Страница:
Войско и отряды собирались из «охотников». Рекрутские наборы Пугачев, зная о ненависти к ним населения, отменил. «Охотники» шли к повстанцам целыми «командами», то есть группами, отрядами, или поодиночке. Нередко жители сами просились к Пугачеву, в его войско, «давали… вооруженных людей», «самопроизвольно», «охотою». Канзафару Усаеву, одному из активных борцов, полковнику, Пугачев указывал «из приклонившегося ж народу набирать, всячески, стараясь достаточное число войска». И он и другие так и поступали. На следствии Емельян Иванович показал: «Я и так столько людей имел, сколько для меня потребно, только люд нерегулярный».
Его помощники, полковники тоже проводили такую политику в сборе людей. И.С. Кузнецов брал к себе только «верно приклонившихся». К Бахтиару Канкаеву в Казанском уезде «люди вседушне весьма охотно… желают в службу стари и маловозрастани».
Такой подход, сопровождавшийся обещаниями «всех крестьянских выгод», приводил к тому, что в Берду со всех сторон люди шли «всякий день толпами». В ноябре 1773 года «скопились для принятия службы всякого сорту людей около пяти тысяч».
Постепенно, с ростом потребностей в людях, наступлением карателей, расширением района восстания, повстанческие власти, сам Пугачев прибегают к принудительным мобилизациям («набирал людей силою»). Но одновременно имел место и добровольный приток «охотников», продолжавшийся до конца существования главного войска и отрядов.
Восставшие считали, что борются за общее народное дело, и потому все способные сражаться должны вступать в их ряды. Таково было настроение большинства жителей в тех местах, где происходила Крестьянская война, хотя имелись, конечно, и несогласные, и равнодушные к их делу люди.
Пугачевцы воевали под знаменами, на которых имелись изображения раскольничьего креста, Николая-чудотворца, Иисуса Христа, надписи (например, с текстом призывов пугачевских манифестов). Медали, которыми награждали отличившихся, делали из рублевых серебряных монет с портретом Петра I (медаль на погребение Петра I), их прикрепляли к лентам и носили на левой стороне груди. Они имели разные размеры — «побольше» и «поменьше», всего их Пугачев вручил «с двадцать» экземпляров. На монетах одни изображения и надписи оставляли, другие удаляли, делали новые, припаивали к ним серебряное ушко, чтобы продеть ленту.
Войско Пугачева, отряды включали пехоту, конницу, артиллерию. Помимо захваченных в разных местах пушек, восставшие употребляли орудия собственного литья («злодейского литья», как квалифицируют его правительственные документы). Делали их уральские горнорабочие разных заводов — Авзяно-Петровского, Воскресенского, Саткинского и других. Предназначались они для разных целей (осада, полевые действия), имели разный калибр, вес (гаубицы, мортиры, единороги и др.). Лили пушки из меди, чугуна, бронзы. Работные люди с большой охотой выполняли поручения, наказы Пугачева. В песне оренбургских казаков «Уж ты, ворон сизокрылый», которая навеяна событиями Пугачевского восстания, девушка спрашивает о своем милом ворона, и тот отвечает ей:
На тех же заводах для Пугачева делали порох, ядра, бомбы, гранаты с картечью. В Бердской слободе создали специальную мастерскую, в которой «ядра и бомбы чинили (то есть начиняли порохом. — В. Б.) и заряды делали». После поражения Пугачева каратели взяли в слободе более 1,1 тысячи ядер, 390 гранат, 18 пудов «дроби» и др., все — «злодейского литья». Качество этих снарядов нередко было плохим — не хватало мастеров, все делалось спешно.
Мастерскую в Берде возглавил Степан Игнатович Калмыцкий, бывший канонир Оренбургского батальона. Имелись и другие умельцы — заводские крестьяне с Воскресенского завода Василий Макшанцев («умеющий механической науке»), Василий Алимпиев («умеющий литья заводских чугунных припасов»), Василий Логинов («выученный архитектурии и умеющий рисовать»). Их разыскал в лагере Грязнов. На уральских заводах побывали ближайшие помощники Пугачева — Соколов-Хлопуша, Чика-Зарубин, Шигаев, И. Ульянов, Я. Антипов. Нашлись новые мастера, которые делали пушки и припасы для Пугачева.
Из числа трофейных и изготовленных для войска пушек у Пугачева уже к концу ноября 1773 года была создана своя артиллерия из 70 единиц; к концу декабря — уже более 100. Под Уфой у Зарубина имелось 25 пушек, у Грязнова под Челябинском — еще 25. Из этих примерно 150 орудий новоизготовленных насчитывалось около 20, то есть почти одна седьмая всей артиллерии, имевшейся у трех осажденных восставшими городов на первом этапе Крестьянской войны. Несомненно, орудия (хотя и небольших калибров и в малом количестве) имелись и в других отрядах.
По отзывам царских генералов (Фрейман, Кар, Голицын, Михельсон), повстанцы-артиллеристы действовали «весьма проворно», наносили немалые потери врагу. Они хорошо владели техникой навесной стрельбы, устраивали укрытия для орудий (мешки с песком, снежные валы, рогатки), укрывали их в лощинах, под прикрытием гор, прятали за возами с сеном, соломой. Искусно маневрировали на поле боя.
У Пугачева было до 600 артиллеристов. Артиллерию возглавлял пугачевский полковник Федор Федорович Чумаков из яицких казаков. Хорошими артиллеристами, помимо самого Пугачева, были Белобородов, Соколов-Хлопуша, Иван Шишка (демидовский крестьянин), Степан Калмыцкий, Тимофей Коза (заводской мастеровой). Согласно Почиталину, «лутче всех знал правило, как в порядке артиллерию содержать, сам Пугачев». Ему вторит Падуров: «Пушки и прочия орудии большой частию наводил сам самозванец, а иногда и канонеры». Недаром в народе сложилась легенда, согласно которой Пугачев «один управлял батареей из 12 орудий; он успевал и заправить, и наводить, и палить, в то же время войску приказания отдавать».
Весной 1774 года, после поражения, Пугачев потерял все пушки. Но потом, по мере продвижения по Уралу и дальше, он снова захватывал их в крепостях и на заводах, терял в боях, снова набирал, и так продолжалось довольно долго. То же происходило в отрядах, больших и малых. В целом за все время восстания пугачевцы имели несколько сот пушек.
Действия с помощью артиллерии, быстрая ее маневренность составили одну из славных страниц Пугачевского движения. Опытный враг повстанцев подполковник Михельсон, так много досадивший Пугачеву, признавал, что под Казанью восставшие встречали его войска «стрельбою, какой я, будучи против разных неприятелей, редко видывал».
Помимо огнестрельного оружия (пушки, ружья, пистолеты), повстанцы имели холодное — сабли, пики, рогатины, луки со стрелами и прочее, вплоть до топоров, дреколий с наконечниками, дубин.
Большие хлопоты и потери карателям накосила пугачевская конница — казаки, башкиры, калмыки и др. Она действовала в атаке и сплошной лавой, и рассыпным строем, и на большом расстоянии (обстрел из ружей, луков), и вблизи (сабельные схватки). По отзывам царских генералов, они в бою «столь проворно обращаются, что их пешим и худоконным достигать трудно, ибо они во время наступления рассыпаются»; башкиры, «чиня всякие пакости и смертные убивства», «как ветер по степи рассеиваются».
Столь же умелыми и изобретательными проявили себя пугачевцы при осаде и взятии городов и крепостей. Они устраивали завалы и подкопы, «двойные» стены, засыпанные землей, «притинные» сооружения. Во время штурмов применяли лестницы, возы с сеном и соломой, взрывали мины в подкопах, строили полевые укрепления разных типов. Действовали стремительно, нередко ночью. Использовали при атаках, штурмах пожары.
Пугачев и «пугачи», все восставшие в своих попытках организации войска, отрядов, ведении войны с властями, карателями применяли те же методы, способы, что и их противники, подчас даже с большей изобретательностью, но их разнородность, отсутствие каких-либо военных навыков у большинства повстанцев сильно отличали их, и в худшую, конечно, сторону, от регулярных правительственных частей.
Сильной стороной пугачевского воинства, хотя она и не. спасла их от поражения в конечном счете, были неукротимая отвага, высокий боевой дух, сознание правоты, с которыми они шли в бой за попранные права и обычаи, за землю и «всякую вольность».
Взгляды и требования восставших, их идеология носили сложный, противоречивый характер. Они здесь во многом повторили то, что выдвигали, проповедовали до них, в чем-то продвинулись вперед. Главное, за что они боролись и отдавали свои жизни, — это освобождение от крепостного ярма, от помещиков, получение земли в свое распоряжение, овладение властью в столице, при этом сохранение монархической формы правления, но доставление своего, «мужицкого», царя — Петра Федоровича, который и явится вместе со своими помощниками (которые, как мыслилось, вероятно, придут на смену екатерининским вельможам) гарантом, проводником в жизнь этих требований и стремлений.
При всей утопичности, архаичности и наивности подобных рассуждений, их осуществление привело бы к политическому перевороту, смене власти, отмене крепостного права, ликвидации привилегий феодалов. Последним сначала предполагалось платить жалованье за службу. Потом выдвинули лозунг их истребления. Трудно сказать, насколько далеко вперед заглядывали Пугачев и другие предводители. Людьми они были малограмотными или совсем неграмотными. Но при этом многие из них обладали хорошим здравым смыслом — казака, крестьянина, купца и т. д. — и обнаруживали задатки своего рода мыслителей, идеологов в их народном, так сказать, издании, но отнюдь не всегда примитивном. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать манифесты, скажем, Пугачева или Грязнова — в них приводится перечень, своего рода программа мер, которые осуществятся в случае победы, обоснование целей борьбы, размышления в духе идей первоначального христианства, простонародного естественного права. «Примитивный демократизм» (В.И. Ленин) пронизывает все программные документы, вышедшие из ставки Пугачева и его атаманов.
Идеологические представления, которые отразились в манифестах и указах Пугачева и его сподвижников, в ходе войны потерпели заметную трансформацию. Если элементы организованности уменьшались, то элементы сознательности, идеологии, наоборот, увеличивались, усиливались.
Еще перед началом восстания Пугачев в беседах с яицкими казаками развивал мысли о походе в центральные губернии России, где можно было поднять «черный народ». Он был уверен, что «Русь… вся к нему пристанет». Так он говорил М. Кожевникову. Многие казаки понимали, что необходимо искать опору в простом народе, прежде всего — в крестьянстве. В уже упоминавшемся разговоре Т. Мясникова с М.Д. Горшковым речь шла о том же: «…сие наше предприятие будет подкреплено и сила наша умножится от черного народа, который также от господ притеснен и вконец разорен».
Это был, так сказать, расчет стратегического порядка, как и главная цель, провозглашенная яицкими казаками, инициаторами выступления, и другими повстанцами, — восстановление на престоле «законного государя» — «императора» Петра III в лице Пугачева, свергнутого с престола якобы за желание освободить от крепостной зависимости крестьянство. Этого «народного заступника» нужно снова возвести на трон, и он сделает все, что нужно для угнетенных. Такая идеологическая оболочка как бы придавала движению законный характер. Причем сам Пугачев как будто не исключал, что после победы их дела править будет не он, а его «сын» Павел Петрович.
— Желаю я, — говорил Пугачев тому же Кожевникову, — чтоб на царство восстановить государя цесаревича и в прочих местах учредить судей других, в рассуждении, что в нынешних многая неправда. А сам я, однако, более царствовать уже не желаю.
Впрочем, высказывался он Чике-Зарубину и в другом смысле:
— Взяв Оренбург, пойду в Москву, приму там престол, к великому князю (Павлу Петровичу. — В. Б.) буду писать, чтоб ко мне приехал. А государыню в монастырь сошлю. И, утвердясь на царство, буду старатца, чтобы все было порядочно и народ не отягощен был.
Видимо, в глазах Пугачева и его близкого окружения главное заключалось в том, чтобы снять с «черного народа» все «отягощения». Сделать это может сам «император» или цесаревич; важно, чтобы он был добр к простым людям, облегчил их «отягощения». С этой целью он хотел сменить и плохих «судей», заменив их справедливыми, добрыми к «черни».
По отношению к дворянам Пугачев в тех же разговорах с казаками накануне выступления ставил вопрос о конфискации у них владений и выплате им взамен жалованья. На хуторе у Кожевниковых он говорил Чике:
— От дворян деревни лутше отнять, а определить им хотя большее жалованье.
То же повторяет он 21 сентября, обращаясь к жителям только что взятого Илецкого городка:
— У бояр села и деревни отберу и буду жаловать их деньгами!
Давно уже обращалось внимание на сильно выраженный «проказацкий» характер первых пугачевских манифестов и указов. В определенной степени это так. Неудивительно, что Пугачев, «принятый» казаками, которые дали обещание «восстановить» на престоле «императора», не мог не учитывать их пожелания. Именно их интересам отвечали обещания восстановить старые казацкие «вольности». Здесь имелись в виду в первую очередь войсковой круг, выбор атаманов и есаулов, справедливое распределение доходов Яицкого войска, регулярная выдача жалованья, то есть все то, что у казаков отобрали или сильно ущемили в прошлые годы. Пожалования Яиком-рекой, рыбными ловлями, землями, сенокосными угодьями, крестом и бородой тоже постоянно повторяются в пугачевских обещаниях. В первом манифесте 17 сентября 1773 года Пугачев объявил: «Когда… всю Россию завоюет, то зделает Яик Петербургом, яицких казаков производить будет в первое достоинство за то, что они причиною возведения его паки на царство».
С яицкими казаками Пугачев подробно обговаривал план выступления. Еще до восстания сложился своего рода «заговорщицкий центр» или повстанческий центр — хотя и примитивная, но все же организация, которая выработала основные положения социально-политической программы Крестьянской войны. А это свидетельствует о значительной организационной и идеологической зрелости движения, если его сравнивать с другими народными восстаниями XVII—XVIII веков.
При этом важно иметь в виду, что уже с самого начала Пугачев обращается не только к казакам, но и к другим слоям, группам населения — к казахам, башкирам и т. д. Кроме того, обещания первых манифестов о пожаловании земель, угодий, вольности хотя они и были обращены в первую очередь к казакам, но истолковывались всеми простыми людьми так, что они имеют в виду и их тоже, короче — всех угнетенных и обиженных. Именно первые манифесты поднимали на борьбу крепостных крестьян Оренбургской губернии, которые громили имения помещиков, а последние спасались бегством.
Впоследствии, со времени осады Оренбурга, расширения войны, включения в нее широких масс крестьянства, работных людей и других слоев, пугачевские призывы все больше ориентируются на них, становятся менее «проказацкими» и все более «прокрестьянскими», поскольку основной массой восставших, главной опорой Пугачева становятся именно крестьяне.
Уже в указе 24 сентября 1773 года, обращенном к гарнизону и всему населению Рассыпной крепости, Пугачев более широко формулирует свои установки: «…Жаловать буду всех сих вечною волностию, реками, морями, всеми выгодами, жалованьем, провиантом, порохом, свинцом, чинами и честию, а водность навеки получат». Здесь предусмотрены не только казаки, но все слои трудового населения. Октябрьские манифесты того же года объявляют башкирам, что они получат освобождение от русской администрации, помещиков, заводчиков, вольность, земли и воды в свое распоряжение, свободу веры. Работные люди слышали обещания вольности, снижения подушного оклада до 3 коп.; по заключению Оренбургской секретной комиссии, «что касается до заводских крестьян, то они были всех прочих крестьян к самозванцу усерднее, потому что им от него также вольность обещана, тож и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят в разсуждении тягости работ и дальних переездов, для чего и исполняли с усердием насылаемые к ним на заводы указы».
В ряде повстанческих документов 1774 года — в воззвании Грязнова 8 января, пугачевских манифестах 12 июня, 28 и 31 июля — требования, идеология повстанцев выглядят весьма радикально. Речь в них идет об освобождении крестьянства, всей трудовой России прежде всего от «ига работы» — крепостного рабства, что будет исполнением «божьего предначертания», торжеством справедливости.
Манифест 31 июля 1774 года наиболее полно и решительно выражает требования угнетенных. Пугачев в нем провозглашал «во всенародное известие:
— Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне, и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, волностию и свободою и вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными и сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без оброку. И освобождаем всех прежде чинимых от злодеев дворян и градцких мздоимцев судей крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощениев… Повелеваем сим нашим имянным указом: кои прежде были дворяне в своих поместиях и вотчинах, оных противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян всякой может восчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет».
Этот пугачевский манифест, несомненно самый радикальный из всех, говорит об освобождении всех категорий крестьян от крепостного права, неправедного суда, подушной подати, рекрутской повинности. Народ должен был получить землю в свое распоряжение. Всех простых людей полагалось верстать в казаки, дворян же — истреблять, как «злодеев», «возмутителей», «разорителей крестьян».
По мысли Пугачева и других предводителей Крестьянской войны, последняя должна была привести к образованию своего рода казацкого государства («христианской казацкой республики», по К. Марксу) с порядками, аналогичными тем, которые существовали (до их нарушения властями) в войске Яицком, войске Донском, войске Запорожском и других казачьих областях. Его будущие жители, все — казаки, получали волю, землю и прочие блага. Во главе будет свой, народный «император», что-то вроде всероссийского войскового атамана. Он и его помощники, которые, как можно полагать, сменят екатерининских «бояр», будут делать все по справедливости, правде, и простой народ получит из их рук все желаемое, заветное.
В манифесте 31 июля, который излагает своего рода программу Крестьянской войны, не все, конечно, «гладко» и продуманно. Не говоря уже об утопичности и наивности главного замысла — создания «своего», «мужицкого» или «казацкого» государства во главе с Пугачевым — «императором», в нем немало наивностей и бьющих в глаза противоречий, касающихся организации жизни в будущем идеальном государстве. Жители его, по манифесту, не будут вносить подати, исполнять рекрутскую повинность. А ведь без пополнения казны и набора в армию государство существовать не может. Вероятно, и здесь, как и в другом, Пугачев мыслил организовать все по-казацки: не будет-де ненавистного «регулярства», солдатских наборов, а военную службу все будут исполнять «охотою», как казаки, в форме общего воинского ополчения. Так как будто… Понять нелегко, но можно. С податью же хуже. Прокламируя ее отмену, авторы манифеста, сам Пугачев понимали, конечно, что без казны не проживешь. Сама жизнь, практика Крестьянской войны говорили об этом — в пугачевскую казну, к Шигаеву, стекались со всех сторон конфискованные деньги, ценности, которые распределялись в виде жалованья, наград среди повстанцев, заводских работников. Относительно последних известно, что Пугачев и его помощники планировали резко снизить размер подушного оклада, который с них взимался. Опять как будто противоречие… Но и здесь, вероятно, Пугачев, отрицая существующий порядок с налогами, имел, конечно, в виду отмену екатерининских податей, которые в будущем будут заменены чем-то другим, более легким для населения.
Так или примерно так могли думать предводители Крестьянской войны, размышляя о будущем устройстве, предполагая облегчить положение простого люда. Но, конечно, многое им было неясно, непонятно. Да и размышлять-то в обстановке боев, преследований и поражений некогда было…
Главная сила этого и других манифестов Пугачева в том, что они затрагивали суть жизни угнетенных, давали им надежду на лучшую долю. И они с благодарностью и воодушевлением, всем сердцем воспринимали пугачевские воззвания. Именно поэтому их переписывали и распространяли в большом количестве не только в районе Крестьянской войны, но и далеко за ее пределами. Один экземпляр манифеста Пугачева нашли даже в Зимнем дворце — кто-то, вероятно, из дворцовой прислуги подбросил сюда воззвание мятежного предводителя. В разных местах крестьяне, их эмиссары подхватывали слова, мысли пугачевских манифестов, по-своему их толковали:
— Когда Пугачев будет царем и бояр всех перевешает, то будет наша воля.
— Петр Федорович крестьян всех хочет от бояр отобрать и иметь их только за своим именем. Коли б нам бог хотя б на один год дал (свободу от бояр. — В. Б.), ибо мы все помучены.
— Петр Федорович в указах пишет, чтоб чернь радовалась и веселилась: господским людям будет воля; и как сюда он будет, то не станут с ним войны держать господские люди, все к нему передадутся.
По словам Полубояринова, сенатского курьера, который в январе 1774 года ехал по Казанской губернии, проживавшие в ней помещичьи и дворцовые крестьяне, как он сам не раз слышал, считали, что они «государем Петром III освобождены от податей, почему и ныне, есть ли не захотят, то ничего не дадут; а от него они имеют уверение, что будут вольны и независимы ни от кого. Теперешнее же правление им несносно, ибо де большие бояре награждаются деревнями и деньгами, а им никакой нет льготы, но только больше тягости по причине войны, как-то: рекрутские наборы и разные подати, кои должно платить и государю и помещикам, и что для перемены своего состояния пришло им метаться в воду. О воинских же командах, следующих для истребления злодея, говорят, что де все это понапрасну: все де солдаты лишь только придут, то будут ему служить, вить и их житье не лутче крестьянского».
Призывы и идеи манифестов Пугачева вошли в душу народную. Власти приняли все меры, чтобы их конфисковать и уничтожить. По указу Сената, все подобные «письма на площадях» по их обнаружении должны «жечь через палачей». Их действительно десятками публично сжигали в разных концах, но предотвратить чтение, распространение желанных манифестов власти были не в силах. На борьбу с ними были предназначены правительственные манифесты, указы, рескрипты. Генерал Потемкин, начальник секретной следственной комиссии в Казани, в августе 1774 года составил своего рода контрвоззвание к народу, в котором прямо полемизирует с пугачевскими манифестами. Нарисовав черными красками «злодеяния» Пугачева и воздав льстивые и лживые похвалы Екатерине II, в 12-летнее правление которой, оказывается, никто не был притеснен («смущалась ли когда притеснением хотя единая душа?»), автор высмеивает слова пугачевского манифеста о свободе от рекрут и податей (кто же, мол, и на какие средства будет защищать Россию от внешних неприятелей?). Особый его гнев вызывает пункт о собратьях-дворянах: «Пугачев велит истреблять помещиков, и народ ему повинуется. Сам бог сказал: „Несть власти, еже не от бога“. То как может сей злодей испровергнуть божию власть? Представьте себе: Кто будет управлять градами и селами, ежели не будет начальников? Кто будет производить суд, удерживать дерзость и неправду, защищать притесненного, ежели не будет законных властей? Кто будет предводительствовать воинством, ежели не будет степени чинов? Вот ясное изобличение злонамеренного обольщения Емельки Пугачева».
Генерал не мыслит себе другого устройства, кроме существующего порядка вещей, при котором всякая «законная власть» исходит только от дворян, осуществляется ими в интересах сохранения их прав и привилегий. Восставшие же во главе с Пугачевым ставили вопрос об их лишении этих прав и привилегий, уничтожении самих дворян вместе с крепостными порядками, передаче земли в руки эксплуатируемых. Именно поэтому в той борьбе идей, требований, стремлений, которая развернулась во время Крестьянской войны одновременно с вооруженной, борьбой между двумя лагерями, простой народ, все эксплуатируемые приняли сторону Пугачева. Русские, башкиры и татары, калмыки и казахи, мари и удмурты, все нерусские народы тоже находили в и их то, что отвечало их настроениям, надеждам, требованиям. В манифестах Пугачева, к ним обращенных, говорилось о свободной жизни, равенстве народов и вероисповеданий, о пожаловании их землями, водами, пастбищами и прочими благостями.
Его помощники, полковники тоже проводили такую политику в сборе людей. И.С. Кузнецов брал к себе только «верно приклонившихся». К Бахтиару Канкаеву в Казанском уезде «люди вседушне весьма охотно… желают в службу стари и маловозрастани».
Такой подход, сопровождавшийся обещаниями «всех крестьянских выгод», приводил к тому, что в Берду со всех сторон люди шли «всякий день толпами». В ноябре 1773 года «скопились для принятия службы всякого сорту людей около пяти тысяч».
Постепенно, с ростом потребностей в людях, наступлением карателей, расширением района восстания, повстанческие власти, сам Пугачев прибегают к принудительным мобилизациям («набирал людей силою»). Но одновременно имел место и добровольный приток «охотников», продолжавшийся до конца существования главного войска и отрядов.
Восставшие считали, что борются за общее народное дело, и потому все способные сражаться должны вступать в их ряды. Таково было настроение большинства жителей в тех местах, где происходила Крестьянская война, хотя имелись, конечно, и несогласные, и равнодушные к их делу люди.
Пугачевцы воевали под знаменами, на которых имелись изображения раскольничьего креста, Николая-чудотворца, Иисуса Христа, надписи (например, с текстом призывов пугачевских манифестов). Медали, которыми награждали отличившихся, делали из рублевых серебряных монет с портретом Петра I (медаль на погребение Петра I), их прикрепляли к лентам и носили на левой стороне груди. Они имели разные размеры — «побольше» и «поменьше», всего их Пугачев вручил «с двадцать» экземпляров. На монетах одни изображения и надписи оставляли, другие удаляли, делали новые, припаивали к ним серебряное ушко, чтобы продеть ленту.
Войско Пугачева, отряды включали пехоту, конницу, артиллерию. Помимо захваченных в разных местах пушек, восставшие употребляли орудия собственного литья («злодейского литья», как квалифицируют его правительственные документы). Делали их уральские горнорабочие разных заводов — Авзяно-Петровского, Воскресенского, Саткинского и других. Предназначались они для разных целей (осада, полевые действия), имели разный калибр, вес (гаубицы, мортиры, единороги и др.). Лили пушки из меди, чугуна, бронзы. Работные люди с большой охотой выполняли поручения, наказы Пугачева. В песне оренбургских казаков «Уж ты, ворон сизокрылый», которая навеяна событиями Пугачевского восстания, девушка спрашивает о своем милом ворона, и тот отвечает ей:
Пушки устанавливали на санях, иногда на них приделывали круг, чтобы вести круговой обстрел.
А твой милый на работе,
На литейном, на заводе.
Не пьет милый, не гуляет,
Медны трубы выливает,
Емельяну помогает.
На тех же заводах для Пугачева делали порох, ядра, бомбы, гранаты с картечью. В Бердской слободе создали специальную мастерскую, в которой «ядра и бомбы чинили (то есть начиняли порохом. — В. Б.) и заряды делали». После поражения Пугачева каратели взяли в слободе более 1,1 тысячи ядер, 390 гранат, 18 пудов «дроби» и др., все — «злодейского литья». Качество этих снарядов нередко было плохим — не хватало мастеров, все делалось спешно.
Мастерскую в Берде возглавил Степан Игнатович Калмыцкий, бывший канонир Оренбургского батальона. Имелись и другие умельцы — заводские крестьяне с Воскресенского завода Василий Макшанцев («умеющий механической науке»), Василий Алимпиев («умеющий литья заводских чугунных припасов»), Василий Логинов («выученный архитектурии и умеющий рисовать»). Их разыскал в лагере Грязнов. На уральских заводах побывали ближайшие помощники Пугачева — Соколов-Хлопуша, Чика-Зарубин, Шигаев, И. Ульянов, Я. Антипов. Нашлись новые мастера, которые делали пушки и припасы для Пугачева.
Из числа трофейных и изготовленных для войска пушек у Пугачева уже к концу ноября 1773 года была создана своя артиллерия из 70 единиц; к концу декабря — уже более 100. Под Уфой у Зарубина имелось 25 пушек, у Грязнова под Челябинском — еще 25. Из этих примерно 150 орудий новоизготовленных насчитывалось около 20, то есть почти одна седьмая всей артиллерии, имевшейся у трех осажденных восставшими городов на первом этапе Крестьянской войны. Несомненно, орудия (хотя и небольших калибров и в малом количестве) имелись и в других отрядах.
По отзывам царских генералов (Фрейман, Кар, Голицын, Михельсон), повстанцы-артиллеристы действовали «весьма проворно», наносили немалые потери врагу. Они хорошо владели техникой навесной стрельбы, устраивали укрытия для орудий (мешки с песком, снежные валы, рогатки), укрывали их в лощинах, под прикрытием гор, прятали за возами с сеном, соломой. Искусно маневрировали на поле боя.
У Пугачева было до 600 артиллеристов. Артиллерию возглавлял пугачевский полковник Федор Федорович Чумаков из яицких казаков. Хорошими артиллеристами, помимо самого Пугачева, были Белобородов, Соколов-Хлопуша, Иван Шишка (демидовский крестьянин), Степан Калмыцкий, Тимофей Коза (заводской мастеровой). Согласно Почиталину, «лутче всех знал правило, как в порядке артиллерию содержать, сам Пугачев». Ему вторит Падуров: «Пушки и прочия орудии большой частию наводил сам самозванец, а иногда и канонеры». Недаром в народе сложилась легенда, согласно которой Пугачев «один управлял батареей из 12 орудий; он успевал и заправить, и наводить, и палить, в то же время войску приказания отдавать».
Весной 1774 года, после поражения, Пугачев потерял все пушки. Но потом, по мере продвижения по Уралу и дальше, он снова захватывал их в крепостях и на заводах, терял в боях, снова набирал, и так продолжалось довольно долго. То же происходило в отрядах, больших и малых. В целом за все время восстания пугачевцы имели несколько сот пушек.
Действия с помощью артиллерии, быстрая ее маневренность составили одну из славных страниц Пугачевского движения. Опытный враг повстанцев подполковник Михельсон, так много досадивший Пугачеву, признавал, что под Казанью восставшие встречали его войска «стрельбою, какой я, будучи против разных неприятелей, редко видывал».
Помимо огнестрельного оружия (пушки, ружья, пистолеты), повстанцы имели холодное — сабли, пики, рогатины, луки со стрелами и прочее, вплоть до топоров, дреколий с наконечниками, дубин.
Большие хлопоты и потери карателям накосила пугачевская конница — казаки, башкиры, калмыки и др. Она действовала в атаке и сплошной лавой, и рассыпным строем, и на большом расстоянии (обстрел из ружей, луков), и вблизи (сабельные схватки). По отзывам царских генералов, они в бою «столь проворно обращаются, что их пешим и худоконным достигать трудно, ибо они во время наступления рассыпаются»; башкиры, «чиня всякие пакости и смертные убивства», «как ветер по степи рассеиваются».
Столь же умелыми и изобретательными проявили себя пугачевцы при осаде и взятии городов и крепостей. Они устраивали завалы и подкопы, «двойные» стены, засыпанные землей, «притинные» сооружения. Во время штурмов применяли лестницы, возы с сеном и соломой, взрывали мины в подкопах, строили полевые укрепления разных типов. Действовали стремительно, нередко ночью. Использовали при атаках, штурмах пожары.
Пугачев и «пугачи», все восставшие в своих попытках организации войска, отрядов, ведении войны с властями, карателями применяли те же методы, способы, что и их противники, подчас даже с большей изобретательностью, но их разнородность, отсутствие каких-либо военных навыков у большинства повстанцев сильно отличали их, и в худшую, конечно, сторону, от регулярных правительственных частей.
Сильной стороной пугачевского воинства, хотя она и не. спасла их от поражения в конечном счете, были неукротимая отвага, высокий боевой дух, сознание правоты, с которыми они шли в бой за попранные права и обычаи, за землю и «всякую вольность».
Взгляды и требования восставших, их идеология носили сложный, противоречивый характер. Они здесь во многом повторили то, что выдвигали, проповедовали до них, в чем-то продвинулись вперед. Главное, за что они боролись и отдавали свои жизни, — это освобождение от крепостного ярма, от помещиков, получение земли в свое распоряжение, овладение властью в столице, при этом сохранение монархической формы правления, но доставление своего, «мужицкого», царя — Петра Федоровича, который и явится вместе со своими помощниками (которые, как мыслилось, вероятно, придут на смену екатерининским вельможам) гарантом, проводником в жизнь этих требований и стремлений.
При всей утопичности, архаичности и наивности подобных рассуждений, их осуществление привело бы к политическому перевороту, смене власти, отмене крепостного права, ликвидации привилегий феодалов. Последним сначала предполагалось платить жалованье за службу. Потом выдвинули лозунг их истребления. Трудно сказать, насколько далеко вперед заглядывали Пугачев и другие предводители. Людьми они были малограмотными или совсем неграмотными. Но при этом многие из них обладали хорошим здравым смыслом — казака, крестьянина, купца и т. д. — и обнаруживали задатки своего рода мыслителей, идеологов в их народном, так сказать, издании, но отнюдь не всегда примитивном. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать манифесты, скажем, Пугачева или Грязнова — в них приводится перечень, своего рода программа мер, которые осуществятся в случае победы, обоснование целей борьбы, размышления в духе идей первоначального христианства, простонародного естественного права. «Примитивный демократизм» (В.И. Ленин) пронизывает все программные документы, вышедшие из ставки Пугачева и его атаманов.
Идеологические представления, которые отразились в манифестах и указах Пугачева и его сподвижников, в ходе войны потерпели заметную трансформацию. Если элементы организованности уменьшались, то элементы сознательности, идеологии, наоборот, увеличивались, усиливались.
Еще перед началом восстания Пугачев в беседах с яицкими казаками развивал мысли о походе в центральные губернии России, где можно было поднять «черный народ». Он был уверен, что «Русь… вся к нему пристанет». Так он говорил М. Кожевникову. Многие казаки понимали, что необходимо искать опору в простом народе, прежде всего — в крестьянстве. В уже упоминавшемся разговоре Т. Мясникова с М.Д. Горшковым речь шла о том же: «…сие наше предприятие будет подкреплено и сила наша умножится от черного народа, который также от господ притеснен и вконец разорен».
Это был, так сказать, расчет стратегического порядка, как и главная цель, провозглашенная яицкими казаками, инициаторами выступления, и другими повстанцами, — восстановление на престоле «законного государя» — «императора» Петра III в лице Пугачева, свергнутого с престола якобы за желание освободить от крепостной зависимости крестьянство. Этого «народного заступника» нужно снова возвести на трон, и он сделает все, что нужно для угнетенных. Такая идеологическая оболочка как бы придавала движению законный характер. Причем сам Пугачев как будто не исключал, что после победы их дела править будет не он, а его «сын» Павел Петрович.
— Желаю я, — говорил Пугачев тому же Кожевникову, — чтоб на царство восстановить государя цесаревича и в прочих местах учредить судей других, в рассуждении, что в нынешних многая неправда. А сам я, однако, более царствовать уже не желаю.
Впрочем, высказывался он Чике-Зарубину и в другом смысле:
— Взяв Оренбург, пойду в Москву, приму там престол, к великому князю (Павлу Петровичу. — В. Б.) буду писать, чтоб ко мне приехал. А государыню в монастырь сошлю. И, утвердясь на царство, буду старатца, чтобы все было порядочно и народ не отягощен был.
Видимо, в глазах Пугачева и его близкого окружения главное заключалось в том, чтобы снять с «черного народа» все «отягощения». Сделать это может сам «император» или цесаревич; важно, чтобы он был добр к простым людям, облегчил их «отягощения». С этой целью он хотел сменить и плохих «судей», заменив их справедливыми, добрыми к «черни».
По отношению к дворянам Пугачев в тех же разговорах с казаками накануне выступления ставил вопрос о конфискации у них владений и выплате им взамен жалованья. На хуторе у Кожевниковых он говорил Чике:
— От дворян деревни лутше отнять, а определить им хотя большее жалованье.
То же повторяет он 21 сентября, обращаясь к жителям только что взятого Илецкого городка:
— У бояр села и деревни отберу и буду жаловать их деньгами!
Давно уже обращалось внимание на сильно выраженный «проказацкий» характер первых пугачевских манифестов и указов. В определенной степени это так. Неудивительно, что Пугачев, «принятый» казаками, которые дали обещание «восстановить» на престоле «императора», не мог не учитывать их пожелания. Именно их интересам отвечали обещания восстановить старые казацкие «вольности». Здесь имелись в виду в первую очередь войсковой круг, выбор атаманов и есаулов, справедливое распределение доходов Яицкого войска, регулярная выдача жалованья, то есть все то, что у казаков отобрали или сильно ущемили в прошлые годы. Пожалования Яиком-рекой, рыбными ловлями, землями, сенокосными угодьями, крестом и бородой тоже постоянно повторяются в пугачевских обещаниях. В первом манифесте 17 сентября 1773 года Пугачев объявил: «Когда… всю Россию завоюет, то зделает Яик Петербургом, яицких казаков производить будет в первое достоинство за то, что они причиною возведения его паки на царство».
С яицкими казаками Пугачев подробно обговаривал план выступления. Еще до восстания сложился своего рода «заговорщицкий центр» или повстанческий центр — хотя и примитивная, но все же организация, которая выработала основные положения социально-политической программы Крестьянской войны. А это свидетельствует о значительной организационной и идеологической зрелости движения, если его сравнивать с другими народными восстаниями XVII—XVIII веков.
При этом важно иметь в виду, что уже с самого начала Пугачев обращается не только к казакам, но и к другим слоям, группам населения — к казахам, башкирам и т. д. Кроме того, обещания первых манифестов о пожаловании земель, угодий, вольности хотя они и были обращены в первую очередь к казакам, но истолковывались всеми простыми людьми так, что они имеют в виду и их тоже, короче — всех угнетенных и обиженных. Именно первые манифесты поднимали на борьбу крепостных крестьян Оренбургской губернии, которые громили имения помещиков, а последние спасались бегством.
Впоследствии, со времени осады Оренбурга, расширения войны, включения в нее широких масс крестьянства, работных людей и других слоев, пугачевские призывы все больше ориентируются на них, становятся менее «проказацкими» и все более «прокрестьянскими», поскольку основной массой восставших, главной опорой Пугачева становятся именно крестьяне.
Уже в указе 24 сентября 1773 года, обращенном к гарнизону и всему населению Рассыпной крепости, Пугачев более широко формулирует свои установки: «…Жаловать буду всех сих вечною волностию, реками, морями, всеми выгодами, жалованьем, провиантом, порохом, свинцом, чинами и честию, а водность навеки получат». Здесь предусмотрены не только казаки, но все слои трудового населения. Октябрьские манифесты того же года объявляют башкирам, что они получат освобождение от русской администрации, помещиков, заводчиков, вольность, земли и воды в свое распоряжение, свободу веры. Работные люди слышали обещания вольности, снижения подушного оклада до 3 коп.; по заключению Оренбургской секретной комиссии, «что касается до заводских крестьян, то они были всех прочих крестьян к самозванцу усерднее, потому что им от него также вольность обещана, тож и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят в разсуждении тягости работ и дальних переездов, для чего и исполняли с усердием насылаемые к ним на заводы указы».
В ряде повстанческих документов 1774 года — в воззвании Грязнова 8 января, пугачевских манифестах 12 июня, 28 и 31 июля — требования, идеология повстанцев выглядят весьма радикально. Речь в них идет об освобождении крестьянства, всей трудовой России прежде всего от «ига работы» — крепостного рабства, что будет исполнением «божьего предначертания», торжеством справедливости.
Манифест 31 июля 1774 года наиболее полно и решительно выражает требования угнетенных. Пугачев в нем провозглашал «во всенародное известие:
— Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне, и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, волностию и свободою и вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными и сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без оброку. И освобождаем всех прежде чинимых от злодеев дворян и градцких мздоимцев судей крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощениев… Повелеваем сим нашим имянным указом: кои прежде были дворяне в своих поместиях и вотчинах, оных противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян всякой может восчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет».
Этот пугачевский манифест, несомненно самый радикальный из всех, говорит об освобождении всех категорий крестьян от крепостного права, неправедного суда, подушной подати, рекрутской повинности. Народ должен был получить землю в свое распоряжение. Всех простых людей полагалось верстать в казаки, дворян же — истреблять, как «злодеев», «возмутителей», «разорителей крестьян».
По мысли Пугачева и других предводителей Крестьянской войны, последняя должна была привести к образованию своего рода казацкого государства («христианской казацкой республики», по К. Марксу) с порядками, аналогичными тем, которые существовали (до их нарушения властями) в войске Яицком, войске Донском, войске Запорожском и других казачьих областях. Его будущие жители, все — казаки, получали волю, землю и прочие блага. Во главе будет свой, народный «император», что-то вроде всероссийского войскового атамана. Он и его помощники, которые, как можно полагать, сменят екатерининских «бояр», будут делать все по справедливости, правде, и простой народ получит из их рук все желаемое, заветное.
В манифесте 31 июля, который излагает своего рода программу Крестьянской войны, не все, конечно, «гладко» и продуманно. Не говоря уже об утопичности и наивности главного замысла — создания «своего», «мужицкого» или «казацкого» государства во главе с Пугачевым — «императором», в нем немало наивностей и бьющих в глаза противоречий, касающихся организации жизни в будущем идеальном государстве. Жители его, по манифесту, не будут вносить подати, исполнять рекрутскую повинность. А ведь без пополнения казны и набора в армию государство существовать не может. Вероятно, и здесь, как и в другом, Пугачев мыслил организовать все по-казацки: не будет-де ненавистного «регулярства», солдатских наборов, а военную службу все будут исполнять «охотою», как казаки, в форме общего воинского ополчения. Так как будто… Понять нелегко, но можно. С податью же хуже. Прокламируя ее отмену, авторы манифеста, сам Пугачев понимали, конечно, что без казны не проживешь. Сама жизнь, практика Крестьянской войны говорили об этом — в пугачевскую казну, к Шигаеву, стекались со всех сторон конфискованные деньги, ценности, которые распределялись в виде жалованья, наград среди повстанцев, заводских работников. Относительно последних известно, что Пугачев и его помощники планировали резко снизить размер подушного оклада, который с них взимался. Опять как будто противоречие… Но и здесь, вероятно, Пугачев, отрицая существующий порядок с налогами, имел, конечно, в виду отмену екатерининских податей, которые в будущем будут заменены чем-то другим, более легким для населения.
Так или примерно так могли думать предводители Крестьянской войны, размышляя о будущем устройстве, предполагая облегчить положение простого люда. Но, конечно, многое им было неясно, непонятно. Да и размышлять-то в обстановке боев, преследований и поражений некогда было…
Главная сила этого и других манифестов Пугачева в том, что они затрагивали суть жизни угнетенных, давали им надежду на лучшую долю. И они с благодарностью и воодушевлением, всем сердцем воспринимали пугачевские воззвания. Именно поэтому их переписывали и распространяли в большом количестве не только в районе Крестьянской войны, но и далеко за ее пределами. Один экземпляр манифеста Пугачева нашли даже в Зимнем дворце — кто-то, вероятно, из дворцовой прислуги подбросил сюда воззвание мятежного предводителя. В разных местах крестьяне, их эмиссары подхватывали слова, мысли пугачевских манифестов, по-своему их толковали:
— Когда Пугачев будет царем и бояр всех перевешает, то будет наша воля.
— Петр Федорович крестьян всех хочет от бояр отобрать и иметь их только за своим именем. Коли б нам бог хотя б на один год дал (свободу от бояр. — В. Б.), ибо мы все помучены.
— Петр Федорович в указах пишет, чтоб чернь радовалась и веселилась: господским людям будет воля; и как сюда он будет, то не станут с ним войны держать господские люди, все к нему передадутся.
По словам Полубояринова, сенатского курьера, который в январе 1774 года ехал по Казанской губернии, проживавшие в ней помещичьи и дворцовые крестьяне, как он сам не раз слышал, считали, что они «государем Петром III освобождены от податей, почему и ныне, есть ли не захотят, то ничего не дадут; а от него они имеют уверение, что будут вольны и независимы ни от кого. Теперешнее же правление им несносно, ибо де большие бояре награждаются деревнями и деньгами, а им никакой нет льготы, но только больше тягости по причине войны, как-то: рекрутские наборы и разные подати, кои должно платить и государю и помещикам, и что для перемены своего состояния пришло им метаться в воду. О воинских же командах, следующих для истребления злодея, говорят, что де все это понапрасну: все де солдаты лишь только придут, то будут ему служить, вить и их житье не лутче крестьянского».
Призывы и идеи манифестов Пугачева вошли в душу народную. Власти приняли все меры, чтобы их конфисковать и уничтожить. По указу Сената, все подобные «письма на площадях» по их обнаружении должны «жечь через палачей». Их действительно десятками публично сжигали в разных концах, но предотвратить чтение, распространение желанных манифестов власти были не в силах. На борьбу с ними были предназначены правительственные манифесты, указы, рескрипты. Генерал Потемкин, начальник секретной следственной комиссии в Казани, в августе 1774 года составил своего рода контрвоззвание к народу, в котором прямо полемизирует с пугачевскими манифестами. Нарисовав черными красками «злодеяния» Пугачева и воздав льстивые и лживые похвалы Екатерине II, в 12-летнее правление которой, оказывается, никто не был притеснен («смущалась ли когда притеснением хотя единая душа?»), автор высмеивает слова пугачевского манифеста о свободе от рекрут и податей (кто же, мол, и на какие средства будет защищать Россию от внешних неприятелей?). Особый его гнев вызывает пункт о собратьях-дворянах: «Пугачев велит истреблять помещиков, и народ ему повинуется. Сам бог сказал: „Несть власти, еже не от бога“. То как может сей злодей испровергнуть божию власть? Представьте себе: Кто будет управлять градами и селами, ежели не будет начальников? Кто будет производить суд, удерживать дерзость и неправду, защищать притесненного, ежели не будет законных властей? Кто будет предводительствовать воинством, ежели не будет степени чинов? Вот ясное изобличение злонамеренного обольщения Емельки Пугачева».
Генерал не мыслит себе другого устройства, кроме существующего порядка вещей, при котором всякая «законная власть» исходит только от дворян, осуществляется ими в интересах сохранения их прав и привилегий. Восставшие же во главе с Пугачевым ставили вопрос об их лишении этих прав и привилегий, уничтожении самих дворян вместе с крепостными порядками, передаче земли в руки эксплуатируемых. Именно поэтому в той борьбе идей, требований, стремлений, которая развернулась во время Крестьянской войны одновременно с вооруженной, борьбой между двумя лагерями, простой народ, все эксплуатируемые приняли сторону Пугачева. Русские, башкиры и татары, калмыки и казахи, мари и удмурты, все нерусские народы тоже находили в и их то, что отвечало их настроениям, надеждам, требованиям. В манифестах Пугачева, к ним обращенных, говорилось о свободной жизни, равенстве народов и вероисповеданий, о пожаловании их землями, водами, пастбищами и прочими благостями.