Бушков Александр Александрович. Д'Артаньян – гвардеец кардинала

   – Сержант, немедленно арестуйте этих разбойников. Они ворвались к нам в дом, переодевшись гвардейцами, напали на моего мужа, хотели ограбить…
   – Что за вздор, сержант! – вскричал д'Артаньян.
   – Сержант, вы, по-моему, состоите на такой должности, что обязаны уметь читать… – произнесла Констанция без тени тревоги.
   – Ну, вообще-то… – пробормотал окончательно сбитый с толку сержант. – Конечно…
   – Отлично, – Констанция ловко выхватила из-за корсажа свернутую в трубочку бумагу и подала ему. – Извольте прочитать вслух…
   Откашлявшись, развернув бумагу, сержант принялся читать:
   – «То, что делает предъявитель сего, делается по моему повелению и для блага государства. Анна Австрийская, королева Франции». Вот что…
   – У вас вызывает сомнения подлинность этой бумаги? – холодно спросила Констанция.
   – Ни малейших, сударыня…
   – А подлинность печати?
   – Да опять-таки нет…
   – Что же вы стоите? Немедленно арестуйте этих разбойников и отведите их… да хотя бы в Консьержери, это ближе всего. Сдайте их с рук на руки полицейскому комиссару. Ему сообщат, что с ними делать дальше. Вы все поняли? Или хотите, чтобы королеве Франции стало известно, что в Париже есть полицейский сержант, пренебрегающий ее письменными эдиктами?
   – Н-нет…
   – Взять их!
   – Господа, – убитым голосом промямлил сержант. – Извольте проследовать. Не заставляйте, стало быть, силу применять…
   У д'Артаньяна мелькнуло желание выхватить шпагу и силой проложить себе путь. Судя по лицу Каюзака, его посетила та же нехитрая мысль. Однако гасконец рассудил здраво, что в этом случае, оказавшись преследуемыми парижской полицией, они мало чем помогут Анне, а вот драгоценное время потеряют точно, меж тем как это время можно использовать с выгодой… Полицейский комиссар в Консьержери прекрасно его помнит как человека кардинала, он вряд ли поверит в байку о разбойниках… То, что произошло в ратуше, стало известно лишь считанным людям, Ришелье по-прежнему остается первым министром, более могущественным, чем сам король… Все быстро вершится. Все обойдется.
   – Пойдемте, Каюзак, – сказал он решительно. – Господин сержант олицетворяет здесь закон и порядок, а мы с вами как-никак благонамеренные граждане…
   Каюзак, уже приготбвившийся заехать ближайшему стражнику кулаком по темечку, покосился на него с превеликим изумлением, но, убедившись, что д'Артаньян не шутит, вздохнул и покорился. Вдвоем они вышли на улицу, оглянувшись на Лорме с выразительным пожатием плеч. Д'Артаньян не сомневался, что старый слуга, человек битый и тертый, оповестит де Варда или Рошфора об их аресте даже прежде, чем пленников доведут до Консьержери…
   Однако получилось иначе. Сержант, вместо того чтобы скомандовать всему отряду «Марш!», почесал в затылке и громко отдал совершенно другой приказ:
   – А ну-ка, отправляйтесь на улицу Ла Арп и посмотрите, все ли там спокойно. Есть сведения, что там кто-то собирался устроить дуэль… Живо, живо! Арестованных я доставлю сам, это государственное дело, и чем меньше народу о нем знает, тем лучше.
   Его подчиненные охотно повиновались – должно быть, им нисколечко не хотелось впутываться в государственные дела, имевшие скверную привычку оборачиваться крупными неприятностями даже для мелких свидетелей. Когда они исчезли за углом, сержант тихонько сказал:
   – Я вас прекрасно помню, господин д'Артаньян. Вы-то меня, конечно, не узнали, где вам упомнить каждого сержанта, но это я вас не так давно отводил в Консьержери, когда вы возле самого Лувра с кем-то дрались на шпагах… И помню, что за люди примчались вас освобождать…
   – Вы кардиналист, сударь? – не теряя времени, спросил д'Артаньян.
   – Вот именно. Я, изволите знать, дворянин, хотя и вынужден занимать столь ничтожную должность… В общем, я понимаю, что тут что-то не то… Идите себе с богом, я вас не видел и вы меня не видели… Для комиссара я что-нибудь придумаю, если только вообще придется. Чует мое сердце, что никто так и не придет подавать на вас жалобу… Так что идите себе…
   – Сержант! – воскликнул д'Артаньян. – Вы обязаны ее арестовать, и немедленно! Честью клянусь, она виновна в похищении женщины, которую кардинал считает одним из своих самых преданными слуг…
   – Я верю, сударь, верю… Но – не просите. Вы же видели, какая у нее бумага… Кардинала сейчас нет в Париже, а я – человек маленький… На мне в случае чего и отыграются… Что мог, я для вас сделал. Но лезть в эти жернова – увольте. То, что для вас обойдется, для меня боком выйдет. К человеку с такой бумагой я и близко не подойду… Всего вам наилучшего!
   Он поклонился и решительно направился прочь, прежде чем гасконец успел пустить в ход угрозы или обещание денег. Ясно было, что бесполезно догонять его, хватать за рукав…
   Оглянувшись, д'Артаньян поманил Лорме и тихонько распорядился:
   – Укройся где-нибудь в подходящем месте и наблюдай за домом. Если она попытается уйти, иди за ней… Именно за ней. Сам Бонасье – мелкая сошка, нам нужна в первую очередь она… А мы попытаемся отыскать кого-нибудь, кто не испугается этой самой бумаги. Пойдемте, Каюзак!

Глава тринадцатая. Вино Бонасье, жена Рошфора и здравомыслие герцогини де Шеврез

   – Я поступил правильно, отправившись к вам за подмогой? – спросил д'Артаньян. – В одиночку ничего не добился бы…
   – Все правильно, – сказал ехавший рядом Рошфор. – Подписанный королевой открытый лист – вещь серьезная. Особенно для тех, кто понятия не имеет об истинных взаимоотношениях королевской четы, то есть большинства парижан. Попытайся вы с Каюзаком вытащить ее из дома силой, она, несомненно, вновь подняла бы крик, собрала толпу, вам здорово досталось бы… Где же ваш Лорме?
   – Его нигде не видно, – сказал д'Артаньян, оглядываясь.
   Улица была пуста, если не считать мальчишки, прислонившегося к столбу ворот соседнего дома. Рошфор первым спрыгнул с коня и, не тратя времени, взбежал на крыльцо. За ним последовали д'Артаньян и четверо незнакомых гасконцу людей в обычной одежде – двоих из них уверенно можно было счесть дворянами, а вот остальные вряд ли заслуживали столь почетного определения, будучи, несомненно, простыми сыщиками.
   – Они могли сбежать… – проговорил д'Артаньян.
   – Ваш галантерейщик, в отличие от своей супруги, – помеха, которая затруднит путь любым беглецам… – сказал Рошфор, предусмотрительно вынимая из-за пояса пистолет и одним рывком распахивая входную дверь.
   Они вломились в прихожую, прекрасно знакомую д'Артаньяну. Стояла тишина, обширная комната была пронизана солнечными лучами, в которых ослепительными искорками вспыхивали порой пылинки.
   Потом из-под лестницы послышался стон. Рошфор поднял пистолет, но тут же опустил оружие – оттуда показалась голова и плечи человека, с усилием выползавшего к ним, упираясь в пол обеими руками. Узнав Лорме, за которым тянулась кровавая дорожка, д'Артаньян бросился к нему, вытащил на середину прихожей и осторожно перевернул на спину. Камзол на груди слуги намок от крови, на губах вздувались розовые пузыри. Судя по всему, его дважды ударили кинжалом в сердце, но он был еще жив и силился что-то сказать – такое случается с людьми жестокими и упрямыми, способными на некоторое время оставаться при жизни собственной волей там, где человек более мирный и мягкий давно испустил бы последний вздох…
   – Это были не мушкетеры, а англичане, – внятно выговорил Лорме, и его лицо помаленьку стала заливать бледность.
   – Кто? – громко переспросил д'Артаньян.
   – Они не мушкетеры, а англичане. Двоих я в свое время видел с Винтером, третий, несомненно, тоже… – произнес Лорме.
   Его голос звучал все тише и тише, при последних словах кровь хлынула из горла, лицо вытянулось, глаза остекленели. Д'Артаньян понял, что это конец, и, опустив отяжелевшее тело на пол, перекрестился.
   – Что он имел в виду? – спросил он растерянно.
   – Не знаю, – жестко ответил Рошфор. – Живее, осмотрим комнаты!
   Д'Артаньян вбежал за ним следом в гостиную хозяев.
   Г-н Бонасье, в незашнурованных башмаках и незастегнутом камзоле, валялся лицом вверх у стола, на котором стояла бутылка вина, – и его застывшее, запрокинутое лицо, исполненное безмерного удивления, было белым, как мрамор, и сплошь покрыто маленькими красными точками…
   Подняв глаза на Рошфора, д'Артаньян поразился лицу графа – на нем читались такое изумление и страх, каких гасконец никак не ожидал увидеть у этого железного человека.
   – Боже мой, это невозможно… – прошептал граф, словно в бреду. – Но, с другой стороны…
   – Что это? – задал д'Артаньян совершенно бессмысленный вопрос.
   – Та самая досадная помеха, о которой я вам говорил, – сказал Рошфор, словно бы опамятовавшись. – Помеха, способная повиснуть гирей на ногах у любого энергичного беглеца вроде очаровательной Констанции… А еще это человек, который знал слишком много опасных вещей о ней и о других…
   – Но это же!… – отчаянно воскликнул гасконец. – Это не по-человечески, в конце концов! Можно еще понять, когда она подсыпала яд врагам… Но отравить собственного мужа просто потому…
   – Вот именно, – сказал Рошфор с чужим, незнакомым лицом. – Отравить собственного мужа просто потому… Пойдемте, д'Артаньян. Нам тут больше нечего делать, птичка упорхнула… Вы видели мальчишку?
   – У соседских ворот? Ну да…
   – Нет в Париже таких вещей, которые могли бы пройти незамеченными для уличного мальчишки, если он присутствует на расстоянии хотя бы пары сотен футов от события…
   С этими словами Рошфор, сбежав с крыльца, направился прямиком к помянутому представителю парижского беспутного юношества. Тот, не шелохнувшись и не изменив позы, скорчил странную, гримасу – он ухитрился с незаинтересованным видом таращиться в небо, но в то же время косился на приближавшегося графа: трюк, доступный только парижским уличным сорванцам, способным находиться в трех местах одновременно, не говоря уж о том, чтобы смотреть двумя глазами в разные стороны…
   Рошфор немедля достал пистоль и поднял его к самым глазам мальчишки, вертя меж пальцами. И выжидательно молчал.
   – Пожалуй что, сударь, такие жизненные наблюдения стоят целых двух пистолей… – протянул мальчишка.
   – Держи, – сказал Рошфор, бросая ему золотой. – Когда расскажешь все, что видел, получишь еще, слово дворянина. А в том, что ты только что видел здесь что-то интересное, я не сомневаюсь…
   Мальчишка попробовал монету на зуб, подбросил в воздух и ловко поймал в оттопыренный указательным пальцем карман. Рассудительно вздохнул, как взрослый:
   – Слово дворянина – большое слово… Так вот, сударь, когда отсюда ушли этот вот господин и еще один, – он кивнул на д'Артаньяна, – седой слуга, что был с ними, остался и укрылся вон там, за тумбой, стал следить за домом господина Бонасье. Уж не знаю, сколько времени прошло, я не дворянин, чтобы часы носить… Только вскоре подъехали три королевских мушкетера с четвертой лошадью в поводу.
   – Мушкетеры? – переспросил Рошфор. – Ты не ошибся?
   – Синие плащи с крестами и лилиями, где же тут ошибешься? – резонно сказал сорванец. – Я же не деревенщина какая-нибудь, а потомственный парижанин… Слуга за ними наблюдал, а они вдруг бросились на него, да так проворно, что он не успел убежать или вырваться. Они ему зажали рот и потащили в дом. А чуть погодя из дома вышли уже четыре мушкетера, только у четвертого лицо было закрыто полями шляпы. Они вскочили в седла и умчались… Вот и все, ваша милость, – но это, пожалуй что, стоит двух пистолей…
   – Твоя правда, – сказал Рошфор, бросая ему монету. – Пойдемте, д'Артаньян, больше мы ничего не узнаем…
   Они вскочили на лошадей и направились в сторону Пале-Кардиналь, а те четверо, что приехали с ними, получив от Рошфора какие-то указания шепотом, разъехались в разные стороны. Граф казался всецело погруженным в собственные мысли – настолько, что он направил коня прямо на уличную тумбу, и д'Артаньян, вскрикнув, предупредил его об опасности.
   – Бог мой, – сказал он удивленно. – Что с вами такое, Рошфор?
   – Вы еще слишком молоды, д'Артаньян, и не знаете, что это такое, когда оживают призраки прошлого… Вот что. Не было ли у нее большого перстня? Очень большого, старинного, великоватого для женского пальца, с огромным красным карбункулом? Перстень сделан из золота так, что напоминает две звериные лапы, охватывающие карбункул?
   – Вы его удивительно точно описываете, – сказал д'Артаньян.
   – А не показалось ли вам, что ее волосы не всегда были темными?
   На этот раз д'Артаньян размышлял значительно дольше, вызывая в памяти знакомое лицо.
   – Вы знаете, пожалуй… – сказал он неуверенно. – Иногда мне казалось, что ее волосы у корней гораздо светлее…
   – Словно их настоящий цвет не темный, а скорее русый или золотистый?
   – Вполне возможно. Когда волосы у нее были гладко зачесаны назад, именно такое впечатление создавалось… Черт возьми, Рошфор! Неужели вы ее знаете?
   – Боюсь, что да…
   – А при каких…
   – Простите, д'Артаньян, но об этом мы поговорим чуть позже… Без сомнения, четвертым мушкетером была именно Констанция. Она хорошо ездит верхом, наша Камилла…
   – Рошфор, да что с вами? Какая Камилла? Констанция!
   – У человека, дорогой мой д'Артаньян, может быть много имен… Ну да, конечно… Имея в кармане подписанный королевой открытый лист, лучше всего выступать в облике королевских мушкетеров… Умно, умно…
   – Нужно снарядить за ними погоню! – вскричал д'Артаньян.
   – За кем? – горько усмехнулся Рошфор. – Прикажете хватать на улицах поголовно все «синие плащи»? Нам не об этом нужно думать. Мы обязаны понять, куда они скрылись. Потому что именно там, вне всякого сомнения, держат и Анну. Никто не собирается ее убивать – ее именно похитили, значит, она им для чего-то нужна…
   – Значит, вот что имел в виду Лорме? – догадался д'Артаньян. – «Это были не мушкетеры, а англичане…» Люди Винтера!
   – Несомненно.
   – Но он хочет ее убить…
   – Он в первую очередь хочет знать, где сейчас его племянник. Законный наследник имений, титулов и денег. А это знаем только Анна и я.
   – Этот скот… – д'Артаньян дрогнул, но решился договорить до конца: – Этот скот вполне способен пытать и ее, как собирался пытать меня.
   – Боюсь, от него этого можно ожидать…
   – Черт возьми! Почему же мы едем шагом? Нужно лететь сломя голову…
   – Куда? – мягко спросил Рошфор. – Д'Артаньян, я прекрасно представляю, что происходит у вас в душе… но постарайтесь быть хладнокровнее. Мы ничем ей не поможем и ни на что не повлияем, если начнем суетиться, кричать, бессмысленно гнать коней… Вы ее любите… а я ее друг, так что ваши чувства мне вполне понятны. Но помочь ей мы можем только одним – если рассудочно, спокойно и трезво начнем искать. Начнем угадывать мысли и ходы противника. Это только кажется, что перед нашими врагами открыты все пути, – на деле не так-то просто похитить человека и надежно укрыть его. Такое укрытие нужно подготовить. Для этого нужно привлечь доверенных лиц и иметь надежные места – а это уже позволяет более-менее определить направление поисков. Все, кого можно поднять на ноги, уже подняты. И рыщут, не жалея ни сил, ни ног…
   Вскоре д'Артаньян убедился в справедливости его слов, собственными глазами увидев, какая суета царит в Пале-Кардиналь: то и дело кто-то вскачь уносился со двора, а кто-то приехал с докладом (большей частью эти доклады, увы, заключались в том, что «ничего нового узнать не удалось»)…
   Когда они устроились в одной из задних комнат, Рошфор велел подать вина – и выпил залпом чуть ли не целую бутылку прежде, чем гасконец справился с половиной стакана. Понимая, что это неспроста, д'Артаньян осторожно сказал:
   – Значит, вы ее знали…
   – Ну еще бы, – сказал Рошфор, глядя на него совершенно трезвыми глазами. – Я был на ней женат, знаете ли. Собственно говоря, она и сейчас моя жена – поскольку к моменту заключения нашего брака была вдовой…
   – Боже мой! Так эта женщина…
   – Это женщина – графиня де Рошфор. И в то же время супруга галантерейщика Бонасье… впрочем, уже вдова. Вы знаете, что я родом из Пикардии?
   – Да, Анна мне говорила…
   – Вот только она вам, ручаться можно, не рассказывала, почему я десять лет не возвращался в свои имения… Хотя бы потому, что не знала. Есть вещи, которые приходится держать в себе всю жизнь… или, по крайней мере, долгие годы… Понимаете ли, д'Артаньян, мне тогда было столько же, сколько сейчас вам. Родители мои умерли, но они были богаты, и я стал единственным наследником довольно обширных земель. Юнец вроде вас, восторженный, пылкий и жаждавший любви. Естественно, очень быстро должен был появиться предмет для обожания. Я встретил ее.
   – Констанцию? – шепотом спросил д'Артаньян.
   Рошфор горько усмехнулся:
   – Тогда она звалась своим настоящим именем – Камилла де Бейль. Она недавно появилась в наших местах, поселилась в скромном домике с человеком, которого все считали ее братом. На деле, как потом выяснилось, это был сообщник и очередной любовник. Но в ту пору такие подозрения никому и в голову не могли прийти. Честное слово, она казалась олицетворением невинности и добродетели. Она так мило краснела, заслышав самые безобидные шутки, несущие лишь едва уловимый намек, тень фривольности… – Он смотрел затуманенным взглядом куда-то сквозь д'Артаньяна, в невозвратное прошлое: – Быть может, моя юношеская неопытность и ни при чем. Она могла очаровать и гораздо более опытного человека. Ах, какой чистой и пленительной она тогда была… Шестнадцатилетняя девушка в белом платье, на опушке зеленого летнего леса, ясные синие глаза, воплощенная невинность во взоре и походке, белое платье на фоне сочной зелени… Короче говоря, я влюбился. И, как честный человек, предложил руку и сердце. Она приняла и то, и другое – это я так считал тогда, не зная, что ее интересует в первую очередь рука, а до моего сердца ей и дела нет… Она стала графиней де Рошфор – и, надо отдать ей должное, прекрасно справлялась с этой ролью. Я до сих пор не вполне понимаю, почему она была так нетерпелива и уже через полгода после нашей свадьбы задумала…
   – Неужели… – с замиранием сердца прошептал д'Артаньян.
   – Ну да, убить меня, – самым будничным тоном закончил за него Рошфор. – Точнее говоря, подсыпать яд в вино. Уже через полгода… Быть может, она побоялась, что я, несмотря на всю свою неопытность, рано или поздно поставлю ее в ситуацию, когда ее плечи окажутся полностью открытыми…
   – Боже! Значит, уже тогда…
   – Уже тогда, – кивнул Рошфор. – То ли она опасалась, что я увижу клеймо, то ли ей попросту надоела жизнь в глуши, пусть и в роскоши, и ей не терпелось стать очаровательной молодой вдовой, полновластной хозяйкой имений. Скорее всего, она рассчитывала перебраться в Париж, где для нее открылось бы широкое поле деятельности… В нашей провинции ей было скучно после Венеции…
   – Венеции? Ну да, конечно… А как же…
   – Давайте не будем забегать вперед, – усмехнулся Рошфор. – Расскажу все по порядку. Она подсыпала яд в вино, которое мне должны были, как обычно, принести в библиотеку. Была у меня, надо вам сказать, привычка – посидеть в библиотеке с бутылкой хорошего вина и книгой кого-нибудь из старых испанских поэтов. Я получил некоторое образование, а испанских поэтов всегда любил… То есть, это потом стало ясно, что она подсыпала яд в вино, позже, когда было время все обдумать… Был у меня слуга – старый, преданный, верный и надежный. С одним-единственным грешком за душой – любил старик выпить когда следовало и не следовало. Он около года был в отлучке по делам нашей семьи, так что Камилла его совершенно не знала и об этой его страстишке представления не имела. Он вернулся в поместье всего за два дня до того дня… Короче говоря, он, принеся вино в библиотеку, позволил себе, как явствует из всего последующего, маленький глоточек… Этого вполне хватило. А она… Она была где-то поблизости. И вбежала в библиотеку, едва заслышав стук падающего тела, в полной уверенности, что это я там лежу мертвый. Я вошел следом. Гийом выглядел в точности так, как те двое несчастных, которых вы видели сами – Нуармон и Бонасье. Совершенно спокойное лицо, разве что удивленное, бледное, как смерть, – и эта россыпь алых точек…
   – Но как же вы заподозрили…
   – Дорогой мой д'Артаньян, вся соль в том, что я-то как раз ничего и не заподозрил! – печально сказал Рошфор. – Ну кому бы могло прийти в голову?! Это у нее не выдержали нервы. Не забывайте, ей тогда было шестнадцать с половиной лет, она растерялась, заметалась, потеряла голову и действовала уже наобум… Знаете, сохрани она хладнокровие, вполне могла бы довести замысел до конца, скажем, незамедлительно предложив мне ради успокоения нервов выпить стакан вина из того самого графина – и я растянулся бы рядом с Гийомом, ни один лекарь не доискался бы до истины… Либо она могла повторить задумку потом. Но у нее, повторяю, не выдержали нервы. Одна стена в библиотеке была сплошь увешана разнообразнейшим оружием… Она схватила пистолет и выпалила в меня. Отсюда и шрам, – он мимолетно коснулся старого рубца на виске. – Выстрел был сделан почти в упор, но мне повезло. Пистолет – не кинжал, которым без достаточного навыка может нанести смертельный удар и ребенок. Чтобы надежно убить из пистолета, нужно практиковаться в стрельбе… А этого навыка у нее как раз и не было. Пуля сорвала кожу и оглушила, я рухнул без чувств. И она поняла, что нужно спасаться. Не мешкая, надела мой охотничий костюм, вывела лучшего коня – она отлично ездила верхом, – прихватила кое-какие драгоценности и деньги. О, сущие пустяки, тысяч на пять пистолей… И скрылась. С тех пор я ее не видел и не имел о ней никаких известий все эти десять лет, но знал, что она жива, потому что за это время то тут, то там находили трупы с белыми лицами и россыпью красных точек… Мне пришлось по выздоровлении уехать оттуда – сами понимаете, каково бы было жить в тех местах… Я понимаю, никто не злорадствовал бы, мне только сочувствовали бы, но я опасался именно этого сочувствия, а не злорадства, сочувствие было унизительнее насмешек за спиной.
   – А этот… ее мнимый брат?
   – Откуда же, по-вашему, мне известно про венецианское клеймо на ее плече? – горько усмехнулся Рошфор. – Естественно, она и не подумала предупредить его – к чему терять время на такие пустяки? Речь шла о ее драгоценной жизни… Как только я пришел в себя и смог отдавать приказы, к нему поскакали мои люди. Его приволокли в поместье, схватить его было легче легкого, он ведь оставался у себя в домике, ни о чем не подозревая… Ему хотелось жить – сами понимаете, я отнюдь не пылал в тот момент христианским смирением и был в тех местах полновластным хозяином, достаточно было одного моего слова, чтобы его вздернули на первом суку… Он был чертовски словоохотлив. И рассказал немало интересного о жизни очаровательной Камиллы в Венеции. Она туда попала четырнадцати лет – с отцом, поступившим лейтенантом в венецианский флот. Папочка тут же отправился в море, а юная красавица, легкомысленная и жадная до новых впечатлений, принялась познавать жизнь, благо Венеция предоставляет к тому достаточно соблазнов и случаев. Ее мать давно умерла, а старая тетка не могла уследить… История достаточно банальная: сначала любовники любопытства ради, потом для удовольствия, чуть погодя оказывается, что есть и такие, кто не доставляет особенного удовольствия, зато щедр на золото… Иные на этой дорожке превращаются в дешевых шлюх. Другие, обладая достаточным умом и хваткой, наоборот, взлетают высоко. Она была из вторых… Но в конце концов промахнулась. Поставила не на ту карту, как выражаются игроки. Связалась с одним субъектом, довольно молодым и знатным, даже богатым, но кое в чем не отличавшемся от простого «браво». Разница только в том, что он действовал не кинжалом, а ядами. Судя по рассказам «братца», у этого самого Гвидо был самый настоящий талант по части изобретения и применения ядов. Словно во времена Борджиа ^[63], право слово. Отравленный шип на ключе, перчатки, яблоко, которое разрезают на две половинки отравленным ножом так искусно, что отравитель может преспокойно съесть тут же вторую половину, лишенную яда, на глазах у жертвы, которой достается все зелье…
   Синьор Гвидо пользовался большой популярностью среди тех, кто стремился побыстрее получить наследство от зажившегося родственника, или разделаться с врагом, даже не обнажая шпаги, или отправить на тот свет подгулявшую женушку.
   Наша пленительная Камилла стала ему не только любовницей, но и помощницей – эта достойная парочка стоила друг друга, надо полагать. Вдвоем зарабатывали неплохие денежки – этакая счастливая семейка, хоть и невенчанная…
   Но иногда такие дела все же выплывают наружу. Нашим голубкам тоже не повезло – вернее, не повезло в первую очередь Гвидо. Его вина была доказана венецианским судом неопровержимо и бесповоротно.
   Ему отрубили голову, не разводя вокруг этого большого шума, – как-никак он принадлежал к одной из старых и знатных венецианских фамилий, родственники всеми силами стремились избежать огласки, пытались даже откупить его у правосудия, но обстоятельства дела были таковы, что не помогли ни золото, ни связи. В общем, ему отрубили голову прямо в тюрьме, без огласки…