Страница:
Флор сняла висевшие на ремнях карабины и протянула один подружке.
— Ты ведь умеешь стрелять? — она.
— Сейчас увидишь! — решительно ответила Хуана. Оружие оказалось заряженным. Шесть патронов находились в магазине и один в патроннике. Итого семь выстрелов.
— Надо продержаться до ночи! Когда стемнеет, мы тихо откроем дверь, захватим с собой по карабину… и побежим со всех ног. Они ничего не заметят, и нам не составит труда скрыться…
— А если бандиты перекроют дорогу?
— Мы расчистим себе путь ружейными выстрелами! А теперь хватит болтать!.. Они слишком близко подошли… Их надо остановить!
Флор тщательно прицелилась в огромного, выше всех остальных, всадника. Затем легко нажала на курок.
Раздался выстрел. Бандит взмахнул руками и тяжело рухнул назад.
Жестоко расхохотавшись, индианка воскликнула:
— Один готов! После этого другие почувствуют к нам почтение!
Почти одновременно выстрелила и Хуана. Пораженный в грудь конь встал на задние копыта, словно геральдическое животное, сделал несколько шагов и затем свалился на землю, подмяв под собой седока.
— Ты промахнулась? — раздосадованно произнесла индианка.
— Нет! Я и целилась в лошадь… стрелять же в человека я не могу…
— Ах да!.. Ты же бледнолицая! И у тебя свои предрассудки… А что б ты сделала, если б этот мерзавец взломал дверь и набросился на тебя?
— Что ты хочешь от меня? В гневе… в пылу схватки… я б защищалась.
— Так, значит, то, что является плохим издалека, оказывается хорошим и полезным поблизости… Ну что ж, ладно!..
И бесстрашная девушка еще одним выстрелом как бы отметила это умозаключение, довольно необычное в данный момент.
Второй всадник покачнулся, затем осел и рухнул на землю. Чуть позже, почти одновременно, — третий и четвертый.
— Мой отец научил меня стрелять из карабина, — сказала Флор. Ее глаза сверкали в темноте, словно у пантеры. — Джо был бы доволен мной!
— А я не могу решиться убить человека… каким бы негодяем он ни был!..
Во второй раз Хуана сосредоточенно прицелилась в лошадь, появившуюся с фланга. Приклад карабина с силой ударил в плечо, а снаружи всадник и конь рухнули в пыль.
Пуля попала в бок животного. Лошадь продолжала дергаться и время от времени заунывно ржать. А всадник со сломанной ногой полз по песку и орал благим матом.
— Отлично!.. Как бы ты не хотела, но к этому пришла! — саркастически рассмеялась индианка. — Ты его покалечила…
Решительный отпор, удивительная ловкость и сноровка, проявленные нашими героинями, быстро охладили наступательный пыл бандитов. Те рассчитывали играючи схватить беглянок. Но вместо двух дрожащих от страха юных созданий разбойники встретили храбрецов, защищающихся словно два мужественных и бесстрашных солдата.
Бандиты остановили лошадей, сгруппировались, отойдя из осторожности подальше от злополучной хижины.
— Думаю, мы им преподали хороший урок! — индианка, деловито заряжая свое оружие.
— По крайней мере, сейчас они успокоились! Но что будет позже… этой ночью!
— Прежде всего отдохнем и подкрепимся. И глядим в оба!
— Я не голодна, просто ужасно разнервничалась, — ответила Хуана.
Она в самом деле испытывала глубокий упадок сил, обычный после сильных психических встрясок.
— На войне, видишь ли, моя дорогая, необходимо отдыхать и кормиться… Без этого невозможно защищаться.
— Как бы я хотела обрести твое спокойствие и хладнокровие! Но я не перестаю думать о моей маме, моем отце — они все еще в руках этого монстра. И мне страшно!
— Ты права, монстр… и трус! Во время схватки его не увидишь, он прячется… боится пуль и посылает убивать других!
— Человек, предпочитающий темные делишки… удары из-за угла… словом, ты права, трус.
— Смотри! Я ж тебе говорила!
Хуана, пытавшаяся разгрызть кусок тазахо, взглянула в амбразуру[134]. Она увидела, как к хижине, укрываясь за толстыми ветками деревьев, ползли люди. Пули им, кажется, уже были не страшны. Хуане почудился среди них Андрее.
План бандитов был прост. Под прикрытием деревьев они рассчитывали медленно, но наверняка подобраться к осажденному домику. Хуана насчитала двенадцать человек.
— И мы позволим им двигаться вперед? — Флор, вскинув карабин. — Ну что, как твои предрассудки?
— С ними покончено! — отрезала Хуана, повторив движение индианки.
Девушки открыли огонь одновременно. Врезавшись в деревья и выбив два куска древесины, пули со зловещим визгом срикошетили[135] далеко в сторону.
Надежно защищенные передвижными укрытиями, нападавшие были неуязвимы. Однако из осторожности они остановились.
Раздались еще два выстрела. Один из бандитов, раненный в плечо, выругался и, показав кулак, опустился на землю.
Массивные, вертикально стоящие стволы образовывали настоящую баррикаду. За ней, прячась от выстрелов, суетились старатели с лопатами. В основании огромных кругляков они вырыли маленькую траншею, в которую под действием собственной тяжести опустились деревья. Вынутую землю тотчас раскидали, затем примяли. В итоге получился надежный частокол, за которым можно было укрыться дюжине человек.
Разумеется, в этой импровизированной ограде оказалось множество щелей, и наметанный глаз индианки заметил, как в них появились стволы винчестеров.
Инстинктивно Флор отпрянула от амбразуры и одновременно с силой толкнула Хуану. В тот же миг баррикада покрылась облачком дыма. Послышался ружейный залп, и град пуль обрушился на массивные стены хижины. Некоторые, с ужасающей точностью задев кромку амбразуры и повредив деревянную обшивку, с мрачным свистом вонзились во внутреннюю стену.
Если бы Флор оставалась на своем посту, пуля попала бы ей прямо в голову!
— Хороший ответ! — произнесла девушка.
— И неплохая реакция[136], — добавила Хуана, положив пока ненужное оружие на пол. — Какая честь для нас — мы в осаде!
— А как же иначе! Мы защищаемся, как мужчины, и с нами обращаются соответственно!
— Теперь-то я поняла, зачем они все это делали!
— Бандиты просто укрылись!
— Чтобы спокойно стрелять по амбразуре, одновременно мешая нам отвечать и так же безбоязненно построить вторую баррикаду перед первой.
— А затем они вплотную приблизятся к домику, разрушат его своими кирками и в конце концов схватят нас тепленькими!
— Я даже думаю, что они решат окружить нас с четырех сторон… Впрочем, это займет много времени.
— Только бы бандиты не напали до наступления сумерек!
— Вряд ли… видишь ли, дорогая, сейчас очень жарко… этим скотам пришлось скакать верхом, стрелять, работать… их должна мучить жажда… словом, я буду очень удивлена, если они не пойдут сейчас пить! А когда в пустыне начинают пить, никто не знает ни где, ни когда это закончится!
Импровизированный — здесь: сделанный без предварительного плана, из подручных материалов.
Прошло несколько минут. Вдалеке послышались громкие возгласы, сопровождаемые револьверными выстрелами. Крики доносились с противоположной стороны лагеря.
Беглянки в надежде посмотрели друг на друга. Неужели кто-то напал на бандитов?.. Пришел к ним на помощь?.. Принес долгожданное спасение?
Невзирая на смертельную опасность, Флор посмотрела в амбразуру, испещренную пулями.
Снаружи творилось что-то непонятное. Люди бегали, прыгали, бросали от радости вверх оружие, шляпы… Потом на лету ловили их.
Показались груженые повозки. Они медленно двигались сквозь толпу беснующихся бандитов.
Повозки время от времени останавливались, что вызывало у разбойников новый, бурный прилив энтузиазма.
Индианка обладала великолепным зрением, свойственным, впрочем, всем краснокожим. Несмотря на расстояние, Флор четко уловила все детали происходящего и спустя некоторое время воскликнула:
— Они все пьют!
Девушка заметила протянутые руки — характерный жест пьяницы, подносящего к губам полный стакан и одним глотком поглощающего огненную жидкость. Затем еще, еще и так до тех пор, пока пьющий не рухнет на землю, сраженный огромной дозой алкоголя.
Обеспокоенная столпотворением, Хуана ответила:
— Вероятно, им доставили новые запасы агвардиенте? Боже мой! Что же нас ждет?
— Вечером они будут мертвецки пьяными, и мы сможем спокойно уйти отсюда.
— Но эта безумная радость пьяных людей меня просто страшит. Я вспоминаю ужасную ночь, когда они разграбили и сожгли имение.
— И когда ты так великодушно спасла нас, меня и моего отца, Быстрого Лося. А ведь в то время мы были твоими врагами.
— Я думаю, ты уже давно вернула мне свой долг… Послушай, пока в нас не стреляют, позволь посмотреть в амбразуру.
Выглянув в щель, Хуана воскликнула:
— Смотри, они убегают так, словно у них в сапогах горячие угли! Как жаль, что эти повозки не прибыли раньше, когда бандиты преследовали нас!
— Ладно, оставь это… ничего не потеряно… когда напьются, то про все забудут!
— А если мы сейчас попытаемся бежать?
— Они еще не вполне пьяны… да и их лошади не расседланы… через пару минут негодяи догнали и схватили бы нас.
— Тогда потерпим!
Им пришлось ждать недолго. Но тут произошло то, чего наши героини не ожидали. Нападавшие выпили и быстро, бегом, вернулись назад!
Флор вновь встала у амбразуры и посмотрела наружу. И тотчас увидела, как в расщелину между двумя стоящими стволами протиснулся ствол карабина. Индианка предусмотрительно отпрянула в сторону. Раздался выстрел. Пуля со свистом и сухим треском вонзилась в стену в нескольких сантиметрах от амбразуры.
Спустя мгновение раздался второй выстрел. Затем — третий, четвертый. Пули кучно ложились на стену хижины, словно бандиты забавлялись в стрельбе по цели. Флор, как, впрочем, и ее подруга, разгадала замысел бандитов.
— О! Негодяи! — маленькая индианка. — Поливая огнем амбразуру, они препятствуют нам их увидеть, приблизиться к окну и дать отпор!
— Флор! — Хуана в паузе между выстрелами. — Кто-то идет, я слышу шаги…
— Да! Они бегут… совсем рядом! О! Нельзя даже посмотреть, увидеть, что они замышляют!
Вокруг продолжали свистеть пули, разнося в клочья края амбразуры. Иногда они со звоном проносились сквозь расширенное отверстие и впивались во внутреннюю стену.
Снаружи, за баррикадой, слышались радостные, возбужденные голоса. Немного дальше полным ходом продолжалась пьяная вакханалия.
Внезапно нападавшие прекратили огонь. Послышался легкий треск. Девушки не могли понять, что происходит. Так продолжалось полминуты.
Затем вдруг они почувствовали, как под их ногами дрогнула земля. Подружки упали на землю, и в этот момент раздался ужасный грохот. Одна из стен хижины рухнула, словно не выдержала мощного порыва ураганного ветра. Остальные, наполовину выломанные, чудом остались на месте. Бревна, с невероятной силой вырванные из стены, кружась, отлетели на сотню метров. В то же мгновение едкий, удушливый дым заполнил развалины. Оглушенная Хуана пролепетала:
— Динамит!.. Это динамит!
Сквозь плотное облако пыли осторожно пробирались люди, держа наготове лассо.
Не успели девушки прийти в себя, как были связаны по рукам и ногам.
ГЛАВА 4
— Ты ведь умеешь стрелять? — она.
— Сейчас увидишь! — решительно ответила Хуана. Оружие оказалось заряженным. Шесть патронов находились в магазине и один в патроннике. Итого семь выстрелов.
— Надо продержаться до ночи! Когда стемнеет, мы тихо откроем дверь, захватим с собой по карабину… и побежим со всех ног. Они ничего не заметят, и нам не составит труда скрыться…
— А если бандиты перекроют дорогу?
— Мы расчистим себе путь ружейными выстрелами! А теперь хватит болтать!.. Они слишком близко подошли… Их надо остановить!
Флор тщательно прицелилась в огромного, выше всех остальных, всадника. Затем легко нажала на курок.
Раздался выстрел. Бандит взмахнул руками и тяжело рухнул назад.
Жестоко расхохотавшись, индианка воскликнула:
— Один готов! После этого другие почувствуют к нам почтение!
Почти одновременно выстрелила и Хуана. Пораженный в грудь конь встал на задние копыта, словно геральдическое животное, сделал несколько шагов и затем свалился на землю, подмяв под собой седока.
— Ты промахнулась? — раздосадованно произнесла индианка.
— Нет! Я и целилась в лошадь… стрелять же в человека я не могу…
— Ах да!.. Ты же бледнолицая! И у тебя свои предрассудки… А что б ты сделала, если б этот мерзавец взломал дверь и набросился на тебя?
— Что ты хочешь от меня? В гневе… в пылу схватки… я б защищалась.
— Так, значит, то, что является плохим издалека, оказывается хорошим и полезным поблизости… Ну что ж, ладно!..
И бесстрашная девушка еще одним выстрелом как бы отметила это умозаключение, довольно необычное в данный момент.
Второй всадник покачнулся, затем осел и рухнул на землю. Чуть позже, почти одновременно, — третий и четвертый.
— Мой отец научил меня стрелять из карабина, — сказала Флор. Ее глаза сверкали в темноте, словно у пантеры. — Джо был бы доволен мной!
— А я не могу решиться убить человека… каким бы негодяем он ни был!..
Во второй раз Хуана сосредоточенно прицелилась в лошадь, появившуюся с фланга. Приклад карабина с силой ударил в плечо, а снаружи всадник и конь рухнули в пыль.
Пуля попала в бок животного. Лошадь продолжала дергаться и время от времени заунывно ржать. А всадник со сломанной ногой полз по песку и орал благим матом.
— Отлично!.. Как бы ты не хотела, но к этому пришла! — саркастически рассмеялась индианка. — Ты его покалечила…
Решительный отпор, удивительная ловкость и сноровка, проявленные нашими героинями, быстро охладили наступательный пыл бандитов. Те рассчитывали играючи схватить беглянок. Но вместо двух дрожащих от страха юных созданий разбойники встретили храбрецов, защищающихся словно два мужественных и бесстрашных солдата.
Бандиты остановили лошадей, сгруппировались, отойдя из осторожности подальше от злополучной хижины.
— Думаю, мы им преподали хороший урок! — индианка, деловито заряжая свое оружие.
— По крайней мере, сейчас они успокоились! Но что будет позже… этой ночью!
— Прежде всего отдохнем и подкрепимся. И глядим в оба!
— Я не голодна, просто ужасно разнервничалась, — ответила Хуана.
Она в самом деле испытывала глубокий упадок сил, обычный после сильных психических встрясок.
— На войне, видишь ли, моя дорогая, необходимо отдыхать и кормиться… Без этого невозможно защищаться.
— Как бы я хотела обрести твое спокойствие и хладнокровие! Но я не перестаю думать о моей маме, моем отце — они все еще в руках этого монстра. И мне страшно!
— Ты права, монстр… и трус! Во время схватки его не увидишь, он прячется… боится пуль и посылает убивать других!
— Человек, предпочитающий темные делишки… удары из-за угла… словом, ты права, трус.
— Смотри! Я ж тебе говорила!
Хуана, пытавшаяся разгрызть кусок тазахо, взглянула в амбразуру[134]. Она увидела, как к хижине, укрываясь за толстыми ветками деревьев, ползли люди. Пули им, кажется, уже были не страшны. Хуане почудился среди них Андрее.
План бандитов был прост. Под прикрытием деревьев они рассчитывали медленно, но наверняка подобраться к осажденному домику. Хуана насчитала двенадцать человек.
— И мы позволим им двигаться вперед? — Флор, вскинув карабин. — Ну что, как твои предрассудки?
— С ними покончено! — отрезала Хуана, повторив движение индианки.
Девушки открыли огонь одновременно. Врезавшись в деревья и выбив два куска древесины, пули со зловещим визгом срикошетили[135] далеко в сторону.
Надежно защищенные передвижными укрытиями, нападавшие были неуязвимы. Однако из осторожности они остановились.
Раздались еще два выстрела. Один из бандитов, раненный в плечо, выругался и, показав кулак, опустился на землю.
Массивные, вертикально стоящие стволы образовывали настоящую баррикаду. За ней, прячась от выстрелов, суетились старатели с лопатами. В основании огромных кругляков они вырыли маленькую траншею, в которую под действием собственной тяжести опустились деревья. Вынутую землю тотчас раскидали, затем примяли. В итоге получился надежный частокол, за которым можно было укрыться дюжине человек.
Разумеется, в этой импровизированной ограде оказалось множество щелей, и наметанный глаз индианки заметил, как в них появились стволы винчестеров.
Инстинктивно Флор отпрянула от амбразуры и одновременно с силой толкнула Хуану. В тот же миг баррикада покрылась облачком дыма. Послышался ружейный залп, и град пуль обрушился на массивные стены хижины. Некоторые, с ужасающей точностью задев кромку амбразуры и повредив деревянную обшивку, с мрачным свистом вонзились во внутреннюю стену.
Если бы Флор оставалась на своем посту, пуля попала бы ей прямо в голову!
— Хороший ответ! — произнесла девушка.
— И неплохая реакция[136], — добавила Хуана, положив пока ненужное оружие на пол. — Какая честь для нас — мы в осаде!
— А как же иначе! Мы защищаемся, как мужчины, и с нами обращаются соответственно!
— Теперь-то я поняла, зачем они все это делали!
— Бандиты просто укрылись!
— Чтобы спокойно стрелять по амбразуре, одновременно мешая нам отвечать и так же безбоязненно построить вторую баррикаду перед первой.
— А затем они вплотную приблизятся к домику, разрушат его своими кирками и в конце концов схватят нас тепленькими!
— Я даже думаю, что они решат окружить нас с четырех сторон… Впрочем, это займет много времени.
— Только бы бандиты не напали до наступления сумерек!
— Вряд ли… видишь ли, дорогая, сейчас очень жарко… этим скотам пришлось скакать верхом, стрелять, работать… их должна мучить жажда… словом, я буду очень удивлена, если они не пойдут сейчас пить! А когда в пустыне начинают пить, никто не знает ни где, ни когда это закончится!
Импровизированный — здесь: сделанный без предварительного плана, из подручных материалов.
Прошло несколько минут. Вдалеке послышались громкие возгласы, сопровождаемые револьверными выстрелами. Крики доносились с противоположной стороны лагеря.
Беглянки в надежде посмотрели друг на друга. Неужели кто-то напал на бандитов?.. Пришел к ним на помощь?.. Принес долгожданное спасение?
Невзирая на смертельную опасность, Флор посмотрела в амбразуру, испещренную пулями.
Снаружи творилось что-то непонятное. Люди бегали, прыгали, бросали от радости вверх оружие, шляпы… Потом на лету ловили их.
Показались груженые повозки. Они медленно двигались сквозь толпу беснующихся бандитов.
Повозки время от времени останавливались, что вызывало у разбойников новый, бурный прилив энтузиазма.
Индианка обладала великолепным зрением, свойственным, впрочем, всем краснокожим. Несмотря на расстояние, Флор четко уловила все детали происходящего и спустя некоторое время воскликнула:
— Они все пьют!
Девушка заметила протянутые руки — характерный жест пьяницы, подносящего к губам полный стакан и одним глотком поглощающего огненную жидкость. Затем еще, еще и так до тех пор, пока пьющий не рухнет на землю, сраженный огромной дозой алкоголя.
Обеспокоенная столпотворением, Хуана ответила:
— Вероятно, им доставили новые запасы агвардиенте? Боже мой! Что же нас ждет?
— Вечером они будут мертвецки пьяными, и мы сможем спокойно уйти отсюда.
— Но эта безумная радость пьяных людей меня просто страшит. Я вспоминаю ужасную ночь, когда они разграбили и сожгли имение.
— И когда ты так великодушно спасла нас, меня и моего отца, Быстрого Лося. А ведь в то время мы были твоими врагами.
— Я думаю, ты уже давно вернула мне свой долг… Послушай, пока в нас не стреляют, позволь посмотреть в амбразуру.
Выглянув в щель, Хуана воскликнула:
— Смотри, они убегают так, словно у них в сапогах горячие угли! Как жаль, что эти повозки не прибыли раньше, когда бандиты преследовали нас!
— Ладно, оставь это… ничего не потеряно… когда напьются, то про все забудут!
— А если мы сейчас попытаемся бежать?
— Они еще не вполне пьяны… да и их лошади не расседланы… через пару минут негодяи догнали и схватили бы нас.
— Тогда потерпим!
Им пришлось ждать недолго. Но тут произошло то, чего наши героини не ожидали. Нападавшие выпили и быстро, бегом, вернулись назад!
Флор вновь встала у амбразуры и посмотрела наружу. И тотчас увидела, как в расщелину между двумя стоящими стволами протиснулся ствол карабина. Индианка предусмотрительно отпрянула в сторону. Раздался выстрел. Пуля со свистом и сухим треском вонзилась в стену в нескольких сантиметрах от амбразуры.
Спустя мгновение раздался второй выстрел. Затем — третий, четвертый. Пули кучно ложились на стену хижины, словно бандиты забавлялись в стрельбе по цели. Флор, как, впрочем, и ее подруга, разгадала замысел бандитов.
— О! Негодяи! — маленькая индианка. — Поливая огнем амбразуру, они препятствуют нам их увидеть, приблизиться к окну и дать отпор!
— Флор! — Хуана в паузе между выстрелами. — Кто-то идет, я слышу шаги…
— Да! Они бегут… совсем рядом! О! Нельзя даже посмотреть, увидеть, что они замышляют!
Вокруг продолжали свистеть пули, разнося в клочья края амбразуры. Иногда они со звоном проносились сквозь расширенное отверстие и впивались во внутреннюю стену.
Снаружи, за баррикадой, слышались радостные, возбужденные голоса. Немного дальше полным ходом продолжалась пьяная вакханалия.
Внезапно нападавшие прекратили огонь. Послышался легкий треск. Девушки не могли понять, что происходит. Так продолжалось полминуты.
Затем вдруг они почувствовали, как под их ногами дрогнула земля. Подружки упали на землю, и в этот момент раздался ужасный грохот. Одна из стен хижины рухнула, словно не выдержала мощного порыва ураганного ветра. Остальные, наполовину выломанные, чудом остались на месте. Бревна, с невероятной силой вырванные из стены, кружась, отлетели на сотню метров. В то же мгновение едкий, удушливый дым заполнил развалины. Оглушенная Хуана пролепетала:
— Динамит!.. Это динамит!
Сквозь плотное облако пыли осторожно пробирались люди, держа наготове лассо.
Не успели девушки прийти в себя, как были связаны по рукам и ногам.
ГЛАВА 4
Взаперти. — Бедные родители. — Прикованные. — Голод и жажда. — Признательность. — Между гордостью и чувством долга. — Обморок. — На помощь! — Умирающие. — За стакан воды. — Андрее. — Дон Влас пришел в себя. — Ярость. — Жестокая угроза. — Одни! — Крик пересмешника.
Хуану и Флор быстро отнесли в лагерь.
Бандиты предусмотрительно старались избегать встречи с пьяной толпой и, повинуясь точным и ясным распоряжениям, задворками прибыли к огромной хижине, в которой пленницы сидели ранее.
Солнечный Цветок хранила яростное молчание, а Хуана оставалась бесстрастной, но в глубине ее глаз ярко полыхал огонь.
Отворилась потайная дверь, девушек освободили от лассо, и они оказались в темной комнате. Дверь тотчас закрылась.
Беглянки услышали, как бандиты громко расхохотались, и один из них крикнул:
— Уф! Ну и работенка… идем пить! Мы вполне это заслужили!
Внезапно маска безразличия с лица Хуаны спала, и несчастная девушка, сраженная новым ударом судьбы, горестно воскликнула:
— Флор! Моя бедная Флор! Мы столько прошли… столько испытали… и все — ради этого?!
В другом конце комнаты в темноте послышался слабый, разбитый голос. Хуана вздрогнула.
— Дочь моя!
— Мама! О Боже мой! Будь благословен!
— Хуана! Малышка! — прошелестел другой голос.
— Папа! И вы здесь!
С бьющимся сердцем, вытянув руки и спотыкаясь, девушка прошла вперед. Ее глаза постепенно привыкли к темноте. Она различила две стоящие человеческие фигуры и одновременно уловила лязг металлических цепей.
Хуана всем телом задрожала от возмущения и боли.
— Дочь моя! Дочь моя! — мать вялым дрожащим голосом, который было невыносимо слушать.
Хуана обняла свою мать, осыпала ее поцелуями, нашептывая ласковые, нежные слова, как когда-то давно, еще в далеком детстве.
Она хотела пододвинуть ее поближе к полоске света, струившегося сквозь щель в стене. Посмотреть на мать! Хоть мгновение! Одно мгновение под этим маленьким лучиком, дарованным их палачом.
Девушка почувствовала сопротивление, и знакомый лязг металла заставил Хуану вскрикнуть.
Ужас! Ее мать была закована в кандалы! И с какой изощренной жестокостью! Донну Лауру посадили на цепь, словно дикое животное, в двух метрах от мужа. Дон Блас также протягивал к дочери дрожащие руки.
Оставив на мгновение мать, Хуана прижала к груди своего отца и воскликнула:
— Папа! О мой любимый папа! Судьба ополчилась на нас!.. Отец! О… мы так несчастны!
— Но, по крайней мере, нам остается последнее утешение, на которое мы уже не надеялись, — ответил хриплым, ослабленным голосом дон Блас, — увидеть тебя… еще раз обнять перед смертью… моя Хуана!
— Вы будете жить! Я не хочу, чтобы вы умирали!
— Последний час приближается, дочь моя!
— Я не хочу! Не хочу!
— Бедное дитя! Если б ты только знала, — произнесла мать, — впрочем, мы уже почти не чувствуем боли… если б только не мучила жажда…
— Боже мой!.. Что вы говорите!
— Негодяй сдержал свое слово! С тех пор как он нас схватил, мы ни разу не пили и не ели.
— Какой же он варвар[137]! И какое ничтожество!
— Такова наша судьба! Он мстит умело. Без особых выкрутасов, но с жестокостью, присущей всем представителям этой расы… достойной того презрения, которое я всегда к ним испытывал. Индеец, дитя мое, — это дикарь!
— Папа! Но мы обязаны именно индианке тем, что смогли насладиться радостью встречи! Она проявила по отношению ко мне любовь… преданность! Не раз рисковала своей жизнью ради меня… и сейчас разделяет наш плен… как потом разделит и нашу судьбу… Папа! Умоляю вас, не будьте столь несправедливы по отношению к той, которая стала мне ближе сестры!
Флор, стоя у двери, даже не шелохнулась. Она осознала всю глубину пропасти, отделявшей ее от этих людей! Неискоренимый, чудовищный расовый предрассудок… продолжавший существовать даже в таком месте и в такой момент.
Между тем на донну Лауру произвели впечатление взволнованные, проникновенные слова ее дочери. Она узнала Флор, маленькую индианку, раненную во время битвы за имение. Эта краснокожая сбежала вскоре после ухода Железного Жана.
— Дитя мое! — позвала донна Лаура индианку. — Подойди сюда. Я не могу приблизиться к тебе.
Флор, сохраняя достоинство, подошла к этой женщине, бледнолицей, олицетворяющей злейшего врага. Скорее стесняясь, чем пугаясь, не зная что и сказать, она опустила голову.
В смятении донна Лаура смотрела на нее, испытывая сильнейшее желание прижать девушку к своей груди. Только сейчас гордая испанка осознала наконец вековую несправедливость расы победителей; она поняла, насколько были необоснованны ее пренебрежение и презрение по отношению к краснокожим. Нет! Индеец не таков, каким охарактеризовал его дон Блас.
Она — женщина, мать, и ее нежная душа широко распахнулась перед очевидной правдой.
— Дитя мое, Хуана любит тебя, словно родную сестру… иди ко мне… ты также станешь моей дочерью!
— Браво, мама! — Хуана. — Ты просто молодец! Другого я от тебя и не ожидала.
Флор вздрогнула и пролепетала:
— Мадам, я и не надеялась!
— Ах ты, малышка! Видишь ли, признательность измеряется размерами сотворенного добра… И я никогда не смогу расплатиться с тобой!
Дон Блас, несмотря на усиливающуюся слабость, сохранял холодное достоинство, столь контрастирующее[138] с волнением, охватившим его жену и девушек.
Что это? Гордость?.. Неосознанность своих поступков?.. Вероятно, и то и другое, но в сочетании с глубоким удивлением.
Да, он восхищался своей дочерью. Пожертвовал бы ради нее всем и даже отдал бы жизнь, лишь бы облегчить ее страдания. Дон Блас был безусловно справедлив, храбр и великодушен. И тем не менее из этого отцовского сердца не вырвался этот признательный возглас в адрес восхитительного и бесстрашного создания, спасшего жизнь горячо любимой дочери.
Флор была индианкой. А это слово воплощало для него, испанца голубых кровей, все зло.
Однако он не мог не признать очевидное. И поскольку в глубине души дон Блас являлся все-таки поборником справедливости, он надменным, слегка дрожащим от перенесенных страданий голосом произнес:
— Девочка моя, я искренне признателен вам. И если благодаря Провидению мы выберемся отсюда, вы увидите, что дон Блас умеет быть щедрым.
Хуане хотелось крикнуть отцу:
«Папа! Она заслуживает большего, чем какое-то банальное обещание будущего вознаграждения! Негоже таким образом умалять сделанное ею».
Дон Блас догадался, о чем подумала его дочь. Что-то сдвинулось в его, без сомнения, рыцарской натуре[139], недоступной, однако, для благородных помыслов, проповедующих равенство между всеми членами великого человеческого братства.
Он схватил руку Флор, крепко ее пожал и добавил:
— Дитя мое… будьте благословенны!
Ага! На сей раз индианочка уловила совершенно иную тональность в произнесенных словах. Она посмотрела на этого бледнолицего из другого мира и поразилась выражению его лица. Флор собралась ответить дону Бласу, однако тот покачнулся, задрожал и затем рухнул так быстро, что она не успела даже поддержать его.
Хуана закричала:
— Папа умирает! Папа умирает!
Сломленная слабостью и мучительным волнением, донна Лаура опустилась на колени и погасшим голосом прошептала:
— Девочка моя! Любимая! Увидев тебя, я почувствовала себя лучше… а теперь… конец… мы умираем от голода… жажды… О, как мне больно!..
Хуана стала звать на помощь. Она принялась бить кулаками и ногами по деревянной, гулко отдающей стене.
Через несколько минут, показавшихся вечностью, девушка услышала размеренные шаги, сопровождаемые звоном шпор. Маленькая потайная дверь отворилась, и на пороге появился Андрее. С ним были двое людей. Холодный и самоуверенный метис прошел в помещение, почтительно поприветствовал девушку и произнес:
— Вы в чем-то нуждаетесь? Я к вашим услугам, сеньорита!
— Вы медленно… с изощренной жестокостью убиваете моих родителей… принесите им воды… пищу!
— Через минуту все будет исполнено, сеньорита! Дон Блас должен пенять на себя, если я посчитал своим долгом выступить против него… и вы знаете почему! Ведь я просил его быть просто полюбезнее со мной…
Девушка задохнулась от такой наглости.
— Вы говорите о любезности жертвы по отношению к своему палачу! О соблюдении приличий со стороны умирающего к тому, кто его убивает! Ваши шутки, по крайней мере, неуместны!
— Дону Бласу достаточно произнести одно слово… сделать один жест — и вы все свободны!
— Хватит! Мне нужны вода и пища… исполняйте!
— Да, сеньорита… если только в ваших словах я уловлю… некое обещание, надежду…
— Надежду! Какую? Обещание? Чего? Говорите быстрее! Время идет, и непоправимое может случиться с минуты на минуту!
— Я хочу, чтобы отныне дон Блас обращался со мной как с равным… Я требую, чтобы он отнесся положительно к моему намерению жениться на вас…
— Я помолвлена! Вы это знаете, и никогда я не стану женой другого человека.
— Значит, это ваше последнее слово, сеньорита, — продолжил Андрее изменившимся голосом.
Дон Блас хрипел и ворочался на полу. Потерявшая голову донна Лаура опустилась на колени и жалобно стонала. Дневной свет, широким потоком проникавший в помещение через распахнутую дверь, ослепил несчастных.
С трудом Хуана узнавала в этих людях своих родителей. Настолько их изменили перенесенные страдания. Ее отец, мать в таком состоянии… И все из-за этого монстра, перемалывающего их сердца и истязающего их тела. И тут наша героиня, удивительное создание, преисполненное доброты и благородства, почувствовала, как ее захлестнула волна ненависти.
— Сеньорита, вы не отвечаете, — продолжил метис, — должен ли я понимать ваше молчание как…
Она резко оборвала его, воскликнув:
— У вас нет ни души, ни совести, ни великодушия! Вы всего лишь бандит с руками по локоть в крови, в котором никогда не было ничего человеческого!
— Вот здесь вы не правы! Меня пожирает любовь! Медленно убивает безумная страсть… как других голод и жажда… Эта искупительная любовь может сделать из разбойника героя! Если б я вас не так страстно любил… сеньорита, сегодня вы были бы мертвы. Только любовь смогла победить ненависть, оскорбление и презрение, остановить месть на пороге смерти. Но сегодня я хочу вас! И если я использую самые жестокие средства… позже вы простите все это тому, кто сделает вас еще более богатой, более великой и более любимой, чем сама королева!
Хуана с ужасом посмотрела на Андреса. Затем перевела глаза с этого человека, говорившего о любви в такой момент, на умирающих родителей.
О!.. Спасти их!.. Спасти любой ценой, но не изменой Железному Жану, бесстрашному и самоотверженному герою, который был так нужен сейчас!
Но времени на размышление не оставалось. Необходимо было действовать быстро. Обморок дона Бласа может оказаться смертельным.
Девушка решительно тряхнула головой:
— Воды! Я хочу воды! И без всяких условий!
— Хорошо! И что потом? — неумолимый Андрее.
— Я посмотрю!
— Даете слово?
— Нет! Никаких обещаний! Я сказала: посмотрю! Она подумала:
«Да! Я спасу их. И затем навсегда исчезну… И моя смерть станет платой за их жизнь! Жан оплачет меня и отомстит! Это слово: „Посмотрю!“ —, не означает безусловного отказа. И в то же время я не принимаю на себя каких-либо обязательств».
Но Андрее, со своей стороны, уловил в этом маленькую трещинку в неприступном до сих пор монолите.
И потом, речь идет о стакане воды! Всего лишь стакане воды! Он постарается завтра, в последующие дни постепенно вырвать у Хуаны это заветное слово, которое свяжет ее навсегда.
Андрее склонил голову, вышел и вскоре вернулся, неся на подносе один из пористых сосудов из красной земли, повсеместно используемых в здешних местах. Он поставил его на большой массивный стол и, пятясь, отошел к оставшейся открытой двери.
Двое его людей с револьверами в руках находились тут же.
Хуана схватила вазу, поднесла ее к распухшим губам своего отца и вылила немного воды в раскрытый рот.
Почувствовав благотворную жидкость, дон Блас глубоко и продолжительно вздохнул, глаза его открылись, зубы разжались. Жизнь постепенно возвращалась в истощенный организм. Он пил… О! С такой лихорадочной и болезненной жадностью, красноречивее всяких слов свидетельствующей о перенесенных муках.
Андрее находился тут же, загородив собой дверь. Он холодно взирал на происходящее. Но огонь в глазах выдавал его истинное состояние.
Дон Блас увидел Хуану. Склонившись над ним, она смотрела на него с выражением бесконечной любви и нежно шептала:
— Пейте, папа, пейте и не бойтесь!
В это мгновение плантатор заметил Андреса и судорожно дернулся. Ужасное подозрение пронзило его сердце, страшная мысль о том, что Хуана могла что-либо пообещать палачу, желая получить эти несколько спасительных капелек воды.
Бледный, величественный и грозный, он вырвал из рук дочери сосуд, плюнул в Андреса переполнявшей рот слюной и швырнул в него вазу!
Затем яростно закричал:
— Мерзавец!.. Прокаженный!.. Собачий сын!.. Пусть эта вода будет для меня отравой! Потому что ее дал мне ты! Убирайся, бандит… и дай мне умереть!
Сосуд разбился о косяк двери. Содержимое вместе с осколками брызнуло Андресу в лицо. Метис бешено зарычал. Мокрый, оскорбленный, жалкий и смешной, побагровев от ненависти, он выхватил револьвер и, направив его на дона Бласа, закричал:
— О! Неужели я должен плакать… всегда лить кровавые слезы… Я убью вас!
Хуану и Флор быстро отнесли в лагерь.
Бандиты предусмотрительно старались избегать встречи с пьяной толпой и, повинуясь точным и ясным распоряжениям, задворками прибыли к огромной хижине, в которой пленницы сидели ранее.
Солнечный Цветок хранила яростное молчание, а Хуана оставалась бесстрастной, но в глубине ее глаз ярко полыхал огонь.
Отворилась потайная дверь, девушек освободили от лассо, и они оказались в темной комнате. Дверь тотчас закрылась.
Беглянки услышали, как бандиты громко расхохотались, и один из них крикнул:
— Уф! Ну и работенка… идем пить! Мы вполне это заслужили!
Внезапно маска безразличия с лица Хуаны спала, и несчастная девушка, сраженная новым ударом судьбы, горестно воскликнула:
— Флор! Моя бедная Флор! Мы столько прошли… столько испытали… и все — ради этого?!
В другом конце комнаты в темноте послышался слабый, разбитый голос. Хуана вздрогнула.
— Дочь моя!
— Мама! О Боже мой! Будь благословен!
— Хуана! Малышка! — прошелестел другой голос.
— Папа! И вы здесь!
С бьющимся сердцем, вытянув руки и спотыкаясь, девушка прошла вперед. Ее глаза постепенно привыкли к темноте. Она различила две стоящие человеческие фигуры и одновременно уловила лязг металлических цепей.
Хуана всем телом задрожала от возмущения и боли.
— Дочь моя! Дочь моя! — мать вялым дрожащим голосом, который было невыносимо слушать.
Хуана обняла свою мать, осыпала ее поцелуями, нашептывая ласковые, нежные слова, как когда-то давно, еще в далеком детстве.
Она хотела пододвинуть ее поближе к полоске света, струившегося сквозь щель в стене. Посмотреть на мать! Хоть мгновение! Одно мгновение под этим маленьким лучиком, дарованным их палачом.
Девушка почувствовала сопротивление, и знакомый лязг металла заставил Хуану вскрикнуть.
Ужас! Ее мать была закована в кандалы! И с какой изощренной жестокостью! Донну Лауру посадили на цепь, словно дикое животное, в двух метрах от мужа. Дон Блас также протягивал к дочери дрожащие руки.
Оставив на мгновение мать, Хуана прижала к груди своего отца и воскликнула:
— Папа! О мой любимый папа! Судьба ополчилась на нас!.. Отец! О… мы так несчастны!
— Но, по крайней мере, нам остается последнее утешение, на которое мы уже не надеялись, — ответил хриплым, ослабленным голосом дон Блас, — увидеть тебя… еще раз обнять перед смертью… моя Хуана!
— Вы будете жить! Я не хочу, чтобы вы умирали!
— Последний час приближается, дочь моя!
— Я не хочу! Не хочу!
— Бедное дитя! Если б ты только знала, — произнесла мать, — впрочем, мы уже почти не чувствуем боли… если б только не мучила жажда…
— Боже мой!.. Что вы говорите!
— Негодяй сдержал свое слово! С тех пор как он нас схватил, мы ни разу не пили и не ели.
— Какой же он варвар[137]! И какое ничтожество!
— Такова наша судьба! Он мстит умело. Без особых выкрутасов, но с жестокостью, присущей всем представителям этой расы… достойной того презрения, которое я всегда к ним испытывал. Индеец, дитя мое, — это дикарь!
— Папа! Но мы обязаны именно индианке тем, что смогли насладиться радостью встречи! Она проявила по отношению ко мне любовь… преданность! Не раз рисковала своей жизнью ради меня… и сейчас разделяет наш плен… как потом разделит и нашу судьбу… Папа! Умоляю вас, не будьте столь несправедливы по отношению к той, которая стала мне ближе сестры!
Флор, стоя у двери, даже не шелохнулась. Она осознала всю глубину пропасти, отделявшей ее от этих людей! Неискоренимый, чудовищный расовый предрассудок… продолжавший существовать даже в таком месте и в такой момент.
Между тем на донну Лауру произвели впечатление взволнованные, проникновенные слова ее дочери. Она узнала Флор, маленькую индианку, раненную во время битвы за имение. Эта краснокожая сбежала вскоре после ухода Железного Жана.
— Дитя мое! — позвала донна Лаура индианку. — Подойди сюда. Я не могу приблизиться к тебе.
Флор, сохраняя достоинство, подошла к этой женщине, бледнолицей, олицетворяющей злейшего врага. Скорее стесняясь, чем пугаясь, не зная что и сказать, она опустила голову.
В смятении донна Лаура смотрела на нее, испытывая сильнейшее желание прижать девушку к своей груди. Только сейчас гордая испанка осознала наконец вековую несправедливость расы победителей; она поняла, насколько были необоснованны ее пренебрежение и презрение по отношению к краснокожим. Нет! Индеец не таков, каким охарактеризовал его дон Блас.
Она — женщина, мать, и ее нежная душа широко распахнулась перед очевидной правдой.
— Дитя мое, Хуана любит тебя, словно родную сестру… иди ко мне… ты также станешь моей дочерью!
— Браво, мама! — Хуана. — Ты просто молодец! Другого я от тебя и не ожидала.
Флор вздрогнула и пролепетала:
— Мадам, я и не надеялась!
— Ах ты, малышка! Видишь ли, признательность измеряется размерами сотворенного добра… И я никогда не смогу расплатиться с тобой!
Дон Блас, несмотря на усиливающуюся слабость, сохранял холодное достоинство, столь контрастирующее[138] с волнением, охватившим его жену и девушек.
Что это? Гордость?.. Неосознанность своих поступков?.. Вероятно, и то и другое, но в сочетании с глубоким удивлением.
Да, он восхищался своей дочерью. Пожертвовал бы ради нее всем и даже отдал бы жизнь, лишь бы облегчить ее страдания. Дон Блас был безусловно справедлив, храбр и великодушен. И тем не менее из этого отцовского сердца не вырвался этот признательный возглас в адрес восхитительного и бесстрашного создания, спасшего жизнь горячо любимой дочери.
Флор была индианкой. А это слово воплощало для него, испанца голубых кровей, все зло.
Однако он не мог не признать очевидное. И поскольку в глубине души дон Блас являлся все-таки поборником справедливости, он надменным, слегка дрожащим от перенесенных страданий голосом произнес:
— Девочка моя, я искренне признателен вам. И если благодаря Провидению мы выберемся отсюда, вы увидите, что дон Блас умеет быть щедрым.
Хуане хотелось крикнуть отцу:
«Папа! Она заслуживает большего, чем какое-то банальное обещание будущего вознаграждения! Негоже таким образом умалять сделанное ею».
Дон Блас догадался, о чем подумала его дочь. Что-то сдвинулось в его, без сомнения, рыцарской натуре[139], недоступной, однако, для благородных помыслов, проповедующих равенство между всеми членами великого человеческого братства.
Он схватил руку Флор, крепко ее пожал и добавил:
— Дитя мое… будьте благословенны!
Ага! На сей раз индианочка уловила совершенно иную тональность в произнесенных словах. Она посмотрела на этого бледнолицего из другого мира и поразилась выражению его лица. Флор собралась ответить дону Бласу, однако тот покачнулся, задрожал и затем рухнул так быстро, что она не успела даже поддержать его.
Хуана закричала:
— Папа умирает! Папа умирает!
Сломленная слабостью и мучительным волнением, донна Лаура опустилась на колени и погасшим голосом прошептала:
— Девочка моя! Любимая! Увидев тебя, я почувствовала себя лучше… а теперь… конец… мы умираем от голода… жажды… О, как мне больно!..
Хуана стала звать на помощь. Она принялась бить кулаками и ногами по деревянной, гулко отдающей стене.
Через несколько минут, показавшихся вечностью, девушка услышала размеренные шаги, сопровождаемые звоном шпор. Маленькая потайная дверь отворилась, и на пороге появился Андрее. С ним были двое людей. Холодный и самоуверенный метис прошел в помещение, почтительно поприветствовал девушку и произнес:
— Вы в чем-то нуждаетесь? Я к вашим услугам, сеньорита!
— Вы медленно… с изощренной жестокостью убиваете моих родителей… принесите им воды… пищу!
— Через минуту все будет исполнено, сеньорита! Дон Блас должен пенять на себя, если я посчитал своим долгом выступить против него… и вы знаете почему! Ведь я просил его быть просто полюбезнее со мной…
Девушка задохнулась от такой наглости.
— Вы говорите о любезности жертвы по отношению к своему палачу! О соблюдении приличий со стороны умирающего к тому, кто его убивает! Ваши шутки, по крайней мере, неуместны!
— Дону Бласу достаточно произнести одно слово… сделать один жест — и вы все свободны!
— Хватит! Мне нужны вода и пища… исполняйте!
— Да, сеньорита… если только в ваших словах я уловлю… некое обещание, надежду…
— Надежду! Какую? Обещание? Чего? Говорите быстрее! Время идет, и непоправимое может случиться с минуты на минуту!
— Я хочу, чтобы отныне дон Блас обращался со мной как с равным… Я требую, чтобы он отнесся положительно к моему намерению жениться на вас…
— Я помолвлена! Вы это знаете, и никогда я не стану женой другого человека.
— Значит, это ваше последнее слово, сеньорита, — продолжил Андрее изменившимся голосом.
Дон Блас хрипел и ворочался на полу. Потерявшая голову донна Лаура опустилась на колени и жалобно стонала. Дневной свет, широким потоком проникавший в помещение через распахнутую дверь, ослепил несчастных.
С трудом Хуана узнавала в этих людях своих родителей. Настолько их изменили перенесенные страдания. Ее отец, мать в таком состоянии… И все из-за этого монстра, перемалывающего их сердца и истязающего их тела. И тут наша героиня, удивительное создание, преисполненное доброты и благородства, почувствовала, как ее захлестнула волна ненависти.
— Сеньорита, вы не отвечаете, — продолжил метис, — должен ли я понимать ваше молчание как…
Она резко оборвала его, воскликнув:
— У вас нет ни души, ни совести, ни великодушия! Вы всего лишь бандит с руками по локоть в крови, в котором никогда не было ничего человеческого!
— Вот здесь вы не правы! Меня пожирает любовь! Медленно убивает безумная страсть… как других голод и жажда… Эта искупительная любовь может сделать из разбойника героя! Если б я вас не так страстно любил… сеньорита, сегодня вы были бы мертвы. Только любовь смогла победить ненависть, оскорбление и презрение, остановить месть на пороге смерти. Но сегодня я хочу вас! И если я использую самые жестокие средства… позже вы простите все это тому, кто сделает вас еще более богатой, более великой и более любимой, чем сама королева!
Хуана с ужасом посмотрела на Андреса. Затем перевела глаза с этого человека, говорившего о любви в такой момент, на умирающих родителей.
О!.. Спасти их!.. Спасти любой ценой, но не изменой Железному Жану, бесстрашному и самоотверженному герою, который был так нужен сейчас!
Но времени на размышление не оставалось. Необходимо было действовать быстро. Обморок дона Бласа может оказаться смертельным.
Девушка решительно тряхнула головой:
— Воды! Я хочу воды! И без всяких условий!
— Хорошо! И что потом? — неумолимый Андрее.
— Я посмотрю!
— Даете слово?
— Нет! Никаких обещаний! Я сказала: посмотрю! Она подумала:
«Да! Я спасу их. И затем навсегда исчезну… И моя смерть станет платой за их жизнь! Жан оплачет меня и отомстит! Это слово: „Посмотрю!“ —, не означает безусловного отказа. И в то же время я не принимаю на себя каких-либо обязательств».
Но Андрее, со своей стороны, уловил в этом маленькую трещинку в неприступном до сих пор монолите.
И потом, речь идет о стакане воды! Всего лишь стакане воды! Он постарается завтра, в последующие дни постепенно вырвать у Хуаны это заветное слово, которое свяжет ее навсегда.
Андрее склонил голову, вышел и вскоре вернулся, неся на подносе один из пористых сосудов из красной земли, повсеместно используемых в здешних местах. Он поставил его на большой массивный стол и, пятясь, отошел к оставшейся открытой двери.
Двое его людей с револьверами в руках находились тут же.
Хуана схватила вазу, поднесла ее к распухшим губам своего отца и вылила немного воды в раскрытый рот.
Почувствовав благотворную жидкость, дон Блас глубоко и продолжительно вздохнул, глаза его открылись, зубы разжались. Жизнь постепенно возвращалась в истощенный организм. Он пил… О! С такой лихорадочной и болезненной жадностью, красноречивее всяких слов свидетельствующей о перенесенных муках.
Андрее находился тут же, загородив собой дверь. Он холодно взирал на происходящее. Но огонь в глазах выдавал его истинное состояние.
Дон Блас увидел Хуану. Склонившись над ним, она смотрела на него с выражением бесконечной любви и нежно шептала:
— Пейте, папа, пейте и не бойтесь!
В это мгновение плантатор заметил Андреса и судорожно дернулся. Ужасное подозрение пронзило его сердце, страшная мысль о том, что Хуана могла что-либо пообещать палачу, желая получить эти несколько спасительных капелек воды.
Бледный, величественный и грозный, он вырвал из рук дочери сосуд, плюнул в Андреса переполнявшей рот слюной и швырнул в него вазу!
Затем яростно закричал:
— Мерзавец!.. Прокаженный!.. Собачий сын!.. Пусть эта вода будет для меня отравой! Потому что ее дал мне ты! Убирайся, бандит… и дай мне умереть!
Сосуд разбился о косяк двери. Содержимое вместе с осколками брызнуло Андресу в лицо. Метис бешено зарычал. Мокрый, оскорбленный, жалкий и смешной, побагровев от ненависти, он выхватил револьвер и, направив его на дона Бласа, закричал:
— О! Неужели я должен плакать… всегда лить кровавые слезы… Я убью вас!