Страница:
В начале 60-х годов, когда злоупотребления старшин (атаман Бородин и др.) стали особенно безобразными, посыпались жалобы в Петербург. На Яике появляются одна за другой следственные комиссии — генерала Брахвельда (1762 год), генерала Потапова и др. «Непослушные» говорили о злоупотреблениях старшин, не хотели им подчиняться. В конце 1766 года прибыл новый следователь генерал Черепов, человек беспощадный, самодур и крепостник. «Согласные» возликовали.
— Забудете… вы, — злорадно говорили они «несогласным», — при нем много зевать, он вам зажмет рот-то!
Действительно, Черепов приступил к решительным действиям. Всех казаков собрали на площадь к канцелярии. Тут же их окружили драгуны. Генерал потребовал, чтобы казаки признали старшин и признали себя виновными во всем.
— Помилуй, Ваше превосходительство, мы не знаем за собой никакой вины! — закричали казаки.
— Огонь! — скомандовал генерал.
Драгуны выстрелили, но, по словам казаков, «пустили пули вверх». Какой-то драгунский урядник смело потребовал у генерала, указ, который позволял бы ему «безвинных людей убивать». Но тут генеральский помощник майор Новокрещенков скомандовал драгунам стрелять «не вверх, а в колено». Новый залп уложил насмерть трех или четырех казаков, шестерых ранил. Но казаки упорствовали, не признавали «вины». Генерал и старшины, угрожая им, что оставят их ночевать на улице «в самые лютые морозы», добились своего — казаки дали подписку: «Мы богу и государыне виноваты завсегда».
Генерала, действовавшего столь свирепо, отозвали. На Яике появился новый следователь — капитан Чебышев. Он вынужден был признать факты злоупотребления старшин, рекомендовать их смену и не одобрил действия Черепова. С согласия властей новым войсковым атаманом круг избрал Тамбовцева, богатого казака, не пожалевшего денег для подкупа Чебышева. Но и при нем продолжались те же беззакония-) какие казаки терпели от Бородина и других старшин. Последние сохранили, кстати говоря, свои должности и влияние, не уплатили штраф и не возвратили удержанное у казаков жалованье, хотя Чебышев согласился по этим пунктам с требованиями несогласной стороны. Но капитан уехал, а Тамбовцев, человек слабохарактерный, быстро перешел на сторону старшинской партии.
Начались новые несогласия. Тамбовцев не выдавал казакам жалованья. На рыбную ловлю допускались только «послушные». В 1769 году многих казаков насильно отправили на службу в Кизляр, замучив до смерти нескольких человек, не соглашавшихся туда ехать. За год до этого началась война с Турцией, и правительство распорядилось сформировать так называемый Московский легион в помощь действующей регулярной армии. В него предполагалось включить и часть яицких казаков.
— Не желаем, погрешно! — кричали на кругу «непослушные» при обсуждении приказа. Они боялись «регулярства», превращения в солдат. А это грозило бритьем бород, что казаки, как раскольники, принять не могли, нарушением давних традиций, обычаев.
Узнав о неповиновении, Екатерина II прислала новую комиссию с командой солдат. Ее возглавляли генерал-майор Давыдов и ее личный уполномоченный гвардии капитан Дурново. Новые репрессии и несправедливости обрушились на казаков. К тому же последние отказались выполнить еще одно распоряжение — в 1771 году значительная часть калмыков, спасаясь от притеснений чиновников и феодалов, направилась на восток, через яицкие и казахские земли. Они хотели перебраться в Джунгарию (западная Монголия), откуда пришли в Россию их предки. Казаков хотели послать в погоню за ними, но они отказались, а более 200 из них бежали вместе с калмыками. Лишь «согласные» участвовали в карательной экспедиции.
Комиссия Давыдова-Дурново при поддержке Тамбовцева и старшин предложила правительству примерно наказать казаков — 43 «главных возмутителей» прогнать «через тысячу человек но десяти раз» и отдать навечно в солдаты, остальных 1965 человек (из «непослушных», конечно) «наряжать в отдаленные команды… без очереди по три раза». Приступили к арестам. Часть казаков скрылась, спрятавшись в степи по уметам и буеракам.
Казаки снова жалуются в Петербург на комиссию и старшин — там появляется их депутация из 20 человек во главе с сотником Кирпичниковым. В конце июня 1771 года они подали жалобу императрице. Но та соизволила ознакомиться с ней только спустя пять месяцев с лишним. В инструкции генерал-прокурору Сената князю Вяземскому Екатерина II написала, что жалоба «кажется многими лжами и клеветами наполнена», а те, кто ее подал, — «это самые плуты, кои для своей корысти… раздувают беспокойство междоусобное на Яике». Особенно не понравилось «матушке-государыне», что казаки жалуются на вице-президента Военной коллегии графа Чернышева и капитана Дурново. Она распорядилась арестовать Кирпичникова и его товарищей. Военная коллегия немедленно приступила к действиям — арестовала шестерых жалобщиков (остальные сбежали), распорядилась наказать казаков по представлению следственной комиссии.
Кирпичников и еще 13 челобитчиков, переодевшись в «ямское платье», 28 декабря скрылись из Москвы и в начале января 1772 года прибыли домой. Яик бурлил. Вместо Давыдова здесь уже орудовал другой следователь — генерал-майор фон Траубенберг, человек характера решительного и жестокого. Он приказал высечь плетьми семь казаков, особенно упорных — из тех, кто не хотел ехать на службу в Кизляр. Им обрили бороды и под конвоем направили в Оренбург. Но по дороге до 300 конных казаков напали на конвой и отбили шестерых товарищей.
Траубенберг собирал круги, грозил и требовал. Казаки не соглашались, не ходили на круги, отсиживались по хуторам. Утром 9 января разнесся слух, что подъезжает Кирпичников с делегацией. Более 500 человек встречало его у города. Попытка Траубенберга захватить челобитчиков не удалась — не дали казаки.
— Что велено Дурново исполнять? — спрашивали у Кирпичникова.
— Велено учинить в силу указав.
Кирпичников, как и другие казаки, да и вообще большинство простого люда России, искренне верил, надеялся, что все их невзгоды и несчастья идут от вельмож, а не от императрицы. Именно так он и истолковывал смысл того, что произошло в Петербурге, в разговоре с земляками.
— Что привез нам из Петербурга? — спрашивали его.
— Ничего, кроме письма от графа Орлова к капитану Дурново. На поданную нами челобитную никакой резолюции не последовало, и для получения ее оставлено в Петербурге пять человек казаков при сотнике Горохове (имелись в виду шестеро арестованных).
Все это делает граф Чернышев, — продолжал Кирпичников, — государыня того не ведает, а всегда велит нам удовольствие делать. Если мы за себя не постоим, то граф (Чернышев. — В. Б.) и всех нас с детьми изведет, ибо и генерал (Траубенберг. — В. Б.) прислан от него же, без ведома государыни и наемный старшинам. Если мы не уступим, то государыня почтет это себе за удовольствие, ибо она, ведая, что граф все мудрствует, о вотчине своей (то есть о Яике. — В. Б.) весьма сожалеет.
Казаки собирают сходки, требуют отрешить от должности старшин, взять с них штраф. Стычки менаду «непослушными» и «послушными» заканчиваются взаимными арестами, ранениями. Первые собирались на Кабанкиной улице (или Толкачевой — здесь, у дома казака Толкачева, своего рода штабс-квартиры «непослушных», и происходили сходки), вторые — у войсковой канцелярии при поддержке Траубенберга. Обстановка сильно накалилась.
Четыре дня — с 9 по 12 января — продолжались переговоры враждебных сторон. Одни казаки настаивали на том, чтобы идти к генералу и подать просьбу об «отрешении» старшин. Другие говорили, что от Траубенберга нельзя ждать ничего хорошего, и предлагали «сделать самим управу», «поступить воинским отпором». Но первые настояли на своем.
Развязка наступила 13 января. Траубенберг расставил пушки (так, чтобы они могли простреливать улицы, подходившие к канцелярии), солдат и «послушных» казаков, послал донесение в Оренбург с сообщением о бунте казаков и просьбой о помощи.
Огромная толпа казаков собралась у дома Толкачева. Решили идти с образами к генералу и просить от имени всего войска, чтобы он исполнил их требования, представляя их как «высочайшее повеление».
Казаки посылали депутации к Дурново. В одной из них был М. Шигаев, впоследствии активнейший сподвижник и помощник Пугачева.
— Зачем пришли? — спросил у них капитан.
— Мы просим исполнить все по указу, — ответил Шигаев.
— Пусть войско разойдется по домам, и я, конечно, удовлетворю их желание дней через семь, а много через десять.
— Войско просит сделать им эту милость сегодня.
— Нельзя.
— Как же, батюшка, быть? Войско сомневается в этом; не можно ли вам сесть на коня и подъехать к войску подтвердить ваше обещание?
— Да, благодарствую, — усмехнулся Дурново, — может, вы меня же и уходите (убьете. — В. Б.)! Нет! Вед:, я велик у государыни-то!
Капитан отошел, а члены делегации продолжали разговаривать со старшинами — поп Михаил Васильев с атаманом Тамбовцевым, Шигаев — с Бородиным и Суетиным.
— Для чего же вы, — обращался Шигаев к своим собеседникам, — упорствуете, и стоите за свои чины, и доводите войско до крайности?
— Мы нимало за чины свои не стоим, — отвечали те с поклонами и видимым смирением, — и рады теперь же их с себя сложить. Если это угодно войску, то сочтем сие за милость и готовы заплатить 100 рублей, чтоб из беды освободиться.
— Ну, так ведь стоит вам только прийти пред войско и принести покорность, так и вся вражда минуется. А ежели вы этого не сделаете, так доведете, помилуй бог, до кровопролития. Войско теперь не отстанет от своего предприятия, приступит Сергея Дмитриевича (Дурново. — В. Б.) просить, а он и генерал не допустят, может, оное до себя и будут палить из пушек. Народ не утерпит тогда, и вы сами знаете, выйдет дело дурное.
Старшины перепугались. Им действительно угрожала в этот момент серьезная опасность. «Непослушные» везде расставили караулы, никого не пропускали, следили за действиями противной стороны. Они задерживали «послушных», «где б только увидеть могли, всех захватывая, били и в погреба сажали» (из показаний Бородина).
Среди «непослушных» были и служащие и отставные, и взрослые и малолетки. Одни имели в руках ружья, другие — палки. Много пришло стариков, женщин, детей.
Траубенберг выслал к казакам нескольких офицеров и старшин, и те от его имени потребовали, чтобы войско разошлось по домам, послало команду в Кизляр.
— Не доводите себя до беды, расходитесь по домам! — говорили они казакам.
— Воля его (Траубенберга. — В. Б.), — отвечали те, — ведь мы идем не со злодейством каким, а со святыми образами, для того что авось-либо они по нас и не станут стрелять, и умилосердится их сердце.
— Ежели подойдете ближе, велено будет по вас стрелять из пушек.
Но казаки не поверили этому и решили идти к генералу.
— Более пересылки (переговоров. — В. Б.) мы иметь уже не будем, — сказал один из них, сотник Краденов, — но на начинающего бог (т. е. если генерал и его солдаты, старшины начнут в них стрелять, то бог-де их накажет).
Толпа двинулась вперед — первыми шли Краденов, Шигаев, старики с иконами, потом остальные. Боковыми улицами и по высокому берегу реки Чаган, притока Яика, продвигались вооруженные казаки из «непослушных». Шествие подошло к площади, и тут же раздались залпы из всех пушек и ружей. Более ста человек каратели убили, еще больше ранили. Но казаки, за немногим исключением, не растерялись — они атаковали врага, быстро перебили прислугу у артиллерии и обратили пушки против солдат и старшин. В азарте боя казаки вкладывали в пушки слишком большие заряды, и две из них разорвало.
Восставшие побили многих из регулярной команды и старшин. Траубенберг, Дурново и другие офицеры после разгрома их команды скрылись в каменном доме у Тамбовцева. Но это их не спасло — казаки ворвались в дом, нашли Траубенберга (он спрятался под крыльцом) и, изрубив его саблями, бросили на мусорную кучу. Та же участь постигла атамана Тамбовцева, многих старшин и офицеров. Оставшихся в живых разоружили и посадили под караул (более 100 человек). Полностью разгромили походную канцелярию Траубенберга, изорвав все имевшиеся в ней документы. То же сделали и с документами следственной комиссии.
Вечером 13 января на круге восставшие сместили старых старшин и выбрали «для управления народом» новых. Называли их поверенными или присутствующими, судьями. Это были В. Трифонов, Т. Сенгилевцев, А. Лабзенев и другие. Власть в Яицком городке и всем войске перешла к восставшим казакам «непослушной» стороны.
На следующий день, 14 января, по приговору круга казнили некоторых старшин, особо ненавистных рядовым казакам. Остальных привели к присяге войску. Еще через день они составили прошение на высочайшее имя — объясняя все происшедшее неправедными действиями Траубенберга и старшин, они просили «вверить» их для управления «в дирекцию одной персоны», например, графа Г.Г. Орлова или графа И.Г. Орлова, как при Петре I по его указу они были «под дирекциею» генерал-фельдмаршала графа Б.П. Шереметева, «а не от Военной коллегии». Тем самым они давали понять, что не хотели бы подчиняться главе этой коллегии Чернышеву, от которого, по их мнению, и шли все их неприятности и мучения.
Этот наивный подход, деление правительственных деятелей, вельмож на «хороших» и «плохих», «добрых» и «злых» постоянно присутствуют в мыслях и поступках людей той поры, участников восстаний в том числе. Яицкие «непослушные» надеялись на помощь то императрицы, то Орловых, то еще кого-то, но, как всегда, горько просчитались. Власти и не подумали серьезно разобраться в причинах восстания на Яике 13 января и тем более помочь казакам. Их реакция была, конечно, другой — прибывших в Петербург с челобитной Шигаева и трех других арестовали, и 16 февраля их допрашивали в Военном совете. Присутствовали среди прочих и графы З.Г. Чернышев и Г.Г. Орлов.
— Для чего вы, — задали вопрос казакам, — надругались над мертвыми генералом и солдатами и для чего долго их не хоронили?
— Надругательства над ними никакого не делали, — ответил Шигаев, — а похоронили их чрез три дня, потому что земля мерзлая, так не скоро могилы вырыли.
— Где же вы их похоронили?
— У церкви.
— Так вы в добром месте их положили, — заметили некоторые генералы, а многие рассмеялись, — а мы думали, что на степи.
Подобный разговор, его тон подали челобитчикам надежду, что все сойдет хорошо. Но они ошибались — их самих посадили в Петропавловскую крепость, на следующий день власти приняли решение немедленно командировать из Москвы на Яик генерал-майора Фреймана, придать ему корпус, наказать восставших и реорганизовать Яицкое войско.
Между тем в Яицком городке войсковые поверенные, новые старшины, надеясь на мирный исход дела, освободили из-под стражи солдат и офицеров, разрешили им вернуться в Оренбург.
Яицкие события всколыхнули соседей — Волжское казачье войско, основанное в 1733 году с помощью донских казаков-выходцев. Волжские казаки, как и яицкие, отказались весной 1772 года вступить в Московский легион. 30 марта они выдвинули самозванца Федота Ивановича Богомолова, из крепостных графа Р.Л. Воронцова. Он провозгласил себя «императором Петром III». Среди простых людей снова поползли слухи: Петр III не погиб-де, а спасся и снова, как и раньше, хочет дать облегчение народу, освободить людей от крепостного состояния. Казаки, определенные в легион, восстали на хуторе старшины Персидского и хотели идти в Дубовку — центр Волжского войска. Но восстание было быстро подавлено. Богомолова и его «государственного секретаря» Долотина арестовали и посадили в царицынскую тюрьму.
Об «императоре» быстро узнали на Дону — казаки Пятиизбянской и Трехизбянской станиц хотели его освободить, поднять под его знаменем восстание. Донцы тоже с неудовольствием встретили распоряжение о формировании из них полка и направлении на фронт. В Царицыне при переводе Богомолова из тюрьмы на гауптвахту, в более крепкое место, его было отбил возмущенный народ. Солдаты по приказу городского коменданта полковника Цыплетева открыли огонь, но восставшие царицынцы ранили его самого и разогнали команду. Но в Царицын пришла помощь из Астрахани, и волнения властям удалось подавить. Богомолова тайно отправили в ссылку, в Нерчинск. По дороге он умер.
На Яике, конечно, для властей в результате январского восстания все оказалось гораздо сложней. Они приступили к решительным действиям.
Пока яицкие поверенные судили и рядили, посылали в столицу новую станицу, Рейнсдорп и Фрейман стягивали военные силы к Рассыпной крепости. Они потребовали выдачи с Яика «зачинщиков». Среди казаков согласия не было — сказывался их пестрый социальный состав. Поверенные склонялись к компромиссу, многие верили в «милосердие» Екатерины II. «Матушка» же, узнав 17 февраля о прибытии Дурново в Оренбург, написала ему, что услышала «о происшедшем от яицких казаков никогда не ожидаемом разврате и смятении с тем большим неудовольствием, что такой большой разврат произведен столь предерзостными и отчаянными злодеями, коих преступление есть самое величайшее перед богом и нами».
Колебания казаков, их разногласия, соглашательская политика и нерешительные, а порой попросту предательские действия поверенных, тайное противодействие «послушных» закончились поражением — 3—4 июня корпус Фреймана (более 3,6 тысячи человек, около 20 орудий) разбил на реке Ембулатовке (верстах в 60 от Яицкого городка) казачье войско (менее 2,5 тысячи человек). 6 июня генерал занял Яицкий городок.
По распоряжению императрицы каратели «временно» упразднили казачий круг. Войсковую канцелярию или избу сменила «Управляющая войском Яицким комендантская канцелярия». Комендантом гарнизона назначили подполковника Симонова. Вводилась должность полицмейстера, им стал Тамбовцев, двоюродный брат убитого восставшими войскового атамана. Вскоре его сменил старый недруг «непослушных» казаков старшина Бородин. Из «послушных» же прежде всего организовали команду из 500 человек для охраны порядка в городке. В августе в Оренбурге учредили новую следственную комиссию (ее возглавил полковник В.В. Неронов), которая сразу же начала розыск. Всюду искали и ловили повстанцев.
Так казаки расплачивались за отсутствие единства, колебания и нерешительность. Конечно, не все были такими. Еще в пору приближения войска Фреймана к Яиц-кому городку многие казаки предлагали разгромить его, не допустив к Яику, а потом идти далее, «по пути возмутить помещичьих людей на побег и принимать их в свое войско». Это сообщение императрице гвардии капитана Маврина подтверждает Фрейман: «Нравами ж оные яицкие казаки упрямы, горды, зверски злобственны, как и сие намерение их доказывает, что по разбитии меня хотели идти чрез Волгу в Россию». Действительно, 5 июня, в разгар паники в Яицком городке, к которому подошел Фрейман, около 300—400 казаков на круге у Чагана так и решили — не сдаваться, а идти к Волге, а оттуда к Москве. Говорили среди казаков и об уходе на Кубань. Их предводитель Иван Иванович Ульянов, по словам одного казака (он по его приказу агитировал в городке других казаков в пользу похода и был схвачен), «пробраться намерение имеет к Волге, а оттоль, минуя Черкасское (т. е. Черкасск — столицу Войска Донского. — В. Б.), в Кубань, к живущим тамо беглым с Дону казакам, называемым некрасовцами». Ульянов, как видно, не прочь был вместе с другими уйти на Кубань, как это сделал И. Некрасов, сподвижник К. Булавина, в 1710 году после поражения Третьей крестьянской войны. Но этот план — один из вариантов. Другой — поход в центр Европейской России. Те, кто предлагал такой поход, не без оснований, конечно, рассчитывали поднять на борьбу массы крепостных крестьян.
Такая перспектива страшила всех имущих. И Фрейман вдогонку за Ульяновым и другими казаками, которые уже пошли к Волге, выслал ни много ни мало 900 солдат и «послушных» казаков. По его вести астраханский губернатор Бекетов направил еще 800 человек конников. По пути казаки (их было до 300 человек) узнали о погоне и, поняв, что им не перебраться через Волгу, разбежались кто куда. Несколько десятков человек схватили около Волги, в том числе атаманов Кирпичникова и Трифонова.
В том же июне, в конце месяца, к Яицкому городку подошло многотысячное казахское войско, но, узнав о подавлении восстания, откочевало обратно в степь.
В Оренбурге шло следствие, допрашивали участников восстания. Фрейман приказал провести перепись «непослушной стороны» Яицкого войска. Вскоре он вернулся в Оренбург, оставив в городке часть солдат во главе с полковником бароном фон Биловом. Местные жители со страхом ждали окончания следствия и репрессий.
Яицкие казаки в январе 1772 года изрядно тряхнули власти в своем крае, заставили поволноваться и Петербург. Почти пять месяцев восставшие контролировали положение на Яике. После поражения попытка части повстанцев прорваться через Волгу в центральные районы не удалась. Но показательно само это стремление опереться на помощь других угнетенных, как и то, что их движение в той или иной мере поддержали или готовы были поддержать другие — волжские и донские казаки, часть казахов. Во всяком случае, такие мысли и стремления присутствовали, как и надежды на самозванцев — Богомолова, Рябова и других, которые появлялись один за другим в эти беспокойные годы.
Тогда же с места на место переходил Емельян Иванович Пугачев, один из обиженных тяжелой судьбиной, а точнее — властями и войсковыми командирами. Он тоже, как и яицкие казаки, мечтает о воле, планирует повести их на Кубань или в иное место, наконец, принимает решение назвать себя «третьим императором», надеясь, что на Яике его поддержат, как и вся чернь российская. Беседы с раскольниками на Иргизе, с Ереминой Курицей на Таловом умете его расчеты как будто подтверждали.
Пугачев — «император» от Яика-реки
— Забудете… вы, — злорадно говорили они «несогласным», — при нем много зевать, он вам зажмет рот-то!
Действительно, Черепов приступил к решительным действиям. Всех казаков собрали на площадь к канцелярии. Тут же их окружили драгуны. Генерал потребовал, чтобы казаки признали старшин и признали себя виновными во всем.
— Помилуй, Ваше превосходительство, мы не знаем за собой никакой вины! — закричали казаки.
— Огонь! — скомандовал генерал.
Драгуны выстрелили, но, по словам казаков, «пустили пули вверх». Какой-то драгунский урядник смело потребовал у генерала, указ, который позволял бы ему «безвинных людей убивать». Но тут генеральский помощник майор Новокрещенков скомандовал драгунам стрелять «не вверх, а в колено». Новый залп уложил насмерть трех или четырех казаков, шестерых ранил. Но казаки упорствовали, не признавали «вины». Генерал и старшины, угрожая им, что оставят их ночевать на улице «в самые лютые морозы», добились своего — казаки дали подписку: «Мы богу и государыне виноваты завсегда».
Генерала, действовавшего столь свирепо, отозвали. На Яике появился новый следователь — капитан Чебышев. Он вынужден был признать факты злоупотребления старшин, рекомендовать их смену и не одобрил действия Черепова. С согласия властей новым войсковым атаманом круг избрал Тамбовцева, богатого казака, не пожалевшего денег для подкупа Чебышева. Но и при нем продолжались те же беззакония-) какие казаки терпели от Бородина и других старшин. Последние сохранили, кстати говоря, свои должности и влияние, не уплатили штраф и не возвратили удержанное у казаков жалованье, хотя Чебышев согласился по этим пунктам с требованиями несогласной стороны. Но капитан уехал, а Тамбовцев, человек слабохарактерный, быстро перешел на сторону старшинской партии.
Начались новые несогласия. Тамбовцев не выдавал казакам жалованья. На рыбную ловлю допускались только «послушные». В 1769 году многих казаков насильно отправили на службу в Кизляр, замучив до смерти нескольких человек, не соглашавшихся туда ехать. За год до этого началась война с Турцией, и правительство распорядилось сформировать так называемый Московский легион в помощь действующей регулярной армии. В него предполагалось включить и часть яицких казаков.
— Не желаем, погрешно! — кричали на кругу «непослушные» при обсуждении приказа. Они боялись «регулярства», превращения в солдат. А это грозило бритьем бород, что казаки, как раскольники, принять не могли, нарушением давних традиций, обычаев.
Узнав о неповиновении, Екатерина II прислала новую комиссию с командой солдат. Ее возглавляли генерал-майор Давыдов и ее личный уполномоченный гвардии капитан Дурново. Новые репрессии и несправедливости обрушились на казаков. К тому же последние отказались выполнить еще одно распоряжение — в 1771 году значительная часть калмыков, спасаясь от притеснений чиновников и феодалов, направилась на восток, через яицкие и казахские земли. Они хотели перебраться в Джунгарию (западная Монголия), откуда пришли в Россию их предки. Казаков хотели послать в погоню за ними, но они отказались, а более 200 из них бежали вместе с калмыками. Лишь «согласные» участвовали в карательной экспедиции.
Комиссия Давыдова-Дурново при поддержке Тамбовцева и старшин предложила правительству примерно наказать казаков — 43 «главных возмутителей» прогнать «через тысячу человек но десяти раз» и отдать навечно в солдаты, остальных 1965 человек (из «непослушных», конечно) «наряжать в отдаленные команды… без очереди по три раза». Приступили к арестам. Часть казаков скрылась, спрятавшись в степи по уметам и буеракам.
Казаки снова жалуются в Петербург на комиссию и старшин — там появляется их депутация из 20 человек во главе с сотником Кирпичниковым. В конце июня 1771 года они подали жалобу императрице. Но та соизволила ознакомиться с ней только спустя пять месяцев с лишним. В инструкции генерал-прокурору Сената князю Вяземскому Екатерина II написала, что жалоба «кажется многими лжами и клеветами наполнена», а те, кто ее подал, — «это самые плуты, кои для своей корысти… раздувают беспокойство междоусобное на Яике». Особенно не понравилось «матушке-государыне», что казаки жалуются на вице-президента Военной коллегии графа Чернышева и капитана Дурново. Она распорядилась арестовать Кирпичникова и его товарищей. Военная коллегия немедленно приступила к действиям — арестовала шестерых жалобщиков (остальные сбежали), распорядилась наказать казаков по представлению следственной комиссии.
Кирпичников и еще 13 челобитчиков, переодевшись в «ямское платье», 28 декабря скрылись из Москвы и в начале января 1772 года прибыли домой. Яик бурлил. Вместо Давыдова здесь уже орудовал другой следователь — генерал-майор фон Траубенберг, человек характера решительного и жестокого. Он приказал высечь плетьми семь казаков, особенно упорных — из тех, кто не хотел ехать на службу в Кизляр. Им обрили бороды и под конвоем направили в Оренбург. Но по дороге до 300 конных казаков напали на конвой и отбили шестерых товарищей.
Траубенберг собирал круги, грозил и требовал. Казаки не соглашались, не ходили на круги, отсиживались по хуторам. Утром 9 января разнесся слух, что подъезжает Кирпичников с делегацией. Более 500 человек встречало его у города. Попытка Траубенберга захватить челобитчиков не удалась — не дали казаки.
— Что велено Дурново исполнять? — спрашивали у Кирпичникова.
— Велено учинить в силу указав.
Кирпичников, как и другие казаки, да и вообще большинство простого люда России, искренне верил, надеялся, что все их невзгоды и несчастья идут от вельмож, а не от императрицы. Именно так он и истолковывал смысл того, что произошло в Петербурге, в разговоре с земляками.
— Что привез нам из Петербурга? — спрашивали его.
— Ничего, кроме письма от графа Орлова к капитану Дурново. На поданную нами челобитную никакой резолюции не последовало, и для получения ее оставлено в Петербурге пять человек казаков при сотнике Горохове (имелись в виду шестеро арестованных).
Все это делает граф Чернышев, — продолжал Кирпичников, — государыня того не ведает, а всегда велит нам удовольствие делать. Если мы за себя не постоим, то граф (Чернышев. — В. Б.) и всех нас с детьми изведет, ибо и генерал (Траубенберг. — В. Б.) прислан от него же, без ведома государыни и наемный старшинам. Если мы не уступим, то государыня почтет это себе за удовольствие, ибо она, ведая, что граф все мудрствует, о вотчине своей (то есть о Яике. — В. Б.) весьма сожалеет.
Казаки собирают сходки, требуют отрешить от должности старшин, взять с них штраф. Стычки менаду «непослушными» и «послушными» заканчиваются взаимными арестами, ранениями. Первые собирались на Кабанкиной улице (или Толкачевой — здесь, у дома казака Толкачева, своего рода штабс-квартиры «непослушных», и происходили сходки), вторые — у войсковой канцелярии при поддержке Траубенберга. Обстановка сильно накалилась.
Четыре дня — с 9 по 12 января — продолжались переговоры враждебных сторон. Одни казаки настаивали на том, чтобы идти к генералу и подать просьбу об «отрешении» старшин. Другие говорили, что от Траубенберга нельзя ждать ничего хорошего, и предлагали «сделать самим управу», «поступить воинским отпором». Но первые настояли на своем.
Развязка наступила 13 января. Траубенберг расставил пушки (так, чтобы они могли простреливать улицы, подходившие к канцелярии), солдат и «послушных» казаков, послал донесение в Оренбург с сообщением о бунте казаков и просьбой о помощи.
Огромная толпа казаков собралась у дома Толкачева. Решили идти с образами к генералу и просить от имени всего войска, чтобы он исполнил их требования, представляя их как «высочайшее повеление».
Казаки посылали депутации к Дурново. В одной из них был М. Шигаев, впоследствии активнейший сподвижник и помощник Пугачева.
— Зачем пришли? — спросил у них капитан.
— Мы просим исполнить все по указу, — ответил Шигаев.
— Пусть войско разойдется по домам, и я, конечно, удовлетворю их желание дней через семь, а много через десять.
— Войско просит сделать им эту милость сегодня.
— Нельзя.
— Как же, батюшка, быть? Войско сомневается в этом; не можно ли вам сесть на коня и подъехать к войску подтвердить ваше обещание?
— Да, благодарствую, — усмехнулся Дурново, — может, вы меня же и уходите (убьете. — В. Б.)! Нет! Вед:, я велик у государыни-то!
Капитан отошел, а члены делегации продолжали разговаривать со старшинами — поп Михаил Васильев с атаманом Тамбовцевым, Шигаев — с Бородиным и Суетиным.
— Для чего же вы, — обращался Шигаев к своим собеседникам, — упорствуете, и стоите за свои чины, и доводите войско до крайности?
— Мы нимало за чины свои не стоим, — отвечали те с поклонами и видимым смирением, — и рады теперь же их с себя сложить. Если это угодно войску, то сочтем сие за милость и готовы заплатить 100 рублей, чтоб из беды освободиться.
— Ну, так ведь стоит вам только прийти пред войско и принести покорность, так и вся вражда минуется. А ежели вы этого не сделаете, так доведете, помилуй бог, до кровопролития. Войско теперь не отстанет от своего предприятия, приступит Сергея Дмитриевича (Дурново. — В. Б.) просить, а он и генерал не допустят, может, оное до себя и будут палить из пушек. Народ не утерпит тогда, и вы сами знаете, выйдет дело дурное.
Старшины перепугались. Им действительно угрожала в этот момент серьезная опасность. «Непослушные» везде расставили караулы, никого не пропускали, следили за действиями противной стороны. Они задерживали «послушных», «где б только увидеть могли, всех захватывая, били и в погреба сажали» (из показаний Бородина).
Среди «непослушных» были и служащие и отставные, и взрослые и малолетки. Одни имели в руках ружья, другие — палки. Много пришло стариков, женщин, детей.
Траубенберг выслал к казакам нескольких офицеров и старшин, и те от его имени потребовали, чтобы войско разошлось по домам, послало команду в Кизляр.
— Не доводите себя до беды, расходитесь по домам! — говорили они казакам.
— Воля его (Траубенберга. — В. Б.), — отвечали те, — ведь мы идем не со злодейством каким, а со святыми образами, для того что авось-либо они по нас и не станут стрелять, и умилосердится их сердце.
— Ежели подойдете ближе, велено будет по вас стрелять из пушек.
Но казаки не поверили этому и решили идти к генералу.
— Более пересылки (переговоров. — В. Б.) мы иметь уже не будем, — сказал один из них, сотник Краденов, — но на начинающего бог (т. е. если генерал и его солдаты, старшины начнут в них стрелять, то бог-де их накажет).
Толпа двинулась вперед — первыми шли Краденов, Шигаев, старики с иконами, потом остальные. Боковыми улицами и по высокому берегу реки Чаган, притока Яика, продвигались вооруженные казаки из «непослушных». Шествие подошло к площади, и тут же раздались залпы из всех пушек и ружей. Более ста человек каратели убили, еще больше ранили. Но казаки, за немногим исключением, не растерялись — они атаковали врага, быстро перебили прислугу у артиллерии и обратили пушки против солдат и старшин. В азарте боя казаки вкладывали в пушки слишком большие заряды, и две из них разорвало.
Восставшие побили многих из регулярной команды и старшин. Траубенберг, Дурново и другие офицеры после разгрома их команды скрылись в каменном доме у Тамбовцева. Но это их не спасло — казаки ворвались в дом, нашли Траубенберга (он спрятался под крыльцом) и, изрубив его саблями, бросили на мусорную кучу. Та же участь постигла атамана Тамбовцева, многих старшин и офицеров. Оставшихся в живых разоружили и посадили под караул (более 100 человек). Полностью разгромили походную канцелярию Траубенберга, изорвав все имевшиеся в ней документы. То же сделали и с документами следственной комиссии.
Вечером 13 января на круге восставшие сместили старых старшин и выбрали «для управления народом» новых. Называли их поверенными или присутствующими, судьями. Это были В. Трифонов, Т. Сенгилевцев, А. Лабзенев и другие. Власть в Яицком городке и всем войске перешла к восставшим казакам «непослушной» стороны.
На следующий день, 14 января, по приговору круга казнили некоторых старшин, особо ненавистных рядовым казакам. Остальных привели к присяге войску. Еще через день они составили прошение на высочайшее имя — объясняя все происшедшее неправедными действиями Траубенберга и старшин, они просили «вверить» их для управления «в дирекцию одной персоны», например, графа Г.Г. Орлова или графа И.Г. Орлова, как при Петре I по его указу они были «под дирекциею» генерал-фельдмаршала графа Б.П. Шереметева, «а не от Военной коллегии». Тем самым они давали понять, что не хотели бы подчиняться главе этой коллегии Чернышеву, от которого, по их мнению, и шли все их неприятности и мучения.
Этот наивный подход, деление правительственных деятелей, вельмож на «хороших» и «плохих», «добрых» и «злых» постоянно присутствуют в мыслях и поступках людей той поры, участников восстаний в том числе. Яицкие «непослушные» надеялись на помощь то императрицы, то Орловых, то еще кого-то, но, как всегда, горько просчитались. Власти и не подумали серьезно разобраться в причинах восстания на Яике 13 января и тем более помочь казакам. Их реакция была, конечно, другой — прибывших в Петербург с челобитной Шигаева и трех других арестовали, и 16 февраля их допрашивали в Военном совете. Присутствовали среди прочих и графы З.Г. Чернышев и Г.Г. Орлов.
— Для чего вы, — задали вопрос казакам, — надругались над мертвыми генералом и солдатами и для чего долго их не хоронили?
— Надругательства над ними никакого не делали, — ответил Шигаев, — а похоронили их чрез три дня, потому что земля мерзлая, так не скоро могилы вырыли.
— Где же вы их похоронили?
— У церкви.
— Так вы в добром месте их положили, — заметили некоторые генералы, а многие рассмеялись, — а мы думали, что на степи.
Подобный разговор, его тон подали челобитчикам надежду, что все сойдет хорошо. Но они ошибались — их самих посадили в Петропавловскую крепость, на следующий день власти приняли решение немедленно командировать из Москвы на Яик генерал-майора Фреймана, придать ему корпус, наказать восставших и реорганизовать Яицкое войско.
Между тем в Яицком городке войсковые поверенные, новые старшины, надеясь на мирный исход дела, освободили из-под стражи солдат и офицеров, разрешили им вернуться в Оренбург.
Яицкие события всколыхнули соседей — Волжское казачье войско, основанное в 1733 году с помощью донских казаков-выходцев. Волжские казаки, как и яицкие, отказались весной 1772 года вступить в Московский легион. 30 марта они выдвинули самозванца Федота Ивановича Богомолова, из крепостных графа Р.Л. Воронцова. Он провозгласил себя «императором Петром III». Среди простых людей снова поползли слухи: Петр III не погиб-де, а спасся и снова, как и раньше, хочет дать облегчение народу, освободить людей от крепостного состояния. Казаки, определенные в легион, восстали на хуторе старшины Персидского и хотели идти в Дубовку — центр Волжского войска. Но восстание было быстро подавлено. Богомолова и его «государственного секретаря» Долотина арестовали и посадили в царицынскую тюрьму.
Об «императоре» быстро узнали на Дону — казаки Пятиизбянской и Трехизбянской станиц хотели его освободить, поднять под его знаменем восстание. Донцы тоже с неудовольствием встретили распоряжение о формировании из них полка и направлении на фронт. В Царицыне при переводе Богомолова из тюрьмы на гауптвахту, в более крепкое место, его было отбил возмущенный народ. Солдаты по приказу городского коменданта полковника Цыплетева открыли огонь, но восставшие царицынцы ранили его самого и разогнали команду. Но в Царицын пришла помощь из Астрахани, и волнения властям удалось подавить. Богомолова тайно отправили в ссылку, в Нерчинск. По дороге он умер.
На Яике, конечно, для властей в результате январского восстания все оказалось гораздо сложней. Они приступили к решительным действиям.
Пока яицкие поверенные судили и рядили, посылали в столицу новую станицу, Рейнсдорп и Фрейман стягивали военные силы к Рассыпной крепости. Они потребовали выдачи с Яика «зачинщиков». Среди казаков согласия не было — сказывался их пестрый социальный состав. Поверенные склонялись к компромиссу, многие верили в «милосердие» Екатерины II. «Матушка» же, узнав 17 февраля о прибытии Дурново в Оренбург, написала ему, что услышала «о происшедшем от яицких казаков никогда не ожидаемом разврате и смятении с тем большим неудовольствием, что такой большой разврат произведен столь предерзостными и отчаянными злодеями, коих преступление есть самое величайшее перед богом и нами».
Колебания казаков, их разногласия, соглашательская политика и нерешительные, а порой попросту предательские действия поверенных, тайное противодействие «послушных» закончились поражением — 3—4 июня корпус Фреймана (более 3,6 тысячи человек, около 20 орудий) разбил на реке Ембулатовке (верстах в 60 от Яицкого городка) казачье войско (менее 2,5 тысячи человек). 6 июня генерал занял Яицкий городок.
По распоряжению императрицы каратели «временно» упразднили казачий круг. Войсковую канцелярию или избу сменила «Управляющая войском Яицким комендантская канцелярия». Комендантом гарнизона назначили подполковника Симонова. Вводилась должность полицмейстера, им стал Тамбовцев, двоюродный брат убитого восставшими войскового атамана. Вскоре его сменил старый недруг «непослушных» казаков старшина Бородин. Из «послушных» же прежде всего организовали команду из 500 человек для охраны порядка в городке. В августе в Оренбурге учредили новую следственную комиссию (ее возглавил полковник В.В. Неронов), которая сразу же начала розыск. Всюду искали и ловили повстанцев.
Так казаки расплачивались за отсутствие единства, колебания и нерешительность. Конечно, не все были такими. Еще в пору приближения войска Фреймана к Яиц-кому городку многие казаки предлагали разгромить его, не допустив к Яику, а потом идти далее, «по пути возмутить помещичьих людей на побег и принимать их в свое войско». Это сообщение императрице гвардии капитана Маврина подтверждает Фрейман: «Нравами ж оные яицкие казаки упрямы, горды, зверски злобственны, как и сие намерение их доказывает, что по разбитии меня хотели идти чрез Волгу в Россию». Действительно, 5 июня, в разгар паники в Яицком городке, к которому подошел Фрейман, около 300—400 казаков на круге у Чагана так и решили — не сдаваться, а идти к Волге, а оттуда к Москве. Говорили среди казаков и об уходе на Кубань. Их предводитель Иван Иванович Ульянов, по словам одного казака (он по его приказу агитировал в городке других казаков в пользу похода и был схвачен), «пробраться намерение имеет к Волге, а оттоль, минуя Черкасское (т. е. Черкасск — столицу Войска Донского. — В. Б.), в Кубань, к живущим тамо беглым с Дону казакам, называемым некрасовцами». Ульянов, как видно, не прочь был вместе с другими уйти на Кубань, как это сделал И. Некрасов, сподвижник К. Булавина, в 1710 году после поражения Третьей крестьянской войны. Но этот план — один из вариантов. Другой — поход в центр Европейской России. Те, кто предлагал такой поход, не без оснований, конечно, рассчитывали поднять на борьбу массы крепостных крестьян.
Такая перспектива страшила всех имущих. И Фрейман вдогонку за Ульяновым и другими казаками, которые уже пошли к Волге, выслал ни много ни мало 900 солдат и «послушных» казаков. По его вести астраханский губернатор Бекетов направил еще 800 человек конников. По пути казаки (их было до 300 человек) узнали о погоне и, поняв, что им не перебраться через Волгу, разбежались кто куда. Несколько десятков человек схватили около Волги, в том числе атаманов Кирпичникова и Трифонова.
В том же июне, в конце месяца, к Яицкому городку подошло многотысячное казахское войско, но, узнав о подавлении восстания, откочевало обратно в степь.
В Оренбурге шло следствие, допрашивали участников восстания. Фрейман приказал провести перепись «непослушной стороны» Яицкого войска. Вскоре он вернулся в Оренбург, оставив в городке часть солдат во главе с полковником бароном фон Биловом. Местные жители со страхом ждали окончания следствия и репрессий.
Яицкие казаки в январе 1772 года изрядно тряхнули власти в своем крае, заставили поволноваться и Петербург. Почти пять месяцев восставшие контролировали положение на Яике. После поражения попытка части повстанцев прорваться через Волгу в центральные районы не удалась. Но показательно само это стремление опереться на помощь других угнетенных, как и то, что их движение в той или иной мере поддержали или готовы были поддержать другие — волжские и донские казаки, часть казахов. Во всяком случае, такие мысли и стремления присутствовали, как и надежды на самозванцев — Богомолова, Рябова и других, которые появлялись один за другим в эти беспокойные годы.
Тогда же с места на место переходил Емельян Иванович Пугачев, один из обиженных тяжелой судьбиной, а точнее — властями и войсковыми командирами. Он тоже, как и яицкие казаки, мечтает о воле, планирует повести их на Кубань или в иное место, наконец, принимает решение назвать себя «третьим императором», надеясь, что на Яике его поддержат, как и вся чернь российская. Беседы с раскольниками на Иргизе, с Ереминой Курицей на Таловом умете его расчеты как будто подтверждали.
Пугачев — «император» от Яика-реки
На Яике, куда судьба забросила Пугачева, он оказался во второй половине ноября 1772 года. Там по-прежнему было неспокойно, царило уныние и отчаяние. Ждали расправ.
17 сентября, примерно за два месяца до приезда Пугачева на Яик, следственная комиссия в Оренбурге закончила работу. Ее сентенция (приговор) подлежала утверждению в Военной коллегии, куда ее и послали. Следователи предлагали 12 человек четвертовать, 47 — повесить, трем отсечь голову, 20 — бить плетьми нещадно «по казачьему обыкновению», 8 — тоже наказать плетьми, обрить бороды и отослать в действующую армию. Пятьдесят три человека, бежавших в разные места, полагалось, когда их найдут, повесить, а их имущество конфисковать. Всех «детей мятежничьих» (с 15 лет и выше), а таких набралось 316 человек, «в разсуждении отцов их учиненного злодейства, дабы впредь и от них, яко произшедших от рода злодейственного, такового ж поползновения и расширения к злу последовать не могло, во истребление и пресечение оного годных написать в полки в солдаты, а негодных в страх другим наказать: от 15 до 17 лет розгами, а с 17 лет и выше плетьми». Всех остальных — почти 2,5 тысячи человек — должно было наказать по усмотрению Петербурга.
Обо всем этом узнал беглец, скрывавшийся под обличьем то раскольника, то богатого купца, оказавшись у Ереминой Курицы.
— Что ты за человек и как тебя зовут? — спросил у него Пугачев, входя в избу.
— Степан Оболяев, пахотный солдат. А твоя милость какой человек, откуда и куда едешь?
— Я купец, приехал из-за границы, зовут меня Емельяном Ивановым Пугачевым. А еду я на Яик для покупки рыбы.
Снова, как и в других случаях, Пугачев спрашивает о том, что интересует его более всего:
— Каково живут яицкие казаки?
— Худо, очень худо им жить. Старшины их обижают, и они, убив атамана (Тамбовцева во время восстания в январе. — В. Б.), бегают кто где. Их ловят, сажают в тюрьму. Они было шарахнулись идти все в Астрабад, да не пустил их генерал (то есть Фрейман. — В. Б.).
Выясняется, таким образом, что казаки, бежавшие в начале июня из Яицкого городка, имели мысль ее только о походе в центр или бегстве на Кубань, но и говорили о Персии (Астрабад) как о возможном новом месте поселения. За эту мысль поначалу и ухватился постоялец бывалого уметчика:
— А не поедут ли они со мной на Кубань? Я бы их туда провел, где живут некрасовцы.
— Как не поехать, поедут.
— Да нет ли здесь кого из казаков? Я бы с ними поговорил.
— Как не быть! Есть тут два брата, и живут близехонько.
Вскоре состоялось знакомство с Закладновыми — Григорием Михайловичем и его братом Ефремом. Жили они недалеко от Оболяева, в землянке, и охотились на лисиц в степи, близ Сызранской дороги. Привел их в умет сам хозяин. Разговор начался в избе, но скоро все четверо — Пугачев, Оболяев и оба Закладновы — перешли в сарай. Так было безопаснее: на умете были и другие люди — несколько человек беглых, которых приютил хозяин.
— Кто меня спрашивает? — с этими словами Григорий вошел в избу.
— Вот тот человек, — уметчик показал на Пугачева, — который тебя спрашивает.
— Ты что за человек и откуда? — Григорий пытливо и строго смотрел на Емельяна.
— Купец я, из-за границы приехал. — Немного погодя приезжий со значением продолжал: — Скажите, пожалуйста, господа казаки, но только не утаивая: какие у вас происходят обиды и разорения от старшин и как вам живется на Яике?
17 сентября, примерно за два месяца до приезда Пугачева на Яик, следственная комиссия в Оренбурге закончила работу. Ее сентенция (приговор) подлежала утверждению в Военной коллегии, куда ее и послали. Следователи предлагали 12 человек четвертовать, 47 — повесить, трем отсечь голову, 20 — бить плетьми нещадно «по казачьему обыкновению», 8 — тоже наказать плетьми, обрить бороды и отослать в действующую армию. Пятьдесят три человека, бежавших в разные места, полагалось, когда их найдут, повесить, а их имущество конфисковать. Всех «детей мятежничьих» (с 15 лет и выше), а таких набралось 316 человек, «в разсуждении отцов их учиненного злодейства, дабы впредь и от них, яко произшедших от рода злодейственного, такового ж поползновения и расширения к злу последовать не могло, во истребление и пресечение оного годных написать в полки в солдаты, а негодных в страх другим наказать: от 15 до 17 лет розгами, а с 17 лет и выше плетьми». Всех остальных — почти 2,5 тысячи человек — должно было наказать по усмотрению Петербурга.
Обо всем этом узнал беглец, скрывавшийся под обличьем то раскольника, то богатого купца, оказавшись у Ереминой Курицы.
— Что ты за человек и как тебя зовут? — спросил у него Пугачев, входя в избу.
— Степан Оболяев, пахотный солдат. А твоя милость какой человек, откуда и куда едешь?
— Я купец, приехал из-за границы, зовут меня Емельяном Ивановым Пугачевым. А еду я на Яик для покупки рыбы.
Снова, как и в других случаях, Пугачев спрашивает о том, что интересует его более всего:
— Каково живут яицкие казаки?
— Худо, очень худо им жить. Старшины их обижают, и они, убив атамана (Тамбовцева во время восстания в январе. — В. Б.), бегают кто где. Их ловят, сажают в тюрьму. Они было шарахнулись идти все в Астрабад, да не пустил их генерал (то есть Фрейман. — В. Б.).
Выясняется, таким образом, что казаки, бежавшие в начале июня из Яицкого городка, имели мысль ее только о походе в центр или бегстве на Кубань, но и говорили о Персии (Астрабад) как о возможном новом месте поселения. За эту мысль поначалу и ухватился постоялец бывалого уметчика:
— А не поедут ли они со мной на Кубань? Я бы их туда провел, где живут некрасовцы.
— Как не поехать, поедут.
— Да нет ли здесь кого из казаков? Я бы с ними поговорил.
— Как не быть! Есть тут два брата, и живут близехонько.
Вскоре состоялось знакомство с Закладновыми — Григорием Михайловичем и его братом Ефремом. Жили они недалеко от Оболяева, в землянке, и охотились на лисиц в степи, близ Сызранской дороги. Привел их в умет сам хозяин. Разговор начался в избе, но скоро все четверо — Пугачев, Оболяев и оба Закладновы — перешли в сарай. Так было безопаснее: на умете были и другие люди — несколько человек беглых, которых приютил хозяин.
— Кто меня спрашивает? — с этими словами Григорий вошел в избу.
— Вот тот человек, — уметчик показал на Пугачева, — который тебя спрашивает.
— Ты что за человек и откуда? — Григорий пытливо и строго смотрел на Емельяна.
— Купец я, из-за границы приехал. — Немного погодя приезжий со значением продолжал: — Скажите, пожалуйста, господа казаки, но только не утаивая: какие у вас происходят обиды и разорения от старшин и как вам живется на Яике?