Страница:
Идея римского мира (pax romana) становится с этих пор девизом римского владычества. Ее возвеличивает Плиний, ее прославляет Плутарх, называя Рим «якорем, который навсегда приютил в гавани мир долго обуреваемый и блуждавший без кормчего». Сравнивая власть Рима с цементом, греческий моралист видит значение Рима в том, что он организовал общечеловеческое общество среди ожесточенной борьбы людей и народов. Этой же идее римского мира дал официальное выражение император Траян в надписи на храме, воздвигнутом им на Евфрате, когда до этой реки была вновь отодвинута граница империи. Но значение Рима скоро поднялось еще выше. Водворяя среди народов мир, Рим призывал их к гражданскому порядку и благам цивилизации, предоставляя им широкий простор и не насилуя их индивидуальности. Он властвовал, по словам поэта, «не оружием только, а законами». Мало того: он призывал постепенно все народы к участию во власти. Высшая похвала римлян и достойная оценка их лучшего императора заключается в замечательных словах, с которыми греческий оратор, Аристид, обратился к Марку Аврелию и его товарищу Веру: «при вас все для всех открыто. Всякий, кто достоин магистратуры или общественного доверия, перестает считаться иностранцем. Имя римлянина перестало быть принадлежностью одного города, но стало достоянием человеческого рода. Вы установили управление миром на подобие строя одной семьи». Не мудрено, поэтому, что в Р. империи рано появляется представление о Риме, как общем отечестве. Замечательно, что эту идею вносят в Рим выходцы из Испании, давшей Риму и лучших императоров. Уже Сенека, воспитатель Нерона и во время его малолетства правитель империи, восклицает: «Рим — как бы наше общее отечество». Это выражение усваивают себе затем, уже в более положительном смысле, римские юристы. «Рим — общее наше отечество»: на этом, между прочим, основывается утверждение, что изгнанный из одного города, не может проживать в Риме, так как «Р. — отечество всех». Понятно почему страх Р. владычества стал уступать у провинциалов место любви к Риму и какому-то поклонению пред ним.
Нельзя без умиления читать стихотворение греческой женщины-поэта, Эринны (единственное, от нее до нас дошедшее), в котором она приветствует «Рому, дочь Ареса», и сулит ей вечность — или прощание с Римом галла Рутилия, на коленах лобызавшего, со слезами на глазах, «священные камни» Р., за то, что он «создал единое отечество многим народам», за то, что «благом стала для покоренных против их воли римская власть», зато, что «Рим превратил мир в стройную общину (urbem fecisti quod prius orbis erat) и не только владычествовал, но, что важнее, был достоин владычества». Гораздо существеннее, чем эта благодарность провинциалов, благословляющих Рим за то, что он, говоря словами поэта Пруденция, «поверг побежденных в братские оковы», другое чувство, вызванное сознанием, что Рим стал общим отечеством. С тех пор, как, по выражению Ам. Тьерри, «маленькая община на берегах Тибра разрослась во вселенскую общину», с тех пор, как расширяется и одухотворяется идея Рима и римский патриотизм принимает моральный и культурный характер, — любовь к Риму становится любовью к роду человеческому и связующим его идеалом. Уже поэт Лукан, племянник Сенеки, дает этому чувству сильное выражение, говоря о «священной любви к миру» (sacer orbis amor) и прославляя «гражданина, убежденного в том, что он родился на свет не для себя, а для всего этого света». Это общее сознание культурной связи между всеми римскими гражданами порождает в III веке понятие romanitas, в противоположность варварству. Задача соратников Ромула, отнимавших у соседей, сабинян, их жен и поля, превращается, таким образом, в мирную общечеловеческую задачу.
В области идеалов и принципов, возвещаемых поэтами, философами и юристами, Рим достигает высшего своего развития и становится образцом для последующих поколений и народов. Он был обязан этим взаимодействию Рима и провинций; но именно в этом процессе взаимодействия заключались зародыши падения. Оно подготовлялось с двух сторон: претворяясь в провинциях, Рим утрачивал свою творческую, созидательную силу, переставал быть духовным цементом, соединявшим разнородные части; провинции были слишком различны между собой в культурном отношении; процесс ассимиляции и уравнения в правах поднимал на поверхность и ставил нередко на первый план национальные или социальные элементы, еще не культурные или стоявшие много ниже общего уровня. Два, в особенности, учреждения действовали вредно в этом направлении: рабство и войско. Рабство выводило в люди вольноотпущенников, самую испорченную часть античного общества, совмещавших в себе пороки «раба» и «господина», и лишенных всяких принципов и преданий; а так как это были люди способные и необходимые для бывшего господина, то они играли роковую роль повсюду, в особенности при дворе императоров. Войско принимало в себя представителей физической силы и грубой энергии и выводило их быстро — особенно во время смут и солдатских восстаний на вершину власти, приучая общество к насилию и к преклонению перед силой, а правящих — к пренебрежению законом. Другая опасность грозила со стороны политической: эволюция Р. империи заключалась в создании из разнородных по устройству областей, сплоченных Р. оружием, единого стройного государства. Цель эта достигалась развитием специального органа государственного управления — первой в мире бюрократии, которая все размножалась и специализировалась. Но, при все более усиливающемся военном характере власти, при все большем преобладании некультурных элементов, при развивавшемся стремлении к объединению и уравнению, стала ослабевать самодеятельность старинных центров и очагов культуры.
В этом историческом процессе выдается время, когда владычество Рима уже утратило характер грубой эксплуатации республиканской эпохи, но еще не приняло мертвенных форм позднейшей империи. Лучшей эпохой Р. империи всеми признается II век, и это приписывается обыкновенно личным достоинствам царствовавших тогда императоров; но не этой только случайностью следует объяснять значение эпохи Траяна и Марка Аврелия, а установившимся тогда равновесием между противоположными элементами и стремлениями — между Римом и провинциями, между республиканским преданием свободы и монархическим порядком. Это было время, которое можно характеризовать прекрасными словами Тацита, восхваляющего Нерву за то, что он «сумел соединить вещи прежде (olim) несовместимые (dissociabiles) — принципат и свободу». В III в. это стало уже невозможным. Среди анархии, вызванной своеволием легионов, развилось бюрократическое управление, венцом которого была система Диоклетиана, с ее стремлением все регламентировать, определить обязанности каждого и приковать его к месту: земледельца — к его «глыбе», куриала — к его курии, ремесленника — к его цеху, подобно тому, как эдиктом Диоклетиана всякому товару была указана цена. Тогда-то возник колонат, этот переход от античного рабства к средневековому крепостничеству; прежнее деление людей по политическим разрядам — Р. граждане, союзники и провинциалы — было заменено делением на социальные классы. Вместе с тем наступил и конец античного мира, державшегося двумя понятиями — самостоятельной общины (polis) и гражданина. Полис заменяется муниципием; почетная должность (honos) обращается в повинность (munus); сенатор местной курии или куриал становится крепостным человеком города, обязанным до разорения отвечать своим имуществом за недобор податей; вместе с понятием о polis исчезает и гражданин, который прежде мог быть и магистратом, и воином, и жрецом, теперь же становится или чиновником, или солдатом, или церковником (clericus).
Между тем в Р. империи произошел самый важный по своим последствиям переворот — объединение на почве религиозной. Переворот этот подготовлялся уже на почве язычества посредством соединения богов в общий пантеон или даже путем монотеистических представлений; но окончательно это объединение совершилось на почве христианства. Объединение в христианстве вышло далеко за пределы политического объединения, знакомого античному миру: с одной стороны христианство объединяло Р. гражданина с рабом, с другой стороны — римлянина с варваром. В виду этого естественно возник вопрос, не было ли христианство причиной падения Р. империи. Рационалист Гиббон в прошлом веке разрешал этот вопрос в безусловно утвердительном смысле. Правда христиане, преследуемые языческими императорами, были нерасположены к империи; правда и то, что после своего торжества, преследуя с своей стороны язычников и дробясь на враждебные секты, христианство разъединяло население империи и, призывая людей из мирского царства в Божье, отвлекало их от гражданских и политических интересов. Тем не менее несомненно, что, сделавшись религией римского государства, христианство внесло в него новую жизненную силу и было залогом духовного единства, которого не могло дать распадавшееся язычество. Это доказывается уже самой историей императора Константина, украсившего щиты своих солдат монограммой Христа и этим совершившего великий исторический переворот, который христианская легенда так прекрасно символизировала в видении креста с словами: «в сем знамении победишь».
Искусственная тетрархия Диоклетиана продержалась не долго; цезари не имели терпения мирно дожидаться своего возвышения в Августы. Еще при жизни Диоклетиана, ушедшего на покой в 305 г., разразилась война между соперниками. Провозглашенный британскими легионами в 312 г. цезарем Константин разбил под стенами Рима своего соперника, последнего ставленника римских преторианцев, цезаря Максенция. Это поражение Рима открыло путь к торжеству христианства, с которым был связан дальнейший успех победителя. Константин не только доставил христианам свободу исповедания в римской империи, но и признание их церкви со стороны государственной власти. Когда победа при Адрианополе в 323 г. над Августом востока, Лицинием, избавила Константина от последнего соперника, самая могущественная корпорация в римской империи, христианская церковь, стала новым подспорьем его единодержавия. Заменив тетрархию Диоклетиана организацией четырех префектур, Константин завершил административные преобразования своего предшественника в том специальном политическом стиле, который стал потом известен под именем византийского, с многочисленными придворными должностями и новыми титулами. Насколько и в каком смысле изменилась с Диоклетиана сама императорская власть, об этом лучше всего свидетельствует созванный Константином никейский собор. Значение, которое заимствовал языческий император от звания «главного понтифекса», имело местно-римский национальный характер и было ничтожно сравнительно с положением, которое занял Константин во главе вселенской церкви. Для новой империи понадобилась и новая столица; ею стал град Константина. Таким образом осуществилось то, что грезилось современникам Цезаря и Августа, о чем говорил с тревогой в своих одах Гораций: возникновение нового Рима на дальнем востоке, преемника древнего города Ромула. Положение Константина было настолько упрочено, что он сделался основателем династии.
После его смерти (337) власть перешла к его трем сыновьям: Констанций получил Константинополь и восточную префектуру, Констант — иллирийскую префектуру и Италию, Константин II — префектуру Галлию с Африкой. Первым делом новых императоров было, по персидскому обычаю, истребление родственников. Междоусобие между младшими братьями и восстание, в котором погиб победивший, соединили всю власть в руках Констанция. В 361 г. легионы Галлии провозгласили императором уцелевшего родственника Констанция, Юлиана. Этот запоздалый неоплатоник в порфире взял на себя неосуществимую задачу возродить язычество и остановить торжество христианства. Судьба, однако, не дала ему даже времени состязаться с «Галилеянином»: два года спустя, одержав победу над персами, он погиб от случайной неприятельской стрелы. Его преемник Иовиан, провозглашенный в лагере, умер на возвратном пути, не дойдя до Константинополя. Избранный там в императоры префект Валентиниан (364 — 375) основал вторую христианскую династию, состоявшую из его брата Валента и двух малолетних сыновей, Грациана и Валентиниана II, царствовавших одновременно, но несогласных между собой относительно главной злобы того дня — арианства. Внутренние несогласия были заглушены неожиданно надвинувшейся с севера грозой. Передовой отряд германского нашествия, вестготы, перешли через Дунай и при Адрианополе сокрушили войска Валента, потерявшего в бегстве жизнь. Юноша Грациан принял в сотоварищи храброго Феодосия, а после смерти сыновей Валентиниана Феодосий стал, с 392 г., последним властителем всей Р. империи в целом ее объеме. Уже в 395 г. его власть перешла к двум его малолетним сыновьям, назначенным Августами — к Аркадию на востоке и Гонорию на западе. Этим двум половинам империи, греческой и римской, уже не суждено было более соединиться. В римской половине потомство Феодосия процарствовало 60 лет, но не в Риме, а в Равенне. После Гонория престол занял Валентиниан III (423 — 455), но история Рима в V в. измеряется уже не годами правителей, а годами бедствий от вторжения сев. варваров.
Под натиском гуннов германские племена наступают по всей линии: в 410 г., 800 лет спустя после взятия галлами, Рим вновь сделался добычей сев. варваров; он был взят и разграблен вестготами. Вслед затем южная Галлия, Испания и Африка были заняты германскими племенами и отторгнуты от Рима; в 452 г. Рим едва избег разорения азиатскими хищниками, а три года спустя он был взят, разграблен и разрушен вандалами из Африки. В самом Риме водворяется власть германцев: непредотвратимая, так сказать стихийная инфильтрация германских элементов в римскую империю все растет. Рим в состоянии бороться с германцами лишь с помощью германцев на его службе. Вандал Стилихон управляет империей вместо Гонория и спасает ее от вестготского Алариха и полчищ Радагеса; вестготский Теодорих помогает Аэцию отразить Аттилу. Но германские защитники Рима становятся все многочисленнее и, наконец, сознают свою силу: с 456 до 472 г. Р. престолом распоряжается свев Рицимер, а в 476 г. герул Одоакр снимает порфиру с малолетнего последнего императора Рима, носящего, как бы в насмешку, имя Ромула Августула и принимает национальное звание «конунга» Италии. Круговорот времен завершился: Одоакр, вождь германской милиции, требует для ее трети итальянской земли. С требования трети земли от побежденных начался тот рост Рима, который расширил его до Евфрата и до Рейна; однородное требование, предъявленное самому Риму пришельцами из-за Рейна, знаменует его конец. Но в истории конец — почти всегда и новое начало. Языческий Рим был побежден двумя враждебными ему силами: германцами и христианством. Вынесение в 357 г. из сената, по приказанию христианского императора, алтаря и статуи Виктории было символом поражения языческого Рима. Христианство явилось в Рим с востока, как чуждое ему достояние двух рас, которые он победил в тяжелой вековой борьбе: семитов и эллинов. Но Рим овладел принесенным ему из провинций христианством, обратил его в орудие новой власти и с ним победил германский мир; проникнув в него далее и глубже, чем проникали когда либо легионы.
Средневековая легенда о даре Константина имеет глубокий исторический смысл. Потеряв власть над покоренной им империей, лишившись самого императора, построившего себе новую столицу, развенчанный Рим стал создавать себе новую державу, но в области духа. Его мирской, сплоченной мечом и кровью, империи христианство противопоставило идеальное царство Божие. Утратив мир, Рим стал господствовать в области идеалов.
В. Герье.
Риман
Римский-Корсаков Николай Андреевич
Ринг
Pио-де-Жанейро
Нельзя без умиления читать стихотворение греческой женщины-поэта, Эринны (единственное, от нее до нас дошедшее), в котором она приветствует «Рому, дочь Ареса», и сулит ей вечность — или прощание с Римом галла Рутилия, на коленах лобызавшего, со слезами на глазах, «священные камни» Р., за то, что он «создал единое отечество многим народам», за то, что «благом стала для покоренных против их воли римская власть», зато, что «Рим превратил мир в стройную общину (urbem fecisti quod prius orbis erat) и не только владычествовал, но, что важнее, был достоин владычества». Гораздо существеннее, чем эта благодарность провинциалов, благословляющих Рим за то, что он, говоря словами поэта Пруденция, «поверг побежденных в братские оковы», другое чувство, вызванное сознанием, что Рим стал общим отечеством. С тех пор, как, по выражению Ам. Тьерри, «маленькая община на берегах Тибра разрослась во вселенскую общину», с тех пор, как расширяется и одухотворяется идея Рима и римский патриотизм принимает моральный и культурный характер, — любовь к Риму становится любовью к роду человеческому и связующим его идеалом. Уже поэт Лукан, племянник Сенеки, дает этому чувству сильное выражение, говоря о «священной любви к миру» (sacer orbis amor) и прославляя «гражданина, убежденного в том, что он родился на свет не для себя, а для всего этого света». Это общее сознание культурной связи между всеми римскими гражданами порождает в III веке понятие romanitas, в противоположность варварству. Задача соратников Ромула, отнимавших у соседей, сабинян, их жен и поля, превращается, таким образом, в мирную общечеловеческую задачу.
В области идеалов и принципов, возвещаемых поэтами, философами и юристами, Рим достигает высшего своего развития и становится образцом для последующих поколений и народов. Он был обязан этим взаимодействию Рима и провинций; но именно в этом процессе взаимодействия заключались зародыши падения. Оно подготовлялось с двух сторон: претворяясь в провинциях, Рим утрачивал свою творческую, созидательную силу, переставал быть духовным цементом, соединявшим разнородные части; провинции были слишком различны между собой в культурном отношении; процесс ассимиляции и уравнения в правах поднимал на поверхность и ставил нередко на первый план национальные или социальные элементы, еще не культурные или стоявшие много ниже общего уровня. Два, в особенности, учреждения действовали вредно в этом направлении: рабство и войско. Рабство выводило в люди вольноотпущенников, самую испорченную часть античного общества, совмещавших в себе пороки «раба» и «господина», и лишенных всяких принципов и преданий; а так как это были люди способные и необходимые для бывшего господина, то они играли роковую роль повсюду, в особенности при дворе императоров. Войско принимало в себя представителей физической силы и грубой энергии и выводило их быстро — особенно во время смут и солдатских восстаний на вершину власти, приучая общество к насилию и к преклонению перед силой, а правящих — к пренебрежению законом. Другая опасность грозила со стороны политической: эволюция Р. империи заключалась в создании из разнородных по устройству областей, сплоченных Р. оружием, единого стройного государства. Цель эта достигалась развитием специального органа государственного управления — первой в мире бюрократии, которая все размножалась и специализировалась. Но, при все более усиливающемся военном характере власти, при все большем преобладании некультурных элементов, при развивавшемся стремлении к объединению и уравнению, стала ослабевать самодеятельность старинных центров и очагов культуры.
В этом историческом процессе выдается время, когда владычество Рима уже утратило характер грубой эксплуатации республиканской эпохи, но еще не приняло мертвенных форм позднейшей империи. Лучшей эпохой Р. империи всеми признается II век, и это приписывается обыкновенно личным достоинствам царствовавших тогда императоров; но не этой только случайностью следует объяснять значение эпохи Траяна и Марка Аврелия, а установившимся тогда равновесием между противоположными элементами и стремлениями — между Римом и провинциями, между республиканским преданием свободы и монархическим порядком. Это было время, которое можно характеризовать прекрасными словами Тацита, восхваляющего Нерву за то, что он «сумел соединить вещи прежде (olim) несовместимые (dissociabiles) — принципат и свободу». В III в. это стало уже невозможным. Среди анархии, вызванной своеволием легионов, развилось бюрократическое управление, венцом которого была система Диоклетиана, с ее стремлением все регламентировать, определить обязанности каждого и приковать его к месту: земледельца — к его «глыбе», куриала — к его курии, ремесленника — к его цеху, подобно тому, как эдиктом Диоклетиана всякому товару была указана цена. Тогда-то возник колонат, этот переход от античного рабства к средневековому крепостничеству; прежнее деление людей по политическим разрядам — Р. граждане, союзники и провинциалы — было заменено делением на социальные классы. Вместе с тем наступил и конец античного мира, державшегося двумя понятиями — самостоятельной общины (polis) и гражданина. Полис заменяется муниципием; почетная должность (honos) обращается в повинность (munus); сенатор местной курии или куриал становится крепостным человеком города, обязанным до разорения отвечать своим имуществом за недобор податей; вместе с понятием о polis исчезает и гражданин, который прежде мог быть и магистратом, и воином, и жрецом, теперь же становится или чиновником, или солдатом, или церковником (clericus).
Между тем в Р. империи произошел самый важный по своим последствиям переворот — объединение на почве религиозной. Переворот этот подготовлялся уже на почве язычества посредством соединения богов в общий пантеон или даже путем монотеистических представлений; но окончательно это объединение совершилось на почве христианства. Объединение в христианстве вышло далеко за пределы политического объединения, знакомого античному миру: с одной стороны христианство объединяло Р. гражданина с рабом, с другой стороны — римлянина с варваром. В виду этого естественно возник вопрос, не было ли христианство причиной падения Р. империи. Рационалист Гиббон в прошлом веке разрешал этот вопрос в безусловно утвердительном смысле. Правда христиане, преследуемые языческими императорами, были нерасположены к империи; правда и то, что после своего торжества, преследуя с своей стороны язычников и дробясь на враждебные секты, христианство разъединяло население империи и, призывая людей из мирского царства в Божье, отвлекало их от гражданских и политических интересов. Тем не менее несомненно, что, сделавшись религией римского государства, христианство внесло в него новую жизненную силу и было залогом духовного единства, которого не могло дать распадавшееся язычество. Это доказывается уже самой историей императора Константина, украсившего щиты своих солдат монограммой Христа и этим совершившего великий исторический переворот, который христианская легенда так прекрасно символизировала в видении креста с словами: «в сем знамении победишь».
Искусственная тетрархия Диоклетиана продержалась не долго; цезари не имели терпения мирно дожидаться своего возвышения в Августы. Еще при жизни Диоклетиана, ушедшего на покой в 305 г., разразилась война между соперниками. Провозглашенный британскими легионами в 312 г. цезарем Константин разбил под стенами Рима своего соперника, последнего ставленника римских преторианцев, цезаря Максенция. Это поражение Рима открыло путь к торжеству христианства, с которым был связан дальнейший успех победителя. Константин не только доставил христианам свободу исповедания в римской империи, но и признание их церкви со стороны государственной власти. Когда победа при Адрианополе в 323 г. над Августом востока, Лицинием, избавила Константина от последнего соперника, самая могущественная корпорация в римской империи, христианская церковь, стала новым подспорьем его единодержавия. Заменив тетрархию Диоклетиана организацией четырех префектур, Константин завершил административные преобразования своего предшественника в том специальном политическом стиле, который стал потом известен под именем византийского, с многочисленными придворными должностями и новыми титулами. Насколько и в каком смысле изменилась с Диоклетиана сама императорская власть, об этом лучше всего свидетельствует созванный Константином никейский собор. Значение, которое заимствовал языческий император от звания «главного понтифекса», имело местно-римский национальный характер и было ничтожно сравнительно с положением, которое занял Константин во главе вселенской церкви. Для новой империи понадобилась и новая столица; ею стал град Константина. Таким образом осуществилось то, что грезилось современникам Цезаря и Августа, о чем говорил с тревогой в своих одах Гораций: возникновение нового Рима на дальнем востоке, преемника древнего города Ромула. Положение Константина было настолько упрочено, что он сделался основателем династии.
После его смерти (337) власть перешла к его трем сыновьям: Констанций получил Константинополь и восточную префектуру, Констант — иллирийскую префектуру и Италию, Константин II — префектуру Галлию с Африкой. Первым делом новых императоров было, по персидскому обычаю, истребление родственников. Междоусобие между младшими братьями и восстание, в котором погиб победивший, соединили всю власть в руках Констанция. В 361 г. легионы Галлии провозгласили императором уцелевшего родственника Констанция, Юлиана. Этот запоздалый неоплатоник в порфире взял на себя неосуществимую задачу возродить язычество и остановить торжество христианства. Судьба, однако, не дала ему даже времени состязаться с «Галилеянином»: два года спустя, одержав победу над персами, он погиб от случайной неприятельской стрелы. Его преемник Иовиан, провозглашенный в лагере, умер на возвратном пути, не дойдя до Константинополя. Избранный там в императоры префект Валентиниан (364 — 375) основал вторую христианскую династию, состоявшую из его брата Валента и двух малолетних сыновей, Грациана и Валентиниана II, царствовавших одновременно, но несогласных между собой относительно главной злобы того дня — арианства. Внутренние несогласия были заглушены неожиданно надвинувшейся с севера грозой. Передовой отряд германского нашествия, вестготы, перешли через Дунай и при Адрианополе сокрушили войска Валента, потерявшего в бегстве жизнь. Юноша Грациан принял в сотоварищи храброго Феодосия, а после смерти сыновей Валентиниана Феодосий стал, с 392 г., последним властителем всей Р. империи в целом ее объеме. Уже в 395 г. его власть перешла к двум его малолетним сыновьям, назначенным Августами — к Аркадию на востоке и Гонорию на западе. Этим двум половинам империи, греческой и римской, уже не суждено было более соединиться. В римской половине потомство Феодосия процарствовало 60 лет, но не в Риме, а в Равенне. После Гонория престол занял Валентиниан III (423 — 455), но история Рима в V в. измеряется уже не годами правителей, а годами бедствий от вторжения сев. варваров.
Под натиском гуннов германские племена наступают по всей линии: в 410 г., 800 лет спустя после взятия галлами, Рим вновь сделался добычей сев. варваров; он был взят и разграблен вестготами. Вслед затем южная Галлия, Испания и Африка были заняты германскими племенами и отторгнуты от Рима; в 452 г. Рим едва избег разорения азиатскими хищниками, а три года спустя он был взят, разграблен и разрушен вандалами из Африки. В самом Риме водворяется власть германцев: непредотвратимая, так сказать стихийная инфильтрация германских элементов в римскую империю все растет. Рим в состоянии бороться с германцами лишь с помощью германцев на его службе. Вандал Стилихон управляет империей вместо Гонория и спасает ее от вестготского Алариха и полчищ Радагеса; вестготский Теодорих помогает Аэцию отразить Аттилу. Но германские защитники Рима становятся все многочисленнее и, наконец, сознают свою силу: с 456 до 472 г. Р. престолом распоряжается свев Рицимер, а в 476 г. герул Одоакр снимает порфиру с малолетнего последнего императора Рима, носящего, как бы в насмешку, имя Ромула Августула и принимает национальное звание «конунга» Италии. Круговорот времен завершился: Одоакр, вождь германской милиции, требует для ее трети итальянской земли. С требования трети земли от побежденных начался тот рост Рима, который расширил его до Евфрата и до Рейна; однородное требование, предъявленное самому Риму пришельцами из-за Рейна, знаменует его конец. Но в истории конец — почти всегда и новое начало. Языческий Рим был побежден двумя враждебными ему силами: германцами и христианством. Вынесение в 357 г. из сената, по приказанию христианского императора, алтаря и статуи Виктории было символом поражения языческого Рима. Христианство явилось в Рим с востока, как чуждое ему достояние двух рас, которые он победил в тяжелой вековой борьбе: семитов и эллинов. Но Рим овладел принесенным ему из провинций христианством, обратил его в орудие новой власти и с ним победил германский мир; проникнув в него далее и глубже, чем проникали когда либо легионы.
Средневековая легенда о даре Константина имеет глубокий исторический смысл. Потеряв власть над покоренной им империей, лишившись самого императора, построившего себе новую столицу, развенчанный Рим стал создавать себе новую державу, но в области духа. Его мирской, сплоченной мечом и кровью, империи христианство противопоставило идеальное царство Божие. Утратив мир, Рим стал господствовать в области идеалов.
В. Герье.
Риман
Риман (Georg Friedrich Bernhard Rieemann, 1826 — 1866) — знаменитый немецкий математик. Наклонности к математике проявлялись у молодого Р. еще в лицее; уступая желанию отца, Р. поступил, в 1846 году, в геттингенский университет для изучения филологии и богословия. Однако здесь наклонность к изучению математики одержала перевес; Р. в 1846 — 47 гг. слушал лекции Гаусса и Штерна по математике и лекции по магнетизму у Гольдшмидта, а потом, в берлинском университете, в течение двух лет лекции Эйзенштейна, Якоби, Лежен-Дирикле и Штейнера. Ближе всех ознакомился с Р. Эйзенштейн — при их научных беседах возникла мысль основать теорию функций комплексной переменной Эта мысль осуществлена была Р. позже в его докторской диссертации: «Grundlangen fur eine ailgemeine Theorie der Functionen einer veranderlichen compelexen Grosse» (1851), которая теперь служит основанием всех дальнейших работ разных авторов по теории функций и имеет существенное значение в математической физике, а именно в теории тяготения, электричества и магнетизма, в гидродинамике и теории упругости. Метод исследования, основания которого изложены в этой диссертации, применяется в мемуаре «Theorie der Abel'schen Functionen», напечатанном в 1857. г. В 1849 г., возвратясь в Гёттинген, Р. слушал лекции по экспериментальной физике Вильгельма Вебера. Приняв участие в физико-математическом семинаре, руководимом Вебером, Ульрихом, Штерном и Листингом, Р. занимался и экспериментальной физикой. В это время у него явилась мысль объединить в одно целое математические теории тяготения, электричества и магнетизма. Впоследствии, на своих лекциях, он излагал такую теорию, и по лекциям его, читанным в 1861 г. в Геттингене, составил Гаттендорф книгу, под заглавием: «Schwere, Elektricitat und Magnetismus, nach den Vorlesungen von B. Riemann» (1876). В тоже время Р. писал свою докторскую диссертацию, а позже, в 1853 г., приготовил два сочинения: «Ueber die Darstellbarkeit einer Function durch eine trigonometrische Reihe», «Ueber die Hypothesen, welche der Geometrie zu Grunde liegen», которые должны были послужить пробными лекциями. В тоже время Р. работал в семинаре в качестве ассистента при В. Вебере. Познакомившись с Кольраушем, занимавшимся в то время исследованиями об остаточном заряде в Лейденских банках, Р. заинтересовался этим вопросом и написал мемуар под заглавием: «Neue Theorie des Ruckstandes in elektrischen Bindungsapparaten» (1854), который однако, был напечатан только после его смерти. В 1854 г. он опубликовал свою работу: «Ueber die Gesetze der Vertbeilung von Spannungs-elekricitat in ponderablen Korper etc.», a в «Pogg. Ann.» за 1855 г. поместил статью о кольцах Нобили. В 1857 г. он был назначен профессором в Геттингене. Полное собрание его сочинений, изданное Г. Вебером в 1876 г., заключает в себе хотя немного статей, но содержания весьма разнообразного. В особенности замечательны статьи: «Ueber die Forpflazung ebener Luftwellen von endlicher Schwingungs weite» и небольшая статья: «Ein Beitrag zur Electrodynamik»; в последней Р. показывает, что электродинамические действия токов могут быть объяснены передачей электрического взаимодействия через промежуточное пространство, совершающейся со скоростью передачи света. Р. оставил по себе весьма заметный след в науке. Д. Бобылев.
Римский-Корсаков Николай Андреевич
Римский-Корсаков (Николай Андреевич) — известный русский композитор, род. в 1844 г. в Тихвине; образование получил в морском кадетском корпусе. Среди первых руководителей Р. Корсакова на композиторском поприще наиболее видное место принадлежит М. А. Балакиреву. Трехлетнее дальнее плавание дало ему возможность довольно усидчиво заняться композицией. По возвращении из этого путешествия, Р. Корсаков представил Балакиреву свою первую симфонию; исполненная в зале думы в одном из концертов бесплатной музыкальной школы, она имела большой успех. За нею, в области симфонической музыки, последовали «Садко» — симфоническая музыкальная картина, и сербская фантазия; первая обратила на себя общее внимание самобытностью фантастической музыки, русским пошибом и в особенности оркестровкой, в которой Р. Корсаков проявил большой талант колориста. Опера Р. Корсакова: «Псковитянка», на текст Мея, поставлена на сцене Мариинского театра в 1873 г.; впоследствии она подверглась со стороны автора разным исправлениям и дополнениям, а в 1898 г. он присоединил к ней пролог, под названием «Боярыня Вера Шелога». Получив в 1871 г. место профессора специального теоретического класса композиции в с. петербургской консерватории, состоя с 1873 по 1883 г. инспектором музыкальных хоров морского ведомства, работая в бесплатной музыкальной школе, в которой он был директором с 1874 по 1880 г., и занимая с 1883 по 1893 г. место помощника управляющего придворной певческой капеллой, Р. Корсаков находил время для обширной композиторской деятельности в области оперной, симфонической, камерной, а позднее и церковной музыки. На сцене Мариинского театра в 1880 г. появилась опера Р.-Корсакова «Майская ночь», а в 1882 г. — «Снегурочка», в которой лирический талант автора и истинно народная его манера в обработке национальных мелодий (интересно, напр., превращение известной «Дубинушки» в нечто самостоятельное, в танце Хмеля и Хмелихи) выступили с большим рельефом. Оперы: «Млада» (1892) и «Ночь перед Рождеством» (1895) скоро были сняты с репертуара Мариинской сцены. В 1897 г. Р. Корсаков окончил фантастическую оперу «Садко», в которую вошли многие элементы симфонической музыкальной картины того же имени. Будучи поставлена в 1897 г. на московской частной русской оперной сцене, опера «Садко» имела несомненный успех, в 1898 г. повторившийся и в Петербурге. Небольшая опера «Моцарт и Сальери», на текст Пушкина, поставлена моск. частной оперной труппой в 1898 г. в Москве, в 1899 г. — в СПб. Кроме того, в портфеле композитора находится новая опера: «Царская невеста». Не менее обширна и замечательна деятельность Р. Корсакова как симфониста. Из его симфонических произведений особенно выделяются «Антар», «Шехерезада», испанское каприччио, воскресная увертюра. Кроме того он написал струнные квартет и септет, фортепианный концерт, фантазию для скрипки на русские темы, много романсов и хоров a capella, сборник народных русских песен и несколько небольших духовных произведений. Он переработал и переоркестровал оперу «Борис Годунов» Мусоргского и некоторые другие сочинения, оставшиеся после этого композитора; принимал деятельное участие в окончании оперы «Князь Игорь», Бородина, и в оркестровке «Каменного гостя», Даргомыжского. Ему же принадлежит «Практический учебник гармонии» (1886). Долголетняя педагогическая деятельность Р.-Корсакова сказалась в целом ряде его учеников, приобретших известность: таковы Бернгардт (в настоящее время директор петербургской консерватории), Лядов, Саккетти и многие другие, ставшие преподавателями или профессорами в консерватории. Из частных учеников Р. Корсакова особенно выделился А. К. Глазунов. Н. С.
Ринг
Ринг (англ.) — союз или товарищество, основанное для торгово-промышленных или политических целей в Северной Америке, где термин Р. почти соответствует европейскому термину картель, с тем отличием, что под него подводят и политические союзы. Наиболее известен таммани-Р., иначе называемый таммани-гол.
Pио-де-Жанейро
Pио-де-Жанейро или Риo (A Cidade de Sao Sebastiuo do Rio de Janeiro) — столица Соед. Штатов Бразилии, под 22°54' ю. ш. и 43°10' з. д. (от Гривича), на берегу залива Атлантич. океана, между горами Корковадо (717 м.), Пан-де-Ассукар (382 м.) и Тихука (1121 м.). Делится на Старый город, Новый и предместья. Средняя годовая t° 23,8° Ц., самого холодного месяца (июля) 21,2°, самого жаркого (февраль) 26,6° Ц. В Старом городе, с узкими улицами, таможня с доками, биржа, национальная академия художеств, ратуша, музей, политехнич. институт, медицинская школа, национал. типография, почти все театры, арсенал. В Новом гор. монетный двор, тюрьма, главный вокзал, Инвалидный дом. Из зданий выдаются прекрасные церкви Богоматери, прежние монастыри Сан-Бенто, Сан-Антонио и ордена капуцинов, прежняя императорская резиденция (БоаВиста (ныне музей), с парком, ботанический сад с знаменитой аллеей пальм. Гулянье Пассейо-Публико, с великолепным видом на залив. Статуи Педро I, Хозе Бонифацио («Патриарха Независимости») и генерала Озорио. В одном из предместий зоологический сад. На возвышенностях близ города множество вилл. Несмотря на санитарные мероприятия, желтая лихорадка свирепствует ежегодно, особенно в разгар лета, с декабря по май. Почти все иностранцы, живущие в Р., заболевают хоть раз желтой лихорадкой, от которой обыкновенно умирает до 30%, в тяжелые эпидемии — 60%. Многие жители Р., особенно иностранцы, покидают город в жаркие месяцы, переселяясь в горы, в города Петрополис и Ново-Фрибурго, соединенные с Р. железными дорогами. На острове Раза, в заливе, защищенном батареями и фортами, высится маяк (самый большой из 4-х). Множество банков, страховых обществ и ученых ассоциаций. Библиотеки национальная, морская, военная и городская. Университет, военная и морская школы, учительская семинария, промышленная школа, консерватория, лицей художеств, много благотворительных заведений. Много газет, в том числе английские, французские, испанские и итальянские. Сообщение поддерживается трамваями; электрические дороги ведут на высоты окрестностей, маленькие пароходы ходят по заливу, телефоны очень распространены. Фабричная промышленность быстро развивается: главные фабрики — бумаготкацие, шляп, мебели, башмаков, заводы стеклянные, пивоваренные, искуств. льда, маслобойные, машиностроительные и мн. др. Торговля значительна. В 1896 г. в Р. заходило 1535 кораблей с 2,47 милл. зарегистр. тонн, в том числе 687 англ., 168 франц., 160 германск. и 134 итальянских. Для береговой торговли имелись 419 парусных и 996 пароходн. судов в 825016 тонн, в том числе 1058 бразильских, 112 герм. и 86 англ.; с 1896 г. каботаж разрешен только под бразил. флагом. Единственный предмет вывоза — кофе, которого в 1892 г. вывезено 3,38 милл. мешков, в 1895 г. — 2,76 мил., в 1896 г. — 2, 8 милл. мешков (по 60 кгр. в каждом). Около половины всего вывоза идет в Северо-Амер. Соед. Штаты. Предметы ввоза: хлопчатобум. изделия (преимущественно из Англии), шерстяные изделия, белье, писчая бумага, перчатки, галант. товары, глиняные и стеклянные изделия, мука, вино, рис, коровье масло, рыба, вяленое мясо из Ла-Платы, дрова, уголь. Жителей (1895) 522621, из них 200000 иностранцев (всего более португальцев). Крупная ввозная и вывозная торговля главным образом в руках англичан и немцев.