— Тссс! — снова зашипел Горошек.
К сожалению, Ика произнесла эту фразу слишком громко. И, видимо, какой-то незримый микрофон успел ее подхватить, потому что немедленно второй, усиленный репродукторами голос Ики сказал на незнакомом языке, но тем же самым сердитым тоном несколько слов.
В это же время весь зал озарил неизвестно откуда идущий свет, и ребята увидели тысячи и тысячи вегов, одетых в короткие, сказочно яркие туники. Они махали руками и улыбались. Улыбались дружелюбно и весело.
Когда «второй голос» повторил сердитые слова Ики и в зале прозвучал новый взрыв смеха, Ика покраснела. Не только от стыда. Нет, и от злости. Она лихорадочно начала было даже составлять новую убийственную фразу о том, что «надо все-таки щадить человеческие нервы»… Но не успела. Потому что в этот момент из зала к ним по воздуху поплыли три… кресла. С кресел этих соскочили трое вегов. Сделали они это с удивительной, почти балетной грацией. И направились к Ике и Горошку, которые все еще стояли вместе с Голубым Мальчиком — Онео в самом центре сцены.
Очень высокие, стройные, с такой же голубой кожей, как у Голубого Мальчика, они шли по сцене под одобрительный шум зала.
Первой шла поэтесса Мэда. Увидев ее, Горошек задохнулся от восторга. Он и не предполагал, что на свете может существовать такая красота…
Только потом он заметил двух идущих за ней пожилых вегов. Почему он решил, что они были пожилые? Лица у них были гладкие, без морщин, но в глазах таилось выражение усталости, а плечи того, который был ниже ростом, слегка сутулились…
Представители остановились возле ребят. Самый высокий из них, председатель, заговорил на своем языке. Сразу же рядом с Икой и Горошком зазвучал его «второй голос», говоривший на родном языке ребят.
— Молодые земляне! Приветствуем вас от имени всех вегов на нашей родной планете!
Вег сделал паузу. Видимо, следовало ему ответить. Горошек облизал губы, в горле у него пересохло.
Но он отвечал:
— Мы тоже горячо и сердечно приветствуем вегов… Всех вегов! В шуме, вновь поднявшемся в зале, он едва расслышал шепот Ики: «Молодец, Горох!» И тут случилось что-то очень, очень приятное.
Мэда склонила к нему свое чудесное лицо и прелестным, полным нежности движением на мгновение прижалась щекой к его щеке.
Первый оратор долго успокаивал движением руки огромный зал.
— Какая же она прелестная! — шепнул Горошек.
Но Ика презрительно пожала плечами.
— Да, да, — проворчала она. — Только нахальная.
Горошек задрожал: вдруг «второй голос» повторит! К счастью, однако, этого не случилось. Снова настала тишина. И зазвучали слова председателя:
— Мы должны перед вами извиниться, — заговорил он, слегка улыбаясь. — Для вашего и нашего блага мы решили подвергнуть вас испытанию. Мы, веги, хотели узнать, каковы обитатели Земли. Поэтому мы пригласили вас сюда. И поэтому же подвергли вас испытанию… испытанию доброты и мужества.
Горошек и Ика снова почувствовали пожатие тонких пальцев стоявшего между ними Голубого Мальчика.
— Мы, веги, — продолжал оратор, — знаем, что раньше или позже встретимся с жителями Земли. Мы знали, что люди разные. Но на примере двух молодых землян, на вашем примере, мы хотели убедиться, сумеют ли и захотят ли люди сблизиться с нами. Вы это сумели. Вы убедили нас.
Горошек скромно откашлялся и опустил глаза, а Ика подняла голову и улыбнулась.
— Мы просим извинения у вас, — продолжал оратор, — и за то, что подвергнули вас мнимой опасности.
Тут Горошек вздернул голову.
— Мнимой? — резко спросил он. — Как это «мнимой»?
— Весело! — сказала Ика. — Ничего себе «мнимой»!
Председатель вегов улыбнулся — чуть смущенно.
— Настоящей опасности, — сказал он, — не было. Мы бы никогда не зашли так далеко.
Но Горошек рассвирепел.
— Погодите, погодите, — перебил он. — А нападение на Голубого Мальчика…
— Меня зовут Онео, — негромко вставил мальчик.
— Тем более, — возмутилась Ика. — Нападение на Онео… пожар… море…
Тут председатель подал какой-то знак.
И вот снова огромный зал исчез. Снова оказалось они на приморской пляже. Вновь артиллерийской канонадой ревел лесной пожар, и вновь их обдавало страшным жаром, а из зарослей на краю леса внезапно блеснули три рубиновых глаза.
Горошек лихорадочно поискал глазами какую-нибудь горящую ветку. Но увидел только перочинной нож, лежавший у ног. Он наклонился за ним, а когда снова поднял глаза…
— Ох! Ну, что же это такое! — крикнул Горошек не своим голосом.
— Что же это такое? — прошептала Ика.
Да, они снова находились на сцене, посреди огромного зала.
— Это, — сказала (голосом, подобным звуку скрипки) поэтесса Мэда, — это просто нечто вроде вашего кино. Только наши ученые изобрели такие картины, в которые можно войти. Прямо войти туда. И переживать все как наяву.
— Все? — грозно засопел Горошек.
— Все, — улыбнулась Мэда. — И вкус, и запах и прикосновение… и вообще все… как в жизни.
— Так… так, значит… — заикался Горошек.
— Да, — сказала Мэда. — Все это был как бы фильм. Не было настоящей опасности, настоящего пожара, нападения, моря. Только актер нашего детского театра Онео был настоящий актер. А главное…
Горошек и Ика отвернулись, повесили головы.
Им было грустно и стыдно. Значит, все, что они здесь пережили, было просто чем-то вроде фильма? Значит, все их страхи, усилия и волнения были ни к чему?
— Прошу вас, дорогие мои, — ласково сказала Мэда. — Поглядите на меня.
Ребята подняли глаза — сперва Горошек, петом Ика. Но их лица ясно говорили о том, что они думают, и мысли эти были горькие…
— Да нет же! — словно в ответ же этим мыслям крикнула Мэда. Главное — самое главное и для вас и для нас — было настоящим. Подлинным, как сама жизнь! Главное: ваша доброта и мужество!
Перед ее голосом нельзя было устоять. Лицо Ики прояснилось. Что же говорить о Горошке?
— Я думаю, что… — начал он, краснея от радости.
— … что ничего такого тут нет, — тоже зарумянившись, сказала Ика.
— Ничего особенного мы не сделали, — снова начал Горошек, — и…
— … и вообще на Земле, — закончила Ика, — все дети бы так поступили.
— Эй ты, — шепнул Ике Горошек, — давай без пропаганды!
К счастью, его не расслышали, потому что в эту самую минуту взял слово профессор Лалос.
— Простите, — сказал он. — Мы знаем о том, что вы иногда бываете… с научной точки зрения… не совсем безупречными.
— Верно! — выпалил Горошек, многозначительно глядя на Ику.
— Неприятно, но… факт!
— Мы знаем и то, — продолжал вег, — что люди порой творят не только добрые дела, но и злые, жестокие.
— Это правда, — тихо произнесла Ика. — Мы этого стыдимся, но… это правда.
Тогда снова заговорил представитель вегов.
— Дорогие земляне, — произнес он очень торжественно. — Мы знаем, что это правда. Но мы знаем и другое: у людей есть надежда. Среди них найдутся такие, кто сумеет защитить Землю от всех несчастий! Такие, как вы, — настоящие люди — сумеют все!
Горошек не находил слов от волнения.
— Да что же мы можем… — начал было он, — мы ведь еще… мы…
Но его перебила Ика. Для нее наступила минута вдохновения, подъема, восторга. Девочка дрожала всем телом, на глаза навернулись слезы.
Она встала на цыпочки и подняла обе руки к небу.
— Мы сумеем! — крикнула она. — Обязательно сумеем!
ОВАЦИЯ ВСЕГО ЗАЛА продолжалась добрых пятнадцать минут. На сцену прилетели новые кресла, какие-то незнакомые веги подняли ребят на плечи. Со всех сторон огромного зала к ним плыли по воздуху стайки летучих, чудесно пахнущих цветов.
А потом на огромном ковре Ика, Горошек, Онео и трое представителей медленно облетели весь зал. Они плыли мимо тысяч кресел, мимо смеющихся лиц вегов, под непрестанным дождем цветов. И когда наконец, не помня себя от усталости и волнения, снова оказались на сцене, в зале вновь дважды пропел гонг.
И председатель обратился к присутствующим:
— Ставлю на голосование: кто за то, чтобы признать Землю Планетой Надежды?
На огромном экране в ту же секунду засверкал сложный пунктирный узор.
— Восемь тысяч! — отметил профессор Лалос. — Единогласно! Председатель поднял руку.
— Веги! — сказал он. — Чрезвычайный Съезд представителей объявляю закрытым и заканчиваю его приветом Земле.
Зал засиял тысячами золотистых огней, В тот же самый миг огромный его купол беззвучно раскрылся.
А через какие-нибудь полминуты все кресла с представителями, взлетев в воздух, словно целый рой звезд, помчались во все четыре стороны Веганского мира.
Горошек толкнул Ику локтем:
— Слышала? У них тут тоже до сих пор собрания и голосования. Плохая надежда на прогресс!
— Тсс! — грозно нахмурилась Ика.
Но на этот раз было поздно: все трое представителей и Онео услышали, как «второй голос» Горошка произнес эту фразу, и залились смехом.
Председатель от хохота едва не начал заикаться.
— Учтите одно, — сказал он. — Учтите, что это первое собрание за сто десять Веганских лет.
— Тогда еще ничего, — кивнул Горошек.
А Ика уже обратилась к самому симпатичному, по, ее мнению, из всех вегов — профессору Лалосу.
— Простите, — спросила она. — Как это сделано, что мы друг друга понимаем?
Профессор Лалос развел руками.
— Боюсь, дорогая, что тебе не понять принципа устройства, сказал он. — Мы это называем… автоматическим переводчиком. А действует он по принципу…
— Профессор, — предала его Мэда. — Я сама знаю только то, что автоматический переводчик переводит автоматически. И мне этого достаточно. Должно быть, достаточно и для наших гостей. Правда? обратилась она к Горошку.
— Правда, — шепнул он, восторженно глядя на глаза Мэды. Ика перехватила его взгляд и сердито покосилась на Мэду. Тем не менее она учтиво присела.
— Не смею спорить, — сказала она. — Так, Онео? Онео снова взял ее за руку и прижал к груди.
— Я вас очень люблю, — сказал он.
— Вас, а может, и тебя, — шепнул, обращаясь исключительно к самому себе, Горошек и машинально поглядел на часы. А часы шли!
— Батюшки, Ика! — крикнул Горошек. Семь часов.
— Утра или вечера? — переспросила она машинально. И вдруг до нее дошел смысл слов Горошка. Ика побледнела.
— Семь? А… а в восемь!… - начала она отчаянным голосом.
Профессор Лалос положил ребятам руки на плечи. — Не волнуйтесь — широко улыбнулся он. — Вы вышли не только из сферы земного пространства, но и из сферы земного времени. На ужин поспеете к восьми…
— Ведь… ведь тетка Педагогика… — пробормотала Ика. Поэтесса Мэда засмеялась. Словно кто-то сыграл арпеджио на флейте.
— Ах, дорогие мои. У каждого есть своя тетка Педагогика. У нас — тоже.
Председатель слегка поморщился. Профессор спокойно продолжал:
— У нас есть еще полвеганского часа для экскурсии в центральную Дэллу… а потом вы вернетесь домой. Идет?
— Идет! Идет! Идет! — с энтузиазмом завопили ребята. Впервые за время этого приключения они были вполне единодушны.
Тогда профессор Лалос что-то сказал в светившееся на его пальце кольцо с опаловым камнем.
Камень был, очевидно, чем-то вроде микрофона, потому что через несколько секунд прямо в зал плавно влетела светящаяся зеленым огнем воздушная лодка — лодка с шестью удобными, широкими креслами и столиком, на котором они снова увидели знакомые бутылки с розовой жидкостью и закрытые сосуды с фруктами.
— Садимся, — сказал профессор.
Сели. А когда лодка взвилась к усеянному звездами темнофиолетовому небу, начиная полет над центральной Дэллой, Ика и Горошек счастливо вздохнули и — снова с полным единодушием схватили бутылки с розовой жидкостью.
— Вкусно? — засмеялась Мэда.
— Угу-ммм… — отвечали ребята.
КАК МНЕ РАССКАЗАТЬ об экскурсии в центральную Дэллу? Продолжалась она всего полвеганского часа. Что можно осмотреть и увидеть за такой отрезок времени? Почти ничего.
Но если бы мне захотелось подробно рассказать об этом «почти ничего», пришлось бы мне начать совершенно новую книжку о совершенно новом приключении. Попробуем быть краткими.
Экскурсия была как экскурсия.
Сначала в течение пяти минут осмотрели самую большую, самосовершенствующуюся и самоуправляющуюся фабрику Серебристых Шаров, или парапространственных кораблей, служивших для звездных экспедиций.
Фабрика висела в воздухе на огромной высоте, по сути дела, за пределами атмосферы. К ней вела, однако, искусственная «дорога» с нормальным давлением и нормальной атмосферой, окружал ее чудесный сад летающих цветов.
Когда они прибыли туда, главный (и единственный) контролер фабрики решал цветную композицию главной клумбы.
— Я немного художник-любитель, — смущенно улыбаясь, объяснил он.
А с крыши фабрики один за другим с интервалом в две секунды взлетали Серебристые Шары, самостоятельно направляясь к местам своего назначения.
Потом профессор Лалос показал им школу.
В постельках лежали маленькие, крепко спящие веганята.
— Как прилежно спят, — расторгалась Мэда.
— Как… как это понять? — спросил Горошек, вытаращив глаза.
— Это очень просто, — добродушно сказал профессор Лалос. Обучаются у нас во сне — подушки по разным предметам передают волны знаний… и так наши ребята все усваивают. Только лентяи просыпаются во время учебы!
— Ох, профессор, — призналась Мэда, — для меня математические подушки всегда были такими скучными, что я всегда просыпалась!
— Это видно по ритмике некоторых ваших стихов, — сухо ответил профессор.
Мэда сделала вид, что не слышит.
В заключение лодка закрылась, как венчик цветка, и они спустились на один из подводных курортов.
На чудесном песчаном морском дне росли цветы, стояли домики, подобные сказочным цветным ульям. Был там и пляж, и маленькое искусственное солнышко. А сверху и с боков открывался чудесный и таинственный мир подводной жизни. Словно все это поселение находилось в огромном колоколе. Только стены этого колокола были построены попросту из… воздуха.
То и дело кто-нибудь из загоравших под искусственным солнцем купальщиков надевал подводную маску и переступал границу между воздухом и водой, чтобы немного поплавать или поохотиться с фотоавтоматом на какого-нибудь подводного зверя.
— Искупаемся? — предложила Мэда.
Горошек и Ика промолчали. Нечего скрывать — впечатлений было слишком много. Ребята немного устали. За них ответил председатель.
— Пора! — напомнил он. — У нас уже нет времени. И только тогда, когда лодка снова вынырнула из лимонно-желтых волн моря, Горошек обрел дар слова.
— Простите, — сказал он. — Я хотел бы продумать… понять одну вещь.
— Какую? — одновременно спросили председатель, Мэда и профессор Лалос.
— Разве вы тут вообще не работаете?
Все трое и даже сидевший возле Ики в упорном молчании Онео рассмеялись.
Отвечал профессор.
— Мы работаем, — объяснил он серьезно. — Все работаем. Но никто из нас не делает того, что можно сделать механически, то есть при помощи машин. Наша работа состоит исключительно в создании новых идей… Совершенно новых.
— И вы все это умеете? — поразился Горошек.
— Каждый по-своему, — отвечал профессор. — Одни занимаются мелочами, другие — вопросами в масштабе целых Галактик. Горошек опустил голову.
— Да, — вздохнул он. — Что же мы такое по сравнению с вами? Но тут Мэда обняла его.
— Думай о другом, — сказала она.
— Нельзя ли узнать о чем? — неприязненно спросила Ика.
— О том, — сказала Мэда, и ее золотые глаза засияли прекраснее самой прекрасной звезды, — о том, чем вы станете!
Именно в эту секунду лодка на воздушных волнах подплыла к огромному, уже знакомому нам Серебристому Шару.
Председатель встал. Все были очень серьезны. Наступила минута прощания.
Горошек и Ика побледнели. Надо было быстро проглотить слюну и несколько раз глубоко вздохнуть — хотя бы для того, чтобы не разреветься. Да и Мэда и Онео тоже на минуту зажмурились, а голос председателя заметно дрогнул.
— Счастливого пути, земляне! — сказал он. — Счастливого пути!
И тут Ика бросилась на шею Мэде.
Простились без слов.
Снова замкнулся за ребятами голубой коридор, снова миновали они «проходимую» стену и побежали к нижнему окну знакомого зала.
Еще одно мгновение видно было лодку с четверкой вегов, золотые глаза Мэды, поднятую ладонь Онео.
А потом все исчезло. Серебристый Шар ринулся в звездную пропасть, к Земле, со скоростью, перед которой ничто время и пространство, — со скоростью мысли.
Веги смотрели в небо.
— Мне очень грустно, — шепнул Онео. Мэда наклонилась к нему.
— Мы еще встретим их, Онео, — сказала она. А председатель обратился к профессору.
— Профессор, — сказал он, — надо стереть в их памяти все следы пребывания здесь, а то их могли бы счесть обманщиками или, еще хуже, психически больными.
— Это предусмотрено, — кивнул головой профессор. Но тут Мэда схватила их за руки.
— Я прошу вас, — сказала она голосом, перед которым нельзя было устоять. — Очень прошу. Сотрите подробности, но пусть у них останется одно: хотя бы неопределенное, неясное, туманное воспоминание о красоте и необычайности пережитого. Пусть живет у них в душе это воспоминание, как сон, как живет в душе поэта предчувствие лучшего в жизни стихотворения!
— Да! — закричал Онео. — Да!
Председатель и профессор внимательно посмотрели на них.
Наконец председатель кивнул головой.
— Да будет так, — сказал он.
Они снова подняли глаза к небу. Небо с его миллиардами звезд было чистым и молчаливым.
Профессор Лалос указал на маленькую группу еле заметных, туманных огоньков.
— Там — Земля, — сказал он.
ГЛЯДИ, УЖЕ ДЕСЯТЬ МИНУТ ВОСЬМОГО, — сказал Горошек. Они сидели на широкой пустой поляне перед развалинами Казимежовского замка.
Небо искрилось звездами. Похолодало — вечерний сумрак сгущался все больше.
— Уже? — удивилась задумавшаяся Ика.
— Да-а-а, — протянул Горошек. — Засиделись мы, как… как… два зайца под межой. Что мы, собственно, делали?
— Как — что? Гуляли, развалины смотрели… В общем, ничего.
— Действительно.
— Но хорошо было!
Горошек кивнул головой:
— Очень хорошо.
— Знаешь что? — снова начала Ика.
— Что?
— Знаешь, наверно, это… — мечтательно заговорила она, наверно, это замечательно, ну, например… например, уметь сочинять стихи. Как это там? «Очей очарованье… приятна мне твоя прощальная краса…» Это, наверно, замечательно. Правда, Горошенька?
— Безусловно, — серьезно ответил он. Помолчали минутку. Потом Горошек встал:
— Нам пора.
И они пошли. Шли, ежеминутно поднимая глаза к бесконечно высокому небу.
— Вон там — туманность Ориона, — сказал Горошек.
— А я, а я, — шепнула Ика, — назвала бы ее, например… например, туманностью Мэды.
— Почему?
— Откуда я знаю? Потому что красиво.
— Действительно, красиво, — признался Горошек, остановившись. Он на минуту задумался, как человек, который безуспешно пытается припомнить свой сон.
И вдруг очнулся.
— О господи! — завопил он. — Ика, без двадцати восемь!
Тарелки стояли уже на столе, а на челе тетки Педагогики вырисовывалась первая, еще слабенькая морщинка, когда они вбежали на веранду ресторана.
— Без одной минуты восемь! — победоносно крикнул Горошек.
— Факт, — сказал Рыжий.
Лоб тетки Педагогики разгладился, а глаза ее при виде улыбки Рыжего заблестели. Да, ничего не попишешь, — в эту золотую и рыжую осень свою тетка действительно похорошела!
Ужин был, как говорится, первый класс. Но почему-то ни у кого, кроме Рыжего, не было аппетита. Тетка Педагогика несколько раз принималась пилить ребят, но Рыжий ей не позволил.
— Оставь их в покое, дорогая. Такая чудесная осень… Им не до еды. — И засмеялся: — Вид у вас, словно вы с неба свалились. И тут тетка Педагогика таинственно подняла палец:
— А у меня для вас сюрприз, — сказала она.
— Какой?
— Ну, какой?
— Те-е-етя!
— Те-е-етечка! — умильно запищали ребята.
Тетка еще ломалась, еще заставляла себя уговаривать, когда на веранду вошел, как всегда улыбающийся, любезный и небритый Жилец Первого Этажа.
— Добрый вечер всей милой компании, — сказал он. — Значит, поехали? Мой Капитан ждет.
— Капитан?! — завопили Ика с Горошком, выбегая на улицу.
Да, там был Капитан. Он стоял спокойный, молчаливый, запыленный и хорошо отремонтированный. Стоял тут же у колодца. И ждал.
Сюрприз в том и состоял, что Жилец предложил отвезти в Варшаву всю компанию.
Это была отличная, прекрасная идея. Ведь в противном случае туристам пришлось бы трястись всю ночь в поезде. Теперь же обратный путь становился дополнительным удовольствием.
В девять выехали. Ика с Горошком и лирически молчаливая тетка — на заднем сиденье, Рыжий рядом с Жильцом — на переднем. Жилец гордился Капитаном и не скрывал этого.
— Он, конечно, старичок, — приговаривал он, — скрывать нечего. Но еще молодец. Чувствуете, как тянет?
Ика с Горошком только подтолкнули друг друга локтями: «Что, мол, ты там знаешь о нашем Капитане!»
А Капитан, мурлыкая мотором какую-то песенку о пустынных шоссе, о пальмах, убегающих прочь, как страусы, о вкусе бензина и блеске цилиндров, мчался сквозь ночь.
С тихим шумом убегали назад деревья, фары резали темноту.
Ика и Горошек удобно откинулись и даже закрыли глаза, чтобы отдаться мыслям о каких-то совершенно неясных, туманных и чудесных вещах. О вещах, которые когда-нибудь придется вспомнить.
— «А может быть, не вспомнить, — прошептал про себя Горошек, а открыть?»
«Да, — тоже про себя сказала Ика. — Это надо еще продумать!»
К сожалению, Ика произнесла эту фразу слишком громко. И, видимо, какой-то незримый микрофон успел ее подхватить, потому что немедленно второй, усиленный репродукторами голос Ики сказал на незнакомом языке, но тем же самым сердитым тоном несколько слов.
В это же время весь зал озарил неизвестно откуда идущий свет, и ребята увидели тысячи и тысячи вегов, одетых в короткие, сказочно яркие туники. Они махали руками и улыбались. Улыбались дружелюбно и весело.
Когда «второй голос» повторил сердитые слова Ики и в зале прозвучал новый взрыв смеха, Ика покраснела. Не только от стыда. Нет, и от злости. Она лихорадочно начала было даже составлять новую убийственную фразу о том, что «надо все-таки щадить человеческие нервы»… Но не успела. Потому что в этот момент из зала к ним по воздуху поплыли три… кресла. С кресел этих соскочили трое вегов. Сделали они это с удивительной, почти балетной грацией. И направились к Ике и Горошку, которые все еще стояли вместе с Голубым Мальчиком — Онео в самом центре сцены.
Очень высокие, стройные, с такой же голубой кожей, как у Голубого Мальчика, они шли по сцене под одобрительный шум зала.
Первой шла поэтесса Мэда. Увидев ее, Горошек задохнулся от восторга. Он и не предполагал, что на свете может существовать такая красота…
Только потом он заметил двух идущих за ней пожилых вегов. Почему он решил, что они были пожилые? Лица у них были гладкие, без морщин, но в глазах таилось выражение усталости, а плечи того, который был ниже ростом, слегка сутулились…
Представители остановились возле ребят. Самый высокий из них, председатель, заговорил на своем языке. Сразу же рядом с Икой и Горошком зазвучал его «второй голос», говоривший на родном языке ребят.
— Молодые земляне! Приветствуем вас от имени всех вегов на нашей родной планете!
Вег сделал паузу. Видимо, следовало ему ответить. Горошек облизал губы, в горле у него пересохло.
Но он отвечал:
— Мы тоже горячо и сердечно приветствуем вегов… Всех вегов! В шуме, вновь поднявшемся в зале, он едва расслышал шепот Ики: «Молодец, Горох!» И тут случилось что-то очень, очень приятное.
Мэда склонила к нему свое чудесное лицо и прелестным, полным нежности движением на мгновение прижалась щекой к его щеке.
Первый оратор долго успокаивал движением руки огромный зал.
— Какая же она прелестная! — шепнул Горошек.
Но Ика презрительно пожала плечами.
— Да, да, — проворчала она. — Только нахальная.
Горошек задрожал: вдруг «второй голос» повторит! К счастью, однако, этого не случилось. Снова настала тишина. И зазвучали слова председателя:
— Мы должны перед вами извиниться, — заговорил он, слегка улыбаясь. — Для вашего и нашего блага мы решили подвергнуть вас испытанию. Мы, веги, хотели узнать, каковы обитатели Земли. Поэтому мы пригласили вас сюда. И поэтому же подвергли вас испытанию… испытанию доброты и мужества.
Горошек и Ика снова почувствовали пожатие тонких пальцев стоявшего между ними Голубого Мальчика.
— Мы, веги, — продолжал оратор, — знаем, что раньше или позже встретимся с жителями Земли. Мы знали, что люди разные. Но на примере двух молодых землян, на вашем примере, мы хотели убедиться, сумеют ли и захотят ли люди сблизиться с нами. Вы это сумели. Вы убедили нас.
Горошек скромно откашлялся и опустил глаза, а Ика подняла голову и улыбнулась.
— Мы просим извинения у вас, — продолжал оратор, — и за то, что подвергнули вас мнимой опасности.
Тут Горошек вздернул голову.
— Мнимой? — резко спросил он. — Как это «мнимой»?
— Весело! — сказала Ика. — Ничего себе «мнимой»!
Председатель вегов улыбнулся — чуть смущенно.
— Настоящей опасности, — сказал он, — не было. Мы бы никогда не зашли так далеко.
Но Горошек рассвирепел.
— Погодите, погодите, — перебил он. — А нападение на Голубого Мальчика…
— Меня зовут Онео, — негромко вставил мальчик.
— Тем более, — возмутилась Ика. — Нападение на Онео… пожар… море…
Тут председатель подал какой-то знак.
И вот снова огромный зал исчез. Снова оказалось они на приморской пляже. Вновь артиллерийской канонадой ревел лесной пожар, и вновь их обдавало страшным жаром, а из зарослей на краю леса внезапно блеснули три рубиновых глаза.
Горошек лихорадочно поискал глазами какую-нибудь горящую ветку. Но увидел только перочинной нож, лежавший у ног. Он наклонился за ним, а когда снова поднял глаза…
— Ох! Ну, что же это такое! — крикнул Горошек не своим голосом.
— Что же это такое? — прошептала Ика.
Да, они снова находились на сцене, посреди огромного зала.
— Это, — сказала (голосом, подобным звуку скрипки) поэтесса Мэда, — это просто нечто вроде вашего кино. Только наши ученые изобрели такие картины, в которые можно войти. Прямо войти туда. И переживать все как наяву.
— Все? — грозно засопел Горошек.
— Все, — улыбнулась Мэда. — И вкус, и запах и прикосновение… и вообще все… как в жизни.
— Так… так, значит… — заикался Горошек.
— Да, — сказала Мэда. — Все это был как бы фильм. Не было настоящей опасности, настоящего пожара, нападения, моря. Только актер нашего детского театра Онео был настоящий актер. А главное…
Горошек и Ика отвернулись, повесили головы.
Им было грустно и стыдно. Значит, все, что они здесь пережили, было просто чем-то вроде фильма? Значит, все их страхи, усилия и волнения были ни к чему?
— Прошу вас, дорогие мои, — ласково сказала Мэда. — Поглядите на меня.
Ребята подняли глаза — сперва Горошек, петом Ика. Но их лица ясно говорили о том, что они думают, и мысли эти были горькие…
— Да нет же! — словно в ответ же этим мыслям крикнула Мэда. Главное — самое главное и для вас и для нас — было настоящим. Подлинным, как сама жизнь! Главное: ваша доброта и мужество!
Перед ее голосом нельзя было устоять. Лицо Ики прояснилось. Что же говорить о Горошке?
— Я думаю, что… — начал он, краснея от радости.
— … что ничего такого тут нет, — тоже зарумянившись, сказала Ика.
— Ничего особенного мы не сделали, — снова начал Горошек, — и…
— … и вообще на Земле, — закончила Ика, — все дети бы так поступили.
— Эй ты, — шепнул Ике Горошек, — давай без пропаганды!
К счастью, его не расслышали, потому что в эту самую минуту взял слово профессор Лалос.
— Простите, — сказал он. — Мы знаем о том, что вы иногда бываете… с научной точки зрения… не совсем безупречными.
— Верно! — выпалил Горошек, многозначительно глядя на Ику.
— Неприятно, но… факт!
— Мы знаем и то, — продолжал вег, — что люди порой творят не только добрые дела, но и злые, жестокие.
— Это правда, — тихо произнесла Ика. — Мы этого стыдимся, но… это правда.
Тогда снова заговорил представитель вегов.
— Дорогие земляне, — произнес он очень торжественно. — Мы знаем, что это правда. Но мы знаем и другое: у людей есть надежда. Среди них найдутся такие, кто сумеет защитить Землю от всех несчастий! Такие, как вы, — настоящие люди — сумеют все!
Горошек не находил слов от волнения.
— Да что же мы можем… — начал было он, — мы ведь еще… мы…
Но его перебила Ика. Для нее наступила минута вдохновения, подъема, восторга. Девочка дрожала всем телом, на глаза навернулись слезы.
Она встала на цыпочки и подняла обе руки к небу.
— Мы сумеем! — крикнула она. — Обязательно сумеем!
ОВАЦИЯ ВСЕГО ЗАЛА продолжалась добрых пятнадцать минут. На сцену прилетели новые кресла, какие-то незнакомые веги подняли ребят на плечи. Со всех сторон огромного зала к ним плыли по воздуху стайки летучих, чудесно пахнущих цветов.
А потом на огромном ковре Ика, Горошек, Онео и трое представителей медленно облетели весь зал. Они плыли мимо тысяч кресел, мимо смеющихся лиц вегов, под непрестанным дождем цветов. И когда наконец, не помня себя от усталости и волнения, снова оказались на сцене, в зале вновь дважды пропел гонг.
И председатель обратился к присутствующим:
— Ставлю на голосование: кто за то, чтобы признать Землю Планетой Надежды?
На огромном экране в ту же секунду засверкал сложный пунктирный узор.
— Восемь тысяч! — отметил профессор Лалос. — Единогласно! Председатель поднял руку.
— Веги! — сказал он. — Чрезвычайный Съезд представителей объявляю закрытым и заканчиваю его приветом Земле.
Зал засиял тысячами золотистых огней, В тот же самый миг огромный его купол беззвучно раскрылся.
А через какие-нибудь полминуты все кресла с представителями, взлетев в воздух, словно целый рой звезд, помчались во все четыре стороны Веганского мира.
Горошек толкнул Ику локтем:
— Слышала? У них тут тоже до сих пор собрания и голосования. Плохая надежда на прогресс!
— Тсс! — грозно нахмурилась Ика.
Но на этот раз было поздно: все трое представителей и Онео услышали, как «второй голос» Горошка произнес эту фразу, и залились смехом.
Председатель от хохота едва не начал заикаться.
— Учтите одно, — сказал он. — Учтите, что это первое собрание за сто десять Веганских лет.
— Тогда еще ничего, — кивнул Горошек.
А Ика уже обратилась к самому симпатичному, по, ее мнению, из всех вегов — профессору Лалосу.
— Простите, — спросила она. — Как это сделано, что мы друг друга понимаем?
Профессор Лалос развел руками.
— Боюсь, дорогая, что тебе не понять принципа устройства, сказал он. — Мы это называем… автоматическим переводчиком. А действует он по принципу…
— Профессор, — предала его Мэда. — Я сама знаю только то, что автоматический переводчик переводит автоматически. И мне этого достаточно. Должно быть, достаточно и для наших гостей. Правда? обратилась она к Горошку.
— Правда, — шепнул он, восторженно глядя на глаза Мэды. Ика перехватила его взгляд и сердито покосилась на Мэду. Тем не менее она учтиво присела.
— Не смею спорить, — сказала она. — Так, Онео? Онео снова взял ее за руку и прижал к груди.
— Я вас очень люблю, — сказал он.
— Вас, а может, и тебя, — шепнул, обращаясь исключительно к самому себе, Горошек и машинально поглядел на часы. А часы шли!
— Батюшки, Ика! — крикнул Горошек. Семь часов.
— Утра или вечера? — переспросила она машинально. И вдруг до нее дошел смысл слов Горошка. Ика побледнела.
— Семь? А… а в восемь!… - начала она отчаянным голосом.
Профессор Лалос положил ребятам руки на плечи. — Не волнуйтесь — широко улыбнулся он. — Вы вышли не только из сферы земного пространства, но и из сферы земного времени. На ужин поспеете к восьми…
— Ведь… ведь тетка Педагогика… — пробормотала Ика. Поэтесса Мэда засмеялась. Словно кто-то сыграл арпеджио на флейте.
— Ах, дорогие мои. У каждого есть своя тетка Педагогика. У нас — тоже.
Председатель слегка поморщился. Профессор спокойно продолжал:
— У нас есть еще полвеганского часа для экскурсии в центральную Дэллу… а потом вы вернетесь домой. Идет?
— Идет! Идет! Идет! — с энтузиазмом завопили ребята. Впервые за время этого приключения они были вполне единодушны.
Тогда профессор Лалос что-то сказал в светившееся на его пальце кольцо с опаловым камнем.
Камень был, очевидно, чем-то вроде микрофона, потому что через несколько секунд прямо в зал плавно влетела светящаяся зеленым огнем воздушная лодка — лодка с шестью удобными, широкими креслами и столиком, на котором они снова увидели знакомые бутылки с розовой жидкостью и закрытые сосуды с фруктами.
— Садимся, — сказал профессор.
Сели. А когда лодка взвилась к усеянному звездами темнофиолетовому небу, начиная полет над центральной Дэллой, Ика и Горошек счастливо вздохнули и — снова с полным единодушием схватили бутылки с розовой жидкостью.
— Вкусно? — засмеялась Мэда.
— Угу-ммм… — отвечали ребята.
КАК МНЕ РАССКАЗАТЬ об экскурсии в центральную Дэллу? Продолжалась она всего полвеганского часа. Что можно осмотреть и увидеть за такой отрезок времени? Почти ничего.
Но если бы мне захотелось подробно рассказать об этом «почти ничего», пришлось бы мне начать совершенно новую книжку о совершенно новом приключении. Попробуем быть краткими.
Экскурсия была как экскурсия.
Сначала в течение пяти минут осмотрели самую большую, самосовершенствующуюся и самоуправляющуюся фабрику Серебристых Шаров, или парапространственных кораблей, служивших для звездных экспедиций.
Фабрика висела в воздухе на огромной высоте, по сути дела, за пределами атмосферы. К ней вела, однако, искусственная «дорога» с нормальным давлением и нормальной атмосферой, окружал ее чудесный сад летающих цветов.
Когда они прибыли туда, главный (и единственный) контролер фабрики решал цветную композицию главной клумбы.
— Я немного художник-любитель, — смущенно улыбаясь, объяснил он.
А с крыши фабрики один за другим с интервалом в две секунды взлетали Серебристые Шары, самостоятельно направляясь к местам своего назначения.
Потом профессор Лалос показал им школу.
В постельках лежали маленькие, крепко спящие веганята.
— Как прилежно спят, — расторгалась Мэда.
— Как… как это понять? — спросил Горошек, вытаращив глаза.
— Это очень просто, — добродушно сказал профессор Лалос. Обучаются у нас во сне — подушки по разным предметам передают волны знаний… и так наши ребята все усваивают. Только лентяи просыпаются во время учебы!
— Ох, профессор, — призналась Мэда, — для меня математические подушки всегда были такими скучными, что я всегда просыпалась!
— Это видно по ритмике некоторых ваших стихов, — сухо ответил профессор.
Мэда сделала вид, что не слышит.
В заключение лодка закрылась, как венчик цветка, и они спустились на один из подводных курортов.
На чудесном песчаном морском дне росли цветы, стояли домики, подобные сказочным цветным ульям. Был там и пляж, и маленькое искусственное солнышко. А сверху и с боков открывался чудесный и таинственный мир подводной жизни. Словно все это поселение находилось в огромном колоколе. Только стены этого колокола были построены попросту из… воздуха.
То и дело кто-нибудь из загоравших под искусственным солнцем купальщиков надевал подводную маску и переступал границу между воздухом и водой, чтобы немного поплавать или поохотиться с фотоавтоматом на какого-нибудь подводного зверя.
— Искупаемся? — предложила Мэда.
Горошек и Ика промолчали. Нечего скрывать — впечатлений было слишком много. Ребята немного устали. За них ответил председатель.
— Пора! — напомнил он. — У нас уже нет времени. И только тогда, когда лодка снова вынырнула из лимонно-желтых волн моря, Горошек обрел дар слова.
— Простите, — сказал он. — Я хотел бы продумать… понять одну вещь.
— Какую? — одновременно спросили председатель, Мэда и профессор Лалос.
— Разве вы тут вообще не работаете?
Все трое и даже сидевший возле Ики в упорном молчании Онео рассмеялись.
Отвечал профессор.
— Мы работаем, — объяснил он серьезно. — Все работаем. Но никто из нас не делает того, что можно сделать механически, то есть при помощи машин. Наша работа состоит исключительно в создании новых идей… Совершенно новых.
— И вы все это умеете? — поразился Горошек.
— Каждый по-своему, — отвечал профессор. — Одни занимаются мелочами, другие — вопросами в масштабе целых Галактик. Горошек опустил голову.
— Да, — вздохнул он. — Что же мы такое по сравнению с вами? Но тут Мэда обняла его.
— Думай о другом, — сказала она.
— Нельзя ли узнать о чем? — неприязненно спросила Ика.
— О том, — сказала Мэда, и ее золотые глаза засияли прекраснее самой прекрасной звезды, — о том, чем вы станете!
Именно в эту секунду лодка на воздушных волнах подплыла к огромному, уже знакомому нам Серебристому Шару.
Председатель встал. Все были очень серьезны. Наступила минута прощания.
Горошек и Ика побледнели. Надо было быстро проглотить слюну и несколько раз глубоко вздохнуть — хотя бы для того, чтобы не разреветься. Да и Мэда и Онео тоже на минуту зажмурились, а голос председателя заметно дрогнул.
— Счастливого пути, земляне! — сказал он. — Счастливого пути!
И тут Ика бросилась на шею Мэде.
Простились без слов.
Снова замкнулся за ребятами голубой коридор, снова миновали они «проходимую» стену и побежали к нижнему окну знакомого зала.
Еще одно мгновение видно было лодку с четверкой вегов, золотые глаза Мэды, поднятую ладонь Онео.
А потом все исчезло. Серебристый Шар ринулся в звездную пропасть, к Земле, со скоростью, перед которой ничто время и пространство, — со скоростью мысли.
Веги смотрели в небо.
— Мне очень грустно, — шепнул Онео. Мэда наклонилась к нему.
— Мы еще встретим их, Онео, — сказала она. А председатель обратился к профессору.
— Профессор, — сказал он, — надо стереть в их памяти все следы пребывания здесь, а то их могли бы счесть обманщиками или, еще хуже, психически больными.
— Это предусмотрено, — кивнул головой профессор. Но тут Мэда схватила их за руки.
— Я прошу вас, — сказала она голосом, перед которым нельзя было устоять. — Очень прошу. Сотрите подробности, но пусть у них останется одно: хотя бы неопределенное, неясное, туманное воспоминание о красоте и необычайности пережитого. Пусть живет у них в душе это воспоминание, как сон, как живет в душе поэта предчувствие лучшего в жизни стихотворения!
— Да! — закричал Онео. — Да!
Председатель и профессор внимательно посмотрели на них.
Наконец председатель кивнул головой.
— Да будет так, — сказал он.
Они снова подняли глаза к небу. Небо с его миллиардами звезд было чистым и молчаливым.
Профессор Лалос указал на маленькую группу еле заметных, туманных огоньков.
— Там — Земля, — сказал он.
ГЛЯДИ, УЖЕ ДЕСЯТЬ МИНУТ ВОСЬМОГО, — сказал Горошек. Они сидели на широкой пустой поляне перед развалинами Казимежовского замка.
Небо искрилось звездами. Похолодало — вечерний сумрак сгущался все больше.
— Уже? — удивилась задумавшаяся Ика.
— Да-а-а, — протянул Горошек. — Засиделись мы, как… как… два зайца под межой. Что мы, собственно, делали?
— Как — что? Гуляли, развалины смотрели… В общем, ничего.
— Действительно.
— Но хорошо было!
Горошек кивнул головой:
— Очень хорошо.
— Знаешь что? — снова начала Ика.
— Что?
— Знаешь, наверно, это… — мечтательно заговорила она, наверно, это замечательно, ну, например… например, уметь сочинять стихи. Как это там? «Очей очарованье… приятна мне твоя прощальная краса…» Это, наверно, замечательно. Правда, Горошенька?
— Безусловно, — серьезно ответил он. Помолчали минутку. Потом Горошек встал:
— Нам пора.
И они пошли. Шли, ежеминутно поднимая глаза к бесконечно высокому небу.
— Вон там — туманность Ориона, — сказал Горошек.
— А я, а я, — шепнула Ика, — назвала бы ее, например… например, туманностью Мэды.
— Почему?
— Откуда я знаю? Потому что красиво.
— Действительно, красиво, — признался Горошек, остановившись. Он на минуту задумался, как человек, который безуспешно пытается припомнить свой сон.
И вдруг очнулся.
— О господи! — завопил он. — Ика, без двадцати восемь!
Тарелки стояли уже на столе, а на челе тетки Педагогики вырисовывалась первая, еще слабенькая морщинка, когда они вбежали на веранду ресторана.
— Без одной минуты восемь! — победоносно крикнул Горошек.
— Факт, — сказал Рыжий.
Лоб тетки Педагогики разгладился, а глаза ее при виде улыбки Рыжего заблестели. Да, ничего не попишешь, — в эту золотую и рыжую осень свою тетка действительно похорошела!
Ужин был, как говорится, первый класс. Но почему-то ни у кого, кроме Рыжего, не было аппетита. Тетка Педагогика несколько раз принималась пилить ребят, но Рыжий ей не позволил.
— Оставь их в покое, дорогая. Такая чудесная осень… Им не до еды. — И засмеялся: — Вид у вас, словно вы с неба свалились. И тут тетка Педагогика таинственно подняла палец:
— А у меня для вас сюрприз, — сказала она.
— Какой?
— Ну, какой?
— Те-е-етя!
— Те-е-етечка! — умильно запищали ребята.
Тетка еще ломалась, еще заставляла себя уговаривать, когда на веранду вошел, как всегда улыбающийся, любезный и небритый Жилец Первого Этажа.
— Добрый вечер всей милой компании, — сказал он. — Значит, поехали? Мой Капитан ждет.
— Капитан?! — завопили Ика с Горошком, выбегая на улицу.
Да, там был Капитан. Он стоял спокойный, молчаливый, запыленный и хорошо отремонтированный. Стоял тут же у колодца. И ждал.
Сюрприз в том и состоял, что Жилец предложил отвезти в Варшаву всю компанию.
Это была отличная, прекрасная идея. Ведь в противном случае туристам пришлось бы трястись всю ночь в поезде. Теперь же обратный путь становился дополнительным удовольствием.
В девять выехали. Ика с Горошком и лирически молчаливая тетка — на заднем сиденье, Рыжий рядом с Жильцом — на переднем. Жилец гордился Капитаном и не скрывал этого.
— Он, конечно, старичок, — приговаривал он, — скрывать нечего. Но еще молодец. Чувствуете, как тянет?
Ика с Горошком только подтолкнули друг друга локтями: «Что, мол, ты там знаешь о нашем Капитане!»
А Капитан, мурлыкая мотором какую-то песенку о пустынных шоссе, о пальмах, убегающих прочь, как страусы, о вкусе бензина и блеске цилиндров, мчался сквозь ночь.
С тихим шумом убегали назад деревья, фары резали темноту.
Ика и Горошек удобно откинулись и даже закрыли глаза, чтобы отдаться мыслям о каких-то совершенно неясных, туманных и чудесных вещах. О вещах, которые когда-нибудь придется вспомнить.
— «А может быть, не вспомнить, — прошептал про себя Горошек, а открыть?»
«Да, — тоже про себя сказала Ика. — Это надо еще продумать!»