же, совсем без оружия.
Что-то белое, но другого цвета, находилось в той ямке, откуда выбрался краб. Поначалу я не решался подойти — вдруг там скрываются собратья этого чудища с клешнями? Отхватит руку — ищи её потом. Песок был тяжёлым, но раскапывать было вовсе не трудно. Сделав несколько движений руками, я понял, что вижу перед собой… и ноги у меня отказали окончательно.
Я осторожно потянул… и извлёк череп. Человеческий. Или ещё чей — явно видно, что принадлежал он не животному. Нижняя челюсть давно отпала; песок предохранил его от полного разрушения. Я смотрел в ухмыляющиеся глазницы и пытался понять, что с ним случилось.
Хотя… если когда-нибудь таинственная лёгкость и бодрость пройдут, но не отыщется питья и еды, загадка разрешится сама собой.
Я здесь не первый.
Конечно, не первый — если подумать. А вдруг там, в песке, есть ещё что-то? Я принялся рыть дальше, с одержимостью охотничьей собаки, почуявшей забившуюся под землю мышь. Ещё три движения сомкнутыми ладонями…
Что-то тонкое и прохладное коснулось пальца.
Я осторожно потянул. Цепочка — очень знакомая цепочка — что-то на ней висит.
Треугольник. Почти как мой, только все грани синеватые, растрескавшиеся. Я пытался заставить себя прикоснуться к нему ещё раз… не смог. Постепенно на меня накатывал такой ужас, которого я никогда ещё не испытывал.
Треугольник… белый песок и череп… Много ли здесь таких? Сколько их осталось здесь, непонятно где, лишённых даже возможности быть погребёнными по обычаю?
Треугольник покачивался перед моими глазами. Видно было, как сильно его обглодало время. Все три стороны покрыты множеством раковин, деревянная — казалась трухлявой. Я оглянулся. Никого. Солнце, почти в зените, безразличный ко мне кровавый океан.
Ещё раз посмотрел на череп… и, коротко размахнувшись, швырнул цепочку вместе с талисманом в воду. Едва он коснулся вязкой поверхности океана, как вспыхнул, ярче любого солнца, и обратился в прах. Цепочка — я успел это разглядеть, прежде чем перед глазами запрыгали чёрные пятна — распалась на несколько фрагментов и затонула. Прежнему владельцу этот талисман не принёс удачи.
Мой треугольник, незаметно потяжелевший, не таил в себе, казалось, ничего опасного. И всё же я здесь, и передо мной останки кого-то, кто также носил подобный талисман… Кто отправил его? Или он отправился сам? Чьего внимания он добивался, вспомнил ли о нём там хоть кто-нибудь? Или оба они здесь, по ту сторону жизни?
Я не мог заставить себя продолжать раскопки. Боялся отыскать второй череп.
…Мы продолжали смотреть друг в другу в глаза. Он — насмешливо, зная, что у него всё в прошлом. Я — с испугом, потому что боялся настоящего.
Я не знаю никаких формул, что полагается говорить при погребении. Так, слышал краем уха, но не оставлять же это здесь просто так!
Из песка выступали и другие кости. Видимо, и здесь обитают падальщики, что растащили их в разные стороны. А может, унесло водой — кто знает.
…Я вернул череп в ямку, засыпал песком и встал. Не знаю, имеет ли всё это смысл, но если даже покойнику всё равно, то мне… мне — нет. Когда удалось немного унять дрожь, я произнёс то немногое, что помнил. Звуки чужого языка неохотно срывались с губ.
— Daivenadd olyen, daivenadd mirangile, haitann aves Sheitonna…
«Пусть наш краток, жизнь человека коротка, и возвращаемся мы к Истоку…»
Слабый ветерок прикоснулся к разгорячённому лицу.
— …unzial olyen, Hannatt olyenned, stiencol askha…
«Пусть простят тебе то, что не успели; пусть память останется доброй…»
Дальше я не знал ни слова. Сложив пальцы левой руки жестом, отчасти похожим на тот, что видел лишь два-три раза, я начертил в воздухе знак Моста — символ освобождения духа от того, что связывает его с миром живых.
Порыв ветра ударил мне в лицо; вынуждая отступить назад, прикрыть глаза.
Когда я открыл их вновь, вместо «могилы» было небольшое углубление в земле. Я отчего-то знал — костей там больше нет.
Ужас и таившееся за его спиной отчаяние как-то незаметно отступили. Сил мне это не прибавило, но и не отняло — и неизвестно, что важнее.
Пора продолжить путь.
Венллен, Лето 74, 435 Д., ночь
— Ты собирался отдыхать? — услышал Д. неожиданно.
Он резко обернулся и встретился взглядом с Кинисс. Рептилия спокойно сидела на небольшом пеньке, у самого забора.
— Понятно, — он выглядел гораздо лучше. По крайней мере, выражение, свойственное побитым собакам, исчезло из его глаз. И всё равно он не смог забросить то, что считал самым важным в своей жизни. — Поймала, ничего не скажешь. Сразу арестуешь, или сначала выслушаешь?
— Не валяй дурака, — Кинисс была настроена на удивление добродушно. — Ты уже час ходишь вокруг дома. Вновь хочешь нанести визит?
— А что ты предлагаешь?
— Оставить всё, как есть. Ты уже пытался поговорить с ней. По-моему, лучше не пытаться ещё раз.
Д. уселся рядом, на влажные ещё камни. Прохожие шли мимо, не обращая на них внимания. «Дымкой» владела не только Кинисс.
— Она не выходила из дома, — продолжала Кинисс. — А вот её домом кто-то интересовался.
— Ты видела?!
— Нет, — она оглянулась, словно услышав чей-то голос. — Но я чувствую что-то. Что-то, ускользающее от меня… но несомненное. Кто-то внимательно следит за этим домом. Так же, как и мы. Ходим снаружи, потому что не можем войти внутрь; а если и войдём, то никого не отыщем.
— Неужели это…
Кинисс приложила палец к губам.
— Мне это не интересно. Совершенно не интересно, понимаешь? — она внимательно смотрела в глаза Д. и тот, спустя секунду, понял. Во всяком случае, так показалось.
— Мне тоже, — Д. приподнялся. — Может быть, пойдём отсюда?
— Я пока останусь, — заявила Кинисс. — Здесь гораздо спокойнее, если ты меня понимаешь.
— Что-то выдаёт… все наши планы, — произнёс Д. медленно. — Я уже почти понял — что, но твёрдо не уверен. Если моя догадка окажется верной, поможешь решить одну небольшую проблему?
— Какую именно?
Д. наклонился и шепнул.
Рептилия с сомнением смотрела на него.
— Забавляться с сознанием, тем более со своим собственным… Ну да ладно. Не хочу знать, что ты там затеял. Хуже всё равно уже не будет.
— Что тебе грозит? — спросил Д. прямо. Глаза Кинисс из золотистых стали почти чёрными, медленно обрели прежний оттенок.
— Тебе лучше не знать, — ответила она. — Всё это слишком печально, для нас обоих. Когда ты намерен приступить к своему… плану?
— Как только выберемся отсюда.
— Договорились, — Кинисс поудобнее устроилась на пеньке.
Д. некоторое время смотрел на неё, после чего извлёк из кармана солидных размеров фляжку. — Из Хоунанта. Не желаешь?
Рептилия отрицательно покачала головой.
Клеммен
Линию раздела я заметил не сразу. Брёл себе и брёл… ещё два раза останавливался, чтобы пропустить крабов, торопящихся к морю; и один раз — наблюдал, как другое такое же страшилище выбирается на сушу и неторопливо, вращаясь вокруг своей оси, уходит вглубь. Поймать бы одного такого…
Да, но куда его потом девать? Нет, не до трофеев: вначале нужно выяснить, как вернуться домой. Отыскать помощь. Для начала — воду и еду.
Разумеется, я поглядывал время от времени наверх — но там ничего и никого не показывалось.
И тут я заметил линию раздела.
Она была вдалеке — наверное, в километре от меня. Стекая по каменной стене, ложилась поверх песка, исчезала в море. Выделяющаяся, тёмно-серая полоса. За ней песок был существенно темнее — не снежно-белый (приходилось порой идти, глядя вверх, чтобы перестали болеть и слезиться глаза), а серый.
Наконец-то! За линией раздела я различал какие-то тёмные силуэты… не то постройки, не то что-то ещё. Раз постройки — значит, люди. В этот момент я не думал, что разумные обитатели не обязательно должны быть дружелюбными. Обязаны быть! Если в подобном месте враждебно встречать всех, кто проходит мимо — долго не протянуть.
И я побежал навстречу границе.
Сил, как и прежде, оставалось достаточно. Никакой усталости — кроме той, что должна была бы наступить… но которую удавалось отогнать усилием воли.
И случилось то, чего я никак не ожидал. Линия начала отступать! Добро бы только одна она — но вместе с ней отступали вдаль и постройки… или что там было? Чем быстрее я старался бежать, тем быстрее она отступала.
И тут я впервые понял, что сил у меня вовсе не бесконечно много. Воздух неожиданно стал острым и горячим, мускулы ног — дряблыми и бессильными, а перед глазами всё стало двоиться. Я некоторое время шёл, пошатываясь… и упал прямо на песок.
Хорошо хоть, не в море.
А линия продолжала отодвигаться. Вскоре она вновь была на расстоянии километра, отъехала дальше… ещё дальше… пропала. Вместе со всем, что было по ту сторону.
Это было нечестно!
Если бы я мог заплакать от бессилия, я бы сделал это. Но сил оставалось только на то, чтобы сидеть и тяжело дышать.
И появилась жажда. То, чего я опасался больше всего на свете.
Венллен, Лето 74, 435 Д., ночь
— Я пошла, — неожиданно объявила Кинисс и поднялась. Д., продолжавший предаваться приятным воспоминаниям, недоумённо посмотрел на неё и сделал движение, чтобы подняться.
— Куда это?
— В дом.
— Вот как! — говорить возмущённым шёпотом было непросто. — Мне, значит, нельзя, а тебе…
— А мне можно. Сделай одолжение — обойди пока вокруг дома. По ту сторону ограды, — Кинисс выделила интонацией «ту». — И, ради всех богов, никаких вопросов.
— Хорошо, — спорить с ней в такие моменты было бесполезно. Ворча про себя, Д. надел шляпу, привёл в порядок плащ, и вскоре ничем не отличался от множества прохожих, слоняющихся по городу без определённой цели. Дождь пошёл в последний день праздника — это очень хорошо. Это означает, что осень будет плодородной, что ни болезни, ни стихийные бедствия не затронут ни город, ни его обширные окрестности.
К тому моменту, как Д. в третий раз обошёл дом (всё чисто… с точки зрения человека), он окончательно вернулся в нормальное расположение духа. Кошки по-прежнему скребли на душе, но ощущения собственной ненужности уже не было. Да, старые добрые средства порой лучше любых новых лекарств. Его отец успешно боролся со многими невзгодами при помощи бутылочки-другой хорошего вина… которое, увы, его и сгубило — бедняга попал под несущуюся повозку. Сам Д. не считал спиртное лекарством от всех бед, но в подобные моменты оно незаменимо.
Кинисс проскользнула внутрь… человеку, впервые увидевшему Хансса, они могли показаться медлительными и неуклюжими. На деле же рептилии оказывались гибкими и проворными, словно кошки. Когда дело доходило до рукопашной, это неоднократно выручало их.
Человеческое обоняние по сравнению с чутьём Хансса не стоит ровным счётом ничего. Возможно, полуразумные предки человека и могли полагаться на свой нос, а вот рептилии не утратили эту важную способность. Чутьё порой говорит больше, чем остальные органы чувств. Например, сейчас Кинисс была уверена, что в доме никто не появлялся — с той поры, как они побывали здесь сутки назад — но никто и не уходил.
Уловить настроение ольтов не намного труднее, чем переживания Людей. Хозяйка дома сейчас испытывала… как странно… Кинисс была готова поклясться, что этим чувствам лучше всего соответствуют физические страдания. Что происходит с Андариалл?
Окликать её по имени не стоит. Д. уже попытался, и лишь чудом не заработал ещё одно проклятие. Его невероятное везение, как ни странно, продолжает ему помогать. Только теперь оно сопрягалось с главным проклятием — проклятием нескончаемой жизни — и спасало владельца, обращая смертоносные удары в болезненные, а в критические моменты склоняя чашу весов в пользу того, чтобы Д. успел уйти из-под удара. Чёрное, но везение.
В отличие от Д., Кинисс могла перемещаться, в подлинном смысле слова оставаясь незамеченной. Дело, конечно, не в заклинаниях — ольты, к какой бы наэрта ни принадлежали, чуяли магию, словно собака — аппетитно пахнущий кусок мяса. И не в том, что даже самое чуткое ухо не смогло бы расслышать её шагов, а самый чуткий нос — отыскать её следы (поскольку нигде её тело не соприкасалось с обстановкой)… Она могла подавлять самое существенное: эхо намерений. Иными словами, перемещалась, вроде бы не собираясь ничего делать. Чтобы Человек мог научиться такому, нужны десятилетия совершенствования его слабого мозга.
Дверь в мастерскую.
Самое главное — никакой магии.
Девушка сидела у стола, увлечённая работой. Кинисс осторожно обошла кресло со стороны. Если это — проекция, фантом, то очень, очень качественная. Никакая иллюзия не может долго обманывать опытного псионика. Кинисс закрыла глаза, сосредоточилась и открыла их.
Андариалл Кавеллин никуда не исчезла.
Она повернула голову в сторону пришелицы… и едва заметно кивнула. Кинисс оторопела, что с ней случалось довольно редко. Состояние «пустоты», когда намерения не выплёскиваются наружу, едва не рухнуло. Больше всего ей хотелось протянуть руку и потрогать то, что сидело перед ней…
…Однако Андариалл была по-прежнему в чёрном, серебряный обруч по-прежнему украшал её голову, а на левом бедре висел ритуальный кинжал. Если бы она извлекла его и просто указала им на Д…
Может быть, Д. действительно хотел умереть?
Эта мысль вернула Кинисс в состояние равновесия.
Кинисс справилась с потрясением и сосредоточилась на собственных чувствах. Несомненно, Андариалл не была псиоником — и уж конечно, не могла оставлять свои фантомы, да ещё такие правдоподобные. Однако отчего создаётся ощущение, что она находится в настоящий момент вовсе не здесь?
Метрах в десяти… сильный сигнал, совпадающий с сигналом Андариалл. И другой, несколько более слабый — в пятнадцати метрах. Множество мелких сигналов — эхо, оставленное недавно проходившим мимо мыслящим существом. Как такое возможно?
Наблюдать, как ольтийка работает, было приятно. Учитывая, что хозяйка дома оказалась столь хорошо настроенной даже к незваным гостям. Только бы у Д. хватило ума не соваться сюда. Если Кинисс хотя бы намекнула на то, что попытается сделать, от него было бы не отвязаться.
Увидев то, что вырезала Андариалл, Кинисс вздрогнула. Уар , человеко-зверь, каких боги — в особенности в древности — посылали исполнить свою волю. Злобное существо с мечом и щитом настолько не походило по настроению на большинство собратьев, стоявших неподалёку, что над этим стоило задуматься.
Ещё один уар — не из дерева, но из камня. Чуть в стороне от прочих.
И ещё один.
Всего их было шесть… включая тот, что был ещё не окончен. Все они немного отличались один от другого — но все вызывали ужас, все носили звериные головы. Намерения их, будь они из плоти и крови, были очевидны, и горе вставшим на их пути. Зверолюди не посещали этот мир уже двадцать с лишним веков… что бы это значило?
Кинисс не успела уловить, когда Андариалл не стало. Сидела рядом — и вот её нет. Кресло не успело остыть, инструменты ещё хранят тепло её ладони, и шестая статуэтка стоит рядом со своими сородичами — словно происходит военный совет.
Кинисс выглянула наружу.
«Другие» Андариалл также переместились. Кроме одной. Та по-прежнему оставалась на месте, никуда не сдвинулась. Ни на волосок. Хотя на таком расстоянии невозможно судить с подобной точностью.
Кинисс решила не тратить время на прочих двойников. Непонятно, как ольтийке удаётся пребывать одновременно во многих местах… и без оборудования или чтения заклинаний это не установить. Но ей вовсе не улыбалось увидеть кинжал, указывающий в её сторону — и скитаться последующую вечность между всеми мыслимыми мирами в наказание за то, что осмелилась вторгнуться в исполнение ритуала. Д., наверное, почуял, что происходящее защищено чем-то большим, нежели простым и понятным уважением к личной свободе каждого из живущих.
Комната для медитаций. Потайная дверь перестала быть потайной, поскольку приоткрыта. Травы горят по ту сторону… ничего наркотического. По крайней мере, насколько знает Кинисс. О физиологии других рас она знает намного больше, чем иные, весьма искусные, целители тех же рас… Положение обязывает.
Кинисс вошла в помещение, где не было ни стен, ни потолка. Была лишь слабо светящаяся серебристым сиянием тропинка, небольшая каменная чаша у её завершения и барельеф, словно висящий в пустоте — исписанный древним языком, на котором теперь никто не говорит. Даже в Храмах почти никто уже не знает звучания этих букв. Хотя надписи всё ещё украшают святилища, ритуальную утварь и будут, вероятно, украшать ещё очень и очень долго.
Интересно, откуда могло взяться подобное помещение? По всем правилам, за этой потайной дверью должен начинаться сад на заднем дворе дома.
Андариалл всё ещё сидела перед чашей… и кинжал всё ещё лежал справа от неё, обращённый остриём к двери.
Возможно, я совершаю самую большую ошибку за всю свою жизнь, подумала Кинисс. Обернувшись, она прикрыла дверь и тут же прекратился лёгкий сквозняк. Травы, горящие внутри чаши, продолжали насыщать воздух множеством ароматов. Странно, но от этого не становилось труднее дышать.
Рептилия остановилась и попыталась сосредоточиться на том, что в данный момент ощущала Андариалл. В обычных условиях это потребовало бы незначительных усилий и удалось бы на расстоянии шагов в сто. Здесь же их разделяло едва ли десять шагов… и ничего! Лишь слабый-слабый шум в голове. Отчего это?
Никаких ментальных барьеров здесь нет.
Подойти поближе?
Кинисс сделала осторожный шаг вперёд… и кинжал, сам собой, вздрогнул, поворачиваясь в её сторону.
Ни шагу дальше, пришелец!
Кинисс вновь попыталась «прислушаться», сохраняя все защитные оболочки. Это было нелегко… и вновь ничего не дало. Однако делать ещё один шаг — значит, очень сильно не желать себе добра.
Она «прислушалась» вновь, на сей раз слегка усиливая нажим на неведомо откуда взявшийся барьер — и тут барьер прорвался.
То, что выплеснулось на Кинисс, ощущалось как физический удар. Видение было спрессованным в одну короткую вспышку. Она успела уловить ускользающую картину… странного чуждого мира, где огромной пирамидой, составленной из невероятных по размерам каменных плит, уходила в небеса твердь, а вокруг лениво плескался тёмно-вишнёвый океан. Разглядела очертания кажущихся ничтожными и игрушечными домиков, башен и стен, увидела фигуры людей… и прочих созданий… и видение оборвалось.
Придя в себя, Кинисс осознала, что успела — инстинктивно — подстроиться под обрушившийся шквал, отводя основной удар в сторону, жертвуя всем, чем только можно. Так, должно быть, мог чувствовать себя человек за миг до того, как его разум сгорал от Прикосновения — словно мотылёк, ринувшийся прямо в пламя.
…Д. странствовал по тёмному миру, то предаваясь азартным играм, то пытаясь напиться до бесчувствия. Но ничто не помогало.
Кинисс также вела войну с самой собой.
Ей не были ведомы психические перегрузки, неуправляемые вспышки энергии, что так часто затемняют сознание Людей. Хансса по традиции продолжают считать Людей детьми, от которых можно ждать чего угодно, но которых нельзя наказывать. Не слишком ли долго тянется детство?
Она изменилась за последние несколько десятков лет.
Этого можно было ожидать.
Её раса позволяла получать от общения с себе подобными много больше, чем Люди. Рептилии знали способ слияния сознаний… то, что получали люди, занимаясь любовью — лишь бледная тень того, что предоставляло. Прикосновение , «линиссад». Собственно телесный контакт мог сводиться к прикосновению пальцев — оттого такое название. Прикосновение предполагало жёсткую и незыблемую иерархию состояний сознания, было тем примерно, что называется у ольтов таэркуад .
Невозможно установить, кто первым рискнул провести Прикосновение с кем-то, не принадлежащим расе Хансса. Скорее всего, судьба этого экспериментатора была незавидной. Но сделанного не воротишь. Как и Люди, рептилии полагали самих себя расой, обладающей чем-то, что ставит их выше всех остальных. И были правы. Всем остальным это, не дано получить то, что предоставляет «линиссад» — обмен ощущениями, состояние непередаваемой гармонии, ясность мышления.
Как и Люди, Хансса делали вывод, что являются расой исключительной, более совершенной, несмотря на возможные телесные недостатки — млекопитающие во многих отношениях совершеннее рептилий. Как и Люди, они были не правы.
Ведь нельзя сравнивать разнородное. Но, может быть, это врождённое свойство любого разума — требовать себе хоть в чём-то, но исключительности?
…Обычный Человек, как правило, не выдерживает Прикосновения, если хансса, забывшись, откроется полностью. Многие века совершенствования в ментальных искусствах позволили на несколько порядков опередить Людей: с этой пропастью последним надо смириться. Но всякий раз, когда Кинисс решалась на Прикосновение с человеческим сознанием, она находила, к своему удивлению, нечто такое, чего были лишены они, Хансса. И всякий раз находила всё больше. Её обучили тому, что всё это — ненужно, опасно, деструктивно.
Испытать Прикосновение к ольтийскому разуму… не удалось ни разу. Тайком… подчинив ольта-партнёра по слиянию — можно. Но Кинисс не могла о подобном даже подумать: «линиссад» предполагает доверие друг к другу тех, кто участвует в этом ритуале. Ольты в присутствии хансса закрывались так надёжно и прочно… Уверенность в том, что Хансса обладают правом решать за остальных, что опасно, а что нет, таяла. Вот так — приходит время, и оказывается, что в твоей защите уже никто не нуждается.
Ольты обособились… вначале научились делаться «непрозрачными», затем — обрели что-то своё, недоступное Хансса.
Мир меняется. Но не это страшно… мир более не нуждается в защите.
Что же изменилось в самой Кинисс?
Прикосновение — сложный ритуал, красивый, запоминающийся, и… опасный. Оно позволяло увидеть всё то, что считалось сутью окружающего мира… но прошло время, и появилось нечто, недоступное такому восприятию.
…Кинисс ни разу не осмелилась рассказывать иерарху обо всём , что было между ней и Д. Нелегко далось нарушение старинного запрета. Хорошо известно, что прочие расы не готовы к тому, чтобы воспринять то, чем уже овладели Хансса. Прикосновение открывает память… открывает совершенно, не позволяя затемнять что-либо по своему усмотрению. А значит, предоставляет чужому, пусть даже низшему, разуму шанс воспринять то, чего знать ещё не положено. Ведь нельзя же позволять детям играть с огнём!
Так что же случилось с ней?
Только сейчас она осознала, что начала предугадывать логику Людей, с которыми приходится общаться… из-за Прикосновения ? Телепатией она не владела. Без заклинания. И более десяти лет не прибегала к заклинаниям при общении с не-Ханнса.
Почему ей удалось преодолеть запреты, что сдерживали её… так долго?
Рептилия облачилась в боевую одежду — выглядевшую, как редкая кожаная сеть, плотно облегающая тело — и вышла наружу. Скрытая «дымкой», что не позволяла случайному взгляду остановиться на ней, хансса бесцельно шла по улицам веселящегося города и не испытывала никакого веселья.
Почему с того самого момента, когда Д. объявил ей о своём плане — первыми успеть на место, где произойдёт Рассвет — она испытывала ощущение, что действует не по своей воле?
Не то же ли самое происходило с Клемменом? Где он, почему вместо Моста (было несомненным, что ненгор умер) оказался в ином, недоступном Кинисс, месте?
Увы… даже если он вернётся оттуда , она не осмелится чтобы спросить его обо всём.
В смерти, как оказалось, есть нечто, к чему никогда не суметь прикоснуться. Без того, чтобы умереть самой.
Клеммен
Я открыл глаза — и осознал, что словно бы и не закрывал их. Это тоже было неправильно; сон в том числе обязан ослаблять накопившееся напряжение, позволяя разуму должным образом оценивать происходящее. А у меня перед глазами по-прежнему была яркая вспышка… в животе ещё ощущался неприятный режущий холодок, а ноги упрямо считали, что сбиты в кровь за двенадцать часов непрерывной ходьбы.
Пришлось снять ботинки и убедиться, что всё в порядке.
Привычка жить прежним ритмом не позволяла преодолеть себя так просто.
…Что-то шевельнулось, выбираясь из песка. Мне почудилось, что длинные иссохшие костяные пальцы высвобождаются из песчаного плена, чтобы вцепиться в незваного гостя…
Короче говоря, я пришёл в себя шагах в десяти от этого места. Как я туда попал — сам не знаю. Возле «стоянки», где я только что лежал, песок шевелился, стекая снежно-белыми ручейками, на поверхности появлялись коричневатые стебельки — один за другим.
Нечто вроде краба.
Неправильный краб: сплющили небрежным ударом, а затем растянули наискось, взявшись за противоположные концы панциря. Нечто скособоченное, размером с голову, внушительные клешни разной длины. Краб осмотрел меня по очереди обоими глазами (стебельки были разной длины, а глаза — разного размера и цвета) и деловито направился к морю.
Ушёл в него.
Ничего себе, прошептал я, усаживаясь на песок. Значит, жизнь здесь всё-таки есть. Только связываться с ней не очень хочется. Такое чудище перекусит мне руку или ногу в один момент. Я, к тому же, совсем без оружия.
Что-то белое, но другого цвета, находилось в той ямке, откуда выбрался краб. Поначалу я не решался подойти — вдруг там скрываются собратья этого чудища с клешнями? Отхватит руку — ищи её потом. Песок был тяжёлым, но раскапывать было вовсе не трудно. Сделав несколько движений руками, я понял, что вижу перед собой… и ноги у меня отказали окончательно.
Я осторожно потянул… и извлёк череп. Человеческий. Или ещё чей — явно видно, что принадлежал он не животному. Нижняя челюсть давно отпала; песок предохранил его от полного разрушения. Я смотрел в ухмыляющиеся глазницы и пытался понять, что с ним случилось.
Хотя… если когда-нибудь таинственная лёгкость и бодрость пройдут, но не отыщется питья и еды, загадка разрешится сама собой.
Я здесь не первый.
Конечно, не первый — если подумать. А вдруг там, в песке, есть ещё что-то? Я принялся рыть дальше, с одержимостью охотничьей собаки, почуявшей забившуюся под землю мышь. Ещё три движения сомкнутыми ладонями…
Что-то тонкое и прохладное коснулось пальца.
Я осторожно потянул. Цепочка — очень знакомая цепочка — что-то на ней висит.
Треугольник. Почти как мой, только все грани синеватые, растрескавшиеся. Я пытался заставить себя прикоснуться к нему ещё раз… не смог. Постепенно на меня накатывал такой ужас, которого я никогда ещё не испытывал.
Треугольник… белый песок и череп… Много ли здесь таких? Сколько их осталось здесь, непонятно где, лишённых даже возможности быть погребёнными по обычаю?
Треугольник покачивался перед моими глазами. Видно было, как сильно его обглодало время. Все три стороны покрыты множеством раковин, деревянная — казалась трухлявой. Я оглянулся. Никого. Солнце, почти в зените, безразличный ко мне кровавый океан.
Ещё раз посмотрел на череп… и, коротко размахнувшись, швырнул цепочку вместе с талисманом в воду. Едва он коснулся вязкой поверхности океана, как вспыхнул, ярче любого солнца, и обратился в прах. Цепочка — я успел это разглядеть, прежде чем перед глазами запрыгали чёрные пятна — распалась на несколько фрагментов и затонула. Прежнему владельцу этот талисман не принёс удачи.
Мой треугольник, незаметно потяжелевший, не таил в себе, казалось, ничего опасного. И всё же я здесь, и передо мной останки кого-то, кто также носил подобный талисман… Кто отправил его? Или он отправился сам? Чьего внимания он добивался, вспомнил ли о нём там хоть кто-нибудь? Или оба они здесь, по ту сторону жизни?
Я не мог заставить себя продолжать раскопки. Боялся отыскать второй череп.
…Мы продолжали смотреть друг в другу в глаза. Он — насмешливо, зная, что у него всё в прошлом. Я — с испугом, потому что боялся настоящего.
Я не знаю никаких формул, что полагается говорить при погребении. Так, слышал краем уха, но не оставлять же это здесь просто так!
Из песка выступали и другие кости. Видимо, и здесь обитают падальщики, что растащили их в разные стороны. А может, унесло водой — кто знает.
…Я вернул череп в ямку, засыпал песком и встал. Не знаю, имеет ли всё это смысл, но если даже покойнику всё равно, то мне… мне — нет. Когда удалось немного унять дрожь, я произнёс то немногое, что помнил. Звуки чужого языка неохотно срывались с губ.
— Daivenadd olyen, daivenadd mirangile, haitann aves Sheitonna…
«Пусть наш краток, жизнь человека коротка, и возвращаемся мы к Истоку…»
Слабый ветерок прикоснулся к разгорячённому лицу.
— …unzial olyen, Hannatt olyenned, stiencol askha…
«Пусть простят тебе то, что не успели; пусть память останется доброй…»
Дальше я не знал ни слова. Сложив пальцы левой руки жестом, отчасти похожим на тот, что видел лишь два-три раза, я начертил в воздухе знак Моста — символ освобождения духа от того, что связывает его с миром живых.
Порыв ветра ударил мне в лицо; вынуждая отступить назад, прикрыть глаза.
Когда я открыл их вновь, вместо «могилы» было небольшое углубление в земле. Я отчего-то знал — костей там больше нет.
Ужас и таившееся за его спиной отчаяние как-то незаметно отступили. Сил мне это не прибавило, но и не отняло — и неизвестно, что важнее.
Пора продолжить путь.
Венллен, Лето 74, 435 Д., ночь
— Ты собирался отдыхать? — услышал Д. неожиданно.
Он резко обернулся и встретился взглядом с Кинисс. Рептилия спокойно сидела на небольшом пеньке, у самого забора.
— Понятно, — он выглядел гораздо лучше. По крайней мере, выражение, свойственное побитым собакам, исчезло из его глаз. И всё равно он не смог забросить то, что считал самым важным в своей жизни. — Поймала, ничего не скажешь. Сразу арестуешь, или сначала выслушаешь?
— Не валяй дурака, — Кинисс была настроена на удивление добродушно. — Ты уже час ходишь вокруг дома. Вновь хочешь нанести визит?
— А что ты предлагаешь?
— Оставить всё, как есть. Ты уже пытался поговорить с ней. По-моему, лучше не пытаться ещё раз.
Д. уселся рядом, на влажные ещё камни. Прохожие шли мимо, не обращая на них внимания. «Дымкой» владела не только Кинисс.
— Она не выходила из дома, — продолжала Кинисс. — А вот её домом кто-то интересовался.
— Ты видела?!
— Нет, — она оглянулась, словно услышав чей-то голос. — Но я чувствую что-то. Что-то, ускользающее от меня… но несомненное. Кто-то внимательно следит за этим домом. Так же, как и мы. Ходим снаружи, потому что не можем войти внутрь; а если и войдём, то никого не отыщем.
— Неужели это…
Кинисс приложила палец к губам.
— Мне это не интересно. Совершенно не интересно, понимаешь? — она внимательно смотрела в глаза Д. и тот, спустя секунду, понял. Во всяком случае, так показалось.
— Мне тоже, — Д. приподнялся. — Может быть, пойдём отсюда?
— Я пока останусь, — заявила Кинисс. — Здесь гораздо спокойнее, если ты меня понимаешь.
— Что-то выдаёт… все наши планы, — произнёс Д. медленно. — Я уже почти понял — что, но твёрдо не уверен. Если моя догадка окажется верной, поможешь решить одну небольшую проблему?
— Какую именно?
Д. наклонился и шепнул.
Рептилия с сомнением смотрела на него.
— Забавляться с сознанием, тем более со своим собственным… Ну да ладно. Не хочу знать, что ты там затеял. Хуже всё равно уже не будет.
— Что тебе грозит? — спросил Д. прямо. Глаза Кинисс из золотистых стали почти чёрными, медленно обрели прежний оттенок.
— Тебе лучше не знать, — ответила она. — Всё это слишком печально, для нас обоих. Когда ты намерен приступить к своему… плану?
— Как только выберемся отсюда.
— Договорились, — Кинисс поудобнее устроилась на пеньке.
Д. некоторое время смотрел на неё, после чего извлёк из кармана солидных размеров фляжку. — Из Хоунанта. Не желаешь?
Рептилия отрицательно покачала головой.
Клеммен
Линию раздела я заметил не сразу. Брёл себе и брёл… ещё два раза останавливался, чтобы пропустить крабов, торопящихся к морю; и один раз — наблюдал, как другое такое же страшилище выбирается на сушу и неторопливо, вращаясь вокруг своей оси, уходит вглубь. Поймать бы одного такого…
Да, но куда его потом девать? Нет, не до трофеев: вначале нужно выяснить, как вернуться домой. Отыскать помощь. Для начала — воду и еду.
Разумеется, я поглядывал время от времени наверх — но там ничего и никого не показывалось.
И тут я заметил линию раздела.
Она была вдалеке — наверное, в километре от меня. Стекая по каменной стене, ложилась поверх песка, исчезала в море. Выделяющаяся, тёмно-серая полоса. За ней песок был существенно темнее — не снежно-белый (приходилось порой идти, глядя вверх, чтобы перестали болеть и слезиться глаза), а серый.
Наконец-то! За линией раздела я различал какие-то тёмные силуэты… не то постройки, не то что-то ещё. Раз постройки — значит, люди. В этот момент я не думал, что разумные обитатели не обязательно должны быть дружелюбными. Обязаны быть! Если в подобном месте враждебно встречать всех, кто проходит мимо — долго не протянуть.
И я побежал навстречу границе.
Сил, как и прежде, оставалось достаточно. Никакой усталости — кроме той, что должна была бы наступить… но которую удавалось отогнать усилием воли.
И случилось то, чего я никак не ожидал. Линия начала отступать! Добро бы только одна она — но вместе с ней отступали вдаль и постройки… или что там было? Чем быстрее я старался бежать, тем быстрее она отступала.
И тут я впервые понял, что сил у меня вовсе не бесконечно много. Воздух неожиданно стал острым и горячим, мускулы ног — дряблыми и бессильными, а перед глазами всё стало двоиться. Я некоторое время шёл, пошатываясь… и упал прямо на песок.
Хорошо хоть, не в море.
А линия продолжала отодвигаться. Вскоре она вновь была на расстоянии километра, отъехала дальше… ещё дальше… пропала. Вместе со всем, что было по ту сторону.
Это было нечестно!
Если бы я мог заплакать от бессилия, я бы сделал это. Но сил оставалось только на то, чтобы сидеть и тяжело дышать.
И появилась жажда. То, чего я опасался больше всего на свете.
Венллен, Лето 74, 435 Д., ночь
— Я пошла, — неожиданно объявила Кинисс и поднялась. Д., продолжавший предаваться приятным воспоминаниям, недоумённо посмотрел на неё и сделал движение, чтобы подняться.
— Куда это?
— В дом.
— Вот как! — говорить возмущённым шёпотом было непросто. — Мне, значит, нельзя, а тебе…
— А мне можно. Сделай одолжение — обойди пока вокруг дома. По ту сторону ограды, — Кинисс выделила интонацией «ту». — И, ради всех богов, никаких вопросов.
— Хорошо, — спорить с ней в такие моменты было бесполезно. Ворча про себя, Д. надел шляпу, привёл в порядок плащ, и вскоре ничем не отличался от множества прохожих, слоняющихся по городу без определённой цели. Дождь пошёл в последний день праздника — это очень хорошо. Это означает, что осень будет плодородной, что ни болезни, ни стихийные бедствия не затронут ни город, ни его обширные окрестности.
К тому моменту, как Д. в третий раз обошёл дом (всё чисто… с точки зрения человека), он окончательно вернулся в нормальное расположение духа. Кошки по-прежнему скребли на душе, но ощущения собственной ненужности уже не было. Да, старые добрые средства порой лучше любых новых лекарств. Его отец успешно боролся со многими невзгодами при помощи бутылочки-другой хорошего вина… которое, увы, его и сгубило — бедняга попал под несущуюся повозку. Сам Д. не считал спиртное лекарством от всех бед, но в подобные моменты оно незаменимо.
Кинисс проскользнула внутрь… человеку, впервые увидевшему Хансса, они могли показаться медлительными и неуклюжими. На деле же рептилии оказывались гибкими и проворными, словно кошки. Когда дело доходило до рукопашной, это неоднократно выручало их.
Человеческое обоняние по сравнению с чутьём Хансса не стоит ровным счётом ничего. Возможно, полуразумные предки человека и могли полагаться на свой нос, а вот рептилии не утратили эту важную способность. Чутьё порой говорит больше, чем остальные органы чувств. Например, сейчас Кинисс была уверена, что в доме никто не появлялся — с той поры, как они побывали здесь сутки назад — но никто и не уходил.
Уловить настроение ольтов не намного труднее, чем переживания Людей. Хозяйка дома сейчас испытывала… как странно… Кинисс была готова поклясться, что этим чувствам лучше всего соответствуют физические страдания. Что происходит с Андариалл?
Окликать её по имени не стоит. Д. уже попытался, и лишь чудом не заработал ещё одно проклятие. Его невероятное везение, как ни странно, продолжает ему помогать. Только теперь оно сопрягалось с главным проклятием — проклятием нескончаемой жизни — и спасало владельца, обращая смертоносные удары в болезненные, а в критические моменты склоняя чашу весов в пользу того, чтобы Д. успел уйти из-под удара. Чёрное, но везение.
В отличие от Д., Кинисс могла перемещаться, в подлинном смысле слова оставаясь незамеченной. Дело, конечно, не в заклинаниях — ольты, к какой бы наэрта ни принадлежали, чуяли магию, словно собака — аппетитно пахнущий кусок мяса. И не в том, что даже самое чуткое ухо не смогло бы расслышать её шагов, а самый чуткий нос — отыскать её следы (поскольку нигде её тело не соприкасалось с обстановкой)… Она могла подавлять самое существенное: эхо намерений. Иными словами, перемещалась, вроде бы не собираясь ничего делать. Чтобы Человек мог научиться такому, нужны десятилетия совершенствования его слабого мозга.
Дверь в мастерскую.
Самое главное — никакой магии.
Девушка сидела у стола, увлечённая работой. Кинисс осторожно обошла кресло со стороны. Если это — проекция, фантом, то очень, очень качественная. Никакая иллюзия не может долго обманывать опытного псионика. Кинисс закрыла глаза, сосредоточилась и открыла их.
Андариалл Кавеллин никуда не исчезла.
Она повернула голову в сторону пришелицы… и едва заметно кивнула. Кинисс оторопела, что с ней случалось довольно редко. Состояние «пустоты», когда намерения не выплёскиваются наружу, едва не рухнуло. Больше всего ей хотелось протянуть руку и потрогать то, что сидело перед ней…
…Однако Андариалл была по-прежнему в чёрном, серебряный обруч по-прежнему украшал её голову, а на левом бедре висел ритуальный кинжал. Если бы она извлекла его и просто указала им на Д…
Может быть, Д. действительно хотел умереть?
Эта мысль вернула Кинисс в состояние равновесия.
Кинисс справилась с потрясением и сосредоточилась на собственных чувствах. Несомненно, Андариалл не была псиоником — и уж конечно, не могла оставлять свои фантомы, да ещё такие правдоподобные. Однако отчего создаётся ощущение, что она находится в настоящий момент вовсе не здесь?
Метрах в десяти… сильный сигнал, совпадающий с сигналом Андариалл. И другой, несколько более слабый — в пятнадцати метрах. Множество мелких сигналов — эхо, оставленное недавно проходившим мимо мыслящим существом. Как такое возможно?
Наблюдать, как ольтийка работает, было приятно. Учитывая, что хозяйка дома оказалась столь хорошо настроенной даже к незваным гостям. Только бы у Д. хватило ума не соваться сюда. Если Кинисс хотя бы намекнула на то, что попытается сделать, от него было бы не отвязаться.
Увидев то, что вырезала Андариалл, Кинисс вздрогнула. Уар , человеко-зверь, каких боги — в особенности в древности — посылали исполнить свою волю. Злобное существо с мечом и щитом настолько не походило по настроению на большинство собратьев, стоявших неподалёку, что над этим стоило задуматься.
Ещё один уар — не из дерева, но из камня. Чуть в стороне от прочих.
И ещё один.
Всего их было шесть… включая тот, что был ещё не окончен. Все они немного отличались один от другого — но все вызывали ужас, все носили звериные головы. Намерения их, будь они из плоти и крови, были очевидны, и горе вставшим на их пути. Зверолюди не посещали этот мир уже двадцать с лишним веков… что бы это значило?
Кинисс не успела уловить, когда Андариалл не стало. Сидела рядом — и вот её нет. Кресло не успело остыть, инструменты ещё хранят тепло её ладони, и шестая статуэтка стоит рядом со своими сородичами — словно происходит военный совет.
Кинисс выглянула наружу.
«Другие» Андариалл также переместились. Кроме одной. Та по-прежнему оставалась на месте, никуда не сдвинулась. Ни на волосок. Хотя на таком расстоянии невозможно судить с подобной точностью.
Кинисс решила не тратить время на прочих двойников. Непонятно, как ольтийке удаётся пребывать одновременно во многих местах… и без оборудования или чтения заклинаний это не установить. Но ей вовсе не улыбалось увидеть кинжал, указывающий в её сторону — и скитаться последующую вечность между всеми мыслимыми мирами в наказание за то, что осмелилась вторгнуться в исполнение ритуала. Д., наверное, почуял, что происходящее защищено чем-то большим, нежели простым и понятным уважением к личной свободе каждого из живущих.
Комната для медитаций. Потайная дверь перестала быть потайной, поскольку приоткрыта. Травы горят по ту сторону… ничего наркотического. По крайней мере, насколько знает Кинисс. О физиологии других рас она знает намного больше, чем иные, весьма искусные, целители тех же рас… Положение обязывает.
Кинисс вошла в помещение, где не было ни стен, ни потолка. Была лишь слабо светящаяся серебристым сиянием тропинка, небольшая каменная чаша у её завершения и барельеф, словно висящий в пустоте — исписанный древним языком, на котором теперь никто не говорит. Даже в Храмах почти никто уже не знает звучания этих букв. Хотя надписи всё ещё украшают святилища, ритуальную утварь и будут, вероятно, украшать ещё очень и очень долго.
Интересно, откуда могло взяться подобное помещение? По всем правилам, за этой потайной дверью должен начинаться сад на заднем дворе дома.
Андариалл всё ещё сидела перед чашей… и кинжал всё ещё лежал справа от неё, обращённый остриём к двери.
Возможно, я совершаю самую большую ошибку за всю свою жизнь, подумала Кинисс. Обернувшись, она прикрыла дверь и тут же прекратился лёгкий сквозняк. Травы, горящие внутри чаши, продолжали насыщать воздух множеством ароматов. Странно, но от этого не становилось труднее дышать.
Рептилия остановилась и попыталась сосредоточиться на том, что в данный момент ощущала Андариалл. В обычных условиях это потребовало бы незначительных усилий и удалось бы на расстоянии шагов в сто. Здесь же их разделяло едва ли десять шагов… и ничего! Лишь слабый-слабый шум в голове. Отчего это?
Никаких ментальных барьеров здесь нет.
Подойти поближе?
Кинисс сделала осторожный шаг вперёд… и кинжал, сам собой, вздрогнул, поворачиваясь в её сторону.
Ни шагу дальше, пришелец!
Кинисс вновь попыталась «прислушаться», сохраняя все защитные оболочки. Это было нелегко… и вновь ничего не дало. Однако делать ещё один шаг — значит, очень сильно не желать себе добра.
Она «прислушалась» вновь, на сей раз слегка усиливая нажим на неведомо откуда взявшийся барьер — и тут барьер прорвался.
То, что выплеснулось на Кинисс, ощущалось как физический удар. Видение было спрессованным в одну короткую вспышку. Она успела уловить ускользающую картину… странного чуждого мира, где огромной пирамидой, составленной из невероятных по размерам каменных плит, уходила в небеса твердь, а вокруг лениво плескался тёмно-вишнёвый океан. Разглядела очертания кажущихся ничтожными и игрушечными домиков, башен и стен, увидела фигуры людей… и прочих созданий… и видение оборвалось.
Придя в себя, Кинисс осознала, что успела — инстинктивно — подстроиться под обрушившийся шквал, отводя основной удар в сторону, жертвуя всем, чем только можно. Так, должно быть, мог чувствовать себя человек за миг до того, как его разум сгорал от Прикосновения — словно мотылёк, ринувшийся прямо в пламя.