— Друзья! Это не входит в круг ваших обязанностей, но тем не менее я попрошу вас помочь мне навести порядок в доме этих леди и джентльмена.
   — В чем дело, Гарри? С удовольствием поможем! — сразу отозвалось несколько доброжелательных и энергичных голосов.
   Несмотря на весь трагизм ситуации, дон Блас оставался доном Бласом, то есть поборником строгой иерархии в отношениях с подчиненными. Тем более его, сторонника классовых различий, гордящегося своей принадлежностью к высшей расе[68], поразили простота и естественность в обращении этих людей, среди которых было много цветных, со своим вожаком, белым американцем.
   Ковбои спрыгнули с лошадей и последовали за Гарри. А тот, показывая пример, первым рьяно взялся за работу. Молодые люди быстро очистили двор от мертвых повстанцев, поставили на место опрокинутую мебель, все тщательно подмели, вымыли.
   В это время Джо и Жан с несколькими добровольцами принесли воду и пищу для жаждущих и изголодавшихся. Они перевязали раненых, уложили их поудобнее.
   Наступил рассвет. Уставшая, разбитая Хуана вздремнула.
   Внезапно душераздирающие крики, перекрываемые грубыми проклятиями, разбудили заснувшую девушку.
   Под верандой обнаружили двух раненых индейцев.
   Два гиганта из Техаса[69] легко извлекли краснокожих из подполья и небрежно, словно имели дело с металлоломом, волоком потащили прочь.
   Несчастные поняли, что им пришел конец. Один из них — постарше и покрепче — стал осыпать всех бледнокожих проклятиями, несколько раз презрительно сплюнул в их сторону, а затем запел предсмертную песню.
   Другой индеец, подросток, отличался незаурядной красотой — прекрасные черные глаза, белые жемчужные зубы, коралловые[70] губы, великолепный бронзовый цвет лица, слегка побледневшего от боли и страха.
   Одна его рука, видимо задетая пулей, безвольно висела вдоль туловища. Другой он пытался намертво вцепиться в своего товарища! Внезапно индеец начал истошно кричать. Эти отчаянные вопли и разбудили Хуану.
   Пленник был облачен в длинное, ниже колен, и затянутое на поясе платье из оленьей кожи, шаровары из того же материала с роскошной бахромой по швам, а на ногах — мокасины[71]. Вся одежда была украшена красивой замысловатой вышивкой.
   Вдруг от головы индейца отделилась длинная иссиня-черная коса, до сих пор закрепленная на затылке выпавшей костяной заколкой.
   — Слушай! — один из янки. — Провалиться мне на месте, если это не индианка.
   — Ты не ошибся! — ответил другой.
   — Что будем делать?
   — И думать нечего! Обоих пристрелим, и точка! Это как гремучую змею — всегда убиваешь с удовольствием.
   — Ну вот и отлично!
   В соответствии с жестоким и неумолимым законом пустыни ковбои вытащили револьверы и приставили стволы к головам пленников.
   Индеец выругался в последний раз. Индианочка громко закричала. Вот-вот прогремят выстрелы.
   Хуана бросилась вперед. Порывистым движением она отстранила в сторону револьверы и, задыхаясь, произнесла:
   — Пощадите их, джентльмены! Прошу вас! Ковбои учтиво склонили головы и засунули кольты за пояс.
   — Как скажете, сеньорита. Ваша просьба — для нас закон!
   — Спасибо! Благодарю вас от всего сердца! Попытка героически встретить смерть, кажется, вконец обессилила индейца. Он побледнел, глаза часто-часто замигали. Бросив последний, преисполненный невыразимой нежности взгляд на девчушку, краснокожий тяжело рухнул на землю.
   Железный Жан и Джо подошли к Хуане. Они поняли ее великодушный и благородный замысел: спасти этих несчастных, перевязать и — кто знает? — вылечить их жестокие души.
   — Индейцев надо отнести в дом, не так ли, сеньорита? — спросил Железный Жан.
   — Да, мой друг, спасибо вам! — признательно улыбнулась Хуана.
   Железный Жан легко, словно ребенка, поднял краснокожего и играючи понес.
   В свою очередь, Джо деликатно взял на руки индианочку, которая весила не больше раненой пташки.
   Они положили раненых на пол в большом зале, переоборудованном под лазарет. Опытный Джо оказал индейцам первую помощь.
   Вскоре старший краснокожий пришел в себя. Пуля задела ему плечо. Серьезная, но не смертельная рана. Для ее обработки Джо, как ранее в случае с Жаном, щедро использовал спирт. Он также предложил индейцу выпить целый стакан крепкого напитка.
   Такой метод лечения не принят среди аборигенов. Впрочем, краснокожий не выказал ни малейшего неудовольствия. Наоборот! Он с большой охотой принял порцию спиртного, с удивлением взирая на этих бледнолицых, проявляющих столь не свойственную им, по крайней мере до сих пор, широту души по отношению к поверженному индейцу.
   Наконец перевязка была сделана. Джо на индейском языке обратился к раненому, чувствовавшему себя несравненно лучше:
   — Мой краснокожий брат доволен? Ему легче?
   — О! Мой юный брат такой хороший доктор. Быстрый Лось благодарит его.
   — Быстрый Лось — храбрый воин и славный вождь. Он скоро выздоровеет. Ему вернут оружие, коня, и он сможет вернуться к своим.
   Индеец искренне полагал, что его хотят вылечить и затем подвергнуть изощренным пыткам. Подобные вещи нередко практиковались краснокожими.
   Поэтому, не веря своим ушам, он недоверчиво переспросил:
   — Мой брат говорит правду? Его язык не раздвоен, словно у змеи?.. Быстрый Лось вернется домой… свободный?..
   — Конечно! Клянусь, что так и будет!
   — О! Как добр мой брат!
   Показав на маленькую индианку, раненый добавил:
   — Мой юный брат, великий доктор также перевяжет мою дочь — Солнечный Цветок?
   — Обязательно, вождь! Сейчас же! И я постараюсь!
   — Цветок тоже будет свободна?
   — Она никогда не расстанется со своим отцом, храбрым воином Быстрым Лосем, ставшим нашим другом.
   Услышав на родном языке столь добрые слова, девочка немного успокоилась. А когда она увидела склонившуюся над ней с ласковой улыбкой Хуану, страхи рассеялись окончательно.
   Молодая женщина обратилась к Джо:
   — Поторопитесь, пожалуйста, дорогой Джо, я помогу вам. А ты, малышка, ничего не бойся. Все будет хорошо.
   Та с достоинством, присущим индейцам, ответила на довольно правильном испанском:
   — Солнечный Цветок — дочь воина. Она столь же бесстрашна, как и ее отец — Быстрый Лось.
   Кость на руке девочки оказалась раздроблена пулей.
   Джо ловко соединил твердые осколки, положил на рану смоченную спиртом вату. Хуана приставила две палочки, и метис тщательно перебинтовал руку. Бедная девочка, которой, кажется, не было и шестнадцати, не проронила ни звука. Лишь огромные капли»»слез беззвучно скатывалась по щекам из красивых темных глаз.
   В какой-то момент ее взгляд остановился, словно загипнотизированный, на коралловом колье Хуаны. Инстинктивно девочка потянулась к нему и потрогала украшение.
   Она слабо улыбнулась и прошептала:
   — О! Как это красиво… Цветок никогда не видела ничего подобного.
   Хуана быстро сняла колье[72] и закрепила его на бронзовой шее маленькой индианки.
   — Тебе нравится, получи от меня подарок! Обрадованная девочка мгновенно забыла про боль, широко улыбнулась и воскликнула:
   — Солнечный Цветок счастлива! Как никогда!
   Она всем сердцем полюбила красивую бледнолицую, такую добрую и великодушную.
   — Солнечный Цветок! Какое красивое имя! И как оно тебе идет, дорогая малышка!
   Измученная усталостью, волнением и большой потерей крови, девочка слабо улыбнулась Хуане. Она бросила нежный взгляд на Джо, взяла руку молодой женщины и тихо уснула.
   В это время Гарри Джонс подошел к дону Бласу.
   В доме был наведен относительный порядок, люди попили, поели, и теперь мужчины могли спокойно побеседовать. С любопытством посмотрев на молодого гиганта, плантатор произнес:
   — Я хорошо знаю одного джентльмена, вашего соотечественника. Вы с ним — как две капли воды. Удивительно! Речь идет о достопочтенном Майкле Джонсе… знаменитом полковнике Джонсе… известном миллиардере. Хлопковом короле. Вы случайно ему не родственник?
   — Я его единственный сын! К вашим услугам, дон Блас!
   — Тысяча чертей! Хлопковый король! — оттенком невольного почтения к более богатому воскликнул плантатор.
   — Повторяю: к вашим услугам!
   — Тысячу раз спасибо, сэр!
   — Впрочем, и вы известны мне: как не знать одного из наших самых солидных и уважаемых поставщиков сырья. Когда Железный Жан рассказал, что тут случилось, я тотчас помчался спасать основного партнера[73] фирмы. Надеюсь, вы сможете быстро восстановить производство. И построите новый дом.
   — Я бы очень этого хотел, но увы!..
   — Наша компания с удовольствием поможет.
   — Дело в том, что я разорен…
   — Значит, вам не остается ничего другого, как согласиться на мое предложение.
   — Мы обязаны вам жизнью.
   — Сие не имеет никакого отношения к бизнесу. Вам достаточно будет одного миллиона долларов?
   — Но это же огромная сумма! — воскликнул дон Блас, потрясенный непринужденностью, с которой молодой человек назвал цифру.
   — Да, сэр… огромная. Ну, так вы согласны?
   — У меня нет никаких гарантий.
   — Почему же? А ваше честное слово?
   — А если я умру?
   — Возьмите меня в долю… двадцать процентов меня устроят. Я люблю работать и ненавижу безделье. Это дело с железной дорогой меня не увлекает. Соглашайтесь, дон Блас. Уверяю вас, через десять лет мы станем вице-королями хлопка!
   Склонив голову и нахмурив брови, плантатор задумался. Ведь он терял свободу!
   — Согласен! — с усилием произнес дон Блас. — Но с условием: вы будете моим равноправным компаньоном.
   — Отлично! Договорились. В лагере у меня сто тысяч. Это для начала. Пошлите за ними. Они нам срочно понадобятся.
   — Послушайте, это интригует[74]! Такое бескорыстие с вашей стороны… после нашего спасения…
   — Не стоит об этом, прошу вас! Я просто счастлив оказаться полезным. Оставьте за мной право на радость, которую я испытываю, оказывая вам эту услугу.
   Гарри Джонс явно чего-то недоговаривал. Впрочем, он даже сам себе не смог бы этого объяснить. Да и то сказать, события в последние несколько часов развивались стремительно и непредсказуемо. Но главное было очевидно — один только вид Хуаны произвел на гиганта неизгладимое впечатление.
   В этой драматической ситуации, посреди полыхающего огня, в кольце кровожадных краснокожих она показалась ему живым воплощением человеческой красоты. Увидев ее, он испытал глубочайшее потрясение, а затем неодолимую потребность посвятить себя ей, умереть ради нее.
   Даже после победы, когда опасность миновала, американец все еще не мог опомниться — красота порой потрясает больше, чем смерть.
   В это время Хуана и Железный Жан совсем случайно оказались рядом у изголовья раненой индианки. Молодые люди испытали бесконечное счастье, пребывая наедине, рядом друг с другом.
   Жан, внутренне радуясь чувству выполненного долга, был удивительно робок. Настолько, что даже не осмеливался обратиться к той, которую спас. Рана его больше не беспокоила.
   Он забыл о том, что последние двое суток только и делал, что дрался, мчался на лошади, затем опять дрался, презирая смерть. И эту минутную близость Жан посчитал небесным подарком за все перенесенные испытания.
   А она, прислонившись к этому огромному, великодушному, бесстрашному и преданному воину, чистому душой, как ребенок, вздрогнула от ужаса, вновь мысленно представив свою короткую и ужасную эпопею[75]. Затем про себя сказала: «Я ему обязана самым дорогим — жизнью!»
   Девушке показалось, что она знает его давно. Очень давно! Всегда! Что именно он воплощает в себе героический идеал ее девичьих грез и никто не отнимет у нее такого доброго и сильного защитника.

ГЛАВА 8

   Мистер Гарри Джонс держит свое слово. — Претендент. — Жан и Хуана. — Просьба. — Шумное объяснение. — Ярость. — Бегство. — Цветок. — Исчезновение индейцев. — В Жаралите. — Жан узнает места, в которых никогда не был. — Дом. — Мамита!..
   Так в задушевной и все более крепнущей близости прошла неделя.
   В доме вновь воцарился порядок. Подобно сказочному Фениксу[76] «Прибежище беглеца» быстро возродилось, точно из пепла.
   Мистер Гарри Джонс сдержал обещание. Очень скоро прибыли деньги. А с ними и небольшая бригада строителей, которая с жаром принялась за работу.
   Молодой миллионер действовал широко, по-американски. Его энергия, быстрый, практичный ум, а также доллары творили чудеса.
   Одновременно гигант выказывал всяческие знаки внимания Хуане, которая относилась к нему с симпатией и поистине сестринской любовью.
   А дон Блас, выдавая желаемое за действительное, уже видел ее невестой, — а там и женой богатого американца.
   Вместе с тем плантатор не мог не заметить, что и Железный Жан ухаживал за Хуаной.
   И здесь, в очередной раз проявив недальновидность, дон Блас недооценил силу взаимного и необоримого влечения Жана и собственной дочери. Плантатор не понял характера молодого человека. Он не мог и не хотел признать в нем равного себе.
   Конечно, с одной стороны, Железный Жан являлся для него хорошим парнем, которому дон Блас был многим обязан, но с другой — существом низшего порядка, обыкновенным авантюристом, искателем приключений.
   Дон Блас также и представить не мог, что Хуана испытывала к своему спасителю совсем иные чувства, нежели просто благодарность и признательность.
   Столь очевидная недальновидность в высшей степени гордого и властного хозяина дома рано или поздно должна была привести к катастрофе.
   Между тем Андресу удалось скрыться. Несмотря на активные поиски, его так и не смогли найти. Бывшего бригадира не оказалось среди убитых. Тот факт, что самый заклятый враг семейства Герреро остался жив, причинял всем определенное беспокойство.
   Зато радовало, что Железный Жан и индейцы — Быстрый Лось и Солнечный Цветок — были практически здоровы.
   Однажды утром бледная и заплаканная Хуана прибежала к своему спасителю. Предчувствуя недоброе, тот спросил:
   — Сеньорита! Что случилось? У вас такой несчастный вид!
   — Жан! — прошептала молодая женщина. — Мистер Джонс попросил у отца моей руки.
   Ковбой вздрогнул, словно получил пулю в самое сердце. Сделав отчаянное усилие, он преодолел секундную слабость и погасшим голосом произнес:
   — Вы, сеньорита… Жена этого иностранца! Но что сказал ваш отец?
   — Ах! Разумеется, он безмерно рад! А я просто убита! Я и не думала о мистере Джонсе!
   — Ох! Сеньорита, вы возвращаете меня к жизни! — воскликнул молодой человек, только сейчас осознав глубину своей любви к Хуане.
   До сих пор эти два больших ребенка испытывали радость от взаимного общения, близости, одинаковости вкусов, интересов. Но они еще никогда не говорили о любви.
   При мысли о расставании, о том, что они больше не увидятся, их сердца распахнулись.
   Молодые люди долго, печально и молча смотрели друг на друга, лишь сейчас осознав, насколько жестокой бывает жизнь, только-только приоткрывшая им свои двери.
   Однако, решительный по натуре, Жан недолго предавался мучительным размышлениям.
   — Сеньорита! Я страстно хочу постоянно видеть вас, на коленях готов стоять… каждую минуту выказывая переполняющие меня преданность и любовь. О! Навсегда стать вашим верным и скромным другом… угадывать ваши желания… дать все самое лучшее… окружить нежной лаской… я уже мечтал обо всем этом.
   — И я, Жан! Вы вошли в мою жизнь, причем в самые ее ужасные мгновения! Воспоминания о них до сих пор холодят сердце.
   — Благодарю вас за эти слова. Они дают мне силу и надежду! Сеньорита! Время не терпит… я это чувствую. Позвольте мне сейчас же пойти к дону Бласу и, в свою очередь, попросить у него вашей руки.
   — Да, Жан! И знайте, что бы ни случилось, я буду принадлежать только вам.
   Стремительно, не дав молодому человеку возможности ответить, она вышла из комнаты, охваченная сладостным волнением.
   Дон Блас находился один в бывшем салоне[77]. Он ходил взад-вперед, дымя сигаретой и бросая время от времени взгляд на разбитые стекла, оборванные портьеры[78], поломанную мебель, размышлял: «Наконец-то, скоро прекратится этот кошмар. Как все удачно складывается… моя дочь выйдет замуж за миллиардера… я стану могущественней самого Президента и смогу претендовать на все».
   Услышав звон шпор, плантатор поднял голову и остановился. В помещение вошел и вежливо поклонился Жан.
   — Смотри! — дон Блас. — Железный Жан! К вашим услугам, мой мальчик.
   Молодой человек серьезно и торжественно ответил:
   — Прошу, дон Блас, уделить мне несколько минут. Я хочу сказать вам нечто очень важное.
   — Охотно… мы одни, я никого не жду. Говорите. Собравшись с духом, Жан медленно, слегка дрожащим от волнения голосом произнес:
   — Сеньор дон Блас, я беден. У меня только оружие и мой конь. Но я чувствую в себе достаточно сил, чтобы покорить весь мир.
   Еще не осознав, о чем пойдет речь, дон Блас прервал молодого человека:
   — Я буду очень рад помочь вам.
   — Сеньор дон Блас, я не прошу милостыню! Кроме того, позвольте заметить следующее: я не какой-нибудь бродяга, каковым могу показаться. Я прекрасно помню своих родителей… свое происхождение. Я — выходец из благороднейшей французской семьи, и мое имя заслуживает всяческого уважения.
   — Верю, мой мальчик! Но какое это все имеет ко мне отношение?
   — Сейчас узнаете, — твердо ответил Жан. — Я испытываю к донне Хуане самые искренние, исполненные почтения чувства… и пришел просить у вас ее руки!
   Эти слова оглушили плантатора подобно выстрелу. Он вздрогнул, напрягся, прикусил губы и наконец насмешливо ответил:
   — Я не ожидал такой чести с вашей стороны. Простите мне минутное замешательство… Надеюсь, вы не сочтете за нескромность, если я спрошу, как же на самом деле звучит ваше имя?
   — Мой отец — французский офицер — служил в штабе императора Максимилиана. Его звали Антуан Вальдес.
   При упоминании этого имени доном Бласом овладело странное возбуждение. Лицо как-то передернулось, глаза налились кровью, он задрожал от ярости. Взмахнув рукой, плантатор сдавленно воскликнул:
   — Вальдес! Вы говорите, Антуан Вальдес?
   — Да!
   — Я бы охотнее отдал свою дочь несчастному без имени и без копейки за душой. Но она никогда не будет принадлежать сыну предателя! Иуды[79], продавшего своего хозяина! О нет, никогда!
   — Дон Блас! Берегитесь!
   — Я сказал правду! Соучастник Лопеса… продавший Хуаресу императора Максимилиана! Да, его звали Антуан Вальдес!
   При этих страшных словах львиный рык вырвался из горла Жана, яростно блеснули глаза. Вот-вот Железный Жан бросится и сотрет в порошок человека, посмевшего так оскорбить его.
   Невероятным усилием воли он остановил себя. Огонь в глазах погас, рука опустилась.
   Бледный, дрожа всем телом, он глухо произнес:
   — Если бы на вашем месте был другой, я бы убил его. На сей раз своей жизнью вы обязаны дочери, которую я люблю и буду любить до последнего дыхания. Дон Блас!
   Мой отец был достойным человеком. Какой-то негодяй оклеветал его. И я вам докажу его невиновность!
   Не говоря больше ни слова, Жан стремительно вышел из комнаты. Оказавшись в вестибюле, он что есть мочи заорал:
   — Джо! Джо! По коням! Черт побери! По коням!
   — Я здесь, браток! — ответил метис, находившийся возле индейцев.
   — Уходим! Быстро! Уходим! Оставим этот дом! Иначе, боюсь, убью кого-нибудь!
   Преодолев в два прыжка ступеньки, Жан подбежал к конюшне, быстро взнуздал Боба. Джо, ничего не понимая и ни о чем не спрашивая, наскоро попрощался с Солнечным Цветком, Быстрым Лосем, надел сбрую на лошадь, отбитую у индейцев, и вскочил ей на спину.
   Жан уже был в седле. Отпустив поводок, он пришпорил Боба, и тот с диким ржанием пустился вперед. Джо устремился следом за своим другом.
   Обогнув дом, они намеревались выехать на широкую аллею, где несколько дней назад Жан спас Хуану.
   Молодой человек поднял голову. В окне на первом этаже он заметил свою возлюбленную. Она протягивала ему цветок.
   Когда всадники вихрем пронеслись мимо окна, Хуана поднесла цветок к губам, затем бросила и тихо прошептала:
   — Господи! Сохрани и верни его! Он уносит мою душу!
   Жан на лету схватил цветок, повернулся и воскликнул:
   — До свидания, сеньорита! Я им докажу, что достоин вас!
   Два дня спустя молодая женщина, еще не пришедшая в себя после отъезда возлюбленного, с сожалением обнаружила исчезновение Быстрого Лося и Солнечного Цветка, под покровом ночи сбежавших из дома. Она успела привязаться к юной индианке, и это бегство сильно огорчило ее.
   О Жане как будто забыли. Либо дон Блас что-то подозревал, либо посчитал молодого человека слишком незначительным, чтобы говорить о нем.
   Оказавшись в полном одиночестве, молодая женщина замкнулась в себе, с надеждой думая о будущем.
   После двухдневного перехода и двух ночей, проведенных под открытым небом, Жан и Джо прибыли в Жаралито.
   — Это здесь проживает твоя мать? — Жан у своего друга.
   — Да! И, как ты знаешь, я не видел ее шесть лет.
   — Жаралито!.. Жаралито! Это название мне ничего не говорит, я никогда не бывал здесь. И все-таки тут есть что-то до боли знакомое.
   — Ба! — беззаботно ответил Джо. — Все здешние поселения похожи друг на друга. Те же фруктовые сады, беседки из виноградных лоз. А на полях — кукуруза, перец, тыква и картофель — везде одно и то же!
   Перед друзьями предстала широкая улица, обсаженная по бокам манговыми деревьями. В конце возвышалась небольшая церквушка с длинным фасадом и невысокой башенкой, где звенел колокол.
   — Я уверен, что знаю эту деревню, — прошептал Жан. — Смотри! Я могу с закрытыми глазами дойти до низенького, кирпичного, как и церковь, домика. Он немного в стороне, на краю площади, окружен оградой. Во дворе имеется колодец. Так ведь?
   — Точно! И никто лучше меня не знает этот дом! — остолбеневший Джо. — Ты сейчас его увидишь.
   Друзья пустили лошадей в галоп и через пять минут оказались возле строения, только что описанного Жаном. Привлеченная топотом копыт и кудахтаньем встревоженных кур, лаем разбуженных собак, хрюканьем свиней, у ворот появилась красивая мулатка. Она с любопытством посмотрела на двух молодых людей. Джо спрыгнул на землю и бросился ей на шею:
   — Мама! Это я! Твой сын… твой маленький Джо!
   — Боже мой! Это ты! Дорогой! Неужели я схожу с ума? Как ты красив! Такой большой! Дай, еще, еще раз расцелую тебя!
   Взволнованный Жан молча и с завистью взирал на эту трогательную сцену. Он еще острее почувствовал свое одиночество.
   Молодой человек спрыгнул на землю, и Джо, взяв его за руку, обратился к своей матери:
   — Мама! Это Жан — знаменитый следопыт Хуан де Гиерро! Он спас мне жизнь. Ты его полюбишь, как меня.
   Она долго и пристально смотрела на Жана. Затем, подняв руки, побледнела и пронзительно воскликнула:
   — Тоньо! Ты Тоньо Вальдес! О! Я узнаю тебя. Сын святой, которая так любила и так мучилась от страданий!
   У тебя ее глаза! О! Ее дорогие глаза, такие красивые, нежные! Они пролили столько слез! И у тебя ее губы! Только она никогда не улыбалась… Да! Конечно, ты Тоньо! Вылитый отец, храбрый и доблестный.
   В голове молодого человека совершалась медленная мучительная работа. Он узнал дом, который, как ему казалось, никогда прежде не видел, голос, напомнивший давно забытые нежность и любовь. Жан узнал эту женщину, протягивающую ему руки. В памяти всплыло ласковое детское имя кормилицы.
   Дрожащим от волнения голосом, заикаясь, ковбой произнес:
   — Мамита! Это ты! О! Мамита!
   Вне себя от радости, наш герой бросился к ней и, не выдержав, взахлеб зарыдал. Он, наводящий ужас на всех вокруг!
   Наконец прерывающимся голосом Жан продолжил:
   — А мама, моя другая мама, которую ты так любила?
   — Она умерла на моих руках от горя. Через год после того, как тебя выкрали. Но ты не один, Тоньо. Проходи, этот дом принадлежит и тебе. Мы поговорим о ней, вспомним и твоего отца. Сядь сюда, между твоей мамитой и твоим братом.