Страница:
Виктор Буганов
Пугачев
Детство и юность Пугачева. Служба и скитания
…В этот морозный январский день, казалось, вся Москва вышла из домов и заполнила улицы и переулки, прилегающие к Болотной площади. Человек, сидевший на помосте в санях, непрерывно кланялся налево и направо людям, стоявшим на пути его следования. Он переводил глаза с одного лица на другое, а в толпе, по мере его продвижения, нарастал гул; все жадно смотрели на него, тихо перешептывались. О чем он думал, когда видел эти лица? О том ли, что они, как и он сам, — такие же подневольные и обиженные судьбой и тяжелой жизнью люди? Правильно ли он сделал, что выступил сам, поднял других, чтобы облегчить им жизнь, освободить их от господ-мучителей? Знают ли они об этом? Понимают ли?
Мысли о том неотступно, как видение в тяжком и мглистом сне, преследовали его — вплоть до эшафота, до смертного часа… Эти люди, как он видел по их главам, сострадают, сочувствуют ему. А может быть, есть и такие, которые осуждают его? Ведь многих из тех, кто пошел за ним, уже нет в живых — одни погибли в боях с карателями, других казнили по бесчисленным градам и весям Поволжья и Приуралья, Оренбуржья и Зауралья. Многим предстояло, как и ему сейчас, испить чашу смертную из рук кровавых палачей матушки-государыни. Много мыслей теснилось в голове, много слов рвалось из груди. Произносил же он только одно:
— Прости, народ православный!
Когда палачи сорвали с него одежду и один из них занес над ним, опрокинутым навзничь, топор, вся жизнь прошла перед ним в вихре видений и событий…
…Увидел себя Емельян в детстве. Станица Зимовейская, где он родился (примерно в 1742 году), стояла среди леса по-над Доном. С тех пор, как помнит, казачонок любил родные места, донские просторы — красивую луговую сторону вдоль реки, зеленую и привольную, обширные и просторные степи, начинавшиеся за долиной. Весенние разливы казацкой реки, когда вода заливает в низовьях все вокруг на десятки верст. Дон течет через станицу, затопляет так, что, кажется, курени плывут по воде неведомо в какую даль… Но отцы и деды спокойно плавают в лодках друг к другу, в церковь, удят рыбу.
С детства Емельяна окружали люди крепкой породы — смелые и решительные, сметливые и вольнолюбивые, помнившие славное прошлое Войска Донского. Правда, от прежней казацкой вольницы прадедов и пращуров мало что осталось. Времена Степана Разина и Ермака Тимофеевича давно минули. А место вольницы, казацких сходок-кругов и выборных атаманов заняли дорядки иные. Уже при Петре I круги перестали избирать атаманов. Не прошло и полутора десятка лет после его кончины, и войсковых атаманов стали назначать (с 1738 года, года за четыре до появления на свет Емельяна) императорским указом. Зажиточные донские казаки, из которых выходили атаманские помощники (старшина), давно и цепко держали власть в своих руках и были хозяевами Войска Донского, эксплуатировали и притесняли бедных казаков-голутву (голытьбу), вершили все по своему усмотрению. Они стали опорой престола, верой и правдой служили ему за чины и звания, земли и жалованье.
Но детство есть детство, и Емельян мало еще что знал и понимал из того, что волновало и гнуло к земле взрослых, окружавшую его бедноту. С радостью участвовал он во всех мальчишеских играх и проказах, благо на Дону, в лесу и степи возможностей для этого было много, хоть отбавляй! Уже тогда, в детском возрасте, он отличался смелым и решительным характером, выступал заводилой среди сверстников, верховодил ими. Еще в середине XIX столетия была жива в его родных местах старушка, которая в детстве играла с ним. По ее отзывам, Емельян проявлял крутой нрав, строптивость, любил командовать.
С юного возраста слышал он разговоры и песни о храбрых сынах Дона, их подвигах, провожал станичников на военную службу и встречал их по возвращении с нее. Пели казаки песни разные — исторические (о происхождении донского казачества и другие) и военные, песни о Ермаке и Степане Разине. Имена двух Тимофеевичей нередко сливались в единый образ народного героя и заступника. Первого из них песни называют «кормильцем нашим», «батюшкой», «донским атаманушкой». В одной из них в ответ на предложение государя просить любое жалованье за победу над врагом Ермак отвечает, выражая заветные мысли и мечты любого донского казака:
Любили казаки, их жены и дети песни колыбельные и семейные, любовные и свадебные. Вероятно, матушка не раз пела маленькому Емельяну песни про кота-воркота и кота-бормота, о серой кобыле и гули-голубочках. Жизнь в станице не могла обойтись без песен о свадьбе и женской доле, любви и ревности, военной службе и разлуке с матерью, охоте и рыбной ловле.
Так пробегали годы. Емельян вырос, и началась пора забот и тревог.
Емельян Пугачев сказал однажды, что «всю землю своими ногами исходил». И это в немалой степени было так. В этом он похож на своего предшественника Степана Разина.
Семья Емельяна издавна проживала в станице Зимовейской. Среди казаков числились отец Иван и дед Михайла. Прозвище деда Пугач, по-украински «филин», положило основание фамилии Пугачевых; он, вероятно, имел приметную внешность, лицо, обрамленное густыми волосами, большие глаза, обращавшие на себя вниманий станичников… Казачкой была и мать будущего предводителя Анна Михайловна. Его старший брат Дементий рано женился и отделился от семьи. Покинули родительский кров и вышедшие замуж сестры Ульяна и Федосья. Все Пугачевы, по словам Емельяна, которые он скажет позднее, на допросе, «были простые казаки».
Давно прошли времена, когда донцы не пахали землю, добывая хлеб насущный с помощью сабли. О походах «за зипунами» к южным берегам Каспия и Черного моря рассказывали песни и легенды. Емельян же, как и другие казаки-малолетки, еще мальчиком ходил с отцом в поле, пахал и сеял, косил и молотил. Так продолжалось долго — до 17 лет.
Началась служба, как водилось на Дону. Отец Емельяна Иван Михайлович вышел в отставку, и он занял его место. Шел ему тогда восемнадцатый год. А через год, 18 лет, молодой казак женился. Суженой его стала Софья — дочь Дмитрия Недюжева, казака Есауловской станицы. Женщина тихого нрава, покорная и слабая, она очень любила своего Емельяна. Уже через неделю после замужества провожает его в действующую армию. Разлука была горькой.
Казачья команда, в составе которой предстояло воевать Пугачеву, быстрым маршем направилась в Пруссию. Шла Семилетняя война менаду Россией и королевством Фридриха II, начавшаяся несколько лет назад. По прибытии на фронт донцы попали в состав корпуса графа З.Г. Чернышева, имя и звание которого Пугачев впоследствии присвоит И.Н. Чике-Зарубину, одному из смелых и энергичных своих сподвижников.
Года два провел Емельян на фронте. Участвовал в нескольких сражениях, отличился. Несомненно, он обратил на себя внимание смелостью и неустрашимостью, большой расторопностью. Илья Федорович Денисов, полковник, командир пятисотенного отряда донцов, «за отличную проворность» взял Пугачева в ординарцы. Но, как скажет позднее А.С. Грибоедов, «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь» — однажды в суматохе ночного боя ординарец упустил одну из лошадей начальника, и его гнев не замедлил обрушиться на Емельяна. По приказу командира провинившегося нещадно бьют плетью. Несомненно, эта жестокость и несправедливость запали в душу горячего и вольнолюбивого казака.
Война скоро закончилась. Смерть (в 1761 году) русской императрицы Елизаветы Петровны, дочери великого Петра, сделала императором ее племянника Петра III Федоровича, ничтожного внука «северного властелина». Крайне ограниченный, бывший голштинский герцог, с восторгом принимавший прусскую военную систему с ее муштрой и бездушием, став во главе огромной империи, сразу же прекратил войну с любимым его сердцу прусским императором. Фридрих II, не раз терпевший жестокие поражения от русских войск, взявших в 1760 году Берлин, помышлял даже о самоубийстве. Но судьба переменчива — Россия в мгновение ока из врага превратилась в союзника. Русские войска уходят из Пруссии на свои квартиры.
Пугачев возвращается домой. Три года войны дали ему немало. Он повидал белый свет, побывал в русских, украинских и белорусских городах и селениях. В Польше увидел Торунь, Познань и Кобылин. Боевой опыт участника ряда сражений пригодится ему впоследствии. К тому же не тронули его ни пуля, ни сабля. «Ничем не ранен» (его слова), он прибыл в Зимовейекую к жене. Прожил здесь года полтора, стал отцом — у него родился сын Трофим. Но скоро, в 1764 году, снова объявили службу — в составе казачьего отряда Елисея Яковлева Пугачев оказывается в знакомой ему Польше. На этот раз предстояли дела не военные, менее опасные, но малоприятные — нужно было ловить беглых русских старообрядцев в приднепровских раскольничьих скитах и слободах, возвращать их в Россию. Эта служба столкнула Емельяна со старообрядцами, сыгравшими потом немалую роль в его судьбе. Донская команда выловила много беглых. Их привели в Чернигов. Отряд распустили, и Пугачев снова дома, на этот раз года три или четыре.
Время, в которое жил Пугачев, было богато войнами. Славу русскому оружию добывали солдаты Суворова и Румянцева, моряки Ушакова и Спиридова… Шесть лет спустя после войны с Пруссией начинается война с Турцией. Пугачева зачисляют в команду полковника Ефима Кутейникова. Два года он служил в действующей армии, в составе войск П.И. Панина — будущего душителя Пугачевского восстания. Опять Емельян участвует в сражениях, в том числе под Бендерами, снова проявляет «отличную проворность» и храбрость. Пугачев получает за воинские заслуги чин хорунжего — младший офицерский чин у казаков.
Боевой казак, ставший офицером, вероятно, выделялся среди однополчан не только храбростью на поле боя. Чувствуется, что и в кругу товарищей он стремился быть не на последнем месте, «произвесть себя, — по его словам, — отличным от других». Ему свойственно несомненное честолюбие; будучи по натуре живым и сметливым, он стремился обратить на себя внимание окружающих — ему «отличным быть всегда хотелось». Характерен в этом смысле один эпизод. У него была, очевидно, хорошая сабля. Он не раз, вероятно, показывал ее товарищам по службе. А однажды Емельян стал уверять их, что оружие подарено ему не кем иным, как Петром Первым, который-де был его крестным дедом, хотя тот умер более чем за полтора десятилетия до его появления на свет.
Так текла служба. Случалось всякое — хорошее и плохое. После взятия Бендер полк Кутейникова отвели на зимние квартиры в село Голую Каменку близ Елизаветграда (ныне Кировоград). Здесь храброго хорунжего, которого не брали ни пуля, ни сабля, одолела хворь — «гнили у него грудь и ноги». Емельян, вероятно, простудился; он сильно страдал физически и потому вскоре снова оказался на Дону. Дело в том, что Кутейников послал по приказу командования сотню казаков домой для «исправления лошадьми» — для пополнения полка конским составом, поредевшим в военных походах. В нее включили и больного Пугачева.
В родной станице он продолжал болеть и в армию не возвратился. Вместо себя нанял казака Михаила Бирюкова, дал ему для службы две лошади с седлами, зипун, бурку, саблю, 12 рублей денег, «харч всякий». Стоило все это, конечно, немалые деньги. Больного Емельяна навещают станичники. Старые казаки советуют ему ехать в Черкасск — столицу Войска Донского — проситься в отставку. Тот так и поступает.
Летом 1771 года станичный атаман Трофим Фомин вручает ему паспорт, и Пугачев отплывает на лодке вниз по Дону в Черкасск. Дома остаются жена Софья, сын Трофим и дочери Аграфена и Христина. В Черкасской войсковой канцелярии (было это 11 или 12 июля) он предъявляет свой паспорт.
— Зачем ты сюда приехал? — услышал Емельян от войскового дьяка Колпакова.
— Я, батюшка, приехал сюда за болезнью своей проситься в отставку. У меня гниют ноги и грудь.
— Тебя отставить нельзя, надобно прежде лечь здесь в лазарет и лечиться; и когда уже тебя вылечить будет нельзя, то тогда отставят.
— Нет, я в лазарет не пойду, а лучше стану лечиться на своем коште, — решил Пугачев, поклонился дьяку и вышел.
На улице Емельян повстречал неизвестного ему есаула и, вероятно, рассказал о своем деле. Тот отсоветовал:
— На что тебе отставка? Ведь коли болен, тебя на службу не пошлют. А если выздоровеешь, то отставить нельзя.
Емельян решил, что так действительно будет лучше. С тем и вернулся на квартиру, где остановился. Хозяйка казачка Скоробогатова выслушала его рассказ и тоже отсоветовала ложиться в лазарет:
— Нет, Пугачев, не ходи в лекарство, ведь оно очень трудно. Покажи-ка ты мне свои ноги.
Тот послушно снял сапоги.
— Лечись ты, — продолжала казачка, осмотрев раны, — из убитых баранов легкими; прикладывай легкое к ранам — и тебе легче будет.
Больной три дня, покупая на базаре бараньи легкие, прикладывал к ногам; вроде бы стало ему легче. На четвертый день он засобирался, но не домой в Зимовейскую, а в Таганрог — там жили сестра Федосья и ее муж Симон Никитич Павлов, тоже казак Зимовейской станицы. В начале войны с Турцией (1768—1774 гг.) его вместе с другими направили в Таганрог с Дона «на вечное житье». Казаки, и Павлов в их числе, были очень недовольны своим положением — тяжелой службой с ее «регулярством», лишениями.
Пугачев получил разрешение войскового атамана и на лошади, нанятой у той же Скоробогатовой за два пуда пшеницы и два пуда муки, приехал к сестре и зятю. Они обрадовались Емельяну, и за угощением и разговорами он услышал об их житье-бытье, жалобы на то, что казаки, поселенные в Таганроге, лишены своих старинных прав, нарушаются их обычаи.
— Здесь жить трудно, — говорил Емельяну Симон, — лесу нет, и ездят за ним недели по две. Заведены полковники и ротмистры, и совсем не так поступают с казаками, как на Дону: нас хотят обучать ныне по-гусарски и всяким регулярным военным подвигам.
— Как это? — удивился Пугачев. — Кажется, не годится, чтобы переменять устав казачьей службы. Надобно просить, чтоб оставили казаков на таком основании, как деды и отцы Войска Донского служили.
— У нас много переменено, — с грустью продолжал Павлов. — Старшин у нас уже нет, а названы вместо оных ротмистры, Когда начнут обучать нас не по обыкновению казацкому, то мы, сколько нас ни есть, намерены бежать туда, куда наши глаза глядеть будут. Многие уже бегут, да и я согласился с тремя казаками бежать.
— А куда же ты хочешь бежать?
— Коли в Русь побегу, то с женой; а если без жены, то хотя в Сечь Запорожскую.
— Как тебе туда бежать? В Сечь не попадешь, а на Руси поймают. В Запорожье, коли один пойдешь, по жене стоскуешься; а приедешь за ней, так тебя схватят.
Так убеждал зятя Емельян, у которого уже рождались собственные планы на тот счет, как лучше устроить казацкую долю, свою в том числе:
— Коли уж бежать, так бежать на Терек, там наши семейные живут, там народу много, рек и лесу довольно, прожить там будет способно, и тамошние жители странноприимчивы. А сверх того, тамошнему атаману Павлу Михайлову и указ дан, чтобы таких там принимать. Тогда и я с вами поеду.
— И, ведомо, это лучше, — согласился обрадованный Павлов, — мы все будем жить вместе.
Дело было решено. Федосья, по наказу мужа и брата, отпросилась у местного ротмистра — иужно-де ей съездить к матери в Зимовейскую. Тот выдал ей билет-раз-решение, и она с братом и дочерью отправилась в путь. Накануне уговорились, что Павлов и трое других казаков через неделю-две бегут и присоединятся к ним.
Но план с самого начала был нарушен. Не успел Пугачев с сестрой и племянницей доехать до реки Тузловой, как их нагнали Симон и другие неосторожные беглецы.
— Что вы это наделали?! — упрекал их Емельян. — Того и смотри, что нас поймают. Ведь я говорил, чтобы помешкать недели две, а теперь вы погубили себя и меня.
Произошло это на пятый день после выезда Пугачева из Таганрога, и он не без оснований опасался погони и наказания.
Бегство четырех казаков власти, конечно, могли связать с пребыванием в Таганроге Пугачева и его отъездом на Дон. Побеги за Дон, на «ногайскую сторону», преследовались строго, вплоть до смертной казни. Однако делать было нечего, и все они направились к Зимовейской. Подъехав к родной станице, Пугачев и Павлов оставили в степи своих спутников, а сами, дождавшись темноты, пришли в дом к Емельяну.
— Вот, матушка, — говорил он, — знаешь ли, зять-то хочет с женой бежать на реку Терек, да и меня зовут с собой.
В ответ мать и жена залились слезами.
— Нет, не бойтесь, — успокаивал их Емельян, — я только провожу их через Дон, а сам никуда не поеду.
Пугачев с зятем вернулись в степь. Павлов остался, а Емельян с сестрой снова приехал к матери и жене. Федосья побывала и у свекра. А в это время домашние хором убеждали Пугачева не ездить с беглецами за Дон во избежание беды, и тот согласился.
Но по ночам появлялся зять и упрашивал его долго и настойчиво — хотя бы показать дорогу на Терек или перевезти их через Дон, а еще бы лучше, чтобы он и «сам бы с ними поехал».
«Неотступная просьба» зятя наконец сломила упорное нежелание Емельяна. Во всяком случае, так он потом рассказывал во время допросов. Нужно сказать, что и в этом, и в других случаях Пугачев старался на следствии отрицать или преуменьшать свою роль в тех или иных событиях.
Несмотря на просьбы и слезы матери и жены, он сказал, что перевезет беглецов через Дон и вернется, сам на Терек не поедет. Посадив беглецов в лодку, он отплыл вниз по реке; проплыв верст семь, высадил их на другой стороне Дона, а сам повернул назад.
Прошло месяца полтора. Павлов и его спутники, не найдя дорогу на Терек, вернулись в Зимовейскую. Их арестовали, и на допросе оаи признались во всем. Властям стало известно и о том, что Пугачев тоже собирался бежать с Дона и к тому же перевез Павлова и других на ногайскую сторону. Над головой Пугачева сгущаются тучи, и он, схватив лошадь, бежит в степь. Но недели через две кончился хлеб, и он под покровом ночи крадется домой. Там совсем неладно — арестованы и отправлены в Черкасск мать и зять, ищут его самого.
Пугачев наскоро собирается и быстро, чтобы обогнать арестованных, мчится в донскую столицу, является к уже знакомому дьяку Колпакову в войсковой канцелярии.
— Я слышу, — говорит он ему, — что про меня говорят, будто я бежал; а я не бежал, вот и паспорт.
— На кой же черт пишут, что ты бежал? — выразил неудовольствие дьяк, возвращая ему паспорт.
Пугачев вздохнул свободно, но ненадолго. На следующий день в Черкасск привезли арестованных, и зять повторил показания. На этот раз Колпаков приказал взять под стражу Пугачева, но он вернулся в свою станицу. Здесь его арестовали. Две ночи он просидел в станичной избе, потом бежал, скрывался в камышах на болоте. Но продолжаться долго это не могло — наступали осенние холода, есть было нечего; на третий день, как потом показывал Пугачев на допросе, «пошел в дом свой и, пришед, сказал жене, чтоб она никому не сказывала; и прожил в доме своем почти весь Филиппов пост скрытно. В доме же его не сыскали, потому что не могли старшины думать, чтобы, наделав столько побегов, осмелился жить в доме своем».
23 декабря 1771 года Емельян уехал на Терек. Если его там примут, объяснил он на прощание жене, то и за нею приедет.
Переправившись через Дон, Пугачев направился к поселениям терских казаков. В середине января приехал в станицу Ищорскую, а оттуда — в станицу Дубовскую. Здесь находился атаман Терского казачьего войска Павел Татаринцев (Татаринов). Он услышал от явившегося к нему Пугачева, что тот — донской казак, вместе со своими товарищами в прошлом году прибыл на Терек для поселения и просит, чтобы его записали в войско. Атаман, не зная, что перед ним беглый, зачислил его в казаки станицы Каргалинской, потом Дубовской. Позже Пугачев перебрался в Ищорскую. В ведомости о нем было записано: «Емельян Пугачев письменного вида не имеет. Донского войска. Желает в семейном войске быть казаком».
Среди донских казаков, поселившихся на Тереке до Пугачева, было неспокойно. Они получали меньшее жалованье, чем коренные терские казаки, и, естественно, высказывали недовольство. Об этом, конечно, стало известно новоприбывшему донцу, и он, снова появившись в Ищорской, активно обсуждает с другими переселенцами их нужды и обиды. А их собралось немало — помимо Ищорской, но прибыли казаки еще двух недавно основанных станиц: Галюгаевской и Наурской. Все они с согласия Пугачева решили, «чтобы он взял на себя ходатайство за них об испрошении им в Государственной Военной коллегии к произвождению денежного жалования и провианта против Терского семейного войска казаков». За это они обещали избрать Емельяна своим атаманом, сам он явно к этому стремился.
Получив от казаков 25 рублей на дорогу, Пугачев 8 февраля 1772 года отправился хлопотать об их нуждах. В тот же день в Моздоке он закупил нужный «харч». Но на следующий день при выезде из города, «за рогаткою», его схватили караульные и привели в комендантскую канцелярию. Начался допрос, и Пугачев признал, что бежал с Дона. Он оказался на гауптвахте прикованным цепью к стулу. Пославших его казаков нещадно били батогами. Пугачева ожидало нечто худшее, но он, прождав три дня в заключении, 13 февраля бежал из него вместе с охранявшим его солдатом Венедиктом Лаптевым.
По дороге домой в Нижне-Курмоярской станице у казака Дмитрия Плохова Пугачев достал лошадь и скоро был в Зимовейской. Жена Софья, опасаясь за мужа, отправила детей со двора в другое место.
— Я был на Тереке, и меня принять семейные хотят; а как у них нет теперь атамана, а я человек честный, то оне меня и атаманом выберут.
Но Софья не верила его словам и горько рыдала, рассказывая, что его ищут. На утешения мужа отвечала новыми слезами, и тот махнул рукой, понимая всю безнадежность положения:
— Ну ин, коли так, поди и скажи про меня, што я пришел.
Софья очень, конечно, хотела, чтобы муж жил дома, не выглядел в глазах властей беглецом. Сейчас, как она надеялась, его накажут, а потом отпустят к семье, и все наладится. Она побежала к жене брата, та — к атаману. Беглеца арестовали и привели к нему. Тот на другой день выслал его в станицу Чирскую, там находилась розыскная команда старшины Михаила Федотова.
— Ну, Пугачев, — обратился к нему старшина, когда они остались вдвоем, — дай мне сто рублей, так я напишу тебя в службу, чтобы ты вину свою заслужил, и в Черкасск не пошлю.
— У меня сто рублей нет, а пятьдесят дам.
Федотову этого было мало, и с его согласия Емельян под конвоем пошел к чирскому старшине Карпу Денисову. Тот с охотой дал недостающие 50 рублей:
— На, возьми и отнеси их. Это хорошо, если он запишет тебя в службу.
Пугачев принес деньги Федотову, но тот взять их отказался:
— Где ты эти деньги занял?
— У Карпа Петровича Денисова.
— Нет, если эти деньги ты занял у него, то я их у тебя не возьму: он свой брат, полковник; как только сведает, что с тебя взял, так донесет, и меня за это разжалуют. Поди вон!
Арестованный опять пошел к Денисову, чтобы отдать деньги. Но старшина взял 40 рублей, а 10 рублей оставил ему, — «в Черкасске пригодятся».
Пугачева и других колодников водой повезли в Черкасск. В Цимлянской, находясь в станичной избе, он увидел Лукьяна Ивановича Худякова, старого своего сослуживца по прусской кампании, и попросил о свидании с ним. Ему разрешили. Пугачев пришел к нему домой и, убедив Худякова в своей невиновности, просил взять его на поруки, пообещав за это 6 рублей. Тот поверил и попросил в станичной избе, чтобы ему дали на поруки Пугачева, которого он отвезет в Черкасск. Получив согласие, Худяков отправил Пугачева с сыном Прокофием. На третий день младший Худяков вернулся домой и сообщил отцу, что Пугачев по дороге бежал и «лошадь, на которой он ехал, увел».
Мысли о том неотступно, как видение в тяжком и мглистом сне, преследовали его — вплоть до эшафота, до смертного часа… Эти люди, как он видел по их главам, сострадают, сочувствуют ему. А может быть, есть и такие, которые осуждают его? Ведь многих из тех, кто пошел за ним, уже нет в живых — одни погибли в боях с карателями, других казнили по бесчисленным градам и весям Поволжья и Приуралья, Оренбуржья и Зауралья. Многим предстояло, как и ему сейчас, испить чашу смертную из рук кровавых палачей матушки-государыни. Много мыслей теснилось в голове, много слов рвалось из груди. Произносил же он только одно:
— Прости, народ православный!
Когда палачи сорвали с него одежду и один из них занес над ним, опрокинутым навзничь, топор, вся жизнь прошла перед ним в вихре видений и событий…
…Увидел себя Емельян в детстве. Станица Зимовейская, где он родился (примерно в 1742 году), стояла среди леса по-над Доном. С тех пор, как помнит, казачонок любил родные места, донские просторы — красивую луговую сторону вдоль реки, зеленую и привольную, обширные и просторные степи, начинавшиеся за долиной. Весенние разливы казацкой реки, когда вода заливает в низовьях все вокруг на десятки верст. Дон течет через станицу, затопляет так, что, кажется, курени плывут по воде неведомо в какую даль… Но отцы и деды спокойно плавают в лодках друг к другу, в церковь, удят рыбу.
С детства Емельяна окружали люди крепкой породы — смелые и решительные, сметливые и вольнолюбивые, помнившие славное прошлое Войска Донского. Правда, от прежней казацкой вольницы прадедов и пращуров мало что осталось. Времена Степана Разина и Ермака Тимофеевича давно минули. А место вольницы, казацких сходок-кругов и выборных атаманов заняли дорядки иные. Уже при Петре I круги перестали избирать атаманов. Не прошло и полутора десятка лет после его кончины, и войсковых атаманов стали назначать (с 1738 года, года за четыре до появления на свет Емельяна) императорским указом. Зажиточные донские казаки, из которых выходили атаманские помощники (старшина), давно и цепко держали власть в своих руках и были хозяевами Войска Донского, эксплуатировали и притесняли бедных казаков-голутву (голытьбу), вершили все по своему усмотрению. Они стали опорой престола, верой и правдой служили ему за чины и звания, земли и жалованье.
Но детство есть детство, и Емельян мало еще что знал и понимал из того, что волновало и гнуло к земле взрослых, окружавшую его бедноту. С радостью участвовал он во всех мальчишеских играх и проказах, благо на Дону, в лесу и степи возможностей для этого было много, хоть отбавляй! Уже тогда, в детском возрасте, он отличался смелым и решительным характером, выступал заводилой среди сверстников, верховодил ими. Еще в середине XIX столетия была жива в его родных местах старушка, которая в детстве играла с ним. По ее отзывам, Емельян проявлял крутой нрав, строптивость, любил командовать.
С юного возраста слышал он разговоры и песни о храбрых сынах Дона, их подвигах, провожал станичников на военную службу и встречал их по возвращении с нее. Пели казаки песни разные — исторические (о происхождении донского казачества и другие) и военные, песни о Ермаке и Степане Разине. Имена двух Тимофеевичей нередко сливались в единый образ народного героя и заступника. Первого из них песни называют «кормильцем нашим», «батюшкой», «донским атаманушкой». В одной из них в ответ на предложение государя просить любое жалованье за победу над врагом Ермак отвечает, выражая заветные мысли и мечты любого донского казака:
Песни горюют по поводу смерти Ермака и Разина, прославляют казаков за их дальние и смелые походы по рекам и морям, за расправы с боярами и купцами богатыми, с царскими посланниками, за взятие Азова (1637 год) и борьбу с турками. Воспевают Степана Разина; в представлении донцов, он — «удалой», «доброй молодец», который «думал крепкую думушку» с «голутвою» — беднотою:
— Батюшка, надежда, свет великий государь!
Не жалуй ты меня городами, поделками
И большими поместьями!
Пожалуй ты нам, батюшка, тихий Дон,
Со вершины до низу со всеми реками, потоками,
Со всеми лугами зелеными
И с теми лесами темными!
Песни прослеживают весь яркий жизненный путь удалого атамана, горюют по поводу его казни. Их составители, вероятно разинские ватажники и сподвижники, гордятся атаманом, своим общим делом:
— Судари мои, братцы, голь кабацкая!
Поедем мы, братцы, на сине море гулять!
Разобьем, братцы, басурмански корабли,
Возьмем мы, братцы, казны сколько надобно!
Поедемте, братцы, в каменну Москву,
Покупим мы, братцы, платье цветное,
Покупивши цветно платье, да на низ поплывем!
В одной из песен разницы снова говорят, что никакие они не разбойники и не воры:
— Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Обогрей ты пас, людей бедныих
Добрых молодцев, людей беглыих:
Мы не воры, не разбойнички,
Стеньки Разина помощнички,
Есауловы все помощнички!
Казаки сетуют в песнях на князей и бояр, которых жалует «государь царь», на бесчинства царских рассылыциков, разоряющих казаков и берущих малолеток в солдаты. Участие казаков в войнах России, их победы вызывают восхищение составителей, исполнителей и слушателей песен.
— А мы вовсе-то не воры, не разбойники:
Люди добры мы, ребята поволжские,
Еще ходим мы по Волге не первой год,
Воровства да разбою не слышно про нас,
Воровства да разбою на Москве много есть!
А мы вовсе-то не воры, не разбойники:
Стеньки Разина мы вольные работники,
Люди добрые, удалые ребята поволжские!
Любили казаки, их жены и дети песни колыбельные и семейные, любовные и свадебные. Вероятно, матушка не раз пела маленькому Емельяну песни про кота-воркота и кота-бормота, о серой кобыле и гули-голубочках. Жизнь в станице не могла обойтись без песен о свадьбе и женской доле, любви и ревности, военной службе и разлуке с матерью, охоте и рыбной ловле.
Так пробегали годы. Емельян вырос, и началась пора забот и тревог.
Емельян Пугачев сказал однажды, что «всю землю своими ногами исходил». И это в немалой степени было так. В этом он похож на своего предшественника Степана Разина.
Семья Емельяна издавна проживала в станице Зимовейской. Среди казаков числились отец Иван и дед Михайла. Прозвище деда Пугач, по-украински «филин», положило основание фамилии Пугачевых; он, вероятно, имел приметную внешность, лицо, обрамленное густыми волосами, большие глаза, обращавшие на себя вниманий станичников… Казачкой была и мать будущего предводителя Анна Михайловна. Его старший брат Дементий рано женился и отделился от семьи. Покинули родительский кров и вышедшие замуж сестры Ульяна и Федосья. Все Пугачевы, по словам Емельяна, которые он скажет позднее, на допросе, «были простые казаки».
Давно прошли времена, когда донцы не пахали землю, добывая хлеб насущный с помощью сабли. О походах «за зипунами» к южным берегам Каспия и Черного моря рассказывали песни и легенды. Емельян же, как и другие казаки-малолетки, еще мальчиком ходил с отцом в поле, пахал и сеял, косил и молотил. Так продолжалось долго — до 17 лет.
Началась служба, как водилось на Дону. Отец Емельяна Иван Михайлович вышел в отставку, и он занял его место. Шел ему тогда восемнадцатый год. А через год, 18 лет, молодой казак женился. Суженой его стала Софья — дочь Дмитрия Недюжева, казака Есауловской станицы. Женщина тихого нрава, покорная и слабая, она очень любила своего Емельяна. Уже через неделю после замужества провожает его в действующую армию. Разлука была горькой.
Казачья команда, в составе которой предстояло воевать Пугачеву, быстрым маршем направилась в Пруссию. Шла Семилетняя война менаду Россией и королевством Фридриха II, начавшаяся несколько лет назад. По прибытии на фронт донцы попали в состав корпуса графа З.Г. Чернышева, имя и звание которого Пугачев впоследствии присвоит И.Н. Чике-Зарубину, одному из смелых и энергичных своих сподвижников.
Года два провел Емельян на фронте. Участвовал в нескольких сражениях, отличился. Несомненно, он обратил на себя внимание смелостью и неустрашимостью, большой расторопностью. Илья Федорович Денисов, полковник, командир пятисотенного отряда донцов, «за отличную проворность» взял Пугачева в ординарцы. Но, как скажет позднее А.С. Грибоедов, «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь» — однажды в суматохе ночного боя ординарец упустил одну из лошадей начальника, и его гнев не замедлил обрушиться на Емельяна. По приказу командира провинившегося нещадно бьют плетью. Несомненно, эта жестокость и несправедливость запали в душу горячего и вольнолюбивого казака.
Война скоро закончилась. Смерть (в 1761 году) русской императрицы Елизаветы Петровны, дочери великого Петра, сделала императором ее племянника Петра III Федоровича, ничтожного внука «северного властелина». Крайне ограниченный, бывший голштинский герцог, с восторгом принимавший прусскую военную систему с ее муштрой и бездушием, став во главе огромной империи, сразу же прекратил войну с любимым его сердцу прусским императором. Фридрих II, не раз терпевший жестокие поражения от русских войск, взявших в 1760 году Берлин, помышлял даже о самоубийстве. Но судьба переменчива — Россия в мгновение ока из врага превратилась в союзника. Русские войска уходят из Пруссии на свои квартиры.
Пугачев возвращается домой. Три года войны дали ему немало. Он повидал белый свет, побывал в русских, украинских и белорусских городах и селениях. В Польше увидел Торунь, Познань и Кобылин. Боевой опыт участника ряда сражений пригодится ему впоследствии. К тому же не тронули его ни пуля, ни сабля. «Ничем не ранен» (его слова), он прибыл в Зимовейекую к жене. Прожил здесь года полтора, стал отцом — у него родился сын Трофим. Но скоро, в 1764 году, снова объявили службу — в составе казачьего отряда Елисея Яковлева Пугачев оказывается в знакомой ему Польше. На этот раз предстояли дела не военные, менее опасные, но малоприятные — нужно было ловить беглых русских старообрядцев в приднепровских раскольничьих скитах и слободах, возвращать их в Россию. Эта служба столкнула Емельяна со старообрядцами, сыгравшими потом немалую роль в его судьбе. Донская команда выловила много беглых. Их привели в Чернигов. Отряд распустили, и Пугачев снова дома, на этот раз года три или четыре.
Время, в которое жил Пугачев, было богато войнами. Славу русскому оружию добывали солдаты Суворова и Румянцева, моряки Ушакова и Спиридова… Шесть лет спустя после войны с Пруссией начинается война с Турцией. Пугачева зачисляют в команду полковника Ефима Кутейникова. Два года он служил в действующей армии, в составе войск П.И. Панина — будущего душителя Пугачевского восстания. Опять Емельян участвует в сражениях, в том числе под Бендерами, снова проявляет «отличную проворность» и храбрость. Пугачев получает за воинские заслуги чин хорунжего — младший офицерский чин у казаков.
Боевой казак, ставший офицером, вероятно, выделялся среди однополчан не только храбростью на поле боя. Чувствуется, что и в кругу товарищей он стремился быть не на последнем месте, «произвесть себя, — по его словам, — отличным от других». Ему свойственно несомненное честолюбие; будучи по натуре живым и сметливым, он стремился обратить на себя внимание окружающих — ему «отличным быть всегда хотелось». Характерен в этом смысле один эпизод. У него была, очевидно, хорошая сабля. Он не раз, вероятно, показывал ее товарищам по службе. А однажды Емельян стал уверять их, что оружие подарено ему не кем иным, как Петром Первым, который-де был его крестным дедом, хотя тот умер более чем за полтора десятилетия до его появления на свет.
Так текла служба. Случалось всякое — хорошее и плохое. После взятия Бендер полк Кутейникова отвели на зимние квартиры в село Голую Каменку близ Елизаветграда (ныне Кировоград). Здесь храброго хорунжего, которого не брали ни пуля, ни сабля, одолела хворь — «гнили у него грудь и ноги». Емельян, вероятно, простудился; он сильно страдал физически и потому вскоре снова оказался на Дону. Дело в том, что Кутейников послал по приказу командования сотню казаков домой для «исправления лошадьми» — для пополнения полка конским составом, поредевшим в военных походах. В нее включили и больного Пугачева.
В родной станице он продолжал болеть и в армию не возвратился. Вместо себя нанял казака Михаила Бирюкова, дал ему для службы две лошади с седлами, зипун, бурку, саблю, 12 рублей денег, «харч всякий». Стоило все это, конечно, немалые деньги. Больного Емельяна навещают станичники. Старые казаки советуют ему ехать в Черкасск — столицу Войска Донского — проситься в отставку. Тот так и поступает.
Летом 1771 года станичный атаман Трофим Фомин вручает ему паспорт, и Пугачев отплывает на лодке вниз по Дону в Черкасск. Дома остаются жена Софья, сын Трофим и дочери Аграфена и Христина. В Черкасской войсковой канцелярии (было это 11 или 12 июля) он предъявляет свой паспорт.
— Зачем ты сюда приехал? — услышал Емельян от войскового дьяка Колпакова.
— Я, батюшка, приехал сюда за болезнью своей проситься в отставку. У меня гниют ноги и грудь.
— Тебя отставить нельзя, надобно прежде лечь здесь в лазарет и лечиться; и когда уже тебя вылечить будет нельзя, то тогда отставят.
— Нет, я в лазарет не пойду, а лучше стану лечиться на своем коште, — решил Пугачев, поклонился дьяку и вышел.
На улице Емельян повстречал неизвестного ему есаула и, вероятно, рассказал о своем деле. Тот отсоветовал:
— На что тебе отставка? Ведь коли болен, тебя на службу не пошлют. А если выздоровеешь, то отставить нельзя.
Емельян решил, что так действительно будет лучше. С тем и вернулся на квартиру, где остановился. Хозяйка казачка Скоробогатова выслушала его рассказ и тоже отсоветовала ложиться в лазарет:
— Нет, Пугачев, не ходи в лекарство, ведь оно очень трудно. Покажи-ка ты мне свои ноги.
Тот послушно снял сапоги.
— Лечись ты, — продолжала казачка, осмотрев раны, — из убитых баранов легкими; прикладывай легкое к ранам — и тебе легче будет.
Больной три дня, покупая на базаре бараньи легкие, прикладывал к ногам; вроде бы стало ему легче. На четвертый день он засобирался, но не домой в Зимовейскую, а в Таганрог — там жили сестра Федосья и ее муж Симон Никитич Павлов, тоже казак Зимовейской станицы. В начале войны с Турцией (1768—1774 гг.) его вместе с другими направили в Таганрог с Дона «на вечное житье». Казаки, и Павлов в их числе, были очень недовольны своим положением — тяжелой службой с ее «регулярством», лишениями.
Пугачев получил разрешение войскового атамана и на лошади, нанятой у той же Скоробогатовой за два пуда пшеницы и два пуда муки, приехал к сестре и зятю. Они обрадовались Емельяну, и за угощением и разговорами он услышал об их житье-бытье, жалобы на то, что казаки, поселенные в Таганроге, лишены своих старинных прав, нарушаются их обычаи.
— Здесь жить трудно, — говорил Емельяну Симон, — лесу нет, и ездят за ним недели по две. Заведены полковники и ротмистры, и совсем не так поступают с казаками, как на Дону: нас хотят обучать ныне по-гусарски и всяким регулярным военным подвигам.
— Как это? — удивился Пугачев. — Кажется, не годится, чтобы переменять устав казачьей службы. Надобно просить, чтоб оставили казаков на таком основании, как деды и отцы Войска Донского служили.
— У нас много переменено, — с грустью продолжал Павлов. — Старшин у нас уже нет, а названы вместо оных ротмистры, Когда начнут обучать нас не по обыкновению казацкому, то мы, сколько нас ни есть, намерены бежать туда, куда наши глаза глядеть будут. Многие уже бегут, да и я согласился с тремя казаками бежать.
— А куда же ты хочешь бежать?
— Коли в Русь побегу, то с женой; а если без жены, то хотя в Сечь Запорожскую.
— Как тебе туда бежать? В Сечь не попадешь, а на Руси поймают. В Запорожье, коли один пойдешь, по жене стоскуешься; а приедешь за ней, так тебя схватят.
Так убеждал зятя Емельян, у которого уже рождались собственные планы на тот счет, как лучше устроить казацкую долю, свою в том числе:
— Коли уж бежать, так бежать на Терек, там наши семейные живут, там народу много, рек и лесу довольно, прожить там будет способно, и тамошние жители странноприимчивы. А сверх того, тамошнему атаману Павлу Михайлову и указ дан, чтобы таких там принимать. Тогда и я с вами поеду.
— И, ведомо, это лучше, — согласился обрадованный Павлов, — мы все будем жить вместе.
Дело было решено. Федосья, по наказу мужа и брата, отпросилась у местного ротмистра — иужно-де ей съездить к матери в Зимовейскую. Тот выдал ей билет-раз-решение, и она с братом и дочерью отправилась в путь. Накануне уговорились, что Павлов и трое других казаков через неделю-две бегут и присоединятся к ним.
Но план с самого начала был нарушен. Не успел Пугачев с сестрой и племянницей доехать до реки Тузловой, как их нагнали Симон и другие неосторожные беглецы.
— Что вы это наделали?! — упрекал их Емельян. — Того и смотри, что нас поймают. Ведь я говорил, чтобы помешкать недели две, а теперь вы погубили себя и меня.
Произошло это на пятый день после выезда Пугачева из Таганрога, и он не без оснований опасался погони и наказания.
Бегство четырех казаков власти, конечно, могли связать с пребыванием в Таганроге Пугачева и его отъездом на Дон. Побеги за Дон, на «ногайскую сторону», преследовались строго, вплоть до смертной казни. Однако делать было нечего, и все они направились к Зимовейской. Подъехав к родной станице, Пугачев и Павлов оставили в степи своих спутников, а сами, дождавшись темноты, пришли в дом к Емельяну.
— Вот, матушка, — говорил он, — знаешь ли, зять-то хочет с женой бежать на реку Терек, да и меня зовут с собой.
В ответ мать и жена залились слезами.
— Нет, не бойтесь, — успокаивал их Емельян, — я только провожу их через Дон, а сам никуда не поеду.
Пугачев с зятем вернулись в степь. Павлов остался, а Емельян с сестрой снова приехал к матери и жене. Федосья побывала и у свекра. А в это время домашние хором убеждали Пугачева не ездить с беглецами за Дон во избежание беды, и тот согласился.
Но по ночам появлялся зять и упрашивал его долго и настойчиво — хотя бы показать дорогу на Терек или перевезти их через Дон, а еще бы лучше, чтобы он и «сам бы с ними поехал».
«Неотступная просьба» зятя наконец сломила упорное нежелание Емельяна. Во всяком случае, так он потом рассказывал во время допросов. Нужно сказать, что и в этом, и в других случаях Пугачев старался на следствии отрицать или преуменьшать свою роль в тех или иных событиях.
Несмотря на просьбы и слезы матери и жены, он сказал, что перевезет беглецов через Дон и вернется, сам на Терек не поедет. Посадив беглецов в лодку, он отплыл вниз по реке; проплыв верст семь, высадил их на другой стороне Дона, а сам повернул назад.
Прошло месяца полтора. Павлов и его спутники, не найдя дорогу на Терек, вернулись в Зимовейскую. Их арестовали, и на допросе оаи признались во всем. Властям стало известно и о том, что Пугачев тоже собирался бежать с Дона и к тому же перевез Павлова и других на ногайскую сторону. Над головой Пугачева сгущаются тучи, и он, схватив лошадь, бежит в степь. Но недели через две кончился хлеб, и он под покровом ночи крадется домой. Там совсем неладно — арестованы и отправлены в Черкасск мать и зять, ищут его самого.
Пугачев наскоро собирается и быстро, чтобы обогнать арестованных, мчится в донскую столицу, является к уже знакомому дьяку Колпакову в войсковой канцелярии.
— Я слышу, — говорит он ему, — что про меня говорят, будто я бежал; а я не бежал, вот и паспорт.
— На кой же черт пишут, что ты бежал? — выразил неудовольствие дьяк, возвращая ему паспорт.
Пугачев вздохнул свободно, но ненадолго. На следующий день в Черкасск привезли арестованных, и зять повторил показания. На этот раз Колпаков приказал взять под стражу Пугачева, но он вернулся в свою станицу. Здесь его арестовали. Две ночи он просидел в станичной избе, потом бежал, скрывался в камышах на болоте. Но продолжаться долго это не могло — наступали осенние холода, есть было нечего; на третий день, как потом показывал Пугачев на допросе, «пошел в дом свой и, пришед, сказал жене, чтоб она никому не сказывала; и прожил в доме своем почти весь Филиппов пост скрытно. В доме же его не сыскали, потому что не могли старшины думать, чтобы, наделав столько побегов, осмелился жить в доме своем».
23 декабря 1771 года Емельян уехал на Терек. Если его там примут, объяснил он на прощание жене, то и за нею приедет.
Переправившись через Дон, Пугачев направился к поселениям терских казаков. В середине января приехал в станицу Ищорскую, а оттуда — в станицу Дубовскую. Здесь находился атаман Терского казачьего войска Павел Татаринцев (Татаринов). Он услышал от явившегося к нему Пугачева, что тот — донской казак, вместе со своими товарищами в прошлом году прибыл на Терек для поселения и просит, чтобы его записали в войско. Атаман, не зная, что перед ним беглый, зачислил его в казаки станицы Каргалинской, потом Дубовской. Позже Пугачев перебрался в Ищорскую. В ведомости о нем было записано: «Емельян Пугачев письменного вида не имеет. Донского войска. Желает в семейном войске быть казаком».
Среди донских казаков, поселившихся на Тереке до Пугачева, было неспокойно. Они получали меньшее жалованье, чем коренные терские казаки, и, естественно, высказывали недовольство. Об этом, конечно, стало известно новоприбывшему донцу, и он, снова появившись в Ищорской, активно обсуждает с другими переселенцами их нужды и обиды. А их собралось немало — помимо Ищорской, но прибыли казаки еще двух недавно основанных станиц: Галюгаевской и Наурской. Все они с согласия Пугачева решили, «чтобы он взял на себя ходатайство за них об испрошении им в Государственной Военной коллегии к произвождению денежного жалования и провианта против Терского семейного войска казаков». За это они обещали избрать Емельяна своим атаманом, сам он явно к этому стремился.
Получив от казаков 25 рублей на дорогу, Пугачев 8 февраля 1772 года отправился хлопотать об их нуждах. В тот же день в Моздоке он закупил нужный «харч». Но на следующий день при выезде из города, «за рогаткою», его схватили караульные и привели в комендантскую канцелярию. Начался допрос, и Пугачев признал, что бежал с Дона. Он оказался на гауптвахте прикованным цепью к стулу. Пославших его казаков нещадно били батогами. Пугачева ожидало нечто худшее, но он, прождав три дня в заключении, 13 февраля бежал из него вместе с охранявшим его солдатом Венедиктом Лаптевым.
По дороге домой в Нижне-Курмоярской станице у казака Дмитрия Плохова Пугачев достал лошадь и скоро был в Зимовейской. Жена Софья, опасаясь за мужа, отправила детей со двора в другое место.
— Я был на Тереке, и меня принять семейные хотят; а как у них нет теперь атамана, а я человек честный, то оне меня и атаманом выберут.
Но Софья не верила его словам и горько рыдала, рассказывая, что его ищут. На утешения мужа отвечала новыми слезами, и тот махнул рукой, понимая всю безнадежность положения:
— Ну ин, коли так, поди и скажи про меня, што я пришел.
Софья очень, конечно, хотела, чтобы муж жил дома, не выглядел в глазах властей беглецом. Сейчас, как она надеялась, его накажут, а потом отпустят к семье, и все наладится. Она побежала к жене брата, та — к атаману. Беглеца арестовали и привели к нему. Тот на другой день выслал его в станицу Чирскую, там находилась розыскная команда старшины Михаила Федотова.
— Ну, Пугачев, — обратился к нему старшина, когда они остались вдвоем, — дай мне сто рублей, так я напишу тебя в службу, чтобы ты вину свою заслужил, и в Черкасск не пошлю.
— У меня сто рублей нет, а пятьдесят дам.
Федотову этого было мало, и с его согласия Емельян под конвоем пошел к чирскому старшине Карпу Денисову. Тот с охотой дал недостающие 50 рублей:
— На, возьми и отнеси их. Это хорошо, если он запишет тебя в службу.
Пугачев принес деньги Федотову, но тот взять их отказался:
— Где ты эти деньги занял?
— У Карпа Петровича Денисова.
— Нет, если эти деньги ты занял у него, то я их у тебя не возьму: он свой брат, полковник; как только сведает, что с тебя взял, так донесет, и меня за это разжалуют. Поди вон!
Арестованный опять пошел к Денисову, чтобы отдать деньги. Но старшина взял 40 рублей, а 10 рублей оставил ему, — «в Черкасске пригодятся».
Пугачева и других колодников водой повезли в Черкасск. В Цимлянской, находясь в станичной избе, он увидел Лукьяна Ивановича Худякова, старого своего сослуживца по прусской кампании, и попросил о свидании с ним. Ему разрешили. Пугачев пришел к нему домой и, убедив Худякова в своей невиновности, просил взять его на поруки, пообещав за это 6 рублей. Тот поверил и попросил в станичной избе, чтобы ему дали на поруки Пугачева, которого он отвезет в Черкасск. Получив согласие, Худяков отправил Пугачева с сыном Прокофием. На третий день младший Худяков вернулся домой и сообщил отцу, что Пугачев по дороге бежал и «лошадь, на которой он ехал, увел».