Страница:
В глубине души они и впрямь чувствовали себя, словно на другой планете. Штатский народ, шлявшийся там и сям, был им насквозь чужим, непонятным даже более, чем возможные инопланетяне. Даже если понимаешь умом, что весь народ как таковой бандитской шайкой быть не может, сердце рассудку всегда противоречит: именно этот народ в лице своих худших представителей палит в спину по ночам, а то и средь бела дня, именно с ними пришлось возиться так долго и тягостно, что конца до сих пор не видно. И невозможно определить, кто из этих вот, при свете дня совершенно мирных обывателей с наступлением темноты возьмет какую-нибудь стрелялку и выйдет на охоту. А потому ум и сердце в вечном противоречии: вот он, небритый, в турецкой кожанке и черной шляпе, провожает тебя по-азиатски загадочным взглядом, и пойми поди, что у него за душой, где он был в строго конкретные исторические периоды, что держал в руках и не мечтает ли сейчас засадить тебе в затылок пригоршню свинца в медной оболочке. Тяжкое это предприятие — гражданская война…
Свернули налево, проехали еще немного и остановились перед высоченными железными воротами, щедро издырявленными пулями еще в прошлую кампанию, когда это место сначала штурмовали ихние, а потом их вышибали наши, а потом…
Грузовик остановился посреди двора, надежно скрытого высокими стенами от окружающего мира.
— Посидите пока, — распорядился майор Влад. — Я быстренько…
И направился в жилой модуль, где обитал полковник Будим, командовавший здешним отрядом МЧС, где они в данный момент и оказались. Внутри имела место некоторая суета, касавшаяся в первую очередь приборки и наведения благолепия, что определенно сулило скорый визит начальства.
Так оно и оказалось. На вопрос мимоходом один из знакомых докторов поведал:
— Большой босс ожидается. Зам Самого Главного. А большие боссы пустых бутылок не любят, мы все должны ревностно и романтично выглядеть и примером служить для подрастающего поколения…
Что майору, конечно, было насквозь знакомо. Генералы пустых бутылок крайне не одобряют, ни в каком случае, особенно когда нагрянут из столицы с видом громовержцев. Хотя, если откровенно, без водочки здесь трудно, никто не пьянствует, но и трезвым никто не остается — ее, родимую, употребляют, именно так, в виде лекарства, в таких дозах, что не позволяют ни охмелеть, ни быть трезвым. Человек постоянно пребывает в несколько измененном состоянии сознания, вот и все. Дольше крыша останется несъехавшей…
— Привет, Будим, — сказал майор, присаживаясь за стол в комнатушке с матерчатыми стенками.
— Здорово, — сказал Будим. — А я чаю как раз запарил. Водки не обещаю, генерал с минуты на минуту пожалуют…
— Чай — вещь тоже полезная… Будим, дашь «уазик»? Позарез нужно. У меня тут дела, грузовик не вполне соответствует, а ничего другого в Ханкале достать не удалось, сам понимаешь…
— Дам, что с тобой сделаешь, — подумав, кивнул Будим. — Только смотри, на фугасы не наезжайте.
— Да уж постараюсь…
Полковник Будим, носивший форму всю свою сознательную жизнь, хлебнул всякого. Когда с шумом и треском стал обрушиваться СССР, полковника едва не сделали заместителем министра обороны в одной суверенной среднеазиатской державе, но отчего-то очень быстро передумали и объявили мало того что дезертиром, так еще и врагом тамошнего суверенного народа. О том, как Будим оттуда выбирался в Россию, можно было написать не самый скучный роман… Выбрался, слава богу, даже с жуткими обвинениями, высосанными из суверенного пальца, как-то уладилось…
— Как тут у вас?
— Да так себе, — ответил полковник. — Можно сказать, спокойно. Час назад какая-то сука пальнула разок из винтовки по территории, ребята кинулись, хотели пригласить в гости… Ушел, гад, развалинами.
— Один раз стрелял?
— Ага, в белый свет.
— Ну, это почти что курорт…
— Я и говорю…
Полотнище, заменявшее входную дверь, распахнулось, откинутое чьей-то энергичной десницей. Вошел человек того вальяжного вида, по которому безошибочно узнается московское начальство, — в новехонькой полевой форме МЧС, обликом грозный и заранее настроенный метать громы и молнии. За его спиной маячили еще несколько, имевшие классический облик вышколенной свиты.
Будим энергично встал. Майор Влад последовал его примеру — генерал был хотя и чужой, но тем не менее генерал.
— Так, — веско изрек столичный гость, зорко оглядев стол, на котором ничего не было, кроме чайника, сахарницы и двух стаканов. — Бутылку успели спрятать?
Оба офицера благоразумно промолчали, не став докладывать, что никакой бутылки не было вовсе.
— Успели, говорю, спрятать? Сколько выпили, товарищ полковник?
— Всего-то пол-литра, — доложил Будим с честным, открытым взором.
— Вот это правильно. Хвалю за честность, — уже несколько благосклоннее произнес столичный генерал. — Терпеть не могу, когда мои офицеры мне врут. Правду нужно говорить. Всегда. И больше чтобы — ни-ни. Обстановка сложная…
Он внушительно воздел палец, развернулся и покинул комнату.
— Вот так и живем, — сказал Будим без выражения.
— Все правильно, — согласился майор. — Начнешь начальству правду доказывать
— семь потов сойдет и все равно не поверит… Так я возьму «уазик»?
— Говорю же. Иди, найди Шабловского. А я отправляюсь сопутствовать… Перегрузившись в «уазик», что много времени не заняло, выехали за ворота, покатили к месту работы, иногда теряя время на неизбежные объяснения со стражами на блокпостах. Проехали под мостом, где когда-то подорвалась машина генерала Романова — там до сих пор зияла обширная воронка, — прибавили скорость.
— Сейчас налево, — распорядился Самед. — И еще раз налево, во-он за той пятиэтажкой… бывшей. И прямо. Там можно медленнее. Когда увидите вывеску, притормаживай так, чтобы выглядело вполне естественным любопытством…
— Не учи ученого…
— Внимание, вижу.
— Ребята, приготовились. Катя?
— Все помню, — сказала Катя без видимого волнения.
— Аккуратненько, орлы…
Ехавший все медленнее «уазик» аккуратно затормозил поблизости от хилого росточка частной инициативы, а проще говоря, кое-как сколоченного из досок прилавочка, на котором разместилась всякая всячина вроде водки, шоколадок и неизменных чипсов. За прилавком на ящике восседал пожилой чеченец, а второй как раз не спеша подходил от угла дома, этот был гораздо моложе.
Сидящие в машине напряглись, разглядывая его пристально, с профессиональным интересом. Для человека понимающего с первого взгляда было ясно, что этот субъект, явственно прихрамывавший, когда-то ранен в ногу, причем осколком, и перелом лечили не самым лучшим образом, то ли в полевых условиях, то ли у скверного врача. Само по себе это еще ни о чем не говорило, мало ли где здесь можно поймать осколок, но матерые несуетливые волкодавы, привыкшие на всякий случай заранее предполагать самое худшее и выбирать из всех возможных объяснений наиболее скверное, взирали на идущего без всякой симпатии, заранее налепив ярлычок и классифицировав. Такая уж жизненная философия ими руководила, обзор всегда был сужен до невеликой щели прицела…
Они вылезли из «уазика», озираясь с ленивым любопытством людей, радующихся случайному безделью. Оба чечена взирали на компанию с той самой восточной отрешенностью, что они там себе думали, черт их знает.
Над подъездом довольно хорошо для здешних мест сохранившейся пятиэтажки — всего-то вылетели все до единого стекла да верхние этажи чуток повыщербило пулеметными очередями — красовалась новенькая, совсем недавно присобаченная вывеска, гласившая: «НАРОДНЫЙ ЛЕКАРЬ И ЦЕЛИТЕЛЬ ИСМАИЛ». Краски довольно яркие, синяя с красной и желтой, едва просохли.
Самой последней выпорхнула Катя — и тот «черный», что был помоложе, среагировал мгновенно. Девчонку нарядили продуманно и броско, причем с учетом менталитета тех, кого принято скопом именовать «лица кавказской национальности», — пышные светлые волосы распущены роскошной волной, под распахнутым черным плащом ослепительно-алое платьице открывает ножки так, что не только у «лиц» брызнут слюнки… А уж косметики пошло, братцы…
Все разворачивалось строго по сценарию — залетная дива самого что ни на есть суперсексуального облика прохаживалась себе, голубушка, на стройных ножках, озираясь с брезгливым любопытством холеной столичной девочки, впервые увидевшей этакое. А сопутствующие лица толпились вокруг с видом бдительным и грозным, явно пижоня перед вверенной их бережению гостьей, держа стволы неуклюже и насквозь картинно, как неопытные статисты в массовке на съемках пошлого боевичка.
— Водка у тебя не из ацетона? — грозно вопросил капитан Курловский, орлом прохаживаясь вдоль прилавочка.
— Обижаешь, командир, — спокойно ответил продавец постарше. — Из чистого спирта. Ваши две недели берут, никто не жаловался…
— Вот и давай литру, — распорядился капитан. — Только смотри у меня, если все же окажется ацетон, я сюда пришлю восьмиколесный БТР, и до-олго он будет по твоей фирме ездить — взад-вперед и справа налево… Усек?
— Чего ж не усечь, ничего мудреного… За деньги покупаете или конфисковать будешь, командир?
— Знай мое благородство, — важно сказал Курловский, протягивая ему купюру. — Господа офицеры сибирского ОМОНа умеют проявлять достоинство, особенно сопровождая красавиц из столицы нашей Родины, города-героя Москвы… (Он хорошо играл роль немного поддавшего хама, и водочкой от него в самом деле попахивало.) И шоколадок давай. И сигарет еще…
Он сгреб в карман несколько пачек «Мальборо» — пригодятся, благо денежка на покупки выдана казенная. Сигаретки, конечно, были изготовлены прямо здесь, в Чечне. Тут давно уже было налажено производство со стабильным распределением ролей: в одной деревне клепали означенное «Мальборо», в другой, скажем, «Ротманс», в третьей, к примеру, «Лаки страйк». Чтобы отвезти на рынок партию готовой продукции, принято было нанимать вертолет — якобы он и привез курево, самое настоящее, из далеких и мирных, не тронутых войной мест. Все поголовно, конечно, прекрасно знали о подлинном происхождении самопального табачка — но все равно, так было принято делать согласно правилам хорошего тона. Местная деловая этика, иными словами, пусть даже любой прекрасно знает, что вертушка прилетела не из России, а из-за ближайшей горушки, приличия следует соблюсти…
Правда, принюхавшись подозрительно и отхлебнув глоточек, Курловский во всеоружии своего богатого жизненного опыта вынужден был про себя признать, что водка, хоть и не годится для кремлевского стола, все же не способна вызвать потери в лихом спецназе. Но вслух своего заключения высказывать не стал, отошел к машине, откуда уже доставали пластиковые стаканчики.
Выпили на свежем воздухе, красавица — чуточку жеманясь и старательно делая вид, что с ней такой пассаж происходит впервые (водку почти без закуски?! посреди улицы?!), все остальные — с ненаигранным удовольствием, вслух заверяя очаровательную спутницу, что военная романтика требует именно такого фуршета. Потом Курловский принялся порхать вокруг с видеокамерой, снимая со всех возможных точек золотоволосое видение и обступивших ее господ военных, он старался изо всех сил, перемещаясь по тихой улочке так, словно плясал на раскаленной сковородке. Чечены наблюдали за ними со снисходительно-показным равнодушием каменных статуй.
Вряд ли им приходило в голову, что объектом съемки на деле была резиденция «народного целителя Исмаила», точнее говоря, подступы к ней, трудолюбиво заснятые Курловским во всех видах и ракурсах. Трудно сказать, была ли эта парочка теми, за кого себя выдавала — то есть относительно мирными коммерсантами, — или служила подстраховкой для явки Джинна (этой вот самой резиденции Исмаила), внешним наблюдательным постом. По данным онеров, ларек появился здесь за неделю до вселения целителя, что, конечно же, опять-таки можно толковать двояко: и списать на совпадение, и отнести к звериной предусмотрительности Джинна. Не в том суть. Главное, им, кажется, удалось отыграть все, как по нотам, не вызывая подозрений, очень хотелось в это верить…
Потом красавица изъявила желание самолично осмотреть жилище целителя, чтобы убедиться, есть ли разница меж загадочным представителем народной медицины Кавказа и московскими экстрасенсами. Вся компания направилась внутрь. Курловский умышленно задержался возле самого прилавка. Оказалось, он просчитал все правильно: молодой, рассудив, видимо, что грозный воин достаточно ублаготворен относительно нормальной водкою, поинтересовался с гордой непроницаемостью истого сына гор:
— Слушай, командир, кто такая?
— Певица, — значительно сказал Курловский, поднимая палец. — Из Москвы к нам, поддержать морально. Изабелла. Слышал?
Тот, разумеется, и не слыхивал, но, чтобы не терять лица, медленно кивнул с видом истинного меломана. Курловский пошел в дом, хмыкнув про себя. Те, кто готовил операцию, рассчитали верно: нынче в «ящике» мельтешит столько полуголых девочек, обходящихся вовсе без фамилий, одними кличками, что запомнить всех решительно невозможно. Даже столичный житель наверняка запутается во всех этих Белках-Стрелках, Констанциях и прочих Луизах. Молодая еще звездочка, недораскрученная, черт их всех перечтет… Идеальное прикрытие. Правда, Костя, чье предложение насчет «Изабеллы» в конце концов и решено было принять, потом признался втихомолку, что рабочий псевдоним лейтенанту Кате он выдумал, имея в виду в первую очередь известный в советские времена сорт вина. А впрочем, какая разница?
Когда они вышли, неподалеку от «уазика» кучковалось несколько местных пацанчиков — в других, более мирных краях дети детьми, а здесь этакие детки, случалось, и автомат в ход пускали, и боевыми гранатами швырялись… Один, стервец, довольно громко принялся считать, тыча пальцем в военных:
— Десять тысяч долларов, еще десять, еще… А эта — все, пожалуй, пятьдесят, выкупят, никуда не денутся…
Шутило молодое поколение. Специфически. Определенно сожалея, что не в силах пока что шутку сделать былью. Чтобы поддержать непринужденное веселье, Курловский, встав неподалеку от них, принялся демонстративно тыкать пальцем, громко комментируя:
— Одно… два… три… четыре…
— Ты что считаешь? — поинтересовался юнец.
— Уши ваши считаю, — с открытой, обаятельной улыбкой признался Курловский. — Пять… шесть… сколько сувенирчиков получится…
Юные моджахедики презрительно насупились, но на всякий случай бочкомбочком отступили подальше — столкнувшись со столь же специфическим юморком, решили не рисковать. Перехватив укоризненный взгляд майора, Курловский с невинным видом пожал плечами: как-никак сейчас он был вовсе и не он, а выпивший омоновец, всегда можно сказать, что ситуация требовала именно такого поведения…
— Ну что? — спросил он в машине.
— Стандартная квартирка. Двухкомнатная. Мебели небогато, судя по первому взгляду на стены, дыр в соседние хаты вроде бы не пробито. Вообще пустовато. Оружия в больших количествах там явно не прячут.
— Но при них-то что-то обязательно будет…
— Да это уж как пить дать.
— Вам и во вторую комнату удалось заглянуть? Когда я вошел, вы все в одной торчали, возле целителя…
— Я заглядывала, — сказала Катя. — Я ж столичная фемина, мне интересно… Парочка спальников на полу, и все. Стены голые. Окно какой-то тряпкой завешано.
— Главное, стекол нет. Это хорошо. Терпеть не могу родным организмом стекла вышибать. Это в кино они из слюды, а в жизни — режутся… И больно.
Глава третья. КТО ХОДИТ В ГОСТИ ПО НОЧАМ, ТОТ ПОСТУПАЕТ МУДРО…
Свернули налево, проехали еще немного и остановились перед высоченными железными воротами, щедро издырявленными пулями еще в прошлую кампанию, когда это место сначала штурмовали ихние, а потом их вышибали наши, а потом…
Грузовик остановился посреди двора, надежно скрытого высокими стенами от окружающего мира.
— Посидите пока, — распорядился майор Влад. — Я быстренько…
И направился в жилой модуль, где обитал полковник Будим, командовавший здешним отрядом МЧС, где они в данный момент и оказались. Внутри имела место некоторая суета, касавшаяся в первую очередь приборки и наведения благолепия, что определенно сулило скорый визит начальства.
Так оно и оказалось. На вопрос мимоходом один из знакомых докторов поведал:
— Большой босс ожидается. Зам Самого Главного. А большие боссы пустых бутылок не любят, мы все должны ревностно и романтично выглядеть и примером служить для подрастающего поколения…
Что майору, конечно, было насквозь знакомо. Генералы пустых бутылок крайне не одобряют, ни в каком случае, особенно когда нагрянут из столицы с видом громовержцев. Хотя, если откровенно, без водочки здесь трудно, никто не пьянствует, но и трезвым никто не остается — ее, родимую, употребляют, именно так, в виде лекарства, в таких дозах, что не позволяют ни охмелеть, ни быть трезвым. Человек постоянно пребывает в несколько измененном состоянии сознания, вот и все. Дольше крыша останется несъехавшей…
— Привет, Будим, — сказал майор, присаживаясь за стол в комнатушке с матерчатыми стенками.
— Здорово, — сказал Будим. — А я чаю как раз запарил. Водки не обещаю, генерал с минуты на минуту пожалуют…
— Чай — вещь тоже полезная… Будим, дашь «уазик»? Позарез нужно. У меня тут дела, грузовик не вполне соответствует, а ничего другого в Ханкале достать не удалось, сам понимаешь…
— Дам, что с тобой сделаешь, — подумав, кивнул Будим. — Только смотри, на фугасы не наезжайте.
— Да уж постараюсь…
Полковник Будим, носивший форму всю свою сознательную жизнь, хлебнул всякого. Когда с шумом и треском стал обрушиваться СССР, полковника едва не сделали заместителем министра обороны в одной суверенной среднеазиатской державе, но отчего-то очень быстро передумали и объявили мало того что дезертиром, так еще и врагом тамошнего суверенного народа. О том, как Будим оттуда выбирался в Россию, можно было написать не самый скучный роман… Выбрался, слава богу, даже с жуткими обвинениями, высосанными из суверенного пальца, как-то уладилось…
— Как тут у вас?
— Да так себе, — ответил полковник. — Можно сказать, спокойно. Час назад какая-то сука пальнула разок из винтовки по территории, ребята кинулись, хотели пригласить в гости… Ушел, гад, развалинами.
— Один раз стрелял?
— Ага, в белый свет.
— Ну, это почти что курорт…
— Я и говорю…
Полотнище, заменявшее входную дверь, распахнулось, откинутое чьей-то энергичной десницей. Вошел человек того вальяжного вида, по которому безошибочно узнается московское начальство, — в новехонькой полевой форме МЧС, обликом грозный и заранее настроенный метать громы и молнии. За его спиной маячили еще несколько, имевшие классический облик вышколенной свиты.
Будим энергично встал. Майор Влад последовал его примеру — генерал был хотя и чужой, но тем не менее генерал.
— Так, — веско изрек столичный гость, зорко оглядев стол, на котором ничего не было, кроме чайника, сахарницы и двух стаканов. — Бутылку успели спрятать?
Оба офицера благоразумно промолчали, не став докладывать, что никакой бутылки не было вовсе.
— Успели, говорю, спрятать? Сколько выпили, товарищ полковник?
— Всего-то пол-литра, — доложил Будим с честным, открытым взором.
— Вот это правильно. Хвалю за честность, — уже несколько благосклоннее произнес столичный генерал. — Терпеть не могу, когда мои офицеры мне врут. Правду нужно говорить. Всегда. И больше чтобы — ни-ни. Обстановка сложная…
Он внушительно воздел палец, развернулся и покинул комнату.
— Вот так и живем, — сказал Будим без выражения.
— Все правильно, — согласился майор. — Начнешь начальству правду доказывать
— семь потов сойдет и все равно не поверит… Так я возьму «уазик»?
— Говорю же. Иди, найди Шабловского. А я отправляюсь сопутствовать… Перегрузившись в «уазик», что много времени не заняло, выехали за ворота, покатили к месту работы, иногда теряя время на неизбежные объяснения со стражами на блокпостах. Проехали под мостом, где когда-то подорвалась машина генерала Романова — там до сих пор зияла обширная воронка, — прибавили скорость.
— Сейчас налево, — распорядился Самед. — И еще раз налево, во-он за той пятиэтажкой… бывшей. И прямо. Там можно медленнее. Когда увидите вывеску, притормаживай так, чтобы выглядело вполне естественным любопытством…
— Не учи ученого…
— Внимание, вижу.
— Ребята, приготовились. Катя?
— Все помню, — сказала Катя без видимого волнения.
— Аккуратненько, орлы…
Ехавший все медленнее «уазик» аккуратно затормозил поблизости от хилого росточка частной инициативы, а проще говоря, кое-как сколоченного из досок прилавочка, на котором разместилась всякая всячина вроде водки, шоколадок и неизменных чипсов. За прилавком на ящике восседал пожилой чеченец, а второй как раз не спеша подходил от угла дома, этот был гораздо моложе.
Сидящие в машине напряглись, разглядывая его пристально, с профессиональным интересом. Для человека понимающего с первого взгляда было ясно, что этот субъект, явственно прихрамывавший, когда-то ранен в ногу, причем осколком, и перелом лечили не самым лучшим образом, то ли в полевых условиях, то ли у скверного врача. Само по себе это еще ни о чем не говорило, мало ли где здесь можно поймать осколок, но матерые несуетливые волкодавы, привыкшие на всякий случай заранее предполагать самое худшее и выбирать из всех возможных объяснений наиболее скверное, взирали на идущего без всякой симпатии, заранее налепив ярлычок и классифицировав. Такая уж жизненная философия ими руководила, обзор всегда был сужен до невеликой щели прицела…
Они вылезли из «уазика», озираясь с ленивым любопытством людей, радующихся случайному безделью. Оба чечена взирали на компанию с той самой восточной отрешенностью, что они там себе думали, черт их знает.
Над подъездом довольно хорошо для здешних мест сохранившейся пятиэтажки — всего-то вылетели все до единого стекла да верхние этажи чуток повыщербило пулеметными очередями — красовалась новенькая, совсем недавно присобаченная вывеска, гласившая: «НАРОДНЫЙ ЛЕКАРЬ И ЦЕЛИТЕЛЬ ИСМАИЛ». Краски довольно яркие, синяя с красной и желтой, едва просохли.
Самой последней выпорхнула Катя — и тот «черный», что был помоложе, среагировал мгновенно. Девчонку нарядили продуманно и броско, причем с учетом менталитета тех, кого принято скопом именовать «лица кавказской национальности», — пышные светлые волосы распущены роскошной волной, под распахнутым черным плащом ослепительно-алое платьице открывает ножки так, что не только у «лиц» брызнут слюнки… А уж косметики пошло, братцы…
Все разворачивалось строго по сценарию — залетная дива самого что ни на есть суперсексуального облика прохаживалась себе, голубушка, на стройных ножках, озираясь с брезгливым любопытством холеной столичной девочки, впервые увидевшей этакое. А сопутствующие лица толпились вокруг с видом бдительным и грозным, явно пижоня перед вверенной их бережению гостьей, держа стволы неуклюже и насквозь картинно, как неопытные статисты в массовке на съемках пошлого боевичка.
— Водка у тебя не из ацетона? — грозно вопросил капитан Курловский, орлом прохаживаясь вдоль прилавочка.
— Обижаешь, командир, — спокойно ответил продавец постарше. — Из чистого спирта. Ваши две недели берут, никто не жаловался…
— Вот и давай литру, — распорядился капитан. — Только смотри у меня, если все же окажется ацетон, я сюда пришлю восьмиколесный БТР, и до-олго он будет по твоей фирме ездить — взад-вперед и справа налево… Усек?
— Чего ж не усечь, ничего мудреного… За деньги покупаете или конфисковать будешь, командир?
— Знай мое благородство, — важно сказал Курловский, протягивая ему купюру. — Господа офицеры сибирского ОМОНа умеют проявлять достоинство, особенно сопровождая красавиц из столицы нашей Родины, города-героя Москвы… (Он хорошо играл роль немного поддавшего хама, и водочкой от него в самом деле попахивало.) И шоколадок давай. И сигарет еще…
Он сгреб в карман несколько пачек «Мальборо» — пригодятся, благо денежка на покупки выдана казенная. Сигаретки, конечно, были изготовлены прямо здесь, в Чечне. Тут давно уже было налажено производство со стабильным распределением ролей: в одной деревне клепали означенное «Мальборо», в другой, скажем, «Ротманс», в третьей, к примеру, «Лаки страйк». Чтобы отвезти на рынок партию готовой продукции, принято было нанимать вертолет — якобы он и привез курево, самое настоящее, из далеких и мирных, не тронутых войной мест. Все поголовно, конечно, прекрасно знали о подлинном происхождении самопального табачка — но все равно, так было принято делать согласно правилам хорошего тона. Местная деловая этика, иными словами, пусть даже любой прекрасно знает, что вертушка прилетела не из России, а из-за ближайшей горушки, приличия следует соблюсти…
Правда, принюхавшись подозрительно и отхлебнув глоточек, Курловский во всеоружии своего богатого жизненного опыта вынужден был про себя признать, что водка, хоть и не годится для кремлевского стола, все же не способна вызвать потери в лихом спецназе. Но вслух своего заключения высказывать не стал, отошел к машине, откуда уже доставали пластиковые стаканчики.
Выпили на свежем воздухе, красавица — чуточку жеманясь и старательно делая вид, что с ней такой пассаж происходит впервые (водку почти без закуски?! посреди улицы?!), все остальные — с ненаигранным удовольствием, вслух заверяя очаровательную спутницу, что военная романтика требует именно такого фуршета. Потом Курловский принялся порхать вокруг с видеокамерой, снимая со всех возможных точек золотоволосое видение и обступивших ее господ военных, он старался изо всех сил, перемещаясь по тихой улочке так, словно плясал на раскаленной сковородке. Чечены наблюдали за ними со снисходительно-показным равнодушием каменных статуй.
Вряд ли им приходило в голову, что объектом съемки на деле была резиденция «народного целителя Исмаила», точнее говоря, подступы к ней, трудолюбиво заснятые Курловским во всех видах и ракурсах. Трудно сказать, была ли эта парочка теми, за кого себя выдавала — то есть относительно мирными коммерсантами, — или служила подстраховкой для явки Джинна (этой вот самой резиденции Исмаила), внешним наблюдательным постом. По данным онеров, ларек появился здесь за неделю до вселения целителя, что, конечно же, опять-таки можно толковать двояко: и списать на совпадение, и отнести к звериной предусмотрительности Джинна. Не в том суть. Главное, им, кажется, удалось отыграть все, как по нотам, не вызывая подозрений, очень хотелось в это верить…
Потом красавица изъявила желание самолично осмотреть жилище целителя, чтобы убедиться, есть ли разница меж загадочным представителем народной медицины Кавказа и московскими экстрасенсами. Вся компания направилась внутрь. Курловский умышленно задержался возле самого прилавка. Оказалось, он просчитал все правильно: молодой, рассудив, видимо, что грозный воин достаточно ублаготворен относительно нормальной водкою, поинтересовался с гордой непроницаемостью истого сына гор:
— Слушай, командир, кто такая?
— Певица, — значительно сказал Курловский, поднимая палец. — Из Москвы к нам, поддержать морально. Изабелла. Слышал?
Тот, разумеется, и не слыхивал, но, чтобы не терять лица, медленно кивнул с видом истинного меломана. Курловский пошел в дом, хмыкнув про себя. Те, кто готовил операцию, рассчитали верно: нынче в «ящике» мельтешит столько полуголых девочек, обходящихся вовсе без фамилий, одними кличками, что запомнить всех решительно невозможно. Даже столичный житель наверняка запутается во всех этих Белках-Стрелках, Констанциях и прочих Луизах. Молодая еще звездочка, недораскрученная, черт их всех перечтет… Идеальное прикрытие. Правда, Костя, чье предложение насчет «Изабеллы» в конце концов и решено было принять, потом признался втихомолку, что рабочий псевдоним лейтенанту Кате он выдумал, имея в виду в первую очередь известный в советские времена сорт вина. А впрочем, какая разница?
Когда они вышли, неподалеку от «уазика» кучковалось несколько местных пацанчиков — в других, более мирных краях дети детьми, а здесь этакие детки, случалось, и автомат в ход пускали, и боевыми гранатами швырялись… Один, стервец, довольно громко принялся считать, тыча пальцем в военных:
— Десять тысяч долларов, еще десять, еще… А эта — все, пожалуй, пятьдесят, выкупят, никуда не денутся…
Шутило молодое поколение. Специфически. Определенно сожалея, что не в силах пока что шутку сделать былью. Чтобы поддержать непринужденное веселье, Курловский, встав неподалеку от них, принялся демонстративно тыкать пальцем, громко комментируя:
— Одно… два… три… четыре…
— Ты что считаешь? — поинтересовался юнец.
— Уши ваши считаю, — с открытой, обаятельной улыбкой признался Курловский. — Пять… шесть… сколько сувенирчиков получится…
Юные моджахедики презрительно насупились, но на всякий случай бочкомбочком отступили подальше — столкнувшись со столь же специфическим юморком, решили не рисковать. Перехватив укоризненный взгляд майора, Курловский с невинным видом пожал плечами: как-никак сейчас он был вовсе и не он, а выпивший омоновец, всегда можно сказать, что ситуация требовала именно такого поведения…
— Ну что? — спросил он в машине.
— Стандартная квартирка. Двухкомнатная. Мебели небогато, судя по первому взгляду на стены, дыр в соседние хаты вроде бы не пробито. Вообще пустовато. Оружия в больших количествах там явно не прячут.
— Но при них-то что-то обязательно будет…
— Да это уж как пить дать.
— Вам и во вторую комнату удалось заглянуть? Когда я вошел, вы все в одной торчали, возле целителя…
— Я заглядывала, — сказала Катя. — Я ж столичная фемина, мне интересно… Парочка спальников на полу, и все. Стены голые. Окно какой-то тряпкой завешано.
— Главное, стекол нет. Это хорошо. Терпеть не могу родным организмом стекла вышибать. Это в кино они из слюды, а в жизни — режутся… И больно.
Глава третья. КТО ХОДИТ В ГОСТИ ПО НОЧАМ, ТОТ ПОСТУПАЕТ МУДРО…
Ночью, в полумраке — для луны был не сезон, — развалины улицы выглядели еще более странными, неправильными, чуждыми. Если днем еще имелось какое-то карикатурное подобие нормальной человеческой жизни, то ночью все обстояло решительно наоборот. Стояла душная тишина, долетавшие время от времени звуки были решительно ни на что не похожи, в них приходилось долго опознавать нечто хотя бы приблизительно знакомое — еще и оттого, что сознание ничего знакомого заранее не ждало. Так что любой случайный скрежет железа — ветерок, быть может, или крыса шмыгнула, — любой стук сначала представлялись черт-те чем, насквозь непонятным и тревожащим…
Вот выстрелы, что характерно, ни с чем нельзя было спутать. А они порой раздавались где-то в отдалении — два раза это были одиночные пистолетные, один раз — недлинная автоматная очередь. Что в сумме означало самые обычные ночные будни. Пожалуй, сегодняшнюю ночь можно было с полным на то правом назвать тихой и спокойной.
Они ждали, каждый на своем месте. Двойками и тройками они сюда проникли еще в сумерках и заняли заранее расписанные позиции. В доме напротив целителя кто-то, похоже, мирно обитал — там совсем недавно горел посреди комнаты на втором этаже костерчик, тянуло съедобным варевом, среди тихих голосов слышался и женский, но очень быстро все стихло. Улеглись спать, надо полагать, справедливо не желая привлекать к себе ночью чье бы то ни было внимание.
В эфире ничего особенного не блуждало — так, редкая перекличка блокпостов с комендатурой, да однажды чужой голос каркнул две фразы, похоже, на арабском, но передача прекратилась раньше, чем удалось хоть что-то определить.
А в общем, нормальная была тишина, не тягостная. Пресловутое чутье, от которого и впрямь глупо отмахиваться, на сей раз не сулило вроде бы ничего скверного.
Пора было работать. Четверо встали и, передвигаясь совершенно бесшумно, выскользнули из выбранной в качестве укрытия квартиры. Лестницу они помнили наизусть, и сейчас, почти в волной темноте, спускались по ней без малейшего звука, шелеста, скрипа, словно цепочка призраков, отправившихся после полуночи побродить по грешной земле.
Выйдя из подъезда, несколько секунд прислушивались, потом разбились на две двойки и двинулись в разные стороны, огибая здание с двух сторон, пригибаясь так, чтобы их нельзя было увидеть из окон первого этажа. Проще говоря, на карачках — но все равно быстро и целеустремленно, куда там призракам…
Достигнув нужного окна, затянутого тряпкой, прижались к стене по обе его стороны, прислушались. В кухне — тишина. Плавно переместились к окну большой комнаты, где днем восседал целитель за своим обшарпанным столиком, заваленным амулетами и пакетиками с неведомыми зельями. Явственно послышались звуки шагов — спокойных, тихих. Человек пересек комнату, присел на скрипнувший стул, что-то отодвинул.
Судя по времени, на той стороне дома уже успели занять позиции и примериться к обстановке. Курловский коснулся предплечья Кости, и они обменялись привычными знаками, в последний раз распределив роли и очередность.
Костя достал из кармана фонарь, обмотанный толстым слоем резины и натуго перетянутый проволокой. Изготовились. Еще секунда — и действие началось резко. Чуть подпрыгнув, Курловский вмиг оборвал пыльную тряпку, Костя включил фонарь и бросил его внутрь. Фонарь с глухим стуком обрушился посреди комнаты, яркий луч, хлестнув вправо-влево, замер, уткнувшись в стену, и света вполне хватило, чтобы безошибочно просчитать происходящее внутри, а значит, и рвануться внутрь через подоконник, уже прекрасно представляя, видя происходящее там.
Тот, что сидел допрежь на стуле, среагировал с похвальной быстротой, инстинктивно, а значит, видывал виды — он моментально рухнул на пол, распластался в углу, прикрывая руками голову, — словом, сделал все, чтобы уберечься от разрыва гранаты, насколько удастся. Парой секунд позже он, успев все-таки что-то такое сообразить, уже вскочил, весь в пыли, как черт, потянулся за пазуху — но на нем уже сидел Костя, выкрутив правую конечность и прижимая рожей к полу, а Курловский, мигом погасив фонарь, замер в углу, направив на дверь ствол автомата. Уже работая, оба слышали, как в соседней комнате возникло шевеление, негромкая возня.
Приподняв пленного и прикрываясь им, как щитом, Костя навел на дверь дуло «Вектора».
— Эй, как там? — тихо окликнул из соседней комнаты знакомый голос.
— Хоп! — с превеликим облегчением ответил Курловский.
Судя по тишине, Сергей с Булгаком уже успели скрутить того, кто обитал в маленькой комнате.
Так и есть, конечно, — Сергей головой вперед втолкнул в комнату скрюченную в три погибели фигуру, предусмотрительно держа у ее виска пистолет и шепотом увещевая:
— Пискнешь, сука, — прикончу…
Заранее нарезанная на соответствующие куски веревка была разложена по карманам. Обоих пленных быстренько связали и хозяйственно положили под стену, в уголок, чтобы не мешали перемещениям Повесили на место импровизированные занавески. Тогда только Костя достал рацию, нажал кнопку и кратко сообщил:
— Четыре. Четыре.
— Ноль. Ноль, — обрадованно откликнулась рация голосом майора Влада.
На этом радиопереговоры и свернули — а о чем, собственно, рассусоливать? Они доложили, что все в порядке, а командир ответил, что понял. Какие тут, к черту, долгие дискуссии?
Включив фонарик и держа его так, чтобы луч не поднимался выше подоконника, Курловский осветил пленников, чтобы определить, кто из них Исмаил. Запихнул более молодому в рот найденную здесь же, на полу, тряпку, присел на корточки рядом с «народным целителем» и шепнул ему на ухо:
— Говорить будем?
— С-с-с… — только и прошипел тот, очевидно, собираясь изречь какое-то нехорошее слово, начинавшееся с этой именно буквы.
Курловский встряхнул лежащего, тот клацнул зубами и ничего больше не сказал. Капитан ласково зашептал ему на ухо:
— Слушай, целитель, ты человек пожилой, а значит, давно живешь, привык жить… Не будешь говорить, зарежу к чертовой матери. — И, подкрепляя угрозу, приложил к шее лежащего лезвие ножа.
Тот презрительно процедил сквозь зубы пару фраз — в том духе, что пленивший его самая натуральная собака и собачьей же смертью подохнет, а вот он, Исмаил, наоборот, смерти нисколечко не боится, как гордый сын чеченского народа.
— Ты мне тут не чирикай про чеченский народ, — поморщился в темноте Курловский. — Ну какой ты чеченец? Ты, Далгатов, и вовсе даже аварец, я точно знаю… А впрочем, давай попробуем. Вот заори во весь голос, чтобы вокруг всполошились, — и я тебе тут же перехвачу глотку… Ну, рискнешь?
Сам он рисковать ни в коем случае не собирался, а потому держал нож так, чтобы при первом же звуке, исторгнутом пленником, мгновенно отправить его к праотцам. Однако время шло, а пленный все не кричал.
— Ну, то-то, — резюмировал Курловский. — Будет он тут смертника изображать… Далгатов, какой из тебя смертник — курам на смех. Какого ты вообще рожна в это дело впутался? Сидел бы себе в родном Дербенте, мошенничал по-старому с амулетами и волшебными кусочками лунного камня, украдкой купленного у НАСА… Зачем тебя, дурака, на старости лет в политику понесло, ты всегда по уголовным статьям ходил…
— Ты что, дербентский опер? — придушенно изумился целитель.
— А ты как думал? — отрезал Курловский. Он в жизни не бывал в Дербенте, даже проездом, о хозяине явки знал лишь то, что сообщили опера, но, понятное дело, не собирался посвящать Исмаила в такие тонкости, пусть и дальше думает, что его ведут от самого Дербента…
— Только ты, экстрасенс вшивый, заигрался, — продолжал он неумолимо, поглаживая шею Исмаила кончиком клинка с ловкостью опытного брадобрея. — Совсем забыл, что тут война, никто тебе не станет бегать за адвокатом, и прокурорского надзора в окрестностях вовсе нету. Будешь молчать — размахну, к чертям, глотку, мне молодой все расскажет, он еще пожить не успел…
— Он не расскажет, — заторопился Исмаил. — Это — «черный балахон», от него толку не добьешься ..
Его связанный сосед активно заворочался, издав невнятное шипенье, попытался пнуть собрата по несчастью, но Сергей вовремя откатил буяна в сторону, придавил глотку подошвой и тихонько, но внятно посоветовал:
— Тихо лежи, отдыхай, паскуда… «Ага, — подумал Курловский. — „Балахончик“, значит. Видывали мы их, отморозков…»
Пару раз он с ними сталкивался — юные смертнички, которым по лютому фанатизму, проистекавшему от общей неразвитости, терять было абсолютно нечего. Видывал, как эти орелики, в черном с ног до головы, в глухих капюшонах, шли в полный рост посреди улицы и поливали свинцом во все стороны. Необстрелянные солдатики, был такой грех, от них поначалу бегали, но потом сообразили, что «балахоны», хоть и глубоко отмороженные, однако все же не бессмертные. И ничего, наладилось толковое огневое противодействие, еще ни один фанатик не научился пули ртом ловить…
— Ну, так… — задумчиво произнес Курловский. — Судя по тону и реплике, ты, родной, уже во многом раскаиваешься, не правда ли? И готов сотрудничать с законной властью? Это ты правильно. Лучше сидеть в СИЗО по легонькой уголовке, чем за нами числиться по статье о терроризме… а то и вообще среди неопознанных трупов обретаться. Ну, каким ветром тебя из Дербента сюда занесло?
Вот выстрелы, что характерно, ни с чем нельзя было спутать. А они порой раздавались где-то в отдалении — два раза это были одиночные пистолетные, один раз — недлинная автоматная очередь. Что в сумме означало самые обычные ночные будни. Пожалуй, сегодняшнюю ночь можно было с полным на то правом назвать тихой и спокойной.
Они ждали, каждый на своем месте. Двойками и тройками они сюда проникли еще в сумерках и заняли заранее расписанные позиции. В доме напротив целителя кто-то, похоже, мирно обитал — там совсем недавно горел посреди комнаты на втором этаже костерчик, тянуло съедобным варевом, среди тихих голосов слышался и женский, но очень быстро все стихло. Улеглись спать, надо полагать, справедливо не желая привлекать к себе ночью чье бы то ни было внимание.
В эфире ничего особенного не блуждало — так, редкая перекличка блокпостов с комендатурой, да однажды чужой голос каркнул две фразы, похоже, на арабском, но передача прекратилась раньше, чем удалось хоть что-то определить.
А в общем, нормальная была тишина, не тягостная. Пресловутое чутье, от которого и впрямь глупо отмахиваться, на сей раз не сулило вроде бы ничего скверного.
Пора было работать. Четверо встали и, передвигаясь совершенно бесшумно, выскользнули из выбранной в качестве укрытия квартиры. Лестницу они помнили наизусть, и сейчас, почти в волной темноте, спускались по ней без малейшего звука, шелеста, скрипа, словно цепочка призраков, отправившихся после полуночи побродить по грешной земле.
Выйдя из подъезда, несколько секунд прислушивались, потом разбились на две двойки и двинулись в разные стороны, огибая здание с двух сторон, пригибаясь так, чтобы их нельзя было увидеть из окон первого этажа. Проще говоря, на карачках — но все равно быстро и целеустремленно, куда там призракам…
Достигнув нужного окна, затянутого тряпкой, прижались к стене по обе его стороны, прислушались. В кухне — тишина. Плавно переместились к окну большой комнаты, где днем восседал целитель за своим обшарпанным столиком, заваленным амулетами и пакетиками с неведомыми зельями. Явственно послышались звуки шагов — спокойных, тихих. Человек пересек комнату, присел на скрипнувший стул, что-то отодвинул.
Судя по времени, на той стороне дома уже успели занять позиции и примериться к обстановке. Курловский коснулся предплечья Кости, и они обменялись привычными знаками, в последний раз распределив роли и очередность.
Костя достал из кармана фонарь, обмотанный толстым слоем резины и натуго перетянутый проволокой. Изготовились. Еще секунда — и действие началось резко. Чуть подпрыгнув, Курловский вмиг оборвал пыльную тряпку, Костя включил фонарь и бросил его внутрь. Фонарь с глухим стуком обрушился посреди комнаты, яркий луч, хлестнув вправо-влево, замер, уткнувшись в стену, и света вполне хватило, чтобы безошибочно просчитать происходящее внутри, а значит, и рвануться внутрь через подоконник, уже прекрасно представляя, видя происходящее там.
Тот, что сидел допрежь на стуле, среагировал с похвальной быстротой, инстинктивно, а значит, видывал виды — он моментально рухнул на пол, распластался в углу, прикрывая руками голову, — словом, сделал все, чтобы уберечься от разрыва гранаты, насколько удастся. Парой секунд позже он, успев все-таки что-то такое сообразить, уже вскочил, весь в пыли, как черт, потянулся за пазуху — но на нем уже сидел Костя, выкрутив правую конечность и прижимая рожей к полу, а Курловский, мигом погасив фонарь, замер в углу, направив на дверь ствол автомата. Уже работая, оба слышали, как в соседней комнате возникло шевеление, негромкая возня.
Приподняв пленного и прикрываясь им, как щитом, Костя навел на дверь дуло «Вектора».
— Эй, как там? — тихо окликнул из соседней комнаты знакомый голос.
— Хоп! — с превеликим облегчением ответил Курловский.
Судя по тишине, Сергей с Булгаком уже успели скрутить того, кто обитал в маленькой комнате.
Так и есть, конечно, — Сергей головой вперед втолкнул в комнату скрюченную в три погибели фигуру, предусмотрительно держа у ее виска пистолет и шепотом увещевая:
— Пискнешь, сука, — прикончу…
Заранее нарезанная на соответствующие куски веревка была разложена по карманам. Обоих пленных быстренько связали и хозяйственно положили под стену, в уголок, чтобы не мешали перемещениям Повесили на место импровизированные занавески. Тогда только Костя достал рацию, нажал кнопку и кратко сообщил:
— Четыре. Четыре.
— Ноль. Ноль, — обрадованно откликнулась рация голосом майора Влада.
На этом радиопереговоры и свернули — а о чем, собственно, рассусоливать? Они доложили, что все в порядке, а командир ответил, что понял. Какие тут, к черту, долгие дискуссии?
Включив фонарик и держа его так, чтобы луч не поднимался выше подоконника, Курловский осветил пленников, чтобы определить, кто из них Исмаил. Запихнул более молодому в рот найденную здесь же, на полу, тряпку, присел на корточки рядом с «народным целителем» и шепнул ему на ухо:
— Говорить будем?
— С-с-с… — только и прошипел тот, очевидно, собираясь изречь какое-то нехорошее слово, начинавшееся с этой именно буквы.
Курловский встряхнул лежащего, тот клацнул зубами и ничего больше не сказал. Капитан ласково зашептал ему на ухо:
— Слушай, целитель, ты человек пожилой, а значит, давно живешь, привык жить… Не будешь говорить, зарежу к чертовой матери. — И, подкрепляя угрозу, приложил к шее лежащего лезвие ножа.
Тот презрительно процедил сквозь зубы пару фраз — в том духе, что пленивший его самая натуральная собака и собачьей же смертью подохнет, а вот он, Исмаил, наоборот, смерти нисколечко не боится, как гордый сын чеченского народа.
— Ты мне тут не чирикай про чеченский народ, — поморщился в темноте Курловский. — Ну какой ты чеченец? Ты, Далгатов, и вовсе даже аварец, я точно знаю… А впрочем, давай попробуем. Вот заори во весь голос, чтобы вокруг всполошились, — и я тебе тут же перехвачу глотку… Ну, рискнешь?
Сам он рисковать ни в коем случае не собирался, а потому держал нож так, чтобы при первом же звуке, исторгнутом пленником, мгновенно отправить его к праотцам. Однако время шло, а пленный все не кричал.
— Ну, то-то, — резюмировал Курловский. — Будет он тут смертника изображать… Далгатов, какой из тебя смертник — курам на смех. Какого ты вообще рожна в это дело впутался? Сидел бы себе в родном Дербенте, мошенничал по-старому с амулетами и волшебными кусочками лунного камня, украдкой купленного у НАСА… Зачем тебя, дурака, на старости лет в политику понесло, ты всегда по уголовным статьям ходил…
— Ты что, дербентский опер? — придушенно изумился целитель.
— А ты как думал? — отрезал Курловский. Он в жизни не бывал в Дербенте, даже проездом, о хозяине явки знал лишь то, что сообщили опера, но, понятное дело, не собирался посвящать Исмаила в такие тонкости, пусть и дальше думает, что его ведут от самого Дербента…
— Только ты, экстрасенс вшивый, заигрался, — продолжал он неумолимо, поглаживая шею Исмаила кончиком клинка с ловкостью опытного брадобрея. — Совсем забыл, что тут война, никто тебе не станет бегать за адвокатом, и прокурорского надзора в окрестностях вовсе нету. Будешь молчать — размахну, к чертям, глотку, мне молодой все расскажет, он еще пожить не успел…
— Он не расскажет, — заторопился Исмаил. — Это — «черный балахон», от него толку не добьешься ..
Его связанный сосед активно заворочался, издав невнятное шипенье, попытался пнуть собрата по несчастью, но Сергей вовремя откатил буяна в сторону, придавил глотку подошвой и тихонько, но внятно посоветовал:
— Тихо лежи, отдыхай, паскуда… «Ага, — подумал Курловский. — „Балахончик“, значит. Видывали мы их, отморозков…»
Пару раз он с ними сталкивался — юные смертнички, которым по лютому фанатизму, проистекавшему от общей неразвитости, терять было абсолютно нечего. Видывал, как эти орелики, в черном с ног до головы, в глухих капюшонах, шли в полный рост посреди улицы и поливали свинцом во все стороны. Необстрелянные солдатики, был такой грех, от них поначалу бегали, но потом сообразили, что «балахоны», хоть и глубоко отмороженные, однако все же не бессмертные. И ничего, наладилось толковое огневое противодействие, еще ни один фанатик не научился пули ртом ловить…
— Ну, так… — задумчиво произнес Курловский. — Судя по тону и реплике, ты, родной, уже во многом раскаиваешься, не правда ли? И готов сотрудничать с законной властью? Это ты правильно. Лучше сидеть в СИЗО по легонькой уголовке, чем за нами числиться по статье о терроризме… а то и вообще среди неопознанных трупов обретаться. Ну, каким ветром тебя из Дербента сюда занесло?