Страница:
Малькольм Брэдбери
Обменные курсы
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Эта книга и то, что в ней говорится, – неправда. Вы не найдете Слаку, Глит и Ногод ни на одной карте, и маловероятно, что вам удастся туда попасть. Забастовка 1981 года в Хитроу состоялась совершенно в другом году. Нет решительно никакого сходства между вымышленными персонажами этой книги и каким-либо человеком, верящим в свое собственное бытие. Так что нет ни Петворта, ни темноволосой Лотти, ни Марыси Любиёвой, ни блистательной Кати Принцип. Рум, Плитплов и Стедимены никогда не существовали и вряд ли появятся на свет, разве что мы с вами сговоримся подарить им жизнь, причем мне, по обыкновению, придется взять на себя большую часть работы. Как говорят критики, вы – мой подразумеваемый читатель, а я – ваш подразумеваемый автор, и наш долг, опять-таки по выражению критиков, быть вместе – разумеется, ради истины.
Итак, эта книга, как деньги – бумажная фикция, предлагаемая на обмен. Однако, как и в случае денег, она сопряжена с различными обязательствами. Я в долгу у многих друзей: Криса Бигсби, Энтони Туэйта, Джорджа Хайда и других. Особенно же хочу поблагодарить членов Британского Совета, которые на летних семинарах в Кембридже во многих смыслах помогли мне изобрести язык.
М.Б.
1982
Итак, эта книга, как деньги – бумажная фикция, предлагаемая на обмен. Однако, как и в случае денег, она сопряжена с различными обязательствами. Я в долгу у многих друзей: Криса Бигсби, Энтони Туэйта, Джорджа Хайда и других. Особенно же хочу поблагодарить членов Британского Совета, которые на летних семинарах в Кембридже во многих смыслах помогли мне изобрести язык.
М.Б.
1982
«Повествование – легальное платежное средство».
Ролан Барт
«– Я предвижу, что вам не избежать ссоры с некоторыми парижскими алгебраистами, – сказал я. – Однако продолжайте».
Эдгар Алан По, «Похищенное письмо»
«Так как язык этой страны постоянно изменяется, то струльдбруги, родившиеся в одном столетии, с трудом понимают язык людей, родившихся в другом, и после двухсот лет вообще не способны вести разговор (кроме небольшого количества фраз, состоящих из общих слов) с окружающими их смертными; таким образом, они подвержены печальной участи чувствовать себя иностранцами в своем отечестве».
Джонатан Свифт, «Путешествия Гулливера»
Мне кажется, чем дальше к востоку, тем менее точны поезда.
Брем Стокер, «Дракула»
Краткая информация для приезжающих в Слаку
Если вам когда-нибудь случится посетить Слаку, этот цвет среднеевропейских городов, столицу искусства и торговли, широких улиц и цыганской музыки, то, куда бы еще вы ни собирались пойти, не преминьте, как говорят путеводители, осмотреть собор Святого Вальдопина – на окраине города, за трамвайным кругом, возле ТЭЦ, у комариных, заболоченных, медленно струящихся вод великой реки Ниыт.
Слака, город бесконечно обильный тем-то и начисто лишенный сего-то, был и остается исторической столицей и крупнейшим центром маленькой страны равнин и болот, гор и фабрик, которую историки называют кровавым полем сражений (тулстойіі ункардънину) Центральной Восточной Европы. По прихоти щедрой и в то же время жестокой географии страна лежит на пересечении множества торговых путей, с востока на запад и с севера на юг; ее высокие горы не столь высоки, а широкие реки не столь широки, чтобы служить преградой; вот почему эта земля нередко процветала, становясь центром торговли и обмена, искусства и культуры, но чаще подвергалась набегам, завоеванию, разорению, насилию, грабежам, вандализму, опустошению и жестокому подавлению со стороны бесчисленных захватчиков, которые волнами прокатывались по этой чересчур легкопроходимой местности. Парфяне и мидяне, русаки и пруссаки, татары и хазары, башкиры и берберы, варяги и ворюги, турки и урки – короче, едва ли не все народы и племена, специализирующиеся на разбое и грабежах, сочли за должное отметиться здесь и оставить свой отпечаток, свои обычаи, верования, свою архитектуру и свои гены. Страна то расширялась, то сжималась, то практически переставала существовать. На глазах жителей ее границы отодвигались, втягивались и временами исчезали из виду; история настолько запутана, что сейчас страна, возможно, находится вовсе не там, где возникла. Поэтому ее культура – сплав, язык – сборная солянка, население – винегрет; в разные времена здешние обитатели поклонялись почти всем известным богам, ели почти любую мыслимую пищу (от северных яиц и молока до южных фруктов и пряностей), говорили на множестве наречий и принимали к оплате любые монеты и ассигнации с головами быстро сменяющихся императоров и царьков, воевод и маркграфов, владетельных епископов и мамелюков, которые загадочным образом появлялись, некоторое время правили, а потом столь же загадочно исчезали в темных закоулках истории.
В результате прошлое Слаки – загадка; ее летописи разноречивы, и многие факты неоднократно оспаривались, поскольку каждый излагает их по-своему. Противоречия многочисленны, свидетельства расходятся, точных деталей недостает. Однако нет сомнений, что прошлое страны уходит корнями в дремучие леса седой европейской древности. Старое издание некой уважаемой энциклопедии авторитетно заявляет (если я правильно прочел и верно разобрал мои поспешные выписки, сделанные в круглом читальном зале Британского музея, где черноглазые итальянки громко призывали идти пить с ними чай, смущая серьезных исследователей, к числу которых я и без того не принадлежу):
«О периоде до X века никаких исторических свидетельств не сохранилось. Маловразумительный отрывок из летописи киевского монаха Нострумия позволяет предположить, что первоначальное население страны составили выходцы с Босфора, однако даже это многими оспаривается. Люди по большей части хорошо сложенные, в южной части – темноволосые, в северной – белокурые, и склонны к ярким подвигам, хотя не отличаются энергией и предприимчивостью. Долгие периоды иноземного гнета привели к упадку народного духа, и лишь в XIX веке началось национальное пробуждение, которое возглавил князь Богумил Робкий и воспел поэт Хровдат, убитый в 1848 году, когда он в разгар битвы, сидя на лошади, декламировал эпическую поэму. Первый письменный памятник – Псалтырь XI века; сейчас в стране существует около семнадцати местных диалектов. Добывают соль, гипе и железо. Главные города: Сла-ка, древняя столица, Глит – колыбель учености и Провд – промышленный центр».
Как вы понимаете, эти сведения сильно устарели; статья написана до двух мировых войн, еще раз перевернувших историю страны. Сейчас, после многочисленных вторжений, грабежей, бомбардировок и выкручивания рук страна представляет собой народную республику, входит в соцлагерь, СЭВ и Варшавский договор. Она экспортирует свеклу, розовую воду, фарфор, лес, обувь, превосходный персиковый коньяк (ротьвиті), стекло и коричневые шерстяные костюмы; импортирует нефть, зерно, продукцию машиностроения, товары легкой промышленности, медикаменты и слабоалкогольные напитки (шьвеппіі). Балет и опера выше всяких похвал, обувь в дефиците (поскольку производится в основном на экспорт), грамотность высокая. Здешние пловцы регулярно получают золото на Олимпиадах, а наездники падают с лошади значительно реже соперников. Денежные единицы – влоска и биттіі, сто биттіін составляют влоску. Твердая западная валюта, особенно доллары, встречается редко и высоко ценится. Официально деньги можно менять только в обменных пунктах (камбьыіі) государственной туристической фирмы «Космоплот», которые есть во всех крупных гостиницах или в отделениях государственного банка (Бурші Пролыйяниіі). Надо признать, что на улицах, в барах и кафе совершаются валютные операции менее официального толка по весьма выгодному для западных гостей курсу; однако следует предупредить, что подобного рода операции составляют серьезное преступление против государства и караются самым суровым образом. Напряжение – 110 вольт. Вывозить влоски из страны категорически запрещено.
Разумеется, сейчас в Слаке историю рассматривают как диалектический прогресс, в отличие от растленного Запада, где в ней видят романтическое прошлое. Тем не менее национальное культурное наследие берегут и, поскольку почти всё оно было уничтожено в ходе Второй мировой войны, старательно восстанавливают. Как говорится в путеводителе, мало кто, шагая по красивой городской улице, отличит, какое из зданий простояло столетия, а какое заново воздвигнуто при жизни нынешнего поколения. Однако скорее всего вы будете ходить с сопровождающим, и космоплотовский гид вряд ли поведет вас в собор, который и впрямь расположен почти за чертой города, возле трамвайного кольца, у реки Ниыт. Хотя религия не запрещена и многие ходят в церковь, официальная государственная идеология – светский материализм. Считается, что вы, как гражданин современности (к которой, нравится вам или нет, все мы принадлежим), захотите увидеть триумф пролетарского энтузиазма, достижения планового хозяйства, коллективный труд народа. Поэтому вам покажут стеклодувную фабрику (она оборудована по последнему слову техники и возглавляет социалистическое соревнование); агропромышленное предприятие по выращиванию кресс-салата, чудо современной науки; новостройки для рабочих, воздвигнутые в считанные часы за счет невероятных достижений блочного строительства и плановой экономики; Парк Свободы, разбитый в честь дружбы народов, и мавзолей Григорика, который в 1944 году, когда либеральные элементы заколебались, решительно вручил страну советским освободителям. Мавзолей расположен на площади Партии (тяшкі Пъртыіі), и перед ним день и ночь стоит почетный караул в украшенных перьями киверах. Еще, вероятно, вы посетите колхоз со счастливыми тружениками и чистыми тракторами, а также Музей соцреализма, где увидите картины, на которых запечатлены счастливые труженики и чистые трактора. Всё это вы, без сомнения, посетите и убедитесь в преимуществах социалистического пути. Тем не менее на собор все же стоит взглянуть. Это последняя остановка трамвая в сторону Випну; вагон без кондуктора, но билеты можно приобрести заранее в государственных табачных киосках (под вывеской «Литті»). Берега реки кишат комарьем; рекомендуем перед выходом из гостиницы намазаться соответствующим средством. С первого взгляда собор выглядит неказистым и походит на увенчанный куполом склад из почерневшего кирпича. Однако вас изумит великолепие внутреннего убранства. Мрачную темноту расцвечивают барочные изыски, в нишах потрескивают восковые свечи, алтарь сверкает лепниной, золотом и серебром. Здание заложено в XI столетии, расширено в ХШ при епископе Воцвике Добром, разрушено в XV, восстановлено тремя веками позже в барочном вкусе епископом Вламом по прозвищу Потаскун, в начале XIX ненадолго обращено в мечеть, серьезно повреждено артобстрелом и воздушными бомбардировками в ХХ и затем кропотливо восстановлено по средневековым и ренессансным чертежам; оно отражает многочисленные этапы в становлении народа и искусства. Нескончаемые набеги и грабежи научили монахов прятать, сберегать, а в благополучные времена и возрождать святые сокровища. Большая часть церковного достояния чудесным образом сохранилась: многочисленные иконы, с которых глядят скорбные лики святых, в крипте; лепные херувимы в нефе; резное расписанное изображение Христа-Вседержителя на барабане купола; великолепный фламандский алтарь и, чуть правее главного алтаря, место паломничества и поклонения – мраморная усыпальница самого святого равноапостольного Вальдопина, покровителя собора, создателя алфавита, просветителя земли слакийской и первого из многочисленных национальных мучеников.
С Вальдопином связано множество историй – кто знает, правдивы они или нет? В десятом или даже девятом веке он пришел откуда-то с юга, а возможно, с запада, чтобы обратить князя или хана племени, обитавшего в краю лесов, болот и комаров. В положенный срок князь крестился, что повлекло за собой самые благоприятные политические последствия: Римский Папа признал его, и племя стало народом. Однако Вальдопин не надеялся на князей человеческих, в них же несть спасения, и принялся обращать народ. Он перевел Священное Писание, для чего создал собственную азбуку, вальдопиницу, которую сейчас используют крайне редко; ее образчики можно видеть на стенах собора, хотя точность реставрации вызывает некоторые сомнения. Итак, весь народ обратился ко Христу, однако, надо признать, потом наступило языческое возрождение, когда, согласно уважаемой энциклопедии, которую я цитировал, дикие звери гнездились в оскверненных церквях. Тем не менее Вальдопин счел, что его миссия завершена, и отправился в соседнее племя, всё еще языческое и живущее по варварским обычаям. Дальше, как повествует житие, языческое племя, живущее на севере, или на западе, или, возможно, на востоке (почему-то именно это вызывает наибольшие возражения), побило святого камнями, обезглавило, а тело порубило мечами на очень мелкие кусочки. В соборе имеется барельеф, изображающий описанное событие; впрочем, современные ученые считают, что костюмы изображены неточно.
Однако, как повествует житие, обитатели той страны, столицей которой служит теперь Слака, не позабыли Вальдопина и вознамерились похоронить его останки по христианскому обычаю. К язычникам отправили эмиссаров и заключили соглашение. На границе поставили большие весы: на одну чашу должны были положить порубленного в котлету святого, на другую – золото из княжеской сокровищницы. Увы, как вам наверняка известно, с такого рода договорами всегда приключаются сложности. Весы поставили, мощи положили и на вторую чашу принялись класть слиток за слитком; однако весы не шевелились. Золото несли и несли, пока княжеская сокровищница не иссякла, а чаша всё не опускалась. Спасти могло только волшебное вмешательство; по счастью, тогда волшебство было еще в ходу. Князь отчаялся, народ рыдал, но тут из толпы вышла, опираясь на клюку, сгорбленная старушонка в черном с головы до пят. Скрюченными пальцами она держала единственную золотую монетку – все, что скопила за свою долгую жизнь. Князь рассмеялся, его приближенные принялись насмехаться над старухой, как всегда бывает в таких историях.
Вы-то читали схожие повествования и знаете, какой силой обладают вдовицы с их лептами; дальше можно было бы и не рассказывать. Вдова кладет монетку, чаша опускается, народ ликует, князь багровеет. Язычники, не будь дураки, увозят золото; княжеские приближенные складывают измельченного святого в раку, князь целует старушку, которая ни в кого не превращается; на болотистом берегу Ниыта, где крестились первые обращенные, воздвигают мраморную усыпальницу, она становится святилищем, со всех сторон стекаются паломники, происходят чудеса: больные отбрасывают костыли, безумцы становятся мудрецами, немые начинают говорить. Впоследствии святого канонизируют, монахи строят рядом с усыпальницей обитель и часовню, а со временем и собор, который вам непременно следует посетить. Легенда, как свойственно легендам, ширится и обрастает подробностями. Память о святом пережила османский гнет и сохранилась даже в нынешние атеистические времена, когда чудеса происходят главным образом в экономике, фимиам кадят святым совершенно иного рода, а У гробницы Вальдопина появился мощный конкурент – мавзолей Григорика на пляшкі Пъртыіі, рядом с которым день и ночь стоит почетный караул в киверах.
Можете думать об этой истории, что хотите. Как любая хорошая повесть, она допускает различные прочтения. Патриотически настроенный историк видит в ней рассказ о становлении нации, христианский теолог – о чудесном Божественном вмешательстве. Для марксиствующих атеистов это аллегория, показывающая, что сила не в князьях с их капиталом, а в единении простого народа. Фольклористы скажут, что повествование со всеми его элементами – неисполнимым договором, волшебным вмешательством и счастливым финалом – замечательный пример морфологии фольклорного сказания. А для еще более модных мыслителей, исповедующих структурализм и обсуждающих подобные вопросы на рю дез Эколь, ну разве это не идеальный образчик pensée sauvage [1] Леви-Стросса в самом что ни на есть девственном виде? Если же вы спросите меня (на вполне законном основании, поскольку история, как-никак, моя), я, вероятно, немного помедлю, закурю трубку, чтобы придать себе более ученый вид, поразмыслю и очень осторожно отвечу, что глубинная структура повествования вполне очевидна: не следует ли сказать, что это типично слакская сказка об обменных курсах?
Ибо, если вам случится посетить Слаку, столицу цыганской музыки, широких улиц и барочных особняков, где проводятся торгово-промышленные ярмарки, собираются конгрессы и вступают во взаимодействие языки, вы по-прежнему найдете все тот же повсеместный обмен и бартер – переход товаров из рук в руки, оценку ценностей, утряску обменных курсов. Это происходит на валютном контроле (гелдъяыіі) в аэропорту; в обменных пунктах (камбьыіі), которые есть в холле каждого космоплотовского отеля; в государственном универмаге МУГ на Вицьвицимуту, где продают как дефицит, так и заваль, и куда многие ходят просто поглазеть на прилавки; в бесконечных неофициальных сделках на скамейках в парках, где резвится на солнце беспечная детвора, пенсионеры наслаждаются заслуженным отдыхом и меняют персик на огурец, а трусы на ярко-розовый бюстгальтер; в валютных магазинах «ВИЩВОК», где туристы наперегонки с партработниками покупают односолодовое виски из редких шотландских долин и синие джинсы, выпущенные другим, гораздо более прославленным Леви-Строссом; в полутемных ресторанчиках, где официант спрашивает: «Платить долеры?», прежде чем сообщить, есть ли в меню мясо; на широких городских улицах, где прохожие просто останавливают и предлагают махнуть ваш костюм на их предметы старины, или, если вы одеваетесь так же плохо, как я, то наоборот. Да, порою в Слаке кажется, что вся жизнь – это сговориться, подобрать, ударить по рукам, положить столько-то человека на чашу весов и смотреть, на какое количество товара потянет.
Так обстоят дела в Слаке, но где жизнь иная? Все только и говорят, что о деньгах, экономисты заняли место пророков. Лингвисты, которых развелось, как собак нерезаных, уверяют, будто всё в нашей культуре – деньги и математика, игры и сады, диеты и половая активность – это язык (вот почему у нас теперь столько лингвистов). А сам язык – выдуманная система обмена, попытка обратить слово в мир, знак – в ценность, надпись – в платежное средство, код – в реальность. Конечно, везде, даже в Слаке, есть политики и попы, айятоллы и экономисты, которые убеждают, будто реальность – это то, что они нам говорят. Не верьте им, верьте только сочинителям, этим банкирам, которые обращают печатные листы в ценность, но не пытаются выдать результат за истину. Разумеется, мы нуждаемся в них, ибо что наша жизнь, если не танец, в котором мы все пытаемся установить оптимальный обменный курс, используя свой ум и пол, вкус и одежду, в соответствии с вальдопинскими принципами? Вот ты, cher lecteur [2], со своим тюнингованным «вольво», кварцевыми часами «Сейко», радиотелефоном и высоким мнением о Вуди Алене периода до «Интерьеров», которое так громко высказываешь над бокалом кампари; или ты, chére ms. [3], с туфельками от Гуччи, рассказами психоаналитика о твоем эго и пуговками модной блузки, расстегнутыми так, чтобы показать сейшелльский загар и привлекательные вторичные половые признаки, вызвать интерес и в то же время не сбить цену; и даже ты, cher enfant [4], со своим модным комбинезоном и пристрастием к Эмерсону, Лейку и Пал-меру – чем вы все заняты, как не выкладыванием того, что считаете собой, на чашу весов в попытке обрести смысл, определить цену, продать себя по самому высокому обменному курсу? В таком или похожем модном духе я мог бы ответить, если бы вы стали очень наседать на меня со святым Вальдопином, однако предпочту промолчать. Я писатель, а не критик, и люблю, чтобы вымысел оставался вымыслом. Нет, лучше я посоветую вам всё-таки посетить Слаку, город на перекрестке мировых путей, столицу цветов и цыганской музыки, красивых зданий и примечательного искусства, лежащую в широкой котловине Сторкских гор, среди пышной растительности и многообразных развлечений. Да, повседневная жизнь там несколько монотонна: дуют холодные ветры, туризм чрезмерно заорганизован, а магазинные полки частенько пустуют, но какой отдых без мелких неудобств? Надо признать, что самолеты туда летают редко, зато государственная авиакомпания «Комфлуг» совершает рейсы почти из всех европейских столиц. Язык, возможно, непрост, поскольку грамматика остается спорной, а каждый носитель по-своему произносит слова, однако карманные разговорники выручат в большинстве житейских ситуаций, а практически вся современная слакийская молодежь немного говорит на английском, пусть и почерпнутом из песен «Пинк Флойд». Валютные ограничения раздражают, в день можно поменять не более определенной суммы, но западные туристы пользуются определенными привилегиями в ресторанах, а изделия местных ремесел весьма любопытны. Девушки почти все хорошенькие; то же говорят о мужчинах. Народ в целом живой и ласковый, виды великолепны, персиковый коньяк (ротьвитті) – это нечто неповторимое. Как написано в кос-моплотовских брошюрах, такого отдыха вы не найдете нигде; когда наступает ночь и автомобили со скрипом плетутся вдоль ярко освещенных бульваров, даже короткая прогулка по прекрасному древнему городу убедит вас, что там можно найти массу интересного.
Если вы туда поедете, не пропустите собор. Посмотрите сперва на иконы, они в крипте; вход стоит меньше влоски. Потом войдите в неф, обходя леса (в связи с недавним землетрясением идет реставрация собора), и посмотрите Христа-Все-держителя на барабане купола. Алтарь великолепен; кто-то установил, что он фламандской работы. Однако не забудьте отыскать чуть правее, а может, чуть левее гробницу святого Вальдопина, первого национального мученика, создателя азбуки и просветителя, давшего начало великому множеству легенд.
Слака, город бесконечно обильный тем-то и начисто лишенный сего-то, был и остается исторической столицей и крупнейшим центром маленькой страны равнин и болот, гор и фабрик, которую историки называют кровавым полем сражений (тулстойіі ункардънину) Центральной Восточной Европы. По прихоти щедрой и в то же время жестокой географии страна лежит на пересечении множества торговых путей, с востока на запад и с севера на юг; ее высокие горы не столь высоки, а широкие реки не столь широки, чтобы служить преградой; вот почему эта земля нередко процветала, становясь центром торговли и обмена, искусства и культуры, но чаще подвергалась набегам, завоеванию, разорению, насилию, грабежам, вандализму, опустошению и жестокому подавлению со стороны бесчисленных захватчиков, которые волнами прокатывались по этой чересчур легкопроходимой местности. Парфяне и мидяне, русаки и пруссаки, татары и хазары, башкиры и берберы, варяги и ворюги, турки и урки – короче, едва ли не все народы и племена, специализирующиеся на разбое и грабежах, сочли за должное отметиться здесь и оставить свой отпечаток, свои обычаи, верования, свою архитектуру и свои гены. Страна то расширялась, то сжималась, то практически переставала существовать. На глазах жителей ее границы отодвигались, втягивались и временами исчезали из виду; история настолько запутана, что сейчас страна, возможно, находится вовсе не там, где возникла. Поэтому ее культура – сплав, язык – сборная солянка, население – винегрет; в разные времена здешние обитатели поклонялись почти всем известным богам, ели почти любую мыслимую пищу (от северных яиц и молока до южных фруктов и пряностей), говорили на множестве наречий и принимали к оплате любые монеты и ассигнации с головами быстро сменяющихся императоров и царьков, воевод и маркграфов, владетельных епископов и мамелюков, которые загадочным образом появлялись, некоторое время правили, а потом столь же загадочно исчезали в темных закоулках истории.
В результате прошлое Слаки – загадка; ее летописи разноречивы, и многие факты неоднократно оспаривались, поскольку каждый излагает их по-своему. Противоречия многочисленны, свидетельства расходятся, точных деталей недостает. Однако нет сомнений, что прошлое страны уходит корнями в дремучие леса седой европейской древности. Старое издание некой уважаемой энциклопедии авторитетно заявляет (если я правильно прочел и верно разобрал мои поспешные выписки, сделанные в круглом читальном зале Британского музея, где черноглазые итальянки громко призывали идти пить с ними чай, смущая серьезных исследователей, к числу которых я и без того не принадлежу):
«О периоде до X века никаких исторических свидетельств не сохранилось. Маловразумительный отрывок из летописи киевского монаха Нострумия позволяет предположить, что первоначальное население страны составили выходцы с Босфора, однако даже это многими оспаривается. Люди по большей части хорошо сложенные, в южной части – темноволосые, в северной – белокурые, и склонны к ярким подвигам, хотя не отличаются энергией и предприимчивостью. Долгие периоды иноземного гнета привели к упадку народного духа, и лишь в XIX веке началось национальное пробуждение, которое возглавил князь Богумил Робкий и воспел поэт Хровдат, убитый в 1848 году, когда он в разгар битвы, сидя на лошади, декламировал эпическую поэму. Первый письменный памятник – Псалтырь XI века; сейчас в стране существует около семнадцати местных диалектов. Добывают соль, гипе и железо. Главные города: Сла-ка, древняя столица, Глит – колыбель учености и Провд – промышленный центр».
Как вы понимаете, эти сведения сильно устарели; статья написана до двух мировых войн, еще раз перевернувших историю страны. Сейчас, после многочисленных вторжений, грабежей, бомбардировок и выкручивания рук страна представляет собой народную республику, входит в соцлагерь, СЭВ и Варшавский договор. Она экспортирует свеклу, розовую воду, фарфор, лес, обувь, превосходный персиковый коньяк (ротьвиті), стекло и коричневые шерстяные костюмы; импортирует нефть, зерно, продукцию машиностроения, товары легкой промышленности, медикаменты и слабоалкогольные напитки (шьвеппіі). Балет и опера выше всяких похвал, обувь в дефиците (поскольку производится в основном на экспорт), грамотность высокая. Здешние пловцы регулярно получают золото на Олимпиадах, а наездники падают с лошади значительно реже соперников. Денежные единицы – влоска и биттіі, сто биттіін составляют влоску. Твердая западная валюта, особенно доллары, встречается редко и высоко ценится. Официально деньги можно менять только в обменных пунктах (камбьыіі) государственной туристической фирмы «Космоплот», которые есть во всех крупных гостиницах или в отделениях государственного банка (Бурші Пролыйяниіі). Надо признать, что на улицах, в барах и кафе совершаются валютные операции менее официального толка по весьма выгодному для западных гостей курсу; однако следует предупредить, что подобного рода операции составляют серьезное преступление против государства и караются самым суровым образом. Напряжение – 110 вольт. Вывозить влоски из страны категорически запрещено.
Разумеется, сейчас в Слаке историю рассматривают как диалектический прогресс, в отличие от растленного Запада, где в ней видят романтическое прошлое. Тем не менее национальное культурное наследие берегут и, поскольку почти всё оно было уничтожено в ходе Второй мировой войны, старательно восстанавливают. Как говорится в путеводителе, мало кто, шагая по красивой городской улице, отличит, какое из зданий простояло столетия, а какое заново воздвигнуто при жизни нынешнего поколения. Однако скорее всего вы будете ходить с сопровождающим, и космоплотовский гид вряд ли поведет вас в собор, который и впрямь расположен почти за чертой города, возле трамвайного кольца, у реки Ниыт. Хотя религия не запрещена и многие ходят в церковь, официальная государственная идеология – светский материализм. Считается, что вы, как гражданин современности (к которой, нравится вам или нет, все мы принадлежим), захотите увидеть триумф пролетарского энтузиазма, достижения планового хозяйства, коллективный труд народа. Поэтому вам покажут стеклодувную фабрику (она оборудована по последнему слову техники и возглавляет социалистическое соревнование); агропромышленное предприятие по выращиванию кресс-салата, чудо современной науки; новостройки для рабочих, воздвигнутые в считанные часы за счет невероятных достижений блочного строительства и плановой экономики; Парк Свободы, разбитый в честь дружбы народов, и мавзолей Григорика, который в 1944 году, когда либеральные элементы заколебались, решительно вручил страну советским освободителям. Мавзолей расположен на площади Партии (тяшкі Пъртыіі), и перед ним день и ночь стоит почетный караул в украшенных перьями киверах. Еще, вероятно, вы посетите колхоз со счастливыми тружениками и чистыми тракторами, а также Музей соцреализма, где увидите картины, на которых запечатлены счастливые труженики и чистые трактора. Всё это вы, без сомнения, посетите и убедитесь в преимуществах социалистического пути. Тем не менее на собор все же стоит взглянуть. Это последняя остановка трамвая в сторону Випну; вагон без кондуктора, но билеты можно приобрести заранее в государственных табачных киосках (под вывеской «Литті»). Берега реки кишат комарьем; рекомендуем перед выходом из гостиницы намазаться соответствующим средством. С первого взгляда собор выглядит неказистым и походит на увенчанный куполом склад из почерневшего кирпича. Однако вас изумит великолепие внутреннего убранства. Мрачную темноту расцвечивают барочные изыски, в нишах потрескивают восковые свечи, алтарь сверкает лепниной, золотом и серебром. Здание заложено в XI столетии, расширено в ХШ при епископе Воцвике Добром, разрушено в XV, восстановлено тремя веками позже в барочном вкусе епископом Вламом по прозвищу Потаскун, в начале XIX ненадолго обращено в мечеть, серьезно повреждено артобстрелом и воздушными бомбардировками в ХХ и затем кропотливо восстановлено по средневековым и ренессансным чертежам; оно отражает многочисленные этапы в становлении народа и искусства. Нескончаемые набеги и грабежи научили монахов прятать, сберегать, а в благополучные времена и возрождать святые сокровища. Большая часть церковного достояния чудесным образом сохранилась: многочисленные иконы, с которых глядят скорбные лики святых, в крипте; лепные херувимы в нефе; резное расписанное изображение Христа-Вседержителя на барабане купола; великолепный фламандский алтарь и, чуть правее главного алтаря, место паломничества и поклонения – мраморная усыпальница самого святого равноапостольного Вальдопина, покровителя собора, создателя алфавита, просветителя земли слакийской и первого из многочисленных национальных мучеников.
С Вальдопином связано множество историй – кто знает, правдивы они или нет? В десятом или даже девятом веке он пришел откуда-то с юга, а возможно, с запада, чтобы обратить князя или хана племени, обитавшего в краю лесов, болот и комаров. В положенный срок князь крестился, что повлекло за собой самые благоприятные политические последствия: Римский Папа признал его, и племя стало народом. Однако Вальдопин не надеялся на князей человеческих, в них же несть спасения, и принялся обращать народ. Он перевел Священное Писание, для чего создал собственную азбуку, вальдопиницу, которую сейчас используют крайне редко; ее образчики можно видеть на стенах собора, хотя точность реставрации вызывает некоторые сомнения. Итак, весь народ обратился ко Христу, однако, надо признать, потом наступило языческое возрождение, когда, согласно уважаемой энциклопедии, которую я цитировал, дикие звери гнездились в оскверненных церквях. Тем не менее Вальдопин счел, что его миссия завершена, и отправился в соседнее племя, всё еще языческое и живущее по варварским обычаям. Дальше, как повествует житие, языческое племя, живущее на севере, или на западе, или, возможно, на востоке (почему-то именно это вызывает наибольшие возражения), побило святого камнями, обезглавило, а тело порубило мечами на очень мелкие кусочки. В соборе имеется барельеф, изображающий описанное событие; впрочем, современные ученые считают, что костюмы изображены неточно.
Однако, как повествует житие, обитатели той страны, столицей которой служит теперь Слака, не позабыли Вальдопина и вознамерились похоронить его останки по христианскому обычаю. К язычникам отправили эмиссаров и заключили соглашение. На границе поставили большие весы: на одну чашу должны были положить порубленного в котлету святого, на другую – золото из княжеской сокровищницы. Увы, как вам наверняка известно, с такого рода договорами всегда приключаются сложности. Весы поставили, мощи положили и на вторую чашу принялись класть слиток за слитком; однако весы не шевелились. Золото несли и несли, пока княжеская сокровищница не иссякла, а чаша всё не опускалась. Спасти могло только волшебное вмешательство; по счастью, тогда волшебство было еще в ходу. Князь отчаялся, народ рыдал, но тут из толпы вышла, опираясь на клюку, сгорбленная старушонка в черном с головы до пят. Скрюченными пальцами она держала единственную золотую монетку – все, что скопила за свою долгую жизнь. Князь рассмеялся, его приближенные принялись насмехаться над старухой, как всегда бывает в таких историях.
Вы-то читали схожие повествования и знаете, какой силой обладают вдовицы с их лептами; дальше можно было бы и не рассказывать. Вдова кладет монетку, чаша опускается, народ ликует, князь багровеет. Язычники, не будь дураки, увозят золото; княжеские приближенные складывают измельченного святого в раку, князь целует старушку, которая ни в кого не превращается; на болотистом берегу Ниыта, где крестились первые обращенные, воздвигают мраморную усыпальницу, она становится святилищем, со всех сторон стекаются паломники, происходят чудеса: больные отбрасывают костыли, безумцы становятся мудрецами, немые начинают говорить. Впоследствии святого канонизируют, монахи строят рядом с усыпальницей обитель и часовню, а со временем и собор, который вам непременно следует посетить. Легенда, как свойственно легендам, ширится и обрастает подробностями. Память о святом пережила османский гнет и сохранилась даже в нынешние атеистические времена, когда чудеса происходят главным образом в экономике, фимиам кадят святым совершенно иного рода, а У гробницы Вальдопина появился мощный конкурент – мавзолей Григорика на пляшкі Пъртыіі, рядом с которым день и ночь стоит почетный караул в киверах.
Можете думать об этой истории, что хотите. Как любая хорошая повесть, она допускает различные прочтения. Патриотически настроенный историк видит в ней рассказ о становлении нации, христианский теолог – о чудесном Божественном вмешательстве. Для марксиствующих атеистов это аллегория, показывающая, что сила не в князьях с их капиталом, а в единении простого народа. Фольклористы скажут, что повествование со всеми его элементами – неисполнимым договором, волшебным вмешательством и счастливым финалом – замечательный пример морфологии фольклорного сказания. А для еще более модных мыслителей, исповедующих структурализм и обсуждающих подобные вопросы на рю дез Эколь, ну разве это не идеальный образчик pensée sauvage [1] Леви-Стросса в самом что ни на есть девственном виде? Если же вы спросите меня (на вполне законном основании, поскольку история, как-никак, моя), я, вероятно, немного помедлю, закурю трубку, чтобы придать себе более ученый вид, поразмыслю и очень осторожно отвечу, что глубинная структура повествования вполне очевидна: не следует ли сказать, что это типично слакская сказка об обменных курсах?
Ибо, если вам случится посетить Слаку, столицу цыганской музыки, широких улиц и барочных особняков, где проводятся торгово-промышленные ярмарки, собираются конгрессы и вступают во взаимодействие языки, вы по-прежнему найдете все тот же повсеместный обмен и бартер – переход товаров из рук в руки, оценку ценностей, утряску обменных курсов. Это происходит на валютном контроле (гелдъяыіі) в аэропорту; в обменных пунктах (камбьыіі), которые есть в холле каждого космоплотовского отеля; в государственном универмаге МУГ на Вицьвицимуту, где продают как дефицит, так и заваль, и куда многие ходят просто поглазеть на прилавки; в бесконечных неофициальных сделках на скамейках в парках, где резвится на солнце беспечная детвора, пенсионеры наслаждаются заслуженным отдыхом и меняют персик на огурец, а трусы на ярко-розовый бюстгальтер; в валютных магазинах «ВИЩВОК», где туристы наперегонки с партработниками покупают односолодовое виски из редких шотландских долин и синие джинсы, выпущенные другим, гораздо более прославленным Леви-Строссом; в полутемных ресторанчиках, где официант спрашивает: «Платить долеры?», прежде чем сообщить, есть ли в меню мясо; на широких городских улицах, где прохожие просто останавливают и предлагают махнуть ваш костюм на их предметы старины, или, если вы одеваетесь так же плохо, как я, то наоборот. Да, порою в Слаке кажется, что вся жизнь – это сговориться, подобрать, ударить по рукам, положить столько-то человека на чашу весов и смотреть, на какое количество товара потянет.
Так обстоят дела в Слаке, но где жизнь иная? Все только и говорят, что о деньгах, экономисты заняли место пророков. Лингвисты, которых развелось, как собак нерезаных, уверяют, будто всё в нашей культуре – деньги и математика, игры и сады, диеты и половая активность – это язык (вот почему у нас теперь столько лингвистов). А сам язык – выдуманная система обмена, попытка обратить слово в мир, знак – в ценность, надпись – в платежное средство, код – в реальность. Конечно, везде, даже в Слаке, есть политики и попы, айятоллы и экономисты, которые убеждают, будто реальность – это то, что они нам говорят. Не верьте им, верьте только сочинителям, этим банкирам, которые обращают печатные листы в ценность, но не пытаются выдать результат за истину. Разумеется, мы нуждаемся в них, ибо что наша жизнь, если не танец, в котором мы все пытаемся установить оптимальный обменный курс, используя свой ум и пол, вкус и одежду, в соответствии с вальдопинскими принципами? Вот ты, cher lecteur [2], со своим тюнингованным «вольво», кварцевыми часами «Сейко», радиотелефоном и высоким мнением о Вуди Алене периода до «Интерьеров», которое так громко высказываешь над бокалом кампари; или ты, chére ms. [3], с туфельками от Гуччи, рассказами психоаналитика о твоем эго и пуговками модной блузки, расстегнутыми так, чтобы показать сейшелльский загар и привлекательные вторичные половые признаки, вызвать интерес и в то же время не сбить цену; и даже ты, cher enfant [4], со своим модным комбинезоном и пристрастием к Эмерсону, Лейку и Пал-меру – чем вы все заняты, как не выкладыванием того, что считаете собой, на чашу весов в попытке обрести смысл, определить цену, продать себя по самому высокому обменному курсу? В таком или похожем модном духе я мог бы ответить, если бы вы стали очень наседать на меня со святым Вальдопином, однако предпочту промолчать. Я писатель, а не критик, и люблю, чтобы вымысел оставался вымыслом. Нет, лучше я посоветую вам всё-таки посетить Слаку, город на перекрестке мировых путей, столицу цветов и цыганской музыки, красивых зданий и примечательного искусства, лежащую в широкой котловине Сторкских гор, среди пышной растительности и многообразных развлечений. Да, повседневная жизнь там несколько монотонна: дуют холодные ветры, туризм чрезмерно заорганизован, а магазинные полки частенько пустуют, но какой отдых без мелких неудобств? Надо признать, что самолеты туда летают редко, зато государственная авиакомпания «Комфлуг» совершает рейсы почти из всех европейских столиц. Язык, возможно, непрост, поскольку грамматика остается спорной, а каждый носитель по-своему произносит слова, однако карманные разговорники выручат в большинстве житейских ситуаций, а практически вся современная слакийская молодежь немного говорит на английском, пусть и почерпнутом из песен «Пинк Флойд». Валютные ограничения раздражают, в день можно поменять не более определенной суммы, но западные туристы пользуются определенными привилегиями в ресторанах, а изделия местных ремесел весьма любопытны. Девушки почти все хорошенькие; то же говорят о мужчинах. Народ в целом живой и ласковый, виды великолепны, персиковый коньяк (ротьвитті) – это нечто неповторимое. Как написано в кос-моплотовских брошюрах, такого отдыха вы не найдете нигде; когда наступает ночь и автомобили со скрипом плетутся вдоль ярко освещенных бульваров, даже короткая прогулка по прекрасному древнему городу убедит вас, что там можно найти массу интересного.
Если вы туда поедете, не пропустите собор. Посмотрите сперва на иконы, они в крипте; вход стоит меньше влоски. Потом войдите в неф, обходя леса (в связи с недавним землетрясением идет реставрация собора), и посмотрите Христа-Все-держителя на барабане купола. Алтарь великолепен; кто-то установил, что он фламандской работы. Однако не забудьте отыскать чуть правее, а может, чуть левее гробницу святого Вальдопина, первого национального мученика, создателя азбуки и просветителя, давшего начало великому множеству легенд.
ПАМЯТКА ПАССАЖИРА
1 – ПРИБ.
І
Первое, что вы замечаете, когда самолет рейсом «Комфлуг»– 155 с двухчасовым опозданием касается посадочной полосы, подпрыгивает, замедляется, поворачивает и катит к длинному белому дощатому строению с надписью «СЛАКА», это количество вооруженных людей. Пока самолет катится быстро, кажется, что все они одинаковые, потом картинка за круглой миской иллюминатора обретает четкость, и становится ясно, что их по крайней мере две разновидности. Часть – военные, в высоких фуражках с красным околышем, длинных плащ-накидках и широких сапогах. Другие, по всей видимости, милиционеры, на них плоские синие с белым фуражки, белые портупеи, галифе и черные ботинки. По мере того как самолет подъезжает ближе, становится ясно, что эти две категории отличаются не только формой, но и обязанностями. Военные стоят возле блестящих «Илов», «Ту», «Анов» и серых вертолетов «Ми», на бетонированной площадке перед ангарами или на траве рядом. Каждый самолет охраняют четверо или пятеро военных; лица у них строгие и бдительные. Синие милиционеры дежурят у дверей аэропорта, по двое – по трое у каждой; вид у них кряжистый и основательный. Военные и милиционеры стоят порознь и не разговаривают между собой; только когда самолет подъезжает ближе, вы понимаете, отчего вначале их легко было спутать: у каждого за спиной висит начищенный автомат Калашникова современной модели.
За самолетами, военными и милиционерами начинаются аэропортовские строения, длинные и низкие, поблескивающие белизной в свете раннего вечера. Они лишены какой-либо архитектурной идеи и выглядят лишь самую малость функциональными – такие могут стоять где угодно, для какой угодно цели. Двери, у которых дежурят вооруженные милиционеры, по всей видимости, заперты – никто в них не входит и не выходит. Над одной из дверей надпись «ИНВАТ». Строения двухэтажные, с плоской крышей, обнесенной металлическими перилами; на одной крыше стоят люди – довольно заметная, оживленная толпа. Все при воскресном параде; впрочем, сегодня и есть воскресенье. Мужчины по большей части в темных двубортных пиджаках с темными галстуками, шляпах или кепках, женщины уютно округлые, в просторных ситцевых платьях. Они умеренно взволнованы, смотрят на поле и машут – с удовольствием, но без лишней ажитации – подъезжающему самолету, а может быть, другому; несмотря на воскресенье, аэродром работает с полной нагрузкой, и второй «Ил», еще откуда-то, пузатый, сверкающий заклепками, тоже в бело-синей комфлуговской раскраске с кириллической эмблемой на хвосте, уже выруливает с полосы вслед за лондонским рейсом.
Солнце сияет, здания белые, воздух полон предвкушением неведомого. Некоторые скажут, что мир, в котором мы живем, нивелируется, всё превращается во что-то другое, различия стираются, уступая место универсальному сходству. Сейчас это выглядит одновременно и справедливым, и нет. Аэропорты, разумеется, всюду аэропорты, функционирующие одинаково, со множеством абстрактных узнаваемых деталей. Однако за подобным сходством всегда скрываются мелкие отличия, создающие атмосферу конкретного места. Воздух здесь отчетливо пронизан голубизной, трава – густая и жесткая, словно предназначенная для уборки; и впрямь, между посадочными полосами ползет старенький трактор. Там и сям надписи, разом говорящие и непонятные; на крыше машины, за которой едет самолет, написано «ХИН МІ», на серой цистерне, выруливающей из закамуфлированного строения, по трафарету нанесено «БИНЬЗИНІ». Пустые синие автобусы, стоящие рядком у здания аэровокзала – видимо, чтобы забрать пассажиров с самолета и доставить их в новую жизнь, – старые, толстощекие, с лесенками сзади, выполненные в непривычно затейливом литературном стиле. Люди на крыше низкорослые и коренастые. За травой, бетоном и деревьями, высаженными по периметру аэродрома, торчит золотая луковица церкви. Дальше, на фоне садящегося солнца, летит большая белокрылая птица, кажется, журавль. Впрочем, через грязные стеклянные миски иллюминаторов видно плохо, так что, возможно, это обман зрения. А где-то не очень далеко за церковной маковкой должен быть город, над которым только что пролетал самолет. Он лежит посреди широкой зеленой долины, не очень густонаселенной и обрамленной со всех сторон зубьями гор. По всей Европе лето было сырое и дождливое – необычная погода, ставшая в последнее время самой обычной. Долина, частью возделанная, частью лесистая, частью голая, промокла насквозь; по ней, поблескивая, петляет одна из водных артерий Европы, несущая свои воды то ли наверх в Балтийское или Северное море, то ли вниз в Средиземное, а то и дальше к Босфору; одна из великих рек, памятных старшему поколению по газетным схемам наступлений и отступлений, путчей и контрпутчей времен Второй мировой. Сейчас она вышла из берегов, затопила долину, леса, лоскутки зеленых и бурых полей, хутора с темными крышами, над которыми вьется дымок, и даже окрестности самого города, где она взята в каменные берега и где, по мере того как самолет снижается, можно различить движущихся человечков.
За самолетами, военными и милиционерами начинаются аэропортовские строения, длинные и низкие, поблескивающие белизной в свете раннего вечера. Они лишены какой-либо архитектурной идеи и выглядят лишь самую малость функциональными – такие могут стоять где угодно, для какой угодно цели. Двери, у которых дежурят вооруженные милиционеры, по всей видимости, заперты – никто в них не входит и не выходит. Над одной из дверей надпись «ИНВАТ». Строения двухэтажные, с плоской крышей, обнесенной металлическими перилами; на одной крыше стоят люди – довольно заметная, оживленная толпа. Все при воскресном параде; впрочем, сегодня и есть воскресенье. Мужчины по большей части в темных двубортных пиджаках с темными галстуками, шляпах или кепках, женщины уютно округлые, в просторных ситцевых платьях. Они умеренно взволнованы, смотрят на поле и машут – с удовольствием, но без лишней ажитации – подъезжающему самолету, а может быть, другому; несмотря на воскресенье, аэродром работает с полной нагрузкой, и второй «Ил», еще откуда-то, пузатый, сверкающий заклепками, тоже в бело-синей комфлуговской раскраске с кириллической эмблемой на хвосте, уже выруливает с полосы вслед за лондонским рейсом.
Солнце сияет, здания белые, воздух полон предвкушением неведомого. Некоторые скажут, что мир, в котором мы живем, нивелируется, всё превращается во что-то другое, различия стираются, уступая место универсальному сходству. Сейчас это выглядит одновременно и справедливым, и нет. Аэропорты, разумеется, всюду аэропорты, функционирующие одинаково, со множеством абстрактных узнаваемых деталей. Однако за подобным сходством всегда скрываются мелкие отличия, создающие атмосферу конкретного места. Воздух здесь отчетливо пронизан голубизной, трава – густая и жесткая, словно предназначенная для уборки; и впрямь, между посадочными полосами ползет старенький трактор. Там и сям надписи, разом говорящие и непонятные; на крыше машины, за которой едет самолет, написано «ХИН МІ», на серой цистерне, выруливающей из закамуфлированного строения, по трафарету нанесено «БИНЬЗИНІ». Пустые синие автобусы, стоящие рядком у здания аэровокзала – видимо, чтобы забрать пассажиров с самолета и доставить их в новую жизнь, – старые, толстощекие, с лесенками сзади, выполненные в непривычно затейливом литературном стиле. Люди на крыше низкорослые и коренастые. За травой, бетоном и деревьями, высаженными по периметру аэродрома, торчит золотая луковица церкви. Дальше, на фоне садящегося солнца, летит большая белокрылая птица, кажется, журавль. Впрочем, через грязные стеклянные миски иллюминаторов видно плохо, так что, возможно, это обман зрения. А где-то не очень далеко за церковной маковкой должен быть город, над которым только что пролетал самолет. Он лежит посреди широкой зеленой долины, не очень густонаселенной и обрамленной со всех сторон зубьями гор. По всей Европе лето было сырое и дождливое – необычная погода, ставшая в последнее время самой обычной. Долина, частью возделанная, частью лесистая, частью голая, промокла насквозь; по ней, поблескивая, петляет одна из водных артерий Европы, несущая свои воды то ли наверх в Балтийское или Северное море, то ли вниз в Средиземное, а то и дальше к Босфору; одна из великих рек, памятных старшему поколению по газетным схемам наступлений и отступлений, путчей и контрпутчей времен Второй мировой. Сейчас она вышла из берегов, затопила долину, леса, лоскутки зеленых и бурых полей, хутора с темными крышами, над которыми вьется дымок, и даже окрестности самого города, где она взята в каменные берега и где, по мере того как самолет снижается, можно различить движущихся человечков.