Брэдбери Малькольм Стэнли. Обменные курсы

   – Простите, – говорит Петворт, подходя. (Человек с зонтом, отвергнутый китайцем, как раз сделал шаг в сторону двух негров.) – Вы, случаем, не мистер Стедимен?
   – А-а-а-гх, – произносит тот, оборачиваясь; музыканты обступают его с двух сторон, исступленно водя смычками. – Благодарю, не сейчас, – говорит он цыганам. – Кто вы?
   – Моя фамилия Петворт. Я подумал, может быть, вы ищете меня.
   – Пет-пет-петворт? – переспрашивает человек с зонтом; его свежие черты принимают осторожно-хитрое выражение. – Вы ждете Стедимена?
   – Да, – отвечает Петворт.
   – Вы один?
   – Да, – говорит Петворт.
   – _ И за вами никто не шел?
   – Нет.
   – И вы думаете, я – тот мал… мал… малый, которого вы ждете? – Произношение у него, как у выпускника закрытой английской школы.
   – Да, – отвечает Петворт.
   – Давайте-ка сядем, – говорит человек с зонтом.
   – Я уже занял столик. – Где?
   – Вон там, в нише.
   – Покажите, – говорит человек с зонтом. – Там?
   – Да, – отвечает Петворт.
   – Отлично, – говорит человек с зонтом через мгновение, опускаясь за столик. – Присоединяйтесь.
   – Спасибо.
   Человек с зонтом быстро озирается, потом приподнимает лампу и смотрит под нее.
   – Всё нормально, – говорит он. – У вас есть уд?
   – Простите?
   – Уд… уд… достоверение. – Да.
   – Можно взглянуть? – Человек с зонтом приподнимает скатерть и оглядывает стол.
   – Да.
   – А-а-а-гх. – Человек берет паспорт и смотрит на фотографию. – А как зовут того малого, с которым у вас рандеву?
   – Стедимен, – отвечает Петворт.
   – Хо-хо-хо-хотите верьте, хотите нет, – говорит человек, – но это я и есть. Да, я Сте-сте-стедимен. С приездом.
   – Спасибо.
   – Ловко вы меня вычислили, – замечает Стедимен. – Я стараюсь не выде… не выделяться. Наверно, вы заметили кость… заметили костюм.
   – Да, – соглашается Петворт.
   И впрямь, вблизи видно, что костюм не рядовой; все, что надето на прочих посетителях погребка, – лишь бледное подобие этого Костюма с большой буквы. Ткань в тонкую полоску, лацканы обработаны вручную и являют собою верх совершенства, нижняя пуговица, как полагается, не застегнута, и виден безукоризненный жилет, из-под брюк с идеально заутюженной складкой выглядывают шелковые носки со стрелками и начищенные ботинки. Рубашка в широкую полосу явно из лучшего магазина, на воротничке – кровавые точки, обязательное свидетельство тщательного бритья. Галстук английский – явный знак принадлежности к элитной школе, клубу или полку, но без вульгарной узнаваемости. Да и лицо над галстуком, обращенное с открытостью к Петворту, с подозрительностью к остальному залу, явно создали английские гены: четкое, с длинным подбородком, оно выражает ту мальчишескую веру, тронутую взрослой болью, которая оставляет у всех англичан чувство, будто они вместе рыдали в дортуаре некой универсальной закрытой школы, даже если, как Петворт, никогда в ней не учились. Да, это явно и несомненно Стедимен, второй секретарь британского посольства.
   – Жутко извиняюсь, – говорит он. – Миль пардон, что заставил ждать. Ездил к сам забирать дип… к самолету забирать диппочту. И, конечно, рейс опять опоздал на три часа. Интересно, понимают эти ребята, что своими забастовками подрывают международные отношения. Думаю, пора выпить.
   Стедимен резко вскидывает правую руку и оставляет ее в воздухе.
   – Вы были вчера в аэропорту? – спрашивает Петворт.
   – А, – говорит Стедимен, – а-а-а-гх. Почему вы спросили? Видели меня там?
   – Да, – говорит Петворт. – Вы махали моему такси.
   – Неужели? – восклицает Стедимен с явным огорчением. – Да, я ездил к сам забирать дип и решил убедиться, что вы добрались в зад… добрались в заданное место. Мы присматриваем за важными гостями, но мин-мин-министрати не любит, когда мы суем нос в их дела. Естественно, стараешься не светиться.
   – Естественно.
   – Но вас встретили как положено? – спрашивает Стедимен. – Принимают хорошо?
   – Очень.
   – Сегодня угощали официальным обедом? – Да.
   – Скажите, – говорит Стедимен, снова озираясь по сторонам, – кто вас принимал? Мин-мин-мин…
   – Нет, не министр, – отвечает Петворт. – Некий Танкич.
   – А, Танкич, – говорит Стедимен, – моя жена его знает. Лысый такой весельчак.
   – Он самый.
   – Тоже фиг-фиг-фигура заметная. Неплохо. Ушлый малый. Шиш-шиш-шишка в партии, говорят, и далеко пойдет. Разумеется, абсолютный крем… абсолютный кремень. Как здесь выражаются, продаст родную мамашу на мясокомбинат, чтобы поднять агропромышленные показатели. Куда вас возили?
   – В ресторан «Пропп».
   – Правда? Блестяще! Обхаживают по полной. Интересно, к чему бы это? Что с вашей выпивкой?
   – Заказал сорок пять минут назад, – отвечает Петворт, – и всё не несут.
   – Мне принесут, – уверенно говорит Стедимен, щелкая пальцами. – Сюда, милочка. Два джентльмена хотят пи-пи-пить.
   Видимо, его уверенность оправданна, потому что клетчатая официантка, приятно улыбаясь, тут же подходит к столику.
   – Видите, о чем я? – Лицо Стедимена, покрытое младенческим пушком, расплывается в ангельской улыбке. – Они всегда подходят, уж не знаю почему. Здравствуйте, милочка. Как насчет пары кок-кок-коктейлей?
   – Спасибо, нет, – отвечает Петворт.
   – Что-нибудь полегче? – спрашивает Стедимен, продолжая улыбаться официантке.
   – Я предпочел бы шьвеппуу, который заказал раньше.
   – А, – говорит Стедимен. – А-а-а-гх. Шьвеппи, который вы заказали раньше. Сейчас я ей объясню. Эй, фролики…
   – Та? – внимательно произносит официантка.
   – Ми амикатог, – начинает Стедимен.
   – А, до, ту амукутак, – подбадривает официантка.
   – Та, ми амикатог оп даригайет ей шьвеппи, – говорит Стедимен.
   – Та, дургьятап ок шьвеппуу, – подхватывает официантка.
   – Ну да, вот если бы вы принесли, – говорит Стедимен.
   – А, та, та, – восклицает официантка.
   – Кажется, она поняла, – обращается Стедимен к Петвор-ту. – Эк оп иг ей джиннитоники, та?
   – Та, – отвечает девушка. – Ок джуннутонукку.
   – Ну вот, – говорит Стедимен. – Эк фролики, метто пи-кани, та?
   – Метту пекану, – произносит девушка.
   – Славная девочка, – замечает Стедимен, оценивающе провожая взглядом ее спину. – Поп-поп-попроворнее других. Разумеется, ей приятно, когда пытаешься болтать по-ихнему. Беда в том, что они изменили язык, вы, наверное, слышали? Отсюда мелкие затруднения.
   – Да, я заметил, – говорит Петворт.
   – Типично для иностранцев. Напоминает мне французскую систему парковки. Только привыкнешь ставить машину на одной стороне улицы, как у них бац! – наступает весеннее равноденствие или что еще, и будь добр парковаться на другой.
   – Были языки, которые менялись в зависимости от времени года или от половой принадлежности.
   – Да? – оживляется Стедимен.
   – Когда мужчины и женщины называют одно и то же разными именами, – объясняет Петворт.
   – Забавно, – говорит Стедимен. – Разумеется, вы в таких вещах дока. Занимаетесь фи-фи-фи…
   – Да, филологией.
   – Небось знаете кучу языков. Впрочем, не советую тратить время на здешний. Вы тут всего на две недели, а больше он вам не понадобится. Я здесь три года и только недавно освоил. А его бац! – и поменяли. Слава богу, английский остается таким, как есть.
   – Не совсем, – замечает Петворт. – Вообще-то он меняется, и довольно быстро.
   – Только не в нашей старой доброй школе, – говорит Стедимен, поправляя галстук. – В любом случае здесь перемены другие, чисто политические.
   – Неужели?
   – Конечно, – отвечает Стедимен. – Кучка либералов и диссидентов давит на правящие круги. Вот те и уступили в самом незначительном – в языке.
   – Трудно назвать это самым незначительным, – возражает Петворт. – Измените язык, и вы измените все.
   – О, они знают, что делают, – отвечает Стедимен. – Выманят радикалов из подполья, потом уберут их и скомандуют задний ход. Через пару месяцев всё будет по-старому, вот увидите. Надо бы посочувствовать, но на самом деле радуешься. Для дипломатии перемены – смерть. И вообще, мой девиз – понимай и старайся, чтоб тебя поняли.
   – Значит, всё кончится ничем?
   – Это жесткие люди, – говорит Стедимен, – но страной они править умеют. А, вот и напитки. Я же говорил, она принесет.
   Клетчатая официантка с улыбкой ставит на стол два бокала и мисочку орешков.
   – Слибоб, милочка. – Стедимен широко улыбается и кладет на тарелку несколько монет. – Пор во.
   – Слубоб. – Официантка, тоже улыбаясь, прячет деньги в карман.
   – Славный тут народ, – говорит Стедимен, провожая ее взглядом. – Здоровый и симпатичный. Между прочим, у здешних мужиков потрясные яйца.
   – Н-да?
   – Свежайшие, особенно если покупать на колхозном рынке. Кстати, вас замечательно поселили. Вши… вши… в шикарную гостиницу, – продолжает он, обводя глазами бар.
   – Да, тут замечательно, – соглашается Петворт.
   – Лучше не ссы… лучше не сыщешь. – Стедимен еще раз оглядывает погребок. – Хороший отель всегда можно определить по уровню девочек. Видели бы вы старых кляч в «Орбисе», куда мы селим наших гостей. Дорого тут?
   – Не знаю, – отвечает Петворт. – За гостиницу платит мунъстратуу.
   – Я не про номер, а про девочек. Сколько они берут?
   – Не спрашивал. Я тут только на две недели.
   – Ясно. Вам без надобности. – Стедимен разглядывает экзотических девиц у бара-кибитки, которые по-прежнему томно болтают ногами. – Всегда можно определить по ступням.
   – По ступням?
   – Они пишут цену на подошвах обуви, – поясняет Стедимен. – Гляньте.
   Петворт глядит и видит, что Маркс был прав: под каждой роскошной надстройкой есть экономический базис: на каждом модном сапожке, на каждой туфельке-лодочке написаны мелом размашистые иероглифы.
   – Я не взял очки, – говорит Стедимен. – Но вот та блондиночка в центре, с большой по-по-порцией виски – сколько она стоит?
   – Вроде бы сорок, – отвечает Петворт, всматриваясь. Блондинка улыбается.
   – Надо же, сорок, – удивляется Стедимен.
   – Если это не размер ее обуви, – замечает Петворт.
 
   – Нет, это ее цена, – говорит Стедимен. – Очень прилично для такой девочки, да еще в таком месте. Подумайте, сколько заплат… сколько заплатили бы вы в Челси.
   – Да? – спрашивает Петворт. – Мне трудно судить. Никто не сказал мне обменный курс.
   – A, cambio. Wechel ^[17], – говорит Стедимен. – Никто вам не объяснил?
   – Да.
   – Ладно. Прежде всего поймите, что здесь не экономика, а ка-ка-кавардак. При всей их социалистической рационализации тут получилось примерно пять разных обменных курсов.
   – Пять? – переспрашивает Петворт.
   – Сумбур полный, – говорит Стедимен, потягивая коктейль. – Есть дипкурс, самый плохой, разумеется, по которому меняют нам. Есть деловой курс, съездовский курс, туристический. И есть неофициальный, это когда вас останавливаются на буль… на бульваре и предлагают купить ваши штаны. Дают в двадцать раз больше, чем в банке.
   – Как-то всё запутано.
   – Да, – кисло соглашается Стедимен, разглядывая девиц, – выходит, за одну и ту же девочку можно заплатить и как за порцию виски, и как за кость… как за костюм. За несколько долларов тут доступно все, что угодно. Разумеется, этих девиц надо обходить за милю. Все они секс… секс…
   – Сексуальны? – предполагает Петворт.
   – Сексотки. Сообщают в тайную полицию все, что узнают. Или подстраивают так, чтобы вас сфотографировали, и дальше эти снимки хранятся в досье. На случай, если захотят прижать.
   – Ясно, – говорит Петворт, глядя на манящих, манерничающих, поливалентных девиц, которые, в свою очередь, смотрят на двух англичан.
   – Да, – продолжает Стедимен, мрачно глядя в бокал. – Вообще-то выход, как всегда, обратиться в частное заведение.
   Их тут уйма, слакцы народ пра-пра-практичный. Или в маленький ночной клуб.
   – Я вообще-то не очень интересуюсь, – говорит Петворт.
   – Но даже это рискованно. Говорят, некоторые здешние стриптизерки имеют звание полковника.
   Девицы у бара обернулись и с любопытством разглядывают говорящих; Стедимен, подняв бокал, скорбно смотрит в их сторону.
   – Боюсь, единственный раз… единственный разумный выход – воздержание, – говорит он, – если кто может. Разумеется, вы тут только на две недели. А я вот торчу в Слаке третий год. Знаете, смешно. Перед отъездом тебя подробно инструктируют. Микрофоны и стукачи, ненадежный персонал и сигареты с наркотиком. Потом показывают фильмы, очень откровенные, как красивые женщины компрометируют дипломатов. Так и показывают их голых, в постели. Первый год всего боишься. Избегаешь темных проулков, не садишься в машину без сопровождающего. На второй год немного успокаиваешься, и, слава богу, ничего не происходит. На третий год начинаешь гадать, когда же твоя очередь. Ходишь на приемы с гол-гол-голландцами, американцами и шведами, а сам гадаешь – кому свезло? И почему никто не займется тобой? Неужто твоя информация настолько никому не нужна? Или у тебя изо рта пахнет? Или Британия совсем уже не котируется?
   – Ясно, – говорит Петворт.
   – Ну… – Стедимен кладет на блюдечко деньги, – думаю, нам пора двигаться. Я кое-кого пригласил. А моей су-су-супруге не терпится вас увидеть.
   Он берет зонт и встает, великолепный в своем костюме; проститутки у стойки смотрят и хихикают. Стедимен бросает на них последний тоскливый взгляд и проходит под занавесом, по лестнице, через вестибюль, на ночную площадь.
   На площади, темной и почти безлюдной, на них сразу обрушивается дождь, несомый холодным ветром из-за Урала.
   – Славная ночка. – Стедимен раскрывает зонт и озирается. – Приятно будет прогуляться. Я поставил машину в нескольких кварталах отсюда. Давайте под зонт.
   Он закрывает их обоих от дождя, крепко берет Петворта под руку и тащит в боковую улочку. Маркс и Ленин, Ленин и Маркс скрипят наверху.
   – Да, думаю, пройдемся туда. – Стедимен снова озирается и сворачивает в какой-то проулок, по виду – тупик.
   – Мне кажется, эта улица никуда не ведет, – говорит Петворт.
   – О да, – отвечает Стедимен.
   – Похоже на тупик, – замечает Петворт.
   Они и впрямь в тупике, который кончается запертым магазинчиком. В витрине – одинокая банка маринованной свеклы, над входом – мигающая неоновая вывеска «ШТУК».
   – Теперь, если не возражаете, зайдем в подворотню, – говорит Стедимен, таща Петворта в темноту.
   – Зачем?
   – Надо посик… посик… – Стедимен складывает зонт, -…посекретничать. Доставайте. Марш…
   – Что-что?
   – Министрати должно было дать, он при вас. Марш… марш…
   – Маршрут? – догадывается Петворт. – Вы хотите посмотреть мой маршрут?
   – Да, – говорит Стедимен.
   – Хорошо. – Петворт достает слепо отпечатанный листок; Стедимен разворачивает его в отблесках мигающей вывески, словно человек, который пытается читать роман в свете далекого маяка.
   – Зачем вам это? – спрашивает Петворт.
   – Исключительно ради вашего бла-бла-блага, – отвечает Стедимен. – Моя работа приглядывать за вами в ближайшие две недели, а министрати не любит раскрывать карты. У меня фотографическая память, я бы в две минуты управился, если бы только свет не моргал.
   – Здесь сказано, что меня повезут в Глит, Ногод и Провд, – говорит Петворт.
   – Правда? Очень интересно. Вы знаете, что западных дипломатов не пускают в Ногод и Провд?
   – Вот как?
   – Вы будете отчитываться, когда вернетесь в Англию?
   – По научным вопросам – да.
   – Скажем, о военных в аудиториях и танках перед университетами?
   – Если это затрагивает преподавание лингвистики.
   – Отлично, – говорит Стедимен. – Провд, в особенности, центр лингвистического интереса. Так что, если его закроют…
   – Конечно, я это упомяну, – отвечает Петворт. – Не будет особого смысла посылать туда лекторов, верно?
   – Отлично, – повторяет Стедимен. – Теперь, думаю, пора возвращаться. Если нас здесь заметят, это вызовет подозрения. Моя машина возле гостиницы. Простите мне маленькую уловку, но я хотел перекинуться парой слов. Запор… запор… за порогом в этой стране только и поговоришь с толком.
   – Да, наверное.
   – В машине, разумеется, опасно, – продолжает Стедимен. – Раз в две недели ее забирают, как это называется, на официальное техобслуживание, так что, думаю, она прослушивается. Ну и, разумеется, у нас в ква-ква… у нас в квартире, как и в посольстве, жучки. Вообще-то нам следовало бы говорить на свежевспаханном поле, но его трудновато найти посреди города.
   – А мой номер? – спрашивает Петворт. – Он тоже прослушивается?
   – Наверняка в гостинице такого ранга. Разумеется, не следует относиться к этому слишком серьезно. Слышали историю про дипломата в Москве, который проверил свой номер и нашел под ковром металлическую пластину?
   – Нет, а что с ним было?
   – Он достал перочинный нож, отвинтил ее, и в банкетном зале этажом ниже упала люстра. Надо просто привыкнуть, иначе вообще невозможно разговаривать по-человечески.
   – Мы здесь не шли, – замечает Петворт.
   – Стараешься жить нормальной жизнью, – продолжает Стедимен. – Но действует на псих… на псих… на психику. Знаете, что оказалось для меня самым страшным? Невозможность поцапаться с женой. Их разведка особенно старается выявить семейный разлад. Очень трудно, мы с Ба-ба-баджи обожаем собачиться.
   – Мы идем не туда, – говорит Петворт.
   – Иногда мы на субботу-воскресенье вырываемся на Запад, снимаем номер и просто орем друг на друга. Отводим душу. Странно. Мы здесь не шли.
   – Да. – Петворт останавливается перед высокой глухой стеной. – Мне тоже так показалось.
   – Пустяки. Маленький город, везде сор… сор… сориентироваться несложно. – Стедимен цепляется зонтом за стену и начинает карабкаться вверх. – Если перелезть через нее, то окажемся на главной улице. Подсадите меня, если не сложно.
   – Пожалуйста, – говорит Петворт.
   – Да, мы почти у гостиницы, – объявляет Стедимен, стоя на стене. – Вот и моя машина. Цепляйтесь за зонт, я вас втащу. Ну?
   – Отлично. – Петворт, упираясь локтями, выбирается на стену.
   – Готовы прыгать? – спрашивает Стедимен, поднимая зонт. – Не хочется привлекать лишнее внимание.
   Несколько прохожих – солдат в форме, три старухи в платках – с любопытством смотрят, как они спрыгивают в улочку, где над головами скрипят на проволоке Маркс и Ленин, Ленин и Маркс.
   – Сюда. – Стедимен поднимает зонтик и уверенно сворачивает к гостинице. Его мальчишеское лицо сияет. – Знаете, я очень люблю куль… куль… культурные мероприятия. По большей части я занимаюсь нашими в тю-тю-тюрьме. Куль… куль… культура мне достается редко. Иногда приезжает писатель-другой, всё больше поэты. Эти в основном по выпивке и по бабам. Не самые лучшие гости; обычно заканчивается тем, что вытаскиваешь их с разных сомнительных квартир. А вот и моя машина. Как видите, я езжу с флажком.
   Подобно самому Стедимену в его великолепном костюме, машина, стоящая под мокрыми липами в записанном собаками уголке площади, вызывает мгновенное узнавание; Петворт понимает, что она уже фигурировала в его истории. При ближайшем рассмотрении видно, что темно-коричневый «форд-кортина», сиротливо притулившийся двумя колесами на проезжей части, двумя – на тротуаре, изрядно побит жизнью. Корпус заляпан грязью, крыша в древесной трухе, шины приспущены, взгляд фар явно косит, а выхлопная труба свободно болтается рядом с дипломатическими номерами.
   – Не забудьте, прослушивается, – напоминает Стедимен, осторожно приближаясь к автомобилю, как будто тот заминирован. – Ничего не говорите, пока я не включу радио. – Он складывает зонт, открывает дверцу, забирается в машину; через мгновение оттуда доносится стоголосый военный хор. Стедимен машет Петворту, чтобы тот садился.
   – Да, ехал от самого Лондона, – объясняет он, включая фары, одна из которых освещает деревья над головой, другая – брусчатку под колесами. – Как только пересекли границу, фары вывалились на дорогу. А в Слаке и отвертки такой нет, чтобы к ним подходила. Ну ничего, скот… скот… скотч-лента держит, во всяком случае, когда нет дождя.
   Дождь хлещет в лобовое стекло; Стедимен рывком трогается с места, машина подпрыгивает на брусчатке. Впереди дребезжит розовый трамвай.
   – Поехали, – говорит Стедимен. – Здесь всего двадцать минут. Мы вынуждены жить в дипломатическом ква-ква… в дипломатическом квартале, чтобы за нами могли приглядывать.
   – Кто-то впереди, – говорит Петворт. Темная фигура на мгновение мелькает перед машиной и тут же отпрыгивает на тротуар.
   – Пристегнитесь, если не сложно, – просит Стедимен. – Здесь не разрешают ездить без ремней. Ничего удивительного. Пешеходы ничего не соображают. Дорожные правила идиотские.
   – Вот как?
   – Да, вроде того, чтобы пропускать машину, которая выезжает справа, – говорит Стедимен, не пропуская машину, которая выезжает справа. Водитель бибикает. – И хамы редкие. Неудивительно, что многие наши оказываются в ку-ку-кутуз-ке. Город уже себе представляете?
   – Немного, – отвечает Петворт.
   – Я буду называть только самые основные здания. Это ЦК Партии, – говорит Стедимен, указывая на спортодром, – а это – Госиздат, – продолжает он, указывая на Военную академию. – Небольшой город, быстро привыкаешь. Ну надо же! Перегородили дорогу.
   Косоглазые фары и впрямь осветили бело-красный шлагбаум поперек дороги. По обе стороны шлагбаума – будки; из каждой выходит солдат с «Калашниковым». Вспыхивает прожектор, слышатся крики.
   – Думаю, мы здесь не проедем, – говорит Стедимен.
   За шлагбаумом Петворт видит белую брусчатку, знамена и много официальных зданий.
   – Это Пляшку Пъртыуу, – замечает он. – Насколько я знаю, по ней проезда нет.
   – Да? – изумляется Стедимен. – Значит, мы немного сбились.
   Солдаты стоят по обеим сторонам машины, тыча в окна дулами автоматов.
   – Пардон! – кричит Стедимен в окно и дает задний ход. Машина задевает бетонную тумбу и, очевидно, человека, который шел следом, потому что офицер с большими звездами на погонах и портфелем в руке принимается колотить по крыше.
   – Простите, – кричит Стедимен в окно. – Эти люди совершенно не умеют переходить дорогу.
   Солдаты орут; машина мчится задним ходом.
   – Если свернуть здесь налево, окажетесь на центральном бульваре, – советует Петворт.
   – Ах да, я же рассказывал вам, где что. Это спортодром. – Стедимен указывает на ЦК Партии, потом на Дворец культуры. А это – Дворец ку-ку-культуры. Свет красный или зеленый?
   – Красный, – отвечает Петворт, вцепляясь в сиденье.
   – Да? А-а-а-гх. Ладно, теперь мы на правильной дороге, скоро будем дома. Моей жене не терпится вас увидеть.
   – Очень мило с вашей стороны меня пригласить, – говорит Петворт.
   В машине грохочет военная музыка, перед магазинами на центральном бульваре движутся блестящие зонтики, тоскливая очередь выстроилась в кинотеатр, чтобы посмотреть фильм под названием «Йыпс». Розовые трамваи дребезжат, развозя по домам фабричных рабочих и сотрудников ХОГПо, крупнейшего работодателя страны.
   – Приятно снова принимать куль… принимать культурного гостя, – говорит Стедимен. Он едет посредине бульвара, по трамвайным рельсам. – Вы, наверное, не знаете, но вообще я тут больше всего занимаюсь авариями.
   – Я так и понял, – отвечает Петворт.
   – Кстати, скажите, это по вашей части, какую бы книжку послать англичанину в тюрьму? Я думаю насчет Пру-пру-прус-та. Долгое чтение, верно?
   – Зависит от вкуса, – говорит Петворт. – Этот человек любит экспериментальный модернизм?
   – Точно не знаю, – отвечает Стедимен. – Он – водитель грузовика.
   – Наверное, лучше не Пруста, – говорит Петворт. – Может быть, «Сагу о Форсайтах».
   Городской центр остался позади, трамваев больше не видно по сторонам улицы тянутся жилые дома. Дорога идет под гору.
   – Приятная, тихая часть города. – Стедимен машет рукой в сторону грязного ветрового стекла. – Как насчет скрэббла ^[18]?
   – Что, сейчас? – изумляется Петворт.