Страница:
— До завоевания Гуаякиль, полное название которого — Сантьяго-де-Гуаякиль, именовался Кулента. Испанцы окончательно подчинили себе этот район двадцать пятого июля тысяча пятьсот тридцать третьего года, в день Святого Якова, в честь которого сей город и был наречен Сантьяго. А Гуаясом — именем, присвоенным здешней реке, — звали одного попавшего в плен к захватчикам кацика[595] — Атауальпу…[596] В общем, этимология[597] местных названий довольно интересна.
— Прекрасная вещь — эрудиция! — восхищенно улыбнулся Жак.
— Но это же известно всему свету, а не только географам!
— Ой, гляди-ка!.. Сколько головных уборов!.. Целые горы шляп!..
— Право же, настоящая ярмарка!.. Впрочем, в городе и его окрестностях развито производство панам и прочих головных уборов[598]. Хотя Гуаякиль, насчитывающий двадцать пять тысяч жителей, процветает все же в основном благодаря каучуку, какао, плодам некоторых пальм и лечебным растениям, являющимся главными статьями его экспорта… Но, мне кажется, я узнаю этот большой дом, обшитый кедром… В нем находится коллеж, а следом за ним, вон там, расположен и французский особнячок с широко открытой для нас дверью, где мы сможем почувствовать себя как дома.
Формальности заняли больше времени, чем предполагали наши французы, — не те, что касались визы, а связанные с получением поступившей на их имя корреспонденции.
Даже на Жюльена, не раз бывавшего в длительных походах, никогда не сваливалась такая груда почты, о Жаке же и говорить нечего. Накопленные за долгие месяцы брошюры, газеты, письма, открытки, телеграммы, проспекты, устаревшие уже пригласительные билеты — с тысячами печатей, с разноцветными марками, с адресами, зачеркнутыми, исправленными, надписанными внизу и с пометкой «Переслать адресату», — были доставлены сюда из Франции, Сибири, Калифорнии, Мексики разными путями — морскими и сухопутными. Двое друзей, странствуя по бескрайним просторам, рекомендовали всем, желавшим поддерживать с ними связь, писать в Гуаякиль, отсюда и хлынувшая на них бумажная лавина, приведшая в изумление даже привыкшего, казалось бы, ко всему консула.
На то, чтобы разложить по группам всю корреспонденцию, едва хватило бы дня, ну а на то, чтобы прочесть ее, потребовались бы многие недели. И Жак предложил пойти на решительный и вместе с тем отчаянный шаг:
— Поскольку меня не мучает, по крайней мере в данный момент, вопрос о том, что происходит под другими небесами, я склоняюсь к мнению, что из подобного бумажного изобилия следовало бы сделать фейерверк.
— Ну нет, — возразил Жюльен, — аутодафе[599] — это, пожалуй, слишком!
— Тогда давай потопим всю эту уйму: воды здесь хватает. Никак не пойму, что мы, черт возьми, сделали им всем такое, что они обрушили на нас подобную громаду!
— Не забывай, от некоторых наших корреспондентов мы ждем с нетерпением любую весточку.
— Да, ты прав!.. От Алексея, например.
— Или от Перро.
— Но что же тогда делать?
— Тебе очень нравится в Гуаякиле?
— Мне?! Мы здесь всего два часа, но я бы хоть сейчас с радостью удрал отсюда.
— В таком случае все проще простого. Тем более что и мне тут тоже не очень-то нравится: оглушающий шум, адская жара, вредные испарения… Сложим в пачки этот бумажный ворох, погрузим все на пароход, переправимся на левый берег реки, где нас поджидают наши спутники, поставим палатку и поживем два-три дня вдали от грохота, исторгаемого этим экзотическим чудо-городом.
— Браво! Твой план великолепен, и я предлагаю немедленно приступить к его осуществлению.
Сказано — сделано! И в тот же вечер двое друзей, комфортабельно устроившись в полотняном домике, разбирали при свете свечей, привезенных ad hoc[600] из Гуаякиля, манускрипты[601], как выразился с иронией Жак.
Впрочем, ему вскоре повезло: порывшись в бумажной куче всего лишь четверть часа, он извлек из нее два больших, связанных тонкой бечевочкой, конверта.
— Из Ричфилда! — воскликнул Жак, разглядев печати.
— Одно письмо — от Алексея!.. Узнаю его почерк!
— Чудесно! А на остальное нам теперь наплевать.
— А другое письмо?
— Клянусь честью, мне незнакома эта потрясающая каллиграфия!
— Ну и буквы! Можно подумать, что адрес написан не ручкой, а веслом.
— Перро!.. Это же Перро! — произнес Жак, вскрыв конверт. — Сей достойный человек взялся за писанину только ради нас!
— Читай скорей…
Жак, любя удобства, сложил из почты некое подобие толстого матраса и, усевшись на него по-турецки, приступил к чтению:
— «Дорогие месье де Клене и месье Арно!
Я не без колебаний решился настрочить это письмо — чтобы поведать вам о нашем житье-бытье.
Месье Алексей сообщил уже подробно в своем послании обо всем, что может вас интересовать, и я не собираюсь вести с вами беседу лишь для того, чтобы добавить кое-что еще к рассказу человека, чье перо нанизывает слово на слово, как уста адвоката или проповедника.
Но месье Алексей считает, что вам доставит удовольствие узнать от меня некоторые касающиеся нас детали. Мой новый патрон — личность приятная во всех отношениях, но мне представляется, что он слишком снисходителен ко мне и что мое письмо наведет на вас зевоту.
Однако вы оба так добры, что не будете держать зла на вашего старого слугу, не способного выразить в словах всего того, что чувствует его сердце…»
— Славный малый! — умилившись, прервал Жака Жюльен. — Но продолжай…
— «Скажу вам, что мы оставили, все трое, службу в американской „Пушной компании“ из Сен-Луи. Причем с одобрения месье Андерсона, буржуа из Нулато. А произошло это следующим образом.
Когда я прибыл в Ричфилд с китайцами и оборудованием, переданном мною в целости и сохранности месье Алексею, то спросил обоих моих братьев, Эсташа и Малыша Андре:
— Ну как, ребята, нравится вам здесь?
— Что за вопрос! — ответили они. —Ты же прекрасно знаешь, что нам нелегко будет уйти отсюда.
— Ну что ж, в таком случае, — молвил я, — поеду-ка прямо сейчас к буржуа и заявлю ему, что мы хотим здесь остаться.
— Как, ты тоже не против того, чтобы распрощаться с ним?
— Конечно же, черт побери! Месье Алексею нужны служащие… И мы можем стать у него тремя старшими мастерами — шикарными, скажем без ложной скромности.
И только я собрался в путь-дорогу, как месье Алексей заверил меня в том, что берет все хлопоты на себя и что он не сомневается в положительном ответе нашего хозяина.
Все так и получилось. Спустя два месяца пришло письмо от месье Андерсона. Он в восторге от того, что месье Жак отлично справился с воздушным шаром. С нами же хозяин распрощался по-доброму и был настолько любезен, что пообещал: если мы вздумаем вдруг снова вернуться к нему, нам всегда найдется работа в компании.
И вот мы теперь — промышленники в золотоносном районе Карибу.
Работа — не бей лежачего, свободного времени навалом, хотя иногда и приходится приналечь. Эти китайцы — люди весьма вялые, до такой степени, что когда надо поднять камень, весящий всего триста фунтов, они делают это вчетвером или впятером. Мы же с братьями кладем каждый свой кусок породы в вагонетку так легко, словно это лосиная нога. И так пять-шесть раз в день.
А потом гуляй — не хочу! Правда, за исключением тех дней, когда механик, горький пьянчуга, не в состоянии работать. Случается, он так разогревает свою машину, что механизм сей, того и гляди, взлетит в воздух, а иногда двигатель у него словно засыпает, и тогда молотки останавливаются, а это нам ни к чему. Если он слишком напивается, то за дело берется Малыш Андре, — он ведь немного понимает в технике. В общем, это развлекает парня.
Случается также, что китайцы, когда у них кончается опиум, отказываются работать. Тогда необходимо наmix поднажать. Любопытная вещь, они так же распаляются от отсутствия зелья, как петухи — от злоупотребления купоросом. Дело в конце концов налаживается, но часто — с большим скрипом. Раньше я позволял себе дать им пару-другую затрещин, но они в ответ совсем прекращали трудиться: надо полагать, рука у меня нелегкая.
Несколько раз к нам заявлялись краснокожие — купить виски. Так как расплачивались они лишь ужимками и гримасами, а у нас с провиантом — не слишком густо, мы стали отправлять их прогуляться. Они же в отместку начали покушаться на наши шевелюры. Но мы быстро навели порядок: несколько дюжин выстрелов из карабинов — и все встало на свои места.
Поскольку дело у нас спорилось, к нам повалили в надежде подзаработать несчастные рудокопы со всей округи: американцы, колумбийцы, мексиканцы, венесуэльцы, аргентинцы, европейцы из многих стран. Большинство их — проходимцы. Рабо — t тать они работают, но в день получки творят черт знает что.
Как-то раз в одном из шурфов[602]вспыхнул скандал. Послышались крики, выстрелы из револьвера, стоны — ужас, да и только! Ни у моих двух братьев, ни у меня не было с собой оружия, что не очень-то предусмотрительно.
Оказалось, рабочие напали на самородок чистого золота, здоровенный, как тыква. Он весил двадцать пять килограммов и стоил семьдесят пять тысяч франков — ни больше ни меньше. Вместо того чтобы передать находку тому, кто по праву должен был ею владеть, ребятишки решили оставить ее у себя, чтобы продать затем, а денежки прикарманить. Месье Алексей без крика, но достаточно твердо потребовал от них отдать ему то, что являлось по закону его собственностью. А эти жулики, не долго думая, решили швырнуть хозяина в колодец шахты и грубо поволокли его.
Не помню точно, что и как произошло потом. Но, увидев нашего патрона в окружении орущей, разъяренной толпы, мы все трое — Эсташ, Малыш Андре и я — втиснулись с огромными ломами в руках в середину этой беснующейся оравы.
— А ну-ка, детишки! — крикнул я братьям.
Не прошло и полминуты, как дюжина парней оказалась на земле. Сбитые с ног нашим грозным оружием, они, — те, кому посчастливилось остаться в живых, — тяжело дыша, стонали от боли. Остальные поневоле присмирели.
Тогда месье Алексей приказал смутьянам положить самородок к его ногам и распорядился немедленно выставить всех их за дверь.
Прогнав прочь наглых мародеров, мы перевязали раненых, закопали мертвых, и все пошло своим чередом. Впрочем, некоторые из этих лиходеев вернулись спустя некоторое время и попросили снова взять их на работу. Мятежников приняли — из жалости и, как говорится, «без права ношения оружия».
Кроме подобных, малозначимых инцидентов, ничто не нарушает нашей беззаботной жизни.
Рудник, по словам патрона, дает очень много золота. Мы от всей души радуемся за месье Алексея, потому что это позволит ему занять достойное место в цивилизованном мире.
Хочу добавить к вышеизложенному, что нам так и не удалось договориться с ним относительно размеров оплаты нашего труда. Мы ведь живем в свое удовольствие — кормимся и одеваемся, как и он, имеем вино, чай, сахар и табак. Чего же еще надо! В общем, мы ни в чем не испытываем нужды. Что же касается такого понятия, как «работать не покладая рук», то мы делаем не более того, что сами находим нужным, причем патрон частенько останавливает нас. Жалованье же он решил выдать нам такое, что нашего буржуа из Нулато, узнай он об этом, хватил бы удар, — столь оно было велико! И, ей-ей, мы от подобного вознаграждения отказались. Тогда хозяин, еще более упрямый, чем мы, стал настаивать, чтобы мы имели свою долю в общей прибыли».
— Черт побери, — прервал Жака Жюльен, — но это — единственно возможный способ обогатить наших славных канадцев так, чтобы они даже не заподозрили ничего.Ребята как надо распорядятся своим состоянием. Жак снова уткнулся в письмо:
— «Мы ни о чем таком и не помышляли, — ответил я месье Алексею. —Поскольку скоро наступит на полгода мертвый сезон, когда из-за холодов работы на прииске будут приостановлены, я прошу вас разрешить нам втроем отправиться на это время в деревенский домишко месье Арно. В Бразилии будет потеплее, ну а солнечного удара мы не боимся.
— Что ж, поезжайте! — ответил патрон, смеясь, что с ним бывает нечасто.
— А затем, — продолжил я, — если дела и впредь пойдут хорошо и принесут крупную прибыль, вы оплатите одному из нас путешествие во Францию, и мы — в расчете. Это такая радость — ступить на землю своих предков!
— Перро, — заявил мне тогда месье Алексей твердым тоном, не допускающим возражений, — мы оставим рудник с первыми холодами и все вчетвером отправимся в Бразилию. Месье де Клене, месье Арно и я сами определим причитающуюся вам долю, и в этом случае вы уже, надеюсь, не станете возражать: ведь эти господа — такие же ваши друзья, как и мои.
И я пообещал ему принять любые предложенные нам условия: поступить по-другому было бы просто невежливо.
Вот таковы наши дела.
Должен сказать, что, продолжая работать, как и раньше, мы с нетерпением ожидаем первых заморозков — с настоящим белым снегом. И тогда — в дорогу, в солнечный край!
В ожидании этого счастливого дня, когда мы отправимся наконец в путь, позвольте, месье, вашему старому слуге, как и его двум братьям, Эсташу и Малышу Андре, выразить вам самые искренние, самые почтительные и дружеские чувства, испытываемые нами по отношению к вам обоим.
Перро, старший брат. Карибу, 28 сентября 1879 года».
— Тысяча чертей! — воскликнул Жак. — Но сейчас уже двенадцатое ноября… Там, наверное, собачий холод… И не исключено, что они давно погрузились на пароход и прибудут в Жаккари-Мирим раньше нас.
— Вполне вероятно, так оно и будет, — согласился Жюльен. — Им ведь не приходится, как нам, избегать водной стихии.
— Знаешь что, Жюльен…
— Да?
— Вернемся-ка в Гуаякиль и сядем на корабль!
— И долго ты думал об этом?.. Поздно, дружище! Мы должны прибыть в пункт назначения по суше… Ты же сам этого хотел — преисполнившись, прямо скажем, героическими намерениями!
— Но, повторяю, они могут прибыть туда раньше, чем мы!
— Не велика беда!.. Гостеприимность тамошних жителей вошла в поговорку… И, поверь, управляющий поместьем встретит их как нельзя лучше: они же — друзья его будущего хозяина. Так что успокойся — ив дорогу, в Перу!
ГЛАВА 12
— Прекрасная вещь — эрудиция! — восхищенно улыбнулся Жак.
— Но это же известно всему свету, а не только географам!
— Ой, гляди-ка!.. Сколько головных уборов!.. Целые горы шляп!..
— Право же, настоящая ярмарка!.. Впрочем, в городе и его окрестностях развито производство панам и прочих головных уборов[598]. Хотя Гуаякиль, насчитывающий двадцать пять тысяч жителей, процветает все же в основном благодаря каучуку, какао, плодам некоторых пальм и лечебным растениям, являющимся главными статьями его экспорта… Но, мне кажется, я узнаю этот большой дом, обшитый кедром… В нем находится коллеж, а следом за ним, вон там, расположен и французский особнячок с широко открытой для нас дверью, где мы сможем почувствовать себя как дома.
Формальности заняли больше времени, чем предполагали наши французы, — не те, что касались визы, а связанные с получением поступившей на их имя корреспонденции.
Даже на Жюльена, не раз бывавшего в длительных походах, никогда не сваливалась такая груда почты, о Жаке же и говорить нечего. Накопленные за долгие месяцы брошюры, газеты, письма, открытки, телеграммы, проспекты, устаревшие уже пригласительные билеты — с тысячами печатей, с разноцветными марками, с адресами, зачеркнутыми, исправленными, надписанными внизу и с пометкой «Переслать адресату», — были доставлены сюда из Франции, Сибири, Калифорнии, Мексики разными путями — морскими и сухопутными. Двое друзей, странствуя по бескрайним просторам, рекомендовали всем, желавшим поддерживать с ними связь, писать в Гуаякиль, отсюда и хлынувшая на них бумажная лавина, приведшая в изумление даже привыкшего, казалось бы, ко всему консула.
На то, чтобы разложить по группам всю корреспонденцию, едва хватило бы дня, ну а на то, чтобы прочесть ее, потребовались бы многие недели. И Жак предложил пойти на решительный и вместе с тем отчаянный шаг:
— Поскольку меня не мучает, по крайней мере в данный момент, вопрос о том, что происходит под другими небесами, я склоняюсь к мнению, что из подобного бумажного изобилия следовало бы сделать фейерверк.
— Ну нет, — возразил Жюльен, — аутодафе[599] — это, пожалуй, слишком!
— Тогда давай потопим всю эту уйму: воды здесь хватает. Никак не пойму, что мы, черт возьми, сделали им всем такое, что они обрушили на нас подобную громаду!
— Не забывай, от некоторых наших корреспондентов мы ждем с нетерпением любую весточку.
— Да, ты прав!.. От Алексея, например.
— Или от Перро.
— Но что же тогда делать?
— Тебе очень нравится в Гуаякиле?
— Мне?! Мы здесь всего два часа, но я бы хоть сейчас с радостью удрал отсюда.
— В таком случае все проще простого. Тем более что и мне тут тоже не очень-то нравится: оглушающий шум, адская жара, вредные испарения… Сложим в пачки этот бумажный ворох, погрузим все на пароход, переправимся на левый берег реки, где нас поджидают наши спутники, поставим палатку и поживем два-три дня вдали от грохота, исторгаемого этим экзотическим чудо-городом.
— Браво! Твой план великолепен, и я предлагаю немедленно приступить к его осуществлению.
Сказано — сделано! И в тот же вечер двое друзей, комфортабельно устроившись в полотняном домике, разбирали при свете свечей, привезенных ad hoc[600] из Гуаякиля, манускрипты[601], как выразился с иронией Жак.
Впрочем, ему вскоре повезло: порывшись в бумажной куче всего лишь четверть часа, он извлек из нее два больших, связанных тонкой бечевочкой, конверта.
— Из Ричфилда! — воскликнул Жак, разглядев печати.
— Одно письмо — от Алексея!.. Узнаю его почерк!
— Чудесно! А на остальное нам теперь наплевать.
— А другое письмо?
— Клянусь честью, мне незнакома эта потрясающая каллиграфия!
— Ну и буквы! Можно подумать, что адрес написан не ручкой, а веслом.
— Перро!.. Это же Перро! — произнес Жак, вскрыв конверт. — Сей достойный человек взялся за писанину только ради нас!
— Читай скорей…
Жак, любя удобства, сложил из почты некое подобие толстого матраса и, усевшись на него по-турецки, приступил к чтению:
— «Дорогие месье де Клене и месье Арно!
Я не без колебаний решился настрочить это письмо — чтобы поведать вам о нашем житье-бытье.
Месье Алексей сообщил уже подробно в своем послании обо всем, что может вас интересовать, и я не собираюсь вести с вами беседу лишь для того, чтобы добавить кое-что еще к рассказу человека, чье перо нанизывает слово на слово, как уста адвоката или проповедника.
Но месье Алексей считает, что вам доставит удовольствие узнать от меня некоторые касающиеся нас детали. Мой новый патрон — личность приятная во всех отношениях, но мне представляется, что он слишком снисходителен ко мне и что мое письмо наведет на вас зевоту.
Однако вы оба так добры, что не будете держать зла на вашего старого слугу, не способного выразить в словах всего того, что чувствует его сердце…»
— Славный малый! — умилившись, прервал Жака Жюльен. — Но продолжай…
— «Скажу вам, что мы оставили, все трое, службу в американской „Пушной компании“ из Сен-Луи. Причем с одобрения месье Андерсона, буржуа из Нулато. А произошло это следующим образом.
Когда я прибыл в Ричфилд с китайцами и оборудованием, переданном мною в целости и сохранности месье Алексею, то спросил обоих моих братьев, Эсташа и Малыша Андре:
— Ну как, ребята, нравится вам здесь?
— Что за вопрос! — ответили они. —Ты же прекрасно знаешь, что нам нелегко будет уйти отсюда.
— Ну что ж, в таком случае, — молвил я, — поеду-ка прямо сейчас к буржуа и заявлю ему, что мы хотим здесь остаться.
— Как, ты тоже не против того, чтобы распрощаться с ним?
— Конечно же, черт побери! Месье Алексею нужны служащие… И мы можем стать у него тремя старшими мастерами — шикарными, скажем без ложной скромности.
И только я собрался в путь-дорогу, как месье Алексей заверил меня в том, что берет все хлопоты на себя и что он не сомневается в положительном ответе нашего хозяина.
Все так и получилось. Спустя два месяца пришло письмо от месье Андерсона. Он в восторге от того, что месье Жак отлично справился с воздушным шаром. С нами же хозяин распрощался по-доброму и был настолько любезен, что пообещал: если мы вздумаем вдруг снова вернуться к нему, нам всегда найдется работа в компании.
И вот мы теперь — промышленники в золотоносном районе Карибу.
Работа — не бей лежачего, свободного времени навалом, хотя иногда и приходится приналечь. Эти китайцы — люди весьма вялые, до такой степени, что когда надо поднять камень, весящий всего триста фунтов, они делают это вчетвером или впятером. Мы же с братьями кладем каждый свой кусок породы в вагонетку так легко, словно это лосиная нога. И так пять-шесть раз в день.
А потом гуляй — не хочу! Правда, за исключением тех дней, когда механик, горький пьянчуга, не в состоянии работать. Случается, он так разогревает свою машину, что механизм сей, того и гляди, взлетит в воздух, а иногда двигатель у него словно засыпает, и тогда молотки останавливаются, а это нам ни к чему. Если он слишком напивается, то за дело берется Малыш Андре, — он ведь немного понимает в технике. В общем, это развлекает парня.
Случается также, что китайцы, когда у них кончается опиум, отказываются работать. Тогда необходимо наmix поднажать. Любопытная вещь, они так же распаляются от отсутствия зелья, как петухи — от злоупотребления купоросом. Дело в конце концов налаживается, но часто — с большим скрипом. Раньше я позволял себе дать им пару-другую затрещин, но они в ответ совсем прекращали трудиться: надо полагать, рука у меня нелегкая.
Несколько раз к нам заявлялись краснокожие — купить виски. Так как расплачивались они лишь ужимками и гримасами, а у нас с провиантом — не слишком густо, мы стали отправлять их прогуляться. Они же в отместку начали покушаться на наши шевелюры. Но мы быстро навели порядок: несколько дюжин выстрелов из карабинов — и все встало на свои места.
Поскольку дело у нас спорилось, к нам повалили в надежде подзаработать несчастные рудокопы со всей округи: американцы, колумбийцы, мексиканцы, венесуэльцы, аргентинцы, европейцы из многих стран. Большинство их — проходимцы. Рабо — t тать они работают, но в день получки творят черт знает что.
Как-то раз в одном из шурфов[602]вспыхнул скандал. Послышались крики, выстрелы из револьвера, стоны — ужас, да и только! Ни у моих двух братьев, ни у меня не было с собой оружия, что не очень-то предусмотрительно.
Оказалось, рабочие напали на самородок чистого золота, здоровенный, как тыква. Он весил двадцать пять килограммов и стоил семьдесят пять тысяч франков — ни больше ни меньше. Вместо того чтобы передать находку тому, кто по праву должен был ею владеть, ребятишки решили оставить ее у себя, чтобы продать затем, а денежки прикарманить. Месье Алексей без крика, но достаточно твердо потребовал от них отдать ему то, что являлось по закону его собственностью. А эти жулики, не долго думая, решили швырнуть хозяина в колодец шахты и грубо поволокли его.
Не помню точно, что и как произошло потом. Но, увидев нашего патрона в окружении орущей, разъяренной толпы, мы все трое — Эсташ, Малыш Андре и я — втиснулись с огромными ломами в руках в середину этой беснующейся оравы.
— А ну-ка, детишки! — крикнул я братьям.
Не прошло и полминуты, как дюжина парней оказалась на земле. Сбитые с ног нашим грозным оружием, они, — те, кому посчастливилось остаться в живых, — тяжело дыша, стонали от боли. Остальные поневоле присмирели.
Тогда месье Алексей приказал смутьянам положить самородок к его ногам и распорядился немедленно выставить всех их за дверь.
Прогнав прочь наглых мародеров, мы перевязали раненых, закопали мертвых, и все пошло своим чередом. Впрочем, некоторые из этих лиходеев вернулись спустя некоторое время и попросили снова взять их на работу. Мятежников приняли — из жалости и, как говорится, «без права ношения оружия».
Кроме подобных, малозначимых инцидентов, ничто не нарушает нашей беззаботной жизни.
Рудник, по словам патрона, дает очень много золота. Мы от всей души радуемся за месье Алексея, потому что это позволит ему занять достойное место в цивилизованном мире.
Хочу добавить к вышеизложенному, что нам так и не удалось договориться с ним относительно размеров оплаты нашего труда. Мы ведь живем в свое удовольствие — кормимся и одеваемся, как и он, имеем вино, чай, сахар и табак. Чего же еще надо! В общем, мы ни в чем не испытываем нужды. Что же касается такого понятия, как «работать не покладая рук», то мы делаем не более того, что сами находим нужным, причем патрон частенько останавливает нас. Жалованье же он решил выдать нам такое, что нашего буржуа из Нулато, узнай он об этом, хватил бы удар, — столь оно было велико! И, ей-ей, мы от подобного вознаграждения отказались. Тогда хозяин, еще более упрямый, чем мы, стал настаивать, чтобы мы имели свою долю в общей прибыли».
— Черт побери, — прервал Жака Жюльен, — но это — единственно возможный способ обогатить наших славных канадцев так, чтобы они даже не заподозрили ничего.Ребята как надо распорядятся своим состоянием. Жак снова уткнулся в письмо:
— «Мы ни о чем таком и не помышляли, — ответил я месье Алексею. —Поскольку скоро наступит на полгода мертвый сезон, когда из-за холодов работы на прииске будут приостановлены, я прошу вас разрешить нам втроем отправиться на это время в деревенский домишко месье Арно. В Бразилии будет потеплее, ну а солнечного удара мы не боимся.
— Что ж, поезжайте! — ответил патрон, смеясь, что с ним бывает нечасто.
— А затем, — продолжил я, — если дела и впредь пойдут хорошо и принесут крупную прибыль, вы оплатите одному из нас путешествие во Францию, и мы — в расчете. Это такая радость — ступить на землю своих предков!
— Перро, — заявил мне тогда месье Алексей твердым тоном, не допускающим возражений, — мы оставим рудник с первыми холодами и все вчетвером отправимся в Бразилию. Месье де Клене, месье Арно и я сами определим причитающуюся вам долю, и в этом случае вы уже, надеюсь, не станете возражать: ведь эти господа — такие же ваши друзья, как и мои.
И я пообещал ему принять любые предложенные нам условия: поступить по-другому было бы просто невежливо.
Вот таковы наши дела.
Должен сказать, что, продолжая работать, как и раньше, мы с нетерпением ожидаем первых заморозков — с настоящим белым снегом. И тогда — в дорогу, в солнечный край!
В ожидании этого счастливого дня, когда мы отправимся наконец в путь, позвольте, месье, вашему старому слуге, как и его двум братьям, Эсташу и Малышу Андре, выразить вам самые искренние, самые почтительные и дружеские чувства, испытываемые нами по отношению к вам обоим.
Перро, старший брат. Карибу, 28 сентября 1879 года».
— Тысяча чертей! — воскликнул Жак. — Но сейчас уже двенадцатое ноября… Там, наверное, собачий холод… И не исключено, что они давно погрузились на пароход и прибудут в Жаккари-Мирим раньше нас.
— Вполне вероятно, так оно и будет, — согласился Жюльен. — Им ведь не приходится, как нам, избегать водной стихии.
— Знаешь что, Жюльен…
— Да?
— Вернемся-ка в Гуаякиль и сядем на корабль!
— И долго ты думал об этом?.. Поздно, дружище! Мы должны прибыть в пункт назначения по суше… Ты же сам этого хотел — преисполнившись, прямо скажем, героическими намерениями!
— Но, повторяю, они могут прибыть туда раньше, чем мы!
— Не велика беда!.. Гостеприимность тамошних жителей вошла в поговорку… И, поверь, управляющий поместьем встретит их как нельзя лучше: они же — друзья его будущего хозяина. Так что успокойся — ив дорогу, в Перу!
ГЛАВА 12
Нелегкий путь до Ламбеке. —Сорок пять лье по железной дороге. —Разговорчивый попутчик. —Воспоминание о капитане Бобе и полковнике Батлере. —Высадка пассажиров. —Английская семья. —Милорд среди тюков. —Амфитрита[603]в бочке. —В Трухилъо. —Средневековый облик. —Монахи. —Западня. —В городской тюрьме. —Глава окружной полиции. —Жак и Жюльен в роли американцев.
Двадцать второго ноября 1879 года, спустя десять дней после их отбытия из Гуаякиля, Жак и Жюльен оказались на набережной Салаверри, нового порта вблизи перуанского города Трухильо, выстроенного взамен порта Уанчаго, заброшенного в конце концов из-за многочисленных аварий и поломок судов, обусловленных яростным морским ветром, особо опасным, когда в гавани полным-полно подводных скал.
В пути им, прямо скажем, пришлось нелегко. До Тум-беса, на эквадорско-перуанской границе, они передвигались по ужасным дорогам, извивавшимся вдоль берега Тихого океана, а дальше и вовсе шли по бездорожью, отчего, впрочем, друзьям не стало труднее.
Пустыню с рассеянными по ней скалами, через которую пролегал теперь их путь, перерезали многочисленные реки, пересыхавшие летом и превращавшиеся в бурные потоки в сезон дождей, так что путнику там всегда грозит опасность или погибнуть от жажды, или утонуть в водной стремнине.
Далее небольшой отряд миновал мало чем примечательный городок Тура, перешел, не сделав привала, еще через одну пустыню — Сечуру и, наконец, после долгих мытарств, прибыл в Ламбеке, где берет начало железная дорога, ведущая в Трухильо, воспринимаемая путешественниками, изнуренными переходом по безлюдным местам, как подлинное чудо и соединяющая между собой два столь разнящихся друг от друга мира: скудную пустыню, где человек ощущает себя безмерно одиноким, и шумные города со всеми достижениями современной цивилизации, выросшие чуть ли не в одночасье, словно грибы, во многих точках Южноамериканского континента.
Преодолев пятьсот километров, отделявшие Гуаякиль от Ламбеке, французы отпустили погонщика мулов и пастухов. Поскольку они несли службу исключительно добросовестно, Жюльен, как всегда великодушный, щедро оплатил их труд и разделил между ними мулов.
Деньги и животные составили для этих славных ребят целое богатство, и они, отправляясь в обратный путь, в Кито, от всего сердца славили своих благодетелей. Ну а друзья в сопровождении гида, метиса Эстебана, сели спустя некоторое время в поезд, доставивший их с грехом пополам в Салаверри. Путешественникам, пресытившимся головокружительными подъемами и спусками в пустынных горах, где присутствие человека и его верного мула представляется лишенным всякого смысла, небольшая, протяженностью в сорок пять лье, поездка по едва достроенной перуанской железной дороге доставила неописуемое удовольствие.
Друзья заранее планировали остановиться на два дня в Салаверри, всего в двух километрах от Трухильо, расположившись лагерем на берегу реки Рио-Моче, в долине Чилу, и воспользовавшись свободным временем, чтобы раздобыть лошадей, на которых они намеревались проделать еще восемьдесят лье в том же, южном, направлении до самого Гуачо, откуда им предстояло проехать по железной дороге через Лиму в Ику. Однако в пути, уступив настойчивым советам и просьбам своего спутника, соседа по купе, они отказались от первоначального замысла. Вообще-то, относясь сдержанно к новым знакомствам, парижане не устояли перед радушием и сердечностью путешественника, предложившего себя в полное распоряжение французов.
Их попутчик учился в Париже, превосходно говорил по-французски и, похоже, принадлежал к знати, хотя и был слишком уж обвешан драгоценностями, следуя привычке, столь милой сердцу испано-американцев, и обладал, как и они, естественной склонностью к болтовне. Кроме того, он, судя по всему, довольно хорошо знал этот край и, неустанно восхваляя его сказочно прекрасные ландшафты и достопримечательности, недвусмысленно давал понять, что друзья могут воспользоваться его гостеприимством, и они согласились не отвергать услуг бойкого приятеля.
Разговор как-то сам собой переключился потом на кровопролитную бойню между Чили и Перу, результаты коей, по мнению французов, были неблагоприятны для последней страны, — тема, понятная в данных условиях.
И тут незнакомец ощутил новый прилив красноречия. Никогда самый что ни на есть настоящий гасконец[604], взнуздывающий своего гомерического[605] дромадера[606], чтобы отправиться на нем на войну, не смог бы переговорить этого перуанца, который, предсказывая быстрый крах чилийцев, с наслаждением обрисовывал его в мельчайших деталях и при этом не проявлял ни намека на великодушие по отношению к противнику, находившемуся вовсе не в столь плачевном состоянии, как он живописал, а, скорее, в прямо противоположном. Преисполненный патриотическими чувствами, пассажир восхищался массовыми выступлениями народа в поддержку античилийской политики, восторгался героизмом милиции и энергичным поведением правительства, перечислял имевшиеся в распоряжении его отчизны ресурсы — оружие, людей, морские суда и деньги — и затронул вопрос о значении и объеме поставок в Перу военного снаряжения, беспрерывно отправляемого в эту страну из Европы и Америки.
Последний предмет, коего коснулся в своей пламенной речи оратор, вызвал у Жака и Жюльена, терпеливо слушавших его, воспоминание о мрачной драме, прологом к которой послужило кораблекрушение, предшествовавшее их заточению в лепрозорий. И Жюльен совершенно естественно заметил, что из-за захвата чилийскими крейсерами судов с контрабандным грузом, эмбарго[607], наложенного нейтральными государствами на торговлю военным снаряжением, кораблекрушений и многих других, подчас непредвиденных обстоятельств перуанцы получают лишь небольшую часть того оружия, которое отправляют им их партнеры.
— Никак не могу согласиться с вами, — живо возразил французу попутчик. — Гибнет в пути или задерживается вражескими судами лишь малая толика тех кораблей, которые везут нам военное снаряжение. Да и в этом случае мы не терпим особого ущерба, поскольку оплачиваем груз лишь по его получении.
— Теперь мне понятна та ярость, что обуяла капитана Боба и его достойного сообщника полковника Батлера! — вмешался в беседу Жак.
— Как, вы знаете этих презренных типов?! — моментально отреагировал незнакомец.
— Увы, да!.. К своему несчастью, — ответил Жюльен и поведал ему вкратце об их с Жаком встрече с вышеупомянутыми проходимцами.
Перуанец весь обратился в слух: повествование настолько захватило его, что он, до этого болтавший без умолку чуть ли не все время после отбытия поезда из Ламбеке, ни разу не прервал рассказчика.
— Итак, — промолвил попутчик медленно, когда Жюльен закончил, — вы полагаете возможным утверждать, что кораблекрушение произошло случайно, и даже мысли не допускаете о том, что эти два янки могли умышленно разбить о скалы парусник с товаром, предназначавшимся нашей армии?
— Совершенно верно. Да и какой был смысл этим людям терять корабль, чей груз представлял для них целое состояние?
— А если они продались чилийцам?
— Подобное предположение исключено, поскольку потерпевшая крушение шхуна была обстреляна крейсером.
— Возможно, это было сделано нарочно, чтобы отвести от негодяев всяческие подозрения в измене.
— В таком случае крейсер захватил бы военное снаряжение, которое пригодилось бы чилийским солдатам.
— Как бы то ни было, — задумчиво произнес перуанец, — этот необъяснимый случай нанес нам большой вред, поскольку задержал на две недели вооружение нескольких подразделений нашей милиции, и если когда-нибудь эти два типа, на которых я смотрю как на обыкновенных подлецов, — комитет спасения того же мнения, — вздумают ступить на перуанскую землю…
— То их выпорют хорошенько…
— Нет, сеньор, они погибнут смертью изменников: будут расстреляны в спину!
— В нас вы найдете людей, которые не пожалеют ни труда, ни времени, чтобы помочь вам схватить этих бандитов, — решительно заявил Жюльен, — ибо виноваты лиходеи в измене вашей стране или нет, но они покушались на нашу жизнь, и за это им не будет от нас пощады!.. Однако боюсь, что мы едва ли встретим их когда-нибудь.
— Quin sabe?[608] — загадочно произнес перуанец с той неподражаемой интонацией, которая как нельзя лучше подходила к этим словам.
Поезд тем временем приближался к Салаверри. Незнакомец предложил французам временно устроиться в одном из тех заведений близ железнодорожного вокзала, что лишь для красного словца именуются отелями, хотя и могут — слава Богу! — предложить постояльцам кое-какие удобства.
Сам же он собирался отправиться в Трухильо, дабы позаботиться о том, чтобы разместить своих новых друзей в более комфортабельной гостинице.
Эти хлопоты должны были занять всего несколько часов, после чего он вышлет за ними экипаж, который доставит их, а также слугу и багаж в город.
Двадцать второго ноября 1879 года, спустя десять дней после их отбытия из Гуаякиля, Жак и Жюльен оказались на набережной Салаверри, нового порта вблизи перуанского города Трухильо, выстроенного взамен порта Уанчаго, заброшенного в конце концов из-за многочисленных аварий и поломок судов, обусловленных яростным морским ветром, особо опасным, когда в гавани полным-полно подводных скал.
В пути им, прямо скажем, пришлось нелегко. До Тум-беса, на эквадорско-перуанской границе, они передвигались по ужасным дорогам, извивавшимся вдоль берега Тихого океана, а дальше и вовсе шли по бездорожью, отчего, впрочем, друзьям не стало труднее.
Пустыню с рассеянными по ней скалами, через которую пролегал теперь их путь, перерезали многочисленные реки, пересыхавшие летом и превращавшиеся в бурные потоки в сезон дождей, так что путнику там всегда грозит опасность или погибнуть от жажды, или утонуть в водной стремнине.
Далее небольшой отряд миновал мало чем примечательный городок Тура, перешел, не сделав привала, еще через одну пустыню — Сечуру и, наконец, после долгих мытарств, прибыл в Ламбеке, где берет начало железная дорога, ведущая в Трухильо, воспринимаемая путешественниками, изнуренными переходом по безлюдным местам, как подлинное чудо и соединяющая между собой два столь разнящихся друг от друга мира: скудную пустыню, где человек ощущает себя безмерно одиноким, и шумные города со всеми достижениями современной цивилизации, выросшие чуть ли не в одночасье, словно грибы, во многих точках Южноамериканского континента.
Преодолев пятьсот километров, отделявшие Гуаякиль от Ламбеке, французы отпустили погонщика мулов и пастухов. Поскольку они несли службу исключительно добросовестно, Жюльен, как всегда великодушный, щедро оплатил их труд и разделил между ними мулов.
Деньги и животные составили для этих славных ребят целое богатство, и они, отправляясь в обратный путь, в Кито, от всего сердца славили своих благодетелей. Ну а друзья в сопровождении гида, метиса Эстебана, сели спустя некоторое время в поезд, доставивший их с грехом пополам в Салаверри. Путешественникам, пресытившимся головокружительными подъемами и спусками в пустынных горах, где присутствие человека и его верного мула представляется лишенным всякого смысла, небольшая, протяженностью в сорок пять лье, поездка по едва достроенной перуанской железной дороге доставила неописуемое удовольствие.
Друзья заранее планировали остановиться на два дня в Салаверри, всего в двух километрах от Трухильо, расположившись лагерем на берегу реки Рио-Моче, в долине Чилу, и воспользовавшись свободным временем, чтобы раздобыть лошадей, на которых они намеревались проделать еще восемьдесят лье в том же, южном, направлении до самого Гуачо, откуда им предстояло проехать по железной дороге через Лиму в Ику. Однако в пути, уступив настойчивым советам и просьбам своего спутника, соседа по купе, они отказались от первоначального замысла. Вообще-то, относясь сдержанно к новым знакомствам, парижане не устояли перед радушием и сердечностью путешественника, предложившего себя в полное распоряжение французов.
Их попутчик учился в Париже, превосходно говорил по-французски и, похоже, принадлежал к знати, хотя и был слишком уж обвешан драгоценностями, следуя привычке, столь милой сердцу испано-американцев, и обладал, как и они, естественной склонностью к болтовне. Кроме того, он, судя по всему, довольно хорошо знал этот край и, неустанно восхваляя его сказочно прекрасные ландшафты и достопримечательности, недвусмысленно давал понять, что друзья могут воспользоваться его гостеприимством, и они согласились не отвергать услуг бойкого приятеля.
Разговор как-то сам собой переключился потом на кровопролитную бойню между Чили и Перу, результаты коей, по мнению французов, были неблагоприятны для последней страны, — тема, понятная в данных условиях.
И тут незнакомец ощутил новый прилив красноречия. Никогда самый что ни на есть настоящий гасконец[604], взнуздывающий своего гомерического[605] дромадера[606], чтобы отправиться на нем на войну, не смог бы переговорить этого перуанца, который, предсказывая быстрый крах чилийцев, с наслаждением обрисовывал его в мельчайших деталях и при этом не проявлял ни намека на великодушие по отношению к противнику, находившемуся вовсе не в столь плачевном состоянии, как он живописал, а, скорее, в прямо противоположном. Преисполненный патриотическими чувствами, пассажир восхищался массовыми выступлениями народа в поддержку античилийской политики, восторгался героизмом милиции и энергичным поведением правительства, перечислял имевшиеся в распоряжении его отчизны ресурсы — оружие, людей, морские суда и деньги — и затронул вопрос о значении и объеме поставок в Перу военного снаряжения, беспрерывно отправляемого в эту страну из Европы и Америки.
Последний предмет, коего коснулся в своей пламенной речи оратор, вызвал у Жака и Жюльена, терпеливо слушавших его, воспоминание о мрачной драме, прологом к которой послужило кораблекрушение, предшествовавшее их заточению в лепрозорий. И Жюльен совершенно естественно заметил, что из-за захвата чилийскими крейсерами судов с контрабандным грузом, эмбарго[607], наложенного нейтральными государствами на торговлю военным снаряжением, кораблекрушений и многих других, подчас непредвиденных обстоятельств перуанцы получают лишь небольшую часть того оружия, которое отправляют им их партнеры.
— Никак не могу согласиться с вами, — живо возразил французу попутчик. — Гибнет в пути или задерживается вражескими судами лишь малая толика тех кораблей, которые везут нам военное снаряжение. Да и в этом случае мы не терпим особого ущерба, поскольку оплачиваем груз лишь по его получении.
— Теперь мне понятна та ярость, что обуяла капитана Боба и его достойного сообщника полковника Батлера! — вмешался в беседу Жак.
— Как, вы знаете этих презренных типов?! — моментально отреагировал незнакомец.
— Увы, да!.. К своему несчастью, — ответил Жюльен и поведал ему вкратце об их с Жаком встрече с вышеупомянутыми проходимцами.
Перуанец весь обратился в слух: повествование настолько захватило его, что он, до этого болтавший без умолку чуть ли не все время после отбытия поезда из Ламбеке, ни разу не прервал рассказчика.
— Итак, — промолвил попутчик медленно, когда Жюльен закончил, — вы полагаете возможным утверждать, что кораблекрушение произошло случайно, и даже мысли не допускаете о том, что эти два янки могли умышленно разбить о скалы парусник с товаром, предназначавшимся нашей армии?
— Совершенно верно. Да и какой был смысл этим людям терять корабль, чей груз представлял для них целое состояние?
— А если они продались чилийцам?
— Подобное предположение исключено, поскольку потерпевшая крушение шхуна была обстреляна крейсером.
— Возможно, это было сделано нарочно, чтобы отвести от негодяев всяческие подозрения в измене.
— В таком случае крейсер захватил бы военное снаряжение, которое пригодилось бы чилийским солдатам.
— Как бы то ни было, — задумчиво произнес перуанец, — этот необъяснимый случай нанес нам большой вред, поскольку задержал на две недели вооружение нескольких подразделений нашей милиции, и если когда-нибудь эти два типа, на которых я смотрю как на обыкновенных подлецов, — комитет спасения того же мнения, — вздумают ступить на перуанскую землю…
— То их выпорют хорошенько…
— Нет, сеньор, они погибнут смертью изменников: будут расстреляны в спину!
— В нас вы найдете людей, которые не пожалеют ни труда, ни времени, чтобы помочь вам схватить этих бандитов, — решительно заявил Жюльен, — ибо виноваты лиходеи в измене вашей стране или нет, но они покушались на нашу жизнь, и за это им не будет от нас пощады!.. Однако боюсь, что мы едва ли встретим их когда-нибудь.
— Quin sabe?[608] — загадочно произнес перуанец с той неподражаемой интонацией, которая как нельзя лучше подходила к этим словам.
Поезд тем временем приближался к Салаверри. Незнакомец предложил французам временно устроиться в одном из тех заведений близ железнодорожного вокзала, что лишь для красного словца именуются отелями, хотя и могут — слава Богу! — предложить постояльцам кое-какие удобства.
Сам же он собирался отправиться в Трухильо, дабы позаботиться о том, чтобы разместить своих новых друзей в более комфортабельной гостинице.
Эти хлопоты должны были занять всего несколько часов, после чего он вышлет за ними экипаж, который доставит их, а также слугу и багаж в город.