Страница:
Эхо отразило голос объятого яростью существа, которое даже само не понимало, кем является в данный момент – богом, так и не сумевшим стать человеком, или же смертным, не дотянувшимся до небес.
В своем нынешнем состоянии файт не мог всерьез противостоять демону Тоннеса, но хозяину нужно было выиграть всего лишь несколько драгоценных минут. Краткий промежуток времени, отделяющий его от великой мечты – того, к чему Этан так самоотверженно стремился и ради чего жил последнее время.
Мелиус был файтом – существом, безгранично преданным своему господину. Даже если бы он захотел, то и в этом случае не смог бы ослушаться приказа хозяина. Но он и не хотел.
Верный слуга мягко отпустил руку седовласого мага и остался на месте в ожидании охотника, преследующего добычу.
Левсет пробежал по инерции еще несколько шагов, а затем обернулся посмотреть, что же случилось с его спутником. Одинокая фигура, оставшаяся позади, махнула рукой. Это было одновременно и прощальным жестом, и приказом продолжать движение.
Старик повернулся и побежал дальше. Времени на вопросы не оставалось. Почему и зачем остановился Милт, сейчас не имело значения. Старый друг Левсета сделал свой выбор, и теперь его судьба всецело зависела от демона, с которым ему предстоит встретиться спустя десять или от силы пятнадцать секунд.
Если бы убеленный сединами маг вдруг узнал, что Милт давно мертв, а вместо старого друга там, позади, остался убийца, принявший его облик, то, вероятно, мысли почтенного старца не были бы столь печальны. Но план отрекшегося от небес бога и его преданного слуги был слишком хорош, чтобы его могли разгадать непосредственные участники кровавой драмы.
Однако он оказался достаточно прост, чтобы рухнуть как карточный домик от простой случайности – встречи с демоном Тоннеса.
В отличие от своей жены Фасы, которая постоянно видела трудности там, где их не было, и шла к цели кружными путями, Алт был уверен в том, что этот мир его ничем не может удивить, и потому всегда решал возникающие проблемы быстро и четко.
Даже в предательстве собственного сына он не усмотрел ничего сверхъестественного. Мужчина на то и мужчина, чтобы быть главным. Вторые роли – для неудачников. Тот, в ком течет кровь лордов Хаоса, должен стремиться к победе. В родовом гнезде нет места птенцам. Они или покидают его в поисках новых миров, или должны сбросить родителей в пропасть, чтобы самим занять освободившееся место. Поэтому вполне естественно и даже закономерно, что, достигнув определенного уровня самосознания, Этан взбунтовался – птенец вырос, только и всего. Фундаментальные законы природы не дано изменить даже всемогущим небожителям.
Фаса, как женщина и мать, видела в поступке своего мятежного ребенка нечто большее, чем простое стремление к лидерству, но Этан был мужчиной и соответственно должен был мыслить и действовать, как подобает мужчине. Задав себе прямой и честный вопрос, как бы он поступил, окажись на месте сына, Алт после непродолжительных раздумий ответил: «Точно так же». После чего все сомнения разом отпали, а мир вновь стал простым и понятным, каким был всегда и пребудет во веки веков.
Если бы владыка Хаоса захотел, то уже в самом начале уничтожил бы наглеца, посмевшего бросить вызов его абсолютной власти. Но это было бы слишком просто и глупо – могучий орел заклевал только-только оперившегося юнца, который к тому же едва научился летать.
Вечность – и без того безумная пропасть времени, в течение которого зачастую не происходит ничего примечательного. Поэтому лишить себя изысканного удовольствия настоящей схватки – воистину непозволительная роскошь. Нет поединок должен быть честным. Сначала Этан наберет силу, и только потом на поле битвы сойдутся два самца – отец и сын, чтобы решить, кто из них достоин быть правителем этого мира.
А Фаса...
Она, несомненно, умна, но даже при всем желании ей не понять психологию мужчины-владыки. Мужчины, который всегда и во всем должен стремиться быть первым.
Алт согласился начать войну не потому, что ему нужно было низвергнуть светлые расы, загнав остатки человечества в пещеры и подземелья. Вся эта бредовая теория насчет того, что боги зависят от смертных, не выдерживала серьезной критики. Это была скорее одна из гипотез его жены, нежели что-то серьезное. И он бросил в бой легионы Хаоса лишь для того, чтобы в сумятице войны дать Этану время окрепнуть и встать на ноги. Набраться опыта, которого окажется достаточно, чтобы если и не выравнять шансы противоборствующих сторон, то хотя бы сделать их сравнимыми.
В то время как Фаса плела паутину интриг, играя в свои женские игры, Алт, несмотря на договоренность с женой, не предпринял ровным счетом никаких действий, способных вывести их на след мятежного беглеца. Он давал сыну фору. Право первого, по-настоящему сильного хода. После которого станет ясно, что в бой вступил уже не юноша, а взрослый муж. Не курица, попавшая в лапы мясника, а гордый орел, готовый сразиться за место под солнцем и умереть, как подобает мужчине.
Алт не сомневался, что сын нанесет удар если не прямо сейчас, то в ближайшие несколько дней. До этого было еще рано, а чуть позже станет уже слишком поздно. Противостояние земли и неба вплотную подошло к той роковой черте, после которой даже при желании невозможно будет ничего изменить. Меч палача опустится на шею жертвы, и вместо прекрасного поединка все закончится гротескным фарсом, обычной, ничем не примечательной и, что самое главное, невыносимо банальной и скучной казнью.
Если Этан все еще хочет что-то изменить не только в этой глупой войне, но и в их личном противостоянии, нужно действовать без промедления. Иначе...
У древнего бога имелось средство, чтобы найти и покарать безумца, посмевшего бросить вызов могуществу Хаоса. И если мальчишка не сделает хода – окажется малодушным ничтожеством, не оправдавшим ожиданий отца, – то Алт, не задумываясь, пустит это средство в ход.
Глава 10
В своем нынешнем состоянии файт не мог всерьез противостоять демону Тоннеса, но хозяину нужно было выиграть всего лишь несколько драгоценных минут. Краткий промежуток времени, отделяющий его от великой мечты – того, к чему Этан так самоотверженно стремился и ради чего жил последнее время.
Мелиус был файтом – существом, безгранично преданным своему господину. Даже если бы он захотел, то и в этом случае не смог бы ослушаться приказа хозяина. Но он и не хотел.
Верный слуга мягко отпустил руку седовласого мага и остался на месте в ожидании охотника, преследующего добычу.
Левсет пробежал по инерции еще несколько шагов, а затем обернулся посмотреть, что же случилось с его спутником. Одинокая фигура, оставшаяся позади, махнула рукой. Это было одновременно и прощальным жестом, и приказом продолжать движение.
Старик повернулся и побежал дальше. Времени на вопросы не оставалось. Почему и зачем остановился Милт, сейчас не имело значения. Старый друг Левсета сделал свой выбор, и теперь его судьба всецело зависела от демона, с которым ему предстоит встретиться спустя десять или от силы пятнадцать секунд.
Если бы убеленный сединами маг вдруг узнал, что Милт давно мертв, а вместо старого друга там, позади, остался убийца, принявший его облик, то, вероятно, мысли почтенного старца не были бы столь печальны. Но план отрекшегося от небес бога и его преданного слуги был слишком хорош, чтобы его могли разгадать непосредственные участники кровавой драмы.
Однако он оказался достаточно прост, чтобы рухнуть как карточный домик от простой случайности – встречи с демоном Тоннеса.
* * *
В отличие от своей жены Фасы, которая постоянно видела трудности там, где их не было, и шла к цели кружными путями, Алт был уверен в том, что этот мир его ничем не может удивить, и потому всегда решал возникающие проблемы быстро и четко.
Даже в предательстве собственного сына он не усмотрел ничего сверхъестественного. Мужчина на то и мужчина, чтобы быть главным. Вторые роли – для неудачников. Тот, в ком течет кровь лордов Хаоса, должен стремиться к победе. В родовом гнезде нет места птенцам. Они или покидают его в поисках новых миров, или должны сбросить родителей в пропасть, чтобы самим занять освободившееся место. Поэтому вполне естественно и даже закономерно, что, достигнув определенного уровня самосознания, Этан взбунтовался – птенец вырос, только и всего. Фундаментальные законы природы не дано изменить даже всемогущим небожителям.
Фаса, как женщина и мать, видела в поступке своего мятежного ребенка нечто большее, чем простое стремление к лидерству, но Этан был мужчиной и соответственно должен был мыслить и действовать, как подобает мужчине. Задав себе прямой и честный вопрос, как бы он поступил, окажись на месте сына, Алт после непродолжительных раздумий ответил: «Точно так же». После чего все сомнения разом отпали, а мир вновь стал простым и понятным, каким был всегда и пребудет во веки веков.
Если бы владыка Хаоса захотел, то уже в самом начале уничтожил бы наглеца, посмевшего бросить вызов его абсолютной власти. Но это было бы слишком просто и глупо – могучий орел заклевал только-только оперившегося юнца, который к тому же едва научился летать.
Вечность – и без того безумная пропасть времени, в течение которого зачастую не происходит ничего примечательного. Поэтому лишить себя изысканного удовольствия настоящей схватки – воистину непозволительная роскошь. Нет поединок должен быть честным. Сначала Этан наберет силу, и только потом на поле битвы сойдутся два самца – отец и сын, чтобы решить, кто из них достоин быть правителем этого мира.
А Фаса...
Она, несомненно, умна, но даже при всем желании ей не понять психологию мужчины-владыки. Мужчины, который всегда и во всем должен стремиться быть первым.
Алт согласился начать войну не потому, что ему нужно было низвергнуть светлые расы, загнав остатки человечества в пещеры и подземелья. Вся эта бредовая теория насчет того, что боги зависят от смертных, не выдерживала серьезной критики. Это была скорее одна из гипотез его жены, нежели что-то серьезное. И он бросил в бой легионы Хаоса лишь для того, чтобы в сумятице войны дать Этану время окрепнуть и встать на ноги. Набраться опыта, которого окажется достаточно, чтобы если и не выравнять шансы противоборствующих сторон, то хотя бы сделать их сравнимыми.
В то время как Фаса плела паутину интриг, играя в свои женские игры, Алт, несмотря на договоренность с женой, не предпринял ровным счетом никаких действий, способных вывести их на след мятежного беглеца. Он давал сыну фору. Право первого, по-настоящему сильного хода. После которого станет ясно, что в бой вступил уже не юноша, а взрослый муж. Не курица, попавшая в лапы мясника, а гордый орел, готовый сразиться за место под солнцем и умереть, как подобает мужчине.
Алт не сомневался, что сын нанесет удар если не прямо сейчас, то в ближайшие несколько дней. До этого было еще рано, а чуть позже станет уже слишком поздно. Противостояние земли и неба вплотную подошло к той роковой черте, после которой даже при желании невозможно будет ничего изменить. Меч палача опустится на шею жертвы, и вместо прекрасного поединка все закончится гротескным фарсом, обычной, ничем не примечательной и, что самое главное, невыносимо банальной и скучной казнью.
Если Этан все еще хочет что-то изменить не только в этой глупой войне, но и в их личном противостоянии, нужно действовать без промедления. Иначе...
У древнего бога имелось средство, чтобы найти и покарать безумца, посмевшего бросить вызов могуществу Хаоса. И если мальчишка не сделает хода – окажется малодушным ничтожеством, не оправдавшим ожиданий отца, – то Алт, не задумываясь, пустит это средство в ход.
Глава 10
Я по-прежнему лежал на земле, широко раскинув руки. Надрывный колокольный звон уже пропал, оставив после себя лишь смутные обрывки воспоминаний о странной девочке и не успевшую до конца оформиться мысль о чем-то важном. О том, что оказалось безвозвратно упущенным из вида в бессмысленной суматохе последних дней и недель.
Высоко над головой, где в заоблачной дали сходятся и расходятся все земные дороги, простирало милосердные объятия бескрайнее небо. Мягкие облака обещали покой и дарили забвение тем, кто устал от жизни, а...
– Стоп! – решительно оборвал я себя, резко вставая на ноги и тем самым выходя из состояния созерцательной отрешенности, которая, словно сладкоголосая сирена, уводила мой разум все дальше и дальше от этой реальности. – Проблемы неба лучше оставить на потом, а сейчас...
Я пораженно замолчал, только сейчас осознав, что на потом оставить ничего не удастся, так как само небо уже являлось частью проблемы. Не самой главной, но тем не менее достаточно веской частью, на которую даже при желании нельзя было закрыть глаза. Потому что само небо и весь окружающий пейзаж были выдержаны в каких-то неживых, тускло-серых тонах. То, что казалось мне сном, воплотилось в реальность. Краски ушли из моего мира навсегда.
«Прогони жабу – и тогда сможешь избавиться от этой гадкой штуковины», – вспомнил я совет маленькой девочки, с которой встретился на тонкой грани, отделяющей сон от реальности.
Взгляд метнулся к руке и наткнулся на обломок стрелы, по-прежнему стиснутый в кулаке. Я разжал побелевшие от напряжения пальцы и к своему немалому удивлению увидел, как орудие убийства, избавившее от мучений умирающего всадника, упало к моим ногам.
– От жабы не избавился, но от «штуковины» благополучно отделался, – задумчиво пробормотал я, переводя взгляд на поле сражения.
И вновь мне пришлось удивиться. Но на этот раз даже больше, чем в случае с потерей цветоощущения. Насколько хватало глаз, до самого горизонта вся видимая поверхность земли была устлана толстым ковром из сломанных стрел. Причем все они были точной копией той, от которой я только что «благополучно избавился».
Сделав осторожный шаг вперед, я чуть было не пропорол ступню об острый обломок. При таком раскладе перемещаться с места на место можно было только по воздуху или в стальных ботфортах. Но так как я был все-таки человеком, а не птицей, к тому же не собирался обрекать себя на ношение громоздкой экипировки тяжеловооруженных рыцарей, оставалось только одно – попытаться договориться, а точнее, как-то поладить с проклятой стрелой.
Я наклонился, взяв в руку первый попавшийся обломок. Мир по-прежнему остался бесцветно-серым, но ковер из миллиардов сломанных стрел исчез. Чем бы или кем бы ни являлась эта загадочная вещь, насквозь пропитанная ядом неведомой древней магии, судя по всему, мне не удастся избавиться от нее. По крайней мере, пока я не прогоню тень мерзкой жабы со стальными глазами – отвратительной твари, сдавившей измученное страданием сердце безжалостными тисками. Печально вздохнув, я положил обломок стрелы в колчан, решив разобраться с этой проблемой позже, и зашагал к нагромождению трупов – страшной бесформенной массе, которая совсем недавно жила и дышала, будучи отрядом людей, отданных под мое начало. Воинами, не по своей воле пришедшими на поле битвы, чтобы бесславно пасть на чужбине под сводом равнодушно-серого неба.
Я шел совершенно открыто, ни от кого не таясь, потому что поле боя подобно землетрясению: только что это было смертельно опасное место, а проходит несколько минут, и все резко меняется. Опасности больше нет, а гигантская волна из сплава боли и насилия перемещается дальше, оставляя после себя лишь бесплодную вымершую пустыню, в которой чувствуют себя вольготно только пожиратели падали.
Лавина тяжеловооруженных конников, вспоровших острием своего клина слабый заслон из нескольких сотен легких лучников, обрушилась на имуров, но, встретив хорошо организованный отпор, не стала упорствовать, а отступила, понеся незначительные потери.
Но скажите на милость, что значат несколько десятков жизней на поле брани, когда каждая из противоборствующих сторон насчитывает около сотни тысяч бойцов? Абсолютно ничего.
Рыцари настолько торопились достичь боевых порядков имуров, что даже не стали отвлекаться на жалкую кучку несчастных гоблинов, ощетинившихся заслоном из пик чуть в стороне от направления главного удара. Именно это и спасло гвардию Мгхама.
Впрочем, сейчас мне было не до гоблинов. Остановившись в полусотне шагов от страшного места, где на пропитанной кровью земле лежала пятая часть племени Сави, не в силах идти дальше, я застыл ледяной статуей, чувствуя, как все внутри постепенно заполняет какая-то всеобъемлющая, необъяснимая пустота.
– Смерть – это не зло, а скорее избавление.
Повернув голову в сторону звука, я увидел Мгхама, стоящего неподалеку.
Вождь гоблинов выглядел отрешенно спокойным, но кто знает, чего ему это стоило.
– Думаешь, меня это может утешить?
Казалось, слова срываются с губ помимо воли хозяина, так как мое сознание по-прежнему пребывало во власти гулкой, словно упругая поверхность натянутого барабана, пустоты.
– Я пришел не для того, чтобы утешать. Под твоим началом была тысяча лучников, из которых если кто и уцелел, то единицы, а я в общей сложности потерял около трех когорт. Это как минимум вдвое больше.
– Трусы пали, а настоящие храбрецы выжили. Еще несколько таких битв – и раса гоблинов в корне изменится.
Если бы на его месте был кто-нибудь другой, то, пожалуй, короткий удар боевого копья быстро и эффективно смыл бы кровью оскорбление. Но этот странный гоблин был не такой, как все, поэтому, учитывая состояние собеседника, он нашел в себе силы сдержаться.
– Я пришел, чтобы ответить на вопрос, заданный тобой перед битвой.
– Ты уже ответил на него.
– Да, но, судя по твоему виду, ты так и не понял, что я имел в виду.
– Разве сейчас это столь важно?
– Думаю, что да.
Я равнодушно-вежливо пожал плечами, всем своим видом давая понять, что из уважения к союзнику готов выслушать все, что он скажет.
– Странно, но в отличие от всех остальных люди в подавляющем большинстве не знают, что именно от них произошли все существующие расы, как светлые, так и темные...
– И что с того? – Мне не хотелось ни думать, ни тем более говорить, потому что где-то вдалеке опять начали бить колокола, что опять могло перенести меня из этого страшного, пропахшего кровью и смертью места на луг, где, смешно поджав под себя ноги, сидела маленькая девочка, с которой интересно говорить на любые темы.
Но Мгхам заслуживал того, чтобы в ответ на его откровенность собеседник хотя бы элементарно поддержал разговор.
– Что с того? – удивленно переспросил он и сразу же ответил: – Ничего. Совсем ничего. Только когда люди с отвращением смотрят на гоблинов, орков, дроу и других представителей темных рас, им следует помнить, что они видят самих себя, только в искривленном зеркале времени.
– Всем известно, что дроу, темные эльфы, произошли от обычных эльфов. – Гул колоколов стал нарастать, поэтому в моем ответе промелькнули нотки нетерпения, неправильно истолкованные предводителем гоблинов.
– Но сами эльфы тоже когда-то были людьми. Человечество – это колыбель всех рас, ствол, на котором выросли побеги и ответвления остальных народов.
Окружающий пейзаж начал расплываться перед глазами, и я понял, что прямо сейчас упаду в глубокий колодец, на дне которого нет ни войны, ни боли потерь, ни горечи утрат, ни прочих невыносимо печальных вещей.
– Гоблины никогда не были людьми, – заплетающимся языком пробормотал я, чувствуя, как начинаю проваливаться в спасительное темное чрево тоннеля-колодца.
Я уже почти начал падать, видя, как приближается благословенная темнота, способная хотя бы На некоторое время принести покой и забвение, но в этот момент стальной зажим сдавил плечи и резко потащил тело вверх.
Мне не удалось переместиться туда, где вместо хаотично разбросанных трупов раскинулось огромное море цветов, но на землю я все же упал. Это стало ясно после того, как две сильные руки рывком приподняли мое тело, придав ему более или менее устойчивое сидячее положение.
– Посмотри в мои глаза! – До сего времени всегда спокойный и невозмутимый Мгхам захлебывался яростным криком, с ненавистью тряся меня за плечи, словно испорченную тряпичную куклу, виноватую лишь в том, что она оказалась слишком слабой для того, чтобы выдержать чудовищные перегрузки этой ненормальной жизни. – Посмотри мне в глаза!!! – Крик его сорвался на хрип.
Тяжелые веки с трудом поднялись, но прошло несколько долгих секунд, прежде чем мне удалось сфокусировать взгляд. А затем... В самой глубине огромных зрачков, приблизившихся ко мне чуть ли не вплотную, я увидел то, от чего мне стало еще хуже. Потому что в них угадывалось подтверждение слов вождя гоблинов: родоначальниками всех рас были именно люди.
Глаза – зеркало души, и, позволив заглянуть в себя настолько глубоко, как только это вообще было возможно, Мгхам добился того, что я уловил в нем слабую искру человеческой души.
– Нет... – прошептал я, не в силах принять эту ужасную истину.
Его напряженное лицо, напоминающее маску, вырезанную искусным мастером из дерева, сразу расслабилось. Предводитель презренного племени гоблинов взял себя в руки, обретя былое спокойствие.
– Да, – тихо, но веско произнес он, убирая руки с моих плеч. – Одни люди загнали других в гнилые болота, и тем не оставалось ничего другого, как умереть или приспособиться к этому аду, Так возникла раса гоблинов. Других прогнали на бесплодные пустоши, и они в конечном итоге превратились в орков, третьих...
– Не нужно продолжать, – с отчаянием в голосе попросил я, но он не услышал этой просьбы.
– Четвертых, пятых и всех остальных довели до такого состояния, что и они изменились – как внешне, так и внутренне. А победители – люди, оставшиеся жить на богатых и плодородных равнинах Алавии, – гордо провозгласили себя самой честной, доброй и справедливой расой, которая стала впоследствии называться светлой. Безжалостный человек прогнал слабого собрата из собственного дома, превратив его в вечно преследуемого загнанного зверя. Пробудив в душе несчастного все самые низменные и темные инстинкты, которые изменили даже его внешний облик. И после всего этого этот лицемер не постыдился назвать себя светлым. За моим народом числится множество черных дел и преступлений, о которых лучше не говорить вслух, но кто сделал нас такими? Кто сделал нас такими? – повторил он, пристально глядя на меня, будто именно я и был тем самым человеком, который прямо здесь и сейчас должен ответить за всех людей.
Мне нечего было сказать.
– Ты считаешь, что тысячу твоих лучников обманули и предали, заставив умереть за чужие интересы на этой безумной войне. – Мгхам уже полностью справился с чувствами, обретя былое спокойствие. – А что тогда ты можешь сказать о паре тысяч моих воинов?
– Смерть – это не зло, а скорее избавление...
– Ну, вот видишь, мы пришли к тому, с чего начали. – В его голосе не было ни капли удовлетворения от того, что он оказался прав. – Вставай – пойдем посмотрим, может быть, кто-нибудь выжил.
Я отрицательно покачал головой. Слишком много событий разом обрушились на меня, и прямо сейчас я был не в состоянии идти на пиршество смерти, чтобы попытаться отыскать там хотя бы слабую искру едва теплящейся жизни.
– Вставай! – Голос прозвучал неожиданно властно. – Ты все еще остаешься ответственным за подвластных тебе людей. И кроме тебя, некому помочь им избавиться от мучений.
Я сразу понял, о чем он говорит, и с ужасом посмотрел на этого странного гоблина.
«Нет!» – хотел было крикнуть я ему прямо в лицо, но Мгхам опередил меня всего лишь на миг:
– Хочешь, чтобы презренные гоблины выполнили за тебя всю грязную работу?
Его вежливая улыбка совершенно не вязалась с холодным, презрительным взглядом.
– Нет, – выдохнул я едва слышно, имея в виду не ответ на этот вопрос, а то, что я не буду добивать смертельно раненных людей своего племени, избавляя их от мучений.
– Ты все еще отвечаешь за каждого из них, и только в твоей власти принести страждущим успокоение. – Возьми. – Он протянул мне короткий, слегка изогнутый кинжал, – Эта древняя вещь поможет тебе.
Наверняка это был чрезвычайно дорогой подарок, ценность которого заключалась не в золоте, его украшающем, а в его свойствах. И мне не хотелось ни принимать этот дар, ни тем более брать в руки зловещий ритуальный клинок. Но, как будто предугадав мой отказ, Мгхам пояснил:
– Ты первый и единственный человек, который сумел примирить меня с мыслью о том, что наших рас общие корни.
После этого я уже просто не смог отказаться. Рука моя бережно обхватила темную рукоять кинжала.
– Смерть – это не зло, а скорее избавление, – едва слышно прошептал я, и с этими словами какая-то часть моей души умерла, а та, что осталась, закаменела, став холодной и твердой, словно курок горного хрусталя.
Стрелки часов вселенной сделали полный круг, и все встало на свои места. Человек, взявший чужое имя, перевоплотился из обычного смертного в существо с хрустальной душой. Став именно тем, кем однажды назвался, – Хрустальным Принцем.
Вражда демонов Тоннеса и фарий (огромных доисторических ящеров, чья плоть состояла не иначе как из частиц звездной пыли, смешанных со светом неведомых солнц) уходит своими корнями чуть ли не к самым истокам мира. На вопрос, из-за чего она началась и почему до сих пор продолжается, сейчас, пожалуй, никто уже не ответит. Впрочем, это не так важно. Главное, что Мелиус, отставший от беглецов, чтобы задержать демона, не только вспомнил об этом немаловажном факте, но успел принять форму фарии до того, как из-за ближайшего поворота вынырнул опьяненный жаждой крови Исбит.
Слишком поздно заметив ненавистного врага, демон затормозил настолько резко, что чуть было не потерял равновесие, с огромным трудом удержавшись на ногах. Он был весь во власти охотничьего азарта, но все же не настолько ослеплен яростью, чтобы сразу же броситься на неожиданно возникшее препятствие. Преградивший дорогу ящер был слишком силен, чтобы с ходу вступать в бой, поэтому для начала Исбит решил проверить врага старым испытанным методом. Дикий рев огласил своды лабиринта, в котором так неожиданно встретились два извечных противника. Казалось бы, демон вложил в этот устрашающий вопль всю свою силу, но фария в ответ промолчала.
Это было нетипично не только для этой особи, но и вообще для любого другого хищника, встретившего достойного противника. Демон взревел в очередной раз, но и после этого ящер не принял вызова, продолжая все так же молчать.
Файт был в состоянии принять практически любую форму, не выходящую за определенные рамки, но при всем желании не мог воспроизводить речь или звуки существ, в которых превращался благодаря своему удивительному дару.
Он не проронил ни единого звука, перевоплотившись в мага, молчал и сейчас, приняв образ огромного ящера. Впрочем, если присмотреться внимательно, то не такого уж и огромного.
Исбит только сейчас заметил, что противник не соответствует размерам нормальной взрослой особи, и, посчитав молчание за естественный признак слабости, намеревался уже напасть, но...
В последний момент в сознании Мелиуса промелькнула спасительная мысль – и он слегка подкорректировал свой образ.
Демон уже сделал шаг вперед, одновременно с чем фария слегка приоткрыла пасть – немного, но вполне достаточно, чтобы можно было увидеть едва заживший обрубок на месте языка. А затем яростно ударила хвостом по земле.
Отсутствие языка объясняло молчание ящера, но вряд ли могло повлиять на решимость Исбита атаковать. Зато удар хвостом в корне менял расстановку сил. Потому что на нем отчетливо виднелись два фиолетовых кольца, нагляднее всяких речей свидетельствующих о том, что эта фария недавно отложила яйца.
Она была ниже среднего роста и, возможно, кроме недавно оторванного языка имела и более серьезные увечья, но даже при таком, в общем-то, благоприятном для себя раскладе демон Тоннеса не решился напасть на эту дикую самку.
Мать, защищающая свое потомство, бьется неистово. И даже если противник превосходит ее в силе, это еще не значит, что он может рассчитывать на легкую победу.
По инерции Исбит все-таки сделал еще один шаг вперед, после чего остановился, не вполне представляя себе дальнейшие действия. Сражаться с бешеной самкой он уже не хотел, а отступить ему не позволяла гордость. Неизвестно, как долго могло продлиться это немое противостояние, если бы глаза фарии не стали наливаться темно-бордовым оттенком бешенства. Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы вплотную подойти к той роковой черте, за которой кровавый туман застилает глаза, начисто стирая грань между здравым смыслом и безумием.
Теперь уже она была в полушаге от того, чтобы самой броситься на противника. И ее совершенно не волновало, что эта попытка может оказаться самоубийственной, ведь материнский инстинкт сильнее инстинкта самосохранения.
В конечном итоге демон, не выдержав этого противостояния, счел за благо отступить. Медленно пятясь, он все больше удалялся от места встречи с безумной самкой, не переставая удерживать ее в поле зрения. А когда неуравновешенная мать наконец скрылась за поворотом, Исбит развернулся и постарался как можно быстрее покинуть этот район. Кто знает, что может прийти в голову фарии, защищающей гнездо?
Никто.
В том числе и она сама.
Мелиус постоял еще некоторое время, боясь лишний раз вздохнуть, как будто слабое колебание воздуха могло разрушить иллюзию и натолкнуть скрывшегося за поворотом демона на мысль, что его обманули.
А затем, когда стало ясно, что опасность миновала, файт, только что переигравший судьбу благодаря уму, железной выдержке и колоде крапленых карт, поспешил вдогонку своему господину. Туда, где в хитросплетении лабиринтов сферы Хаоса находились Врата Печали, отворить которые под силу лишь небожителям. Перед мощью этой преграды бледнели и меркли способности даже могущественнейших из смертных. Но Мелиус свято верил, что для Этана нет ничего невозможного. И, может быть, именно в этой вере человек без сердца, некогда бывший богом, черпал вдохновение для своих разрушительных замыслов.
Первый день битвы не принес ощутимого перевеса ни одной из сторон. Да, атаку по центру с участием гвардии орков можно было назвать относительно успешной, так как на этом участке фронта со стороны людей и гномов были большие потери. Но светлые расы имели в активе фланговый удар из леса, в результате которого зомби и некроманты пали, а три когорты гоблинов и тысяча лучников-ренегатов были практически полностью уничтожены.
Если бы это была обычная война – мощь против силы, меч против клинка, раса против расы, возможно, битва закончилась бы в первый день успехом или поражением одной из сторон. Но тут было противостояние Альянса и Хаоса, и в каждой из армий было по нескольку сильных магов, способных одним лишь мощным заклинанием изменить ход всей битвы. Потому-то невозможно было уповать на одну только силу оружия – следовало учитывать все факторы, способные повлиять на исход противоборства двух мощных группировок.
Высоко над головой, где в заоблачной дали сходятся и расходятся все земные дороги, простирало милосердные объятия бескрайнее небо. Мягкие облака обещали покой и дарили забвение тем, кто устал от жизни, а...
– Стоп! – решительно оборвал я себя, резко вставая на ноги и тем самым выходя из состояния созерцательной отрешенности, которая, словно сладкоголосая сирена, уводила мой разум все дальше и дальше от этой реальности. – Проблемы неба лучше оставить на потом, а сейчас...
Я пораженно замолчал, только сейчас осознав, что на потом оставить ничего не удастся, так как само небо уже являлось частью проблемы. Не самой главной, но тем не менее достаточно веской частью, на которую даже при желании нельзя было закрыть глаза. Потому что само небо и весь окружающий пейзаж были выдержаны в каких-то неживых, тускло-серых тонах. То, что казалось мне сном, воплотилось в реальность. Краски ушли из моего мира навсегда.
«Прогони жабу – и тогда сможешь избавиться от этой гадкой штуковины», – вспомнил я совет маленькой девочки, с которой встретился на тонкой грани, отделяющей сон от реальности.
Взгляд метнулся к руке и наткнулся на обломок стрелы, по-прежнему стиснутый в кулаке. Я разжал побелевшие от напряжения пальцы и к своему немалому удивлению увидел, как орудие убийства, избавившее от мучений умирающего всадника, упало к моим ногам.
– От жабы не избавился, но от «штуковины» благополучно отделался, – задумчиво пробормотал я, переводя взгляд на поле сражения.
И вновь мне пришлось удивиться. Но на этот раз даже больше, чем в случае с потерей цветоощущения. Насколько хватало глаз, до самого горизонта вся видимая поверхность земли была устлана толстым ковром из сломанных стрел. Причем все они были точной копией той, от которой я только что «благополучно избавился».
Сделав осторожный шаг вперед, я чуть было не пропорол ступню об острый обломок. При таком раскладе перемещаться с места на место можно было только по воздуху или в стальных ботфортах. Но так как я был все-таки человеком, а не птицей, к тому же не собирался обрекать себя на ношение громоздкой экипировки тяжеловооруженных рыцарей, оставалось только одно – попытаться договориться, а точнее, как-то поладить с проклятой стрелой.
Я наклонился, взяв в руку первый попавшийся обломок. Мир по-прежнему остался бесцветно-серым, но ковер из миллиардов сломанных стрел исчез. Чем бы или кем бы ни являлась эта загадочная вещь, насквозь пропитанная ядом неведомой древней магии, судя по всему, мне не удастся избавиться от нее. По крайней мере, пока я не прогоню тень мерзкой жабы со стальными глазами – отвратительной твари, сдавившей измученное страданием сердце безжалостными тисками. Печально вздохнув, я положил обломок стрелы в колчан, решив разобраться с этой проблемой позже, и зашагал к нагромождению трупов – страшной бесформенной массе, которая совсем недавно жила и дышала, будучи отрядом людей, отданных под мое начало. Воинами, не по своей воле пришедшими на поле битвы, чтобы бесславно пасть на чужбине под сводом равнодушно-серого неба.
Я шел совершенно открыто, ни от кого не таясь, потому что поле боя подобно землетрясению: только что это было смертельно опасное место, а проходит несколько минут, и все резко меняется. Опасности больше нет, а гигантская волна из сплава боли и насилия перемещается дальше, оставляя после себя лишь бесплодную вымершую пустыню, в которой чувствуют себя вольготно только пожиратели падали.
Лавина тяжеловооруженных конников, вспоровших острием своего клина слабый заслон из нескольких сотен легких лучников, обрушилась на имуров, но, встретив хорошо организованный отпор, не стала упорствовать, а отступила, понеся незначительные потери.
Но скажите на милость, что значат несколько десятков жизней на поле брани, когда каждая из противоборствующих сторон насчитывает около сотни тысяч бойцов? Абсолютно ничего.
Рыцари настолько торопились достичь боевых порядков имуров, что даже не стали отвлекаться на жалкую кучку несчастных гоблинов, ощетинившихся заслоном из пик чуть в стороне от направления главного удара. Именно это и спасло гвардию Мгхама.
Впрочем, сейчас мне было не до гоблинов. Остановившись в полусотне шагов от страшного места, где на пропитанной кровью земле лежала пятая часть племени Сави, не в силах идти дальше, я застыл ледяной статуей, чувствуя, как все внутри постепенно заполняет какая-то всеобъемлющая, необъяснимая пустота.
– Смерть – это не зло, а скорее избавление.
Повернув голову в сторону звука, я увидел Мгхама, стоящего неподалеку.
Вождь гоблинов выглядел отрешенно спокойным, но кто знает, чего ему это стоило.
– Думаешь, меня это может утешить?
Казалось, слова срываются с губ помимо воли хозяина, так как мое сознание по-прежнему пребывало во власти гулкой, словно упругая поверхность натянутого барабана, пустоты.
– Я пришел не для того, чтобы утешать. Под твоим началом была тысяча лучников, из которых если кто и уцелел, то единицы, а я в общей сложности потерял около трех когорт. Это как минимум вдвое больше.
– Трусы пали, а настоящие храбрецы выжили. Еще несколько таких битв – и раса гоблинов в корне изменится.
Если бы на его месте был кто-нибудь другой, то, пожалуй, короткий удар боевого копья быстро и эффективно смыл бы кровью оскорбление. Но этот странный гоблин был не такой, как все, поэтому, учитывая состояние собеседника, он нашел в себе силы сдержаться.
– Я пришел, чтобы ответить на вопрос, заданный тобой перед битвой.
– Ты уже ответил на него.
– Да, но, судя по твоему виду, ты так и не понял, что я имел в виду.
– Разве сейчас это столь важно?
– Думаю, что да.
Я равнодушно-вежливо пожал плечами, всем своим видом давая понять, что из уважения к союзнику готов выслушать все, что он скажет.
– Странно, но в отличие от всех остальных люди в подавляющем большинстве не знают, что именно от них произошли все существующие расы, как светлые, так и темные...
– И что с того? – Мне не хотелось ни думать, ни тем более говорить, потому что где-то вдалеке опять начали бить колокола, что опять могло перенести меня из этого страшного, пропахшего кровью и смертью места на луг, где, смешно поджав под себя ноги, сидела маленькая девочка, с которой интересно говорить на любые темы.
Но Мгхам заслуживал того, чтобы в ответ на его откровенность собеседник хотя бы элементарно поддержал разговор.
– Что с того? – удивленно переспросил он и сразу же ответил: – Ничего. Совсем ничего. Только когда люди с отвращением смотрят на гоблинов, орков, дроу и других представителей темных рас, им следует помнить, что они видят самих себя, только в искривленном зеркале времени.
– Всем известно, что дроу, темные эльфы, произошли от обычных эльфов. – Гул колоколов стал нарастать, поэтому в моем ответе промелькнули нотки нетерпения, неправильно истолкованные предводителем гоблинов.
– Но сами эльфы тоже когда-то были людьми. Человечество – это колыбель всех рас, ствол, на котором выросли побеги и ответвления остальных народов.
Окружающий пейзаж начал расплываться перед глазами, и я понял, что прямо сейчас упаду в глубокий колодец, на дне которого нет ни войны, ни боли потерь, ни горечи утрат, ни прочих невыносимо печальных вещей.
– Гоблины никогда не были людьми, – заплетающимся языком пробормотал я, чувствуя, как начинаю проваливаться в спасительное темное чрево тоннеля-колодца.
Я уже почти начал падать, видя, как приближается благословенная темнота, способная хотя бы На некоторое время принести покой и забвение, но в этот момент стальной зажим сдавил плечи и резко потащил тело вверх.
Мне не удалось переместиться туда, где вместо хаотично разбросанных трупов раскинулось огромное море цветов, но на землю я все же упал. Это стало ясно после того, как две сильные руки рывком приподняли мое тело, придав ему более или менее устойчивое сидячее положение.
– Посмотри в мои глаза! – До сего времени всегда спокойный и невозмутимый Мгхам захлебывался яростным криком, с ненавистью тряся меня за плечи, словно испорченную тряпичную куклу, виноватую лишь в том, что она оказалась слишком слабой для того, чтобы выдержать чудовищные перегрузки этой ненормальной жизни. – Посмотри мне в глаза!!! – Крик его сорвался на хрип.
Тяжелые веки с трудом поднялись, но прошло несколько долгих секунд, прежде чем мне удалось сфокусировать взгляд. А затем... В самой глубине огромных зрачков, приблизившихся ко мне чуть ли не вплотную, я увидел то, от чего мне стало еще хуже. Потому что в них угадывалось подтверждение слов вождя гоблинов: родоначальниками всех рас были именно люди.
Глаза – зеркало души, и, позволив заглянуть в себя настолько глубоко, как только это вообще было возможно, Мгхам добился того, что я уловил в нем слабую искру человеческой души.
– Нет... – прошептал я, не в силах принять эту ужасную истину.
Его напряженное лицо, напоминающее маску, вырезанную искусным мастером из дерева, сразу расслабилось. Предводитель презренного племени гоблинов взял себя в руки, обретя былое спокойствие.
– Да, – тихо, но веско произнес он, убирая руки с моих плеч. – Одни люди загнали других в гнилые болота, и тем не оставалось ничего другого, как умереть или приспособиться к этому аду, Так возникла раса гоблинов. Других прогнали на бесплодные пустоши, и они в конечном итоге превратились в орков, третьих...
– Не нужно продолжать, – с отчаянием в голосе попросил я, но он не услышал этой просьбы.
– Четвертых, пятых и всех остальных довели до такого состояния, что и они изменились – как внешне, так и внутренне. А победители – люди, оставшиеся жить на богатых и плодородных равнинах Алавии, – гордо провозгласили себя самой честной, доброй и справедливой расой, которая стала впоследствии называться светлой. Безжалостный человек прогнал слабого собрата из собственного дома, превратив его в вечно преследуемого загнанного зверя. Пробудив в душе несчастного все самые низменные и темные инстинкты, которые изменили даже его внешний облик. И после всего этого этот лицемер не постыдился назвать себя светлым. За моим народом числится множество черных дел и преступлений, о которых лучше не говорить вслух, но кто сделал нас такими? Кто сделал нас такими? – повторил он, пристально глядя на меня, будто именно я и был тем самым человеком, который прямо здесь и сейчас должен ответить за всех людей.
Мне нечего было сказать.
– Ты считаешь, что тысячу твоих лучников обманули и предали, заставив умереть за чужие интересы на этой безумной войне. – Мгхам уже полностью справился с чувствами, обретя былое спокойствие. – А что тогда ты можешь сказать о паре тысяч моих воинов?
– Смерть – это не зло, а скорее избавление...
– Ну, вот видишь, мы пришли к тому, с чего начали. – В его голосе не было ни капли удовлетворения от того, что он оказался прав. – Вставай – пойдем посмотрим, может быть, кто-нибудь выжил.
Я отрицательно покачал головой. Слишком много событий разом обрушились на меня, и прямо сейчас я был не в состоянии идти на пиршество смерти, чтобы попытаться отыскать там хотя бы слабую искру едва теплящейся жизни.
– Вставай! – Голос прозвучал неожиданно властно. – Ты все еще остаешься ответственным за подвластных тебе людей. И кроме тебя, некому помочь им избавиться от мучений.
Я сразу понял, о чем он говорит, и с ужасом посмотрел на этого странного гоблина.
«Нет!» – хотел было крикнуть я ему прямо в лицо, но Мгхам опередил меня всего лишь на миг:
– Хочешь, чтобы презренные гоблины выполнили за тебя всю грязную работу?
Его вежливая улыбка совершенно не вязалась с холодным, презрительным взглядом.
– Нет, – выдохнул я едва слышно, имея в виду не ответ на этот вопрос, а то, что я не буду добивать смертельно раненных людей своего племени, избавляя их от мучений.
– Ты все еще отвечаешь за каждого из них, и только в твоей власти принести страждущим успокоение. – Возьми. – Он протянул мне короткий, слегка изогнутый кинжал, – Эта древняя вещь поможет тебе.
Наверняка это был чрезвычайно дорогой подарок, ценность которого заключалась не в золоте, его украшающем, а в его свойствах. И мне не хотелось ни принимать этот дар, ни тем более брать в руки зловещий ритуальный клинок. Но, как будто предугадав мой отказ, Мгхам пояснил:
– Ты первый и единственный человек, который сумел примирить меня с мыслью о том, что наших рас общие корни.
После этого я уже просто не смог отказаться. Рука моя бережно обхватила темную рукоять кинжала.
– Смерть – это не зло, а скорее избавление, – едва слышно прошептал я, и с этими словами какая-то часть моей души умерла, а та, что осталась, закаменела, став холодной и твердой, словно курок горного хрусталя.
Стрелки часов вселенной сделали полный круг, и все встало на свои места. Человек, взявший чужое имя, перевоплотился из обычного смертного в существо с хрустальной душой. Став именно тем, кем однажды назвался, – Хрустальным Принцем.
* * *
Вражда демонов Тоннеса и фарий (огромных доисторических ящеров, чья плоть состояла не иначе как из частиц звездной пыли, смешанных со светом неведомых солнц) уходит своими корнями чуть ли не к самым истокам мира. На вопрос, из-за чего она началась и почему до сих пор продолжается, сейчас, пожалуй, никто уже не ответит. Впрочем, это не так важно. Главное, что Мелиус, отставший от беглецов, чтобы задержать демона, не только вспомнил об этом немаловажном факте, но успел принять форму фарии до того, как из-за ближайшего поворота вынырнул опьяненный жаждой крови Исбит.
Слишком поздно заметив ненавистного врага, демон затормозил настолько резко, что чуть было не потерял равновесие, с огромным трудом удержавшись на ногах. Он был весь во власти охотничьего азарта, но все же не настолько ослеплен яростью, чтобы сразу же броситься на неожиданно возникшее препятствие. Преградивший дорогу ящер был слишком силен, чтобы с ходу вступать в бой, поэтому для начала Исбит решил проверить врага старым испытанным методом. Дикий рев огласил своды лабиринта, в котором так неожиданно встретились два извечных противника. Казалось бы, демон вложил в этот устрашающий вопль всю свою силу, но фария в ответ промолчала.
Это было нетипично не только для этой особи, но и вообще для любого другого хищника, встретившего достойного противника. Демон взревел в очередной раз, но и после этого ящер не принял вызова, продолжая все так же молчать.
Файт был в состоянии принять практически любую форму, не выходящую за определенные рамки, но при всем желании не мог воспроизводить речь или звуки существ, в которых превращался благодаря своему удивительному дару.
Он не проронил ни единого звука, перевоплотившись в мага, молчал и сейчас, приняв образ огромного ящера. Впрочем, если присмотреться внимательно, то не такого уж и огромного.
Исбит только сейчас заметил, что противник не соответствует размерам нормальной взрослой особи, и, посчитав молчание за естественный признак слабости, намеревался уже напасть, но...
В последний момент в сознании Мелиуса промелькнула спасительная мысль – и он слегка подкорректировал свой образ.
Демон уже сделал шаг вперед, одновременно с чем фария слегка приоткрыла пасть – немного, но вполне достаточно, чтобы можно было увидеть едва заживший обрубок на месте языка. А затем яростно ударила хвостом по земле.
Отсутствие языка объясняло молчание ящера, но вряд ли могло повлиять на решимость Исбита атаковать. Зато удар хвостом в корне менял расстановку сил. Потому что на нем отчетливо виднелись два фиолетовых кольца, нагляднее всяких речей свидетельствующих о том, что эта фария недавно отложила яйца.
Она была ниже среднего роста и, возможно, кроме недавно оторванного языка имела и более серьезные увечья, но даже при таком, в общем-то, благоприятном для себя раскладе демон Тоннеса не решился напасть на эту дикую самку.
Мать, защищающая свое потомство, бьется неистово. И даже если противник превосходит ее в силе, это еще не значит, что он может рассчитывать на легкую победу.
По инерции Исбит все-таки сделал еще один шаг вперед, после чего остановился, не вполне представляя себе дальнейшие действия. Сражаться с бешеной самкой он уже не хотел, а отступить ему не позволяла гордость. Неизвестно, как долго могло продлиться это немое противостояние, если бы глаза фарии не стали наливаться темно-бордовым оттенком бешенства. Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы вплотную подойти к той роковой черте, за которой кровавый туман застилает глаза, начисто стирая грань между здравым смыслом и безумием.
Теперь уже она была в полушаге от того, чтобы самой броситься на противника. И ее совершенно не волновало, что эта попытка может оказаться самоубийственной, ведь материнский инстинкт сильнее инстинкта самосохранения.
В конечном итоге демон, не выдержав этого противостояния, счел за благо отступить. Медленно пятясь, он все больше удалялся от места встречи с безумной самкой, не переставая удерживать ее в поле зрения. А когда неуравновешенная мать наконец скрылась за поворотом, Исбит развернулся и постарался как можно быстрее покинуть этот район. Кто знает, что может прийти в голову фарии, защищающей гнездо?
Никто.
В том числе и она сама.
Мелиус постоял еще некоторое время, боясь лишний раз вздохнуть, как будто слабое колебание воздуха могло разрушить иллюзию и натолкнуть скрывшегося за поворотом демона на мысль, что его обманули.
А затем, когда стало ясно, что опасность миновала, файт, только что переигравший судьбу благодаря уму, железной выдержке и колоде крапленых карт, поспешил вдогонку своему господину. Туда, где в хитросплетении лабиринтов сферы Хаоса находились Врата Печали, отворить которые под силу лишь небожителям. Перед мощью этой преграды бледнели и меркли способности даже могущественнейших из смертных. Но Мелиус свято верил, что для Этана нет ничего невозможного. И, может быть, именно в этой вере человек без сердца, некогда бывший богом, черпал вдохновение для своих разрушительных замыслов.
* * *
Первый день битвы не принес ощутимого перевеса ни одной из сторон. Да, атаку по центру с участием гвардии орков можно было назвать относительно успешной, так как на этом участке фронта со стороны людей и гномов были большие потери. Но светлые расы имели в активе фланговый удар из леса, в результате которого зомби и некроманты пали, а три когорты гоблинов и тысяча лучников-ренегатов были практически полностью уничтожены.
Если бы это была обычная война – мощь против силы, меч против клинка, раса против расы, возможно, битва закончилась бы в первый день успехом или поражением одной из сторон. Но тут было противостояние Альянса и Хаоса, и в каждой из армий было по нескольку сильных магов, способных одним лишь мощным заклинанием изменить ход всей битвы. Потому-то невозможно было уповать на одну только силу оружия – следовало учитывать все факторы, способные повлиять на исход противоборства двух мощных группировок.