Страница:
– Я те свистну!
Честно говоря, я думал, что Толика убьют, и был искренне рад, когда этого не случилось.
Потом не было ничего интересного. Шли, шли, шли, жевали сухари, завалявшиеся у доктора в сумке (его сумку с медикаментами мы спасли). Прапорщик взялся было рассказывать анекдоты, первый рассказал и впрямь смешной, а потом пошла всякая древняя муть, и Шевкун велел ему заткнуться. Прикушенный язык, кажется, сильно испортил ему настроение.
Около двух перебрались через железнодорожную насыпь. Ржавые рельсы уходили в обе стороны и терялись в лесу. Давненько тут никто не ездил.
Спустя еще полчаса над лесом пророкотал вертолет. Он прошел метрах в ста слева от нас, низко низко над деревьями, так что мы его не увидели.
– Хоронится, – отметил Москаленко. – Над самым лесом идет, чтоб снизу не долбанули из «стингера» или другой какой хитрой техники...
К вечеру мы набрели на брошенную деревеньку. Несколько домов, старый сельмаг, маленький кирпичный дом культуры со сгоревшей крышей, поваленные столбы с путаницей проводов. То ли во время войны разбежались, то ли тихо вымерли, но уже года два тут никто точно не жил. Единственным обитателем был аист, угрюмо смотревший на нас из своего растрепанного гнезда на старом тополе.
– Переночуем тут, – решил Москаленко.
Из хат самой целой был сельмаг, там мы и разместились. В охранение выставили Костика и меня.
– Я дреману, – сказал Костик, – а ты меня разбуди через час.
– А стеречь?
– В одну воронку два раза не попадает. Не каждую же ночь нас глушить будут. Да я вполглаза, не волнуйся...
Я посмотрел на часы – старый «Восток» говорил, что сейчас почти девять, то бишь двадцать один ноль ноль.
– Спи уж до полуночи.
– Запросто. Пожрать бы еще...
– Прапор наш пошел по огородам шуровать, может, и найдет чего. Тогда разбужу.
Коля приволок массу еды: морковку, зеленый лук, всякие травки. Особо не разойдешься, но желудок есть чем набить.
– Словно кобылы. Или кролики, – пробормотал наш старлей, хрупая морковкой. – Соли бы еще...
– Соль вредна, – наставительно сказал прапорщик.
– Но лук без соли жрать противно...
– Жрите вот морковку, товарищ старший лейтенант. Она сладенькая, можно и без соли.
– Пошел ты... – беззлобно сказал Беранже, но послушно ухватил морковку.
– Нантская, – сказал доктор Блошкин.
– Чего?!
– Нантская, – повторил Блошкин. – Морковка. Сорт такой. Не конусом, а одинаковая по диаметру по всей длине... Не выродилась, хотя времени уже сколько прошло, самосейкой же растет...
Мы с Костиком молча сжевали свою долю зелени, и он опять завалился спать, а я сел на пустой ящик и задумался.
Завтра у меня день рождения. Тридцатник. Приходилось отмечать и на войне, и еще бог знает где, но вот в такой компании и в подобной обстановке – ни разу. Сказать, что ли, мужикам? Москаленко небось официально, поздравит, а даже и выпить нечего. У доктора разве спиртом разжиться? Юбилей всё-таки.
Доктор как раз вышел по малой нужде. В наползающих сумерках он попытался вывести что-то струей на дощатой стене сарайчика, тихонько ругнулся – видать, не получилось.
– Товарищ капитан, – позвал я.
Доктор, деловито застегивая ширинку, подошел ко мне.
– Товарищ капитан, у меня день рождения завтра...
– Поздравляю, – сказал он.
– Завтра будете поздравлять. Я в смысле спирта.
– Чего? – не понял он.
– Отметить надо. Спиртику. Чуть-чуть хотя бы.
– А-а... Договорились, – неожиданно легко сказал он. Сам, видно, бухануть захотел. – А капитан разрешит?
– Куда он денется... У вас там хоть сколько его?
– Спирта-то? Граммов двести пятьдесят, девяностошести процентный.
– Значит, пол-литра в пересчете на обычную. Даже чуть больше... – прикинул я. – Неплохо. Спасибо, товарищ капитан.
– Да не за что... – пожал он плечами. – У меня йод есть, так что раны обрабатывать...
– Уж как-нибудь без ран обойдемся, – перебил я его.
Ночь прошла без происшествий. Разная ночная лесная зараза урчала и кричала в темноте, все спали, я разбудил Костика в установленный срок и завалился спать.
С утра выяснилось, что прапорщик Коля заболел. Доктор намерил ему аж тридцать девять и восемь и напичкал какими-то пилюлями.
– Ему бы полежать, – несмело сказал он Москаленко.
Капитан пожал плечами:
– Вы же понимаете, что это невозможно. Как себя чувствуешь?
– Погано, – честно сказал Коля. Его бил озноб.
– Идти можешь?
– А хули, тут, что ли, оставаться... – Коля, опираясь на автомат, поднялся.
Москаленко удовлетворенно кивнул:
– Главное – темп держи.
– А хули, – повторил Коля. Ему, видно, действительно было очень плохо.
Скушав безо всякого аппетита по нантской морковке, мы двинулись дальше.
Километрах в пяти от деревни через лес шла вполне пристойная бетонка. Москаленко и Шевкун объявили пятиминутный привал и о чем-то долго шептались поодаль. Коля сидел под кустом на обочине и тяжело дышал.
– Угораздило же тебя, – сочувственно сказал наш старлей.
Он в последнее время был какой-то незаметный и потерянный. Оно и понятно: столько офицерья, притом такого поганого... Старлей получался уже как бы и не начальник, а так, ни пришей, ни пристебай. Эх, Беранже, Беранже... Даром что праправнук французского поэта.
– И сам не знаю, как, – виноватился Коля. – Я вообще простуду не цепляю. Хоть жопой в прорубь! А тут – среди лета. Стыдно.
– Может, грибы твои? – спросил я.
– Да я их черт-те когда ел. Кстати, заметили, грибов вокруг нету? – неожиданно дошло до прапора.
– Мало ли. Ну, не растут они здесь.
– Они везде растут. Поганки, мухоморы... Какие-то должны быть, а их нету.
– Че ты дергаешься? – сказал я, пиная старую покрышку, брошенную здесь, наверное, еще в мирные времена. – Вывелись. Химия какая-нибудь, радиация, еще что...
– А, ну да, – успокоился прапор. – Не, но всё ж как же я...
– Плюнь, – посоветовал Костик. – Пусть они вон беспокоятся. – Он кивнул в сторону капитанов.
– Им-то что... – пробормотал прапорщик. – Пристрелят, и все дела.
– Я им пристрелю, – сказал старлей.
– И тебя пристрелят, – махнул рукой Коля. – Им плевать.
– Хорош, – сказал я. – Никто никого не пристрелит. Не марафон бежим, сбавим скорость, и чудно. Доктор тебе еще кольнет чего, и будешь как малосольный огурец.
– Пожрать бы, – протянул Коля. – Лучше всех уколов. А то как кроль, моркву и траву жру.
На очередном переходе я догнал Москаленко и сказал:
– Товарищ капитан, у меня сегодня день рождения. Тридцать.
– И что? – спросил он, скосившись.
От него пахло одеколоном. С собой, что ли, носит? Не видал, но не удивлюсь.
– Вечерком посидеть бы. Выпить немного.
– И выпить есть?
– Есть.
– И что?
– Да закуски бы спроворить. Лес крутом, зверье непутаное... Опять-таки есть что-то надо.
– Есть надо... – задумчиво сказал капитан. – А ну как не добудешь никого?
– Добуду, – уверенно сказал я. – Зайца паршивого, но пристрелю.
Однако зайцев не попадалось. Пару раз кто-то незаметный с шумом взлетал из кустов, а больше никакой дичи, как назло. Я вернулся с пустыми руками и виновато посмотрел на спутников.
– Да ничего, – сказал Москаленко. – Запросто. Так посидим.
– Так неинтересно... – сморщился пылавший жаром Коля.
– Цыганы ежиков вроде едят, – подал голос придурок Васюня.
– Пош-шел ты... – буркнул Коля.
– Тихо... – Костик поднял палец. Все умолкли, переглядываясь.
– Слышите? – спросил Костик.
– А что? – недоуменно выпучил глаза Васюня, шевеля своей распухшей мордой.
– Жабы... – торжественно произнес Костик.
Жаб, а вернее, лягушек мы ловили подручными средствами – кто майкой, кто руками, кто (а именно Васюня) черпал зеленую воду сапогом. Огромная мелкая лужа с теплой жижей приютила их сотни и тысячи. Длительное время обитавшие в тишине и покое амфибии с истошным кваком метались в разные стороны, а мы пихали их в вещмешки.
– Хватит! – крикнул Москаленко, который принимал участие в лягушиной охоте наравне со всеми.
Я от него подобной прыти не ожидал, но капитану, видать, самому наскучило командовать да тупо топать по лесным тропинкам.
Мы замерли, переводя дух. Коля, с которого и жар-то слетел, поднялся с колен посередине лужи и спросил:
– А про запас? Когда еще такой заповедник встретится.
– Ты их что, вялить собрался? – спросил Москаленко.
– Зажарить впрок...
– Не парься. В любой болотине наловим, а жаренка твоя тут же стухнет. Верно, доктор?
– Верно, – подтвердил Блошкин. – Усремся потом.
– А от свежей жаренки ничего не будет? Французы небось не таких едят... – сказал я.
– Они ж чистенькие. – Доктор выбрался на бережок и тщательно отряхивал с ног ряску. – Вот жабы, которые в огороде живут, тех есть нельзя. А этих, зеленых – на здоровье. Диетическое мясцо.
Коля с сожалением бросил в воду последнюю лягуху, которая, так и не осознав привалившего счастья, поплыла прочь прятаться, и вылез на берег. За ним последовали остальные.
– Ого! – удивился лейтенант, заглянув в мой мешок. – Центнер мяса!
– Да тут жратвы – одни лапки, – недовольно пробубнил Коля, выжимая штанину. – А они махонькие, это ж не бройлеры. Вон американские ноги куриные – с мою почти размером!
– Не жидись, прапорщик, – строго сказал Шевкун. – На всех хватит.
Лягушек резво распотрошили и принялись стряпать: оторванные лапки-окорочка испекли в костре на большом плоском камне. Некоторых из тварей прапор поименовал «мичуринской мясной породой», потому что при жизни они передвигались кто на пяти, а кто и на шести ногах. Правда, дополнительные ноги не всегда были задние, мясистые...
Мясо было перепачкано гарью, чуть приванивало болотом, но оказалось тем не менее вполне съедобным. Диетическое, прав был пан Блошкин, на курицу немного смахивает. А уж под докторский спирт так и вовсе замечательно пошло. В качестве гарнира использовали остатки морковки и зелени с огорода – получился туристический стол не самого дурного пошиба. На гражданке я так не каждый день жрал... Да что там, не каждую неделю. Хули врать.
Тост сказал Москаленко, который, как ни крути, был всё же старший.
– Ну, сержант, – он повертел в руке берестяной стаканчик, Васюня искусно сработал каждому по посудинке, пока жарились лягухи, – бывай. Расти большой, не будь лапшой. Вылезем – отметим по-хорошему, с бабенциями и шампанским. Не вылезем – не один ли корень, сколько там тебе лет было. Так ведь?
– Так, товарищ капитан, – сказал я бодрым голосом.
– Ну и за твое здоровье тогда. – Капитан выдохнул и одним глотком осушил гильзу.
Пили по чуть-чуть, чтобы на дольше хватило. В охранении маялся затюканный Васюня, и я спросил Москаленко:
– Может, снесу ему выпить и пару лапок? Стаканы всё ж делал.
– Потом пожрет, – отказал тот. – А пить ему не надо, и так дебильный.
Потом я задремал у костра, ощущая в желудке приятную сытую тяжесть. Стемнело. Кто-то громко посапывал, старлей мрачно чистил автомат, пружина скакнула в траву, он полез ее искать, шепотом поминая «драные железяки». Заснул я, когда Васюню сменил Костик. Я еще успел увидеть, как бедный Васюня, хрустя, прямо с костями пожирает остывшие лапки, и провалился в глубокий сон.
Голова болела так, словно я осадил в одно рыло не пару гильз, а минимум литр этого самого спирта. Судя по унылым рожам соратников, они переживали то же самое, бодрыми выглядели лишь Васюня и Костик. Даже Москаленко тер виски и то и дело тошнотно плевался. Доктору пришлось хуже всех – он бегал блевать, хотя блевать-то уже ему было и нечем. Слушая, как доктор икает и давится возле куста, прапор заметил:
– Спирт небось из говна какого-нибудь. От чистого медицинского так не ломает. Да и выпили сущую ерунду, простой водки выжрали бы куда больше, и ничего бы.
– Всё равно больше никакого спирту нет, – сказал Костик. – Последний раз пили.
– Не хрен тут звездеть! – вскинулся прапор. – «Последний»... Чтоб у тебя на лбу солоп вырос. Кто тебя так говорить учил?
– Пошел ты... – беззлобно проворчал Костик. Пахнущего блевотиной Айболита капитан велел вести мне и Костику. Не то чтобы волочить на себе, но поддерживать, чтобы медикус не ударился рылом в грязь. Ну, мы и пошли. На график Москаленко, похоже, плюнул – какие теперь графики. Да и не было никакого графика, гадом буду – это капитан для порядку придумал. Для солидности.
Приметы бывшей цивилизации периодически попадались на дороге, повергая нас в странную радость. Миновали поле, буйно заросшее какими-то злаками вперемешку с дикими травами, на поле стояли несколько комбайнов. Когда-то красные, а сейчас насквозь ржавые, покрытые пробоинами. С вертолета их, что ли, погасили. Развлекался кто-то.
Потом попался трактор – обычный «Беларусь», лежащий в кювете лесной дороги на боку. Трактор тоже был старый, сквозь отверстия в огромном колесе проросло деревце. По годам вроде бы и рано такому деревцу прорастать, но здесь всё перло, как на дрожжах. Радиация, что ли? Но докторов дозиметр упорно молчал, показывал фон... Хрен с ним, не всё ли равно?
Набрели на разбитый самолет – военный транспортник «Ан-26», То ли его сбили, то ли сам свалился в лес, но раскидало машину прилично. Фюзеляж уцелел, и с разрешения Москаленко мы с Костиком его обыскали: вдруг жратву везли или бухло. Но нет, самолет вез пачки листовок («Русский и украинец – братья навек!») и какие-то пустые пластиковые контейнеры. Валялось там и несколько скелетов в ошметках формы, но ни жратвы, ни оружия мы не нашли. Скорее всего, кто-то до нас успел полазить, ведь должны были хотя бы автоматы остаться, пистолеты...
А потом мы вышли на железную дорогу. Железная дорога сохранилась совсем хорошо, белые железобетонные шпалы, видно, положили перед самой войной. Прапор припал к рельсу ухом – шутки ради, видать – и озадаченно пробормотал:
– Гудит...
– Что такое? – не поверил Шевкун, сам послушал и кивнул: – Точно, гудит. Что бы тут гудеть могло?
– Что бы ни гудело, а пойдем отсюда скорее, – велел Москаленко.
Я некоторое время оглядывался, словно ожидал, что по насыпи пронесется, разбросав горячие волны воздуха, зеленый пассажирский поезд с белыми табличками на боках – «Санкт-Петербург – Адлер», например... Или «Москва – Севастополь»... А за окнами пассажиры с неизменными вареными яичками в газетах, куриными окорочками в фольге, с лимонадом в полутора литровых пластиковых мототырках и обязательной водочкой посмотрят на цепочку странных военных в камуфляже, с автоматами и подумают: «Что ж, бля, за х...ня?!»
И будут совершенно правы.
Мы ссыпались вниз, пугливо озираясь – мало ли что там гудит – и, ломая низенький березняк, двинулись к лесу. По пути доктор споткнулся о еще один скелет, совсем старый, в ватнике и пятнистых штанах. Черт его знает, кто это был при жизни. Я посмотрел, нет ли чего полезного возле. Нету ничего, только ржавая бензиновая зажигалка.
– Чего ты там? – сердито окликнул Москаленко.
– Иду, иду, – сказал я, догоняя.
– Ты по костям этим аккуратнее лазий, – велел он. – Мало ли, от чего мужик сдох. Заразу подцепишь...
9
10
Честно говоря, я думал, что Толика убьют, и был искренне рад, когда этого не случилось.
Потом не было ничего интересного. Шли, шли, шли, жевали сухари, завалявшиеся у доктора в сумке (его сумку с медикаментами мы спасли). Прапорщик взялся было рассказывать анекдоты, первый рассказал и впрямь смешной, а потом пошла всякая древняя муть, и Шевкун велел ему заткнуться. Прикушенный язык, кажется, сильно испортил ему настроение.
Около двух перебрались через железнодорожную насыпь. Ржавые рельсы уходили в обе стороны и терялись в лесу. Давненько тут никто не ездил.
Спустя еще полчаса над лесом пророкотал вертолет. Он прошел метрах в ста слева от нас, низко низко над деревьями, так что мы его не увидели.
– Хоронится, – отметил Москаленко. – Над самым лесом идет, чтоб снизу не долбанули из «стингера» или другой какой хитрой техники...
К вечеру мы набрели на брошенную деревеньку. Несколько домов, старый сельмаг, маленький кирпичный дом культуры со сгоревшей крышей, поваленные столбы с путаницей проводов. То ли во время войны разбежались, то ли тихо вымерли, но уже года два тут никто точно не жил. Единственным обитателем был аист, угрюмо смотревший на нас из своего растрепанного гнезда на старом тополе.
– Переночуем тут, – решил Москаленко.
Из хат самой целой был сельмаг, там мы и разместились. В охранение выставили Костика и меня.
– Я дреману, – сказал Костик, – а ты меня разбуди через час.
– А стеречь?
– В одну воронку два раза не попадает. Не каждую же ночь нас глушить будут. Да я вполглаза, не волнуйся...
Я посмотрел на часы – старый «Восток» говорил, что сейчас почти девять, то бишь двадцать один ноль ноль.
– Спи уж до полуночи.
– Запросто. Пожрать бы еще...
– Прапор наш пошел по огородам шуровать, может, и найдет чего. Тогда разбужу.
Коля приволок массу еды: морковку, зеленый лук, всякие травки. Особо не разойдешься, но желудок есть чем набить.
– Словно кобылы. Или кролики, – пробормотал наш старлей, хрупая морковкой. – Соли бы еще...
– Соль вредна, – наставительно сказал прапорщик.
– Но лук без соли жрать противно...
– Жрите вот морковку, товарищ старший лейтенант. Она сладенькая, можно и без соли.
– Пошел ты... – беззлобно сказал Беранже, но послушно ухватил морковку.
– Нантская, – сказал доктор Блошкин.
– Чего?!
– Нантская, – повторил Блошкин. – Морковка. Сорт такой. Не конусом, а одинаковая по диаметру по всей длине... Не выродилась, хотя времени уже сколько прошло, самосейкой же растет...
Мы с Костиком молча сжевали свою долю зелени, и он опять завалился спать, а я сел на пустой ящик и задумался.
Завтра у меня день рождения. Тридцатник. Приходилось отмечать и на войне, и еще бог знает где, но вот в такой компании и в подобной обстановке – ни разу. Сказать, что ли, мужикам? Москаленко небось официально, поздравит, а даже и выпить нечего. У доктора разве спиртом разжиться? Юбилей всё-таки.
Доктор как раз вышел по малой нужде. В наползающих сумерках он попытался вывести что-то струей на дощатой стене сарайчика, тихонько ругнулся – видать, не получилось.
– Товарищ капитан, – позвал я.
Доктор, деловито застегивая ширинку, подошел ко мне.
– Товарищ капитан, у меня день рождения завтра...
– Поздравляю, – сказал он.
– Завтра будете поздравлять. Я в смысле спирта.
– Чего? – не понял он.
– Отметить надо. Спиртику. Чуть-чуть хотя бы.
– А-а... Договорились, – неожиданно легко сказал он. Сам, видно, бухануть захотел. – А капитан разрешит?
– Куда он денется... У вас там хоть сколько его?
– Спирта-то? Граммов двести пятьдесят, девяностошести процентный.
– Значит, пол-литра в пересчете на обычную. Даже чуть больше... – прикинул я. – Неплохо. Спасибо, товарищ капитан.
– Да не за что... – пожал он плечами. – У меня йод есть, так что раны обрабатывать...
– Уж как-нибудь без ран обойдемся, – перебил я его.
Ночь прошла без происшествий. Разная ночная лесная зараза урчала и кричала в темноте, все спали, я разбудил Костика в установленный срок и завалился спать.
С утра выяснилось, что прапорщик Коля заболел. Доктор намерил ему аж тридцать девять и восемь и напичкал какими-то пилюлями.
– Ему бы полежать, – несмело сказал он Москаленко.
Капитан пожал плечами:
– Вы же понимаете, что это невозможно. Как себя чувствуешь?
– Погано, – честно сказал Коля. Его бил озноб.
– Идти можешь?
– А хули, тут, что ли, оставаться... – Коля, опираясь на автомат, поднялся.
Москаленко удовлетворенно кивнул:
– Главное – темп держи.
– А хули, – повторил Коля. Ему, видно, действительно было очень плохо.
Скушав безо всякого аппетита по нантской морковке, мы двинулись дальше.
Километрах в пяти от деревни через лес шла вполне пристойная бетонка. Москаленко и Шевкун объявили пятиминутный привал и о чем-то долго шептались поодаль. Коля сидел под кустом на обочине и тяжело дышал.
– Угораздило же тебя, – сочувственно сказал наш старлей.
Он в последнее время был какой-то незаметный и потерянный. Оно и понятно: столько офицерья, притом такого поганого... Старлей получался уже как бы и не начальник, а так, ни пришей, ни пристебай. Эх, Беранже, Беранже... Даром что праправнук французского поэта.
– И сам не знаю, как, – виноватился Коля. – Я вообще простуду не цепляю. Хоть жопой в прорубь! А тут – среди лета. Стыдно.
– Может, грибы твои? – спросил я.
– Да я их черт-те когда ел. Кстати, заметили, грибов вокруг нету? – неожиданно дошло до прапора.
– Мало ли. Ну, не растут они здесь.
– Они везде растут. Поганки, мухоморы... Какие-то должны быть, а их нету.
– Че ты дергаешься? – сказал я, пиная старую покрышку, брошенную здесь, наверное, еще в мирные времена. – Вывелись. Химия какая-нибудь, радиация, еще что...
– А, ну да, – успокоился прапор. – Не, но всё ж как же я...
– Плюнь, – посоветовал Костик. – Пусть они вон беспокоятся. – Он кивнул в сторону капитанов.
– Им-то что... – пробормотал прапорщик. – Пристрелят, и все дела.
– Я им пристрелю, – сказал старлей.
– И тебя пристрелят, – махнул рукой Коля. – Им плевать.
– Хорош, – сказал я. – Никто никого не пристрелит. Не марафон бежим, сбавим скорость, и чудно. Доктор тебе еще кольнет чего, и будешь как малосольный огурец.
– Пожрать бы, – протянул Коля. – Лучше всех уколов. А то как кроль, моркву и траву жру.
На очередном переходе я догнал Москаленко и сказал:
– Товарищ капитан, у меня сегодня день рождения. Тридцать.
– И что? – спросил он, скосившись.
От него пахло одеколоном. С собой, что ли, носит? Не видал, но не удивлюсь.
– Вечерком посидеть бы. Выпить немного.
– И выпить есть?
– Есть.
– И что?
– Да закуски бы спроворить. Лес крутом, зверье непутаное... Опять-таки есть что-то надо.
– Есть надо... – задумчиво сказал капитан. – А ну как не добудешь никого?
– Добуду, – уверенно сказал я. – Зайца паршивого, но пристрелю.
Однако зайцев не попадалось. Пару раз кто-то незаметный с шумом взлетал из кустов, а больше никакой дичи, как назло. Я вернулся с пустыми руками и виновато посмотрел на спутников.
– Да ничего, – сказал Москаленко. – Запросто. Так посидим.
– Так неинтересно... – сморщился пылавший жаром Коля.
– Цыганы ежиков вроде едят, – подал голос придурок Васюня.
– Пош-шел ты... – буркнул Коля.
– Тихо... – Костик поднял палец. Все умолкли, переглядываясь.
– Слышите? – спросил Костик.
– А что? – недоуменно выпучил глаза Васюня, шевеля своей распухшей мордой.
– Жабы... – торжественно произнес Костик.
Жаб, а вернее, лягушек мы ловили подручными средствами – кто майкой, кто руками, кто (а именно Васюня) черпал зеленую воду сапогом. Огромная мелкая лужа с теплой жижей приютила их сотни и тысячи. Длительное время обитавшие в тишине и покое амфибии с истошным кваком метались в разные стороны, а мы пихали их в вещмешки.
– Хватит! – крикнул Москаленко, который принимал участие в лягушиной охоте наравне со всеми.
Я от него подобной прыти не ожидал, но капитану, видать, самому наскучило командовать да тупо топать по лесным тропинкам.
Мы замерли, переводя дух. Коля, с которого и жар-то слетел, поднялся с колен посередине лужи и спросил:
– А про запас? Когда еще такой заповедник встретится.
– Ты их что, вялить собрался? – спросил Москаленко.
– Зажарить впрок...
– Не парься. В любой болотине наловим, а жаренка твоя тут же стухнет. Верно, доктор?
– Верно, – подтвердил Блошкин. – Усремся потом.
– А от свежей жаренки ничего не будет? Французы небось не таких едят... – сказал я.
– Они ж чистенькие. – Доктор выбрался на бережок и тщательно отряхивал с ног ряску. – Вот жабы, которые в огороде живут, тех есть нельзя. А этих, зеленых – на здоровье. Диетическое мясцо.
Коля с сожалением бросил в воду последнюю лягуху, которая, так и не осознав привалившего счастья, поплыла прочь прятаться, и вылез на берег. За ним последовали остальные.
– Ого! – удивился лейтенант, заглянув в мой мешок. – Центнер мяса!
– Да тут жратвы – одни лапки, – недовольно пробубнил Коля, выжимая штанину. – А они махонькие, это ж не бройлеры. Вон американские ноги куриные – с мою почти размером!
– Не жидись, прапорщик, – строго сказал Шевкун. – На всех хватит.
Лягушек резво распотрошили и принялись стряпать: оторванные лапки-окорочка испекли в костре на большом плоском камне. Некоторых из тварей прапор поименовал «мичуринской мясной породой», потому что при жизни они передвигались кто на пяти, а кто и на шести ногах. Правда, дополнительные ноги не всегда были задние, мясистые...
Мясо было перепачкано гарью, чуть приванивало болотом, но оказалось тем не менее вполне съедобным. Диетическое, прав был пан Блошкин, на курицу немного смахивает. А уж под докторский спирт так и вовсе замечательно пошло. В качестве гарнира использовали остатки морковки и зелени с огорода – получился туристический стол не самого дурного пошиба. На гражданке я так не каждый день жрал... Да что там, не каждую неделю. Хули врать.
Тост сказал Москаленко, который, как ни крути, был всё же старший.
– Ну, сержант, – он повертел в руке берестяной стаканчик, Васюня искусно сработал каждому по посудинке, пока жарились лягухи, – бывай. Расти большой, не будь лапшой. Вылезем – отметим по-хорошему, с бабенциями и шампанским. Не вылезем – не один ли корень, сколько там тебе лет было. Так ведь?
– Так, товарищ капитан, – сказал я бодрым голосом.
– Ну и за твое здоровье тогда. – Капитан выдохнул и одним глотком осушил гильзу.
Пили по чуть-чуть, чтобы на дольше хватило. В охранении маялся затюканный Васюня, и я спросил Москаленко:
– Может, снесу ему выпить и пару лапок? Стаканы всё ж делал.
– Потом пожрет, – отказал тот. – А пить ему не надо, и так дебильный.
Потом я задремал у костра, ощущая в желудке приятную сытую тяжесть. Стемнело. Кто-то громко посапывал, старлей мрачно чистил автомат, пружина скакнула в траву, он полез ее искать, шепотом поминая «драные железяки». Заснул я, когда Васюню сменил Костик. Я еще успел увидеть, как бедный Васюня, хрустя, прямо с костями пожирает остывшие лапки, и провалился в глубокий сон.
Голова болела так, словно я осадил в одно рыло не пару гильз, а минимум литр этого самого спирта. Судя по унылым рожам соратников, они переживали то же самое, бодрыми выглядели лишь Васюня и Костик. Даже Москаленко тер виски и то и дело тошнотно плевался. Доктору пришлось хуже всех – он бегал блевать, хотя блевать-то уже ему было и нечем. Слушая, как доктор икает и давится возле куста, прапор заметил:
– Спирт небось из говна какого-нибудь. От чистого медицинского так не ломает. Да и выпили сущую ерунду, простой водки выжрали бы куда больше, и ничего бы.
– Всё равно больше никакого спирту нет, – сказал Костик. – Последний раз пили.
– Не хрен тут звездеть! – вскинулся прапор. – «Последний»... Чтоб у тебя на лбу солоп вырос. Кто тебя так говорить учил?
– Пошел ты... – беззлобно проворчал Костик. Пахнущего блевотиной Айболита капитан велел вести мне и Костику. Не то чтобы волочить на себе, но поддерживать, чтобы медикус не ударился рылом в грязь. Ну, мы и пошли. На график Москаленко, похоже, плюнул – какие теперь графики. Да и не было никакого графика, гадом буду – это капитан для порядку придумал. Для солидности.
Приметы бывшей цивилизации периодически попадались на дороге, повергая нас в странную радость. Миновали поле, буйно заросшее какими-то злаками вперемешку с дикими травами, на поле стояли несколько комбайнов. Когда-то красные, а сейчас насквозь ржавые, покрытые пробоинами. С вертолета их, что ли, погасили. Развлекался кто-то.
Потом попался трактор – обычный «Беларусь», лежащий в кювете лесной дороги на боку. Трактор тоже был старый, сквозь отверстия в огромном колесе проросло деревце. По годам вроде бы и рано такому деревцу прорастать, но здесь всё перло, как на дрожжах. Радиация, что ли? Но докторов дозиметр упорно молчал, показывал фон... Хрен с ним, не всё ли равно?
Набрели на разбитый самолет – военный транспортник «Ан-26», То ли его сбили, то ли сам свалился в лес, но раскидало машину прилично. Фюзеляж уцелел, и с разрешения Москаленко мы с Костиком его обыскали: вдруг жратву везли или бухло. Но нет, самолет вез пачки листовок («Русский и украинец – братья навек!») и какие-то пустые пластиковые контейнеры. Валялось там и несколько скелетов в ошметках формы, но ни жратвы, ни оружия мы не нашли. Скорее всего, кто-то до нас успел полазить, ведь должны были хотя бы автоматы остаться, пистолеты...
А потом мы вышли на железную дорогу. Железная дорога сохранилась совсем хорошо, белые железобетонные шпалы, видно, положили перед самой войной. Прапор припал к рельсу ухом – шутки ради, видать – и озадаченно пробормотал:
– Гудит...
– Что такое? – не поверил Шевкун, сам послушал и кивнул: – Точно, гудит. Что бы тут гудеть могло?
– Что бы ни гудело, а пойдем отсюда скорее, – велел Москаленко.
Я некоторое время оглядывался, словно ожидал, что по насыпи пронесется, разбросав горячие волны воздуха, зеленый пассажирский поезд с белыми табличками на боках – «Санкт-Петербург – Адлер», например... Или «Москва – Севастополь»... А за окнами пассажиры с неизменными вареными яичками в газетах, куриными окорочками в фольге, с лимонадом в полутора литровых пластиковых мототырках и обязательной водочкой посмотрят на цепочку странных военных в камуфляже, с автоматами и подумают: «Что ж, бля, за х...ня?!»
И будут совершенно правы.
Мы ссыпались вниз, пугливо озираясь – мало ли что там гудит – и, ломая низенький березняк, двинулись к лесу. По пути доктор споткнулся о еще один скелет, совсем старый, в ватнике и пятнистых штанах. Черт его знает, кто это был при жизни. Я посмотрел, нет ли чего полезного возле. Нету ничего, только ржавая бензиновая зажигалка.
– Чего ты там? – сердито окликнул Москаленко.
– Иду, иду, – сказал я, догоняя.
– Ты по костям этим аккуратнее лазий, – велел он. – Мало ли, от чего мужик сдох. Заразу подцепишь...
9
Дождь лил как из ведра. Притом жара стояла тропическая... ну, субтропическая, был я в Гаграх один раз в детстве, представляю. Попрятавшись под огромную старую елку, ребята спали, выставив охранение в виде Костика. Костик сидел чуть поодаль, под елкой поменьше, и что-то бормотал себе под нос с отсутствующим видом. Охранник... С другой стороны, кому мы тут нужны? Зачем?
– Кость! – позвал я.
– Какого?
– К тебе иду, не спится что-то.
– А я тебе колыбельную спою?
– Покурим.
Покурили. Сигареты заканчивались, скоро листву курить будем.
– Ну и что будем делать? – спросил я. – Сплошные приключения.
– Помню, кино французское по телику было – «В поисках приключений». Или «Искатели приключений». Там баба ничегошная была, – вздохнув, сказал Костик. – Часто показывали... Так что ты хотел?
– Самый хороший вариант, наверное, замочить хохлов и двинуть по своим делам. Напрашивается, – прошептал я. – Но есть несколько нюансов хреновых. А: куда двинуть? Б: зачем? В: дома нам всё ж обещали райскую жизнь по возвращении, и ну как не соврали?
– Ну и что ты хочешь, чтобы я ответил?
– Да ничего, – признался я. – Просто в башке крутится, надо на кого-то выплеснуть. Ты-то что думаешь?
– Ни хрена, – сказал Костик. – Иду себе, иду. Под елочкой посижу, постерегу. Дальше иду. Там посмотрим.
– Куда идем хоть? Что думаешь? Что там в конце?
– Дрянь какая-нибудь, – ответил, помолчав, Костик. С еловой лапы упала большая капля, расплылась по пластиковому рожку автомата. – Раз заранее не говорят, значит, или дрянь, или большие бабки. А если большие бабки – нас точно положат всех, как только исполним предназначение.
– Ну.
– Интересно, правда или надули, падлы, что мы не бороться какие уникальные? Ч-черт... Рвануть сразу, в самом деле?
– Дойти надо. А там уже разберемся, – предложил я.
Костик кивнул, оторвал еловую веточку, погрыз хвою.
– Полезно, говорят, – буркнул он, сплевывая зеленую горечь. – Витамины. А ты это... с прапором поговори. Да и с летехой нашим...
– Я? А почему не ты?
– Тебе больше доверяют, по-моему. А я лучше посмотрю, чтобы эти двое не шпионили.
Утром все проснулись промокшие, а дождь всё не прекращался. Хотелось есть. Шевкун сказал, что нужно отрядить двоих на охоту, на что прапорщик скептически спросил:
– А вы живую тварь, кроме жаб этих, когда в последний раз видели?
– А мы и не искали, – сказал Шевкун. – Сами ж они к нам не побегут. И жрать всё равно больше нечего.
– Да вон, – сказал прапорщик. Под березками росли густой кучкой странные сизые грибы. – Подберезовики. Появились опять.
– Не похожи, – с сомнением пробормотал старлей Беранже.
– Под березами же растут.
– Подберезовик не такой... Ну, не совсем такой.
– Это есть нельзя, – решительно сказал доктор. – Это мутант. Может быть, вполне съедобный и неядовитый, но рисковать не будем.
– По-моему, я читал, что ядовитых трубчатых грибов не бывает, – сказал Коля. – Только пластинчатые.
– Ну, сожри тогда кусочек шляпки, а мы подождем, – предложил Москаленко. – Подохнешь – зароем. Не подохнешь – суп сварим.
Коля умолк.
С охотой, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Если какие-то звери в здешних проклятых богом местах и жили, то они умело прятались. Отряженные в охотники Костик и Коля вернулись злобные, притом прапор поскользнулся и ободрал рожу о ветки.
– Если до вечера ничего не найдем, сожру грибов, – сказал он, сердито размазывая по щеке кровь.
– Ну и помрешь. Или усрешься в страшных муках, – равнодушно предрек Костик.
– Хоть сытый помру. Не могу больше, не привык я так не жравши по лесу шастать. Мне жена тефтели знаешь какие делала!
– У тебя еще и жена есть?! – удивился я. Никак прапор не тянул в моих глазах на женатого человека. И где это он, интересно, тефтели трескал? Откуда мясо брал?
– Есть, – буркнул прапорщик. – Ладно, сняли тему.
– Не, ты про тефтели подробней расскажи! – привязался Костик, который, наверное, подумал о том же, о чем и я.
– Фермерствовал я, понятно? С тестем. Хорош, сняли тему, сказал.
Фермерствовал. Этим хорошо, только мало их. Тесть небось куркуль.
День шли под сплошным ливнем, два раза перебирались через овражки, превратившиеся в горные речки, пересекли заброшенное шоссе, узкоколейку, еще одно шоссе. На оказавшейся метрах в трехстах левее нашего пути автобусной остановке решили устроить привал: бетонный козырек давал возможность отдохнуть от барабанящего по голове и плечам непрерывного дождя. Прапор тут же углубился в изучение настенных надписей, но ничего полезного из них не извлек – писано было давно, притом по-русски, стандартно и без выдумки, какие-то важные ориентиры в надписях также не упоминались. Капитаны возились с картой – они-то знали, где мы топаем, но нам не говорили. Или не знали, не могли определиться, и стеснялись сказать.
Старлей, окончательно утративший властные полномочия, дремал в уголке. Мужик он был хороший, вне всяких сомнений, и я вспомнил о своих планах переговорить с ним и с прапорщиком Колей. Но это не сейчас. Сейчас вздремнуть, что ли? До ночи еще топать и топать, да и ночевать неизвестно где придется, а тут хоть сухо.
Я задремал, когда кто-то громко сказал:
– Твою мать... мужики! Автобус!
Более неожиданную фразу в данной ситуации трудно было придумать, хоть мы и расположились именно на автобусной остановке. Я подумал, что Коля прикалывается, но тут сквозь шум ливня явственно прорвался натужный гул работающего мотора. Может, и не автобус, конечно, но явно машина, и не легковая.
– Берем! – выдохнул прапорщик с азартом. – Стопим суку!
– Никаких... – начал было Москаленко, но Коля без промедления послал его и, подхватив автомат, выбежал наружу. За ним выскочили старлей и Костик, не стал медлить и я. Как бы там ни было, водитель автобуса о нас не знал и даже не предполагал, а мы... Мы возникли из дождевой пелены, и Костик без предупреждения дал короткую очередь прямо по лобовухе наезжавшего «кавзика». Автобус неуклюже вильнул и остановился, съехав на обочину и светя желтыми противотуманными фарами.
– Выходи по одному! – заорал Коля.
Со скрипом отворилась водительская дверца, на асфальт спрыгнул человек в камуфляже. Вернее, не спрыгнул, а выпал, практически вниз головой.
– Пусто, – сказал старлей, появляясь из-за автобуса. – Никого нету.
– А этот готов, – добавил Костик, осмотрев водителя. – Черт... И не спросишь ничего.
Мы, включая подбежавших офицеров, собрались вокруг грузного мужика в годах, залитого кровью и осыпанного прозрачными кубиками побитой лобовухи. Мужик как мужик, хорошо выбритый, лысоватый...
– Обыскать, – велел Москаленко неизвестно кому, но Костик уже опустился на колени и полез по карманам мертвеца. Он передал капитану пачку ментоловых сигарет «Дорал», пластмассовую зажигалку, баночку с американским растворимым аспирином и носовой платок.
– Больше ничего нет, – сказал он. – На руке часы «Сейко», кварцевые.
– Оружие есть?
– При нем нету.
– Щас в кабине гляну, – сказал старлей, – и заодно посмотрю, что там еще интересного.
Я полез следом. Рядом с водительским сиденьем лежал обыкновенный «Калашников» с откидным прикладом, довольно старый, потертый. В бардачке – всякая ерунда, тряпки, два стакана, ножик складной, вилка с ложкой, пластмассовая солонка. В салоне – как и положено, дерматиновые сиденья, старые, в разноцветных заплатах, некоторые с выдранным поролоном.
– Ни хрена интересного, – сказал я, вылезая обратно под дождь.
– Дебилы, – проворчал Москаленко. – А если бы там взвод автоматчиков ехал?
– Да мы бы под откос и в лес, пока они разобрались бы, что к чему, – заулыбался Коля. – Партизанские мотивы!
– Партизан хренов... Что будем дальше делать?
– Поедем на автобусе, – сказал неожиданно молчаливый Шевкун.
– Вы что, серьезно? – с недоверием спросил Костик. – На автобусе, по шоссе?
– А почему бы и нет? Маршрут нам позволяет, лишь бы не наткнуться на кого... Наверстаем упущенное. Если у них тут автобусы ходят, вдруг и ГАИ есть? Или какие-нибудь посты... Понимаете, это как бы ничейные территории. Даже не нейтральные, а ничейные. Тут всё, что угодно, может располагаться, вплоть до самозваного государства.
– ГАИ-то точно нет, а вот посты и в самом деле могут быть. Тогда давайте грузиться. Эх, жаль, жратвы он не вез... – сказал Костик. – Что бы ему колбаски прихватить.
– С разбитой лобовухой поедем, – поцокал Коля. – Херово за рулем-то.
– Вот первый и поведешь, – сухо сказал Москаленко. – А потом меняться будем. Бензина-то там много?
– Бензина канистра сзади еще стоит, – подал голос старлей. – Зеленая такая, металлическая.
– Зеленая, товарищ старший лейтенант? Да тут две, – сказал Васюня. – И обои зеленые.
– А во второй что? – спросил Москаленко. Во второй канистре был спирт.
– Кость! – позвал я.
– Какого?
– К тебе иду, не спится что-то.
– А я тебе колыбельную спою?
– Покурим.
Покурили. Сигареты заканчивались, скоро листву курить будем.
– Ну и что будем делать? – спросил я. – Сплошные приключения.
– Помню, кино французское по телику было – «В поисках приключений». Или «Искатели приключений». Там баба ничегошная была, – вздохнув, сказал Костик. – Часто показывали... Так что ты хотел?
– Самый хороший вариант, наверное, замочить хохлов и двинуть по своим делам. Напрашивается, – прошептал я. – Но есть несколько нюансов хреновых. А: куда двинуть? Б: зачем? В: дома нам всё ж обещали райскую жизнь по возвращении, и ну как не соврали?
– Ну и что ты хочешь, чтобы я ответил?
– Да ничего, – признался я. – Просто в башке крутится, надо на кого-то выплеснуть. Ты-то что думаешь?
– Ни хрена, – сказал Костик. – Иду себе, иду. Под елочкой посижу, постерегу. Дальше иду. Там посмотрим.
– Куда идем хоть? Что думаешь? Что там в конце?
– Дрянь какая-нибудь, – ответил, помолчав, Костик. С еловой лапы упала большая капля, расплылась по пластиковому рожку автомата. – Раз заранее не говорят, значит, или дрянь, или большие бабки. А если большие бабки – нас точно положат всех, как только исполним предназначение.
– Ну.
– Интересно, правда или надули, падлы, что мы не бороться какие уникальные? Ч-черт... Рвануть сразу, в самом деле?
– Дойти надо. А там уже разберемся, – предложил я.
Костик кивнул, оторвал еловую веточку, погрыз хвою.
– Полезно, говорят, – буркнул он, сплевывая зеленую горечь. – Витамины. А ты это... с прапором поговори. Да и с летехой нашим...
– Я? А почему не ты?
– Тебе больше доверяют, по-моему. А я лучше посмотрю, чтобы эти двое не шпионили.
Утром все проснулись промокшие, а дождь всё не прекращался. Хотелось есть. Шевкун сказал, что нужно отрядить двоих на охоту, на что прапорщик скептически спросил:
– А вы живую тварь, кроме жаб этих, когда в последний раз видели?
– А мы и не искали, – сказал Шевкун. – Сами ж они к нам не побегут. И жрать всё равно больше нечего.
– Да вон, – сказал прапорщик. Под березками росли густой кучкой странные сизые грибы. – Подберезовики. Появились опять.
– Не похожи, – с сомнением пробормотал старлей Беранже.
– Под березами же растут.
– Подберезовик не такой... Ну, не совсем такой.
– Это есть нельзя, – решительно сказал доктор. – Это мутант. Может быть, вполне съедобный и неядовитый, но рисковать не будем.
– По-моему, я читал, что ядовитых трубчатых грибов не бывает, – сказал Коля. – Только пластинчатые.
– Ну, сожри тогда кусочек шляпки, а мы подождем, – предложил Москаленко. – Подохнешь – зароем. Не подохнешь – суп сварим.
Коля умолк.
С охотой, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Если какие-то звери в здешних проклятых богом местах и жили, то они умело прятались. Отряженные в охотники Костик и Коля вернулись злобные, притом прапор поскользнулся и ободрал рожу о ветки.
– Если до вечера ничего не найдем, сожру грибов, – сказал он, сердито размазывая по щеке кровь.
– Ну и помрешь. Или усрешься в страшных муках, – равнодушно предрек Костик.
– Хоть сытый помру. Не могу больше, не привык я так не жравши по лесу шастать. Мне жена тефтели знаешь какие делала!
– У тебя еще и жена есть?! – удивился я. Никак прапор не тянул в моих глазах на женатого человека. И где это он, интересно, тефтели трескал? Откуда мясо брал?
– Есть, – буркнул прапорщик. – Ладно, сняли тему.
– Не, ты про тефтели подробней расскажи! – привязался Костик, который, наверное, подумал о том же, о чем и я.
– Фермерствовал я, понятно? С тестем. Хорош, сняли тему, сказал.
Фермерствовал. Этим хорошо, только мало их. Тесть небось куркуль.
День шли под сплошным ливнем, два раза перебирались через овражки, превратившиеся в горные речки, пересекли заброшенное шоссе, узкоколейку, еще одно шоссе. На оказавшейся метрах в трехстах левее нашего пути автобусной остановке решили устроить привал: бетонный козырек давал возможность отдохнуть от барабанящего по голове и плечам непрерывного дождя. Прапор тут же углубился в изучение настенных надписей, но ничего полезного из них не извлек – писано было давно, притом по-русски, стандартно и без выдумки, какие-то важные ориентиры в надписях также не упоминались. Капитаны возились с картой – они-то знали, где мы топаем, но нам не говорили. Или не знали, не могли определиться, и стеснялись сказать.
Старлей, окончательно утративший властные полномочия, дремал в уголке. Мужик он был хороший, вне всяких сомнений, и я вспомнил о своих планах переговорить с ним и с прапорщиком Колей. Но это не сейчас. Сейчас вздремнуть, что ли? До ночи еще топать и топать, да и ночевать неизвестно где придется, а тут хоть сухо.
Я задремал, когда кто-то громко сказал:
– Твою мать... мужики! Автобус!
Более неожиданную фразу в данной ситуации трудно было придумать, хоть мы и расположились именно на автобусной остановке. Я подумал, что Коля прикалывается, но тут сквозь шум ливня явственно прорвался натужный гул работающего мотора. Может, и не автобус, конечно, но явно машина, и не легковая.
– Берем! – выдохнул прапорщик с азартом. – Стопим суку!
– Никаких... – начал было Москаленко, но Коля без промедления послал его и, подхватив автомат, выбежал наружу. За ним выскочили старлей и Костик, не стал медлить и я. Как бы там ни было, водитель автобуса о нас не знал и даже не предполагал, а мы... Мы возникли из дождевой пелены, и Костик без предупреждения дал короткую очередь прямо по лобовухе наезжавшего «кавзика». Автобус неуклюже вильнул и остановился, съехав на обочину и светя желтыми противотуманными фарами.
– Выходи по одному! – заорал Коля.
Со скрипом отворилась водительская дверца, на асфальт спрыгнул человек в камуфляже. Вернее, не спрыгнул, а выпал, практически вниз головой.
– Пусто, – сказал старлей, появляясь из-за автобуса. – Никого нету.
– А этот готов, – добавил Костик, осмотрев водителя. – Черт... И не спросишь ничего.
Мы, включая подбежавших офицеров, собрались вокруг грузного мужика в годах, залитого кровью и осыпанного прозрачными кубиками побитой лобовухи. Мужик как мужик, хорошо выбритый, лысоватый...
– Обыскать, – велел Москаленко неизвестно кому, но Костик уже опустился на колени и полез по карманам мертвеца. Он передал капитану пачку ментоловых сигарет «Дорал», пластмассовую зажигалку, баночку с американским растворимым аспирином и носовой платок.
– Больше ничего нет, – сказал он. – На руке часы «Сейко», кварцевые.
– Оружие есть?
– При нем нету.
– Щас в кабине гляну, – сказал старлей, – и заодно посмотрю, что там еще интересного.
Я полез следом. Рядом с водительским сиденьем лежал обыкновенный «Калашников» с откидным прикладом, довольно старый, потертый. В бардачке – всякая ерунда, тряпки, два стакана, ножик складной, вилка с ложкой, пластмассовая солонка. В салоне – как и положено, дерматиновые сиденья, старые, в разноцветных заплатах, некоторые с выдранным поролоном.
– Ни хрена интересного, – сказал я, вылезая обратно под дождь.
– Дебилы, – проворчал Москаленко. – А если бы там взвод автоматчиков ехал?
– Да мы бы под откос и в лес, пока они разобрались бы, что к чему, – заулыбался Коля. – Партизанские мотивы!
– Партизан хренов... Что будем дальше делать?
– Поедем на автобусе, – сказал неожиданно молчаливый Шевкун.
– Вы что, серьезно? – с недоверием спросил Костик. – На автобусе, по шоссе?
– А почему бы и нет? Маршрут нам позволяет, лишь бы не наткнуться на кого... Наверстаем упущенное. Если у них тут автобусы ходят, вдруг и ГАИ есть? Или какие-нибудь посты... Понимаете, это как бы ничейные территории. Даже не нейтральные, а ничейные. Тут всё, что угодно, может располагаться, вплоть до самозваного государства.
– ГАИ-то точно нет, а вот посты и в самом деле могут быть. Тогда давайте грузиться. Эх, жаль, жратвы он не вез... – сказал Костик. – Что бы ему колбаски прихватить.
– С разбитой лобовухой поедем, – поцокал Коля. – Херово за рулем-то.
– Вот первый и поведешь, – сухо сказал Москаленко. – А потом меняться будем. Бензина-то там много?
– Бензина канистра сзади еще стоит, – подал голос старлей. – Зеленая такая, металлическая.
– Зеленая, товарищ старший лейтенант? Да тут две, – сказал Васюня. – И обои зеленые.
– А во второй что? – спросил Москаленко. Во второй канистре был спирт.
10
«Утром спросонок он никак не мог понять, где находится. Он ехал в автобусе; рядом с ним, на других сиденьях, спали незнакомые военные, а за окнами по обеим сторонам летел зеленый, теплый, солнечный лес»...
Так писал Константин Симонов, и строки «Живых и мертвых», одной из моих любимых книг, вспомнились мне, как только я открыл глаза.
Салон заливал солнечный свет, на соседнем сиденье в весьма неудобной позе спал Коля, автомат валялся рядом на полу. Потянувшись, я обнаружил, что за рулем сидит сам Москаленко, голова у меня трещит, а во рту стойкий вкус блевотины.
Странно, но я ровным счетом ничего не помнил. Понятное дело, я напился, да и все напились, а вот как? Что там было, чем кончилось? Куда я еду?! Что за автобус?
Тьфу ты... вспомнил. Вернее, вспомнил, откуда автобус, а вот как напился...
Я встревоженно огляделся – все ли на месте или кого-то по пьянке прикончили? Нет, все тут. Вроде спят, только старлей бессмысленно смотрит в окно, прислонившись лбом к стеклу.
– Проснулся, сволочь, – беззлобно, в общем-то, произнес Москаленко.
Он остановил автобус и, поднявшись с сиденья, подошел ко мне.
– М-мы где? – пробормотал я.
Блин, лучше бы не просыпался, надо ж мне было вскинуться и завертеться. Дремал бы тихонько. Только пить хочется.
Так писал Константин Симонов, и строки «Живых и мертвых», одной из моих любимых книг, вспомнились мне, как только я открыл глаза.
Салон заливал солнечный свет, на соседнем сиденье в весьма неудобной позе спал Коля, автомат валялся рядом на полу. Потянувшись, я обнаружил, что за рулем сидит сам Москаленко, голова у меня трещит, а во рту стойкий вкус блевотины.
Странно, но я ровным счетом ничего не помнил. Понятное дело, я напился, да и все напились, а вот как? Что там было, чем кончилось? Куда я еду?! Что за автобус?
Тьфу ты... вспомнил. Вернее, вспомнил, откуда автобус, а вот как напился...
Я встревоженно огляделся – все ли на месте или кого-то по пьянке прикончили? Нет, все тут. Вроде спят, только старлей бессмысленно смотрит в окно, прислонившись лбом к стеклу.
– Проснулся, сволочь, – беззлобно, в общем-то, произнес Москаленко.
Он остановил автобус и, поднявшись с сиденья, подошел ко мне.
– М-мы где? – пробормотал я.
Блин, лучше бы не просыпался, надо ж мне было вскинуться и завертеться. Дремал бы тихонько. Только пить хочется.