Уронив диктофон, Праути резво перемахнул через куст, продрался сквозь живую изгородь — и был таков.
Фентрисс, посылая ему вслед проклятья, подобрал оброненную тетрадь.
"Ночная песнь" — значилось на первой странице. А пленка диктофона сохранила пленительные мелодии, похожие на индийскую духовную музыку — в исполнении птичьего хора.
После этого случая Фентрисс потерял покой. Нарушители владений проникали к нему в сад около полуночи и шныряли там до рассвета. Фентрисс понимал, что эта свора погубит его творчество, задушит его голос. Он целыми днями слонялся по саду, не зная, каким еще лакомством ублажить пернатых, и обильно поливал траву, чтобы в ней не переводились червяки. Измученный, он стоял на страже ночи напролет, превозмогая дремоту, только ради того, чтобы подстеречь Вольфганга Праути и ему подобных, когда они полезут через забор, чтобы похитить его арии, или, не приведи Господь, устроятся на дереве и станут жужжать себе под нос в надежде на птичий отклик.
Самым веским аргументом в этом противостоянии оказался дробовик. Стоило разок пальнуть — и сад на целую неделю оставили в покое. Зато потом… Кто-то пришел среди ночи и совершил зверство. Без лишнего шума этот варвар обрезал нижние ветки и спилил крону.
— Жалкие завистники, проклятые убийцы, — рыдал Фентрисс. Птицы исчезли.
Унеся с собой блестящую карьеру Амадея Второго.
— Блэк! — взвыл Фентрисс.
— Да, дружище? — откликнулся Блэк, глядя в унылое небо, которое совсем недавно скрывала зелень.
— Где твоя машина?
— Только что была здесь.
— Поехали!
Но поиски не дали результата. Одно дело — найти сбежавшую собаку или снять с телеграфного столба домашнюю кошку. И совсем другое — отыскать в неведомых кущах многобрачие вольных певуний весны, любительниц сладких зерен, да еще убедить их, что в клетке веселей, чем на ветке.
Но друзья все равно спешили от дома к дому, от сада к саду и, притаившись, ловили каждый звук. Стоило им на мгновение обрадоваться, заслышав отдаленное подобие "Аллилуйи" в пении иволги, как они вновь погружались в серые воробьиные сумерки безысходности.
После долгих скитаний по бесконечным лабиринтам улиц и скверов один из двоих, Блэк, решился закурить трубку и высказать свое предположение.
— Ты, случаем, не задумывался о временах года? — произнес он, скрывшись за облаком табачно го дыма.
— Что? О временах года? — взвился Фентрисс.
— Я вот о чем: в ту самую ночь, когда мы лишились и дерева, и певчих пташек… сдается мне, в ту самую ночь грянули первые осенние заморозки.
Фентрисс стукнул себя кулаком по лбу.
— Ты хочешь сказать…
— Твои пернатые музы в срок покинули свое пристанище. Наверное, их стая сейчас пролетает где-нибудь над Сальвадором.
— Если, конечно, это перелетные птицы.
— А у тебя есть сомнения?
Повисла еще одна мучительная пауза, и кулак Фентрисса снова молотом опустился на голову.
— Значит, я в полном дерьме!
— Вот-вот, — поддакнул Блэк.
— Дружище! — воззвал Фентрисс.
— Чем могу служить, сэр?
— Поехали домой.
Это был долгий год, это был краткий год, это был год, вобравший в себя и надежды, и приливы отчаяния, и порывы вдохновения, но Фентрисс про себя называл этот отрезок жизни "Повестью о двух городах" 58; оставалось только узнать, где находится второй город!
Глупец, упрекал он себя, как же я не сообразил, не принял в расчет, что мои певуньи осенью будут стремиться на юг, а весной возвращаться на север, где опять зазвучит a capella 59их слаженный хор.
— Ожидание сведет меня с ума, — жаловался он Блэку.-Да еще эти звонки…
Вот и сейчас в комнате дребезжал телефон. Фентрисс снял трубку и заговорил, словно с неразумным ребенком:
— Слушаю. Да. Конечно. Скоро. Когда именно? Очень скоро. — И повесил трубку. — Ну, что при кажешь делать? Это из Филадельфии. Требуют еще одну кантату, и чтоб не хуже первой. С самого утра звонили из Бостона. Накануне — из Венской филармонии. Я всем отвечаю: скоро. Когда? Одному Богу известно. Помешательство какое-то… Где они сейчас, эти ангелочки, что утешали меня своим пением?
Он смахнул на пол стопку атласов и метеорологических карт Мексики, Перу, Гватемалы и Аргентины.
— Наверно, улетели далеко на юг? Неужели мне отправляться за ними следом? Но куда: в Буэнос-Айрес или в Рио, в Масатлан 60или в Куэрнаваку 61? А там что? Бродить со слуховым рожком? Стоять под деревом, пока меня не обгадят с головы до ног? Аргентинские критики надорвут животы, если я буду с закрытыми глазами торчать в роще, ожидая каких-то мелодий и недостающих аккордов. Не дай бог, кто-нибудь прознает о цели поездки, об этих поисках — из меня сделают посмешище. Да и то сказать: в какой город направить стопы? Какое выбрать дерево? Такое же, как в моем саду? Вдруг они ищут ночлег в похожих местах? Или в Эквадоре и Перу подойдет любая крона? Видит бог, можно месяцами теряться в догадках и вернуться домой ни с чем, разве что с остатками птичьей трапезы в волосах и зловонными кляксами на пиджаке. Что мне делать, Блэк? Подскажи!
— Ну, прежде всего…-тут Блэк набил трубку, раскурил ее и выдохнул благовонный дым,-…следует выкорчевать пень и посадить новое дерево.
Во время этой беседы они кружили вокруг древесного обрубка и стучали по нему ногами, словно дожидаясь ответа. Но теперь Фентрисс остолбенел, даже не опустив ступню на землю.
— Повтори, что ты сказал?
— Я сказал…
— Разрази меня гром, ты гений! Дай тебя поцеловать!
— Нет уж, избавь! Обнять -еще куда ни шло. Фентрисс пылко сжал его в объятьях.
— Вот что значит настоящий друг!
— А ты как думал?!
— Надо принести лопату и заступ.
— Ты сходи, а я тут подожду.
Не прошло и минуты, как Фентрисс прибежал с лопатой и топором.
— Может, подсобишь?
Блэк затянулся и выпустил кольцо дыма:
— Ты пока начинай.
— Сколько придется выложить за взрослое дерево?
— Думаю, немало.
— Но если я его посажу, птицы точно вернутся? Блэк снова выдохнул дым.
— Возможно, что-нибудь из этого и выйдет. Часть вторая: "В самом начале" Чарльза Фентрисса, или что-нибудь в этом роде.
— "В самом начале" или, к примеру, "Возвращение".
— Тоже красиво.
— Или…- Фентрисс ударил пень топором. — "Возрождение". — Он ударил вновь. — "Ода к радости". — Еще удар. — "Весенний урожай". — И еще раз. — "Пусть отзовутся небеса". Как тебе последнее, Блэк?
— Первые вроде бы лучше.
С большим трудом пень удалось выкорчевать, а вслед за тем из питомника доставили новое дерево.
— Не показывайте мне счет, — заявил Фентрисс своему бухгалтеру. — Просто оплатите его.
И посреди сада поднялось самое высокое дерево, которое только можно было найти: того же семейства, что и прежнее, загубленное.
— А вдруг оно зачахнет, прежде чем вернется мой хор? — волновался Фентрисс.
— Хуже будет, если оно приживется, а твой хор облюбует себе другое местечко! — отвечал Блэк.
Судя по всему, новое дерево отнюдь не спешило расставаться с жизнью. Но и не обещало стать цветущим и раскидистым, готовым приютить сладкоголосых певуний с далекого юга.
Время шло; в кроне дерева не наблюдалось никакого движения, и в небе — тоже.
— Должны же они понимать, как я жду?! — сокрушался Фентрисс.
— Это вряд ли — разве что ты обучился межконтинентальной телепатии, — предположил Блэк.
— Я читал исследования Одюбона 62. У него сказано — пусть даже в этом есть небольшая натяжка, — что ласточки всегда возвращаются день в день, а другие перелетные птицы могут запоздать на одну- две недели.
— На твоем месте, — говорил Блэк, — я бы закрутил какой-нибудь бурный роман, чтобы хоть немного отвлечься.
— С недавних пор я не завожу романов.
— Ну, тогда страдай, — отрезал Блэк.
Часы тянулись дольше минут, дни — дольше часов, недели — дольше дней. Время от времени звонил Блэк:
— Птиц так и нет?
— Нет.
— Жаль. Больно смотреть, как ты хиреешь.
В решающую ночь, едва не разбив вдребезги телефон, чтобы избежать очередного звонка из дирекции Бостонского симфонического оркестра, Фентрисс взял топор и заговорил с недавно посаженным деревом, а заодно и с пустующим небом.
— Мое терпение лопнуло, — объявил он. — Если рассветные пташки не появятся к семи утра — пеняй на себя.
С этими словами он красноречиво провел по стволу лезвием топора, потом опрокинул в себя две рюмки водки, отчего глаза чуть не вылезли из орбит, и отправился спать.
За ночь он дважды просыпался, но так и не услышал ничего, кроме легкого ветерка и шороха листвы за окном. Ни малейших признаков пения.
На рассвете он вскочил, едва сдерживая слезы. Ему приснилось, что птицы вновь прилетели в сад, но было ясно, что это всего лишь сон.
И все же?…
"Чу!" — как могли бы написать в старинной повести. "Внимай!" — как писали в старинных пьесах.
Зажмурившись, он весь обратился в слух…
Дерево почему-то стало пышнее, словно за ночь напиталось неведомым соком. Оно все находилось в движении, но причиной тому было не дуновение ветра, а нечто, скрывающееся среди листьев, которые, подрагивая, сплетали ритмическое кружево.
Сквозь окно долетел отрывистый щебет.
Фентрисс ждал.
Тишина.
Дальше, дальше, беззвучно молил он.
И снова щебет.
Не дыши, приказал он себе. Пусть не подозревают, что я их слушаю.
Молчание.
Четвертый звук, пятая нота, затем шестая и седьмая.
Господи, думал он, неужели это обман? Неужели какие-то пернатые самозванцы отпугнули моих любимых пташек?
Еще пять нот.
Может, убеждал он себя, они просто распеваются?
Еще двенадцать нот: ни различимого ритма, ни определенного тембра; и когда он уже готов был взорваться, подобно обезумевшему дирижеру, и разогнать весь этот сброд…
Произошло вот что.
Нота за нотой, строка за строкой, напевная мелодия сменялась весенним перезвоном. Дерево расцветало от счастливых песен дивного хора, радостных песен о возвращении и гостеприимстве.
Фентрисс, пока не поздно, украдкой потянулся за карандашом и тетрадью; он тут же нырнул под простыню, чтобы не спугнуть чудо царапаньем грифеля по бумаге. Между тем сладостный хор парил, и опускался, и воспарял вновь, а в прозрачном воздухе витали токи, которые струились с ветвей дерева, наполняя душу Фентрисса восторгом и направляя руку.
В это время зазвонил телефон. Фентрисс поспешно схватил трубку и услышал голос Блэка. Тот спрашивал, чем завершилось ожидание. Не говоря ни слова, Фентрисс поднес трубку к окну.
— Сдохнуть можно! — воскликнула трубка голосом Блэка.
— Исцелиться несложно, — прошептал композитор, торопливо записывая Кантату номер два. С тихим смехом он воздел глаза к небу:
— Умоляю, помедленнее. Не нужно agitato 63-мне не поспеть. Legato. 64
И дерево, и те, кого оно приютило, вняли этой мольбе.
Ажитато стихло. Теперь звучало легато.
Обмен
Слишком уж много формуляров было в картотечном шкафу, слишком много книг на полках, слишком много шумной ребятни в детском зале, слишком много газет, которые предстояло рассортировать и убрать повыше на стеллажи…
Всего было с лихвой. Мисс Адаме откинула с изборожденного морщинами лба седую прядь, водрузила на переносицу пенсне в золотой оправе, а потом позвонила в серебряный библиотечный колокольчик и пару раз щелкнула выключателем. Выпроводить посетителей — что взрослых, что детей — с первой попытки не удавалось. Мисс Ингрэм, младший библиотекарь, ушла домой пораньше, сославшись на болезнь отца, поэтому все обязанности целиком легли на плечи мисс Адаме: проштамповать, расставить по местам, проверить сохранность.
В конце концов на последнюю книгу была поставлена отметка, тяжелые, обшитые медными листами двери выпустили последнего мальчугана, стукнул засов — и мисс Адаме под грузом неимоверной усталости прошествовала к своему рабочему столу сквозь сорок лет библиотечной тишины и радения о книгах.
Там она остановилась, положила пенсне на зеленый лист промокательной бумаги, сжала двумя пальцами тонкую переносицу и постояла с закрытыми глазами. Ну и бедлам! Малышня возит грязными пальцами по фронтисписам, оставляет на страницах каракули, гремит роликовыми коньками. Старшеклассники врываются с хохотом, а уходят с легкомысленными песенками!
Вооружившись каучуковым штампом, она взялась расставлять карточки строго в алфавитном порядке, и ее пальцы дошли до границы между Данте и Дарвином.
В это время до ее слуха донесся легкий стук по стеклу: у входной двери маячила мужская фигура. Мисс Адаме покачала головой. Тень у входа делала умоляющие жесты.
Тяжело вздыхая, мисс Адаме отперла дверь и увидела молодого человека в военной форме.
— Вы опоздали. Библиотека закрыта, — сообщила она и добавила, взглянув на его погоны: — Капитан.
— Постойте! — взмолился капитан. — Неужели вы меня не узнаете?
И повторил, не дождавшись ответа:
— Не узнаете?
Она вгляделась в его лицо, пытаясь выхватить из полутьмы хоть какие-то знакомые черты.
— Кажется, узнаю, — произнесла она после некоторых колебаний. — Вы когда-то были записаны в нашу библиотеку.
— Точно.
— Но это было давно, — продолжала она. — Да, вроде бы припоминаю.
Он замер в ожидании; мисс Адаме попыталась переместить его в другое время, но лицо мужчины никак не превращалось в мальчишеское, имя тоже не всплывало из прошлого, а посетитель уже протягивал ей руку для приветствия.
— Можно войти?
— Как вам сказать…-растерялась она.-Ну, входите.
Она повела его вверх по лестнице, в полутемное царство книг. Молодой офицер огляделся и сделал медленный выдох, а потом взял с полки первую попавшуюся книгу и прижал ее к носу, чтобы вдохнуть запах. Ему хотелось смеяться.
— Не обращайте на меня внимания, мисс Адаме. Вы знаете, как пахнут новые книги? Переплет, бумага, шрифт? Это как свежий хлеб для голодного. — Он посмотрел по сторонам. — Вот у меня сейчас голод, только сам не знаю, на что.
Наступила пауза, и мисс Адаме поинтересовалась, надолго ли он пожаловал.
— На пару часов, не больше. Я еду поездом из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, вот и решил завернуть сюда из Чикаго, пройтись по знакомым местам, проведать старых приятелей. — В его глазах сквозило огорчение; руки мяли форменную фуражку.
Мисс Адаме мягко спросила:
— У вас что-то случилось? Вам нужна помощь?
Он посмотрел в окно на темные городские дома; света почти нигде не было.
— Да нет, я просто удивился, — ответил он.
— Чему?
— Сам не знаю, на что я рассчитывал. Глупо как-то получилось, — сказал он, переводя взгляд от мисс Адаме к оконному стеклу. — Можно подумать, если я уехал из этих мест, все будут стоять, как истуканы, до моего возвращения. Можно подумать, старые друзья только и ждут, чтобы я сошел с поезда, и со всех ног бросятся меня встречать. Идиотизм.
— Ну, почему же? — возразила она, немного успокоившись. — Нам всем свойственно так думать. Вот я, например, в ранней юности открыла для себя Париж, а вторично приехала во Францию уже в сорок лет и страшно возмутилась, что никто меня не ждет, что знакомые дома снесены, а все горничные, коридорные и портье из гостиницы, где я останавливалась, либо умерли, либо ушли на пенсию, либо переехали.
Он согласно кивнул, но продолжать не стал.
— Хоть кто-нибудь знал о вашем приезде? — спросила она.
— Кое-кому я написал, но ответа не получил. Помню, еще подумал: да ладно, им некогда письма строчить, зато уж когда появлюсь, все будут на месте. Но почему-то никого нет.
Когда с языка мисс Адаме слетел ответ, она сама удивилась:
— Я-то на месте.
— Да, верно. — На его губах мелькнула улыбка. — Не передать, как я рад!
Его взгляд сделался таким пристальным, что она невольно отвела глаза.
— Скажу честно, ваше лицо мне знакомо, но я до сих пор не могу признать в вас мальчика, который был записан в библиотеку…
— Двадцать лет назад! А как он выглядел, этот мальчик, — вот…
Порывшись в тощем бумажнике, он достал несколько фотографий и выбрал снимок подростка лет двенадцати, с лукавой улыбкой и копной соломенных волос — казалось, он вот-вот выпрыгнет из поблекшего квадрата.
— Ах да. — Мисс Адаме поправила пенсне и закрыла глаза, напрягая память. — Сейчас скажу. Сполдинг. Уильям Генри Сполдинг?
Он кивнул и смущенно покосился на фотографию, которую теперь держала в руках мисс Адаме.
— Сильно я вам досаждал?
— Да уж. — Она поднесла снимок к глазам и сравнила его с лицом капитана. — Сущий чертенок. — Фотография перешла обратно к владельцу. — Но я в нем души не чаяла.
— Правда? — Он улыбнулся чуть увереннее.
— Несмотря ни на что — да.
— Помолчав, он спросил:
— А теперь?
Мисс Адаме поглядела сначала влево, потом вправо, будто высматривая ответ на неосвещенных полках.
— Пока трудно сказать.
— Извините.
— Нет-нет, это естественный вопрос. Время покажет. Не будем стоять, как истуканы, подобно вашим друзьям, которые так и не двинулись с места. Пойдемте. Я сварила кофе, чтобы взбодриться. Кажется, в кофейнике еще что-то осталось. Давайте сюда фуражку. Снимайте шинель. Каталог обменного фонда здесь. Идите-ка сюда, поройтесь в старых формулярах, чем черт… чем судьба не шутит.
— Неужели их не выбросили? — изумился он.
— Библиотекари никогда ничего не выбрасывают. Как знать, кто приедет следующим поездом. Прошу.
Вернувшись с чашкой кофе, она увидела, что капитан замер над алфавитным ящиком, как птица над полупустым гнездом. Он протянул ей старый формуляр с лиловыми штампами.
— С ума сойти! — протянул он. — Надо же, сколько я брал книжек!
— По десять штук за раз. Я, бывало, скажу: "Не положено, мальчик мой", но куда там! И что самое интересное, — добавила она, — ты их читал! А вот и кофе. — Она поставила чашку и терпеливо ждала, пока он с тихим смехом извлекал одну за другой погашенные карточки.
— Не верю своим глазам! Будто и не уезжал. Можно я их вытащу и за столом посмотрю? — Он показал ей карточки; она кивнула. — Нельзя ли пройтись по залам? Наверно, многое из памяти выветрилось.
Она покачала головой и взяла его за локоть.
— Из памяти ничего не выветривается. Но можно и пройтись. Вот здесь, как и прежде, абонемент для взрослых читателей.
— Как я мечтал сюда перейти, когда мне стукнуло тринадцать! А вы: "Тебе еще рано". И все-таки…
— Перевела?
— Да! Огромное вам спасибо.
Глядя на нее сверху вниз, он припомнил еще кое-что:
— А ведь вы были выше меня.
Ей пришлось поднять лицо кверху, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Читатели меня перерастают, но не настолько, чтобы я не могла дотянуться.
Не успел он и глазом моргнуть, как она цепко ухватила его двумя пальцами за подбородок. Он вытаращил глаза:
— Помню, помню. Когда со мной никакого сладу не было, вы ловили меня за подбородок, наклонялись и хмурили брови. Эти сведенные к переносице брови были страшнее всего. Стоило вам таким манером подержать меня секунд десять — и я неделю ходил как шелковый.
Она кивнула и разжала пальцы. Потирая подбородок, он двинулся дальше.
— Вы, конечно, меня простите, — он не поднимал головы, — но мальчишкой я частенько отрывался от книги и подглядывал за вами, а вы восседали в середине, за своим столом, и мне казалось, что вы — как бы это сказать — всемогущая волшебница, потому что у вас в библиотеке заключен целый мир. Захочешь узнать про другие страны, другие народы, про что-нибудь интересное — вы непременно отыщете и дадите мне то, что требуется. — Он покраснел и сбился. — Вот я и говорю… У вас весь мир был как на ладони. Вы мне открыли дальние края, чужие земли. Я это запомнил на всю жизнь.
Мисс Адаме медленно обвела глазами тысячи томов. Только теперь она успокоилась.
— И часто ты меня так называл?
— Волшебницей? Да, конечно. Всегда.
— Пойдем дальше, — помолчав, сказала она. Бок о бок они прошли через все залы, потом спустились вниз, где размещался газетный каталог, а по пути наверх он вдруг схватился за перила:
— Мисс Адаме!
— Что такое, капитан?
— Боюсь, — выдохнул он. — Не хочу уходить. Боюсь.
Ее ладонь сама собой легла ему на локоть.
— Иногда… мне и самой страшно, — призналась мисс Адаме под покровом темноты. — А тебе-то чего бояться?
— Как уйти, не попрощавшись? Вдруг я больше не вернусь? Хочу повидаться с друзьями, пожать им руки, похлопать каждого по плечу, ну, не знаю, что еще… потрепаться. — Помолчав, он договорил: — А я походил по городу — и не нашел никого знакомых. Кроме вас. Все разъехались.
Блестящий маятник настенных часов раскачивался туда-сюда с едва уловимым шорохом.
С безотчетной решимостью мисс Адаме взяла ночного гостя под руку и заставила преодолеть последние несколько ступеней, чтобы уйти от тяжелых сводов первого этажа в сторону последнего зала, который выглядел приветливее всех остальных.
— И здесь никого.-Он огляделся и покачал головой.
— Ты так считаешь?
— Не понимаю, где все? Раньше мои приятели забегали сюда за книжками; бывало, обменивали даже после закрытия. А теперь?
— Теперь все реже, — сказала она. — Но я не о том. Ты хоть понимаешь, что Томас Вулф 65ошибался?
— Вулф? Великий и могучий? В чем же его ошибка?
— В заглавии одного из романов.
— "Домой возврата нет"? — догадался он.
— Вот именно. Он ошибался. Дом — это здесь. Здесь твои друзья. Ты здесь проводил летние каникулы.
— Точно. Мифы. Легенды. Мумии. Ацтеки. Злые колдуньи, что плюются жабами. Я действительно отсюда не вылезал. Но старых знакомых уже нет.
— Посмотрим.
Не дав ему опомниться, она включила лампу с зеленым абажуром, которая выхватила из темноты отдельный столик.
— Уютно, правда? Теперь в библиотеках чересчур много света. Но в каких-то уголках непременно должен царить полумрак. Ты согласен? Должна быть тайна. Чтобы по ночам с полок спускались неведомые звери и замирали в этом тропическом свете, перелистывая страницы своим дыханием. Ты, наверно, думаешь, что я свихнулась?
— Ничего такого не заметил.
— Слава богу. Присядь. Теперь я знаю, кто ты такой, и все будет, как прежде.
— Такого не бывает.
— Вот как? Сейчас увидишь.
Она исчезла за стеллажами, вернулась к столу с десятком томов и каждый поставила вертикально, чтобы ему были видны сразу все заглавия.
— Летом тридцатого года, когда тебе было — дай сообразить — десять лет, ты проглотил все эти книги за одну неделю.
— Изумрудный город? Дороти? Волшебник? Узнаю!
Она подвинула поближе другие книжки.
— "Алиса в стране чудес". "Алиса в Зазеркалье". Месяц спустя ты снова попросил и ту и другую. Я говорю: "Да ведь ты их только что прочел!" А ты в ответ: "Прочел, да не все запомнил. А нужно другим рассказать".
— Надо же, — тихо откликнулся он. — Неужели это правда?
— Чистая правда. Ты и другие книги по десять раз перечитывал. Мифы Древней Греции и Рима, предания Древнего Египта. Скандинавские саги, китайские сказки. Ты был всеядным.
— Сокровища Тутанхамона извлекли из гробницы, когда мне было три года. Я видел иллюстрацию, которая меня поразила. Что тут еще хорошего?
— "Тарзан, повелитель обезьян". Эту ты брал…
— Раз тридцать! А вот: Джон Картер, "Марсианский маг" — сорок раз! Боже мой, как вы все помните?
— Да ведь ты здесь каждое лето дневал и ночевал. Прихожу с утра пораньше открывать библиотеку — ты уже тут как тут. Уходил разве что пообедать, да и то иногда приносил с собой бутерброды и жевал их в садике, возле каменного льва. Бывало, засиживался у нас до ночи, тогда приходил отец и за ухо тащил тебя домой. Как можно забыть такого читателя?
— Нет, все равно…
— Ты никогда не бегал с другими ребятами, не играл ни в бейсбол, ни в футбол. Почему?
Он опустил глаза.
— Так ведь меня караулили.
— Кто?
— Сами знаете. Те, которые не читали. Вот они и караулили. Те самые. Эти.
Он вспомнила:
— Ах, да. Хулиганы. Из-за чего они не давали тебе проходу?
— Из-за того, что я любил книги, а их компанию не переваривал.
— Поразительно, что ты не сломался. Я наблюдала, как ты, сгорбившись над столом, просиживал здесь вечера напролет. Совсем один.
— Нет, не один, а в хорошей компании. Это и были мои друзья.
— Вот еще кое-кто.
Она выложила на стол "Айвенго", "Робина Гуда" и "Остров сокровищ".
— Ага, — обрадовался он, — наш странный и загадочный мистер По. Как я обожал его "Маску красной смерти"!
— Ты ее брал так часто, что я завела для тебя карточку длительного учета, чтобы ты мог держать книгу дома, пока ее не затребует другой читатель. Требование поступило через полгода, и для тебя это было настоящим ударом. Через неделю я снова вы дала тебе Эдгара По и продлила на год. Да, кстати, ты эту книгу?…
— Она у меня в Калифорнии. Хотите, чтобы я ее?…
— Нет, нет. Ничего страшного. Давай смотреть дальше. Это все — твои книги. Сейчас еще принесу.
Мисс Адаме несколько раз уходила и возвращалась, но каждый раз с одной-единственной книгой, неся ее, как особую ценность.
На столе уже поднялся настоящий книжный Стоунхендж; теперь внутри него росло второе кольцо, где каждый том высился в полный рост, отдельно от соседей, в гордом величии. Сполдинг каждый раз называл вслух заглавие и автора, а потом перечислял имена сидевших много лет назад за тем же столом — кто-то беззвучно шевелил губами, а кто-то не мог удержаться и шепотом читал самые захватывающие страницы вслух, да с таким упоением, что никто на него не шикал, никто не одергивал: "Тише ты!" или "Про себя!".
Фентрисс, посылая ему вслед проклятья, подобрал оброненную тетрадь.
"Ночная песнь" — значилось на первой странице. А пленка диктофона сохранила пленительные мелодии, похожие на индийскую духовную музыку — в исполнении птичьего хора.
После этого случая Фентрисс потерял покой. Нарушители владений проникали к нему в сад около полуночи и шныряли там до рассвета. Фентрисс понимал, что эта свора погубит его творчество, задушит его голос. Он целыми днями слонялся по саду, не зная, каким еще лакомством ублажить пернатых, и обильно поливал траву, чтобы в ней не переводились червяки. Измученный, он стоял на страже ночи напролет, превозмогая дремоту, только ради того, чтобы подстеречь Вольфганга Праути и ему подобных, когда они полезут через забор, чтобы похитить его арии, или, не приведи Господь, устроятся на дереве и станут жужжать себе под нос в надежде на птичий отклик.
Самым веским аргументом в этом противостоянии оказался дробовик. Стоило разок пальнуть — и сад на целую неделю оставили в покое. Зато потом… Кто-то пришел среди ночи и совершил зверство. Без лишнего шума этот варвар обрезал нижние ветки и спилил крону.
— Жалкие завистники, проклятые убийцы, — рыдал Фентрисс. Птицы исчезли.
Унеся с собой блестящую карьеру Амадея Второго.
— Блэк! — взвыл Фентрисс.
— Да, дружище? — откликнулся Блэк, глядя в унылое небо, которое совсем недавно скрывала зелень.
— Где твоя машина?
— Только что была здесь.
— Поехали!
Но поиски не дали результата. Одно дело — найти сбежавшую собаку или снять с телеграфного столба домашнюю кошку. И совсем другое — отыскать в неведомых кущах многобрачие вольных певуний весны, любительниц сладких зерен, да еще убедить их, что в клетке веселей, чем на ветке.
Но друзья все равно спешили от дома к дому, от сада к саду и, притаившись, ловили каждый звук. Стоило им на мгновение обрадоваться, заслышав отдаленное подобие "Аллилуйи" в пении иволги, как они вновь погружались в серые воробьиные сумерки безысходности.
После долгих скитаний по бесконечным лабиринтам улиц и скверов один из двоих, Блэк, решился закурить трубку и высказать свое предположение.
— Ты, случаем, не задумывался о временах года? — произнес он, скрывшись за облаком табачно го дыма.
— Что? О временах года? — взвился Фентрисс.
— Я вот о чем: в ту самую ночь, когда мы лишились и дерева, и певчих пташек… сдается мне, в ту самую ночь грянули первые осенние заморозки.
Фентрисс стукнул себя кулаком по лбу.
— Ты хочешь сказать…
— Твои пернатые музы в срок покинули свое пристанище. Наверное, их стая сейчас пролетает где-нибудь над Сальвадором.
— Если, конечно, это перелетные птицы.
— А у тебя есть сомнения?
Повисла еще одна мучительная пауза, и кулак Фентрисса снова молотом опустился на голову.
— Значит, я в полном дерьме!
— Вот-вот, — поддакнул Блэк.
— Дружище! — воззвал Фентрисс.
— Чем могу служить, сэр?
— Поехали домой.
Это был долгий год, это был краткий год, это был год, вобравший в себя и надежды, и приливы отчаяния, и порывы вдохновения, но Фентрисс про себя называл этот отрезок жизни "Повестью о двух городах" 58; оставалось только узнать, где находится второй город!
Глупец, упрекал он себя, как же я не сообразил, не принял в расчет, что мои певуньи осенью будут стремиться на юг, а весной возвращаться на север, где опять зазвучит a capella 59их слаженный хор.
— Ожидание сведет меня с ума, — жаловался он Блэку.-Да еще эти звонки…
Вот и сейчас в комнате дребезжал телефон. Фентрисс снял трубку и заговорил, словно с неразумным ребенком:
— Слушаю. Да. Конечно. Скоро. Когда именно? Очень скоро. — И повесил трубку. — Ну, что при кажешь делать? Это из Филадельфии. Требуют еще одну кантату, и чтоб не хуже первой. С самого утра звонили из Бостона. Накануне — из Венской филармонии. Я всем отвечаю: скоро. Когда? Одному Богу известно. Помешательство какое-то… Где они сейчас, эти ангелочки, что утешали меня своим пением?
Он смахнул на пол стопку атласов и метеорологических карт Мексики, Перу, Гватемалы и Аргентины.
— Наверно, улетели далеко на юг? Неужели мне отправляться за ними следом? Но куда: в Буэнос-Айрес или в Рио, в Масатлан 60или в Куэрнаваку 61? А там что? Бродить со слуховым рожком? Стоять под деревом, пока меня не обгадят с головы до ног? Аргентинские критики надорвут животы, если я буду с закрытыми глазами торчать в роще, ожидая каких-то мелодий и недостающих аккордов. Не дай бог, кто-нибудь прознает о цели поездки, об этих поисках — из меня сделают посмешище. Да и то сказать: в какой город направить стопы? Какое выбрать дерево? Такое же, как в моем саду? Вдруг они ищут ночлег в похожих местах? Или в Эквадоре и Перу подойдет любая крона? Видит бог, можно месяцами теряться в догадках и вернуться домой ни с чем, разве что с остатками птичьей трапезы в волосах и зловонными кляксами на пиджаке. Что мне делать, Блэк? Подскажи!
— Ну, прежде всего…-тут Блэк набил трубку, раскурил ее и выдохнул благовонный дым,-…следует выкорчевать пень и посадить новое дерево.
Во время этой беседы они кружили вокруг древесного обрубка и стучали по нему ногами, словно дожидаясь ответа. Но теперь Фентрисс остолбенел, даже не опустив ступню на землю.
— Повтори, что ты сказал?
— Я сказал…
— Разрази меня гром, ты гений! Дай тебя поцеловать!
— Нет уж, избавь! Обнять -еще куда ни шло. Фентрисс пылко сжал его в объятьях.
— Вот что значит настоящий друг!
— А ты как думал?!
— Надо принести лопату и заступ.
— Ты сходи, а я тут подожду.
Не прошло и минуты, как Фентрисс прибежал с лопатой и топором.
— Может, подсобишь?
Блэк затянулся и выпустил кольцо дыма:
— Ты пока начинай.
— Сколько придется выложить за взрослое дерево?
— Думаю, немало.
— Но если я его посажу, птицы точно вернутся? Блэк снова выдохнул дым.
— Возможно, что-нибудь из этого и выйдет. Часть вторая: "В самом начале" Чарльза Фентрисса, или что-нибудь в этом роде.
— "В самом начале" или, к примеру, "Возвращение".
— Тоже красиво.
— Или…- Фентрисс ударил пень топором. — "Возрождение". — Он ударил вновь. — "Ода к радости". — Еще удар. — "Весенний урожай". — И еще раз. — "Пусть отзовутся небеса". Как тебе последнее, Блэк?
— Первые вроде бы лучше.
С большим трудом пень удалось выкорчевать, а вслед за тем из питомника доставили новое дерево.
— Не показывайте мне счет, — заявил Фентрисс своему бухгалтеру. — Просто оплатите его.
И посреди сада поднялось самое высокое дерево, которое только можно было найти: того же семейства, что и прежнее, загубленное.
— А вдруг оно зачахнет, прежде чем вернется мой хор? — волновался Фентрисс.
— Хуже будет, если оно приживется, а твой хор облюбует себе другое местечко! — отвечал Блэк.
Судя по всему, новое дерево отнюдь не спешило расставаться с жизнью. Но и не обещало стать цветущим и раскидистым, готовым приютить сладкоголосых певуний с далекого юга.
Время шло; в кроне дерева не наблюдалось никакого движения, и в небе — тоже.
— Должны же они понимать, как я жду?! — сокрушался Фентрисс.
— Это вряд ли — разве что ты обучился межконтинентальной телепатии, — предположил Блэк.
— Я читал исследования Одюбона 62. У него сказано — пусть даже в этом есть небольшая натяжка, — что ласточки всегда возвращаются день в день, а другие перелетные птицы могут запоздать на одну- две недели.
— На твоем месте, — говорил Блэк, — я бы закрутил какой-нибудь бурный роман, чтобы хоть немного отвлечься.
— С недавних пор я не завожу романов.
— Ну, тогда страдай, — отрезал Блэк.
Часы тянулись дольше минут, дни — дольше часов, недели — дольше дней. Время от времени звонил Блэк:
— Птиц так и нет?
— Нет.
— Жаль. Больно смотреть, как ты хиреешь.
В решающую ночь, едва не разбив вдребезги телефон, чтобы избежать очередного звонка из дирекции Бостонского симфонического оркестра, Фентрисс взял топор и заговорил с недавно посаженным деревом, а заодно и с пустующим небом.
— Мое терпение лопнуло, — объявил он. — Если рассветные пташки не появятся к семи утра — пеняй на себя.
С этими словами он красноречиво провел по стволу лезвием топора, потом опрокинул в себя две рюмки водки, отчего глаза чуть не вылезли из орбит, и отправился спать.
За ночь он дважды просыпался, но так и не услышал ничего, кроме легкого ветерка и шороха листвы за окном. Ни малейших признаков пения.
На рассвете он вскочил, едва сдерживая слезы. Ему приснилось, что птицы вновь прилетели в сад, но было ясно, что это всего лишь сон.
И все же?…
"Чу!" — как могли бы написать в старинной повести. "Внимай!" — как писали в старинных пьесах.
Зажмурившись, он весь обратился в слух…
Дерево почему-то стало пышнее, словно за ночь напиталось неведомым соком. Оно все находилось в движении, но причиной тому было не дуновение ветра, а нечто, скрывающееся среди листьев, которые, подрагивая, сплетали ритмическое кружево.
Сквозь окно долетел отрывистый щебет.
Фентрисс ждал.
Тишина.
Дальше, дальше, беззвучно молил он.
И снова щебет.
Не дыши, приказал он себе. Пусть не подозревают, что я их слушаю.
Молчание.
Четвертый звук, пятая нота, затем шестая и седьмая.
Господи, думал он, неужели это обман? Неужели какие-то пернатые самозванцы отпугнули моих любимых пташек?
Еще пять нот.
Может, убеждал он себя, они просто распеваются?
Еще двенадцать нот: ни различимого ритма, ни определенного тембра; и когда он уже готов был взорваться, подобно обезумевшему дирижеру, и разогнать весь этот сброд…
Произошло вот что.
Нота за нотой, строка за строкой, напевная мелодия сменялась весенним перезвоном. Дерево расцветало от счастливых песен дивного хора, радостных песен о возвращении и гостеприимстве.
Фентрисс, пока не поздно, украдкой потянулся за карандашом и тетрадью; он тут же нырнул под простыню, чтобы не спугнуть чудо царапаньем грифеля по бумаге. Между тем сладостный хор парил, и опускался, и воспарял вновь, а в прозрачном воздухе витали токи, которые струились с ветвей дерева, наполняя душу Фентрисса восторгом и направляя руку.
В это время зазвонил телефон. Фентрисс поспешно схватил трубку и услышал голос Блэка. Тот спрашивал, чем завершилось ожидание. Не говоря ни слова, Фентрисс поднес трубку к окну.
— Сдохнуть можно! — воскликнула трубка голосом Блэка.
— Исцелиться несложно, — прошептал композитор, торопливо записывая Кантату номер два. С тихим смехом он воздел глаза к небу:
— Умоляю, помедленнее. Не нужно agitato 63-мне не поспеть. Legato. 64
И дерево, и те, кого оно приютило, вняли этой мольбе.
Ажитато стихло. Теперь звучало легато.
Обмен
Exchange 1996 год Переводчик: Е. Петрова
Слишком уж много формуляров было в картотечном шкафу, слишком много книг на полках, слишком много шумной ребятни в детском зале, слишком много газет, которые предстояло рассортировать и убрать повыше на стеллажи…
Всего было с лихвой. Мисс Адаме откинула с изборожденного морщинами лба седую прядь, водрузила на переносицу пенсне в золотой оправе, а потом позвонила в серебряный библиотечный колокольчик и пару раз щелкнула выключателем. Выпроводить посетителей — что взрослых, что детей — с первой попытки не удавалось. Мисс Ингрэм, младший библиотекарь, ушла домой пораньше, сославшись на болезнь отца, поэтому все обязанности целиком легли на плечи мисс Адаме: проштамповать, расставить по местам, проверить сохранность.
В конце концов на последнюю книгу была поставлена отметка, тяжелые, обшитые медными листами двери выпустили последнего мальчугана, стукнул засов — и мисс Адаме под грузом неимоверной усталости прошествовала к своему рабочему столу сквозь сорок лет библиотечной тишины и радения о книгах.
Там она остановилась, положила пенсне на зеленый лист промокательной бумаги, сжала двумя пальцами тонкую переносицу и постояла с закрытыми глазами. Ну и бедлам! Малышня возит грязными пальцами по фронтисписам, оставляет на страницах каракули, гремит роликовыми коньками. Старшеклассники врываются с хохотом, а уходят с легкомысленными песенками!
Вооружившись каучуковым штампом, она взялась расставлять карточки строго в алфавитном порядке, и ее пальцы дошли до границы между Данте и Дарвином.
В это время до ее слуха донесся легкий стук по стеклу: у входной двери маячила мужская фигура. Мисс Адаме покачала головой. Тень у входа делала умоляющие жесты.
Тяжело вздыхая, мисс Адаме отперла дверь и увидела молодого человека в военной форме.
— Вы опоздали. Библиотека закрыта, — сообщила она и добавила, взглянув на его погоны: — Капитан.
— Постойте! — взмолился капитан. — Неужели вы меня не узнаете?
И повторил, не дождавшись ответа:
— Не узнаете?
Она вгляделась в его лицо, пытаясь выхватить из полутьмы хоть какие-то знакомые черты.
— Кажется, узнаю, — произнесла она после некоторых колебаний. — Вы когда-то были записаны в нашу библиотеку.
— Точно.
— Но это было давно, — продолжала она. — Да, вроде бы припоминаю.
Он замер в ожидании; мисс Адаме попыталась переместить его в другое время, но лицо мужчины никак не превращалось в мальчишеское, имя тоже не всплывало из прошлого, а посетитель уже протягивал ей руку для приветствия.
— Можно войти?
— Как вам сказать…-растерялась она.-Ну, входите.
Она повела его вверх по лестнице, в полутемное царство книг. Молодой офицер огляделся и сделал медленный выдох, а потом взял с полки первую попавшуюся книгу и прижал ее к носу, чтобы вдохнуть запах. Ему хотелось смеяться.
— Не обращайте на меня внимания, мисс Адаме. Вы знаете, как пахнут новые книги? Переплет, бумага, шрифт? Это как свежий хлеб для голодного. — Он посмотрел по сторонам. — Вот у меня сейчас голод, только сам не знаю, на что.
Наступила пауза, и мисс Адаме поинтересовалась, надолго ли он пожаловал.
— На пару часов, не больше. Я еду поездом из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, вот и решил завернуть сюда из Чикаго, пройтись по знакомым местам, проведать старых приятелей. — В его глазах сквозило огорчение; руки мяли форменную фуражку.
Мисс Адаме мягко спросила:
— У вас что-то случилось? Вам нужна помощь?
Он посмотрел в окно на темные городские дома; света почти нигде не было.
— Да нет, я просто удивился, — ответил он.
— Чему?
— Сам не знаю, на что я рассчитывал. Глупо как-то получилось, — сказал он, переводя взгляд от мисс Адаме к оконному стеклу. — Можно подумать, если я уехал из этих мест, все будут стоять, как истуканы, до моего возвращения. Можно подумать, старые друзья только и ждут, чтобы я сошел с поезда, и со всех ног бросятся меня встречать. Идиотизм.
— Ну, почему же? — возразила она, немного успокоившись. — Нам всем свойственно так думать. Вот я, например, в ранней юности открыла для себя Париж, а вторично приехала во Францию уже в сорок лет и страшно возмутилась, что никто меня не ждет, что знакомые дома снесены, а все горничные, коридорные и портье из гостиницы, где я останавливалась, либо умерли, либо ушли на пенсию, либо переехали.
Он согласно кивнул, но продолжать не стал.
— Хоть кто-нибудь знал о вашем приезде? — спросила она.
— Кое-кому я написал, но ответа не получил. Помню, еще подумал: да ладно, им некогда письма строчить, зато уж когда появлюсь, все будут на месте. Но почему-то никого нет.
Когда с языка мисс Адаме слетел ответ, она сама удивилась:
— Я-то на месте.
— Да, верно. — На его губах мелькнула улыбка. — Не передать, как я рад!
Его взгляд сделался таким пристальным, что она невольно отвела глаза.
— Скажу честно, ваше лицо мне знакомо, но я до сих пор не могу признать в вас мальчика, который был записан в библиотеку…
— Двадцать лет назад! А как он выглядел, этот мальчик, — вот…
Порывшись в тощем бумажнике, он достал несколько фотографий и выбрал снимок подростка лет двенадцати, с лукавой улыбкой и копной соломенных волос — казалось, он вот-вот выпрыгнет из поблекшего квадрата.
— Ах да. — Мисс Адаме поправила пенсне и закрыла глаза, напрягая память. — Сейчас скажу. Сполдинг. Уильям Генри Сполдинг?
Он кивнул и смущенно покосился на фотографию, которую теперь держала в руках мисс Адаме.
— Сильно я вам досаждал?
— Да уж. — Она поднесла снимок к глазам и сравнила его с лицом капитана. — Сущий чертенок. — Фотография перешла обратно к владельцу. — Но я в нем души не чаяла.
— Правда? — Он улыбнулся чуть увереннее.
— Несмотря ни на что — да.
— Помолчав, он спросил:
— А теперь?
Мисс Адаме поглядела сначала влево, потом вправо, будто высматривая ответ на неосвещенных полках.
— Пока трудно сказать.
— Извините.
— Нет-нет, это естественный вопрос. Время покажет. Не будем стоять, как истуканы, подобно вашим друзьям, которые так и не двинулись с места. Пойдемте. Я сварила кофе, чтобы взбодриться. Кажется, в кофейнике еще что-то осталось. Давайте сюда фуражку. Снимайте шинель. Каталог обменного фонда здесь. Идите-ка сюда, поройтесь в старых формулярах, чем черт… чем судьба не шутит.
— Неужели их не выбросили? — изумился он.
— Библиотекари никогда ничего не выбрасывают. Как знать, кто приедет следующим поездом. Прошу.
Вернувшись с чашкой кофе, она увидела, что капитан замер над алфавитным ящиком, как птица над полупустым гнездом. Он протянул ей старый формуляр с лиловыми штампами.
— С ума сойти! — протянул он. — Надо же, сколько я брал книжек!
— По десять штук за раз. Я, бывало, скажу: "Не положено, мальчик мой", но куда там! И что самое интересное, — добавила она, — ты их читал! А вот и кофе. — Она поставила чашку и терпеливо ждала, пока он с тихим смехом извлекал одну за другой погашенные карточки.
— Не верю своим глазам! Будто и не уезжал. Можно я их вытащу и за столом посмотрю? — Он показал ей карточки; она кивнула. — Нельзя ли пройтись по залам? Наверно, многое из памяти выветрилось.
Она покачала головой и взяла его за локоть.
— Из памяти ничего не выветривается. Но можно и пройтись. Вот здесь, как и прежде, абонемент для взрослых читателей.
— Как я мечтал сюда перейти, когда мне стукнуло тринадцать! А вы: "Тебе еще рано". И все-таки…
— Перевела?
— Да! Огромное вам спасибо.
Глядя на нее сверху вниз, он припомнил еще кое-что:
— А ведь вы были выше меня.
Ей пришлось поднять лицо кверху, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Читатели меня перерастают, но не настолько, чтобы я не могла дотянуться.
Не успел он и глазом моргнуть, как она цепко ухватила его двумя пальцами за подбородок. Он вытаращил глаза:
— Помню, помню. Когда со мной никакого сладу не было, вы ловили меня за подбородок, наклонялись и хмурили брови. Эти сведенные к переносице брови были страшнее всего. Стоило вам таким манером подержать меня секунд десять — и я неделю ходил как шелковый.
Она кивнула и разжала пальцы. Потирая подбородок, он двинулся дальше.
— Вы, конечно, меня простите, — он не поднимал головы, — но мальчишкой я частенько отрывался от книги и подглядывал за вами, а вы восседали в середине, за своим столом, и мне казалось, что вы — как бы это сказать — всемогущая волшебница, потому что у вас в библиотеке заключен целый мир. Захочешь узнать про другие страны, другие народы, про что-нибудь интересное — вы непременно отыщете и дадите мне то, что требуется. — Он покраснел и сбился. — Вот я и говорю… У вас весь мир был как на ладони. Вы мне открыли дальние края, чужие земли. Я это запомнил на всю жизнь.
Мисс Адаме медленно обвела глазами тысячи томов. Только теперь она успокоилась.
— И часто ты меня так называл?
— Волшебницей? Да, конечно. Всегда.
— Пойдем дальше, — помолчав, сказала она. Бок о бок они прошли через все залы, потом спустились вниз, где размещался газетный каталог, а по пути наверх он вдруг схватился за перила:
— Мисс Адаме!
— Что такое, капитан?
— Боюсь, — выдохнул он. — Не хочу уходить. Боюсь.
Ее ладонь сама собой легла ему на локоть.
— Иногда… мне и самой страшно, — призналась мисс Адаме под покровом темноты. — А тебе-то чего бояться?
— Как уйти, не попрощавшись? Вдруг я больше не вернусь? Хочу повидаться с друзьями, пожать им руки, похлопать каждого по плечу, ну, не знаю, что еще… потрепаться. — Помолчав, он договорил: — А я походил по городу — и не нашел никого знакомых. Кроме вас. Все разъехались.
Блестящий маятник настенных часов раскачивался туда-сюда с едва уловимым шорохом.
С безотчетной решимостью мисс Адаме взяла ночного гостя под руку и заставила преодолеть последние несколько ступеней, чтобы уйти от тяжелых сводов первого этажа в сторону последнего зала, который выглядел приветливее всех остальных.
— И здесь никого.-Он огляделся и покачал головой.
— Ты так считаешь?
— Не понимаю, где все? Раньше мои приятели забегали сюда за книжками; бывало, обменивали даже после закрытия. А теперь?
— Теперь все реже, — сказала она. — Но я не о том. Ты хоть понимаешь, что Томас Вулф 65ошибался?
— Вулф? Великий и могучий? В чем же его ошибка?
— В заглавии одного из романов.
— "Домой возврата нет"? — догадался он.
— Вот именно. Он ошибался. Дом — это здесь. Здесь твои друзья. Ты здесь проводил летние каникулы.
— Точно. Мифы. Легенды. Мумии. Ацтеки. Злые колдуньи, что плюются жабами. Я действительно отсюда не вылезал. Но старых знакомых уже нет.
— Посмотрим.
Не дав ему опомниться, она включила лампу с зеленым абажуром, которая выхватила из темноты отдельный столик.
— Уютно, правда? Теперь в библиотеках чересчур много света. Но в каких-то уголках непременно должен царить полумрак. Ты согласен? Должна быть тайна. Чтобы по ночам с полок спускались неведомые звери и замирали в этом тропическом свете, перелистывая страницы своим дыханием. Ты, наверно, думаешь, что я свихнулась?
— Ничего такого не заметил.
— Слава богу. Присядь. Теперь я знаю, кто ты такой, и все будет, как прежде.
— Такого не бывает.
— Вот как? Сейчас увидишь.
Она исчезла за стеллажами, вернулась к столу с десятком томов и каждый поставила вертикально, чтобы ему были видны сразу все заглавия.
— Летом тридцатого года, когда тебе было — дай сообразить — десять лет, ты проглотил все эти книги за одну неделю.
— Изумрудный город? Дороти? Волшебник? Узнаю!
Она подвинула поближе другие книжки.
— "Алиса в стране чудес". "Алиса в Зазеркалье". Месяц спустя ты снова попросил и ту и другую. Я говорю: "Да ведь ты их только что прочел!" А ты в ответ: "Прочел, да не все запомнил. А нужно другим рассказать".
— Надо же, — тихо откликнулся он. — Неужели это правда?
— Чистая правда. Ты и другие книги по десять раз перечитывал. Мифы Древней Греции и Рима, предания Древнего Египта. Скандинавские саги, китайские сказки. Ты был всеядным.
— Сокровища Тутанхамона извлекли из гробницы, когда мне было три года. Я видел иллюстрацию, которая меня поразила. Что тут еще хорошего?
— "Тарзан, повелитель обезьян". Эту ты брал…
— Раз тридцать! А вот: Джон Картер, "Марсианский маг" — сорок раз! Боже мой, как вы все помните?
— Да ведь ты здесь каждое лето дневал и ночевал. Прихожу с утра пораньше открывать библиотеку — ты уже тут как тут. Уходил разве что пообедать, да и то иногда приносил с собой бутерброды и жевал их в садике, возле каменного льва. Бывало, засиживался у нас до ночи, тогда приходил отец и за ухо тащил тебя домой. Как можно забыть такого читателя?
— Нет, все равно…
— Ты никогда не бегал с другими ребятами, не играл ни в бейсбол, ни в футбол. Почему?
Он опустил глаза.
— Так ведь меня караулили.
— Кто?
— Сами знаете. Те, которые не читали. Вот они и караулили. Те самые. Эти.
Он вспомнила:
— Ах, да. Хулиганы. Из-за чего они не давали тебе проходу?
— Из-за того, что я любил книги, а их компанию не переваривал.
— Поразительно, что ты не сломался. Я наблюдала, как ты, сгорбившись над столом, просиживал здесь вечера напролет. Совсем один.
— Нет, не один, а в хорошей компании. Это и были мои друзья.
— Вот еще кое-кто.
Она выложила на стол "Айвенго", "Робина Гуда" и "Остров сокровищ".
— Ага, — обрадовался он, — наш странный и загадочный мистер По. Как я обожал его "Маску красной смерти"!
— Ты ее брал так часто, что я завела для тебя карточку длительного учета, чтобы ты мог держать книгу дома, пока ее не затребует другой читатель. Требование поступило через полгода, и для тебя это было настоящим ударом. Через неделю я снова вы дала тебе Эдгара По и продлила на год. Да, кстати, ты эту книгу?…
— Она у меня в Калифорнии. Хотите, чтобы я ее?…
— Нет, нет. Ничего страшного. Давай смотреть дальше. Это все — твои книги. Сейчас еще принесу.
Мисс Адаме несколько раз уходила и возвращалась, но каждый раз с одной-единственной книгой, неся ее, как особую ценность.
На столе уже поднялся настоящий книжный Стоунхендж; теперь внутри него росло второе кольцо, где каждый том высился в полный рост, отдельно от соседей, в гордом величии. Сполдинг каждый раз называл вслух заглавие и автора, а потом перечислял имена сидевших много лет назад за тем же столом — кто-то беззвучно шевелил губами, а кто-то не мог удержаться и шепотом читал самые захватывающие страницы вслух, да с таким упоением, что никто на него не шикал, никто не одергивал: "Тише ты!" или "Про себя!".