Буянов Николай. Наблюдатель

   Макс молча раскрыл зонтик, и первые тяжелые капли осеннего дождя стукнули о материю. Набережная, по которой они прогуливались, да и весь город опустились в серую дымку.
   - Жаль, что я не японец, - грустно улыбнулся Клайзен. - Они всю жизнь живут на глазах у других, как в огромном общежитии. И это научило их ставить невидимые барьеры между собой и окружающим миром. Это легко, нужно просто уметь сосредоточиваться на чем-нибудь. На шуме дождя, например, или шелесте листьев. Можно слушать, как растут камни… Знаешь, японцы утверждают, что камни растут.
   - Ты скучаешь по Анне, - утвердительно сказал Зорге.
   Клайзен вздохнул:
   - Состояние как у брошенной собаки. Все из рук падает.
   - Ничего. Могу тебя обрадовать: скоро поедешь назад в Шанхай. Твоя миссия здесь, в Кантоне, выполнена, радист подготовлен.
   Макс почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Он увидит свою Анечку. Ему даже показалось на миг, что он за много миль ощутил тепло ее прекрасного тела, сильного, тонкого и восхитительно гибкого.
 
   Фон Гедерик перестал биться в дверь, за которой спряталась Наденька, и с удивлением обернулся. На лестничной площадке метрах в трех от него стоял человек. Он возник совершенно бесшумно, будто материализовался из воздуха. Человек был одет в странный бесформенный черный костюм, повязка скрывала его лицо, и фон Гедерик видел только глаза - спокойные, изучающие его, словно букашку.
   - Это еще что за рожа? - быстро трезвея, пробормотал фон Гедерик.
   Человек в черном не выразил никаких ответных эмоций. И Гедерику вдруг стало страшно, хотя природу этого страха он так и не смог понять. Человек будто раздувался, увеличивался в размерах, закрывая собой всю лестницу. Время остановилось. Фон Гедерик хотел пошевелиться и не смог, воздух стал таким плотным, что сквозь него нельзя было пробиться. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом человек в черном мгновенно оказался совсем рядом. Он не подошел, не прыгнул вперед, он вроде бы вообще не совершал ни малейшего движения - просто вдруг исчез в одном месте и возник в другом, прямо перед фон Гедериком. Рука, затянутая в черную перчатку, дернулась вперед со скоростью атакующей кобры, и секретарь посольства вдруг с отрешенным удивлением услышал треск собственной грудной клетки. Он услышал чей-то крики. Подумал, что это не человеческий голос, а скорее визг свиньи под ножом мясника, но скотобойни поблизости не было, по крайней мере, он не заметил ее, пока сюда шел. Потом он сообразил, что это был его собственный крик, и волна дикой боли захлестнула его тело. Он сделал шаг к перилам и ухватился за них, чтобы не упасть. Пистолет! Нужно добраться до пистолета, он там, внизу, в нескольких шагах. Только нужно пройти мимо этого человека в черном. Как же пройти, когда он такой большой, в полнеба! Хотя вроде роста маленького. Глаза узкие… Скорее всего паршивый азиат. Если уж наняли убийцу, обиженно подумал фон Гедерик, то могли хоть прислать цивилизованного, а не этого дикаря. А в комнате внизу, на журнальном столике, остался недопитый марочный коньяк… и Гедерику стало жалко, потому что тот человек наверняка выпьет его, а это был его любимый коньяк, и достать его здесь было очень непросто, львиная доля хорошего спиртного оседала в бездонных карманах таможни.
   Фон Гедерик все же сделал еще один шаг по лестнице на своих не гнущихся от боли ногах. Он ясно увидел пистолет в кобуре, лежащий на стуле в углу. Но в этот момент ниндзя ударил снова - мощно, с разворотом кругом, ногой в височную область, и секретарь посольства, разломав своим телом деревянные перила, полетел головой вниз с лестничного пролета.
   - Твою мать! - успел удивленно прохрипеть он. По данным статистики, именно эти слова чаще всего сопровождают человека, насильственно отправляемого в лучший мир.
   Шофер в посольском «Майбахе» заметил мужчину в плаще и надвинутой на глаза шляпе, когда тот выскользнул из двери черного хода и быстро пошел прочь, ссутулившись и засунув руки в карманы. Сначала шофер решил, что перед ним глубокий старик, но на миг, когда мужчина под фонарем оглянулся, он вдруг увидел, что тот молод, строен и двигается как профессиональный танцор. Потом мужчина вновь превратился в старика и шаркающе поплелся прочь.
   Ниндзя спустился в нижнюю комнату и остановился возле столика со стоявшей на нем недопитой бутылкой. Глаза его сквозь прорезь в капюшоне внимательно оглядывали окружающую обстановку, словно оптические сканеры. Узкое сводчатое окно с цветочным горшком на подоконнике. Старенький диван, на котором лежало свернутое в жгут покрывало и небрежно брошенный военный китель. Прекрасной работы китайский торшер - единственная ценная вещь в квартире, достойная внимания. Ниндзя вынул из кармашка на поясе складной нож и, использовав одно из лезвий в качестве отвертки, вскрыл дно торшера. Абажур из тончайшего шелка с изображением сражающихся дракона и тигра - символов вечно противостоящих друг другу Инь и Ян, Света и Тьмы, отлетел в сторону. Торшер не содержал в себе ничего интересного. С полным спокойствием ниндзя обследовал все светильники, попавшиеся ему в комнате, вывернул лампочку под потолком, снова вернулся к окну, опрокинул цветочный горшок и, наконец, нашел среди влажных комьев земли то, что искал, - крошечный микрофон для прослушивания. Еще минута ушла у него на то, чтобы отыскать спрятанный в подоконнике магнитофон.
   Ниндзя достал из-за двери свой саквояж, сложил туда амуницию, сверху бросил найденный микрофончик и магнитофонную пленку и вышел в дверь парадного. На скрюченное старческое тело секретаря германского посольства он даже не взглянул.
   Через три часа, почуяв неладное, шофер посольства толкнул дверь квартиры, куда входил фон Гедерик. Несколько секунд у него ушло на размышления. Затем, увидев, что цветок на окне потревожен, он позвонил полковнику тайной полиции Такидзи Седзину.
   - Машину отгони, - услыхал он указание из трубки. - Дверь запри, протри все, что можно, и жди меня. В полицию пока не звони.
   - Отсюда недавно вышел мужчина. Лет тридцати, худощавый, маскировался под старика. Если позволите, господин полковник, я думаю, что он работает на Контору.
   - Разберемся, - сказал Седзин - сан и повесил трубку. Колесо завертелось.
 
   Стив Айлин спортивным шагом пересек возвышенность, на которой стоял синтоистский храм, и очутился в небольшой тенистой роще. Все здесь казалось ему игрушечным: и ухоженные миниатюрные деревца, и дорожка, обложенная белыми камешками, и дом, имитирующий китайскую пагоду с четырехскатной зеленой крышей, - вилла окружного прокурора.
   Он знал, что по японским обычаям крайне невежливо приходить к кому-нибудь, вот так, без приглашения и предварительной договоренности, хотя хозяева ни малейшим намеком никогда не дадут понять, что гость совершил бестактность.
   У порога Айлина встретила госпожа Шизей, супруга прокурора Йадзавы. Она взмахом руки отослала прислугу и сложила ладони лодочкой в восточном приветствии.
   - Очень рада вас видеть, Айлин-сан. Проходите в дом, мой супруг ждет вас.
   - Простите за непрошеный визит, Шизей-сан, - сказал Айлин, прекрасно понимая, что прокурор его совсем не ждал. - Но у меня, к сожалению, такое дело, которое не терпит отлагательств. У меня не было другого выхода, иначе бы я не осмелился побеспокоить господина Йадзаву.
   Внутри дом был отделан с традиционным японским изяществом. Обширное помещение, устланное татами - циновками строго определенных размеров, - разделяла на две части голубая ширма прекрасной ручной работы. На ней белым шелком были вышиты колесо и ступица - герб одного из знатных самурайских родов, уходящих корнями в глубокую древность. Такой же герб Айлин увидел на задрапированной тканью стене. Йадзава-сан был, безусловно, человеком, глубоко чтившим традиции.
   Шизей-сан, удивительно миниатюрная и гармонично сложенная женщина, с высокой прической и в дорогом темно-синем кимоно, церемонно разливала зеленый, пахнущий травами чай из высокого серебряного кувшинчика. Йадзава-сан жестом пригласил Стива присоединиться к церемонии.
   - Я догадываюсь, что привело вас ко мне, - наконец сказал он, медленно выпив свою чашку. - И ради чего вы проделали столь длинный путь. Где вы оставили машину?
   - Я приехал поездом, Йадзава-сан. В вагоне второго класса. Сошел в пригороде, к вам добирался автобусом.
   Иадзава удовлетворенно кивнул:
   - Вы предусмотрительны. Впрочем, я ведь имею дело с профессионалом.
   Айлин сидел, опустив голову. К прекрасно заваренному чаю, содержащему четырнадцать различных компонентов, он едва притронулся.
   - Йадзава-сан, - проговорил он, - объясните мне, что происходит. У меня такое ощущение, будто мы все движемся к пропасти.
   Прокурор был неподвижен, словно статуя божества Мондзю. Только руки, худые, покрытые пигментными пятнами, чуть заметно взлетели над коленями, точно крылья большой старой птицы.
   - Когда один японец хочет пожелать другому больших несчастий, он говорит: чтоб ты жил в эпоху перемен. Очень правильное изречение!
   В Германии к власти пришел Гитлер, и теперь многое изменится в нашей жизни. Там, на Западе, джинн вылез из бутылки. Глупо надеяться, что этот факт не коснется нас с вами. Вы знаете, что означает термин «Дзайбацу»?
   - Группа промышленных концернов…
   - Правильно. У ее руля стоят сильнейшие политики, которым для приобретения абсолютной власти, к которой они стремятся, поддержка Запада просто необходима. Однако они понимают, что поддержка, и в первую очередь экономическая, не дается просто так. За крупные военные заказы от них потребуют не просто союзничества в предстоящей войне. Экономика Японии превратится в преданного вассала. Богатейшие культурные традиции, многовековой уклад, уникальная цивилизация - все исчезнет. Япония будет ввергнута в войну за чужие территории. Это будет началом конца. Принц Коноэ поддержит «третий рейх», если его не остановить.
   - При чем же здесь фон Гедерик? - спросил Стив, изумляясь дару предвидения собеседника.
   - Не знаю, - признался Иадзава. - Но догадываюсь. Скорее всего, он был своего рода почтовым ящиком, который использовала германская разведка.
   - Разве Германия не союзник Японии?
   - Для Германии Япония - лишь цепной пес, призванный оттянуть силы Советов от западных границ. Между нами никогда не может быть доверия.
   - Кто же убил фон Гедерика?
   Йадзава-сан тяжело вздохнул.
   - Если вы не против, господин Айлин, давайте поднимемся наверх. Там я построил небольшую башенку, откуда открывается просто волшебный вид.
   Айлин понял, что окружной прокурор боится прослушивания. Они поднялись по узкой винтовой лестнице и очутились на смотровой площадке, открытой со всех четырех сторон. Над ними на круглых столбах, изображающих вставших на хвост драконов, высилась четырехскатная крыша, вогнутая, как у пагоды. Стив оценил и воздушную изящность строения, и поистине великолепный вид, открывающийся отсюда. Роща, дорожка с бордюром из белого камня, небольшой садик дзен - все казалось до нереальности миниатюрным и гармоничным в своей законченности - ничего ни прибавить, ни выбросить.
   - Я не играю против вас, - сказал Стив Айлин и почувствовал всю несуразность сказанного.
   - Не волнуйтесь, - остановил его Йадзава-сан. - Мне прекрасно известно, что вы - лишь отвлекающий маневр господина Седзина. Полковник не такой человек, чтобы действовать столь прямолинейно. Я больше чем уверен: у него есть свой человек в моем окружении, поэтому он пока и опережает меня на шаг. Хотя, конечно, можно допустить, что Седзин-сан способен на более сложную психологическую комбинацию. К примеру, он нарочно подставил вас, чтобы я решил, будто вы отвлекаете внимание от кого-то другого. На самом деле все как раз наоборот, вы можете быть основным действующим лицом, которое никто не принимает всерьез.
   Стив тяжело вздохнул и жалобно, будто голодная собака, взглянул в непроницаемое лицо собеседника.
   - Из квартиры в Шанхае исчезла Надежда Жанковская.
   Несколько секунд они молчали, избегая смотреть друг на друга.
   - Вы думаете, ее изъяла тайная полиция? - наконец спросил прокурор.
 
   Руководитель боевиков Лама, сидевший в тени большого дерева в нескольких шагах от дома, с досадой снял наушники. Наушники через специальное устройство были соединены тонкой проволокой, выкрашенной в черный цвет, с присоской на окне первого этажа.
   - Все бесполезно. Они ушли наверх.
   Боевик, напарник Ламы, задумчиво спросил: - Вы тоже считаете, что Айлин кого-то прикрывает?
   - Конечно, мой мальчик. Полковник Седзин хитер как лиса, но хитрости его известны. И насчет своей подсадной утки он просчитался, этот парень совсем не прост, клянусь Буддой.
 
   Седзин-сан сейчас как на иголках, - проговорил Стив. - Жанковская для него - очень опасный свидетель. Если я не найду ее раньше его, то она - труп. Прежде у меня была какая-то надежда, но после того, что вы рассказали мне…
   - Вы любите ее, - утвердительно сказал Йадзава. - Вы оба в большой опасности, потому что игры с тайной полицией кончаются плохо.
   - Я и вас втянул.
   Йадзава тихонько рассмеялся:
   - Если бы вы знали, как давно я уже втянут в это дерьмо. Вы ведь читали протоколы осмотра тел фон Гедерика и человека из подполья в Йокогаме. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы сообразить, что это дело рук одного человека. Грудная клетка секретаря посольства будто смята кувалдой. Сильный удар в висок. Воздействие на биологически активную точку организма…
   - Это мог сделать только ниндзя, - вздохнув, закончил Айлин. И впервые за все это время почувствовал, как липкий животный страх пополз на воротник струйкой холодного пота.

Глава 29

Втянутые

 
   - Тебе нравится?
   - Да-а.
   Луиза Анна под простыней потянулась всем своим сильным телом и стала похожей на большую красивую кошку.
   Пароход компании «Тацуте-Мару» мерно покачивался на волнах, и из окна каюты первого класса было видно, как косматое солнце купается в воде, разбрасывая блики, будто сотни тысяч драгоценных камней.
   Макс Клайзен с улыбкой глядел на нее, такую нежную и чистую после сна, чувствуя, даже не прикасаясь, каждую клеточку ее тела. И от одного этого взгляда Анна почувствовала желание.
   - Иди ко мне, - прошептала она и, когда он приблизился, стала тереться об него, такого большого, сильного, любящего.
   Порт Йокогама принял пароход 28 ноября 1938 года. Макс и Анна сошли на берег вместе с толпой иностранных туристов, в большинстве своем американцев и немцев, щелкающих фотоаппаратами, разноязычно гудящих, будто гигантский потревоженный улей. Макса вдруг охватила грусть, когда он подсчитал, сколько лет уже не был дома. И сколько еще не будет, потому что там, в далекой Германии, все еще только начиналось…
   Он с завистью подумал о Сюндэе Сидзаку, своем радисте, который топал сейчас впереди по трапу и небрежно помахивал чемоданчиком, где сверху лежали обычные пожитки возвращающегося из поездки: смена белья, выходной костюм, бритва, зеркальце, многочисленные сувениры - подарки родным, друзьям, друзьям друзей. Снизу под двойным дном чемоданчика лежала часть аппаратуры радиостанции. Сидзаку возвращался домой, в родную Японию, с ее голубыми горами, подернутыми легкой дымкой и волшебной синевой залива на острове Хонсю. Рядом с заливом, в полукилометре от пустынного желтого пляжа, стоял крохотный, но уютный домик. У отца Сюндэя был парусник, гордый и красивый, с командой из трех человек - самого отца, Сюндэя и его брата Хейко, старшего брата, фактически второго отца, большого и непогрешимо мудрого. Сидзаку давно не видел брата, только изредка от того приходила открытка из Токио, где Хейко служил в полицейском подразделении. Всякий раз, разглядывая фотографию гордого румяного парня в черном форменном мундире с нашивками лейтенанта, отец вздыхал, косясь на Сюндэя. Старший-то в люди выбился, хоть и сын простого рыбака, а вот младший… Впрочем, на судьбу жаловаться никогда не стоит, что бы ни случилось.
   Карма.
   Две толпы, будто два войска на поле битвы, поплыли навстречу друг другу - прибывшие и встречающие. Черную машину, стоявшую чуть в стороне, у портовых складов, казалось, накрыло волной, будто кораблик в шторм. Сидзаку не без труда пробился сквозь людское море к столику таможни и поставил свой чемодан. Сонный чиновник в круглых очках поднял взгляд от бумаг.
   - Пожалуйста, ваши документы, господин. Возвращаетесь домой?
   - Домой, - улыбнулся Сидзаку.
   - Не везете ничего запрещенного?
   Сюндэй, сохраняя улыбку, открыл чемодан.
   Чиновник начал было копаться в вещах, но сзади к нему подошел еще один, повыше, и указал на очередь, которая выстроилась у стола.
   - Брось, иначе до ночи не управимся.
   У Макса, наблюдавшего эту картину из хвоста очереди, отлегло от сердца. Вторая порция аппаратуры лежала в его чемоданчике под столовым сервизом. Анна, естественно, об этом не догадывалась. Макс по-прежнему оставался для нее преуспевающим коммерсантом.
   В центральном отделении полиции анонимный звонок был зафиксирован за три часа до прибытия в порт парохода.
   Явно измененный голос (разобрать, мужчина это или женщина, было невозможно) пожелал передать сообщение полковнику Седзину, отказавшись говорить с кем бы то ни было еще. Седзин-сан поднял трубку. Абонент говорил ровно тринадцать секунд, после чего, не попрощавшись, отключился, и засечь его местонахождение не успели.
   Разведчик никогда не знает, откуда может получить важную информацию. Етоку Мияги получил ее неожиданно от знакомого художника и журналиста, разбитного американца Майкла Каллигана, ставшего шумно известным благодаря триптиху «Гримасы войны», который у него на родине получил приз лучшего полотна года. В 1937 году Каллиган стал возглавлял созданную им же «Организацию мастеров гравюры» («ОМГ»). Организация носила ярко выраженный реакционный характер, и Мияги туда не входил, но слыл там своим человеком, его причисляли к баталистам.
   - Прозябаешь? - весело похлопав Мияги по плечу, спросил Майкл.
   Етоку-сан нисколько не удивился. Представить себе Майкла грустного было так же трудно, как повстречать снежного человека. Особенно после того, как Каллиган обзавелся шикарной виллой на одном из островов архипелага, двумя спортивными автомобилями и женился на звезде зарождающегося американского шоу-бизнеса Амелии Грехэм, золотоволосой красавице со слетка хищноватым выражением лица и ногами, растущими из подмышек.
   Майкл помахал перед носом Мияги командировочным удостоверением.
   - Через три дня выезжаю в Маньчжурию, на монгольскую границу.
   - Надолго? - безразлично спросил Мияги. - Молодую не боишься одну оставить? Смотри, рога наставит.
   - Мужчину красят дела, а не женщина. Там намечается что-то грандиозное, но я еще толком ничего не знаю. Кстати, могу составить протекцию, поедем вместе. Пора уж в люди выбиваться.
   Мияги зевнул и потянулся.
   - Суета сует и всяческая суета. Просто очередная провокация, которая закончится тем, что влиятельные люди измажутся в дерьме.
   - Ну ты даешь! - восхитился Каллиган. - У вас, японцев, всегда недоставало деловой хватки. Сплошной патриархат и самураи. Так и будете еще три века мечами махать.
   - Карма. Мир стал другим. Более суетным и никчемным, ты не находишь? Все хотят утром посадить дерево, а вечером напилить из него досок. Только не подумай, что я тебя осуждаю!
   - Какие у тебя планы?
   - Поеду в Каганаву на пейзажи. Присмотрел там одно живописное место.
   - Что-нибудь в духе Хокусая?
   Мияги молча кивнул. Тогда, зимой 1938 года, он приступил к своему самому выдающемуся полотну, которое он так и не успел закончить. Картина имела рабочее название «Снег на горе Цукуба». Выписанная в непривычных для глаза японца багровых тонах маленькая человеческая фигурка на фоне безжизненных скал бросала вызов богу Огня… Мияги работал самозабвенно, жевал, что попадется под руку, засыпал, когда руки отказывались держать кисть, прямо у мольберта, в крошечной мастерской. Он страстно желал закончить полотно к выставке в Уэно, которая должна была состояться 21-22 июня 1941 года.
   Как ни старался Каллиган, Мияги от протекции отказался, только лениво полюбопытствовал, долго ли тот собирается пробыть в Маньчжурии. Майкл только развел руками. По официальной версии, корреспонденты, аккредитованные в Чанчжуне и Халун-Аршанском укрепрайоне, должны были присутствовать на маневрах. Видя, что его друг откровенно скучает, Майкл потрепал его по плечу, пожелал удачи в Каганаве и удалился, что-то напевая под нос. Все-таки западному человеку не понять этой страны, подумал он. Япония - это сказочный цветок в оранжерее. Карма…
   Как только за американцем закрылась дверь, Мияги, подавив зевоту, снял телефонную трубку и назвал телефонистке номер.
   - Простите, - сказал он, когда услышал в трубке низкое «алло!». - Я заказывал вам фотографии с видом памятника морякам в Национальном парке, восемь штук. Уже прошли все сроки…
   - Куда вы, к черту, звоните? - перебил его резкий голос. - Здесь государственное учреждение, а не частная лавочка!
   Мияги-сан повесил трубку. Условная фраза прозвучала, связной будет ждать его в парке у памятника морякам в 8 часов вечера.
   Через два дня советник принца Коноэ Ходзуми Одзаки позвонил на токийскую квартиру своему приятелю, секретарю командующего Квантунской армии господину Есинаке. Тот собирался в мае приехать в отпуск. Одзаки пригласил секретаря и его жену на ужин в ресторан «Империал». В условленное время к стеклянным дверям ресторана подкатил шикарный, сделанный на заказ лимузин, и Одзаки-сан увидел, что госпожа J прибыла одна.
   - Вы очаровательны, Фудзико-сан, - проговорил Одзаки. - Мне очень льстит, что вы не лишили меня вашего общества. Ваш супруг приехать не смог?
   - Мужа, как всегда, задержали дела, - ответила она, заглядывая в глаза Одзаки. В ее взгляде было полно интимности и ни грамма сожаления.
   Пока они сидели в ресторане, люди Ламы проникли с помощью подобранных ключей в квартиру секретаря и отсняли секретные документы, касающиеся «маневров» в Халун-Аршанском укрепрайоне.
   Так советской разведке стало известно о готовящейся операции у реки Халхин-Гол. Фотопленки с отснятыми документами были положены вместе с радиоаппаратурой в чемоданчик радиста Сюндэя Сидзаку.
 
   - Что вы знаете о ниндзя? - спросил прокурор Йадзава.
   Стив Айлин задумчиво смотрел, как вдали, у самого горизонта, собирались тучи. Родившись из маленького, совсем легкого облачка, которое, казалось, вот-вот растает в лазурной синеве, они вдруг раздулись и почернели, неизвестно откуда почерпнув силы, и стали медленно заволакивать небо.
   - Не очень много. Ниндзя появились в Японии очень давно, возможно, даже когда еще самой Японии и не существовало. Их предшественниками были воины-монахи из горных общин «ямабуси». Жизнь у монахов была тяжелая, преисполненная опасностей. Их преследовали как инакомыслящих. Они стояли вне закона, и, чтобы выжить в таких условиях, ямабуси выработали свою систему борьбы и скрадывания, доведя ее за многие столетия до совершенства. Ямабуси многому научились у самураев, хотя стояли на противоположном конце иерархической лестницы. А потом ситуация изменилась, и самураи стали вынуждены обращаться за услугами к ниндзя.
   Он помолчал.
   - Самураи были связаны кодексом чести, Бусидо, а он запрещал многие вещи, необходимые в войне, - убийства из-за угла, поджоги, диверсии. Вы знаете это лучше меня. Ниндзюцу же ставит во главу угла прежде всего эффективность, не особо заботясь о ритуале. Правда, и у них был свой кодекс, но он сильно отличался от принятого у самураев.
   - Странно для американца, что вы интересуетесь такими вещами, - проговорил Йадзава. - Вы ведь считаете себя до мозга костей деловыми людьми. Молодая нация, рвущаяся наверх.
   Стив махнул рукой.
   - Я уверен, пройдет несколько лет, и Япония тоже встанет на этот путь. Ей придется приложить много усилий к тому, чтобы не растерять культурных традиций, но они слишком сильны, их корни уходят в тысячелетия. А в сущности, японцы не менее прагматичны, чем люди на Западе.
   Йадзава-сан задумчиво кивнул, соглашаясь. - Как по-вашему, откуда этот ниндзя мог появиться здесь, сейчас? Кто нанял его для убийства фон Гедерика?
   Перед глазами прокурора вдруг встала мертвая женщина с изуродованным лицом и аккуратно срезанными подушечками пальцев.
   - Убитая была эмигранткой. Скорее всего, полька или русская. Она не могла иметь отношения к германскому посольству. Второй убитый был связан с коммунистическим подпольем в Йокогаме. Совершенно разные люди. Что могло их объединять?
   Макс и Анна уже подходили к столу, за которым сидел очкастый таможенник, когда тот, второй, что подошел сзади, глядя вслед удаляющемуся Сюндэю Сидзаку, кивнул кому-то невидимому, и Макс вдруг почувствовал, что теряет ориентацию, хотя непосредственной опасности не было заметно. Большая желтая машина-заправщик медленно отъехала от складов и двинулась вдоль здания вокзала, из которого как раз выходил Сюндэй. Он был спокоен и полон радости оттого, что так легко прошел контроль. Собственно, он и раньше был уверен, что все будет как надо, он уже раз пять провозил аппаратуру и фотопленки под носом у таможенников. Но там, в очереди, он все-таки не мог до конца побороть напряжение. Ладони сильно потели, и сердце стучало чаще, бросая в кровь все новые порции адреналина.