Страница:
— Вы полагаете? Ну, вы оптимист… — Костя преспокойно забрал из пачки полковника очередную сигарету и намеренно выпустил дым собеседнику в лицо, насколько удалось. — А вы уверены, что у меня нету подстраховки? В бизнесе,
— подчеркнул он голосом последнее слово, — в серьезном бизнесе всякие меры предосторожности бывают…
— Блефуете?
— Милый, — проникновенно сказал Костя, — да мы в России такие университеты прошли, что видали твою контрразведку на известном предмете, который на банан ужасно похож…
— Не забывайтесь! — Полковник, такое впечатление, взвился в натуральной ярости, ненаигранно. — Пока что вы у меня в руках…
Пора было кончать эту затянувшуюся бодягу. Неторопливо наклонившись через стол к полковнику, Костя сказал веско, с расстановкой:
— Как бы у тебя собственные яйца в руках не оказались… Слушай сюда, полковник. Мы сюда приехали не мелочь по карманам тырить. Мы тут делаем серьезные дела с серьезными людьми. И у нас, чтоб ты знал, так просто люди не пропадают. Не разработали меры предосторожности, тебя ждали, такого умного, а до тебя в песочнице играли… Знаешь, что будет потом? Непременно найдется твой же собственный генерал или министр, который тебя в этом же кабинете поставит раком и поимеет по полной программе. И пойдешь ты сортиры мыть — это при самом лучшем раскладе. А при худшем — кишки на забор намотают. И не дай бог, ежели ты человек семейный, с бабой и детушками, им тоже несладко придется. И не надо на меня сверкать глазками. Коли уж предложил такие игры, должен и свои карты знать… Короче. В стукачи я к тебе не пойду. Пришить ты мне ничего не можешь. Перед тем, как сюда ехать, мне ваши кодексы бегло изложили — у нас, сам понимаешь, имеются хорошие консультанты по разным вопросам… В общем, или предъяви мне протокол задержания с четкой мотивацией — да не забудь переводчика, чтобы перетолмачил мне его с вашего, — и начнем толковать исключительно в присутствии адвоката, как мне по вашей конституции и положено. Или пожмем друг другу грабки — и разбегаемся. Пугать вздумал, декадент… Ну?
Полковник смотрел на него ненавидяще, но порывы гнева сдерживал профессионально. «Нельзя было иначе, — подумал Костя, вместо очередной сигареты подгребая к себе всю пачку. — Даже если это не проверка по просьбе Джинна или Скляра. Даже если он был вполне искренен и их спецура в самом деле страстно желает присмотреть за шебутными иностранцами, как приличной спецуре и положено. Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, мы идем, пока врем… Другой линии поведения попросту нет. Риск, конечно, но если этот лощеный хмырь пашет на Джинна, и вовсе завалишь дело…»
— Рискуете… — процедил полковник, сверля его неприязненным взглядом.
— Такова се ля ви, — сказал Костя нормальным тоном, без особого вызова. — Поймите вы одно, герр оберст: мы уже битые-перебитые, и огонь, и воду прошли, не говоря уж о медных трубах. Других не берут в космонавты, как когда-то пелось… Так до чего мы с вами договорились?
Глава вторая. БОРЦЫ ЗА СВОБОДУ
— подчеркнул он голосом последнее слово, — в серьезном бизнесе всякие меры предосторожности бывают…
— Блефуете?
— Милый, — проникновенно сказал Костя, — да мы в России такие университеты прошли, что видали твою контрразведку на известном предмете, который на банан ужасно похож…
— Не забывайтесь! — Полковник, такое впечатление, взвился в натуральной ярости, ненаигранно. — Пока что вы у меня в руках…
Пора было кончать эту затянувшуюся бодягу. Неторопливо наклонившись через стол к полковнику, Костя сказал веско, с расстановкой:
— Как бы у тебя собственные яйца в руках не оказались… Слушай сюда, полковник. Мы сюда приехали не мелочь по карманам тырить. Мы тут делаем серьезные дела с серьезными людьми. И у нас, чтоб ты знал, так просто люди не пропадают. Не разработали меры предосторожности, тебя ждали, такого умного, а до тебя в песочнице играли… Знаешь, что будет потом? Непременно найдется твой же собственный генерал или министр, который тебя в этом же кабинете поставит раком и поимеет по полной программе. И пойдешь ты сортиры мыть — это при самом лучшем раскладе. А при худшем — кишки на забор намотают. И не дай бог, ежели ты человек семейный, с бабой и детушками, им тоже несладко придется. И не надо на меня сверкать глазками. Коли уж предложил такие игры, должен и свои карты знать… Короче. В стукачи я к тебе не пойду. Пришить ты мне ничего не можешь. Перед тем, как сюда ехать, мне ваши кодексы бегло изложили — у нас, сам понимаешь, имеются хорошие консультанты по разным вопросам… В общем, или предъяви мне протокол задержания с четкой мотивацией — да не забудь переводчика, чтобы перетолмачил мне его с вашего, — и начнем толковать исключительно в присутствии адвоката, как мне по вашей конституции и положено. Или пожмем друг другу грабки — и разбегаемся. Пугать вздумал, декадент… Ну?
Полковник смотрел на него ненавидяще, но порывы гнева сдерживал профессионально. «Нельзя было иначе, — подумал Костя, вместо очередной сигареты подгребая к себе всю пачку. — Даже если это не проверка по просьбе Джинна или Скляра. Даже если он был вполне искренен и их спецура в самом деле страстно желает присмотреть за шебутными иностранцами, как приличной спецуре и положено. Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, мы идем, пока врем… Другой линии поведения попросту нет. Риск, конечно, но если этот лощеный хмырь пашет на Джинна, и вовсе завалишь дело…»
— Рискуете… — процедил полковник, сверля его неприязненным взглядом.
— Такова се ля ви, — сказал Костя нормальным тоном, без особого вызова. — Поймите вы одно, герр оберст: мы уже битые-перебитые, и огонь, и воду прошли, не говоря уж о медных трубах. Других не берут в космонавты, как когда-то пелось… Так до чего мы с вами договорились?
Глава вторая. БОРЦЫ ЗА СВОБОДУ
Полковник Тыннис смотрел сквозь него с непонятным выражением. Глаза у него были прозрачные, холодные и словно бы даже мечтательные.
— А интересно было бы с вами поработать по полной программе, — сказал он задумчиво. — Как следует…
— А смысл? — спросил Костя почти миролюбиво. — Газеты шум вмиг подымут, ктонибудь настырный станет выяснять, что вы делали до девяносто первого года… не с неба ж вы упали?
— Я не о том. Несгибаемых нет, знаете ли.
— Вот тут я с вами совершенно согласен…
Тихо отворилась дверь, и вошел подтянутый полицай во всем блеске нашивок и ремней, что-то стал говорить полковнику, пару раз при этом кивнув на Костю. Тот добросовестно вслушивался, но понять, конечно, ничего не смог.
Выслушав, полковник отослал верзилу барственным кивком, досадливо пожал плечами:
— Жаль, не получилось у нас задушевной беседы. Там, внизу, целая делегация, поминают уголовный кодекс и конституцию, в точности как вы давеча, требуют освободить верного сподвижника героических борцов за свободу…
— Ну так и освобождайте, — сказал Костя. Он готов был поклясться, что разукрашенный полицай появился в кабинете отнюдь не просто так, не по собственному побуждению, — аккурат секунды за три-четыре до его явления на сцене правая рука полковника, полускрытая столешницей, сделала едва заметное движение. Будто кнопку под столом нажимала. Вообще-то, бездарный по замыслу и исполнению спектакль: уж настоящий питерский бандюк вел бы себя еще нахальнее с каким-то чухонским мусором, на что же полковник, собственно говоря, рассчитывал?
Полковник снизошел до нормального человеческого тона, он даже встал:
— Господин Тулупов, приношу свои извинения по поводу этого неприятного инцидента. Недоразумение было вызвано недостаточно проверенной оперативной информацией, поступившей из ненадежного, как выяснилось, источника.
— Говоря по-простому, настучала на меня какая-то паскуда?
— Возможно, вы несколько вульгаризируете ситуацию, но в общем и целом…
— Полковник казенно улыбнулся: — Еще раз приношу вам извинения, вы, разумеется, вправе подать жалобу в соответствии с существующими…
— Да ладно, перетопчемся, — махнул рукой Костя, непринужденно кладя себе в карман полковничьи сигареты — так, из мелкой вредности.
Полковник проводил свой табачок печальным взглядом, но ничего не сказал, сопутствуя до двери. Они спустились вниз, где тот же усатый хмырь в сержантском чине вывалил на стол все отобранное. Из принципа Костя так педантично осматривал свои немудреные вещички, заводя глаза к потолку и шевеля губами, словно прикидывая откровенно, чего же не хватает, что сержант не выдержал, поторопился заверить:
— У нас нишефо не пропадает.
— Ну, поверим, поверим… — задумчиво сказал Костя, особенно тщательно пряча в карман конвертик с орденом.
Сделал ручкой полковнику и браво направился к выходу, нарочно задев плечом спешившего куда-то полицая — и довольно чувствительно, так что тот охнул за спиной, прошипел:
— Са куррат… Руса шорта…
Остановившись и обернувшись, Костя произнес самым светским тоном:
— Ах, простите, кажется, я был несколько неуклюж…
Запаренно покосившись на него, полицай безнадежно махнул рукой и побежал дальше, а Костя, посвистывая, спустился по ступенькам.
Там его дожидался форменный комитет по встрече: белый БМВ Скляра, черный «ровер» Каюма. Скляр со своим бесстрастным вислоусым водителем (явно стремившемся подражать в этом плане Тарасу Бульбе), Каюм с Серегой и еще какаято неизвестная, но весьма симпатичная блондиночка в тесных джинсиках и синей майке с огромными алыми буквами: «GEROICAS CHECENAS WOLIS» (что, как нетрудно догадаться, означало «Свободу героической Чечне!»). На чеченку она походила примерно так же, как Костя — на дирижера симфонического оркестра. «Еще одна активистка, — вяло констатировал он, — боксерша по переписке, мать ее за ногу…»
Именно блондиночка резво вырвалась вперед, ухватила его за руку:
— Господин Тулупов, извините, бога ради, за этот печальный инцидент. Наша организация непременно разберется, что это — головотяпство или рука Москвы…
Глаза у нее были красивенькие и глупенькие.
— Да ладно, — великодушно отмахнулся Костя. — Забыли уже. Извините, мы тут парой словечек перемолвимся…
Он взял Скляра повыше локтя и отвел в сторону. Тот спокойно шел — высокий такой мужик, поджарый, несуетливый, чем-то неуловимо похожий то ли на мало пьющего комбайнера, то ли на справного механика какой-нибудь автоколонны. Пролетарий от сохи, одним словом, по первому впечатлению — обстоятельный и мастеровитый работяга, мечта одиноких бабенок средних лет…
Если только не заглядывать в засекреченные досье, где рисуется несколько иной облик бывшего десантного капитана бывшей непобедимой и легендарной, после распада Союза очень уж быстро проникшегося «жовто-блакитными» идеями в их самом крайнем выражении, претворявшимися некогда в жизнь Бандерой и Коновальцем. И закрутилось. Бывший капитан отчего-то особенно прикипел душою к дудаевским орлам, а потому засвечивался то в Абхазии, то на нелегальной переброске стволов из третьих стран, в прошлую чеченскую кампанию был почти что в руках, но ухитрился выскользнуть.
А впрочем, критически рассуждая, одиноких дамочек вряд ли остановило бы и досье. Им-то какое дело до того бедолаги, которого молодчики Скляра располовинили бензопилой в Абхазии, до прочих трупов, оставленных экс-капитаном с той самой обстоятельной мастеровитостью? Женская душа — потемки…
— Ну? — спокойно сказал Скляр.
— Баранки гну. Ты во что меня втравил?
— Я? — Скляр невозмутимо поднял бровь.
— А кто же еще? Эти тихари меня подловили аккурат на выходе из ювелирки. Куда я, между прочим, по твоей просьбе ходил. Сделал одолжение, надо же…
— Брось. Обошлось же.
— Обошлось? — Костя подпустил в голос блатной истерики. — А ты знаешь, что их чухонский полковник мне лепил? И питерскую братву припомнил, и погоняло настоящее назвал, и много чего еще… Не люблю я такие совпадения…
— Пакет при тебе? — так же спокойно спросил Скляр.
— Нет, пропил! — огрызнулся Костя, сунул руку в карман и на ощупь высвободил орден из мятой бумаги. Так и подал, без пакетика. — Держи свою цацку…
— Тебе кто разрешал разворачивать? — тихо, недобро спросил Скляр тоном, совершенно не годившимся в разговоре с бравым питерским братком.
— А я и не разворачивал. Нужны мне твои побрякушки… Это тот старый ежик, ювелир, совал мне под нос и хвастался, как он все чисто сделал. А я глазами хлопал, я ж понятия не имею, что он там должен был делать… Что, вот кстати?
— Не твое дело. — Скляр проворно сунул орден во внутренний карман куртки.
— Забыли. Понятно?
— У меня к тебе ма-ахонькая просьбочка, — сказал Костя вовсе уж недружелюбно. — Ты ко мне больше с просьбами не лезь. Усек, усатый? Тебе делаешь одолжение, как человеку, а ты потом цедишь через губу, словно лишнюю шестерку нашел. Да у меня в Питере такие, как ты, за моими блядями «тампаксы» выметают…
Он добросовестно выполнял инструкции Каюма: поссориться со Скляром по любому удобному поводу, зацепиться за все, что только возможно, вынести конфликт на люди (имелся в виду, конечно, здешний сплоченный коллектив). Увы, повода никак не подворачивалось — зато теперь какой роскошный появился…
— Что-о?
— Ты глазами-то не сверкай, не сверкай, — сказал Костя, всем своим тоном выражая презрение к собеседнику. Благо по легенде он, ясное дело, представления не имел, кто такой Скляр и сколько на нем жмуриков. — У меня в Питере, говорю, такие, как ты, сосали да причмокивали…
Краем глаза он зорко следил за верхними конечностями Скляра и легко перехватил правую, едва она рванулась к физиономии. Чуть вывернув кисть приемчиком, которого Скляр определенно не знал, с тем же хамским напором прошипел:
— Костями не махай, чмо, а то поломаю, как сухую макаронину. Сидишь тут, чухонкам попки гладишь, пока путевые ребята для тебя рискуют…
Он видел, что Скляра проняло всерьез. Как многие, прошедшие и Крым, и Рым, Скляр никак не мог похвастать крепкими нервами и заводился с полоборота. Костя с удовольствием наблюдал, как «пан сотник» на глазах бледнеет от ярости.
— Это ты-то рискуешь? — сквозь зубы, все же пытаясь держать себя в руках, шепотом сказал Скляр. — Чем рискуешь, бандюга? Триппер поймать? Попался б ты мне в Абхазии, собственные яйца сжевал бы без соли и перца…
— Ну, я б тебя в Питере тоже не чаем с какавой поил бы… Ты мне зубы не заговаривай своей Абхазией, скажи лучше, как вышло, что аккурат после твоего порученьица меня заграбастала здешняя Чека и откуда они обо мне столько знали? У нас тут все схвачено. Пока работали сами, не было ни хлопот, ни печалей, а как только с тобой связались…
Он давно уже взял на полтона ниже, чтобы не перегнуть палку и не доводить до драки в общественном месте, — к ним и так уже опасливо приглядывались чистенькие, чинные прохожие, а на углу к тому же маячил полицай.
— Тебя же отпустили?
— Ну, отпустили. А откуда они обо мне столько знают?
— Уймись, дурак, — сказал Скляр, чьи мысли, похоже, двигались в том же направлении. Он тоже покосился на прохожих и полицая. — Мне, наоборот, нужно было, чтобы ты принес эту штуку, — он легонько похлопал себя по карману, — без всяких инцидентов…
— Темнишь ты что-то, хохляндия, — сказал Костя с таким видом, словно уже остыл и помаленьку отрабатывал назад. — Тоже мне, важное дело — орденок. В Питере и не такими на каждом углу торгуют…
— А за «хохляндию»…
— А за «бандюгу»? Ты что, дядя, прокурор? Ты ко мне статью прикладывал? Или доказательства имеешь?
— Ладно, замяли, — отмахнулся Скляр.
— Замяли-то замяли, но с Джинном я своими соображениями нынче и поделюсь.
— Это какими, интересно?
— Да всякими, — сказал Костя многозначительно.
— Полная твоя воля, не смею препятствовать.
«Порядок, — подумал Костя. — Как писали в старинных романах, граф и маркиз расстались врагами, пылая благородным гневом…»
Скляр хотел еще что-то сказать, но в кармане у него залился пронзительными трелями мобильник, и он, досадливо отмахнувшись, отвернулся, отошел подальше, на ходу прикладывая телефон к уху.
Костя проводил его острым, быстрым взглядом. «Пан» Скляр вряд ли подозревал, что не так уж и далеко, по ту сторону границы, работала хитрая аппаратура, державшая под круглосуточным надзором в числе других и этот самый мобильничек. Электромагнитные поля не признают границ и суверенитетов, не делая исключения и для этой малость шизанувшейся на своем суверенитете и национальном самосознании кукольной республики. Километрах в пятидесяти отсюда уже писали разговор, а может, и вычислили к этому времени Склярова собеседника, звони он хоть из Антарктиды. За здешнюю компанию взялись всерьез, а это сулило компании массу сюрпризов…
Насвистывая, он вернулся к машинам, мимоходом подмигнул очаровательной белокурой активистке, запрыгнул в «ровер». Каюм рванул с места в хорошем стиле боевика — с визгом покрышек. Полицай в белых ремнях бдительно погрозил ему пальчиком.
— Везет операм, — сказал Костя. — Машинку ему подобрали нехилую, золотишком увешали. А мы, грешные, как пешком улицы полировали, так и полируем…
— Положение обязывает, — щурясь, сказал Каюм. — Я мало того, что авторитет, еще и лицо, так сказать, идейно приближенное. Молодой, растущий кадр, ваххабит казанский. А вы двое — бандюки, через границу оружие прете, пехота…
— Вот я и говорю…
На очень короткое время, в несущейся машине, эти трое могли быть самими собой — оперативником ФСБ, коего долго и старательно вводили в окружение Джинна, и его охраной, его прикрытием из широко известного в узких кругах отряда «Вымпел». Надо отметить, что бывают ситуации и потруднее: когда спецназовцы не знают, кого именно они прикрывают, — под наблюдение взяты несколько объектов, и точка, можно гадать до скончания века, кого именно нужно беречь, а с кем, поступи вдруг приказ, сделать все наоборот. Иногда вплоть до конкретного распоряжения начальства так и не угадаешь, кто есть кто. Здесь, слава богу, без всяких недомолвок — трое в одном флаконе, что твои мушкетеры…
— Как там было?
— Интересные дела, — сказал Костя. — Этот полковничек — если он и вправду полковничек, а не, скажем, унтер…
— Вправду.
— Ну? Так вот, он мне старательно выложил мою же собственную легенду. Краткая биография братка Утюга. К сотрудничеству склонял, к противоестественным сношениям типа стукачества. Они, мол, хозяева гостеприимные, борьбе чеченского народа за полную незалежность вполне сочувствуют, но для порядка желали бы знать, чем борцы дышат и что у них за закрытыми дверями происходит…
— Вообще-то, вполне естественное побуждение любой спецуры.
— А кто спорит? — пожал плечами Костя. — Но откуда он так быстро вытащил мою «подлинную харю», то бишь Утюга? Есть у них агентурка на Руси, кто ж спорит, но не смогли бы так быстро прокачать данные, влезть в систему… И потом. Какое тут запугивание, какая перевербовка? Если он профессионал — а на то смахивает, — должен же был понимать, что крутой мэн из криминала не потечет в момент, едва ему расскажут, кто он такой есть и какую кличку носит. А он…
— Слушай, Костик из будущего, — сказал Каюм. — Вот тебе очень простая инструкция. Отныне и впредь не забивай себе голову этим инцидентом. Абсолютно не забивай. Понятно?
— Понятно, — сказал Костя дисциплинированно.
Разумеется, ни черта тут не понятно. Кроме одного: судя по реакции Каюма и этой самой «очень простой инструкции», носившей силу приказа, насильственное приглашение в гости было то ли заранее предсказано, то ли вообще спланировано в рамках операции. Давно служим, привыкли видеть за недомолвками и странностями игру…
— Но Джинну-то жаловаться? — спросил он серьезно.
— Обязательно, — сказал Каюм, ни секунды не раздумывая. — Рвани рубаху на пузе, бездоказательно и эмоционально напади на Скляра. В том ключе, что не было у нас здесь допрежь проколов, пока со Скляром не спутались… И вот что запомни накрепко. Сейчас это Джинну не выкладывай, но непременно прибереги на потом: пока они тебя выдерживали в камере, не только все вещички из карманов вытряхнули, но и куртку зачем-то отобрали, вернули только перед уходом. Понял?
— В точности.
— А что там за поручение, кстати?
— А это тоже интересно, — сказал Костя. — К ювелиру я носил некую штучку в пакетике, похожую на ощупь на шейные «Заслуги» с мечами, как оно впоследствии и оказалось. Вот только номер на этих «Заслугах» в точности такой, как у Степы Шагина. Сорок второй.
— Не ошибся?
— Ни фига подобного. Я Степин номер наизусть помню. Не так уж и много шейных «Заслуг» у нашей теплой компании.
— Это интересно, — задумчиво проронил Каюм. — Весьма. Что ювелир мог делать с регалией?
— Если подумать, то ничего другого, кроме как перебить номер. То-то он передо мной тряс оборотной стороной, где как раз номерок и помещается…
— От нас утечки быть не может, — подал сзади голос Сергей.
— Кто спорит? — пожал плечами Каюм. — Вы у нас ребята железные, за все двадцать лет не было ни утечек, ни гнили. Вот только загвоздочка в том, что любой наградной документ проходит через полсотни посторонних рук. Впрочем, это еще не факт, что именно шагинский номерок они и имели в виду, тут может оказаться чистое совпадение. Хотя я и не люблю таких поганых совпадений… Ладно. Сейчас едем в кабак. Джинн встречает какого-то деятеля из свободной прессы, гусь западный, импортный. Костя, там ты перед Джинном немного и потанцуешь, только не перегибай палку. А вечерком, друзья мои, наконец-то разрешено устроить «библиотечный день».
— Вот это — с полным нашим удовольствием, — оживился Сергей.
— Дети малые, — проворчал Каюм. — Все бы вам бабахать.
— Ну не всем же дано быть тишайшими Штирлицами, Каюмчик…
…Этот подвальный кабачок, хотя и снабженный, согласно здешним законам, вывеской на «государственном» языке и хозяином самой что ни на есть коренной национальности, наделе был куплен Джинном с потрохами и давно превращен в одну из штаб-квартир для второстепенных дел. А потому в крохотном вестибюльчике у стойки крохотного гардероба восседали на стульях два мрачноватых верзилы — вторая линия обороны на случай, если кто-то непосвященный все же пренебрежет табличкой «Простите, свободных мест нет», так никогда и не снимавшейся с входной двери.
Всех троих эти два угрюмых хмыря уже прекрасно знали, но все равно проводили столь тяжелыми и цепкими взглядами, словно готовы были вот-вот шарахнуть в спину из тех стволов, что прятали под куртками. Если отвлечься от личных антипатий и подходить исключительно с профессиональной точки зрения, они, собственно, держались грамотно, не позволяя себе ни на миг расслабиться. Умел Джинн подбирать кадры, что уж там. Потому и гулял до сих пор на свободе, избежав всех прежних капканов…
И внутри, в небольшом сводчатом зальчике, переделанном из средневекового купеческого подвала (старинный дом когда-то принадлежал ганзейским торговым людям), имелась последняя линия обороны — меж длинным столом в углу, где разместился Джинн с компанией, на скудно освещенном пустом пространстве грамотно расположились еще двое, один определенно славянского облика, другой, несомненно, чеченец. Сидели так, чтобы при нужде, прикрывшись опрокинутыми столиками, поливать вход перекрестным огнем, пока Джинн воспользуется потайным ходом. У троицы, конечно, не было случая как следует обследовать этот кабачок, но потайной ход просто обязан тут быть, учитывая привычки Джинна к обустройству на всяком новом месте. Во Владикавказе он ушел из рук как раз благодаря затее с двумя смежными квартирами, о чем ни опера, ни группа захвата не подозревали до самого последнего момента… Вероятнее всего, какая-то из темных высоких панелей…
Джинн мельком глянул на них, сделал приглашающий жест и продолжал с преувеличенным вниманием слушать соседа, азартно жестикулировавшего так, что в подвале чувствовался легкий сквознячок. Лет пятидесяти, зато одет по тинейджерски, броско и легкомысленно, блестящую лысину компенсируют битловские патлы до плеч, по-западному раскован в пластике, прямо-таки сияет и сверкает оттого, что оказался среди заядлых борцов за свободу, чья жизнь так бурна и насыщена по сравнению со скучным и размеренным до тоски бытием благополучной Европы… Очень может быть, воображает себя Хемингуэем в осажденном Мадриде, волосан хренов…
За столом присутствовала и блондинка-активистка — оказалось, кличут ее Мартой, а вот фамилию Костя с Сережей ни за что не сумели бы повторить с ходу по причине ее совершенной непроизносимости для славянского человека. Активистка со щенячьим восторгом рвалась посвятить лысого в развернутую и подробную историю своей благородной деятельности на благо независимой Чечни, а тот, хотя и слушал ее щебетанье с деликатностью воспитанного европейца, сразу видно, охотнее общался бы с героическими «барбудос». Зато его спутница, красивая, коротко стриженная блондинка, в разговор практически не встревала, покуривала себе с видом отрешенным и загадочным, так что и невозможно было пока определить, из каких она мест и кто будет.
Скляр поглядывал на Костю так, что было ясно: ничего он не забыл и прощать не собирается. Ну и черт с ним, можем усугубить… Плеснув себе в чистый бокал, Костя задумчиво созерцал незнакомую блондинку — довольно откровенно, как и полагалось не обремененному правилами хорошего тона питерскому бандюку, так, что она в конце концов поерзала на стуле, захлопала длинными загнутыми ресницами. Разумеется, не стоило ей объяснять, что главным объектом внимания для него были не ее голые плечики, а сидевший рядом Джинн.
К сожалению, человек сплошь и рядом не властен над своими желаниями. А как было бы славно: вынуть пистолет и влепить в упор девять граммов в лобешник, да не единожды, давить на спуск, пока затвор не встанет на задержку…
Это вам даже не Скляр, господа, что Скляр — по сути, мелкая шестерка… Джинн был гораздо серьезнее, и на тех невидимых миру весах, которыми контора отмеряет грехи и заслуги, тянул не в пример поболее.
Вот это был туз. Классический засланный казачок, пакистанский заезжий гость, крутивший иными финансовыми потоками, бравшими начало очень далеко отсюда, дирижировавший транспортами с оружием и партиями наемников самых экзотических национальностей, вплоть до чернокожих негров. Фокусник, превращавший зеленые бумажки в кондотьеров и «Стингеры», а взрывы и расстрелянные патроны — вновь в «зеленые». Бывало еще, что баксы оборачивались грудами литературы, нужными статьями в солидных заокеанских газетах и самыми неожиданными вещами вроде новейшего российского бронетранспортера БТР-95 — достоверно известно немногим посвященным, что именно Джинн ухитрился раздобыть это чудо военной техники на уральском заводе и загрузить в вагон под видом какого-то предельно мирного агрегата. После чего БТР словно растворился в воздухе, так и не обнаружившись в Чечне. Да мало ли… На одной из столичных улиц, в массивном доме старой постройки, к Джинну накопилась масса интересных вопросов, о чем он прекрасно знал и прилагал все усилия, чтобы ненароком там не оказаться. Надо отдать ему должное, до сих пор удавалось прекрасно. И пора бы, ребята, эту традицию поломать, доказать, перефразируя старый афоризм, что неуловимых в нашем деле нет… Трудновато, правда.
«Плохо мы все-таки перенимаем западные традиции, — с некоторой грустью подумал Костя, пригубив из бокала хорошей водки. — Будь мы израильтянами из „Моссад“, а эта шобла — палестинцами, все было бы в сто раз проще. Решетили бы их прямо посреди улицы с трех точек, подкладывали бомбы под седалище, в ответ на робкое нытье общественного мнения объясняя непреклонно, что иначе с террористами и нельзя. Впрочем, и деды наши были не в пример решительнее: Паша Судоплатов рванул Коновальца, суку террористическую, прямо посреди сытенького и благополучного европейского городка. И никто по этому поводу не заламывал рук и не стенал о гуманизме… Наоборот, заверили Пашу, что Родина может им гордиться, что было чистейшей правдой. А тут изволь улыбаться и уважать кукольный суверенитет вместо того, чтобы выбросить на это заведение взвод волкодавов, пошвырять Джинна с его бандой в кузов и рвануть через границу на полной скорости, пока местные полицаи не опомнились…»
— А интересно было бы с вами поработать по полной программе, — сказал он задумчиво. — Как следует…
— А смысл? — спросил Костя почти миролюбиво. — Газеты шум вмиг подымут, ктонибудь настырный станет выяснять, что вы делали до девяносто первого года… не с неба ж вы упали?
— Я не о том. Несгибаемых нет, знаете ли.
— Вот тут я с вами совершенно согласен…
Тихо отворилась дверь, и вошел подтянутый полицай во всем блеске нашивок и ремней, что-то стал говорить полковнику, пару раз при этом кивнув на Костю. Тот добросовестно вслушивался, но понять, конечно, ничего не смог.
Выслушав, полковник отослал верзилу барственным кивком, досадливо пожал плечами:
— Жаль, не получилось у нас задушевной беседы. Там, внизу, целая делегация, поминают уголовный кодекс и конституцию, в точности как вы давеча, требуют освободить верного сподвижника героических борцов за свободу…
— Ну так и освобождайте, — сказал Костя. Он готов был поклясться, что разукрашенный полицай появился в кабинете отнюдь не просто так, не по собственному побуждению, — аккурат секунды за три-четыре до его явления на сцене правая рука полковника, полускрытая столешницей, сделала едва заметное движение. Будто кнопку под столом нажимала. Вообще-то, бездарный по замыслу и исполнению спектакль: уж настоящий питерский бандюк вел бы себя еще нахальнее с каким-то чухонским мусором, на что же полковник, собственно говоря, рассчитывал?
Полковник снизошел до нормального человеческого тона, он даже встал:
— Господин Тулупов, приношу свои извинения по поводу этого неприятного инцидента. Недоразумение было вызвано недостаточно проверенной оперативной информацией, поступившей из ненадежного, как выяснилось, источника.
— Говоря по-простому, настучала на меня какая-то паскуда?
— Возможно, вы несколько вульгаризируете ситуацию, но в общем и целом…
— Полковник казенно улыбнулся: — Еще раз приношу вам извинения, вы, разумеется, вправе подать жалобу в соответствии с существующими…
— Да ладно, перетопчемся, — махнул рукой Костя, непринужденно кладя себе в карман полковничьи сигареты — так, из мелкой вредности.
Полковник проводил свой табачок печальным взглядом, но ничего не сказал, сопутствуя до двери. Они спустились вниз, где тот же усатый хмырь в сержантском чине вывалил на стол все отобранное. Из принципа Костя так педантично осматривал свои немудреные вещички, заводя глаза к потолку и шевеля губами, словно прикидывая откровенно, чего же не хватает, что сержант не выдержал, поторопился заверить:
— У нас нишефо не пропадает.
— Ну, поверим, поверим… — задумчиво сказал Костя, особенно тщательно пряча в карман конвертик с орденом.
Сделал ручкой полковнику и браво направился к выходу, нарочно задев плечом спешившего куда-то полицая — и довольно чувствительно, так что тот охнул за спиной, прошипел:
— Са куррат… Руса шорта…
Остановившись и обернувшись, Костя произнес самым светским тоном:
— Ах, простите, кажется, я был несколько неуклюж…
Запаренно покосившись на него, полицай безнадежно махнул рукой и побежал дальше, а Костя, посвистывая, спустился по ступенькам.
Там его дожидался форменный комитет по встрече: белый БМВ Скляра, черный «ровер» Каюма. Скляр со своим бесстрастным вислоусым водителем (явно стремившемся подражать в этом плане Тарасу Бульбе), Каюм с Серегой и еще какаято неизвестная, но весьма симпатичная блондиночка в тесных джинсиках и синей майке с огромными алыми буквами: «GEROICAS CHECENAS WOLIS» (что, как нетрудно догадаться, означало «Свободу героической Чечне!»). На чеченку она походила примерно так же, как Костя — на дирижера симфонического оркестра. «Еще одна активистка, — вяло констатировал он, — боксерша по переписке, мать ее за ногу…»
Именно блондиночка резво вырвалась вперед, ухватила его за руку:
— Господин Тулупов, извините, бога ради, за этот печальный инцидент. Наша организация непременно разберется, что это — головотяпство или рука Москвы…
Глаза у нее были красивенькие и глупенькие.
— Да ладно, — великодушно отмахнулся Костя. — Забыли уже. Извините, мы тут парой словечек перемолвимся…
Он взял Скляра повыше локтя и отвел в сторону. Тот спокойно шел — высокий такой мужик, поджарый, несуетливый, чем-то неуловимо похожий то ли на мало пьющего комбайнера, то ли на справного механика какой-нибудь автоколонны. Пролетарий от сохи, одним словом, по первому впечатлению — обстоятельный и мастеровитый работяга, мечта одиноких бабенок средних лет…
Если только не заглядывать в засекреченные досье, где рисуется несколько иной облик бывшего десантного капитана бывшей непобедимой и легендарной, после распада Союза очень уж быстро проникшегося «жовто-блакитными» идеями в их самом крайнем выражении, претворявшимися некогда в жизнь Бандерой и Коновальцем. И закрутилось. Бывший капитан отчего-то особенно прикипел душою к дудаевским орлам, а потому засвечивался то в Абхазии, то на нелегальной переброске стволов из третьих стран, в прошлую чеченскую кампанию был почти что в руках, но ухитрился выскользнуть.
А впрочем, критически рассуждая, одиноких дамочек вряд ли остановило бы и досье. Им-то какое дело до того бедолаги, которого молодчики Скляра располовинили бензопилой в Абхазии, до прочих трупов, оставленных экс-капитаном с той самой обстоятельной мастеровитостью? Женская душа — потемки…
— Ну? — спокойно сказал Скляр.
— Баранки гну. Ты во что меня втравил?
— Я? — Скляр невозмутимо поднял бровь.
— А кто же еще? Эти тихари меня подловили аккурат на выходе из ювелирки. Куда я, между прочим, по твоей просьбе ходил. Сделал одолжение, надо же…
— Брось. Обошлось же.
— Обошлось? — Костя подпустил в голос блатной истерики. — А ты знаешь, что их чухонский полковник мне лепил? И питерскую братву припомнил, и погоняло настоящее назвал, и много чего еще… Не люблю я такие совпадения…
— Пакет при тебе? — так же спокойно спросил Скляр.
— Нет, пропил! — огрызнулся Костя, сунул руку в карман и на ощупь высвободил орден из мятой бумаги. Так и подал, без пакетика. — Держи свою цацку…
— Тебе кто разрешал разворачивать? — тихо, недобро спросил Скляр тоном, совершенно не годившимся в разговоре с бравым питерским братком.
— А я и не разворачивал. Нужны мне твои побрякушки… Это тот старый ежик, ювелир, совал мне под нос и хвастался, как он все чисто сделал. А я глазами хлопал, я ж понятия не имею, что он там должен был делать… Что, вот кстати?
— Не твое дело. — Скляр проворно сунул орден во внутренний карман куртки.
— Забыли. Понятно?
— У меня к тебе ма-ахонькая просьбочка, — сказал Костя вовсе уж недружелюбно. — Ты ко мне больше с просьбами не лезь. Усек, усатый? Тебе делаешь одолжение, как человеку, а ты потом цедишь через губу, словно лишнюю шестерку нашел. Да у меня в Питере такие, как ты, за моими блядями «тампаксы» выметают…
Он добросовестно выполнял инструкции Каюма: поссориться со Скляром по любому удобному поводу, зацепиться за все, что только возможно, вынести конфликт на люди (имелся в виду, конечно, здешний сплоченный коллектив). Увы, повода никак не подворачивалось — зато теперь какой роскошный появился…
— Что-о?
— Ты глазами-то не сверкай, не сверкай, — сказал Костя, всем своим тоном выражая презрение к собеседнику. Благо по легенде он, ясное дело, представления не имел, кто такой Скляр и сколько на нем жмуриков. — У меня в Питере, говорю, такие, как ты, сосали да причмокивали…
Краем глаза он зорко следил за верхними конечностями Скляра и легко перехватил правую, едва она рванулась к физиономии. Чуть вывернув кисть приемчиком, которого Скляр определенно не знал, с тем же хамским напором прошипел:
— Костями не махай, чмо, а то поломаю, как сухую макаронину. Сидишь тут, чухонкам попки гладишь, пока путевые ребята для тебя рискуют…
Он видел, что Скляра проняло всерьез. Как многие, прошедшие и Крым, и Рым, Скляр никак не мог похвастать крепкими нервами и заводился с полоборота. Костя с удовольствием наблюдал, как «пан сотник» на глазах бледнеет от ярости.
— Это ты-то рискуешь? — сквозь зубы, все же пытаясь держать себя в руках, шепотом сказал Скляр. — Чем рискуешь, бандюга? Триппер поймать? Попался б ты мне в Абхазии, собственные яйца сжевал бы без соли и перца…
— Ну, я б тебя в Питере тоже не чаем с какавой поил бы… Ты мне зубы не заговаривай своей Абхазией, скажи лучше, как вышло, что аккурат после твоего порученьица меня заграбастала здешняя Чека и откуда они обо мне столько знали? У нас тут все схвачено. Пока работали сами, не было ни хлопот, ни печалей, а как только с тобой связались…
Он давно уже взял на полтона ниже, чтобы не перегнуть палку и не доводить до драки в общественном месте, — к ним и так уже опасливо приглядывались чистенькие, чинные прохожие, а на углу к тому же маячил полицай.
— Тебя же отпустили?
— Ну, отпустили. А откуда они обо мне столько знают?
— Уймись, дурак, — сказал Скляр, чьи мысли, похоже, двигались в том же направлении. Он тоже покосился на прохожих и полицая. — Мне, наоборот, нужно было, чтобы ты принес эту штуку, — он легонько похлопал себя по карману, — без всяких инцидентов…
— Темнишь ты что-то, хохляндия, — сказал Костя с таким видом, словно уже остыл и помаленьку отрабатывал назад. — Тоже мне, важное дело — орденок. В Питере и не такими на каждом углу торгуют…
— А за «хохляндию»…
— А за «бандюгу»? Ты что, дядя, прокурор? Ты ко мне статью прикладывал? Или доказательства имеешь?
— Ладно, замяли, — отмахнулся Скляр.
— Замяли-то замяли, но с Джинном я своими соображениями нынче и поделюсь.
— Это какими, интересно?
— Да всякими, — сказал Костя многозначительно.
— Полная твоя воля, не смею препятствовать.
«Порядок, — подумал Костя. — Как писали в старинных романах, граф и маркиз расстались врагами, пылая благородным гневом…»
Скляр хотел еще что-то сказать, но в кармане у него залился пронзительными трелями мобильник, и он, досадливо отмахнувшись, отвернулся, отошел подальше, на ходу прикладывая телефон к уху.
Костя проводил его острым, быстрым взглядом. «Пан» Скляр вряд ли подозревал, что не так уж и далеко, по ту сторону границы, работала хитрая аппаратура, державшая под круглосуточным надзором в числе других и этот самый мобильничек. Электромагнитные поля не признают границ и суверенитетов, не делая исключения и для этой малость шизанувшейся на своем суверенитете и национальном самосознании кукольной республики. Километрах в пятидесяти отсюда уже писали разговор, а может, и вычислили к этому времени Склярова собеседника, звони он хоть из Антарктиды. За здешнюю компанию взялись всерьез, а это сулило компании массу сюрпризов…
Насвистывая, он вернулся к машинам, мимоходом подмигнул очаровательной белокурой активистке, запрыгнул в «ровер». Каюм рванул с места в хорошем стиле боевика — с визгом покрышек. Полицай в белых ремнях бдительно погрозил ему пальчиком.
— Везет операм, — сказал Костя. — Машинку ему подобрали нехилую, золотишком увешали. А мы, грешные, как пешком улицы полировали, так и полируем…
— Положение обязывает, — щурясь, сказал Каюм. — Я мало того, что авторитет, еще и лицо, так сказать, идейно приближенное. Молодой, растущий кадр, ваххабит казанский. А вы двое — бандюки, через границу оружие прете, пехота…
— Вот я и говорю…
На очень короткое время, в несущейся машине, эти трое могли быть самими собой — оперативником ФСБ, коего долго и старательно вводили в окружение Джинна, и его охраной, его прикрытием из широко известного в узких кругах отряда «Вымпел». Надо отметить, что бывают ситуации и потруднее: когда спецназовцы не знают, кого именно они прикрывают, — под наблюдение взяты несколько объектов, и точка, можно гадать до скончания века, кого именно нужно беречь, а с кем, поступи вдруг приказ, сделать все наоборот. Иногда вплоть до конкретного распоряжения начальства так и не угадаешь, кто есть кто. Здесь, слава богу, без всяких недомолвок — трое в одном флаконе, что твои мушкетеры…
— Как там было?
— Интересные дела, — сказал Костя. — Этот полковничек — если он и вправду полковничек, а не, скажем, унтер…
— Вправду.
— Ну? Так вот, он мне старательно выложил мою же собственную легенду. Краткая биография братка Утюга. К сотрудничеству склонял, к противоестественным сношениям типа стукачества. Они, мол, хозяева гостеприимные, борьбе чеченского народа за полную незалежность вполне сочувствуют, но для порядка желали бы знать, чем борцы дышат и что у них за закрытыми дверями происходит…
— Вообще-то, вполне естественное побуждение любой спецуры.
— А кто спорит? — пожал плечами Костя. — Но откуда он так быстро вытащил мою «подлинную харю», то бишь Утюга? Есть у них агентурка на Руси, кто ж спорит, но не смогли бы так быстро прокачать данные, влезть в систему… И потом. Какое тут запугивание, какая перевербовка? Если он профессионал — а на то смахивает, — должен же был понимать, что крутой мэн из криминала не потечет в момент, едва ему расскажут, кто он такой есть и какую кличку носит. А он…
— Слушай, Костик из будущего, — сказал Каюм. — Вот тебе очень простая инструкция. Отныне и впредь не забивай себе голову этим инцидентом. Абсолютно не забивай. Понятно?
— Понятно, — сказал Костя дисциплинированно.
Разумеется, ни черта тут не понятно. Кроме одного: судя по реакции Каюма и этой самой «очень простой инструкции», носившей силу приказа, насильственное приглашение в гости было то ли заранее предсказано, то ли вообще спланировано в рамках операции. Давно служим, привыкли видеть за недомолвками и странностями игру…
— Но Джинну-то жаловаться? — спросил он серьезно.
— Обязательно, — сказал Каюм, ни секунды не раздумывая. — Рвани рубаху на пузе, бездоказательно и эмоционально напади на Скляра. В том ключе, что не было у нас здесь допрежь проколов, пока со Скляром не спутались… И вот что запомни накрепко. Сейчас это Джинну не выкладывай, но непременно прибереги на потом: пока они тебя выдерживали в камере, не только все вещички из карманов вытряхнули, но и куртку зачем-то отобрали, вернули только перед уходом. Понял?
— В точности.
— А что там за поручение, кстати?
— А это тоже интересно, — сказал Костя. — К ювелиру я носил некую штучку в пакетике, похожую на ощупь на шейные «Заслуги» с мечами, как оно впоследствии и оказалось. Вот только номер на этих «Заслугах» в точности такой, как у Степы Шагина. Сорок второй.
— Не ошибся?
— Ни фига подобного. Я Степин номер наизусть помню. Не так уж и много шейных «Заслуг» у нашей теплой компании.
— Это интересно, — задумчиво проронил Каюм. — Весьма. Что ювелир мог делать с регалией?
— Если подумать, то ничего другого, кроме как перебить номер. То-то он передо мной тряс оборотной стороной, где как раз номерок и помещается…
— От нас утечки быть не может, — подал сзади голос Сергей.
— Кто спорит? — пожал плечами Каюм. — Вы у нас ребята железные, за все двадцать лет не было ни утечек, ни гнили. Вот только загвоздочка в том, что любой наградной документ проходит через полсотни посторонних рук. Впрочем, это еще не факт, что именно шагинский номерок они и имели в виду, тут может оказаться чистое совпадение. Хотя я и не люблю таких поганых совпадений… Ладно. Сейчас едем в кабак. Джинн встречает какого-то деятеля из свободной прессы, гусь западный, импортный. Костя, там ты перед Джинном немного и потанцуешь, только не перегибай палку. А вечерком, друзья мои, наконец-то разрешено устроить «библиотечный день».
— Вот это — с полным нашим удовольствием, — оживился Сергей.
— Дети малые, — проворчал Каюм. — Все бы вам бабахать.
— Ну не всем же дано быть тишайшими Штирлицами, Каюмчик…
…Этот подвальный кабачок, хотя и снабженный, согласно здешним законам, вывеской на «государственном» языке и хозяином самой что ни на есть коренной национальности, наделе был куплен Джинном с потрохами и давно превращен в одну из штаб-квартир для второстепенных дел. А потому в крохотном вестибюльчике у стойки крохотного гардероба восседали на стульях два мрачноватых верзилы — вторая линия обороны на случай, если кто-то непосвященный все же пренебрежет табличкой «Простите, свободных мест нет», так никогда и не снимавшейся с входной двери.
Всех троих эти два угрюмых хмыря уже прекрасно знали, но все равно проводили столь тяжелыми и цепкими взглядами, словно готовы были вот-вот шарахнуть в спину из тех стволов, что прятали под куртками. Если отвлечься от личных антипатий и подходить исключительно с профессиональной точки зрения, они, собственно, держались грамотно, не позволяя себе ни на миг расслабиться. Умел Джинн подбирать кадры, что уж там. Потому и гулял до сих пор на свободе, избежав всех прежних капканов…
И внутри, в небольшом сводчатом зальчике, переделанном из средневекового купеческого подвала (старинный дом когда-то принадлежал ганзейским торговым людям), имелась последняя линия обороны — меж длинным столом в углу, где разместился Джинн с компанией, на скудно освещенном пустом пространстве грамотно расположились еще двое, один определенно славянского облика, другой, несомненно, чеченец. Сидели так, чтобы при нужде, прикрывшись опрокинутыми столиками, поливать вход перекрестным огнем, пока Джинн воспользуется потайным ходом. У троицы, конечно, не было случая как следует обследовать этот кабачок, но потайной ход просто обязан тут быть, учитывая привычки Джинна к обустройству на всяком новом месте. Во Владикавказе он ушел из рук как раз благодаря затее с двумя смежными квартирами, о чем ни опера, ни группа захвата не подозревали до самого последнего момента… Вероятнее всего, какая-то из темных высоких панелей…
Джинн мельком глянул на них, сделал приглашающий жест и продолжал с преувеличенным вниманием слушать соседа, азартно жестикулировавшего так, что в подвале чувствовался легкий сквознячок. Лет пятидесяти, зато одет по тинейджерски, броско и легкомысленно, блестящую лысину компенсируют битловские патлы до плеч, по-западному раскован в пластике, прямо-таки сияет и сверкает оттого, что оказался среди заядлых борцов за свободу, чья жизнь так бурна и насыщена по сравнению со скучным и размеренным до тоски бытием благополучной Европы… Очень может быть, воображает себя Хемингуэем в осажденном Мадриде, волосан хренов…
За столом присутствовала и блондинка-активистка — оказалось, кличут ее Мартой, а вот фамилию Костя с Сережей ни за что не сумели бы повторить с ходу по причине ее совершенной непроизносимости для славянского человека. Активистка со щенячьим восторгом рвалась посвятить лысого в развернутую и подробную историю своей благородной деятельности на благо независимой Чечни, а тот, хотя и слушал ее щебетанье с деликатностью воспитанного европейца, сразу видно, охотнее общался бы с героическими «барбудос». Зато его спутница, красивая, коротко стриженная блондинка, в разговор практически не встревала, покуривала себе с видом отрешенным и загадочным, так что и невозможно было пока определить, из каких она мест и кто будет.
Скляр поглядывал на Костю так, что было ясно: ничего он не забыл и прощать не собирается. Ну и черт с ним, можем усугубить… Плеснув себе в чистый бокал, Костя задумчиво созерцал незнакомую блондинку — довольно откровенно, как и полагалось не обремененному правилами хорошего тона питерскому бандюку, так, что она в конце концов поерзала на стуле, захлопала длинными загнутыми ресницами. Разумеется, не стоило ей объяснять, что главным объектом внимания для него были не ее голые плечики, а сидевший рядом Джинн.
К сожалению, человек сплошь и рядом не властен над своими желаниями. А как было бы славно: вынуть пистолет и влепить в упор девять граммов в лобешник, да не единожды, давить на спуск, пока затвор не встанет на задержку…
Это вам даже не Скляр, господа, что Скляр — по сути, мелкая шестерка… Джинн был гораздо серьезнее, и на тех невидимых миру весах, которыми контора отмеряет грехи и заслуги, тянул не в пример поболее.
Вот это был туз. Классический засланный казачок, пакистанский заезжий гость, крутивший иными финансовыми потоками, бравшими начало очень далеко отсюда, дирижировавший транспортами с оружием и партиями наемников самых экзотических национальностей, вплоть до чернокожих негров. Фокусник, превращавший зеленые бумажки в кондотьеров и «Стингеры», а взрывы и расстрелянные патроны — вновь в «зеленые». Бывало еще, что баксы оборачивались грудами литературы, нужными статьями в солидных заокеанских газетах и самыми неожиданными вещами вроде новейшего российского бронетранспортера БТР-95 — достоверно известно немногим посвященным, что именно Джинн ухитрился раздобыть это чудо военной техники на уральском заводе и загрузить в вагон под видом какого-то предельно мирного агрегата. После чего БТР словно растворился в воздухе, так и не обнаружившись в Чечне. Да мало ли… На одной из столичных улиц, в массивном доме старой постройки, к Джинну накопилась масса интересных вопросов, о чем он прекрасно знал и прилагал все усилия, чтобы ненароком там не оказаться. Надо отдать ему должное, до сих пор удавалось прекрасно. И пора бы, ребята, эту традицию поломать, доказать, перефразируя старый афоризм, что неуловимых в нашем деле нет… Трудновато, правда.
«Плохо мы все-таки перенимаем западные традиции, — с некоторой грустью подумал Костя, пригубив из бокала хорошей водки. — Будь мы израильтянами из „Моссад“, а эта шобла — палестинцами, все было бы в сто раз проще. Решетили бы их прямо посреди улицы с трех точек, подкладывали бомбы под седалище, в ответ на робкое нытье общественного мнения объясняя непреклонно, что иначе с террористами и нельзя. Впрочем, и деды наши были не в пример решительнее: Паша Судоплатов рванул Коновальца, суку террористическую, прямо посреди сытенького и благополучного европейского городка. И никто по этому поводу не заламывал рук и не стенал о гуманизме… Наоборот, заверили Пашу, что Родина может им гордиться, что было чистейшей правдой. А тут изволь улыбаться и уважать кукольный суверенитет вместо того, чтобы выбросить на это заведение взвод волкодавов, пошвырять Джинна с его бандой в кузов и рвануть через границу на полной скорости, пока местные полицаи не опомнились…»