Страница:
И действительно, из полумрака выступала огромная, толстобокая русская печка. Странным было то, что раньше я словно бы и не замечал ее.
– Я люблю гостей, – невпопад сказал Юкки. – Тут не часто встретишь людей. Но гости всё-таки бывают. Леса тут дремучие...
– Как мы заблудились, не пойму, – пожал плечами я. – Вроде бы никаких поворотов не было. Ехали всё время прямо.
– Хотели сократить?
Я кивнул. Взял кружку. Чай ударил в ноздри крепким ароматом. Сразу захотелось пить.
– Так бывает, – понимающе покачал головой старик. – В этих лесах всё бывает. Наверное, единственное место в Финляндии, где можно заблудиться. Сейчас всё по-новому делают. Перестраивают, чтобы всё было красиво, безопасно. Прямые дороги. Прямые стены. Белые потолки. Наверное, это хорошо. Дома становятся чистыми. Никаких тараканов. Никакой зверь из леса не зайдет... Это называется евронормы.
– Если не ошибаюсь, это для туристов...
– Да, конечно. Но какому туристу интересно чувствовать себя везде как дома? Многим хочется почувствовать себя на настоящей природе. Чтобы настоящий медвежий угол. Природные запахи. Не санитарно...
– Антисанитария, – поправил я.
– Да, да. А теперь всё переделывают.
– У вас тут туристический домик? – догадалась Юлька.
– Пока нет, – чуть грустно ответил Юкки. – Но когда-нибудь будет. А мне не хочется. Я люблю, чтобы всё было по-старому. Таких мест осталось очень мало. – Он отхлебнул из кружки и подвинул ко мне тарелку с блинами. – Угощайтесь. Не надо стесняться.
– Ой, блины! – Юлька радостно плюхнулась на скамью.
– Кушайте, – улыбнулся старик.
Блины были горячие. Масляные. Так бывает, когда их только-только сняли со сковороды. В этом была странность. Очередная. Но варенье было таким вкусным, а блины такими свежими...
– Недавно у меня был гость. Один финн. – Юкки обратился ко мне. – Он уже очень старый. Путешествует, очень много путешествует. Очень давно. Знаете, у меня сложилось впечатление, что он вас знает.
Я поднял глаза на старика. В тусклом свете он неожиданно показался мне большим, морщинистым пнем, который стоит в лесной чаще уже многие десятки лет. Огромный, древний сторож леса, видевший слишком много, чтобы просто так рассыпаться в труху. Вокруг срослись непроходимой стеной деревья, кронами переплелись, образовав полог, через который не проникает ни свет, ни дождь. И в этой темноте старая коряга хранит какое-то тайное знание всего леса. Непонятное, абсолютно чужое человеку.
– Меня никто не знает в Финляндии, – выдавил я.
– Как знать, страна большая...
Юкки снова заулыбался. Морок рассеялся. Я снова сидел в полутемной избе. Ел блины и пил крепкий, ароматный чай.
Наконец старик встал.
– Ну ладно. Я пойду спать. А вы, когда закончите... – он поискал нужное слово, – чаевничать, то вот там... – Юкки указал на дверь, которую я до этого момента не замечал. – Там комната и кровать. Всё постелено. Можете ложиться. Спите. До утра вас никто не потревожит.
– Спасибо! – воскликнула с полным ртом Юлька.
Дед кивнул и ушел в темноту дома. Словно в воду канул.
– Странно это всё, – пробормотал я.
– Почему? – Удивление Юльки было таким искренним, что я даже смутился своих подозрений.
– Ну, дед такой... Дом.
– А чего дом? Изба как изба... Всё вроде бы нормально.
– А ты много изб видела?
– Ну, – Юлька заулыбалась масляными губами. – В кино...
– Понятно. Доедай, и пошли исследовать место ночлега.
Юлька быстро допила чай и внимательно посмотрела на меня. Я знал этот взгляд и старательно изобразил на лице непонимание.
– А мы... – Юлька наклонила голову.
– Что?
– Ну... Ты понимаешь... Не прикидывайся!
– Постесняйся, распутница, – покачал я головой. – Старый дом. Старик хозяин. Бабушка где-то тут спит...
– Ну и пусть спят, мы же тихонечко... – Она соскользнула со скамьи и устроилась у меня в ногах. Шаловливые Юлькины руки уже вовсю шарили у меня в паху.
– Так! Не за столом же!
Она вскочила, ухватила меня за руку и потянула что было сил в сторону спальни.
– Насилуют, – прошептал я. – Растлители! Распутники!
Юлька обняла меня, впилась в губы. Больше мы не разговаривали. А когда всё закончилось и я, усталый, хлопнулся на спину, утопая в мягких одеялах, почудилось мне, что на черноте потолка едва заметными точечками сияют звезды.
Проснулся я рано. За окнами всё было залито тем редким, особенным утренним светом, который бывает в очень ясные и жаркие летние дни. Юлька спала, зарывшись в одеяла.
Я встал, огляделся. Теперь, при свете, комната не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Обычные бревенчатые стены, невысокий потолок, деревянный пол. На всём лежала пыль. Только кровать, на которой мы спали, выделялась среди общего запустения свежими простынями. У окошка примостился маленький столик. Я подошел ближе. Старые фотографии. В деревянных, простеньких рамках, пожелтевшие. История целой семьи.
Вот дети. Взрослые, стоят у забора. Сам хозяин хутора, в морщинах и той самой, старой, заношенной куртке. Отдельно большая фотография молодой женщины – красивой, с характерными лапландскими чертами лица.
Я присмотрелся к другому фото: немолодой мужчина, в военной форме, с заметным брюшком, седоватый, с винтовкой на плече. Грудь, однако, колесом, хотя явно резервист, не кадровый, фуражка надвинута на лоб. Погоны... Я видел слишком много солдат, одетых в кители с такими же погонами, с такими же цветами... Финская кампания. Страшная и холодная.
Впрочем... Кто видел? Я? Мой предок?..
– Это же Юкки, – звонко произнесла Юлька за моей спиной.
От неожиданности я вздрогнул и едва не выронил фотографию.
– Ты напугала меня, – сказал я недовольно.
– Извини. – Она быстро чмокнула меня в щеку. – А ты небритый...
– Мужчине свойственно быть небритым с утра, пора бы привыкнуть.
Мы быстро собрались, умылись у ручника. Юлька поставила воду на маленькую электрическую плиту.
– Слушай, а где хозяева?
– Не знаю, – ответил я.
В доме действительно было пусто. Чердак оказался давным-давно заселен какими-то птицами, испуганно упорхнувшими, когда я в поисках старика поднялся туда. Через дыры в крыше солнце прокладывало дорожки из позолоченной светом пыли. Собственно комнат было всего три. В одной мы ночевали, другая была «главным залом», а в третьей отсутствовала одна стена. Дом действительно был очень стар. Потолок едва ли не царапал макушку и держался, видимо, на огромной русской печи, незыблемо стоявшей в центре здания.
– Ничего не понимаю.
Юлька удивленно рассматривала остатки блинов, вчера таких свежих, варенье и три кружки. Общее запустение не коснулось только, пожалуй, тех мест, где вчера вечером были мы. Всё, чего касались наши руки, выглядело свежим, живым...
Наскоро глотнув чая и сжевав остатки блинов, мы вышли на улицу. Сарай, примыкавший к дому, был в лучшей сохранности, но также пустовал. Где-то у леса располагалась хорошо сохранившаяся и явно поддерживаемая в порядке баня. Тут стояли свежие, новенькие кадушки, набор ароматических масел и современный градусник.
Покосившийся забор, окружавший хутор, кто-то недавно подновлял.
Колодец, расположенный в центре хозяйства, имел крышку и смазанные нескрипящие петли.
Там нас и застали сыновья Юкки.
В отличие от старика они не говорили по-русски и очень слабо понимали английский. Моих знаний финского, впрочем, вполне хватило, чтобы объяснить суть проблемы. Ребята оказались смышленые и, что было немного странно, совершенно не удивились нашему присутствию на их хуторе. Дело, как известно, боится мастера, а не дилетанта, поэтому колесо на нашем «Форде» было поменяно в считаные минуты.
Когда я попытался рассказать им про гостеприимного хозяина дома, то встретил недоуменное и совершенно искреннее непонимание. Стараясь прояснить вопрос, я отвел их в комнату, где ночевал, и показал фотографию Юкки. Парни переглянулись и развели руками.
– Вы ошиблись, – сказал старший. – Дедушка умер семь лет назад. С тех пор мы иногда приезжаем сюда, в баню. Но вообще-то хутор необитаем. Тут часто останавливаются люди, кто заблудился...
...Шоссе мы нашли без проблем. До него оказалось минут десять ходу.
30
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ,
ЛОТРЕАМОН
– Станислав Федорович. Зовите меня Станислав Федорович, – сказал мужик с пулеметом.
Я обратил внимание, что у него не было переднего нижнего зуба – заболел небось, а какие тут врачи с пломбировочной хренью и бормашиной? Плоскогубцами рвал? Я один раз рвал другану зуб плоскогубцами, вернее, даже круглогубцами, тут главное половчее ухватить и небыстро тянуть, раскачивать. Тьфу, вспомнилось же.
– Гостей принимаете, Станислав Федорович? – спросил Москаленко.
– Начнем с того, что вы не гости. Гостей обычно приглашают.
– Не то время, – сказал Москаленко.
– Да, тут вы правы. Юля, аккуратнее.
Это он уже сказал женщине. К тому, чтобы она осторожно со своим «Калашниковым» вертелась.
Ничего мне здесь не нравилось. И мужик с пулеметом не нравился больше всех, даже падлу Москаленко я готов был обнять и расцеловать, настолько капитан был ближе и роднее. И баба его... Я украдкой рассмотрел ее поближе – вредная сучка с виду, симпатичная, да, но... не потасканная, не то слово ни хрена... пожившая, во. Повидавшая. Такая пристрелит – не поморщится, да еще, того и гляди, по яйцам сначала шмальнет, чтоб долго и больно помирать было. Если что, бабу первой, решил я. По крайней мере мужик отвлечется, да и остальные в первую очередь на него кинутся.
Хотя с чем кидаться? Из чего, бля, палить? Пушки в яме, при себе – руки, ноги и голова с зубами. А у мужика – пулемет.
Станислав, мать его, Федорович продолжал держать нас под прицелом, но немного расслабился. С виду по крайней мере.
– Аккуратно явились, – сказал он. – Перед вами мастера сразу РГД в окошко кинули. Вернее, собирались кинуть.
– И что? – тупо спросил прапор.
– И не кинули, – с хитрым прищуром ответил Станислав Федорович.
– А мы так и будем тут сидеть среди дерьма?
– Так и будете.
– Водички бы попить...
– Вон в ту сторону километра через полтора колодец. В том году был с водой, сейчас – не знаю, – мужик махнул рукой, указывая направление.
Сколько ему лет? Сорок? Пятьдесят? Крепкий мужик, не иначе, бывший военный, тяжелую пулеметную чушку держит свободно, умеючи...
– Вот что, Станислав Федорович, – сказал Москаленко, поднимаясь с автомобильного моста, на котором сидел. – Давайте начистоту. Вы знаете, зачем мы пришли.
– Догадываюсь, – согласился мужик. – Не вы первые. Я постоянно думаю, откуда, наконец-то, все прознали? Откуда выплыло? Столько лет жил себе спокойно, думал уж, и не пригодится...
– Значит, она всё же у вас? – выдохнул Москаленко.
– Руна-то? Да куда она денется. Здесь, конечно, у меня... Вам-то она зачем? Принесете хозяевам? Я тоже нес, обязан был принести. Но не донес. И вы не донесете, не знаю, кто вы по званию.
– Капитан.
– Вот, капитан. А я – полковник. И не донес... И вы не донесете, – уверенно сказал мужик. Я уставился на ствол пулемета – на нем сидел серый жучок, расправлял жесткие надкрылья и снова складывал, словно ожидал разрешения на взлет. – А если донесете – будет еще хуже. Кто вами командует? Кто вот это всё устроил? Даже если воевать не с кем и не за что, вы всегда находите врагов, находите, в кого стрелять, кого взрывать, кого бомбить... Или вы думаете, капитан, что Руна нужна вашим хозяевам, чтобы установить мир во всём мире? Ну, кто вас послал, скажите?
– Это совместная акция правительств России и Украины, – сказал Москаленко. Он старался произнести это с достоинством, официально, но здесь, среди ржавой гари, слова прозвучали глупо и фальшиво.
– То есть помирились ради Руны? И вы всерьез верите, что после взаимных территориальных претензий, после тактических ядерных ударов их помирит такая вещь!– Станислав Федорович повысил голос. – Вы отдаете себе отчет, капитан, что вы принесете домой?!Да вы ее и не донесете. Перебьете друг друга к чертовой матери, и весь сказ.
– Стоп, – сказал я. – Стоп. Брэк. Станислав Федорович, ты... вы не втыкаете: я, например, до сих пор не знаю, за каким чертом мы сюда приперлись. Говорю как на духу: я простой русский сержант, меня взяли за задницу, сказали, что я бэтмен-супермен с необыкновенными способностями, и послали к вам, ничего не объясняя. В определенном месте мы встретились вот с украинскими офицерами, которые, как я понимаю, знают гораздо больше. Мне насрать, но, коли я сюда дошел живой, мне интересно, что за Руна такая и зачем она нужна. Я уже понял, что всю эту кучу вокруг вы наворотили с ее помощью...
– Правильно понял, товарищ сержант. – Станислав Федорович сел на ступеньку и сказал, не оборачиваясь: – Юленька, принеси им воды, пожалуйста. Если хотят, пусть слушают. Черт с ними. Сядьте, мужики, не на параде.
Я послушно опустился на корточки, остальные разместились кто где – Васюня прямо в мусор сел, Шевкун малость потеснил Москаленко, доктор остался стоять... Женщина скрылась в доме и вернулась через минуту с двухлитровой пластиковой бутылкой. Она спустилась с крыльца, сделала несколько шагов, потом размахнулась и бросила бутылку, которая упала и покатилась по земле. Прапорщик, опасливо поглядывая на пулемет, подошел, подобрал, отвинтил крышечку и сделал несколько больших глотков.
– Всю не вылакай! – прикрикнул Костик.
Коля вытер рукавом губы и вернулся к нам, передав бутылку Васюне. Пустив ее по кругу, мы выпили всю воду; Станислав Федорович смотрел на нас с усмешкой.
– Напились? Тогда слушайте, и не говорите, что не слышали. Итак, октябрь 1939 года. К Иосифу Виссарионовичу Сталину – помните такого? – прибыли Паасикиви и Таннер, посланник Финляндии в СССР и министр финансов. Вы таких, конечно, не знаете. «Это не чья-либо злая воля, что география такая, какая она есть, – сказал им Сталин. – Мы должны быть в состоянии блокировать вход в Финский залив...»
2
– Я люблю гостей, – невпопад сказал Юкки. – Тут не часто встретишь людей. Но гости всё-таки бывают. Леса тут дремучие...
– Как мы заблудились, не пойму, – пожал плечами я. – Вроде бы никаких поворотов не было. Ехали всё время прямо.
– Хотели сократить?
Я кивнул. Взял кружку. Чай ударил в ноздри крепким ароматом. Сразу захотелось пить.
– Так бывает, – понимающе покачал головой старик. – В этих лесах всё бывает. Наверное, единственное место в Финляндии, где можно заблудиться. Сейчас всё по-новому делают. Перестраивают, чтобы всё было красиво, безопасно. Прямые дороги. Прямые стены. Белые потолки. Наверное, это хорошо. Дома становятся чистыми. Никаких тараканов. Никакой зверь из леса не зайдет... Это называется евронормы.
– Если не ошибаюсь, это для туристов...
– Да, конечно. Но какому туристу интересно чувствовать себя везде как дома? Многим хочется почувствовать себя на настоящей природе. Чтобы настоящий медвежий угол. Природные запахи. Не санитарно...
– Антисанитария, – поправил я.
– Да, да. А теперь всё переделывают.
– У вас тут туристический домик? – догадалась Юлька.
– Пока нет, – чуть грустно ответил Юкки. – Но когда-нибудь будет. А мне не хочется. Я люблю, чтобы всё было по-старому. Таких мест осталось очень мало. – Он отхлебнул из кружки и подвинул ко мне тарелку с блинами. – Угощайтесь. Не надо стесняться.
– Ой, блины! – Юлька радостно плюхнулась на скамью.
– Кушайте, – улыбнулся старик.
Блины были горячие. Масляные. Так бывает, когда их только-только сняли со сковороды. В этом была странность. Очередная. Но варенье было таким вкусным, а блины такими свежими...
– Недавно у меня был гость. Один финн. – Юкки обратился ко мне. – Он уже очень старый. Путешествует, очень много путешествует. Очень давно. Знаете, у меня сложилось впечатление, что он вас знает.
Я поднял глаза на старика. В тусклом свете он неожиданно показался мне большим, морщинистым пнем, который стоит в лесной чаще уже многие десятки лет. Огромный, древний сторож леса, видевший слишком много, чтобы просто так рассыпаться в труху. Вокруг срослись непроходимой стеной деревья, кронами переплелись, образовав полог, через который не проникает ни свет, ни дождь. И в этой темноте старая коряга хранит какое-то тайное знание всего леса. Непонятное, абсолютно чужое человеку.
– Меня никто не знает в Финляндии, – выдавил я.
– Как знать, страна большая...
Юкки снова заулыбался. Морок рассеялся. Я снова сидел в полутемной избе. Ел блины и пил крепкий, ароматный чай.
Наконец старик встал.
– Ну ладно. Я пойду спать. А вы, когда закончите... – он поискал нужное слово, – чаевничать, то вот там... – Юкки указал на дверь, которую я до этого момента не замечал. – Там комната и кровать. Всё постелено. Можете ложиться. Спите. До утра вас никто не потревожит.
– Спасибо! – воскликнула с полным ртом Юлька.
Дед кивнул и ушел в темноту дома. Словно в воду канул.
– Странно это всё, – пробормотал я.
– Почему? – Удивление Юльки было таким искренним, что я даже смутился своих подозрений.
– Ну, дед такой... Дом.
– А чего дом? Изба как изба... Всё вроде бы нормально.
– А ты много изб видела?
– Ну, – Юлька заулыбалась масляными губами. – В кино...
– Понятно. Доедай, и пошли исследовать место ночлега.
Юлька быстро допила чай и внимательно посмотрела на меня. Я знал этот взгляд и старательно изобразил на лице непонимание.
– А мы... – Юлька наклонила голову.
– Что?
– Ну... Ты понимаешь... Не прикидывайся!
– Постесняйся, распутница, – покачал я головой. – Старый дом. Старик хозяин. Бабушка где-то тут спит...
– Ну и пусть спят, мы же тихонечко... – Она соскользнула со скамьи и устроилась у меня в ногах. Шаловливые Юлькины руки уже вовсю шарили у меня в паху.
– Так! Не за столом же!
Она вскочила, ухватила меня за руку и потянула что было сил в сторону спальни.
– Насилуют, – прошептал я. – Растлители! Распутники!
Юлька обняла меня, впилась в губы. Больше мы не разговаривали. А когда всё закончилось и я, усталый, хлопнулся на спину, утопая в мягких одеялах, почудилось мне, что на черноте потолка едва заметными точечками сияют звезды.
Проснулся я рано. За окнами всё было залито тем редким, особенным утренним светом, который бывает в очень ясные и жаркие летние дни. Юлька спала, зарывшись в одеяла.
Я встал, огляделся. Теперь, при свете, комната не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Обычные бревенчатые стены, невысокий потолок, деревянный пол. На всём лежала пыль. Только кровать, на которой мы спали, выделялась среди общего запустения свежими простынями. У окошка примостился маленький столик. Я подошел ближе. Старые фотографии. В деревянных, простеньких рамках, пожелтевшие. История целой семьи.
Вот дети. Взрослые, стоят у забора. Сам хозяин хутора, в морщинах и той самой, старой, заношенной куртке. Отдельно большая фотография молодой женщины – красивой, с характерными лапландскими чертами лица.
Я присмотрелся к другому фото: немолодой мужчина, в военной форме, с заметным брюшком, седоватый, с винтовкой на плече. Грудь, однако, колесом, хотя явно резервист, не кадровый, фуражка надвинута на лоб. Погоны... Я видел слишком много солдат, одетых в кители с такими же погонами, с такими же цветами... Финская кампания. Страшная и холодная.
Впрочем... Кто видел? Я? Мой предок?..
– Это же Юкки, – звонко произнесла Юлька за моей спиной.
От неожиданности я вздрогнул и едва не выронил фотографию.
– Ты напугала меня, – сказал я недовольно.
– Извини. – Она быстро чмокнула меня в щеку. – А ты небритый...
– Мужчине свойственно быть небритым с утра, пора бы привыкнуть.
Мы быстро собрались, умылись у ручника. Юлька поставила воду на маленькую электрическую плиту.
– Слушай, а где хозяева?
– Не знаю, – ответил я.
В доме действительно было пусто. Чердак оказался давным-давно заселен какими-то птицами, испуганно упорхнувшими, когда я в поисках старика поднялся туда. Через дыры в крыше солнце прокладывало дорожки из позолоченной светом пыли. Собственно комнат было всего три. В одной мы ночевали, другая была «главным залом», а в третьей отсутствовала одна стена. Дом действительно был очень стар. Потолок едва ли не царапал макушку и держался, видимо, на огромной русской печи, незыблемо стоявшей в центре здания.
– Ничего не понимаю.
Юлька удивленно рассматривала остатки блинов, вчера таких свежих, варенье и три кружки. Общее запустение не коснулось только, пожалуй, тех мест, где вчера вечером были мы. Всё, чего касались наши руки, выглядело свежим, живым...
Наскоро глотнув чая и сжевав остатки блинов, мы вышли на улицу. Сарай, примыкавший к дому, был в лучшей сохранности, но также пустовал. Где-то у леса располагалась хорошо сохранившаяся и явно поддерживаемая в порядке баня. Тут стояли свежие, новенькие кадушки, набор ароматических масел и современный градусник.
Покосившийся забор, окружавший хутор, кто-то недавно подновлял.
Колодец, расположенный в центре хозяйства, имел крышку и смазанные нескрипящие петли.
Там нас и застали сыновья Юкки.
В отличие от старика они не говорили по-русски и очень слабо понимали английский. Моих знаний финского, впрочем, вполне хватило, чтобы объяснить суть проблемы. Ребята оказались смышленые и, что было немного странно, совершенно не удивились нашему присутствию на их хуторе. Дело, как известно, боится мастера, а не дилетанта, поэтому колесо на нашем «Форде» было поменяно в считаные минуты.
Когда я попытался рассказать им про гостеприимного хозяина дома, то встретил недоуменное и совершенно искреннее непонимание. Стараясь прояснить вопрос, я отвел их в комнату, где ночевал, и показал фотографию Юкки. Парни переглянулись и развели руками.
– Вы ошиблись, – сказал старший. – Дедушка умер семь лет назад. С тех пор мы иногда приезжаем сюда, в баню. Но вообще-то хутор необитаем. Тут часто останавливаются люди, кто заблудился...
...Шоссе мы нашли без проблем. До него оказалось минут десять ходу.
30
– Слово имеет товарищ Сталин, – сказал председательствующий маршал Кулик.
Воскобойников внимательно смотрел на Сталина. Что скажет вождь? Что можно сказать после двухдневного совещания начальствующего состава при ЦК ВКП(б) по сбору опыта боевых действий против Финляндии – местами изнурительного, а местами, как ни дико, смешного? В зале смеялись, когда Сталин сказал, что граф Кутузов занимался солдатскими сухарями, а снабженцы РККА – нет. Смеялись, когда начальник снабжения, корпусной комиссар Хрулев, назвал советскую армейскую диагоналевую куртку «очень красивой». Смеялись, когда Сталин критиковал «Красную звезду», сказав, что она ни черта не стоит как армейская газета. Смеялись, когда Сталин назвал комбрига Черния, военно-воздушного атташе в Англии, «честным человеком, но дураком» – за то, что Черний сообщил, что в Румынию вводится двенадцать тысяч «цветных» войск...
Интересно, кто из тех, кто сейчас сидит в зале, знал?
– Я хотел бы, товарищи, коснуться некоторых вопросов, которые либо не были задеты в речах, либо были задеты, но не были достаточно освещены. Первый вопрос – о войне с Финляндией. Правильно ли поступили правительство и партия, когда объявили войну Финляндии? Этот вопрос специально касается Красной Армии. Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо эта безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30-35 оборонной промышленности нашей страны...
Станислав Федорович слушал, но слова проходили сквозь мозг, почти не оставляя следов. Нет, он, разумеется, понимал, что говорит Сталин. Тем более Сталин говорил правильно. Но всё же – кто из тех, кто сидит сейчас в зале и слушает о безопасности Ленинграда, знал? Кто?
«Сталин прав, – думал Станислав Федорович. – И я прав, Руну нельзя было оставить Айнцигеру, нельзя было именно сейчас, когда они в самом деле вцепились друг другу в горло. Они вот-вот вцепятся в горло и нам. Но почему я не отдал Руну? Почему я солгал? И – самое главное – почему я до сих пор сижу здесь, в теплом зале, среди военных и политработников, а не на нарах с миской баланды в руках? После странного возвращения, после долгих блужданий по вражеской территории, ничем не объясненных, никак не подтвержденных, после путаного рапорта о якобы обнаруженном убитом учителе Вальдене... Почему я вообще жив?!
Руна.
Потому что у меня есть Руна. Она бережет меня до поры, до того времени, пока ей не надоест. Как там сказал учитель? Руна сама выбирает себе хозяина?»
– Во всяком случае, расположение войск на Карельском перешейке преследовало три цели: создать серьезный заслон против всяких возможностей и случайностей против Ленинграда; во-вторых, устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам; и, в-третьих, создать плацдарм для прыжка, куда войска будут подвезены...
А вот и оно. «Устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам». Очень нужно было. НАМ.
Воскобойников слушал. Слушал об истории финских войн и вреде польской кампании тридцать девятого года, о непревзойденной философии Ленина («разбитые или потерпевшие поражение армии очень хорошо дерутся») и недостатках седьмой армии, о минометах и автоматизации ручного оружия, об условиях ведения современной войны и о финской армии.
– Общий вывод, – сказал Сталин. Человек, который управлял величайшей страной мира. – К чему свелась наша победа, кого мы победили, собственно говоря? Вот мы три месяца и двенадцать дней воевали, потом финны стали на колени, мы уступили, война кончилась. Спрашивается, кого мы победили? Говорят, финнов. Ну конечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить – не бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей – немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов победили, но и передовую оборонительную технику Европы. Вся оборона Финляндии велась по указке, по наущению, по совету Англии и Франции, а еще раньше немцы здорово им помогали, и наполовину оборонительная линия в Финляндии построена по их совету. Итог говорит об этом. Мы разбили не только финнов – эта задача не такая большая. Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов. В этом основная наша победа!
Воскобойников вскочил вместе со всеми и закричал: «Ура!»
Станислав Федорович кричал и хлопал в ладоши до тех пор, пока не вышел из зала, чтобы никогда больше туда не возвращаться.
Или это был вовсе не он?
Воскобойников внимательно смотрел на Сталина. Что скажет вождь? Что можно сказать после двухдневного совещания начальствующего состава при ЦК ВКП(б) по сбору опыта боевых действий против Финляндии – местами изнурительного, а местами, как ни дико, смешного? В зале смеялись, когда Сталин сказал, что граф Кутузов занимался солдатскими сухарями, а снабженцы РККА – нет. Смеялись, когда начальник снабжения, корпусной комиссар Хрулев, назвал советскую армейскую диагоналевую куртку «очень красивой». Смеялись, когда Сталин критиковал «Красную звезду», сказав, что она ни черта не стоит как армейская газета. Смеялись, когда Сталин назвал комбрига Черния, военно-воздушного атташе в Англии, «честным человеком, но дураком» – за то, что Черний сообщил, что в Румынию вводится двенадцать тысяч «цветных» войск...
В зале смеялись, а перед глазами Воскобойникова стояли то «двадцатьшестерка» со сбитой башней, врезающаяся в заснеженную сосну, то тронутые тлением тела бойцов у распавшегося дома Ярка, то спина эсэсовского офицера на мушке древнего громоздкого пистолета...
Народ бросает кверху шапки
И артиллерия гремит
И едет в лентах князь Суворов
И князь Кутузов едет следом...
Интересно, кто из тех, кто сейчас сидит в зале, знал?
– Я хотел бы, товарищи, коснуться некоторых вопросов, которые либо не были задеты в речах, либо были задеты, но не были достаточно освещены. Первый вопрос – о войне с Финляндией. Правильно ли поступили правительство и партия, когда объявили войну Финляндии? Этот вопрос специально касается Красной Армии. Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо эта безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30-35 оборонной промышленности нашей страны...
Станислав Федорович слушал, но слова проходили сквозь мозг, почти не оставляя следов. Нет, он, разумеется, понимал, что говорит Сталин. Тем более Сталин говорил правильно. Но всё же – кто из тех, кто сидит сейчас в зале и слушает о безопасности Ленинграда, знал? Кто?
– ...Второй вопрос: а не поторопились ли наше правительство, наша партия, что объявили войну именно в конце ноября – начале декабря, нельзя ли было отложить этот вопрос, подождать месяца два-три-четыре, подготовиться и потом ударить? – неторопливо продолжал Сталин. – Нет, Партия и правительство поступили совершенно правильно, не откладывая этого дела, и, зная, что мы не вполне еще готовы к войне в финских условиях, начали активные военные действия именно в конце ноября – начале декабря. Всё это зависело не только от нас, а, скорее всего, от международной обстановки. Там, на западе, три самые большие державы вцепились друг другу в горло, когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда руки заняты и нам предоставляется благоприятная обстановка для того, чтобы их в этот момент ударить.
И Ломоносов громким басом
Зовет солдат на поле брани
И средь кустов бежит пехота
И едет по полю фельдмаршал...
«Сталин прав, – думал Станислав Федорович. – И я прав, Руну нельзя было оставить Айнцигеру, нельзя было именно сейчас, когда они в самом деле вцепились друг другу в горло. Они вот-вот вцепятся в горло и нам. Но почему я не отдал Руну? Почему я солгал? И – самое главное – почему я до сих пор сижу здесь, в теплом зале, среди военных и политработников, а не на нарах с миской баланды в руках? После странного возвращения, после долгих блужданий по вражеской территории, ничем не объясненных, никак не подтвержденных, после путаного рапорта о якобы обнаруженном убитом учителе Вальдене... Почему я вообще жив?!
Руна.
Потому что у меня есть Руна. Она бережет меня до поры, до того времени, пока ей не надоест. Как там сказал учитель? Руна сама выбирает себе хозяина?»
– Во всяком случае, расположение войск на Карельском перешейке преследовало три цели: создать серьезный заслон против всяких возможностей и случайностей против Ленинграда; во-вторых, устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам; и, в-третьих, создать плацдарм для прыжка, куда войска будут подвезены...
А вот и оно. «Устроить разведку территории и тыла Финляндии, что очень нужно было нам». Очень нужно было. НАМ.
Воскобойников слушал. Слушал об истории финских войн и вреде польской кампании тридцать девятого года, о непревзойденной философии Ленина («разбитые или потерпевшие поражение армии очень хорошо дерутся») и недостатках седьмой армии, о минометах и автоматизации ручного оружия, об условиях ведения современной войны и о финской армии.
– Общий вывод, – сказал Сталин. Человек, который управлял величайшей страной мира. – К чему свелась наша победа, кого мы победили, собственно говоря? Вот мы три месяца и двенадцать дней воевали, потом финны стали на колени, мы уступили, война кончилась. Спрашивается, кого мы победили? Говорят, финнов. Ну конечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить – не бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей – немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов победили, но и передовую оборонительную технику Европы. Вся оборона Финляндии велась по указке, по наущению, по совету Англии и Франции, а еще раньше немцы здорово им помогали, и наполовину оборонительная линия в Финляндии построена по их совету. Итог говорит об этом. Мы разбили не только финнов – эта задача не такая большая. Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов. В этом основная наша победа!
Воскобойников вскочил вместе со всеми и закричал: «Ура!»
Ночной болотный спутник, безумные фразы, складывающиеся в бредовое стихотворение, оказавшееся верным и правильным...
Да, министр Пуришкевич
Был однажды на балу
Громко музыка рычала
Врали ноги на полу
Дама с голыми плечами
Извивалась колбасой
Генерал для развлеченья
Шлепал пятками босой.
Станислав Федорович кричал и хлопал в ладоши до тех пор, пока не вышел из зала, чтобы никогда больше туда не возвращаться.
Или это был вовсе не он?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ,
в принципе совсем небольшая, и почти даже не часть
ЛОТРЕАМОН
И мне остается ждать здесь, пока кто-нибудь или что-нибудь не придет за мной, дожидаться своего часа в темноте и вдалеке.
Брайан Олдисс. «Освобожденный Франкенштейн»
– Станислав Федорович. Зовите меня Станислав Федорович, – сказал мужик с пулеметом.
Я обратил внимание, что у него не было переднего нижнего зуба – заболел небось, а какие тут врачи с пломбировочной хренью и бормашиной? Плоскогубцами рвал? Я один раз рвал другану зуб плоскогубцами, вернее, даже круглогубцами, тут главное половчее ухватить и небыстро тянуть, раскачивать. Тьфу, вспомнилось же.
– Гостей принимаете, Станислав Федорович? – спросил Москаленко.
– Начнем с того, что вы не гости. Гостей обычно приглашают.
– Не то время, – сказал Москаленко.
– Да, тут вы правы. Юля, аккуратнее.
Это он уже сказал женщине. К тому, чтобы она осторожно со своим «Калашниковым» вертелась.
Ничего мне здесь не нравилось. И мужик с пулеметом не нравился больше всех, даже падлу Москаленко я готов был обнять и расцеловать, настолько капитан был ближе и роднее. И баба его... Я украдкой рассмотрел ее поближе – вредная сучка с виду, симпатичная, да, но... не потасканная, не то слово ни хрена... пожившая, во. Повидавшая. Такая пристрелит – не поморщится, да еще, того и гляди, по яйцам сначала шмальнет, чтоб долго и больно помирать было. Если что, бабу первой, решил я. По крайней мере мужик отвлечется, да и остальные в первую очередь на него кинутся.
Хотя с чем кидаться? Из чего, бля, палить? Пушки в яме, при себе – руки, ноги и голова с зубами. А у мужика – пулемет.
Станислав, мать его, Федорович продолжал держать нас под прицелом, но немного расслабился. С виду по крайней мере.
– Аккуратно явились, – сказал он. – Перед вами мастера сразу РГД в окошко кинули. Вернее, собирались кинуть.
– И что? – тупо спросил прапор.
– И не кинули, – с хитрым прищуром ответил Станислав Федорович.
– А мы так и будем тут сидеть среди дерьма?
– Так и будете.
– Водички бы попить...
– Вон в ту сторону километра через полтора колодец. В том году был с водой, сейчас – не знаю, – мужик махнул рукой, указывая направление.
Сколько ему лет? Сорок? Пятьдесят? Крепкий мужик, не иначе, бывший военный, тяжелую пулеметную чушку держит свободно, умеючи...
– Вот что, Станислав Федорович, – сказал Москаленко, поднимаясь с автомобильного моста, на котором сидел. – Давайте начистоту. Вы знаете, зачем мы пришли.
– Догадываюсь, – согласился мужик. – Не вы первые. Я постоянно думаю, откуда, наконец-то, все прознали? Откуда выплыло? Столько лет жил себе спокойно, думал уж, и не пригодится...
– Значит, она всё же у вас? – выдохнул Москаленко.
– Руна-то? Да куда она денется. Здесь, конечно, у меня... Вам-то она зачем? Принесете хозяевам? Я тоже нес, обязан был принести. Но не донес. И вы не донесете, не знаю, кто вы по званию.
– Капитан.
– Вот, капитан. А я – полковник. И не донес... И вы не донесете, – уверенно сказал мужик. Я уставился на ствол пулемета – на нем сидел серый жучок, расправлял жесткие надкрылья и снова складывал, словно ожидал разрешения на взлет. – А если донесете – будет еще хуже. Кто вами командует? Кто вот это всё устроил? Даже если воевать не с кем и не за что, вы всегда находите врагов, находите, в кого стрелять, кого взрывать, кого бомбить... Или вы думаете, капитан, что Руна нужна вашим хозяевам, чтобы установить мир во всём мире? Ну, кто вас послал, скажите?
– Это совместная акция правительств России и Украины, – сказал Москаленко. Он старался произнести это с достоинством, официально, но здесь, среди ржавой гари, слова прозвучали глупо и фальшиво.
– То есть помирились ради Руны? И вы всерьез верите, что после взаимных территориальных претензий, после тактических ядерных ударов их помирит такая вещь!– Станислав Федорович повысил голос. – Вы отдаете себе отчет, капитан, что вы принесете домой?!Да вы ее и не донесете. Перебьете друг друга к чертовой матери, и весь сказ.
– Стоп, – сказал я. – Стоп. Брэк. Станислав Федорович, ты... вы не втыкаете: я, например, до сих пор не знаю, за каким чертом мы сюда приперлись. Говорю как на духу: я простой русский сержант, меня взяли за задницу, сказали, что я бэтмен-супермен с необыкновенными способностями, и послали к вам, ничего не объясняя. В определенном месте мы встретились вот с украинскими офицерами, которые, как я понимаю, знают гораздо больше. Мне насрать, но, коли я сюда дошел живой, мне интересно, что за Руна такая и зачем она нужна. Я уже понял, что всю эту кучу вокруг вы наворотили с ее помощью...
– Правильно понял, товарищ сержант. – Станислав Федорович сел на ступеньку и сказал, не оборачиваясь: – Юленька, принеси им воды, пожалуйста. Если хотят, пусть слушают. Черт с ними. Сядьте, мужики, не на параде.
Я послушно опустился на корточки, остальные разместились кто где – Васюня прямо в мусор сел, Шевкун малость потеснил Москаленко, доктор остался стоять... Женщина скрылась в доме и вернулась через минуту с двухлитровой пластиковой бутылкой. Она спустилась с крыльца, сделала несколько шагов, потом размахнулась и бросила бутылку, которая упала и покатилась по земле. Прапорщик, опасливо поглядывая на пулемет, подошел, подобрал, отвинтил крышечку и сделал несколько больших глотков.
– Всю не вылакай! – прикрикнул Костик.
Коля вытер рукавом губы и вернулся к нам, передав бутылку Васюне. Пустив ее по кругу, мы выпили всю воду; Станислав Федорович смотрел на нас с усмешкой.
– Напились? Тогда слушайте, и не говорите, что не слышали. Итак, октябрь 1939 года. К Иосифу Виссарионовичу Сталину – помните такого? – прибыли Паасикиви и Таннер, посланник Финляндии в СССР и министр финансов. Вы таких, конечно, не знаете. «Это не чья-либо злая воля, что география такая, какая она есть, – сказал им Сталин. – Мы должны быть в состоянии блокировать вход в Финский залив...»
2
– ...И я ее проглотил, – закончил Станислав Федорович.
Мы сидели на своих местах. Рассказывал он долго, дело шло уже к вечеру, я всю задницу отсидел, примостившись на каком-то металлическом обломке.
– Занимательно, – сказал Москаленко, когда сообразил, что повествование завершенною.
Тиснул мужик свой роман, ничего не скажешь, интересный... Значит, вот зачем нас сюда несли черти и совместная идея правительств России и Украины. Руна. Побрякушечка серебряная, с помощью которой полковник Станислав Федорович наколотил тут вокруг бронетехники и черепушек накидал. О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями? Полковой комиссар Воскобойников.
– И что потом?
– А потом она вышла естественным путем, извините за натурализм. Я ее, конечно, помыл... – улыбнулся полковник.
Если честно, я хрен понял, сам это полковник был или его дед. Дневники эти... Шизанутый по всей башке этот Станислав Федорович, вот что я точно знаю теперь. И то, что он до сих пор не полоснул очередью, большая для нас удача. Да и за каким бесом он устроил нам лекцию? Вон, тем, чьи ребра и хребты вокруг валяются, небось не устраивал, коротенько так разбирался...
– Занимательно, – повторил Москаленко.
– Вы считаете, товарищ капитан? – осведомился Воскобойников.
Его жена, или кем там она ему приходилась, устала держать автомат, опустила его, но видно было, что стрелять будет без размышлений.
– Да... Можно еще немного воды?
– Юля... – коротко бросил полковник. Женщина вздохнула и ушла в дом.
– Вы одного не учли, – продолжал Москаленко. – Вас посылали наудачу, по принципу личной преданности.
– Не исключаю, – согласился Воскобойников.
– А наш отряд отбирали иначе. Вы застрелили этого немецкого офицера, Айнцигера, и путаете нас, что с нами произойдет та же история – перебьем друг друга, а последний положит Руну в карман и поселится в вашем доме, к примеру.
– При условии, что я отдам вам Руну, – кивнул полковник.
– Так вот, нас отбирали по принципу психоэмоциональной устойчивости. Иначе говоря, Руна на нас не действует в том смысле, что не подчиняет себе.
– Ерунда...
– Проверим? – сказал Москаленко.
Когда капитан успел метнуть нож, где он его прятал – я не заметил. Лезвие вошло чуть ниже левой ключицы Воскобойникова; Станислав Федорович успел выстрелить, дал короткую очередь, но Москаленко был не простой пехотный капитан, потому что в два прыжка, словно размазавшись в воздухе, достиг крыльца и сбил Воскобойникова со ступеньки. Я не стал долго думать, потому что проигрыш Москаленко означал наш общий проигрыш, и кинулся следом. Остальные рванули за мной – кроме дурака Васюни и доктора, который был в любом случае не боец. Я успел вовремя – баба выскочила на крыльцо, но баба и есть баба, выставила перед собой автомат, который я крутанул за ствол, а потом от души приложил ей кулаком. Потом добавил прикладом в живот – женщин бить, конечно, сучье дело, но своя жопа дороже. Костик и Шевкун навалились на хрипевшего полковника, а прапор помог мне обыскать пленницу. Никакого оружия при ней мы больше не нашли.
Беранже остался не у дел и подобрал пулемет.
Полковник неожиданно перестал биться и пробормотал:
– Перевяжите плечо.
– Сейчас, – сказал Москаленко и резким движением выдернул нож.
Воскобойников даже не охнул.
– Перевяжи! – крикнул капитан Блошкину. Доктор словно очнулся, потопал к крыльцу, завозился в своей врачебной сумке. Воскобойников, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы, сел поудобнее, прислонился к стенке, пока Блошкин его ремонтировал. Капитан присел рядом, упер ствол взятого у женщины автомата в бок полковнику.
– Смотри-ка, сволочь, – сказал Воскобойников удивленно. – Получилось.
Я сначала не сообразил, о чем он, а потом понял: Руна его подвела. Железячка эта мудрая, за которой мы пришли.
– Как вам говорил финский дед? – спросил Москаленко. – Руна сама выберет хозяина, когда придет время?
– Не дед. Учитель, – поправил полковник. Вообще-то он был полковой комиссар (или не он? Черт их разберет, лучше про это не думать, а то мозги закипят), но мне удобнее было называть его полковником.
– Вот и пришел этот момент, – заключил Москаленко.
– И нам пора в Сариолу, – задумчиво произнесла женщина.
Я ей чересчур сильно, наверное, приложил: до сих пор держалась руками за живот, а щека заплыла красно-синим. Полковник только сейчас, похоже, разглядел, что случилось, нашел меня взглядом и пообещал:
Мы сидели на своих местах. Рассказывал он долго, дело шло уже к вечеру, я всю задницу отсидел, примостившись на каком-то металлическом обломке.
– Занимательно, – сказал Москаленко, когда сообразил, что повествование завершенною.
Тиснул мужик свой роман, ничего не скажешь, интересный... Значит, вот зачем нас сюда несли черти и совместная идея правительств России и Украины. Руна. Побрякушечка серебряная, с помощью которой полковник Станислав Федорович наколотил тут вокруг бронетехники и черепушек накидал. О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями? Полковой комиссар Воскобойников.
– И что потом?
– А потом она вышла естественным путем, извините за натурализм. Я ее, конечно, помыл... – улыбнулся полковник.
Если честно, я хрен понял, сам это полковник был или его дед. Дневники эти... Шизанутый по всей башке этот Станислав Федорович, вот что я точно знаю теперь. И то, что он до сих пор не полоснул очередью, большая для нас удача. Да и за каким бесом он устроил нам лекцию? Вон, тем, чьи ребра и хребты вокруг валяются, небось не устраивал, коротенько так разбирался...
– Занимательно, – повторил Москаленко.
– Вы считаете, товарищ капитан? – осведомился Воскобойников.
Его жена, или кем там она ему приходилась, устала держать автомат, опустила его, но видно было, что стрелять будет без размышлений.
– Да... Можно еще немного воды?
– Юля... – коротко бросил полковник. Женщина вздохнула и ушла в дом.
– Вы одного не учли, – продолжал Москаленко. – Вас посылали наудачу, по принципу личной преданности.
– Не исключаю, – согласился Воскобойников.
– А наш отряд отбирали иначе. Вы застрелили этого немецкого офицера, Айнцигера, и путаете нас, что с нами произойдет та же история – перебьем друг друга, а последний положит Руну в карман и поселится в вашем доме, к примеру.
– При условии, что я отдам вам Руну, – кивнул полковник.
– Так вот, нас отбирали по принципу психоэмоциональной устойчивости. Иначе говоря, Руна на нас не действует в том смысле, что не подчиняет себе.
– Ерунда...
– Проверим? – сказал Москаленко.
Когда капитан успел метнуть нож, где он его прятал – я не заметил. Лезвие вошло чуть ниже левой ключицы Воскобойникова; Станислав Федорович успел выстрелить, дал короткую очередь, но Москаленко был не простой пехотный капитан, потому что в два прыжка, словно размазавшись в воздухе, достиг крыльца и сбил Воскобойникова со ступеньки. Я не стал долго думать, потому что проигрыш Москаленко означал наш общий проигрыш, и кинулся следом. Остальные рванули за мной – кроме дурака Васюни и доктора, который был в любом случае не боец. Я успел вовремя – баба выскочила на крыльцо, но баба и есть баба, выставила перед собой автомат, который я крутанул за ствол, а потом от души приложил ей кулаком. Потом добавил прикладом в живот – женщин бить, конечно, сучье дело, но своя жопа дороже. Костик и Шевкун навалились на хрипевшего полковника, а прапор помог мне обыскать пленницу. Никакого оружия при ней мы больше не нашли.
Беранже остался не у дел и подобрал пулемет.
Полковник неожиданно перестал биться и пробормотал:
– Перевяжите плечо.
– Сейчас, – сказал Москаленко и резким движением выдернул нож.
Воскобойников даже не охнул.
– Перевяжи! – крикнул капитан Блошкину. Доктор словно очнулся, потопал к крыльцу, завозился в своей врачебной сумке. Воскобойников, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы, сел поудобнее, прислонился к стенке, пока Блошкин его ремонтировал. Капитан присел рядом, упер ствол взятого у женщины автомата в бок полковнику.
– Смотри-ка, сволочь, – сказал Воскобойников удивленно. – Получилось.
Я сначала не сообразил, о чем он, а потом понял: Руна его подвела. Железячка эта мудрая, за которой мы пришли.
– Как вам говорил финский дед? – спросил Москаленко. – Руна сама выберет хозяина, когда придет время?
– Не дед. Учитель, – поправил полковник. Вообще-то он был полковой комиссар (или не он? Черт их разберет, лучше про это не думать, а то мозги закипят), но мне удобнее было называть его полковником.
– Вот и пришел этот момент, – заключил Москаленко.
– И нам пора в Сариолу, – задумчиво произнесла женщина.
Я ей чересчур сильно, наверное, приложил: до сих пор держалась руками за живот, а щека заплыла красно-синим. Полковник только сейчас, похоже, разглядел, что случилось, нашел меня взглядом и пообещал: