Бойд Донна. Алхимик

   Отбросив щит невидимости, на который уходило немало нашей энергии, мы подошли к ложу. Там спал молодой фараон, обнаженный, потный, с открытым ртом и скользким от слюны подбородком. Из горла его вырывался громкий храп, который не пугал, впрочем, усевшуюся на его губу черную муху. Я едва не протянул руку, чтобы ее смахнуть.
   Мы молча стояли перед ним, парализованные одной и той же мыслью: «Он – жалкий юнец!» Уродливый мальчишка с впалой грудью, тонкими прядями прилипших к черепу влажных волос и смрадным дыханием. Не бессмертный правитель, не самый могущественный на земле человек, не наш враг, а парнишка вроде Акана или меня. Сделанная из слоновой кости рукоятка ножа, который я носил за поясом, едва не выскользнула из моей увлажнившейся руки. Я почувствовал, что решимость моя улетучивается.
   Я заглянул в глаза Акана, настал миг… миг, когда все почти изменилось. Но тут в мою руку впились пальцы Нефар.
   – Ради Египта! – настойчиво прошептала она. – Ради всего человечества! – Потом, еще тише, со страстью, всколыхнувшей мою душу до дна: – Ради нас!
   Ах, бессмертные слова, неизменно звучавшие на протяжении веков: за Родину, за цивилизацию, за любовь! И более слабые, чем я, мужчины шли на смерть, заслышав этот гимн, и совершали более тяжкие преступления, чем будущее мое. Пожатие женской руки, страсть в любимых глазах, и все споры окончены, мечи вынуты из ножен. Так было всегда. Так случилось и в тот момент.
   Я сжал холодный, привычно тяжелый нож, перевел взгляд на вздымающуюся грудь фараона. На ранних этапах обучения нас подробно знакомили с анатомией, физиологией и хирургическими приемами. Мне вдруг пришел на ум вопрос: «А не для подобных ли целей нас обучали всем этим вещам?» В тот же миг, напрягшись, я точно и ловко опустил клинок вниз, одним движением разрубая три ребра и большую полую вену. Мощный фонтан крови, которого я не ожидал, заставил меня выронить оружие. Горячая жидкость забрызгала мне лицо, волосы, попала даже в глаза. Акан выдохнул:
   – Скорей, скорей!
   Я увидел, что оба они запятнаны кровью, и теперь, стоя с выпученными глазами, тяжело дышат, словно это они совершили убийство. Я погрузил обе руки в полость; пальцы скользили по горячей блестящей плоти, натыкаясь на сломанные кости. Теперь, пытаясь ухватить ребра обеими руками, я слышал собственное дыхание, неровное и хриплое. Когда я раздвинул тонкие кривые пластины, они издали чмокающий, хрустящий звук. Сердце все еще трепетало в кровавой ванне. Я вынул его обеими руками, и Нефар высыпала на влажную, слабо сокращающуюся мышцу меру порошка. Не отрывая взгляда, следил я, как порошок растворяется в плоти и исчезает в ее порах.
   В один какой-то миг, длившийся, правда, не дольше вдоха, мне показалось, что время остановилось.
   Нефар упала на колени, сжимая в руках пустой золотой браслет. Акан покачнулся и прислонился к кушетке, пытаясь не упасть. Оба смотрели на меня горящими от волнения и торжества глазами, дрожа от сознания величия нашей затеи, в ожидании ее исполнения. Меня тоже колотило. Я чувствовал, как исходящее от них восхищение поддерживает меня, придает мне сил, напитывает, как целебный эликсир. В этом и было мое предназначение, мое торжество. Ради женщины, которую любил, ради величия Египта, ради всего человечества – я родился для этого мига…
   Держа сердце перед собой – живую плоть, наполненную магией нашего будущего, – я рассмотрел его и, не колеблясь более ни секунды, поднес его ко рту. Но вдруг, совершенно неожиданно, Акан бросился вперед и, выхватив у меня из рук трепещущую мышцу, вонзил в нее зубы.
   Наверное, я гневно закричал от неожиданности и обиды, но среагировал слишком поздно. Магия уже начала действовать. Пошло в ход колдовство, были призваны парки, элементы подчинились нашей воле. О, как задрожала земля от нашего могущества! Сквозь сознание с ревом проносились пламенеющие ветры. Перед нами склонялись звезды. Мы трое, пребывая в слепом неведении страстной убежденности, слились в экстазе, пытаясь изменить мир.
   Я слышал, как магический вихрь с ревом проносится по комнате, высасывая из воздуха кислород. Оглушенный и ослепленный яркими вспышками, буквально вывернутый наизнанку льющейся изнутри энергией, которая подобно расплавленному металлу вырывалась вверх из моей макушки, я ощутил толчок бесшумного взрыва… Когда шквал миновал, я оказался на полу: лежал, прильнув к Нефар. Комнату наполнял запах горелой крови.
   На полу, в нескольких футах от нас, в жестоких конвульсиях агонии корчился Акан. На губах у него выступила кровавая пена, одежда пропиталась потом и мочой. Я хотел броситься к нему, но оцепенел от ужаса. Я слышал, как стучат его кости, когда сильные мышечные сокращения вновь и вновь швыряли его на мраморный пол. Из его глотки доносились сдавленные булькающие звуки. По коже его лица пробежала рябь, словно под ней ползал на проворных лапках какой-то крошечный зверек. Пальцы Акана рывками сжимались и удлинялись, я видел, как растут и изменяются его ногти. Именно в тот момент я осознал, что звучащие у меня в ушах хриплые рыдания издаю я сам, а вовсе не Нефар.
   Пошатываясь, я направился было к Акану, но Нефар, вцепившись в мое плечо обеими руками, вонзила ногти мне в кожу.
   – Он умирает! – вскрикнул я, пытаясь высвободиться.
   – Нет, – сказала она. Она тяжело дышала, но глаза ее словно остекленели – такие они стали яркие и неподвижные, в их глубине отражались вспышки света и тьма насилия, разворачивающегося перед нами.– Нет.
   Акан изверг мощную струю коричневой зловонной жидкости. Мне казалось, что все его лицо сводит судорогой: сокращаются мышцы и смещаются мелкие кости, кожа растягивается и растрескивается. Вокруг рта, носа, глаз и на скулах открылись мелкие кровоточащие трещины. На полу, там, где он катался в агонии, остались слипшиеся от крови клочки волос. Из перекошенного от боли рта не вырывалось ни звука.
   Это длилось целую вечность – я точно знаю. Но я знаю также, что с того момента, как мы проскользнули мимо спящих охранников в опочивальню фараона, в действительности прошло лишь несколько минут. Наверное, наступил миг, когда я не мог больше смотреть на агонию друга, скорее всего, я отвернулся. Или же, оцепенев от ужаса и страдая от собственного бессилия, я наблюдал за трансформацией. Знаю только, что Акан в конце концов застыл на мраморном полу в липкой луже крови и нечистот. Но, к моему удивлению, он все еще дышал.
   Я прошептал его имя. Он не ответил. Пальцы Нефар по-прежнему сжимали мою руку так сильно, что я чувствовал их форму.
   Акан встал на четвереньки, потом, опустив голову и сгорбив плечи, пошатываясь поднялся на ноги. Не глядя на нас, он направился к бассейну. В нем чувствовалась перемена – в пропорциях тела, длине шага. Он казался меньше, плечи стали округлыми, ноги – кривыми. Дойдя до края бассейна, он скинул испачканную одежду. У меня перехватило дыхание. Акан исчез, словно его и не существовало.
   В воду погрузилось чужое тело, мелькнула в ряби чужая голова, чужое лицо появилось через мгновение, чужие руки стряхнули с него брызги, чужие глаза посмотрели на меня. Переведя взгляд на окровавленную фигуру на кровати, я увидел мертвое восковое лицо. Снова взглянув на Акана, я обнаружил то же самое лицо, но живое, подвижное.
   Нефар вдруг ослабела и выпустила мою руку. Мне пришлось держаться за стену, чтобы подняться на ноги.
   В моем мозгу в тот миг, соперничая друг с другом, пронеслись, наверное, сотни, тысячи мыслей, впечатлений и эмоций: изумление, потрясение, недоверие, ужас, радость, восторг по поводу того, что задуманное, спланированное и разработанное нами в конце концов проявилось в реальном мире… все это заполняло мой рассудок тысячью отдельно звучащих, пронзительных голосов. Но вслух я хрипло произнес:
   – Почему?
   Внезапно наступившая тишина говорила о многом. И то, как Акан, который походил на кого угодно, только не на себя, отвел взгляд, то, как Нефар медленно приблизилась ко мне, робко, словно птица крылом, касаясь моих пальцев.
   – Ну, пожалуйста, Хэн, какое это имеет значение? Разве ты не видишь, что мы совершили? У нас получилось, Хэн, мы изменили историю – и только это важно!
   Я медленно покачал головой, не в силах отвести глаз от Акана. Фараон.
   – Нет. Это моя роль.
   Нефар ласково улыбнулась:
   – Хэн, прошу тебя. Нам нужно здесь прибрать. У нас мало времени.
   До меня начало доходить, что все происшедшее не было для нее неожиданностью. Она заранее знала, что задумал Акан. «В конце концов, останутся только двое».
   Охваченный яростью и нетерпением, не смея поверить в ужасное предательство, я грубо схватил ее за руку.
   – Почему?
   Не сожаление омрачило ее глаза, а скорее нетерпение и… жалость.
   – Хэн, подумай сам. Акан гораздо больше подходит для роли фараона. У него есть интеллект, идеалы, цель…
   Мое замешательство постепенно уступало место чему-то гораздо более трезвому, более острому. Чему-то близкому к пониманию.
   Голос мой прозвучал удивительно бесстрастно, когда я сказал:
   – Но не смелость для совершения убийства.
   Я медленно обвел комнату взглядом, словно видя ее в первый раз. Запятнанные кровью занавеси, стены, пол. Прислужница, лежащая в неуклюжей позе в углу – там, куда оттащила ее Нефар, брошенное на пол опахало. У раскрашенной золотом кровати – лужа густой, как масло, крови, а на ложе – тело человека, который когда-то жил, дышал и правил самой могущественной нацией на свете, а теперь вот лежит с разъятой грудной клеткой, где на месте сердца остался лишь сгусток крови. В комнате пахло смертью, болезнью и страхом.
   Я поднял глаза на Нефар. Ее лицо испещрили пятна крови, мелкие, как следы мушиного помета, а спереди на тунике расплылось большое ярко-красное пятно змеевидной формы. Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота, но не понял только, от гнева это или от отвращения.
   – Ты знала. – Я с трудом выплевывал слова. – Вы задумали это, вы двое – без меня.
   Глаза Нефар выражали отчаянную мольбу.
   – Хэн, прошу тебя, прояви благоразумие. Ты ведь знаешь, что так будет лучше! Все, что я делаю, я делаю для нас – ради магии, ради того, чем мы собираемся стать, ради нашего предназначения!
   Ах, наконец-то я подыскал название для боли, пронзавшей мою грудь, сводившей судорогой живот и отдиравшей живую плоть от горла. Предательство. Холодное и черное, горячее и красное.
   Я услышал шум воды, когда Акан выходил из бассейна, но, обернувшись, я увидел вовсе не друга, а странного уродливого фараона, направляющегося ко мне присущей ему ковыляющей походкой. Он заговорил, но не голосом Акана, он поднял руку, но жеста этого я прежде не видел. Я в замешательстве непроизвольно отступил назад.
   Он произнес мое имя:
   – Хэн…
   А потом замолчал, словно напуганный звуком собственного голоса. Он опустил взгляд на свою вытянутую руку, и в глазах его отразилось изумление. Озабоченно осмотревшись по сторонам, он наконец отыскал зеркало из полированной бронзы и поднес его к лицу. Он долго молча смотрел на свое отражение. Зеркало выскользнуло из его пальцев и со стуком упало на пол.
   Он посмотрел на Нефар с полуоткрытым от изумления ртом и горящими глазами.
   – Что мы сделали! – прошептал он. Потом, обращаясь ко мне: – Хэн, что мы сделали! Как ты можешь препираться из-за каких-то мелочей, когда очевидно то, что мы свершили! И это только начало!
   Он прижал обе ладони к лицу – лицу, которое ему не принадлежало, а потом, издав радостный вопль, раскрыл объятия, и Нефар бросилась к нему. Они неистово, восторженно обнимались, а я смотрел.
   Я сказал:
   – Вы меня использовали. Использовали мою сильную руку и волю, чтобы добыть это место, а после украли у меня победу.
   Нефар и Акан оторвались друг от друга; восторг на их лицах сменился смущением, показавшимся мне искренним.
   – Хэн, победа – наша, общая, – уверенно заявил Акан.
   – Ничего не изменилось, – убеждала меня Нефар. – Мы будем править вместе – мы трое. Ты станешь нашим жрецом, нашим визирем…
   «А ты – его царицей!» – хотелось мне прорычать ей в лицо. «Его невестой, его возлюбленной, его царицей!» Я едва не задохнулся от гнева.
   – Именно для этого мы трудились, об этом мечтали…
   – То, о чем вы мечтали… – проговорил я. Слова выходили из меня медленно, словно продираясь из нутра через густой сироп, и у меня недоставало сил протолкнуть их вперед. – То, для достижения чего я вам понадобился, то, что никогда не смог бы разделить с вами.
   Подтверждение моим словам я прочел в глазах Акана и увидел в том, как он взглянул на Нефар, а она стыдливо потупилась. Но когда он снова посмотрел на меня, печаль на его лице показалась мне искренней.
   – Хэн, – сказал он, протягивая ко мне руку.
   Я постарался не отодвигаться. Возможно, любопытство или последний отчаянный всплеск надежды заставили меня остаться на месте и принять его ласку. Он провел пальцами по моей щеке, и я почувствовал приятное прикосновение прохладной, гладкой, чужой руки… и ничего больше.
   Словно ледяная змейка поползла по моей спине, когда в памяти вновь всплыли слова: «В конце концов останутся только двое».
   Я отшатнулся. Нефар схватила меня за рукав, но я вырвался. Я слышал ее голос, но не остановился. Поверни я назад, думаю, убил бы обоих.
   Не помню, как я выбрался из дворца – с помощью магии или силы. Знаю только, что оставил все позади – опочивальню, дворец, город Фивы и в конечном счете Египет.
   Я не оглядывался назад.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

   В те стародавние времена, о которых не осталось никаких четких воспоминаний, я, двадцати пяти лет от роду, считался великим и ужасным колдуном. Я мог взять элементы земли и элементы воздуха, растереть их в порошок и наделить человека мордой осла или чешуей змеи. Я умел направлять волю внутрь и выращивать крылья, пригодные для полета. Я становился по желанию невидимым, вызывал в приступе гнева одним движением руки молнию и гром, я был способен взглядом обратить в камень глупую женщину.
   Все чудеса строились на несложных законах алхимии, формулах и реакциях, проводимых в строго определенной последовательности и приносивших предсказуемые плоды, а я неплохо знал эту науку. Но существовала также мне непонятная часть знания – алхимия человеческого духа, – которая едва не погубила меня в годы после бегства из Египта.
   Акан принял внутрь страшное зелье, трансформировавшее его наружность, действительно самую квинтэссенцию его физического существа, превратившее его в другого человека. Так работала ужасная черная магия. Но насколько ужасней трансмутация человеческой души, познавшей надежду, радость и веру, в нечто знакомое лишь с ненавистью и стремящееся только к разрушению. Во всей алхимии не существует формулы для такого изменения. Его можно достичь лишь через горечь, печаль и предательство. Нет ритуала для его осуществления, нет талисмана для защиты. Лишь сам человек способен проделать это над собой.
   И вот, не желая подобной участи и к ней не стремясь, я превратился за те несколько лет в опасное существо, которое сам с трудом узнавал. По утрам я просыпался с холодной черной пустотой в животе, а вечером с тем же ощущением ложился в постель. Заполняя время в промежутках между сном, я слонялся по знакомой планете, разрушая или калеча все и вся стоящее у меня на пути. Там, где намечалось сражение или предстояло вести в бой армию, вы нашли бы меня – вестника смерти, над смертью глумящегося. Не могу сказать, сколько раз я чувствовал, как в мое сердце вонзается стрела или меч, как не скажу, скольких прикончил из-за той пустоты в животе.
   Если раньше я страшился боли, то теперь я ее искал, ибо ни одна телесная рана не могла сравниться с моей душевной мукой. Иногда ради развлечения я делал себе глубокие надрезы на запястьях или горле, подставляя тазик для вытекающей крови и размышляя над тем, насколько он заполнится, пока раны не затянутся сами. А по ночам я отправлялся в самые низкопробные притоны, где собирались отчаянные головорезы, добиваясь лишь того, чтобы меня вывели из себя, и принимался убивать их голыми руками.
   Однажды на рыночной площади мне стал действовать на нервы пронзительный голос торговки, и я взглядом лишил ее голоса: она принялась каркать и хвататься руками за горло, как выжившая из ума ворона.
   В одной таверне, в Персии, мне не понравилось, как на меня глазеет мужчина за соседним столом, и, подняв два пальца, я выжег ему глаза.
   Не существовало яда, который я не сумел бы изготовить, мужчины, которого не мог бы победить, женщины, которой не попытался бы овладеть. Мне не удалось отыскать рукописи, которую я не смог бы расшифровать, математического уравнения, для которого я не нашел бы решения, технического новшества, которое не сумел бы воспроизвести. Меня боялись, передо мной благоговели – повсюду, куда бы я ни пришел. Даже и теперь, если вы поглубже копнете пыльные наслоения древности, то найдете рассказы о моих подвигах, ибо слышали о них повсюду. И все же пустота оставалась.
   Я путешествовал в Месопотамию и Индию, на острова сокровищ Крит и Минос, я отведал чудес Дальнего Востока, где мало кто тогда бывал, я тонул в распутстве Вавилона. Я пополнил знания в мистических науках, а также коллекцию редких и ценных катализаторов, элементов и прочих ингредиентов. Я находил сумрачное и алчное удовольствие в том, чтобы объявить себя самым совершенным, самым могущественным магом на свете. Лучше Нефар. Лучше Акана.
   А иногда, если мог это вынести, я думал о том, как вспыхнут от зависти их глаза, когда они узнают, кем я стал, чему научился, что могу совершить. Что могу им предложить. И что могу отобрать.
   Иногда я представлял себе, как въезжаю в царский город верхом на слоне, украшенном позолотой и драгоценными камнями, как громовым голосом выкрикиваю их имена и они сбегают вниз по ступеням… а я поднимаю руки и насылаю потоки огненного дождя, который поглотит все ими построенное. Иногда я произносил в уме все известные мне дурные заклинания, мысленно заставляя их страдать, представляя, как я буду радоваться, насылая на них всевозможные муки. А подчас я думал, что завтра – да, на следующий день – отправлюсь обратно в Египет, растолкаю дворцовую стражу и брошусь, рыдая, к ногам Акана, уткнусь лицом в мягкий душистый живот Нефар и стану умолять их снова любить меня, заполнить пожиравшую меня пустоту и вернуть мне меня самого.
   Но я так этого и не сделал.
 
   Возможно, вы слыхали о нем, волшебном граде под названием Амарна, и царе-поэте, правившем им. Интересно, сохранились ли легенды о летающих аппаратах и сверкающих стеклянных башнях, о сферах с помещенными внутрь сотнями свечей, освещавшими этот город по ночам? Мне говорили, что он казался огромной луной, плавающей среди песков, видимой со всех сторон на многие лиги. Музыка, звучавшая без участия музыкантов; стены, распространявшие потоки прохладного воздуха даже в самые жаркие дни; дожди, низвергавшиеся с безоблачного неба; начертанные в воздухе слова. Помнят ли до сих пор о великих достижениях в медицине и сельском хозяйстве, искусстве, литературе, философии и науке? Не забыта ли магия? Или же все это, как и многое другое из тех времен, стерто историей, которую писали мы, ее творцы?
   В самых разных краях я слышал рассказы о великодушном образованном фараоне и его красавице царице, о том, как они обожают друг друга, о том, что он отказался от всех других жен, кроме нее, о том, как они принесли народу процветание, терпимость и просвещение. Каждое слово терзало меня, как удар кинжала. И все-таки я жаждал этих слов, как человек, который, умирая от жажды в пустыне, слизывает росу с ядовитого цветка, я страстно желал их слышать, я жил ими. Их история была моей, их триумф – моим триумфом, и я рвался к нему с чистым, простым стремлением ребенка припасть к материнской груди.
   Но в конце концов не это стремление привело меня домой, а призрак.
   Была когда-то на Крите, этой земле зеленых холмов и бирюзового моря, одна таверна, где подавали сыр и мясо, жаренное на палочках из оливы, а также крепкое красное вино. Мне нравилось время от времени заходить туда. В тот раз я только что вернулся с какой-то войны на гребном судне с могучими рабами. Я хотел есть.
   Я вошел в таверну ранним утром. Народу там не оказалось. Отодвинув пыльную занавеску, я стал всматриваться в полумрак, чувствуя, как у меня потекли слюнки от аромата свежезажаренного мяса. В темном углу сидел в одиночестве мужчина, но я поначалу не обратил на него внимания. Я позвал лавочника, а сам запустил пальцы в кусок лежавшего на столе сыра, душистого и влажного. Найдя глиняную чашку, я наполнил ее вином из кувшина.
   Что-то неуловимое, как ветер, и столь же быстрое мелькнуло поблизости. Я обернулся и заглянул в глаза смерти.
   Красивое, без изъянов лицо, покрытое золотистым загаром. Волосы, которые я видел в последний раз охваченными пламенем, потрескивающими и словно тающими, отливали темным глянцем – признак отменного здоровья. Губы кривились в хорошо знакомой насмешливой улыбке. Он сказал:
   – Хэн. До чего приятно видеть тебя в добром здравии.
   Чашка выскользнула из моей руки и брякнулась на грязный пол, вино пролилось на ноги. Я выдавил из себя единственное слово, слетевшее с губ, подобно вздоху после внезапного падения, подобно молитве, когда ничто другое уже не помогает, – то ли шепот, то ли мысль:
   – Дарий.
   Но тотчас, при следующем вздохе, я, овладев собой, быстро отступил назад и поднял ладонь.
   – Да покинут меня злые чары.
   Я на миг закрыл глаза, а когда вновь их открыл, он стоял на месте, тихо посмеиваясь.
   – Уж конечно, после всех лет обучения у меня ты способен на нечто большее.
   Повинуясь инстинкту и страху, я взмахнул рукой, выхватив из воздуха оглушительно потрескивающую электрическую вспышку и метнув ее в его сторону. В тот же миг глаза его потемнели, и на пути моего пламени встал невидимый щит отрицательной силы, отчего оно взорвалось на полпути, не причинив никому вреда и наполнив помещение дымом и пеплом.
   – Ну что ж, – произнес он почти в восхищении, — рад видеть, что годы путешествий не прошли для тебя даром.
   Я видел свалявшуюся ткань его плаща и пыльный ободок там, где на его плечи ложился капюшон. Я заметил на его щеках едва проступившие капли пота и медленное ровное пульсирование вены на его шее. Я чуял запах его пота, ощущал по одежде и волосам дни, проведенные им в пути. Если все это являлось иллюзией, то весьма искусной. Если же чем-то иным… то это иное меня ужасало.
   Я знал о всяких порочных и нечистых творениях магического искусства: полусгнивших трупах, начинающих дышать; гомункулах – лишенных души кусках искусственной жизни, напоминающих человеческие существа, но созданных скорее алхимией, чем природой, и даже духах, возвращенных к жизни и принявших человеческий облик. Ни одно из этих творений я не видел собственными глазами, но не имел причин сомневаться в том, что они существуют. И что бы ни явилось ко мне в образе человека, которому я помог умереть, оно не предвещало ничего хорошего.
   Я хрипло произнес:
   – Кто ты? Что привело тебя ко мне?
   Он печально покачал головой.
   – Ах, до чего коротка память молодых!
   С сильно колотящимся сердцем я повернулся к столу, стараясь ничем не выдать своего волнения, и взял кувшин с вином.
   – Тогда отведай вина вместе со мной и освежи мою память.
   Я откупорил кувшин, словно собираясь налить вина, и в тот же миг обернулся и плеснул в него содержимым. Попытка была неуклюжей, но эффективной и дала мне то мгновение, которое требовалось для концентрации внутренних сил в форме волевой вспышки, необходимой для перемещения меня вон из таверны.
   Такая явная дематериализация для Мастера – несложное дело, а заключается она в основном в иллюзии, а не в фактическом переносе материи. Суть состоит лишь в том, чтобы прикрыться щитом невидимости и ускользнуть со скоростью, которую некоторые назовут сверхчеловеческой. Я и прежде пользовался этим приемом, выбираясь из критических ситуаций, но в данном случае не ожидал, что такой простой трюк позволит мне надолго избавиться от опасного существа.
   Я вновь материализовался в переулке и выждал несколько секунд, восстанавливая силы. Потом стал мысленно искать следы незваного гостя и, не найдя их, забеспокоился. Соткав вокруг себя щит невидимости, я со всех ног пустился прочь.
   У меня был на Крите дом – продолговатое, неуклюжее строение на вершине скалы, с видом на раскинувшиеся внизу просторы Средиземного моря. Прямо к его двери из расположенной внизу деревни вели двести небрежно вырубленных в скале ступеней – хорошее средство для устрашения воров и злоумышленников, которые пожелали бы прокрасться ко мне ночью. Я помчался через деревню к своему убежищу, тяжело дыша от физических усилий и поддерживая щит. Но на полпути к вершине, повернув за угол, я увидел сидящего там, нога на ногу, улыбающегося Дария.
   В подобной ситуации возможности человека ограничены, даже если он считает себя – пожалуй, и обоснованно – могущественнейшим магом на свете. Снадобья, чары и заклинания, способные повергнуть врага, требуют времени для приготовления и реализации. Трансмутации, с помощью которых можно скрыться, нельзя осуществить за миг между жизнью и смертью, иллюзии не действуют на призрак, как и порошки, которые я носил при себе: способные ослепить, парализовать или убить.