Страница:
– А что, ваше преосвященство? – вслух предположила г-жа де Кавуа. – Думается, я бы справилась.
– Быть может, вы справились бы и с должностью министра? – все еще смеясь, предположил Ришелье.
– Так далеко мои амбиции не простираются, – с достоинством произнесла г-жа де Кавуа. – Однако, говоря по совести, монсеньёр, я рискну предположить, что когда-нибудь все же на министерском посту окажутся женщины…
– Мы с вами до этого не доживем, Мирей, и слава богу…
– Бесспорно, не доживем, монсеньёр. И все же, когда-нибудь…
– Ах, Мирей, вы меня уморите! – вновь расхохотался кардинал. – Женщина на посту министра. Скажите еще, что у наших отдаленных потомков женщины будут не только министрами, но, вот нелепость, финансистами, судьями, а то и офицерами!
– Кто может знать будущее, монсеньёр?
– Довольно, Мирей! – решительно прервал Ришелье. – Признаюсь, вы мне доставили немало веселых минут, но нельзя же затягивать шутку до бесконечности! У меня полно важных дел. Ступайте же и передайте вашему дражайшему мужу, что он может выздороветь…
Глава восемнадцатая. Д'Артаньян у себя дома
Глава девятнадцатая. О том, как полезно порой быть постоянным клиентом торгового заведения
– Быть может, вы справились бы и с должностью министра? – все еще смеясь, предположил Ришелье.
– Так далеко мои амбиции не простираются, – с достоинством произнесла г-жа де Кавуа. – Однако, говоря по совести, монсеньёр, я рискну предположить, что когда-нибудь все же на министерском посту окажутся женщины…
– Мы с вами до этого не доживем, Мирей, и слава богу…
– Бесспорно, не доживем, монсеньёр. И все же, когда-нибудь…
– Ах, Мирей, вы меня уморите! – вновь расхохотался кардинал. – Женщина на посту министра. Скажите еще, что у наших отдаленных потомков женщины будут не только министрами, но, вот нелепость, финансистами, судьями, а то и офицерами!
– Кто может знать будущее, монсеньёр?
– Довольно, Мирей! – решительно прервал Ришелье. – Признаюсь, вы мне доставили немало веселых минут, но нельзя же затягивать шутку до бесконечности! У меня полно важных дел. Ступайте же и передайте вашему дражайшему мужу, что он может выздороветь…
Глава восемнадцатая. Д'Артаньян у себя дома
Строго говоря, наш гасконец находился вовсе не у себя дома (за полным пока что неимением такового), а в том самом ресторане, что открыл наконец на улице Ла Арп
[8]вернувшийся в Париж г-н Бриквиль. Однако нужно отметить, что с некоторых пор, благодаря известным читателю обстоятельствам, д'Артаньян чувствовал себя как дома в любом строении, согласно имущественным законам безраздельно и всецело принадлежащем г-ну Бриквилю… И, в общем, имел на то некоторые основания, поскольку частенько осуществлял в отношении очаровательной Луизы те права, на каковые ее законный супруг оказывался сплошь и рядом решительно неспособен…
Правда, на сей раз и речи не было о практическом осуществлении этих самых прав – и оттого, что стоял белый день, и потому, что место отнюдь тому не благоприятствовало. Оно вовсе не подходило для любовных свиданий, так как было отделено от большого ресторанного зала исключительно легкой перегородкой с высокими, от пола до самого потолка, окнами. Шторы, правда, были задернуты, но все равно для пылких игр это помещеньице никак не годилось – одна из дверей вела в зал, а вторая – в кабинет хозяина.
– …и тогда его величество изволил в самых недвусмысленных выражениях похвалить мою отвагу, – продолжал д'Артаньян под восхищенным взглядом Луизы. – Более того, он простер свое расположение настолько, что велел господину Ла Шене принести из его собственных карманов пригоршню луидоров, каковыми меня и наградил. Вот один из этих самых луидоров, коими его величество наградил меня…
Говоря по совести, все до единого королевские луидоры уже были потрачены в тех местах, к коим приохотил д'Артаньяна услужливый Пишегрю, но тот, которым гасконец хвастался перед Луизой, в общем, ничем от них не отличался, поскольку вышел из-под того же чекана, так что никакого обмана тут, собственно, и не было…
– Я нисколько не сомневалась, Шарль, что удача вам в конце концов улыбнется, – с сияющими глазами сказала Луиза. И вкрадчиво поинтересовалась: – Быть может, теперь, когда вы лично известны его величеству, мне будет легче добиться развода?
Услышав знакомую песню, д'Артаньян мгновенно насторожился, как почуявший гончих заяц. И поторопился авторитетным тоном заверить:
– Боюсь, дело обстоит как раз наоборот… Его величество – ярый противник разводов… Если окажется, что мое имя связано с потребовавшей развода женщиной, с карьерой придется бесповоротно распрощаться…
– Значит, Шарль, карьера вам важнее, чем моя любовь? – незамедлительно задала Луиза столь обожаемый женщинами вопрос, приводящий всякого мужчину в бешенство.
Д'Артаньян, однако, сдержался и смирнехонько ответил:
– Луиза, я вас несказанно люблю, но в мои годы нужно думать и о карьере… На что мы будем жить, черт возьми?
– Ну, это просто, – сказала практичная Луиза. – Нужно как следует разорить Бриквиля, так, чтобы деньги перекочевали ко мне, а уж потом я с ним разведусь, и у нас останется и ресторан, и меблированные комнаты… Бриквиль, право, не пропадет, у него есть земля в провинции, та самая, отсуженная в наследство…
– Черт возьми, Луиза, вы меня ставите неизвестно в какое положение! – в сердцах воскликнул д'Артаньян. – Шарль де Батц д'Артаньян де Кастельмор, владелец кабаре и меблированных комнат… Я как-никак гвардеец короля, прах меня побери!
– Но кто же вам мешает совмещать владение рестораном с гвардейской службой? – резонно возразила Луиза. – Коли уж даже его величество совмещает свои королевские обязанности с выращиванием и продажей на рынке зеленого горошка?
Крыть было нечем, и д'Артаньян, пораздумав, завел старую песенку, к которой прибегал не раз:
– Луиза, я еще так молод… Его очаровательная и упрямая любовница многозначительно прищурилась:
– Шарль, до сих пор ваша молодость вам не мешала проделывать со мной презанимательные вещи… Она вам не мешала и соблазнить меня самым целеустремленным и напористым образом…
– Мне? – воскликнул д'Артаньян. – Соблазнить вас?
– Ну конечно, разве вы забыли? – промурлыкала Луиза. – Вы меня коварно соблазнили, гвардейский бесстыдник, как я ни сопротивлялась, а потом научили всем этим развращенным забавам, при одном воспоминании о которых меня вгоняет в краску…
– Я – вас?
– Ну разумеется. У вас очень короткая память, Шарль. Я-то была так неопытна и, строго говоря, почти что невинна – мой бессильный и лишенный всякой фантазии муженек вел себя так, что я даже не могла чувствовать себя женщиной… Но пришли вы, совратили меня и обучили столь бесстыдным вещам…
– Луиза! – в растерянности воскликнул гасконец.
– И вас даже не мучает совесть? Впрочем, – продолжала Луиза с загадочной улыбкой, – нужно признать, что эти вещи достаточно приятны… Шарль, вы не хотите, часом, вновь воспользоваться моей беззащитной доверчивостью?
С этими словами, сияя дразнящей улыбкой, она решительно приблизилась к д'Артаньяну, уселась ему на колени и тонкими пальчиками распустила верхний узел шнуровки корсажа.
– Луиза, это сущее безумие! – запротестовал гасконец, в котором благоразумие взяло верх над естественными побуждениями гвардейца, на коленях у коего восседает очаровательная, готовая к любым проказам особа. – Сюда могут войти из зала…
– Вздор…
– Есть еще кабинет…
– Кабинет пуст, туда можно попасть только через комнатку, где мы с вами сейчас сидим. Есть еще, конечно, окно, но даже Бриквиль не настолько глуп, чтобы лазить в свой собственный кабинет со двора, через окно…
– Подождите, – сказал д'Артаньян, с тревогой наблюдая, как шнуровка все более распускается. – Честное слово, я собственными ушами слышал в кабинете некое шевеление, только что. Планше мимоходом упоминал, что ваш муж приставил кого-то из слуг за нами шпионить…
– Но ведь до сих пор все обходилось? Шарль, помогите мне справиться с этим шнуром…
– Луиза, в кабинете определенно кто-то есть!
– Какой вздор! – сказала Луиза, решительно приникая к его губам. После некоторого колебания д'Артаньян все же ответил на ее ласки – пусть и довольно скромным образом.
Именно в этот миг дверь, ведущая в кабинет, с грохотом распахнулась, ударившись о стену, и в проеме, словно разъяренный дух мщения, возник г-н Бриквиль с выражением лица, не сулившим ничего доброго.
Д'Артаньян оставил шпагу в передней. Г-н Бриквиль также был без шпаги, зато держал в руках два пистолета со взведенными курками и еще пара пистолетов была заткнута у него за пояс. Мельком подумав, что подобной артиллерийской батареи с лихвой достаточно даже для пары-тройки гасконцев, не говоря уж об одном-единственном, д'Артаньян торопливо выпростал блудливую десницу из широко распахнутого декольте очаровательной хозяйки и постарался придать себе равнодушный вид ни в чем не повинного случайного прохожего – что с его стороны было не самым разумным ходом, учитывая тот недвусмысленный факт, что Луиза по-прежнему восседала у него на коленях, обнимая за шею. Оба застыли, словно оглушенные ударом дубины, а грозный муж удовлетворенно протянул:
– Презанимательные вещи, говорите? Бесстыдные забавы? Бессильный муженек, лишенный всякой фантазии, говорите? А не кажется ли вам, моя прелесть, что у меня все же есть некоторая фантазия? И в комнату через окно лазят не одни лишь дураки! Та-та-та, какая интересная у вас позиция!
Что характерно, физиономия у него была не сердитой, а скорее исполненной несказанного удовлетворения. Смело можно сказать, что г-н Бриквиль выглядел счастливым. Ревнивцы имеют такую особенность, что радуются вещам, которые заставляют их окончательно убедиться в собственном позоре и несчастии. Некоторые считают это болезнью. Как бы там ни было, ревнивец порой жаждет увидеть жену или любовницу в объятиях соперника. Все, способное подтвердить, что его подозрения – сущая правда, имеет для него ни с чем не сравнимое очарование, и он никогда и ни от чего не получает такого удовольствия, как от констатации собственного несчастья…
Д'Артаньян смятенно подумал, что подобное удовольствие от лицезрения собственной жены, застигнутой в объятиях любовника, следовало бы причислить к тому извращению, коим славятся итальянцы, – и карать точно так же, без всякой жалости К сожалению, у него не было ни времени, ни возможности убедить парижский парламент [9]незамедлительно ввести дополнения в законы против извращенцев…
Луиза, очнувшись от оцепенения, наконец-то спрыгнула с колен д'Артаньяна и даже нашла в себе силы пролепетать:
– Сударь, мы как раз говорили о некоторых усовершенствованиях в заведовании рестораном…
– Охотно верю, сударыня! – с саркастическим хохотом воскликнул г-н Бриквиль. – Запахнитесь хотя бы, а то, я вижу, наш постоялец весьма усовершенствовал ваш туалет, приведя его к первозданной простоте! Прикройтесь, я вам говорю! До вас еще дойдет черед, а пока что мы займемся вами, гвардейский вертопрах! Когда я служил в армии, кое-чему научился…
Д'Артаньян к тому времени тоже несколько опомнился и вскочил на ноги. Он внимательно следил за пистолетным курком – этому приему уже научили его опытные вояки в роте. И, когда курок стал опускаться, гасконец моментально упал на одно колено.
Пистолетная пуля, шумно просвистев над самой его головой, ударила в высоченное стекло, с грохотом и дребезгом разнеся его на мелкие осколки, и, судя по звуку, влепилась в стену общего зала. Там моментально послышались испуганные вопли и началась самая настоящая паника, особенно усилившаяся после второго выстрела и второй пули, отправившейся вслед за товаркой.
Не теряя времени, д'Артаньян бросился на Бриквиля, и они схватились самым вульгарным образом, как пьяные крестьяне на деревенской ярмарке, в то время как Луиза упала в обморок и уже не видела завязавшейся баталии.
В зале тем временем раздались истошные вопли, призывавшие дозор, полицию, судейских и всевозможные кары небесные. Не обращая на это внимания, д'Артаньян и г-н Рогоносец ожесточенно боролись – один пытался выхватить из-за пояса запасные пистолеты, другой изо всех сил пытался этому помешать.
Этому увлекательному занятию они предавались вплоть до того момента, когда распахнулась вторая дверь, в зал и в комнатушку ввалились оказавшиеся поблизости стражники под предводительством полицейского комиссара квартала, за которым кто-то успел сбегать.
Д'Артаньян уже слышал о нем от Луизы. Теперь же убедился сам, что это человек несколько иного сорта, нежели прожженный судейский крючок, допытывавший его в Шатле. Здешний комиссар, когда-то, как и Бриквиль, служивший в армии, был широкоплечим и усатым мужчиной средних лет, самого решительного и грозного вида, привыкший скорее к шпаге, нежели к гусиному перу.
Увидев новых лиц, г-н Бриквиль моментально заскочил в кабинет и проворно заперся там.
– Черт вас всех побери! – зычным голосом взревел комиссар, багровея и грозно вращая глазами. – Да здесь убийство! Мадам Луиза мертва!
– Вы, к счастью, ошиблись, – возразил д'Артаньян, силясь отдышаться. – Она попросту упала в обморок, когда этот болван принялся палить тут из пистолетов, словно мы в окопах под Ла Рошелью…
– Похоже, вы правы, – поправился комиссар, склонившись над Луизой и бегло ее осмотрев. – Слава богу, она невредима… Эй, черт вас забери со всеми потрохами, что здесь произошло? Бриквиль, вы с ума сошли? Немедленно отоприте, иначе я вас арестую и отведу в Шатле!
– Преследуйте не меня, а этого гвардейского вертопраха! – завопил из-за запертой двери хозяин. – Я его застал в постели с собственной женой, вот и не сдержался!
Комиссар устремил на д'Артаньяна пытливый и подозрительный взор, свойственный представителям его многотрудной профессии.
– Помилуйте, сударь, где вы здесь видите постель? – пожал плечами д'Артаньян с выражением крайнего простодушия и совершеннейшей невинности. – Я попросту снимаю комнаты и столуюсь у этой почтенной дамы… но хозяин, такое впечатление, совершенно повредился умом на почве беспочвенной ревности. Мы мирно беседовали о финансовых делах заведения, когда он ворвался и стал палить направо и налево…
– Ах ты, прохвост! – завопил Бриквиль из своего безопасного убежища. – Вы были поглощены прелюбодейством!
– Господин прево, – кротко сказал гасконец. – Убедитесь сами – разве мы похожи на застигнутых врасплох прелюбодеев? Наша одежда в совершенном порядке…
Удостоенный не принадлежащего ему высокого титула [10], комиссар заметно смягчился. Он не стал указывать гасконцу на его ошибку, но все же проворчал, покосившись на Луизу:
– Вообще-то, некоторый беспорядок в одежде я все же усматриваю…
– Ничего удивительного, – сказал д'Артаньян. – Она упала без чувств, вот платье и распахнулось… Но взгляните на меня – я, черт побери, полностью одет и застегнут на все решительно пуговицы!
– Вообще-то, конечно… – проворчал комиссар. – Эй, Бриквиль, отоприте наконец, я сниму с вас допрос!
Бриквиль, довольно долго исполнявший военное ремесло, не избавился от свойственной военным в те времена грубости по отношению ко всем, не принадлежащим к этому сословию. Он заорал вовсе уж грубо.
– Чтоб вас черти взяли, де Морней! Убирайтесь прочь со своими головорезами! И не вмешивайтесь не в свое дело! Слышите? Это только меня касается! Ну да, я рогоносец, рогоносец, прах меня побери, но разве у вас есть право инспекции над рогоносцами? Убирайтесь ко всем чертям!
Комиссар, тоже бывший вояка, тоже не обладавший голубиной кротостью, рассвирепел:
– Зато у меня есть право хватать каждого, кто вздумает палить средь бела дня из пистолетов! Бриквиль, отоприте по-хорошему, а то так просто не отделаетесь!
– Да подите вы к дьяволу! – донеслось из кабинета. – Добром прошу, убирайтесь к чертовой матери! У меня тут еще два пистолета, и, клянусь всеми святыми, я и вам влеплю пулю, если будете защищать этого совратителя и преследовать меня в моем собственном заведении!
Комиссар тихонько сказал д'Артаньяну:
– Думается мне, сударь, вам следует уйти, пока он не впал в совершеннейшее неистовство…
– Но я ни в чем не виновен…
– Не сомневаюсь, сударь, не сомневаюсь, – с задумчивым видом протянул комиссар. – Но вы, черт возьми, его раздражаете, так что лучше будет, если я честью провожу вас отсюда…
– Ах, вот как? – возопил г-н Бриквиль, судя по звукам, в ярости бегавший по кабинету из конца в конец. – Вы отпускаете этого прелюбодея, де Морней? Клянусь небом, я и на вас найду управу! Конечно же, он вас подкупил! Ничего, у меня найдутся заступники…
– Эй, выбирайте выражения, Бриквиль!
– Да пошел ты к монаху в пазуху, продажный сутяга! Убирайся отсюда, пока не проглотил парочку пуль!
– Ах, вот как? – зловеще протянул комиссар, окончательно вышедший из себя. – А ну-ка, молодцы, ломайте дверь! Именем правосудия!
– Пулю в лоб пущу! – отозвался Бриквиль. – Думаешь, я никогда не догадывался насчет тебя и этой потаскушки, моей супруги?
– Вышибайте дверь! – ревел комиссар, воспламененный гневом.
Его подчиненные, понуждаемые приказом и имевшие богатый опыт в таких делах, незамедлительно обрушились на дверь с такой сноровкой, что она вскоре же вылетела.
На пороге встал разъяренный Бриквиль и направил на комиссара пистолет. Он нажал на крючок, но пистолет дал осечку, и едва успел Бриквиль выхватить последний, как был буквально задавлен толпой стражников. Один из них, схватив валявшееся у камина полено, отвесил молодецкий удар по руке рогоносца, окончательно его обезоружив, после чего повергнутый на пол г-н Бриквиль был в мгновение ока опутан веревками, словно болонская колбаса, и на руках вынесен за дверь.
Глядя ему вслед и грозно шевеля лихо закрученными усами, комиссар громко сообщил:
– Если этот мерзавец вернется из Шатле раньше, чем через пару-тройку лет, могу вас заверить, я съем собственную шляпу! Уж будьте уверены! Эй там, кто-нибудь! Принесите воды и побрызгайте на бедняжку, она все еще без чувств!
– О нет! – пролепетала Луиза, приподнявшись на локте и озирая присутствующих. – Вы невредимы, Шарль, слава богу… И вы тоже, Антуан, это чудовище вам не повредило…
Услышав, как Луиза называет в оплошности комиссара по имени, д'Артаньян мрачно подумал, что подозрения Бриквиля насчет комиссара, быть может, столь же справедливы, как на его собственный – г-н де Морней выглядел ценителем прекрасного пола и умельцем в обращении с ним. Однако ситуация не благоприятствовала тому, чтобы и ему, в свою очередь, мучиться ревностью – особенно учитывая, что один рогоносец только что уведен отсюда в Шатле…
– Боже мой, где он?
– Успокойтесь, дорогая, – заявил комиссар, браво крутя усы. – Он в Шатле и, клянусь небесами, выйдет оттуда не скоро…
– Ах, как вы меня утешили, господин комиссар… – чарующим голоском произнесла Луиза. – Вы меня избавили от страхов и тревог…
Правда, она при этих словах очень уж многозначительно поглядывала на д'Артаньяна – в свою очередь, сообразившего, что дела обстоят неплохо, и его привилегии в этом доме не только не пострадали, но, наоборот, расширились, учитывая, что рогоносец уведен в такое место, где будет лишен возможности мешать чужому счастью…
Правда, на сей раз и речи не было о практическом осуществлении этих самых прав – и оттого, что стоял белый день, и потому, что место отнюдь тому не благоприятствовало. Оно вовсе не подходило для любовных свиданий, так как было отделено от большого ресторанного зала исключительно легкой перегородкой с высокими, от пола до самого потолка, окнами. Шторы, правда, были задернуты, но все равно для пылких игр это помещеньице никак не годилось – одна из дверей вела в зал, а вторая – в кабинет хозяина.
– …и тогда его величество изволил в самых недвусмысленных выражениях похвалить мою отвагу, – продолжал д'Артаньян под восхищенным взглядом Луизы. – Более того, он простер свое расположение настолько, что велел господину Ла Шене принести из его собственных карманов пригоршню луидоров, каковыми меня и наградил. Вот один из этих самых луидоров, коими его величество наградил меня…
Говоря по совести, все до единого королевские луидоры уже были потрачены в тех местах, к коим приохотил д'Артаньяна услужливый Пишегрю, но тот, которым гасконец хвастался перед Луизой, в общем, ничем от них не отличался, поскольку вышел из-под того же чекана, так что никакого обмана тут, собственно, и не было…
– Я нисколько не сомневалась, Шарль, что удача вам в конце концов улыбнется, – с сияющими глазами сказала Луиза. И вкрадчиво поинтересовалась: – Быть может, теперь, когда вы лично известны его величеству, мне будет легче добиться развода?
Услышав знакомую песню, д'Артаньян мгновенно насторожился, как почуявший гончих заяц. И поторопился авторитетным тоном заверить:
– Боюсь, дело обстоит как раз наоборот… Его величество – ярый противник разводов… Если окажется, что мое имя связано с потребовавшей развода женщиной, с карьерой придется бесповоротно распрощаться…
– Значит, Шарль, карьера вам важнее, чем моя любовь? – незамедлительно задала Луиза столь обожаемый женщинами вопрос, приводящий всякого мужчину в бешенство.
Д'Артаньян, однако, сдержался и смирнехонько ответил:
– Луиза, я вас несказанно люблю, но в мои годы нужно думать и о карьере… На что мы будем жить, черт возьми?
– Ну, это просто, – сказала практичная Луиза. – Нужно как следует разорить Бриквиля, так, чтобы деньги перекочевали ко мне, а уж потом я с ним разведусь, и у нас останется и ресторан, и меблированные комнаты… Бриквиль, право, не пропадет, у него есть земля в провинции, та самая, отсуженная в наследство…
– Черт возьми, Луиза, вы меня ставите неизвестно в какое положение! – в сердцах воскликнул д'Артаньян. – Шарль де Батц д'Артаньян де Кастельмор, владелец кабаре и меблированных комнат… Я как-никак гвардеец короля, прах меня побери!
– Но кто же вам мешает совмещать владение рестораном с гвардейской службой? – резонно возразила Луиза. – Коли уж даже его величество совмещает свои королевские обязанности с выращиванием и продажей на рынке зеленого горошка?
Крыть было нечем, и д'Артаньян, пораздумав, завел старую песенку, к которой прибегал не раз:
– Луиза, я еще так молод… Его очаровательная и упрямая любовница многозначительно прищурилась:
– Шарль, до сих пор ваша молодость вам не мешала проделывать со мной презанимательные вещи… Она вам не мешала и соблазнить меня самым целеустремленным и напористым образом…
– Мне? – воскликнул д'Артаньян. – Соблазнить вас?
– Ну конечно, разве вы забыли? – промурлыкала Луиза. – Вы меня коварно соблазнили, гвардейский бесстыдник, как я ни сопротивлялась, а потом научили всем этим развращенным забавам, при одном воспоминании о которых меня вгоняет в краску…
– Я – вас?
– Ну разумеется. У вас очень короткая память, Шарль. Я-то была так неопытна и, строго говоря, почти что невинна – мой бессильный и лишенный всякой фантазии муженек вел себя так, что я даже не могла чувствовать себя женщиной… Но пришли вы, совратили меня и обучили столь бесстыдным вещам…
– Луиза! – в растерянности воскликнул гасконец.
– И вас даже не мучает совесть? Впрочем, – продолжала Луиза с загадочной улыбкой, – нужно признать, что эти вещи достаточно приятны… Шарль, вы не хотите, часом, вновь воспользоваться моей беззащитной доверчивостью?
С этими словами, сияя дразнящей улыбкой, она решительно приблизилась к д'Артаньяну, уселась ему на колени и тонкими пальчиками распустила верхний узел шнуровки корсажа.
– Луиза, это сущее безумие! – запротестовал гасконец, в котором благоразумие взяло верх над естественными побуждениями гвардейца, на коленях у коего восседает очаровательная, готовая к любым проказам особа. – Сюда могут войти из зала…
– Вздор…
– Есть еще кабинет…
– Кабинет пуст, туда можно попасть только через комнатку, где мы с вами сейчас сидим. Есть еще, конечно, окно, но даже Бриквиль не настолько глуп, чтобы лазить в свой собственный кабинет со двора, через окно…
– Подождите, – сказал д'Артаньян, с тревогой наблюдая, как шнуровка все более распускается. – Честное слово, я собственными ушами слышал в кабинете некое шевеление, только что. Планше мимоходом упоминал, что ваш муж приставил кого-то из слуг за нами шпионить…
– Но ведь до сих пор все обходилось? Шарль, помогите мне справиться с этим шнуром…
– Луиза, в кабинете определенно кто-то есть!
– Какой вздор! – сказала Луиза, решительно приникая к его губам. После некоторого колебания д'Артаньян все же ответил на ее ласки – пусть и довольно скромным образом.
Именно в этот миг дверь, ведущая в кабинет, с грохотом распахнулась, ударившись о стену, и в проеме, словно разъяренный дух мщения, возник г-н Бриквиль с выражением лица, не сулившим ничего доброго.
Д'Артаньян оставил шпагу в передней. Г-н Бриквиль также был без шпаги, зато держал в руках два пистолета со взведенными курками и еще пара пистолетов была заткнута у него за пояс. Мельком подумав, что подобной артиллерийской батареи с лихвой достаточно даже для пары-тройки гасконцев, не говоря уж об одном-единственном, д'Артаньян торопливо выпростал блудливую десницу из широко распахнутого декольте очаровательной хозяйки и постарался придать себе равнодушный вид ни в чем не повинного случайного прохожего – что с его стороны было не самым разумным ходом, учитывая тот недвусмысленный факт, что Луиза по-прежнему восседала у него на коленях, обнимая за шею. Оба застыли, словно оглушенные ударом дубины, а грозный муж удовлетворенно протянул:
– Презанимательные вещи, говорите? Бесстыдные забавы? Бессильный муженек, лишенный всякой фантазии, говорите? А не кажется ли вам, моя прелесть, что у меня все же есть некоторая фантазия? И в комнату через окно лазят не одни лишь дураки! Та-та-та, какая интересная у вас позиция!
Что характерно, физиономия у него была не сердитой, а скорее исполненной несказанного удовлетворения. Смело можно сказать, что г-н Бриквиль выглядел счастливым. Ревнивцы имеют такую особенность, что радуются вещам, которые заставляют их окончательно убедиться в собственном позоре и несчастии. Некоторые считают это болезнью. Как бы там ни было, ревнивец порой жаждет увидеть жену или любовницу в объятиях соперника. Все, способное подтвердить, что его подозрения – сущая правда, имеет для него ни с чем не сравнимое очарование, и он никогда и ни от чего не получает такого удовольствия, как от констатации собственного несчастья…
Д'Артаньян смятенно подумал, что подобное удовольствие от лицезрения собственной жены, застигнутой в объятиях любовника, следовало бы причислить к тому извращению, коим славятся итальянцы, – и карать точно так же, без всякой жалости К сожалению, у него не было ни времени, ни возможности убедить парижский парламент [9]незамедлительно ввести дополнения в законы против извращенцев…
Луиза, очнувшись от оцепенения, наконец-то спрыгнула с колен д'Артаньяна и даже нашла в себе силы пролепетать:
– Сударь, мы как раз говорили о некоторых усовершенствованиях в заведовании рестораном…
– Охотно верю, сударыня! – с саркастическим хохотом воскликнул г-н Бриквиль. – Запахнитесь хотя бы, а то, я вижу, наш постоялец весьма усовершенствовал ваш туалет, приведя его к первозданной простоте! Прикройтесь, я вам говорю! До вас еще дойдет черед, а пока что мы займемся вами, гвардейский вертопрах! Когда я служил в армии, кое-чему научился…
Д'Артаньян к тому времени тоже несколько опомнился и вскочил на ноги. Он внимательно следил за пистолетным курком – этому приему уже научили его опытные вояки в роте. И, когда курок стал опускаться, гасконец моментально упал на одно колено.
Пистолетная пуля, шумно просвистев над самой его головой, ударила в высоченное стекло, с грохотом и дребезгом разнеся его на мелкие осколки, и, судя по звуку, влепилась в стену общего зала. Там моментально послышались испуганные вопли и началась самая настоящая паника, особенно усилившаяся после второго выстрела и второй пули, отправившейся вслед за товаркой.
Не теряя времени, д'Артаньян бросился на Бриквиля, и они схватились самым вульгарным образом, как пьяные крестьяне на деревенской ярмарке, в то время как Луиза упала в обморок и уже не видела завязавшейся баталии.
В зале тем временем раздались истошные вопли, призывавшие дозор, полицию, судейских и всевозможные кары небесные. Не обращая на это внимания, д'Артаньян и г-н Рогоносец ожесточенно боролись – один пытался выхватить из-за пояса запасные пистолеты, другой изо всех сил пытался этому помешать.
Этому увлекательному занятию они предавались вплоть до того момента, когда распахнулась вторая дверь, в зал и в комнатушку ввалились оказавшиеся поблизости стражники под предводительством полицейского комиссара квартала, за которым кто-то успел сбегать.
Д'Артаньян уже слышал о нем от Луизы. Теперь же убедился сам, что это человек несколько иного сорта, нежели прожженный судейский крючок, допытывавший его в Шатле. Здешний комиссар, когда-то, как и Бриквиль, служивший в армии, был широкоплечим и усатым мужчиной средних лет, самого решительного и грозного вида, привыкший скорее к шпаге, нежели к гусиному перу.
Увидев новых лиц, г-н Бриквиль моментально заскочил в кабинет и проворно заперся там.
– Черт вас всех побери! – зычным голосом взревел комиссар, багровея и грозно вращая глазами. – Да здесь убийство! Мадам Луиза мертва!
– Вы, к счастью, ошиблись, – возразил д'Артаньян, силясь отдышаться. – Она попросту упала в обморок, когда этот болван принялся палить тут из пистолетов, словно мы в окопах под Ла Рошелью…
– Похоже, вы правы, – поправился комиссар, склонившись над Луизой и бегло ее осмотрев. – Слава богу, она невредима… Эй, черт вас забери со всеми потрохами, что здесь произошло? Бриквиль, вы с ума сошли? Немедленно отоприте, иначе я вас арестую и отведу в Шатле!
– Преследуйте не меня, а этого гвардейского вертопраха! – завопил из-за запертой двери хозяин. – Я его застал в постели с собственной женой, вот и не сдержался!
Комиссар устремил на д'Артаньяна пытливый и подозрительный взор, свойственный представителям его многотрудной профессии.
– Помилуйте, сударь, где вы здесь видите постель? – пожал плечами д'Артаньян с выражением крайнего простодушия и совершеннейшей невинности. – Я попросту снимаю комнаты и столуюсь у этой почтенной дамы… но хозяин, такое впечатление, совершенно повредился умом на почве беспочвенной ревности. Мы мирно беседовали о финансовых делах заведения, когда он ворвался и стал палить направо и налево…
– Ах ты, прохвост! – завопил Бриквиль из своего безопасного убежища. – Вы были поглощены прелюбодейством!
– Господин прево, – кротко сказал гасконец. – Убедитесь сами – разве мы похожи на застигнутых врасплох прелюбодеев? Наша одежда в совершенном порядке…
Удостоенный не принадлежащего ему высокого титула [10], комиссар заметно смягчился. Он не стал указывать гасконцу на его ошибку, но все же проворчал, покосившись на Луизу:
– Вообще-то, некоторый беспорядок в одежде я все же усматриваю…
– Ничего удивительного, – сказал д'Артаньян. – Она упала без чувств, вот платье и распахнулось… Но взгляните на меня – я, черт побери, полностью одет и застегнут на все решительно пуговицы!
– Вообще-то, конечно… – проворчал комиссар. – Эй, Бриквиль, отоприте наконец, я сниму с вас допрос!
Бриквиль, довольно долго исполнявший военное ремесло, не избавился от свойственной военным в те времена грубости по отношению ко всем, не принадлежащим к этому сословию. Он заорал вовсе уж грубо.
– Чтоб вас черти взяли, де Морней! Убирайтесь прочь со своими головорезами! И не вмешивайтесь не в свое дело! Слышите? Это только меня касается! Ну да, я рогоносец, рогоносец, прах меня побери, но разве у вас есть право инспекции над рогоносцами? Убирайтесь ко всем чертям!
Комиссар, тоже бывший вояка, тоже не обладавший голубиной кротостью, рассвирепел:
– Зато у меня есть право хватать каждого, кто вздумает палить средь бела дня из пистолетов! Бриквиль, отоприте по-хорошему, а то так просто не отделаетесь!
– Да подите вы к дьяволу! – донеслось из кабинета. – Добром прошу, убирайтесь к чертовой матери! У меня тут еще два пистолета, и, клянусь всеми святыми, я и вам влеплю пулю, если будете защищать этого совратителя и преследовать меня в моем собственном заведении!
Комиссар тихонько сказал д'Артаньяну:
– Думается мне, сударь, вам следует уйти, пока он не впал в совершеннейшее неистовство…
– Но я ни в чем не виновен…
– Не сомневаюсь, сударь, не сомневаюсь, – с задумчивым видом протянул комиссар. – Но вы, черт возьми, его раздражаете, так что лучше будет, если я честью провожу вас отсюда…
– Ах, вот как? – возопил г-н Бриквиль, судя по звукам, в ярости бегавший по кабинету из конца в конец. – Вы отпускаете этого прелюбодея, де Морней? Клянусь небом, я и на вас найду управу! Конечно же, он вас подкупил! Ничего, у меня найдутся заступники…
– Эй, выбирайте выражения, Бриквиль!
– Да пошел ты к монаху в пазуху, продажный сутяга! Убирайся отсюда, пока не проглотил парочку пуль!
– Ах, вот как? – зловеще протянул комиссар, окончательно вышедший из себя. – А ну-ка, молодцы, ломайте дверь! Именем правосудия!
– Пулю в лоб пущу! – отозвался Бриквиль. – Думаешь, я никогда не догадывался насчет тебя и этой потаскушки, моей супруги?
– Вышибайте дверь! – ревел комиссар, воспламененный гневом.
Его подчиненные, понуждаемые приказом и имевшие богатый опыт в таких делах, незамедлительно обрушились на дверь с такой сноровкой, что она вскоре же вылетела.
На пороге встал разъяренный Бриквиль и направил на комиссара пистолет. Он нажал на крючок, но пистолет дал осечку, и едва успел Бриквиль выхватить последний, как был буквально задавлен толпой стражников. Один из них, схватив валявшееся у камина полено, отвесил молодецкий удар по руке рогоносца, окончательно его обезоружив, после чего повергнутый на пол г-н Бриквиль был в мгновение ока опутан веревками, словно болонская колбаса, и на руках вынесен за дверь.
Глядя ему вслед и грозно шевеля лихо закрученными усами, комиссар громко сообщил:
– Если этот мерзавец вернется из Шатле раньше, чем через пару-тройку лет, могу вас заверить, я съем собственную шляпу! Уж будьте уверены! Эй там, кто-нибудь! Принесите воды и побрызгайте на бедняжку, она все еще без чувств!
– О нет! – пролепетала Луиза, приподнявшись на локте и озирая присутствующих. – Вы невредимы, Шарль, слава богу… И вы тоже, Антуан, это чудовище вам не повредило…
Услышав, как Луиза называет в оплошности комиссара по имени, д'Артаньян мрачно подумал, что подозрения Бриквиля насчет комиссара, быть может, столь же справедливы, как на его собственный – г-н де Морней выглядел ценителем прекрасного пола и умельцем в обращении с ним. Однако ситуация не благоприятствовала тому, чтобы и ему, в свою очередь, мучиться ревностью – особенно учитывая, что один рогоносец только что уведен отсюда в Шатле…
– Боже мой, где он?
– Успокойтесь, дорогая, – заявил комиссар, браво крутя усы. – Он в Шатле и, клянусь небесами, выйдет оттуда не скоро…
– Ах, как вы меня утешили, господин комиссар… – чарующим голоском произнесла Луиза. – Вы меня избавили от страхов и тревог…
Правда, она при этих словах очень уж многозначительно поглядывала на д'Артаньяна – в свою очередь, сообразившего, что дела обстоят неплохо, и его привилегии в этом доме не только не пострадали, но, наоборот, расширились, учитывая, что рогоносец уведен в такое место, где будет лишен возможности мешать чужому счастью…
Глава девятнадцатая. О том, как полезно порой быть постоянным клиентом торгового заведения
Вряд ли стоит очень уж долго растолковывать непонятливым, где в эту же самую ночь пребывал д'Артаньян, – разумеется, в спальне супругов Бриквиль, на уже знакомой читателю супружеской постели под балдахином. За все время романа с прекрасной нормандкой гасконец и его любовница еще никогда не чувствовали себя в такой безопасности: главная помеха их ворованному счастью, сиречь г-н Бриквиль, пребывал за семью запорами в надежнейшей крепости, откуда при всем своем бешенстве и коварстве вряд ли мог выбраться самостоятельно в ближайшие пару-тройку лет, обещанных ему комиссаром…
И все же очаровательная Луиза призналась, откровенно ежась от страха:
– У меня до сих пор мурашки по коже. Так и кажется, что Бриквиль подслушивает под дверью, вот-вот ворвется с пистолетом или кинжалом… У него в комнате дюжины две кинжалов – его единственная слабость, на которую он охотно швыряет деньги, да и пистолетов там не менее полудюжины…
– Какие глупости, Луиза! – браво заявил д'Артаньян, привлекая ее к себе со сладостным ощущением победителя. – Клянусь честью дворянина, что вы зря тревожитесь. Из Шатле так просто не выберешься, уж мне-то лучше знать, я сам там побывал…
– Но вы ведь оттуда выбрались?
– Милая Луиза, не равняйте меня с этим склочным негодяем, вашим муженьком! Честно признаться, я оттуда не «выбирался» – меня они выпустили сами. Потому что за мной туда прибыл сам господин де Кавуа, капитан мушкетеров кардинала, и у него был приказ о моем освобождении, подписанный его величеством собственноручно. Есть некоторая разница, вам не кажется? Вряд ли у Бриквиля найдутся друзья, способные его оттуда вытащить так быстро…
– Интересно, – мечтательно сказала Луиза, – есть у нас законы, позволяющие в кратчайшие сроки получить развод с человеком, заключенным в Шатле?
– По-моему, нет, – мгновенно ответил д'Артаньян, уже свыкшийся с подобными ее мечтаниями, как с неизбежным злом, от которого до сих пор как-то удавалось уворачиваться. – Определенно, нет.
– Как жалко… До чего удобный случай, Шарль, не правда ли? Если толково поговорить с комиссаром де Морнеем и вознаградить его парой сотен…
Она замолчала и, тихонько взвизгнув, прижалась к д'Артаньяну. Что до гасконца, то он тоже обратился в слух.
И убедился, что им не почудилось: в замке поворачивали ключ, стараясь делать это как можно тише. Кто-то пытался проникнуть в спальню.
Д'Артаньян кошкой прянул к двери и с грохотом задвинул засов, как раз вовремя – неизвестный по ту сторону отпер замок и собирался уже войти.
– Эй вы, там! – громко возвестил д'Артаньян самым решительным тоном. – Кто вы такие, что ломитесь не просто в чужой дом – в чужую спальню? Я не буду кричать полицию – сам возьму шпагу и попротыкаю вас всех к чертовой матушке!
С той стороны столь же громко ответил язвительный, свирепый голос, увы, прекрасно знакомый:
– Ах ты, мерзавец! Это моя спальня, если ты не забыл, вертопрах, скотина, блудливец, тварь! А шпага твоя, вот кстати, лежит аккурат рядышком со мной, на кресле… На этот раз ты попался, гасконский приблудыш! Эй, Пьер, Жеан, ломайте дверь!
Пришлось признать, что на свете все же существуют чудеса – вроде бы пребывавший за толстыми стенами Шатле г-н Бриквиль собственной гнусной персоной объявился тут же, рядом, отделенный от д'Артаньяна лишь досками двери толщиной в палец, и настроение у него, сдается, было самое что ни на есть недружелюбное. Оставалась еще зыбкая надежда, что д'Артаньян столкнулся с дьявольским наваждением, что над ним вздумал подшутить какой-то бес или другой мелкий обитатель преисподней, выбравшийся в Париж, чтобы поиздеваться над тамошними нерадивыми христианами. Что это бес, для коего нарушение одной из заповедей Христовых все равно, что распахнутая дверь, голосом Бриквиля глумится над незадачливым любовником. «Сколько же я не был в церкви?» – с запоздалым раскаянием подумал д'Артаньян.
Однако он даже не пытался вспомнить подходящую к случаю молитву, уверенный, что имеет дело с обитателями этого мира. На дверь обрушился страшный удар железного лома – а это уже мало походило на бесовские проделки. Никто отродясь не слышал о бесах, столь умело и шумно орудующих ломом…
Дверь была не особенно крепка, и после третьего удара одна из продольных досок с треском вылетела, в образовавшейся дыре мелькнул острый конец помянутого лома, исчез, ударил в другом месте…
– Черт вас побери, Бриквиль! – заорал гасконец. – Вы, в конце концов, дворянин! Берите шпагу, выйдем во двор и решим наше дело раз и навсегда!
Удары на минуту стихли.
– Много чести, прелюбодей! – торжествующе завопил Бриквиль. – Я тебе без всякой дуэли уши отрежу, а может, еще что-нибудь! Да, вот именно, и еще что-нибудь! Ломайте дальше, олухи! Птичка в западне! Ух, и потешусь я над тобой, гасконский ублюдок!
– Боже мой, Шарль, бегите! – простонала Луиза. – Вы погубите и меня, и себя!
– Легко сказать… – пробормотал д'Артаньян, беспомощно озираясь.
Из одежды на нем имелась лишь ночная рубашка – все остальное вкупе со шпагой лежало в прихожей, по ту сторону сокрушаемой ломом двери…
Ситуация выглядела скверно, и гасконец действовал согласно заведенному неведомо кем порядку. Невозможно установить, кто и когда ввел этот неписаный обычай, но так уж повелось исстари: застигнутый в подобных обстоятельствах любовник, будь он хоть олицетворением храбрости и героизма, обязан был, не вступая в битву, ретироваться как можно быстрее, если имел к тому хоть малейшую возможность. Д'Артаньян, наскоро обмыслив происходящее, решил, что не стоит становиться исключением из общего правила.
Он метнулся в соседствовавший со спальней кабинет, распахнул окно настежь и, поручив себя богу, выбросился во мрак, на соседний двор.
Падение его оказалось смягчено чем-то довольно мягким, подвижным и несомненно живым, судя по взрыву ругательств. В одно мгновение д'Артаньян оценил ситуацию. Он свалился во двор, где сидели при лунном свете человек двадцать подмастерьев владельца соседнего заведения, торговца жареным мясом. Всех их д'Артаньян отлично знал, и они его тоже, поскольку гасконец был завсегдатаем этой лавки, где жареное мясо было лучше, чем у других. Кто-то тут же воскликнул, удержав другого, собравшегося было попотчевать пришельца дубинкой:
– Погоди, это ведь господин д'Артаньян!
– Он самый, – торопливо ответил гасконец, стоя среди них в ночной рубашке. – Решили полюбоваться луной?
На самом деле он прекрасно понимал, в чем тут дело – лихие подмастерья наворовали у хозяина изрядное количество жареного мяса (лежавшего тут же, на чистой холстинке) и решили устроить себе не значившийся в церковных календарях ночной праздник. Однако, как воспитанный человек, д'Артаньян притворился, что не заметил очевидного – еще и оттого, что рассчитывал на ответную любезность.
И все же очаровательная Луиза призналась, откровенно ежась от страха:
– У меня до сих пор мурашки по коже. Так и кажется, что Бриквиль подслушивает под дверью, вот-вот ворвется с пистолетом или кинжалом… У него в комнате дюжины две кинжалов – его единственная слабость, на которую он охотно швыряет деньги, да и пистолетов там не менее полудюжины…
– Какие глупости, Луиза! – браво заявил д'Артаньян, привлекая ее к себе со сладостным ощущением победителя. – Клянусь честью дворянина, что вы зря тревожитесь. Из Шатле так просто не выберешься, уж мне-то лучше знать, я сам там побывал…
– Но вы ведь оттуда выбрались?
– Милая Луиза, не равняйте меня с этим склочным негодяем, вашим муженьком! Честно признаться, я оттуда не «выбирался» – меня они выпустили сами. Потому что за мной туда прибыл сам господин де Кавуа, капитан мушкетеров кардинала, и у него был приказ о моем освобождении, подписанный его величеством собственноручно. Есть некоторая разница, вам не кажется? Вряд ли у Бриквиля найдутся друзья, способные его оттуда вытащить так быстро…
– Интересно, – мечтательно сказала Луиза, – есть у нас законы, позволяющие в кратчайшие сроки получить развод с человеком, заключенным в Шатле?
– По-моему, нет, – мгновенно ответил д'Артаньян, уже свыкшийся с подобными ее мечтаниями, как с неизбежным злом, от которого до сих пор как-то удавалось уворачиваться. – Определенно, нет.
– Как жалко… До чего удобный случай, Шарль, не правда ли? Если толково поговорить с комиссаром де Морнеем и вознаградить его парой сотен…
Она замолчала и, тихонько взвизгнув, прижалась к д'Артаньяну. Что до гасконца, то он тоже обратился в слух.
И убедился, что им не почудилось: в замке поворачивали ключ, стараясь делать это как можно тише. Кто-то пытался проникнуть в спальню.
Д'Артаньян кошкой прянул к двери и с грохотом задвинул засов, как раз вовремя – неизвестный по ту сторону отпер замок и собирался уже войти.
– Эй вы, там! – громко возвестил д'Артаньян самым решительным тоном. – Кто вы такие, что ломитесь не просто в чужой дом – в чужую спальню? Я не буду кричать полицию – сам возьму шпагу и попротыкаю вас всех к чертовой матушке!
С той стороны столь же громко ответил язвительный, свирепый голос, увы, прекрасно знакомый:
– Ах ты, мерзавец! Это моя спальня, если ты не забыл, вертопрах, скотина, блудливец, тварь! А шпага твоя, вот кстати, лежит аккурат рядышком со мной, на кресле… На этот раз ты попался, гасконский приблудыш! Эй, Пьер, Жеан, ломайте дверь!
Пришлось признать, что на свете все же существуют чудеса – вроде бы пребывавший за толстыми стенами Шатле г-н Бриквиль собственной гнусной персоной объявился тут же, рядом, отделенный от д'Артаньяна лишь досками двери толщиной в палец, и настроение у него, сдается, было самое что ни на есть недружелюбное. Оставалась еще зыбкая надежда, что д'Артаньян столкнулся с дьявольским наваждением, что над ним вздумал подшутить какой-то бес или другой мелкий обитатель преисподней, выбравшийся в Париж, чтобы поиздеваться над тамошними нерадивыми христианами. Что это бес, для коего нарушение одной из заповедей Христовых все равно, что распахнутая дверь, голосом Бриквиля глумится над незадачливым любовником. «Сколько же я не был в церкви?» – с запоздалым раскаянием подумал д'Артаньян.
Однако он даже не пытался вспомнить подходящую к случаю молитву, уверенный, что имеет дело с обитателями этого мира. На дверь обрушился страшный удар железного лома – а это уже мало походило на бесовские проделки. Никто отродясь не слышал о бесах, столь умело и шумно орудующих ломом…
Дверь была не особенно крепка, и после третьего удара одна из продольных досок с треском вылетела, в образовавшейся дыре мелькнул острый конец помянутого лома, исчез, ударил в другом месте…
– Черт вас побери, Бриквиль! – заорал гасконец. – Вы, в конце концов, дворянин! Берите шпагу, выйдем во двор и решим наше дело раз и навсегда!
Удары на минуту стихли.
– Много чести, прелюбодей! – торжествующе завопил Бриквиль. – Я тебе без всякой дуэли уши отрежу, а может, еще что-нибудь! Да, вот именно, и еще что-нибудь! Ломайте дальше, олухи! Птичка в западне! Ух, и потешусь я над тобой, гасконский ублюдок!
– Боже мой, Шарль, бегите! – простонала Луиза. – Вы погубите и меня, и себя!
– Легко сказать… – пробормотал д'Артаньян, беспомощно озираясь.
Из одежды на нем имелась лишь ночная рубашка – все остальное вкупе со шпагой лежало в прихожей, по ту сторону сокрушаемой ломом двери…
Ситуация выглядела скверно, и гасконец действовал согласно заведенному неведомо кем порядку. Невозможно установить, кто и когда ввел этот неписаный обычай, но так уж повелось исстари: застигнутый в подобных обстоятельствах любовник, будь он хоть олицетворением храбрости и героизма, обязан был, не вступая в битву, ретироваться как можно быстрее, если имел к тому хоть малейшую возможность. Д'Артаньян, наскоро обмыслив происходящее, решил, что не стоит становиться исключением из общего правила.
Он метнулся в соседствовавший со спальней кабинет, распахнул окно настежь и, поручив себя богу, выбросился во мрак, на соседний двор.
Падение его оказалось смягчено чем-то довольно мягким, подвижным и несомненно живым, судя по взрыву ругательств. В одно мгновение д'Артаньян оценил ситуацию. Он свалился во двор, где сидели при лунном свете человек двадцать подмастерьев владельца соседнего заведения, торговца жареным мясом. Всех их д'Артаньян отлично знал, и они его тоже, поскольку гасконец был завсегдатаем этой лавки, где жареное мясо было лучше, чем у других. Кто-то тут же воскликнул, удержав другого, собравшегося было попотчевать пришельца дубинкой:
– Погоди, это ведь господин д'Артаньян!
– Он самый, – торопливо ответил гасконец, стоя среди них в ночной рубашке. – Решили полюбоваться луной?
На самом деле он прекрасно понимал, в чем тут дело – лихие подмастерья наворовали у хозяина изрядное количество жареного мяса (лежавшего тут же, на чистой холстинке) и решили устроить себе не значившийся в церковных календарях ночной праздник. Однако, как воспитанный человек, д'Артаньян притворился, что не заметил очевидного – еще и оттого, что рассчитывал на ответную любезность.