– Насколько я помню, – сказал старик, – надо снаружи дома под плохо закреплённой доской прибить большой гвоздь или что-нибудь такое и привязать к нему длинную веревку. Потом туго натянуть веревку и водить по ней палкой, как смычком по скрипке. Звук отдаётся во всём доме. Вопли на чердаке! В стенах кто-то стонет! Сомневаюсь, чтобы это сработало на алюминиевой обшивке и фанере, которую сейчас используют. Люди лишают свою жизнь маленьких удовольствий. Все синтетическое, даже еда.
– И ещё одним маленьким удовольствием, как я понял, было вырезать инициалы на школьных партах, – сказал Квиллер. – Телефон миссис Кобб стоит на старой школьной парте, на крышке которой вырезаны инициалы «Г. Т». Вы можете о них что-нибудь сказать?
– В нижнем правом углу? Это моя парта! – торжествующе произнёс Гомер. – Её привезли из старой школы у Чёрного ручья. Уж и получил я тогда от учителя тростью по рукам за этот маленький шедевр! Был бы поумнее, вырезал бы чьи-нибудь чужие инициалы. До меня за этой партой сидел Адам Динглбери – он был на четыре года меня старше, – так тот вырезал инициалы сына священника. Вот такое у него было чувство юмора. Да и сейчас не лучше! Исключили его из школы за розыгрыши. Никто никогда не воздал ему должное за его оригинальность и творческий ум. А ещё на этой парте есть какие-нибудь инициалы?
– Совсем мало. Я помню Б. О. Это что-нибудь обозначало?
– Это дед Митча, Брюс Огилви. Он пришёл после меня. Выигрывал все конкурсы по орфографии, но буквы при этом называл только с закрытыми глазами -с открытыми у него не получалось.
– Кажется, что жизни людей в этом северном округе тесно переплетены, – задумчиво проговорил Квиллер. – Крепкая получается ткань. А вот в больших городах жизнь – это отдельные перепутанные нити.
– Вам надо об этом написать в вашей колонке, – предложил Гомер.
– Пожалуй, я так и сделаю. Да, насчёт «Пера Квилла» – Рода говорила мне, что вы что-то знаете о старых амбарах.
– И немало! Это ещё одна исчезающая традиция. Понастроили металлических коробок – как фабричные склады. Но на этой ферме сохранился настоящий хороший амбар. – Он ткнул рукой в сторону северного окна – все эти стальные уродины исчезнут, а он ещё долго будет стоять.
– У меня пока ещё не было случая на него взглянуть, – признался Квиллер.
– Тогда пойдёмте. Это красота! – Гомер медленно встал, как будто по очереди открывая замочки на всех суставах. – Вопреки общему мнению, я состою не из пластмассовых костей на стальных шурупах. Всё, что вы видите, – это подлинные детали. Рода, – выкрикнул он, – скажи Элу, чтобы оставил счёт, мы пошлём ему чек.
К амбару шли медленно, хотя, глядя, как Гомер двигает руками и ногами, можно было подумать, что передвигается он достаточно проворно. Квиллер оглянулся на дом и увидел на подоконнике в кухне светло-коричневое пятно; он помахал ему рукой.
Амбар на ферме Гудвинтера был построен в классическом стиле с двускатной крышей, стены его были когда-то выкрашены в красный цвет, а теперь на серебристо-серых досках остались лишь красные прожилки. С одной стороны к амбару примыкала пристройка, а с другой виднелись похожие на серое привидение остатки приземистой каменной силосной башни.
Они шли молча.
– Не могу идти… и говорить… одновременно, – сказал запыхавшийся Гомер, безостановочно размахивая руками.
Сарай был дальше от дома, чем казалось Квиллеру, и больше, чем он себе представлял. По мере того как они приближались, он становился всё более и более внушительным. К огромного размера двойным дверям поднимался поросший травой пандус,
– Теперь я знаю, что имеют в виду, когда говорят «громадный, как ворота амбара», – сказал Квиллер.
Они постояли у пандуса, чтобы Гомер отдышался перед подъёмом. Когда он снова смог говорить, он пояснил:
– Ворота должны были быть большими, чтобы в амбар могла въехать гружённая сеном телега. Дверь в человеческий рост, вырезанная в большой двери, называется «игольное ушко».
Пока он говорил, внизу этой двери поменьше распахнулось окошечко, через него вышла кошка с раздувшимся животом и, переваливаясь, заковыляла прочь.
– Это Клео, – сказал Гомер. – Она состоит в моём комитете, и в её ведении находится контроль за грызунами. Кажется, ещё один выводок мышеловов на подходе. Лишние кошки в амбаре никогда не помешают.
– Для чего эта пристройка? – поинтересовался Квиллер.
– Эфраим построил её для карет. Говорят, у него были отличные кареты. Позже его сын держал там свой «стенли стимер». После того как Титуса Гудвинтера убили, его вдова купила «пирс эрроу», да ещё и с «дворниками», заметьте! Тогда это был просто шик, все так считали!
Потемневший от непогоды амбар стоял на массивном каменном фундаменте, и с задней стороны, там, где земля шла наклонно, фундамент был высотой в целый этаж.
– В старые времена Гудвинтеры держали там скот и лошадей, – сказал Гомер.
Они медленно поднялись по заросшему травой пандусу и вошли в амбар через «игольное ушко». Старик обратил внимание Квиллера на то, как закрывалась дверь: на простые крючки с петлями, выкованные вручную здешним кузнецом. После солнца внутри было темно. Лишь несколько лучиков света падали из невидимых окошек на фасаде. Было тихо, только голуби негромко ворковали и хлопали крыльями.
– Надо открыть большие двери, чтобы было лучше видно, – сказал Гомер. – Здесь с каждым годом становится всё темнее и темнее.
Только сейчас Квиллер вдруг сообразил, что никогда не бывал внутри амбара. Он видел их на расстоянии, проносясь по шоссе. Правда, во владении Клингеншоенов тоже был амбар, где хранили яблоки, но он его так и не осмотрел. Сейчас, глядя вверх на необъятное пространство под крышей, крест-накрест сколоченной из брёвен, он чувствовал тот же благоговейный восторг, какой охватывал его в готических соборах, и невольно задрал голову.
– Наверху сеновал, – пояснил Гомер, увидев, что его спутник не отрываясь смотрит вверх. – Бревна длиной шестьдесят футов четырнадцать дюймов в поперечнике. Всё соединено в паз – никаких гвоздей. Это всё белая сосна. Её вы больше не найдете. Всю повырубили. – Он показал на следы топора и тесла. – Основной этаж – гумно. Доски толщиной в четыре дюйма. Чтобы выдержать телегу, груженную сеном, или эти чёртовы печатные станки, требуется крепкий пол вроде этого.
Только сейчас Квиллер заметил содержимое сарая. На устланном соломой полу были расставлены деревянные упаковочные ящики и диковинные машины, напоминающие орудия пыток.
– Это только часть, – продолжал старик. – Остальные ящики внизу, в конюшне. Отец Джуниора был просто помешан на книгопечатании. Каждый раз, когда какая-нибудь старая мастерская закрывалась или модернизировалась, он покупал устаревшее оборудование. До составления описи у него руки не доходили, он даже ящики не удосуживался открывать. Просто копил коллекцию.
– Вот тут-то и начинается моя работа! – раздался позади них резкий голос. На фоне открытой двери виднелся силуэт Винса Бозвела. – Разобраться, что лежит в этих ящиках, занести все эти штуки в каталог, чтобы можно было открыть музей книгопечатания. – Его пронзительный голос просто звенел в ушах. Легко можно было поверить, что обладатель такого голоса некогда работал на аукционах. – Вчера откопал один деревянный пресс. Восемнадцатый век.
– Продолжай, – велел ему Гомер. – Я хочу вернуться в дом, пока ноги совсем не отказали. Колени начинают болеть. – И он осторожно пошёл вниз по пандусу,
В этот момент на пандус вскарабкалась крохотная фигурка в крохотных синих джинсах и вытертом красном свитерочке. В одной руке у неё было зелёное пластмассовое ведерко, а в другой – жёлтый пластмассовый совок. Следом за ней вбежала взволнованная мамаша и позвала своим негромким голосом:
– Пупси! Пупси! Сейчас же вернись!
Винс посмотрел на них и весь напрягся.
– Ты что, не можешь с ребёнком справиться? – набросился он на мать девочки. – Убери её отсюда. Здесь опасно.
Верона схватила ребенка на руки, так что ведерко и совок полетели в разные стороны.
– Моё ведёлко! Мой совочек! – закричала Пупси. Квиллер подобрал их и вручил девочке.
– Скажи «спасибо», – шепнула Верона.
– Спасибо, – машинально повторила Пупси.
Когда они пошли по дорожке назад, она обернулась и с тоской посмотрела на амбар. Есть в ней что-то неестественно взрослое, подумал Квиллер. И какая-то она болезненно худенькая.
Бозвел пожал плечами:
– Если вам интересно, я покажу, что я здесь отыскал. – Он показал на замысловатую конструкцию с причудливыми ножками. – Вот это – вашингтонский коленчатый пресс, тысяча восемьсот двадцать седьмой год. Я нашёл старые наборные кассы, примитивный цилиндрический пресс, клише – всё время какие-нибудь сюрпризы, не устаешь удивляться. Открываешь ящик и никогда не знаешь, что в нём найдёшь. – Он поднял с пола лом и взломал один из деревянных ящиков. Сверху он оказался набит соломой. – Похоже на ручную бумагорезальную машину.
– Всё это очень увлекательно, – сказал Квиллер, потихоньку двигаясь к двери.
– Подождите! – завопил Бозвел. – Вы ещё и половины не видели.
– Должен признаться, – сказал Квиллер, – что меня не очень-то интересует техническое оборудование, к тому же некоторые из этих прессов выглядят какими-то дьявольскими машинами. – Он кивком показал на нечто среднее между швейной машинкой и гильотиной.
– Это педальный пресс, – отвечал знаток печатного дела. – А этот – «Альбион». А вон тот – «Колумбиан». Когда рычаг двигается, орёл ходит вверх-вниз. – «Колумбиан» был чугунным монстром, разукрашенным изображениями орла, змей и дельфинов.
– Потрясающе, – уныло сказал Квиллер. – Когда-нибудь вы мне обязательно расскажете обо всех этих замечательных машинах. – Он посмотрел на часы и двинулся к пандусу.
– Не хотите скушать с нами супчику?
– Спасибо за приглашение, но я жду важного телефонного звонка.
Бозвел взял радиотелефон, лежавший на одном из ящиков.
– Иду домой обедать, Верона, – сказал он в трубку. – Томатного супчику с хот-догом, а?
Они вдвоём закрыли большие двери, накинули грубый крюк и спустились по заросшему пандусу. Бозвел уехал в своём ржавом фургоне, а Квиллер побрёл назад к дому, довольный, что избавился от «знатока» с невыносимым голосом. Ещё и говорит будто фразами из учебника. Зачем ему радиотелефон? Мог бы просто встать на пандус да крикнуть. Как это хрупкая Верона выдерживает столь оглушительный напор? Его задевало, что она и Пупси ни в грош не ставились, что их, словно бросовый товар, могли отправить обратно в Питсбург, если Винса назначат преемником миссис Кобб. Сама мысль, что этот субъект претендует на место Айрис, была Квиллеру отвратительна.
Когда он открыл дверь западного крыла, мимо его ног со свистом пронеслось нечто пушистое и пролетело вниз по ступенькам. Квиллер сделал ему подножку и схватил двумя руками скользкое кошачье тело. Они вдвоём упали на кучу листьев.
– Э, нет уж, нет уж, молодой человек! – выговаривал коту Квиллер, когда тащил его обратно в дом. – Куда это ты собрался? На Джеликл-бал11 с кошками из амбара? Или что, тебя печатные станки заинтересовали?
С этими словами он уронил кота на пол, и удивлённый Коко приземлился на четыре лапы. Квиллеру же пришла в голову поразительная мысль, такая, что у него сам собой закрутился ус.
«Что же именно лежит в этих нераспакованных ящиках? – спросил он себя. – Печатные станки? Или что-нибудь другое?..»
ТРИНАДЦАТЬ
– И ещё одним маленьким удовольствием, как я понял, было вырезать инициалы на школьных партах, – сказал Квиллер. – Телефон миссис Кобб стоит на старой школьной парте, на крышке которой вырезаны инициалы «Г. Т». Вы можете о них что-нибудь сказать?
– В нижнем правом углу? Это моя парта! – торжествующе произнёс Гомер. – Её привезли из старой школы у Чёрного ручья. Уж и получил я тогда от учителя тростью по рукам за этот маленький шедевр! Был бы поумнее, вырезал бы чьи-нибудь чужие инициалы. До меня за этой партой сидел Адам Динглбери – он был на четыре года меня старше, – так тот вырезал инициалы сына священника. Вот такое у него было чувство юмора. Да и сейчас не лучше! Исключили его из школы за розыгрыши. Никто никогда не воздал ему должное за его оригинальность и творческий ум. А ещё на этой парте есть какие-нибудь инициалы?
– Совсем мало. Я помню Б. О. Это что-нибудь обозначало?
– Это дед Митча, Брюс Огилви. Он пришёл после меня. Выигрывал все конкурсы по орфографии, но буквы при этом называл только с закрытыми глазами -с открытыми у него не получалось.
– Кажется, что жизни людей в этом северном округе тесно переплетены, – задумчиво проговорил Квиллер. – Крепкая получается ткань. А вот в больших городах жизнь – это отдельные перепутанные нити.
– Вам надо об этом написать в вашей колонке, – предложил Гомер.
– Пожалуй, я так и сделаю. Да, насчёт «Пера Квилла» – Рода говорила мне, что вы что-то знаете о старых амбарах.
– И немало! Это ещё одна исчезающая традиция. Понастроили металлических коробок – как фабричные склады. Но на этой ферме сохранился настоящий хороший амбар. – Он ткнул рукой в сторону северного окна – все эти стальные уродины исчезнут, а он ещё долго будет стоять.
– У меня пока ещё не было случая на него взглянуть, – признался Квиллер.
– Тогда пойдёмте. Это красота! – Гомер медленно встал, как будто по очереди открывая замочки на всех суставах. – Вопреки общему мнению, я состою не из пластмассовых костей на стальных шурупах. Всё, что вы видите, – это подлинные детали. Рода, – выкрикнул он, – скажи Элу, чтобы оставил счёт, мы пошлём ему чек.
К амбару шли медленно, хотя, глядя, как Гомер двигает руками и ногами, можно было подумать, что передвигается он достаточно проворно. Квиллер оглянулся на дом и увидел на подоконнике в кухне светло-коричневое пятно; он помахал ему рукой.
Амбар на ферме Гудвинтера был построен в классическом стиле с двускатной крышей, стены его были когда-то выкрашены в красный цвет, а теперь на серебристо-серых досках остались лишь красные прожилки. С одной стороны к амбару примыкала пристройка, а с другой виднелись похожие на серое привидение остатки приземистой каменной силосной башни.
Они шли молча.
– Не могу идти… и говорить… одновременно, – сказал запыхавшийся Гомер, безостановочно размахивая руками.
Сарай был дальше от дома, чем казалось Квиллеру, и больше, чем он себе представлял. По мере того как они приближались, он становился всё более и более внушительным. К огромного размера двойным дверям поднимался поросший травой пандус,
– Теперь я знаю, что имеют в виду, когда говорят «громадный, как ворота амбара», – сказал Квиллер.
Они постояли у пандуса, чтобы Гомер отдышался перед подъёмом. Когда он снова смог говорить, он пояснил:
– Ворота должны были быть большими, чтобы в амбар могла въехать гружённая сеном телега. Дверь в человеческий рост, вырезанная в большой двери, называется «игольное ушко».
Пока он говорил, внизу этой двери поменьше распахнулось окошечко, через него вышла кошка с раздувшимся животом и, переваливаясь, заковыляла прочь.
– Это Клео, – сказал Гомер. – Она состоит в моём комитете, и в её ведении находится контроль за грызунами. Кажется, ещё один выводок мышеловов на подходе. Лишние кошки в амбаре никогда не помешают.
– Для чего эта пристройка? – поинтересовался Квиллер.
– Эфраим построил её для карет. Говорят, у него были отличные кареты. Позже его сын держал там свой «стенли стимер». После того как Титуса Гудвинтера убили, его вдова купила «пирс эрроу», да ещё и с «дворниками», заметьте! Тогда это был просто шик, все так считали!
Потемневший от непогоды амбар стоял на массивном каменном фундаменте, и с задней стороны, там, где земля шла наклонно, фундамент был высотой в целый этаж.
– В старые времена Гудвинтеры держали там скот и лошадей, – сказал Гомер.
Они медленно поднялись по заросшему травой пандусу и вошли в амбар через «игольное ушко». Старик обратил внимание Квиллера на то, как закрывалась дверь: на простые крючки с петлями, выкованные вручную здешним кузнецом. После солнца внутри было темно. Лишь несколько лучиков света падали из невидимых окошек на фасаде. Было тихо, только голуби негромко ворковали и хлопали крыльями.
– Надо открыть большие двери, чтобы было лучше видно, – сказал Гомер. – Здесь с каждым годом становится всё темнее и темнее.
Только сейчас Квиллер вдруг сообразил, что никогда не бывал внутри амбара. Он видел их на расстоянии, проносясь по шоссе. Правда, во владении Клингеншоенов тоже был амбар, где хранили яблоки, но он его так и не осмотрел. Сейчас, глядя вверх на необъятное пространство под крышей, крест-накрест сколоченной из брёвен, он чувствовал тот же благоговейный восторг, какой охватывал его в готических соборах, и невольно задрал голову.
– Наверху сеновал, – пояснил Гомер, увидев, что его спутник не отрываясь смотрит вверх. – Бревна длиной шестьдесят футов четырнадцать дюймов в поперечнике. Всё соединено в паз – никаких гвоздей. Это всё белая сосна. Её вы больше не найдете. Всю повырубили. – Он показал на следы топора и тесла. – Основной этаж – гумно. Доски толщиной в четыре дюйма. Чтобы выдержать телегу, груженную сеном, или эти чёртовы печатные станки, требуется крепкий пол вроде этого.
Только сейчас Квиллер заметил содержимое сарая. На устланном соломой полу были расставлены деревянные упаковочные ящики и диковинные машины, напоминающие орудия пыток.
– Это только часть, – продолжал старик. – Остальные ящики внизу, в конюшне. Отец Джуниора был просто помешан на книгопечатании. Каждый раз, когда какая-нибудь старая мастерская закрывалась или модернизировалась, он покупал устаревшее оборудование. До составления описи у него руки не доходили, он даже ящики не удосуживался открывать. Просто копил коллекцию.
– Вот тут-то и начинается моя работа! – раздался позади них резкий голос. На фоне открытой двери виднелся силуэт Винса Бозвела. – Разобраться, что лежит в этих ящиках, занести все эти штуки в каталог, чтобы можно было открыть музей книгопечатания. – Его пронзительный голос просто звенел в ушах. Легко можно было поверить, что обладатель такого голоса некогда работал на аукционах. – Вчера откопал один деревянный пресс. Восемнадцатый век.
– Продолжай, – велел ему Гомер. – Я хочу вернуться в дом, пока ноги совсем не отказали. Колени начинают болеть. – И он осторожно пошёл вниз по пандусу,
В этот момент на пандус вскарабкалась крохотная фигурка в крохотных синих джинсах и вытертом красном свитерочке. В одной руке у неё было зелёное пластмассовое ведерко, а в другой – жёлтый пластмассовый совок. Следом за ней вбежала взволнованная мамаша и позвала своим негромким голосом:
– Пупси! Пупси! Сейчас же вернись!
Винс посмотрел на них и весь напрягся.
– Ты что, не можешь с ребёнком справиться? – набросился он на мать девочки. – Убери её отсюда. Здесь опасно.
Верона схватила ребенка на руки, так что ведерко и совок полетели в разные стороны.
– Моё ведёлко! Мой совочек! – закричала Пупси. Квиллер подобрал их и вручил девочке.
– Скажи «спасибо», – шепнула Верона.
– Спасибо, – машинально повторила Пупси.
Когда они пошли по дорожке назад, она обернулась и с тоской посмотрела на амбар. Есть в ней что-то неестественно взрослое, подумал Квиллер. И какая-то она болезненно худенькая.
Бозвел пожал плечами:
– Если вам интересно, я покажу, что я здесь отыскал. – Он показал на замысловатую конструкцию с причудливыми ножками. – Вот это – вашингтонский коленчатый пресс, тысяча восемьсот двадцать седьмой год. Я нашёл старые наборные кассы, примитивный цилиндрический пресс, клише – всё время какие-нибудь сюрпризы, не устаешь удивляться. Открываешь ящик и никогда не знаешь, что в нём найдёшь. – Он поднял с пола лом и взломал один из деревянных ящиков. Сверху он оказался набит соломой. – Похоже на ручную бумагорезальную машину.
– Всё это очень увлекательно, – сказал Квиллер, потихоньку двигаясь к двери.
– Подождите! – завопил Бозвел. – Вы ещё и половины не видели.
– Должен признаться, – сказал Квиллер, – что меня не очень-то интересует техническое оборудование, к тому же некоторые из этих прессов выглядят какими-то дьявольскими машинами. – Он кивком показал на нечто среднее между швейной машинкой и гильотиной.
– Это педальный пресс, – отвечал знаток печатного дела. – А этот – «Альбион». А вон тот – «Колумбиан». Когда рычаг двигается, орёл ходит вверх-вниз. – «Колумбиан» был чугунным монстром, разукрашенным изображениями орла, змей и дельфинов.
– Потрясающе, – уныло сказал Квиллер. – Когда-нибудь вы мне обязательно расскажете обо всех этих замечательных машинах. – Он посмотрел на часы и двинулся к пандусу.
– Не хотите скушать с нами супчику?
– Спасибо за приглашение, но я жду важного телефонного звонка.
Бозвел взял радиотелефон, лежавший на одном из ящиков.
– Иду домой обедать, Верона, – сказал он в трубку. – Томатного супчику с хот-догом, а?
Они вдвоём закрыли большие двери, накинули грубый крюк и спустились по заросшему пандусу. Бозвел уехал в своём ржавом фургоне, а Квиллер побрёл назад к дому, довольный, что избавился от «знатока» с невыносимым голосом. Ещё и говорит будто фразами из учебника. Зачем ему радиотелефон? Мог бы просто встать на пандус да крикнуть. Как это хрупкая Верона выдерживает столь оглушительный напор? Его задевало, что она и Пупси ни в грош не ставились, что их, словно бросовый товар, могли отправить обратно в Питсбург, если Винса назначат преемником миссис Кобб. Сама мысль, что этот субъект претендует на место Айрис, была Квиллеру отвратительна.
Когда он открыл дверь западного крыла, мимо его ног со свистом пронеслось нечто пушистое и пролетело вниз по ступенькам. Квиллер сделал ему подножку и схватил двумя руками скользкое кошачье тело. Они вдвоём упали на кучу листьев.
– Э, нет уж, нет уж, молодой человек! – выговаривал коту Квиллер, когда тащил его обратно в дом. – Куда это ты собрался? На Джеликл-бал11 с кошками из амбара? Или что, тебя печатные станки заинтересовали?
С этими словами он уронил кота на пол, и удивлённый Коко приземлился на четыре лапы. Квиллеру же пришла в голову поразительная мысль, такая, что у него сам собой закрутился ус.
«Что же именно лежит в этих нераспакованных ящиках? – спросил он себя. – Печатные станки? Или что-нибудь другое?..»
ТРИНАДЦАТЬ
Неотложные дневные заботы заставили Квиллера на время забыть о своих внезапно возникших подозрениях. Он долго говорил по телефону с руководителем Фонда К., а вслед затем с фермы Фагтри позвонила Кристи.
– Нового ничего, – сказала она устало. – Полиция то и дело заходит. Они перекрывают дороги по всему округу, рассчитывают, что Брент попытается угнать машину и скрыться, но об угонах пока ничего не сообщалось. Где ваша машина? Я смотрела в бинокль, но во дворе её нет. Я как раз поэтому и звоню.
– Она заперта в стальном сарае, но всё равно спасибо за беспокойство.
– Снова приходили из комитета по здравоохранению, и с ними рабочие, которые вывозят падший скот. Так больно на это смотреть. Я просто не могу видеть, как они тащат мою красавицу Чёрный Тюльпан и мою милую маленькую Герань.
– Да, ужасно, – сказал Квиллер, – но вы должны сейчас постараться забыть обо всём этом и думать о том, что вам делать дальше.
– Знаю. Я должна мыслить конструктивно. Собственно, я всегда пыталась так делать. Мой друг обещает, что поможет мне отремонтировать дом, если я решу открыть ресторан или гостиницу с полупансионом. Но сперва надо избавиться от всего собранного мамой старья. Я ещё не решила, устроить ли мне большую распродажу или лучше сразу большой костер. Да ведь и деньги потребуются, чтобы дом привести в порядок. Ещё неизвестно, какую я получу страховку. Боже мой! Не хочу я никакой страховки! Если бы только проснуться и увидеть, что Гардения и Жимолость ждут не дождутся, чтобы их подоили, и смотрят на меня такими человеческими глазами. Нет, что может быть лучше, чем разводить коз!
– Я знаю, что вам это нравится, Кристи, но независимо от того, захотите ли вы завести новое стадо или решите открыть гостиницу, Фонд К. будет рад помочь вам зарегистрировать ваш дом как исторический памятник. Если вас это интересует, Фонд готов предложить вам субсидию на покрытие расходов по исследованиям и реставрации.
– Если меня это интересует! Если меня это интересует! О Квилл, это было бы замечательно, просто замечательно! Я только сначала расскажу Митчу.
– Митчу? Это случайно не Митч Огилви?
– Да. Он говорит, что он вас знает. И… Квилл, можно попросить вас об одном большом одолжении? Он обратился с просьбой принять его на должность смотрителя музея. Не замолвите за него словечко? К музею он относится так же, как я к козам. Ну, и не вечно же ему оставаться гостиничным портье. Он способен на большее.
– Это не он в Хеллоуин рассказывает детишкам истории с привидениями?
– Он. У ребят просто зубы стучат от страха!
– Я бы хотел поговорить с ним. Приходите в западное крыло, выпьем сидра с пончиками.
– Когда?
– Хотя бы сегодня вечером, – предложил Квиллер. – Часов в восемь.
– Я принесу козьего сыра и крекеров, – сказала она с воодушевлением. – Только не бойтесь – сыр не отравленный.
После этого Квиллер позвонил Полли в библиотеку:
– Я еду в Пикакс, есть кое-какие дела. Не хочешь вместе пообедать?
– С удовольствием, – ответила она, – но только если не поздно. Ты же знаешь, мне нужно домой, кормить мою любимую кисоньку. Бутси ест четыре раза в день по расписанию, как положено.
Квиллер слушал её с ужасом. Сколько раз ему самому случалось говорить: «Мне надо домой, котов покормить», но сюсюканье Полли было просто невыносимо,
– Приходи ко мне, когда библиотека закроется, – предложил он. – Я позвоню в «Старую мельницу», чтобы прислали обед на дом. Что тебе заказать?
– Я буду только салат из свежих овощей и жюльен из индейки с поджаренным хлебом. Возьму домой кусочек индейки для моей кисоньки. Он ест как лошадь – как маленькая лошадка.
Квиллер поморщился, забыв о том, сколько гостинцев он перетаскал домой для своих сиамцев, забыв о том, что когда-то карман его старого твидового пальто пропах подливой от индейки. Он, конечно, и сам частенько называл Юм-Юм «моя маленькая кисонька», но не на людях же.
Весь день он занимался тем, что писал для колонки «Перо Квилла» статью о новой выставке в музее. О пропавшей простыне он умолчал, но зато не преминул задать вопрос почему на выставке нет никакого упоминания о шахтёрах, погибших во время взрыва. Экспозиция включала фотографию гранитного памятника, воздвигнутого на кладбище в память о тридцати двух погибших на средства, собранные по подписке, но имена шахтеров не указывались.
Он передал статью по телефону в редакцию «Всякой всячины», купил сидр и пончики для сегодняшнего званого вечера с Кристи и Митчем и ещё успел попасть в свою пикакскую квартиру и заказать обед. Хотя такая услуга, как обеды на дом, в рекламе «Старой мельницы» не указывалась, но шеф-повар всегда снабжал котов вкусненьким, когда они были в городе, и тогда мальчик по имени Дерек Катлбринк наносил им ежедневные визиты, принося с собой суши, креветки в тесте, тушёные мозги ягненка и прочие деликатесы.
Полли пришла пешком. Оставив машину на стоянке библиотеки, она прошла дворами к бывшему каретному сараю Клингеншоенов – немного осторожности, которую она считала необходимой (как-никак, главный библиотекарь любящего посплетничать городка), хотя такая осторожность никого не обманывала. Каретный сарай, где теперь находился гараж на четыре машины, представлял собой роскошное каменное здание со сводчатыми дверьми. На углах были развешаны восемь медных каретных фонарей. Полли открыла своим ключом дверь, которой раньше пользовались слуги, и по узкой лестнице поднялась в квартиру Квиллера. Их тёплая встреча могла бы дать обильную пишу пикакским любителям сплетен. После приветствий он поинтересовался здоровьем её нового подопечного.
– Он с каждым днем становится всё очаровательнее и очаровательнее! – воскликнула Полли. – Всё время что-нибудь такое славное придумывает, например придёт спать ко мне на подушку, носик мне в волосы уткнёт и мурлычет, мурлычет. Представь, пять унций набрал!
Квиллер содрогнулся и взял графин.
– Тебе как обычно?
Потягивая шерри, Полли спросила его об отравлении коз:
– Есть ещё какие-нибудь новости?
– Официально – ничего. Есть ещё пара таинственных происшествий в музее. Вчера, со всеми этими празднествами, ты, может быть, не заметила, но с выставки исчезла простыня преподобного мистера Кроубенкса. И ещё пропала кулинарная книга Айрис Кобб.
– Правда? Странно! Кулинарную книгу – это я ещё могу понять, но простыню-то зачем? Раньше, бывало, накануне Хэллоуина молодые люди надевали на себя белые простыни и старались всех напугать, но потом власти округа запретили такие развлечения; это назвали «консервным постановлением».
– Консервным?
– Это после случая около Мусвилла. Одна женщина послала своего сынишку-подростка в магазин на углу кое-что купить в бакалейном отделе, и он возвращался домой в темноте по проселочной дороге. Только он подошёл к мосту через шоссе Скатертью дорога, как из-под него выросла фигура в белых простынях и начала стонать и кричать. Бесстрашный отрок продолжал идти, пока не оказался в нескольких ярдах от привидения. Тогда он сунул руку в хозяйственную сумку и запустил в него банкой фасоли – угодил как раз между прорезями для глаз. Под простыней оказалась молодая женщина. Попала в больницу с сотрясением мозга.
– А отрока, наверное, взяли в бейсбольную команду высшей лиги, – прибавил Квиллер.
В дверь позвонили, и Полли немедленно скрылась в ванной поправить причёску. Высокий долговязый мальчишка-рассыльный привёз салат для Полли и баранью отбивную для Квиллера – плюс два кусочка тыквенного пирога со взбитыми сливками, с поклоном от шеф-повара.
– А где ваши коты? – полюбопытствовал рассыльный.
– В отпуске, – сказал Квиллер и вручил ему чаевые. – Спасибо, Дерек.
– Это они здорово. Чтоб я куда поехал.
– Мне казалось, ты этой осенью уезжаешь учиться в колледж?
Дерек пожал плечами:
– Ну, понимаете, я в театре роль получил в новой пьесе, клёвую такую, и ещё я познакомился с одной девочкой из Локмастера, девчонка – просто класс в общем, я решил ещё годик поработать.
– Ещё раз спасибо, Дерек, – подытожил Квиллер, подталкивая его к двери. – Схожу посмотреть на тебя в ноябрьской постановке. Не говори мне ничего о своей роли, это приносит неудачу. Сиамцы шлют тебе привет. Шеф-повару передай мою благодарность. Осторожней с девочкой из Локмастера. Тут ступеньки, смотри не споткнись. – Мало-помалу ему наконец удалось выпроводить не в меру общительного Дерека Катлбринка.
На пороге ванной показалась Полли. С виду ничего принципиально в её прическе не изменилось.
– Хороший мальчик, только ещё не нашел себя, – сказала она.
– Не там ищет, – пробормотал Квиллер.
Они обедали за столом из итальянского туфа; Полли вспомнила об «Отелло» и спросила, как ему понравилась запись.
– Потрясающая опера! Даже котам понравилось. Я прокрутил её несколько раз. – Скажем так, не всю целиком, но этот момент он не стал афишировать.
– Как тебе «Credo» Яго?
– Незабываемо!
– Ты согласен со мной, что «Dio! Mi potevi…» – роскошное место?
– Без всякий сомнений!.. А что ты думаешь о выставке катастроф? – спросил он, аккуратно меняя тему.
– Девочки сотворили чудо! Такую тему нелегко подать. И очень мудро придумано с голосованием.
– Мне кажется, они упустили важную вещь. Нужно было поименно назвать тридцать двух погибших, я так и написал в статье.
– Никто не знает, кто они были, разве что семьи помнят, – пожала плечами Полли. – Официального списка нет. У нас есть на микрофильме старые выпуски «Пустячка», но, как ни странно, не хватает нескольких номеров за май, с тринадцатого по восемнадцатое.
– Откуда у вас эта пленка?
– Когда «Пустячок» перестали выпускать, Джуниор Гудвинтер всё передал нам. Помимо газет мы проверяли картотеки окружного суда, но все записи о смертях до тысяча девятьсот пятого года были в тот год уничтожены пожаром.
– Интересно было б знать, кто бросил спичку, – промолвил Квиллер. – Сомневаюсь, чтобы все записи были уничтожены но чистой случайности. Кому было бы выгодно, чтобы имена погибших забылись? Гудвинтерам? Или, может быть, их имена помогли бы установить, кто находился среди линчевателей? Их могло быть тридцать два – каждый мстил за одну жертву. Словно некий ритуал, понимаешь? Чтобы никто не узнал, кто же на самом деле был палачом, они были закутаны в белые простыни. Соломинки, наверное, тянули, кому вешать, так мне это представляется.
– Любопытные размышления, – отозвалась Полли, – если считать, что история с линчеванием – правда.
– Если Эфраим покончил жизнь самоубийством, зачем ему понадобилось делать это в общественном месте? У него был большой амбар. Мог спрыгнуть с сеновала. В конце концов, заботит ли кого-нибудь сейчас, когда прошло так много времени, какова была подлинная судьба старого негодяя? Почему Благородные Сыновья Петли поколение за поколением упорно продолжают своё дело?
– Потому что Эфраим Гудвинтер – единственный злодей за всю историю Мускаунти, – сказала Полли, – а людям нравится, когда есть bete noire12, люди всегда любят, чтобы было кого ненавидеть.
От тыквенного пирога она отказалась, и Квиллеру пришлось съесть оба куска – нельзя сказать, чтобы он был против. Потом он спросил:
– Что ты знаешь о Винсе и Вероне?
– Не много, – ответила Полли. – Месяц назад они неожиданно появились здесь и сделали дельное предложение, которое совет музея принял с восторгом. Винс брался составить каталог печатных станков, а за это ему предоставили дом с бесплатным проживанием. Эти станки уже просто не знали, куда девать, так что появление на сцене Винса было воспринято как Божье благословение.
– Тебе не кажется, что его предложение было подозрительно щедрым?
– Вовсе нет. Он пишет книгу по истории книгопечатания, и для него это уникальная возможность увидеть настоящее оборудование, которое использовалось сто – двести лет назад.
– Любопытно было бы выяснить, откуда он узнал про станки.
– Он ведь изучает книгопечатание и, кажется, неплохо его знает.
Квиллер усмехнулся.
– За годы моей карьеры, Полли, я разговаривал с несколькими тысячами человек, и я могу определить разницу между: а) теми, кто знают, о чём они говорят, и б) теми, кто просто зазубрил какие-то вещи из книжек. Я не думаю, что Бозвел относится к категории «а».
– Но эта работа дает ему возможность многому научиться, – продолжала упорствовать Полли. – В библиотеке он всё время берет книги по этой теме. Благодаря Гудвинтеру Старшему наша библиотека располагает самым полным в северо-восточных штатах собранием книг по истории печатного дела.
Квиллер вспушил усы.
– Кофе? – предложил он.
– Винс ведь ещё работал аукционистом, – добавила Полли.
– Или балаганным зазывалой. Его голосина и мертвого поднимет. В том, что делает Бозвел, есть одна деталь, которая меня озадачивает. Каждый раз, как я возвращаюсь в музей, его фургон отъезжает от амбара. Сегодня я обнаружил, что он сообщает Вероне по радиотелефону, что идёт домой обедать, и подозреваю, она таким же образом предупреждает его, когда я сворачиваю на улицу Чёрного Ручья. Я хочу как-нибудь на днях обмануть его: отъеду от музея на машине, потом оставлю её где-нибудь и потихоньку проберусь домой пешком по другой дороге.
– Квилл, ты прирожденный сыщик! – засмеялась Полли. – Тебе не хватает трубки и увеличительного стекла.
– Можешь смеяться, – обиделся он, – но я тебе расскажу кое-что ещё: когда Коко не спит, он почти всё время проводит в кухне на подоконнике, глаз не спуская с амбара.
– Нового ничего, – сказала она устало. – Полиция то и дело заходит. Они перекрывают дороги по всему округу, рассчитывают, что Брент попытается угнать машину и скрыться, но об угонах пока ничего не сообщалось. Где ваша машина? Я смотрела в бинокль, но во дворе её нет. Я как раз поэтому и звоню.
– Она заперта в стальном сарае, но всё равно спасибо за беспокойство.
– Снова приходили из комитета по здравоохранению, и с ними рабочие, которые вывозят падший скот. Так больно на это смотреть. Я просто не могу видеть, как они тащат мою красавицу Чёрный Тюльпан и мою милую маленькую Герань.
– Да, ужасно, – сказал Квиллер, – но вы должны сейчас постараться забыть обо всём этом и думать о том, что вам делать дальше.
– Знаю. Я должна мыслить конструктивно. Собственно, я всегда пыталась так делать. Мой друг обещает, что поможет мне отремонтировать дом, если я решу открыть ресторан или гостиницу с полупансионом. Но сперва надо избавиться от всего собранного мамой старья. Я ещё не решила, устроить ли мне большую распродажу или лучше сразу большой костер. Да ведь и деньги потребуются, чтобы дом привести в порядок. Ещё неизвестно, какую я получу страховку. Боже мой! Не хочу я никакой страховки! Если бы только проснуться и увидеть, что Гардения и Жимолость ждут не дождутся, чтобы их подоили, и смотрят на меня такими человеческими глазами. Нет, что может быть лучше, чем разводить коз!
– Я знаю, что вам это нравится, Кристи, но независимо от того, захотите ли вы завести новое стадо или решите открыть гостиницу, Фонд К. будет рад помочь вам зарегистрировать ваш дом как исторический памятник. Если вас это интересует, Фонд готов предложить вам субсидию на покрытие расходов по исследованиям и реставрации.
– Если меня это интересует! Если меня это интересует! О Квилл, это было бы замечательно, просто замечательно! Я только сначала расскажу Митчу.
– Митчу? Это случайно не Митч Огилви?
– Да. Он говорит, что он вас знает. И… Квилл, можно попросить вас об одном большом одолжении? Он обратился с просьбой принять его на должность смотрителя музея. Не замолвите за него словечко? К музею он относится так же, как я к козам. Ну, и не вечно же ему оставаться гостиничным портье. Он способен на большее.
– Это не он в Хеллоуин рассказывает детишкам истории с привидениями?
– Он. У ребят просто зубы стучат от страха!
– Я бы хотел поговорить с ним. Приходите в западное крыло, выпьем сидра с пончиками.
– Когда?
– Хотя бы сегодня вечером, – предложил Квиллер. – Часов в восемь.
– Я принесу козьего сыра и крекеров, – сказала она с воодушевлением. – Только не бойтесь – сыр не отравленный.
После этого Квиллер позвонил Полли в библиотеку:
– Я еду в Пикакс, есть кое-какие дела. Не хочешь вместе пообедать?
– С удовольствием, – ответила она, – но только если не поздно. Ты же знаешь, мне нужно домой, кормить мою любимую кисоньку. Бутси ест четыре раза в день по расписанию, как положено.
Квиллер слушал её с ужасом. Сколько раз ему самому случалось говорить: «Мне надо домой, котов покормить», но сюсюканье Полли было просто невыносимо,
– Приходи ко мне, когда библиотека закроется, – предложил он. – Я позвоню в «Старую мельницу», чтобы прислали обед на дом. Что тебе заказать?
– Я буду только салат из свежих овощей и жюльен из индейки с поджаренным хлебом. Возьму домой кусочек индейки для моей кисоньки. Он ест как лошадь – как маленькая лошадка.
Квиллер поморщился, забыв о том, сколько гостинцев он перетаскал домой для своих сиамцев, забыв о том, что когда-то карман его старого твидового пальто пропах подливой от индейки. Он, конечно, и сам частенько называл Юм-Юм «моя маленькая кисонька», но не на людях же.
Весь день он занимался тем, что писал для колонки «Перо Квилла» статью о новой выставке в музее. О пропавшей простыне он умолчал, но зато не преминул задать вопрос почему на выставке нет никакого упоминания о шахтёрах, погибших во время взрыва. Экспозиция включала фотографию гранитного памятника, воздвигнутого на кладбище в память о тридцати двух погибших на средства, собранные по подписке, но имена шахтеров не указывались.
Он передал статью по телефону в редакцию «Всякой всячины», купил сидр и пончики для сегодняшнего званого вечера с Кристи и Митчем и ещё успел попасть в свою пикакскую квартиру и заказать обед. Хотя такая услуга, как обеды на дом, в рекламе «Старой мельницы» не указывалась, но шеф-повар всегда снабжал котов вкусненьким, когда они были в городе, и тогда мальчик по имени Дерек Катлбринк наносил им ежедневные визиты, принося с собой суши, креветки в тесте, тушёные мозги ягненка и прочие деликатесы.
Полли пришла пешком. Оставив машину на стоянке библиотеки, она прошла дворами к бывшему каретному сараю Клингеншоенов – немного осторожности, которую она считала необходимой (как-никак, главный библиотекарь любящего посплетничать городка), хотя такая осторожность никого не обманывала. Каретный сарай, где теперь находился гараж на четыре машины, представлял собой роскошное каменное здание со сводчатыми дверьми. На углах были развешаны восемь медных каретных фонарей. Полли открыла своим ключом дверь, которой раньше пользовались слуги, и по узкой лестнице поднялась в квартиру Квиллера. Их тёплая встреча могла бы дать обильную пишу пикакским любителям сплетен. После приветствий он поинтересовался здоровьем её нового подопечного.
– Он с каждым днем становится всё очаровательнее и очаровательнее! – воскликнула Полли. – Всё время что-нибудь такое славное придумывает, например придёт спать ко мне на подушку, носик мне в волосы уткнёт и мурлычет, мурлычет. Представь, пять унций набрал!
Квиллер содрогнулся и взял графин.
– Тебе как обычно?
Потягивая шерри, Полли спросила его об отравлении коз:
– Есть ещё какие-нибудь новости?
– Официально – ничего. Есть ещё пара таинственных происшествий в музее. Вчера, со всеми этими празднествами, ты, может быть, не заметила, но с выставки исчезла простыня преподобного мистера Кроубенкса. И ещё пропала кулинарная книга Айрис Кобб.
– Правда? Странно! Кулинарную книгу – это я ещё могу понять, но простыню-то зачем? Раньше, бывало, накануне Хэллоуина молодые люди надевали на себя белые простыни и старались всех напугать, но потом власти округа запретили такие развлечения; это назвали «консервным постановлением».
– Консервным?
– Это после случая около Мусвилла. Одна женщина послала своего сынишку-подростка в магазин на углу кое-что купить в бакалейном отделе, и он возвращался домой в темноте по проселочной дороге. Только он подошёл к мосту через шоссе Скатертью дорога, как из-под него выросла фигура в белых простынях и начала стонать и кричать. Бесстрашный отрок продолжал идти, пока не оказался в нескольких ярдах от привидения. Тогда он сунул руку в хозяйственную сумку и запустил в него банкой фасоли – угодил как раз между прорезями для глаз. Под простыней оказалась молодая женщина. Попала в больницу с сотрясением мозга.
– А отрока, наверное, взяли в бейсбольную команду высшей лиги, – прибавил Квиллер.
В дверь позвонили, и Полли немедленно скрылась в ванной поправить причёску. Высокий долговязый мальчишка-рассыльный привёз салат для Полли и баранью отбивную для Квиллера – плюс два кусочка тыквенного пирога со взбитыми сливками, с поклоном от шеф-повара.
– А где ваши коты? – полюбопытствовал рассыльный.
– В отпуске, – сказал Квиллер и вручил ему чаевые. – Спасибо, Дерек.
– Это они здорово. Чтоб я куда поехал.
– Мне казалось, ты этой осенью уезжаешь учиться в колледж?
Дерек пожал плечами:
– Ну, понимаете, я в театре роль получил в новой пьесе, клёвую такую, и ещё я познакомился с одной девочкой из Локмастера, девчонка – просто класс в общем, я решил ещё годик поработать.
– Ещё раз спасибо, Дерек, – подытожил Квиллер, подталкивая его к двери. – Схожу посмотреть на тебя в ноябрьской постановке. Не говори мне ничего о своей роли, это приносит неудачу. Сиамцы шлют тебе привет. Шеф-повару передай мою благодарность. Осторожней с девочкой из Локмастера. Тут ступеньки, смотри не споткнись. – Мало-помалу ему наконец удалось выпроводить не в меру общительного Дерека Катлбринка.
На пороге ванной показалась Полли. С виду ничего принципиально в её прическе не изменилось.
– Хороший мальчик, только ещё не нашел себя, – сказала она.
– Не там ищет, – пробормотал Квиллер.
Они обедали за столом из итальянского туфа; Полли вспомнила об «Отелло» и спросила, как ему понравилась запись.
– Потрясающая опера! Даже котам понравилось. Я прокрутил её несколько раз. – Скажем так, не всю целиком, но этот момент он не стал афишировать.
– Как тебе «Credo» Яго?
– Незабываемо!
– Ты согласен со мной, что «Dio! Mi potevi…» – роскошное место?
– Без всякий сомнений!.. А что ты думаешь о выставке катастроф? – спросил он, аккуратно меняя тему.
– Девочки сотворили чудо! Такую тему нелегко подать. И очень мудро придумано с голосованием.
– Мне кажется, они упустили важную вещь. Нужно было поименно назвать тридцать двух погибших, я так и написал в статье.
– Никто не знает, кто они были, разве что семьи помнят, – пожала плечами Полли. – Официального списка нет. У нас есть на микрофильме старые выпуски «Пустячка», но, как ни странно, не хватает нескольких номеров за май, с тринадцатого по восемнадцатое.
– Откуда у вас эта пленка?
– Когда «Пустячок» перестали выпускать, Джуниор Гудвинтер всё передал нам. Помимо газет мы проверяли картотеки окружного суда, но все записи о смертях до тысяча девятьсот пятого года были в тот год уничтожены пожаром.
– Интересно было б знать, кто бросил спичку, – промолвил Квиллер. – Сомневаюсь, чтобы все записи были уничтожены но чистой случайности. Кому было бы выгодно, чтобы имена погибших забылись? Гудвинтерам? Или, может быть, их имена помогли бы установить, кто находился среди линчевателей? Их могло быть тридцать два – каждый мстил за одну жертву. Словно некий ритуал, понимаешь? Чтобы никто не узнал, кто же на самом деле был палачом, они были закутаны в белые простыни. Соломинки, наверное, тянули, кому вешать, так мне это представляется.
– Любопытные размышления, – отозвалась Полли, – если считать, что история с линчеванием – правда.
– Если Эфраим покончил жизнь самоубийством, зачем ему понадобилось делать это в общественном месте? У него был большой амбар. Мог спрыгнуть с сеновала. В конце концов, заботит ли кого-нибудь сейчас, когда прошло так много времени, какова была подлинная судьба старого негодяя? Почему Благородные Сыновья Петли поколение за поколением упорно продолжают своё дело?
– Потому что Эфраим Гудвинтер – единственный злодей за всю историю Мускаунти, – сказала Полли, – а людям нравится, когда есть bete noire12, люди всегда любят, чтобы было кого ненавидеть.
От тыквенного пирога она отказалась, и Квиллеру пришлось съесть оба куска – нельзя сказать, чтобы он был против. Потом он спросил:
– Что ты знаешь о Винсе и Вероне?
– Не много, – ответила Полли. – Месяц назад они неожиданно появились здесь и сделали дельное предложение, которое совет музея принял с восторгом. Винс брался составить каталог печатных станков, а за это ему предоставили дом с бесплатным проживанием. Эти станки уже просто не знали, куда девать, так что появление на сцене Винса было воспринято как Божье благословение.
– Тебе не кажется, что его предложение было подозрительно щедрым?
– Вовсе нет. Он пишет книгу по истории книгопечатания, и для него это уникальная возможность увидеть настоящее оборудование, которое использовалось сто – двести лет назад.
– Любопытно было бы выяснить, откуда он узнал про станки.
– Он ведь изучает книгопечатание и, кажется, неплохо его знает.
Квиллер усмехнулся.
– За годы моей карьеры, Полли, я разговаривал с несколькими тысячами человек, и я могу определить разницу между: а) теми, кто знают, о чём они говорят, и б) теми, кто просто зазубрил какие-то вещи из книжек. Я не думаю, что Бозвел относится к категории «а».
– Но эта работа дает ему возможность многому научиться, – продолжала упорствовать Полли. – В библиотеке он всё время берет книги по этой теме. Благодаря Гудвинтеру Старшему наша библиотека располагает самым полным в северо-восточных штатах собранием книг по истории печатного дела.
Квиллер вспушил усы.
– Кофе? – предложил он.
– Винс ведь ещё работал аукционистом, – добавила Полли.
– Или балаганным зазывалой. Его голосина и мертвого поднимет. В том, что делает Бозвел, есть одна деталь, которая меня озадачивает. Каждый раз, как я возвращаюсь в музей, его фургон отъезжает от амбара. Сегодня я обнаружил, что он сообщает Вероне по радиотелефону, что идёт домой обедать, и подозреваю, она таким же образом предупреждает его, когда я сворачиваю на улицу Чёрного Ручья. Я хочу как-нибудь на днях обмануть его: отъеду от музея на машине, потом оставлю её где-нибудь и потихоньку проберусь домой пешком по другой дороге.
– Квилл, ты прирожденный сыщик! – засмеялась Полли. – Тебе не хватает трубки и увеличительного стекла.
– Можешь смеяться, – обиделся он, – но я тебе расскажу кое-что ещё: когда Коко не спит, он почти всё время проводит в кухне на подоконнике, глаз не спуская с амбара.