Страница:
Кении свернул во двор, затормозил в полуметре от стены, запер машину и вошел в подъезд. Когда он вставлял ключ в замочную скважину своей двери, двое крепких парней молча стиснули его справа и слева.
— Полиция… — вырвался жалкий писк из мгновенно пересохшего горла Кении.
— Правильно, полиция, — ухмыльнулся один из здоровяков. — И ты знаешь чья. Открывай дверь. Или руки отсохли с перепугу?
Кении никак не мог уцепиться за торчащий из скважины ключ. Громила помог ему, и Вестайна втолкнули в прихожую квартиры.
В гостиной Кении привязали к стулу нейлоновыми шнурами и развернули спиной к окнам. В комнату вошел третий человек, широкоплечий, светловолосый, лет сорока. Идеально прямой нос, голубые глаза; волевой подбородок подчеркивает форму тонких губ. Кении сразу узнал регионального (а может, и не только регионального, пес их разберет) фюрера «Сириуса» Альфреда Либецайта, хотя видел его лишь однажды.
Либецайт качнул головой, и боевик молниеносно поставил стул напротив Кении. Либецайт неторопливо, с достоинством сел, достал дорогие сигареты. Ему угодливо поднесли зажигалку. Молчание затягивалось. Либецайт изящно выпустил дым из ноздрей.
— Итак, — напыщенно заговорил он, — Кеннет Вестайн, вы на суде чести.
— Я не сделал ничего плохого, — пролепетал Кении.
— Возможно, — презрительно бросил Либецайт. — Возможно, с вашей точки зрения, вы сделали нечто хорошее. Но у нас свое мнение. Вот в чем дело, Вестайн.
— Чего вы хотите от меня? — Кении нервно огляделся, точно надеялся, что сейчас в квартиру ворвется Чак Норрис, Стивен Сигал или какой-нибудь другой супергерой и освободит его.
— Малости. — Либецайт уронил пепел на ковер и поморщился. Он находился в квартире, приговоренной вместе с ее хозяином, но порядок есть порядок. Ему подали пепельницу. — Имя человека, с которым вы разговаривали.
В душе Кении Вестайна вдруг вспыхнул гнев. Кто они такие, эти самовлюбленные ничтожества? Нет, соседи правы, в доме все-таки есть крысы… И этот гнев помог ему ответить спокойно, почти вызывающе.
— Я много с кем разговаривал. Всех не упомнишь.
— Всех не надо, — высокомерно улыбнулся Либецайт. — Нам требуется имя человека, с которым состоялся вот этот разговор.
Он протянул ладонью вверх руку, в которой тут же оказался диктофон. Кении с ужасом и отчаянием услышал запись своей беседы с Мэттом Страттоном. Как беспечен он был, рискнув вести диалог в собственной машине! К счастью, главное — имена и адреса — он сообщил журналисту уже на улице. Попытаемся выкрутиться…
— Ах, это, — изображая облегчение, проговорил Кении. Он махнул бы небрежно рукой, если бы не был привязан к стулу. — Так, один собутыльник. Не знаю, с чего ему пришло в голову интересоваться… Ну, я поболтал с ним по пьянке, высадил из машины, где он просил, и все… Ведь я ему, по сути, ничего и не сказал!
— Прекрасно, — не стал спорить Либецайт. — Верю, что так оно и было. Теперь мелочь — имя собутыльника. Можно и адрес, но нам вообще-то достаточно одного имени.
Кении артистически округлил глаза:
— Откуда же мне знать имя типа, с которым я разговорился в баре на Пятьдесят Второй?
Громила подскочил к Вестайну и занес кулак для удара. Либецайт остановил его движением пальца.
— Вестайн, — сказал он, — вы нанесли нам урон, за такое мы караем беспощадно. Но если ущерб будет сведен к нулю, наказание может быть смягчено.
Кении с зародившейся надеждой взглянул в ясные глаза Либецайта:
— Что тогда со мной будет?
— Разумеется, вы будете исключены из организации. Вы вернете все полученные от нас деньги до последнего цента, включая те, за которые вы отчитались как за истраченные при выполнении наших заданий. Где вы их возьмете, нас не касается. Вы покинете Соединенные Штаты навсегда и проведете остаток дней в указанной нами стране, под пожизненным присмотром. Таково наказание. Альтернатива вам известна. Думайте! У вас ровно минута.
Либецайт демонстративно посмотрел на часы..
Кении Вестайну очень захотелось жить. Ему захотелось вставать по утрам, включать телевизор и смотреть милую, замечательную рекламу, захотелось слушать по радио грохот рэпа и рэйва. Ибо все это составляло неотъемлемую часть мира, который — вот эти негодяи собираются у него отнять… А вдруг Либецайт не лжет? Ну зачем им бессмысленное убийство? Они ведь видят, что напугали его и что он больше никогда не осмелится пойти против них. А деньги… Что ж, он вернет им деньги, он продаст квартиру, ограбит банк, если понадобится…
Вестайн шумно перевел дыхание… Нет. Это мечты и фантазии. Кому, как не ему, знать методы «Сириуса»! И если он выдаст Страттона, умрут двое вместо одного.
— Минута прошла, — сказал Либецайт.
— Честное слово, мне жаль… Но это был случайный собутыльник из бара.
— Мне тоже жаль. — Либецайт встал, прошелся по комнате. — Приступай, Питер.
Здоровяк принес из прихожей чемоданчик, раскрыл его. Внутри Кении увидел какие-то шкалы и провода.
Один из скрученных спиралью проводов Питер прицепил к уху Вестайна с помощью зажима-крокодила, вторым таким же зажимом защемил кожу на запястье правой руки. Потом он достал из чемоданчика вилку обыкновенного сетевого шнура и воткнул в розетку.
Кении весь сжался. Он ожидал немедленного удара током, непереносимой боли… Однако не произошло ровным счетом ничего.
Либецайт задумчиво рассматривал переключатели и верньеры устройств, находящихся в чемоданчике.
— Мы имеем возможность, — он обращался к Вестайну, как лектор, — при посредстве этого нехитрого прибора постепенно повышать напряжение. Сейчас, как вы понимаете, все отключено. А вот этот тумблер — видите, крайний слева — сразу откроет ворота полной мощности и вы умрете быстро и без мучений. Теперь только такая альтернатива, но вы еще имеете возможность выбирать. Даю вам дополнительную минуту.
— Простите меня, мистер Либецайт, — забормотал Кении, не отрывая взгляда от тумблера. — Я сглупил… Но я исправлюсь, поверьте! Дайте любое задание, прикажите взорвать школу, церковь, убить президента, я все, все сделаю!
О, только бы они поверили! Только бы уцелеть, а там…
Секундная стрелка на часах Либецайта неумолимо сужала сектор жизни Кении Вестайна.
— Ну вот и все, — произнес Либецайт с оттенком разочарования. — Я думал, вы умнее, Вестайн. А вы, оказывается, не только предатель, но и дурак.
Он повернул ручку на блестящей панели. Сначала Кении почувствовал не боль, а нечто вроде щекотания, но напряжение нарастало, и вскоре Кении Вестайн бился в конвульсиях. Чтобы заглушить крики, ему заткнули рот.
Сколько продолжалось истязание, он не мог представить. Ему казалось — всегда, с рождения, никогда не было ничего другого, только эта боль, которая не просто наполнила его тело — которая СТАЛА его телом.
Либецайт сбросил напряжение тока, всмотрелся в побелевшее лицо Кении, покачал головой… И все началось снова, только хуже в тысячу раз. Вестайн физически ощущал, как распадается на молекулы его мозг, а молекулы в свою очередь распадались на атомы, кружившие в черном хороводе.
— Ну, теперь вы поняли? — спросил Либецайт, отключив ток. Кении с вытаращенными глазами тяжело дышал. — В случае нужды мы можем продолжать это часами. Когда устанем, нас сменят другие. А вам придется в конце концов назвать имя, но зачем мучить себя?
Он вытащил кляп изо рта Кении, с десяток секунд подождал ответа, не дождался, вернул кляп на место и вновь крутанул ручку.
Усиливая напряжение, Либецайт неотрывно следил за показаниями приборов. Красная черта на шкале означала предел сопротивляемости среднего человека, до нее Либецайт старался не доводить. Если организм Вестайна окажется слабее среднестатистического (установленного на примере десятков опытов!), все усилия пропадут впустую. Но и далеко от черты Либецайт стрелку не отклонял. Боль должна быть настоящей, каждый раз сильнее.
Несколько минут пытки превратили Кении Вестайна в полубезумную развалину. Либецайт выключил аппарат, вынул кляп:
— Так как его зовут, Кеннет?
Сознание Вестайна утопало во мраке, где сияли только два полюса. На одном — боль, на втором — два слова, волшебным образом избавляющие от боли: Мэтт Страттон. Почему-то эти слова нельзя было произносить вслух, но Кении не помнил почему. Что за нелепые запреты, ведь это магический пароль, ведущий к освобождению, в золотой рай…
— Мэтг Страттон, — прохрипел Кении, едва ворочая непослушным языком.
— Как? — наклонился к нему Либецайт.
— Мэтг Страттон!
— Теперь хорошо. Иди с миром… — Палец Либецайта потянулся к тумблеру.
— А если он лжет? — усомнился Питер. Либецайт резко повернулся к боевику, смерил его холодным взглядом с головы до ног:
— Он не лжет, — и перебросил тумблер.
Тело Кении Вестайна сотряслось, выгнулось дугой, на губах выступила пена. Он был мертв.
Когда автомобиль Либецайта и его свиты отъехал квартала на три, позади гулко ухнул взрыв, вызвавший пожар не только в квартире злополучного Кении Вестайна, но и во всем доме.
4
5
— Полиция… — вырвался жалкий писк из мгновенно пересохшего горла Кении.
— Правильно, полиция, — ухмыльнулся один из здоровяков. — И ты знаешь чья. Открывай дверь. Или руки отсохли с перепугу?
Кении никак не мог уцепиться за торчащий из скважины ключ. Громила помог ему, и Вестайна втолкнули в прихожую квартиры.
В гостиной Кении привязали к стулу нейлоновыми шнурами и развернули спиной к окнам. В комнату вошел третий человек, широкоплечий, светловолосый, лет сорока. Идеально прямой нос, голубые глаза; волевой подбородок подчеркивает форму тонких губ. Кении сразу узнал регионального (а может, и не только регионального, пес их разберет) фюрера «Сириуса» Альфреда Либецайта, хотя видел его лишь однажды.
Либецайт качнул головой, и боевик молниеносно поставил стул напротив Кении. Либецайт неторопливо, с достоинством сел, достал дорогие сигареты. Ему угодливо поднесли зажигалку. Молчание затягивалось. Либецайт изящно выпустил дым из ноздрей.
— Итак, — напыщенно заговорил он, — Кеннет Вестайн, вы на суде чести.
— Я не сделал ничего плохого, — пролепетал Кении.
— Возможно, — презрительно бросил Либецайт. — Возможно, с вашей точки зрения, вы сделали нечто хорошее. Но у нас свое мнение. Вот в чем дело, Вестайн.
— Чего вы хотите от меня? — Кении нервно огляделся, точно надеялся, что сейчас в квартиру ворвется Чак Норрис, Стивен Сигал или какой-нибудь другой супергерой и освободит его.
— Малости. — Либецайт уронил пепел на ковер и поморщился. Он находился в квартире, приговоренной вместе с ее хозяином, но порядок есть порядок. Ему подали пепельницу. — Имя человека, с которым вы разговаривали.
В душе Кении Вестайна вдруг вспыхнул гнев. Кто они такие, эти самовлюбленные ничтожества? Нет, соседи правы, в доме все-таки есть крысы… И этот гнев помог ему ответить спокойно, почти вызывающе.
— Я много с кем разговаривал. Всех не упомнишь.
— Всех не надо, — высокомерно улыбнулся Либецайт. — Нам требуется имя человека, с которым состоялся вот этот разговор.
Он протянул ладонью вверх руку, в которой тут же оказался диктофон. Кении с ужасом и отчаянием услышал запись своей беседы с Мэттом Страттоном. Как беспечен он был, рискнув вести диалог в собственной машине! К счастью, главное — имена и адреса — он сообщил журналисту уже на улице. Попытаемся выкрутиться…
— Ах, это, — изображая облегчение, проговорил Кении. Он махнул бы небрежно рукой, если бы не был привязан к стулу. — Так, один собутыльник. Не знаю, с чего ему пришло в голову интересоваться… Ну, я поболтал с ним по пьянке, высадил из машины, где он просил, и все… Ведь я ему, по сути, ничего и не сказал!
— Прекрасно, — не стал спорить Либецайт. — Верю, что так оно и было. Теперь мелочь — имя собутыльника. Можно и адрес, но нам вообще-то достаточно одного имени.
Кении артистически округлил глаза:
— Откуда же мне знать имя типа, с которым я разговорился в баре на Пятьдесят Второй?
Громила подскочил к Вестайну и занес кулак для удара. Либецайт остановил его движением пальца.
— Вестайн, — сказал он, — вы нанесли нам урон, за такое мы караем беспощадно. Но если ущерб будет сведен к нулю, наказание может быть смягчено.
Кении с зародившейся надеждой взглянул в ясные глаза Либецайта:
— Что тогда со мной будет?
— Разумеется, вы будете исключены из организации. Вы вернете все полученные от нас деньги до последнего цента, включая те, за которые вы отчитались как за истраченные при выполнении наших заданий. Где вы их возьмете, нас не касается. Вы покинете Соединенные Штаты навсегда и проведете остаток дней в указанной нами стране, под пожизненным присмотром. Таково наказание. Альтернатива вам известна. Думайте! У вас ровно минута.
Либецайт демонстративно посмотрел на часы..
Кении Вестайну очень захотелось жить. Ему захотелось вставать по утрам, включать телевизор и смотреть милую, замечательную рекламу, захотелось слушать по радио грохот рэпа и рэйва. Ибо все это составляло неотъемлемую часть мира, который — вот эти негодяи собираются у него отнять… А вдруг Либецайт не лжет? Ну зачем им бессмысленное убийство? Они ведь видят, что напугали его и что он больше никогда не осмелится пойти против них. А деньги… Что ж, он вернет им деньги, он продаст квартиру, ограбит банк, если понадобится…
Вестайн шумно перевел дыхание… Нет. Это мечты и фантазии. Кому, как не ему, знать методы «Сириуса»! И если он выдаст Страттона, умрут двое вместо одного.
— Минута прошла, — сказал Либецайт.
— Честное слово, мне жаль… Но это был случайный собутыльник из бара.
— Мне тоже жаль. — Либецайт встал, прошелся по комнате. — Приступай, Питер.
Здоровяк принес из прихожей чемоданчик, раскрыл его. Внутри Кении увидел какие-то шкалы и провода.
Один из скрученных спиралью проводов Питер прицепил к уху Вестайна с помощью зажима-крокодила, вторым таким же зажимом защемил кожу на запястье правой руки. Потом он достал из чемоданчика вилку обыкновенного сетевого шнура и воткнул в розетку.
Кении весь сжался. Он ожидал немедленного удара током, непереносимой боли… Однако не произошло ровным счетом ничего.
Либецайт задумчиво рассматривал переключатели и верньеры устройств, находящихся в чемоданчике.
— Мы имеем возможность, — он обращался к Вестайну, как лектор, — при посредстве этого нехитрого прибора постепенно повышать напряжение. Сейчас, как вы понимаете, все отключено. А вот этот тумблер — видите, крайний слева — сразу откроет ворота полной мощности и вы умрете быстро и без мучений. Теперь только такая альтернатива, но вы еще имеете возможность выбирать. Даю вам дополнительную минуту.
— Простите меня, мистер Либецайт, — забормотал Кении, не отрывая взгляда от тумблера. — Я сглупил… Но я исправлюсь, поверьте! Дайте любое задание, прикажите взорвать школу, церковь, убить президента, я все, все сделаю!
О, только бы они поверили! Только бы уцелеть, а там…
Секундная стрелка на часах Либецайта неумолимо сужала сектор жизни Кении Вестайна.
— Ну вот и все, — произнес Либецайт с оттенком разочарования. — Я думал, вы умнее, Вестайн. А вы, оказывается, не только предатель, но и дурак.
Он повернул ручку на блестящей панели. Сначала Кении почувствовал не боль, а нечто вроде щекотания, но напряжение нарастало, и вскоре Кении Вестайн бился в конвульсиях. Чтобы заглушить крики, ему заткнули рот.
Сколько продолжалось истязание, он не мог представить. Ему казалось — всегда, с рождения, никогда не было ничего другого, только эта боль, которая не просто наполнила его тело — которая СТАЛА его телом.
Либецайт сбросил напряжение тока, всмотрелся в побелевшее лицо Кении, покачал головой… И все началось снова, только хуже в тысячу раз. Вестайн физически ощущал, как распадается на молекулы его мозг, а молекулы в свою очередь распадались на атомы, кружившие в черном хороводе.
— Ну, теперь вы поняли? — спросил Либецайт, отключив ток. Кении с вытаращенными глазами тяжело дышал. — В случае нужды мы можем продолжать это часами. Когда устанем, нас сменят другие. А вам придется в конце концов назвать имя, но зачем мучить себя?
Он вытащил кляп изо рта Кении, с десяток секунд подождал ответа, не дождался, вернул кляп на место и вновь крутанул ручку.
Усиливая напряжение, Либецайт неотрывно следил за показаниями приборов. Красная черта на шкале означала предел сопротивляемости среднего человека, до нее Либецайт старался не доводить. Если организм Вестайна окажется слабее среднестатистического (установленного на примере десятков опытов!), все усилия пропадут впустую. Но и далеко от черты Либецайт стрелку не отклонял. Боль должна быть настоящей, каждый раз сильнее.
Несколько минут пытки превратили Кении Вестайна в полубезумную развалину. Либецайт выключил аппарат, вынул кляп:
— Так как его зовут, Кеннет?
Сознание Вестайна утопало во мраке, где сияли только два полюса. На одном — боль, на втором — два слова, волшебным образом избавляющие от боли: Мэтт Страттон. Почему-то эти слова нельзя было произносить вслух, но Кении не помнил почему. Что за нелепые запреты, ведь это магический пароль, ведущий к освобождению, в золотой рай…
— Мэтг Страттон, — прохрипел Кении, едва ворочая непослушным языком.
— Как? — наклонился к нему Либецайт.
— Мэтг Страттон!
— Теперь хорошо. Иди с миром… — Палец Либецайта потянулся к тумблеру.
— А если он лжет? — усомнился Питер. Либецайт резко повернулся к боевику, смерил его холодным взглядом с головы до ног:
— Он не лжет, — и перебросил тумблер.
Тело Кении Вестайна сотряслось, выгнулось дугой, на губах выступила пена. Он был мертв.
Когда автомобиль Либецайта и его свиты отъехал квартала на три, позади гулко ухнул взрыв, вызвавший пожар не только в квартире злополучного Кении Вестайна, но и во всем доме.
4
Корпункт «Икзэминер» занимал небольшую угловую комнату на четвертом этаже кишащего конторами здания, и Хойланд долго проискал его. Толкнув обитую кожзаменителем дверь с непрезентабельной табличкой, он вошел.
В комнате находился только Мэтт Страттон. Он сидел за компьютером и сосредоточенно тыкал пальцами в клавиши.
— Привет, Мэтт, — поздоровался Хойланд. — Чем это вы заняты?
— О, привет! — обрадованно воскликнул журналист. — Я здесь… Да так, это для статьи. Ничего для вас интересного. Хойланд подвинул стул и сел рядом.
— Значит, ничего сегодня не раздобыли?
— Нет, встреча с информатором не состоялась. Но пусть это вас не тревожит, скорее это хорошо, чем плохо. Значит, он достанет для меня что-то поважнее… Мы так и договаривались.
— Ваш информатор — это Кении Вестайн?
— Нет, он только вывел на человека… Послушайте, Джон, я сожалею, что напрасно оторвал вас от дел…
— Пустяки, Мэтт. Перед встречей с вами я закончил все срочное на сегодня.
— Да? Отлично. А я фактически закончил здесь… — Страттон выключил компьютер. — Как насчет пропустить по рюмочке?
Хойланд собрался было поискать предлог для отказа, но вдруг понял, что отказываться ему не хочется.
— Идет, — сказал он.
— В таком случае прошу в мой лимузин!
Широким жестом Страттон распахнул дверь.
Обещанный лимузин оказался «Ланчиа-Дельтой HF», сорок тысяч долларов… Страттон прочел эту сумму во взгляде Хойланда и не смог подавить усмешку.
— Я не толстосум, Джон. Эта машина и впрямь стоит дорого, новая… А я купил ее у знакомого, которому не терпелось от нее избавиться, намного дешевле. А это ваш «фольксваген» у подъезда?
— Мой.
— Что же делать? Не бросать же его здесь.
— Поедем на двух машинах, — проговорил Хойланд. — Назовите ресторан, и выберем дорогу покороче.
— Ресторан? — Журналист открыл дверцу «ланчии». — Э нет, сэр. Приглашаю вас к себе в гости.
— В знак особого доверия? — не удержался от иронии Хойланд.
— Нет, по соображениям экономии, — парировал Страттон.
Они засмеялись.
— А где вы живете? — Хойланд это знал, но ни к чему, чтобы и Страттон знал, что он знает.
— Далеко, в Джерси-Сити… Надеюсь, бензина хватит.
Страттон ехал впереди, показывая путь, Хойланд держался за ним вплотную. По скоростной автостраде дорога заняла не так много времени.
Крыша двухэтажного просторного дома Мэтта Страттона выглядывала из-за деревьев маленького сада на въезде в Джерси-Сити. Обе машины затормозили перед воротами, журналист вышел, чтобы открыть замок (дистанционных замков он не признавал, считая их ненадежными), и первым делом спросил Хойланда:
— Какой двигатель вы засунули в ни в чем не повинный фольксвагеновский корпус? Вас попросили протестировать новую разработку «Формулы-1»?
— Да нет, Мэтт, это мое персональное творчество. Я люблю возиться с машинами.
Хозяин и гость загнали автомобили в гараж, где хватало места для двух машин. Из гаража узкая дверь вела прямо в дом. Через кухню они прошли в гостиную, устланную упругим серым паласом и обставленную стильной, но не слишком дорогой мебелью. В доступной для обзора части арочного коридорчика виднелась еще одна приоткрытая дверь. За ней мерцал экран компьютера, и некто не видимый из гостиной самозабвенно палил из разнообразных типов оружия, изобретенных, по всей вероятности, в будущем.
— Ева! — крикнул Страттон.
В коридорчике показалась девчушка лет одиннадцати-двенадцати с коротко, по-мальчишечьи, подстриженными каштановыми волосами, большими синими глазами и вздернутым носиком. Она была одета в джинсовый комбинезон и сжимала в руке банку апельсинового сока.
— Ева, сколько часов ты просидела за компьютером?
— Недолго, папа. — Она задорно тряхнула головой, отчего ее прическа приобрела ежиный вид. — Часа три… Ну, пять…
— А сколько раз я тебе говорил: от компьютера лысеют?
— Ты же не полысел.
— Я работаю с ним по часу, и не каждый день!
— Да, но сколько лет! Вот и считай.
— Нет, вы послушайте! — возмутился журналист.
— Ну, папа… Сейчас самый интересный момент. Прилетают плохие парни, и я должна их…
— Понятно, встретить из всех калибров. Познакомься, Ева, это мой друг Джон.
— Друзья зовут меня Джеком, Ева, — мягко улыбнулся Хойланд.
Девочка подбежала к нему и протянула руку.
— О'кей! А я — Ева, я тоже буду звать тебя Джеком, если ты скажешь папе, чтобы он позволил мне расправиться с плохими парнями…
— Ну как, Мэтт? — Хойланд посмотрел на журналиста с лукавыми искорками в глазах. — По правде сказать, мне плохие парни тоже не по душе…
Мэтт Страттон сдался:
— Ладно… Но только полчаса, и за учебники!
— Спасибо, папа! — Ева чмокнула отца и умчалась в комнату, откуда незамедлительно донеслись завывания, по-пискивания и электронный грохот.
— Располагайтесь, Джек. Что будем пить? — Страттон подошел к бару, нажал потайную кнопку, и дверцы с хрустальным перезвоном разошлись. — Полагаю, «Баллан-тайн»?
— Останемся верны традициям, — согласился Хойланд, усаживаясь в необъятное кресло. — А миссис Страттон не присоединится к нам?
Ставя на стол рюмки, журналист качнул головой и вздохнул.
— Моя жена умерла, когда Еве было полтора года, Джек.
— Простите.
— Да что там, я давно свыкся… — Он поднял наполненную рюмку.
Выпив, они задымили сигаретами. Страттон отошел к музыкальному центру и принялся вертеть стойку с лазерными пластинками.
— Как насчет Бетховена, Джек? Или Дэвид Боуи?
— На ваше усмотрение… Мэтт, но как же вы один управляетесь с дочерью? Ваша работа, разъезды…
Страттон вытянул диск из стойки и объяснил, держа его в руках:
— Ева воспитывается в частной школе, а дома бывает по воскресеньям и иногда в будни, когда я… Пока ей не исполнилось восемь лет, она, конечно, была со мной, а потом… Директор школы Пол Кларк — мой хороший друг… Я поставлю сборник раннего Дэвида Боуи, устроит?
— Конечно…
Зазвучала музыка. Уровень жидкости в бутылке постепенно понижался. Увлекшись разговором, Страттон не заметил, что прошел почти час, а Ева все еще воюет с компьютерными захватчиками. Дэвид Боуи успешно заглушал звуки виртуальной битвы.
— И все-таки, чем вы занимаетесь, Джек? — расслабленно поинтересовался чуть захмелевший Страттон.
— Наслаждаюсь жизнью, как вы, должно быть, давно уже поняли. В свое время мне повезло заработать кое-что…
— А, ясно… На каком поприще — секрет?
— Почему же, — обыденно ответил Хойланд. — Работал сначала на ФБР, потом на ЦРУ.
Раскаты смеха журналиста помешали Дэвиду Боуи допеть фразу.
— Здорово! И где больше платили?
— В ЦРУ, они богаче.
— И ко мне вы обратились именно как сотрудник ЦРУ… Скажем, бывший?
Хойланд пожал плечами:
— Зачем вам это, Мэтт?
— Ну, знаете ли… Эти нацисты… И то, что они называют «Фортресс»…
— Фортресс? Что это?
— Если бы я знал… По словам моего информатора, так называется какая-то база или лагерь организации «Сириус». Что-то чертовски опасное! Но что это в точности такое и где находится, он понятия не имеет. Может быть, совсем скоро…
— Если вы убеждены, что опасность реальна, почему бы вам самому сразу не обратиться к властям, в то же ЦРУ или ФБР?
— Без твердых фактов? Меня на смех подняли бы. Но у меня будут факты, скоро будут. Я изложу их в книге, они станут всеобщим достоянием. Власти вынуждены будут реагировать. Эх, и повертятся тогда ребята из «Сириуса», как в аду на сковородке! Да и вам ведь не для того нужны сведения, чтобы сидеть сложа руки, а?
— И все-таки будьте очень осторожны, Мэтт. Подумайте о Еве, у нее нет никого, кроме вас.
Журналист надолго умолк. Хойланд задел больное место, единственную проблему, которая по-настоящему беспокоила Страттона. Когда журналист заговорил, в его голосе не слышалось уверенности:
— Да, Джек, мы с ней одни на свете. Никаких родственников, ни близких, ни дальних. И директор школы отца не заменит. Но… Они не посмеют, Джек! Я, Мэтт Страттон, не последний человек в Америке! Это скандал…
Хойланд не стал напоминать ему об убийствах не то что каких-то журналистов, пусть и видных, — прокуроров, судей, конгрессменов, президентов, которые лезли туда, куда по чьему-то мнению лезть не следовало.
— Кстати, о Еве, — спохватился Страттон. — Ева! Девочка с невинным видом вышла из комнаты в гостиную:
— Что, папа? Разве полчаса уже прошло? Страттон недовольно заворчал, упираясь пальцем в циферблат часов.
— Какова судьба плохих парней, Ева? — полюбопытствовал Хойланд.
— О, Джек! — Девочка села верхом на стул напротив Хойланда и уцепилась за спинку, как за руль автомобиля. — У них знаешь сколько истребителей и всего такого… Но разве я не знаменитая Ева Страттон?
— В общем, им конец, — подвел итог Хойланд.
— Не совсем, — с сожалением сказала Ева. — Мне нужно еще победить охрану с протонными бластерами и…
— Хватит, — строго прервал ее Страттон. — Джеку совсем не интересно слушать о протонных бластерах. И что скажет завтра мистер Кларк, если ты сегодня не напишешь сочинение о Джейн Остин?
— А мне не нравится Джейн Остин, она зануда, — недовольно сказала Ева. — Так я и напишу, и мистер Кларк меня поймет. Он сам всегда настаивает, чтобы мы имели собственное мнение!
Ева с торжеством показала отцу кончик языка и побежала по лестнице на второй этаж.
— И вот так во всем, — глядя ей вслед, произнес Мэтт Страттон со смешанной интонацией сожаления и гордости. — Может, она еще и превзойдет отца, но я — то желал бы для нее жизни поспокойнее…
Хойланд распечатал новую пачку сигарет. За окнами потемнело от набежавших облаков, начал накрапывать мелкий дождик. Мирная картина цветущего сада никак не состыковывалась с предыдущей темой разговора о нацистах и опасности. Но Хойланд лучше многих знал, чем порой приходится оплачивать красивую вывеску этого мира.
— Если вам понадобится помощь, Мэтт… Мои телефоны вы знаете, а вот адрес.
Он подобрал старый номер «Икзэминера», валявшийся под креслом, и нацарапал капиллярной ручкой пару строк на полях.
В комнате находился только Мэтт Страттон. Он сидел за компьютером и сосредоточенно тыкал пальцами в клавиши.
— Привет, Мэтт, — поздоровался Хойланд. — Чем это вы заняты?
— О, привет! — обрадованно воскликнул журналист. — Я здесь… Да так, это для статьи. Ничего для вас интересного. Хойланд подвинул стул и сел рядом.
— Значит, ничего сегодня не раздобыли?
— Нет, встреча с информатором не состоялась. Но пусть это вас не тревожит, скорее это хорошо, чем плохо. Значит, он достанет для меня что-то поважнее… Мы так и договаривались.
— Ваш информатор — это Кении Вестайн?
— Нет, он только вывел на человека… Послушайте, Джон, я сожалею, что напрасно оторвал вас от дел…
— Пустяки, Мэтт. Перед встречей с вами я закончил все срочное на сегодня.
— Да? Отлично. А я фактически закончил здесь… — Страттон выключил компьютер. — Как насчет пропустить по рюмочке?
Хойланд собрался было поискать предлог для отказа, но вдруг понял, что отказываться ему не хочется.
— Идет, — сказал он.
— В таком случае прошу в мой лимузин!
Широким жестом Страттон распахнул дверь.
Обещанный лимузин оказался «Ланчиа-Дельтой HF», сорок тысяч долларов… Страттон прочел эту сумму во взгляде Хойланда и не смог подавить усмешку.
— Я не толстосум, Джон. Эта машина и впрямь стоит дорого, новая… А я купил ее у знакомого, которому не терпелось от нее избавиться, намного дешевле. А это ваш «фольксваген» у подъезда?
— Мой.
— Что же делать? Не бросать же его здесь.
— Поедем на двух машинах, — проговорил Хойланд. — Назовите ресторан, и выберем дорогу покороче.
— Ресторан? — Журналист открыл дверцу «ланчии». — Э нет, сэр. Приглашаю вас к себе в гости.
— В знак особого доверия? — не удержался от иронии Хойланд.
— Нет, по соображениям экономии, — парировал Страттон.
Они засмеялись.
— А где вы живете? — Хойланд это знал, но ни к чему, чтобы и Страттон знал, что он знает.
— Далеко, в Джерси-Сити… Надеюсь, бензина хватит.
Страттон ехал впереди, показывая путь, Хойланд держался за ним вплотную. По скоростной автостраде дорога заняла не так много времени.
Крыша двухэтажного просторного дома Мэтта Страттона выглядывала из-за деревьев маленького сада на въезде в Джерси-Сити. Обе машины затормозили перед воротами, журналист вышел, чтобы открыть замок (дистанционных замков он не признавал, считая их ненадежными), и первым делом спросил Хойланда:
— Какой двигатель вы засунули в ни в чем не повинный фольксвагеновский корпус? Вас попросили протестировать новую разработку «Формулы-1»?
— Да нет, Мэтт, это мое персональное творчество. Я люблю возиться с машинами.
Хозяин и гость загнали автомобили в гараж, где хватало места для двух машин. Из гаража узкая дверь вела прямо в дом. Через кухню они прошли в гостиную, устланную упругим серым паласом и обставленную стильной, но не слишком дорогой мебелью. В доступной для обзора части арочного коридорчика виднелась еще одна приоткрытая дверь. За ней мерцал экран компьютера, и некто не видимый из гостиной самозабвенно палил из разнообразных типов оружия, изобретенных, по всей вероятности, в будущем.
— Ева! — крикнул Страттон.
В коридорчике показалась девчушка лет одиннадцати-двенадцати с коротко, по-мальчишечьи, подстриженными каштановыми волосами, большими синими глазами и вздернутым носиком. Она была одета в джинсовый комбинезон и сжимала в руке банку апельсинового сока.
— Ева, сколько часов ты просидела за компьютером?
— Недолго, папа. — Она задорно тряхнула головой, отчего ее прическа приобрела ежиный вид. — Часа три… Ну, пять…
— А сколько раз я тебе говорил: от компьютера лысеют?
— Ты же не полысел.
— Я работаю с ним по часу, и не каждый день!
— Да, но сколько лет! Вот и считай.
— Нет, вы послушайте! — возмутился журналист.
— Ну, папа… Сейчас самый интересный момент. Прилетают плохие парни, и я должна их…
— Понятно, встретить из всех калибров. Познакомься, Ева, это мой друг Джон.
— Друзья зовут меня Джеком, Ева, — мягко улыбнулся Хойланд.
Девочка подбежала к нему и протянула руку.
— О'кей! А я — Ева, я тоже буду звать тебя Джеком, если ты скажешь папе, чтобы он позволил мне расправиться с плохими парнями…
— Ну как, Мэтт? — Хойланд посмотрел на журналиста с лукавыми искорками в глазах. — По правде сказать, мне плохие парни тоже не по душе…
Мэтт Страттон сдался:
— Ладно… Но только полчаса, и за учебники!
— Спасибо, папа! — Ева чмокнула отца и умчалась в комнату, откуда незамедлительно донеслись завывания, по-пискивания и электронный грохот.
— Располагайтесь, Джек. Что будем пить? — Страттон подошел к бару, нажал потайную кнопку, и дверцы с хрустальным перезвоном разошлись. — Полагаю, «Баллан-тайн»?
— Останемся верны традициям, — согласился Хойланд, усаживаясь в необъятное кресло. — А миссис Страттон не присоединится к нам?
Ставя на стол рюмки, журналист качнул головой и вздохнул.
— Моя жена умерла, когда Еве было полтора года, Джек.
— Простите.
— Да что там, я давно свыкся… — Он поднял наполненную рюмку.
Выпив, они задымили сигаретами. Страттон отошел к музыкальному центру и принялся вертеть стойку с лазерными пластинками.
— Как насчет Бетховена, Джек? Или Дэвид Боуи?
— На ваше усмотрение… Мэтт, но как же вы один управляетесь с дочерью? Ваша работа, разъезды…
Страттон вытянул диск из стойки и объяснил, держа его в руках:
— Ева воспитывается в частной школе, а дома бывает по воскресеньям и иногда в будни, когда я… Пока ей не исполнилось восемь лет, она, конечно, была со мной, а потом… Директор школы Пол Кларк — мой хороший друг… Я поставлю сборник раннего Дэвида Боуи, устроит?
— Конечно…
Зазвучала музыка. Уровень жидкости в бутылке постепенно понижался. Увлекшись разговором, Страттон не заметил, что прошел почти час, а Ева все еще воюет с компьютерными захватчиками. Дэвид Боуи успешно заглушал звуки виртуальной битвы.
— И все-таки, чем вы занимаетесь, Джек? — расслабленно поинтересовался чуть захмелевший Страттон.
— Наслаждаюсь жизнью, как вы, должно быть, давно уже поняли. В свое время мне повезло заработать кое-что…
— А, ясно… На каком поприще — секрет?
— Почему же, — обыденно ответил Хойланд. — Работал сначала на ФБР, потом на ЦРУ.
Раскаты смеха журналиста помешали Дэвиду Боуи допеть фразу.
— Здорово! И где больше платили?
— В ЦРУ, они богаче.
— И ко мне вы обратились именно как сотрудник ЦРУ… Скажем, бывший?
Хойланд пожал плечами:
— Зачем вам это, Мэтт?
— Ну, знаете ли… Эти нацисты… И то, что они называют «Фортресс»…
— Фортресс? Что это?
— Если бы я знал… По словам моего информатора, так называется какая-то база или лагерь организации «Сириус». Что-то чертовски опасное! Но что это в точности такое и где находится, он понятия не имеет. Может быть, совсем скоро…
— Если вы убеждены, что опасность реальна, почему бы вам самому сразу не обратиться к властям, в то же ЦРУ или ФБР?
— Без твердых фактов? Меня на смех подняли бы. Но у меня будут факты, скоро будут. Я изложу их в книге, они станут всеобщим достоянием. Власти вынуждены будут реагировать. Эх, и повертятся тогда ребята из «Сириуса», как в аду на сковородке! Да и вам ведь не для того нужны сведения, чтобы сидеть сложа руки, а?
— И все-таки будьте очень осторожны, Мэтт. Подумайте о Еве, у нее нет никого, кроме вас.
Журналист надолго умолк. Хойланд задел больное место, единственную проблему, которая по-настоящему беспокоила Страттона. Когда журналист заговорил, в его голосе не слышалось уверенности:
— Да, Джек, мы с ней одни на свете. Никаких родственников, ни близких, ни дальних. И директор школы отца не заменит. Но… Они не посмеют, Джек! Я, Мэтт Страттон, не последний человек в Америке! Это скандал…
Хойланд не стал напоминать ему об убийствах не то что каких-то журналистов, пусть и видных, — прокуроров, судей, конгрессменов, президентов, которые лезли туда, куда по чьему-то мнению лезть не следовало.
— Кстати, о Еве, — спохватился Страттон. — Ева! Девочка с невинным видом вышла из комнаты в гостиную:
— Что, папа? Разве полчаса уже прошло? Страттон недовольно заворчал, упираясь пальцем в циферблат часов.
— Какова судьба плохих парней, Ева? — полюбопытствовал Хойланд.
— О, Джек! — Девочка села верхом на стул напротив Хойланда и уцепилась за спинку, как за руль автомобиля. — У них знаешь сколько истребителей и всего такого… Но разве я не знаменитая Ева Страттон?
— В общем, им конец, — подвел итог Хойланд.
— Не совсем, — с сожалением сказала Ева. — Мне нужно еще победить охрану с протонными бластерами и…
— Хватит, — строго прервал ее Страттон. — Джеку совсем не интересно слушать о протонных бластерах. И что скажет завтра мистер Кларк, если ты сегодня не напишешь сочинение о Джейн Остин?
— А мне не нравится Джейн Остин, она зануда, — недовольно сказала Ева. — Так я и напишу, и мистер Кларк меня поймет. Он сам всегда настаивает, чтобы мы имели собственное мнение!
Ева с торжеством показала отцу кончик языка и побежала по лестнице на второй этаж.
— И вот так во всем, — глядя ей вслед, произнес Мэтт Страттон со смешанной интонацией сожаления и гордости. — Может, она еще и превзойдет отца, но я — то желал бы для нее жизни поспокойнее…
Хойланд распечатал новую пачку сигарет. За окнами потемнело от набежавших облаков, начал накрапывать мелкий дождик. Мирная картина цветущего сада никак не состыковывалась с предыдущей темой разговора о нацистах и опасности. Но Хойланд лучше многих знал, чем порой приходится оплачивать красивую вывеску этого мира.
— Если вам понадобится помощь, Мэтт… Мои телефоны вы знаете, а вот адрес.
Он подобрал старый номер «Икзэминера», валявшийся под креслом, и нацарапал капиллярной ручкой пару строк на полях.
5
— Автограф, сенатор!
По ступенькам парадной лестницы здания Конгресса США семенила пожилая женщина, протягивая блокнот и авторучку Ричарду Флетчеру, сенатору от штата Массачусетс. Тому совсем не хотелось улыбаться, но профессиональный рефлекс общения политика с избирателями взял верх. Импозантный седеющий сенатор одарил просительницу благосклонной белозубой улыбкой, расписался в блокноте.
— Да хранит вас Бог, сэр, — с искренней признательностью сказала женщина. — Я голосовала за вас!
— Вы из моего родного штата? Я очень рад. Рассчитываю на ваш голос и в будущем. Передайте привет Массачусетсу, осенью я приеду…
Флетчер спустился к ожидавшей его машине с водителем за рулем. Опередив рванувшегося к дверце охранника, сенатор потянул ручку сам. Он ухитрился зацепиться рукавом серого шерстяного пиджака там, где и задеть-то не за что, и это свидетельствовало об угнетенном состоянии духа.
— В госпиталь Святой Марии, Луис, — устало приказал сенатор.
Автомобиль с американским флажком на крыле и номером, начинавшимся с букв «ССША», несся по центральным улицам Вашингтона, и ему почтительно уступали дорогу.
В госпитале Святой Марии, одной из самых дорогих и престижных частных клиник столицы, сенатору сочувствовали все, вплоть до младшего персонала. Предупрежденная телефонным звонком старшая медсестра сразу провела Ричарда Флетчера в кабинет доктора Корделла.
Флетчер не стал садиться, спросив с порога:
— Как он, доктор?
Корделл отвел взгляд, чтобы не видеть написанного на лице сенатора страдания. Нельзя быть врачом, не будучи немного циником, и к неизбежной боли пациентов доктор почти привык (если это возможно), но как привыкнуть к боли родных с ощутимой примесью упрека?
— Без изменений, сенатор. Не стану вас обманывать. Ухудшения нет, но и улучшения тоже.
— Идемте, — выдохнул Флетчер.
Они прошли по стерильному коридору, мимо белоснежных дверей комфортабельных палат, поднялись по широкой лестнице (минуя специальный лифт, приспособленный для транспортировки коек лежачих больных) на второй этаж. Здесь палат было меньше, зато они были лучше оснащены. Корделл провел Флетчера в дверь с табличкой «Отделение интенсивной терапии», и там они остановились перед стеклянной панелью, занимающей большую часть стены.
За ней, полуметром ниже, располагалась окруженная медицинской аппаратурой койка, на которой лежал мальчик лет четырнадцати. Из его ноздрей выглядывали прозрачные трубочки, глаза были закрыты. Рядом за компьютером сидела дежурная медсестра, наблюдая за пульсирующими на экране точками и линиями.
— Он ни разу не приходил в сознание? — тихо спросил сенатор.
Доктор Корделл медленно покачал головой:
— Увы.
Да, Корделлу абсолютно нечем было утешить сенатора. Он искренне жалел этого мужественного человека, воевавшего во Вьетнаме и не отсиживавшегося в штабе, а подставлявшего грудь под пули. Многие говорили о шансах Флетчера стать президентом… По крайней мере, так было до внезапной и странной болезни его сына. Сенатор осунулся, похудел, стал раздражительным…
— Доктор Корделл, — с усилием произнес Флетчер. — Я верю в вас и знаю, что вы предпринимаете все возможное… Но, может быть, вам не хватает чего-то? Любая аппаратура, самые редкие и дорогие медикаменты — требуйте, я исполню все, что в человеческих силах.
— Нет, сенатор, — ответил Корделл виновато. — Мы обеспечены всем необходимым, и не в этом проблема. Мы не знаем, как лечить эту болезнь, потому что не знаем, чем она вызвана. Ничего подобного в медицинской практике не встречалось. Со мной согласны и такие светила, как профессора Трауберг и Кингсли…
— Но я же рассказывал вам подробно, — перебил сенатор, — о похожей болезни, с которой столкнулся во Вьетнаме! Почему бы вам не связаться со специалистами из Юго-Восточной Азии?
— Я связывался с ними, сэр, — сказал Корделл. Он ничего не добавил, но сенатору и не понадобилось уточнений. Если бы эти консультации дали хоть что-то, Майк уже выздоравливал бы…
— Простите меня, доктор Корделл, — мягче проговорил Флетчер, — я вмешиваюсь в вашу профессиональную сферу. Вам лучше знать, как поступать.
— Вы позволите проводить вас к машине, сенатор? Внизу, когда охранник открыл дверцу, доктор Корделл сказал:
— Я немедленно извещу вас о малейших изменениях в состоянии Майка.
Оказавшись в салоне автомобиля, Флетчер долго сидел неподвижно, уставившись на подголовник переднего сиденья, погруженный даже не в размышления, а во что-то вроде прострации. Водитель осмелился нарушить молчание:
— Куда, сэр? Сенатор очнулся:
— Вот что, Луис. Вы свободны, я поведу сам. И вы, Билл…
— Я не имею права оставлять вас, сэр, вам это известно, — сказал охранник.
Ричард Флетчер выдавил слабую улыбку:
— Ничего, Билл, я разрешаю. Обещаю, что ваше начальство об этом не узнает. И вам обоим обещаю, что ничего плохого со мной не случится. Я буду очень осторожен, ведь я отвечаю за Майка.
Последние слова сенатора успокоили водителя и охранника, опасавшихся, что доведенный до отчаяния Флетчер мог задумать неладное.
— Не решаюсь вам противоречить, сэр, — произнес охранник, — Но будьте осторожны вдвойне. Вы отвечаете и за Массачусетс, вы очень нужны многим любящим вас людям. Пошли, Луис.
Когда Луис захлопнул за собой дверцу, сенатор не поспешил пересаживаться за руль, а сначала набрал телефонный номер в Арлингтоне. Ответил женский голос:
— Слушаю.
— Вы мисс Харт, экономка мистера Мортона? — Получив утвердительный ответ, он продолжал: — Говорит сенатор Флетчер. Пригласите к телефону Фрэнка, пожалуйста.
— Сожалею, сенатор, но его сейчас нет. Вы можете оставить для него сообщение или перезвонить через час, он будет дома.
Флетчер прикинул расстояние от госпиталя Святой Марии до арлингтонского дома Мортона и допустимую скорость своей машины.
По ступенькам парадной лестницы здания Конгресса США семенила пожилая женщина, протягивая блокнот и авторучку Ричарду Флетчеру, сенатору от штата Массачусетс. Тому совсем не хотелось улыбаться, но профессиональный рефлекс общения политика с избирателями взял верх. Импозантный седеющий сенатор одарил просительницу благосклонной белозубой улыбкой, расписался в блокноте.
— Да хранит вас Бог, сэр, — с искренней признательностью сказала женщина. — Я голосовала за вас!
— Вы из моего родного штата? Я очень рад. Рассчитываю на ваш голос и в будущем. Передайте привет Массачусетсу, осенью я приеду…
Флетчер спустился к ожидавшей его машине с водителем за рулем. Опередив рванувшегося к дверце охранника, сенатор потянул ручку сам. Он ухитрился зацепиться рукавом серого шерстяного пиджака там, где и задеть-то не за что, и это свидетельствовало об угнетенном состоянии духа.
— В госпиталь Святой Марии, Луис, — устало приказал сенатор.
Автомобиль с американским флажком на крыле и номером, начинавшимся с букв «ССША», несся по центральным улицам Вашингтона, и ему почтительно уступали дорогу.
В госпитале Святой Марии, одной из самых дорогих и престижных частных клиник столицы, сенатору сочувствовали все, вплоть до младшего персонала. Предупрежденная телефонным звонком старшая медсестра сразу провела Ричарда Флетчера в кабинет доктора Корделла.
Флетчер не стал садиться, спросив с порога:
— Как он, доктор?
Корделл отвел взгляд, чтобы не видеть написанного на лице сенатора страдания. Нельзя быть врачом, не будучи немного циником, и к неизбежной боли пациентов доктор почти привык (если это возможно), но как привыкнуть к боли родных с ощутимой примесью упрека?
— Без изменений, сенатор. Не стану вас обманывать. Ухудшения нет, но и улучшения тоже.
— Идемте, — выдохнул Флетчер.
Они прошли по стерильному коридору, мимо белоснежных дверей комфортабельных палат, поднялись по широкой лестнице (минуя специальный лифт, приспособленный для транспортировки коек лежачих больных) на второй этаж. Здесь палат было меньше, зато они были лучше оснащены. Корделл провел Флетчера в дверь с табличкой «Отделение интенсивной терапии», и там они остановились перед стеклянной панелью, занимающей большую часть стены.
За ней, полуметром ниже, располагалась окруженная медицинской аппаратурой койка, на которой лежал мальчик лет четырнадцати. Из его ноздрей выглядывали прозрачные трубочки, глаза были закрыты. Рядом за компьютером сидела дежурная медсестра, наблюдая за пульсирующими на экране точками и линиями.
— Он ни разу не приходил в сознание? — тихо спросил сенатор.
Доктор Корделл медленно покачал головой:
— Увы.
Да, Корделлу абсолютно нечем было утешить сенатора. Он искренне жалел этого мужественного человека, воевавшего во Вьетнаме и не отсиживавшегося в штабе, а подставлявшего грудь под пули. Многие говорили о шансах Флетчера стать президентом… По крайней мере, так было до внезапной и странной болезни его сына. Сенатор осунулся, похудел, стал раздражительным…
— Доктор Корделл, — с усилием произнес Флетчер. — Я верю в вас и знаю, что вы предпринимаете все возможное… Но, может быть, вам не хватает чего-то? Любая аппаратура, самые редкие и дорогие медикаменты — требуйте, я исполню все, что в человеческих силах.
— Нет, сенатор, — ответил Корделл виновато. — Мы обеспечены всем необходимым, и не в этом проблема. Мы не знаем, как лечить эту болезнь, потому что не знаем, чем она вызвана. Ничего подобного в медицинской практике не встречалось. Со мной согласны и такие светила, как профессора Трауберг и Кингсли…
— Но я же рассказывал вам подробно, — перебил сенатор, — о похожей болезни, с которой столкнулся во Вьетнаме! Почему бы вам не связаться со специалистами из Юго-Восточной Азии?
— Я связывался с ними, сэр, — сказал Корделл. Он ничего не добавил, но сенатору и не понадобилось уточнений. Если бы эти консультации дали хоть что-то, Майк уже выздоравливал бы…
— Простите меня, доктор Корделл, — мягче проговорил Флетчер, — я вмешиваюсь в вашу профессиональную сферу. Вам лучше знать, как поступать.
— Вы позволите проводить вас к машине, сенатор? Внизу, когда охранник открыл дверцу, доктор Корделл сказал:
— Я немедленно извещу вас о малейших изменениях в состоянии Майка.
Оказавшись в салоне автомобиля, Флетчер долго сидел неподвижно, уставившись на подголовник переднего сиденья, погруженный даже не в размышления, а во что-то вроде прострации. Водитель осмелился нарушить молчание:
— Куда, сэр? Сенатор очнулся:
— Вот что, Луис. Вы свободны, я поведу сам. И вы, Билл…
— Я не имею права оставлять вас, сэр, вам это известно, — сказал охранник.
Ричард Флетчер выдавил слабую улыбку:
— Ничего, Билл, я разрешаю. Обещаю, что ваше начальство об этом не узнает. И вам обоим обещаю, что ничего плохого со мной не случится. Я буду очень осторожен, ведь я отвечаю за Майка.
Последние слова сенатора успокоили водителя и охранника, опасавшихся, что доведенный до отчаяния Флетчер мог задумать неладное.
— Не решаюсь вам противоречить, сэр, — произнес охранник, — Но будьте осторожны вдвойне. Вы отвечаете и за Массачусетс, вы очень нужны многим любящим вас людям. Пошли, Луис.
Когда Луис захлопнул за собой дверцу, сенатор не поспешил пересаживаться за руль, а сначала набрал телефонный номер в Арлингтоне. Ответил женский голос:
— Слушаю.
— Вы мисс Харт, экономка мистера Мортона? — Получив утвердительный ответ, он продолжал: — Говорит сенатор Флетчер. Пригласите к телефону Фрэнка, пожалуйста.
— Сожалею, сенатор, но его сейчас нет. Вы можете оставить для него сообщение или перезвонить через час, он будет дома.
Флетчер прикинул расстояние от госпиталя Святой Марии до арлингтонского дома Мортона и допустимую скорость своей машины.