Бытовой Семен. Багульник

   - А ты позвони ему в Мая-Дату, чего там. Ты доктор, он - больной...
   - Что ж, можно и позвонить, - согласилась Ольга.
   Когда ее соединили с Мая-Дату, оттуда отозвался приятный женский голос.
   - Позовите, пожалуйста, инженера Полозова! - попросила Ольга.
   - Его нет на месте.
   - Тогда Медведева.
   - И его нет. Уехал.
   - А кто это говорит?
   - Торопова.
   - Клавдия Васильевна?
   - Откуда вы меня знаете?
   - Немножко знаю по рассказам вашего мужа.
   - Так это вы, доктор? Здравствуйте, я так рада!
   - Мне хотелось узнать о состоянии здоровья инженера Полозова, официально спросила Ольга. - В мое отсутствие, когда я была на участке, он сбежал из больницы...
   Клава громко рассмеялась:
   - Знаю, что удрал. Это на него похоже. Он у нас немного того, ну как вам сказать, экспансивный, что ли...
   - Я, например, этого не замечала!
   - Что вы, доктор, это так бросается в глаза... Кстати, я ведь в долгу перед вами...
   - В долгу? - удивилась Ольга.
   - Как же! Вы заставили моего Медведева сбрить бороду. Как много значит совет врача. Выбрали бы денек и приехали в Мая-Дату. Леспромхозовские машины бывают в Агуре почти ежедневно.
   - Как-нибудь выберусь, - пообещала Ольга и повесила трубку.
   3
   Лишь спустя неделю у Ольги выдался свободный день, и она на попутной машине поехала в Мая-Дату.
   Клава встретила ее так, словно была с ней давно знакома. Не дав ей снять шубу, сразу потащила в комнату, обняла, поцеловала.
   - Обождите, голубушка, - взмолилась Ольга, - дайте мне раздеться, а то я здесь наслежу своими торбасами.
   Ольга сняла шубу, стянула торбаса с меховыми чулками, влезла в домашние туфли, которые Клава принесла из спальни, и села на кушетку. Сразу между женщинами возник непринужденный разговор. Ольга, например, заметила, что Медведевы неплохо устроились и что с первого взгляда здесь чувствуется умелая женская рука, на что Клава ответила, что в этой "глухоте" - это слово, между прочим, почти не сходило с ее уст - если не поддерживать минимальный порядок в доме, то и вовсе забудешь, что живешь на свете.
   - Разве вам здесь не нравится?
   - Странно, что здесь может нравиться, - брезгливо скривив губы, сказала Клава. - Ну а вы, Ольга Игнатьевна, довольны своим Агуром?
   - Теперь, кажется, уже довольна!
   Клава сбавила тон:
   - Ведь у вас любимая работа. А я пока между небом и землей. Окончила библиотечный институт, а здесь даже передвижки нет. И вообще, разве нашим лесорубам есть время читать книги?
   - У вас, Клава, любимый муж. А с ним, говорят, рай и в шалаше.
   Клава махнула рукой и засмеялась:
   - Ха-ха-ха! Это старо, дорогая моя! Теперь даже орочи не живут в шалашах.
   - Вы не так поняли меня, - ответила Ольга. - Я хотела сказать, что теперь вы живете и заботами мужа...
   Клава сразу сделала сердитое лицо:
   - Ну, знаете, с таких лет записаться в рабство к мужу я не собираюсь. У Николая Ивановича далеко не та специальность, которая может захватить культурную женщину. Как только соберутся эти лесники за рюмочкой, так у них одни разговоры - про швырок, хлысты и матицы. Просто дурно становится!
   - Так уж заведено, - улыбнулась Ольга. - Когда собираются за столом врачи, они говорят о болезнях. Чаще всего наши разговоры другим непонятны.
   Клава не согласилась:
   - У меня родной дядя доцент, кандидат медицинских наук. Я часто бывала у них. Хотя и не все понятно, что говорят между собой его коллеги, все равно чувствуешь что-то возвышенное в их беседах.
   - Мне, врачу, лестно слышать это, - сказала Ольга. - Думается, что супругов связывает и нечто более важное.
   - К сожалению, очень связывает, - вроде бы согласилась Клава и, помолчав, добавила: - А молодые годы наши уходят. Недаром в народе говорят: "Сорок лет - бабий век!" И естественно, что каждой женщине хочется прожить его как можно лучше. Всякие там разговоры о "бальзаковском возрасте", по-моему, сплошной миф. После сорока лет мы уже никому не нужны, случается, что и собственному мужу.
   Ольга хотела возразить, но промолчала, подумав, что переубедить Клаву вряд ли удастся.
   - Посидите минуточку, я сейчас! - вдруг спохватилась Клава и поспешила на кухню. - Не скучайте там без меня! - крикнула она оттуда, загремев посудой.
   В это время пришел Медведев. Ольга услышала, как Клава говорит мужу: "А у нас гость!" Николай спросил: "Кто?" Она сказала: "Пройди, увидишь!"
   Медведев быстро вбежал в комнату и, увидев Ольгу, радостно закричал:
   - Наш дорогой доктор, Ольга Игнатьевна! Вот это здорово! Клавушка, доставай из своих запасов самое вкусное, ты даже не представляешь себе, кто приехал!
   - Медведев, не паясничай, лучше сбегай в магазин! - с притворной строгостью крикнула Клава.
   Подмигнув Ольге, Николай достал из кармана бутылку портвейна и поставил на стол.
   - Все в порядке, Клавушка. Тебе помочь?
   - Да! В буфете, в нижнем ящике, достань кремовую скатерть, только, пожалуйста, не перевороши крахмальное белье.
   Он сильно выдернул ящик, стал рыться в белье и, достав в самом низу скатерть, так же сильно задвинул ящик.
   Ольга, глядя на него, посмеивалась:
   - Ай, какой неаккуратный, ужас, что вы сделали с бельем! Ну и попадет же вам.
   Ольга отстранила его, взяла у него скатерть и постелила на стол. Потом достала из буфета тарелки, вилки, ножи. Николай раскупорил бутылку. А когда через несколько минут вошла Клава, она похвалила мужа:
   - Вот видишь, при людях ты все можешь!
   Ольга переглянулась с Николаем.
   - Он у вас молодец! - сказала она.
   - Я знаю, Ольга Игнатьевна, что Николай Иванович давно успел вам понравиться...
   - Я и не скрываю этого!
   - Поверите ли, целый год билась с ним, чтобы он сбрил свою лохматую бороду. А стоило вам сказать одно слово, как сразу послушался. Приехал Медведев с Бидями, когда я уже спала. Вдруг слышу сквозь сон: кто-то крадется в спальню. Я открыла глаза и, поверите ли, обмерла от страха. Не успела я сообразить, что происходит, как надо мной склоняется красавец мужчина и лезет целоваться. "Что вам здесь нужно? - в ужасе закричала я, кутаясь в одеяло. - Немедленно убирайтесь вон отсюда, у меня муж!" А он протягивает ко мне свои ручищи и смеется. Тут я схватила вазу и уже замахнулась было, как этот тип заговорил: "Дорогая моя, если разобьешь вазу, ты ведь потом ночей спать не будешь!" И только по голосу узнала моего Медведева. Как вам нравятся эти глупые шутки?
   Ольга громко, от души смеялась.
   - Должна вам сказать, - сквозь смех произнесла она, - когда Николай Иванович приехал во второй раз в Агур без бороды, я его тоже не сразу узнала.
   - Самое интересное в этой истории, - сказал Николай, - что Клавушка доказала свою священную верность мужу. - Он взял Клавину руку, хотел поцеловать, но она отдернула ее:
   - Коленька, не подхалимничай, все равно уеду в Ленинград, к маме.
   - Никуда ты от меня не уедешь, - спокойно ответил Медведев. - Теперь тебе остается подарить мне таежника, и все у нас пойдет на лад...
   - Что, у вас в леспромхозе лесорубов мало? - отпарировала Клава.
   - Почему именно лесоруба? - возразил Медведев. - Из нашей глубинки может выйти и Ломоносов, и Менделеев...
   - Медведев, не тешь себя надеждами. Не родятся от тебя ни Ломоносовы, ни Пушкины...
   Николай с веселым лукавством посмотрел на Ольгу.
   - Если верить медицине, что наследственность передается главным образом по материнской линии, то ты права Клавушка.
   - Вот видите, какой он самоуверенный! А вы, доктор, долго думаете жить в Агуре? - спросила Клава.
   - Наверно, долго. Врачу - не выбирать места. Они везде нужны, а здесь особенно. Уже начала ездить по участку на вызовы, сделала несколько операций. Не за горами время, когда построят у нас в Агуре новую больницу с хорошей аппаратурой и лабораторией. Приедут врачи, создастся коллектив, будем спорить, экспериментировать.
   - В тайге экспериментировать! - удивленно воскликнула Клава. - Просто уму непостижимо!
   - Смотря какому уму! - сорвалось у Николая, но он сразу же осекся, перехватив суровый, почти злой взгляд жены. Желая смягчить сказанное, добавил: - Вот видишь, дорогая, не место красит человека.
   - Не замечаю, чтобы ты сильно украсил свое место! Какой была, такой и осталась твоя глушь. И в конце концов, речь идет о врачах. А что могу сделать я, когда даже приличной передвижки нет? Разве для этого я училась в библиотечном, чтобы ездить по лесопунктам и всовывать лесорубам книжечки: "Прошу вас, пожалуйста, почитайте Ромена Роллана". Таежники больше думают, как бы маленькую выпить, а не романы читать.
   - Неверно, Клава, - сердито сказал Николай. - Вот ты и сделай так, чтобы они вместо маленькой взяли в руки Ромена Роллана, Максима Горького, Фадеева. Я вот осенью захватил с собой на лесопункт "Сестру Керри" Драйзера. Выдался свободный часик, лег под тополек, стал читать. А ребята просят меня: "Товарищ инженер, почитай-ка вслых!" Так и сказал один паренек - "вслых". Я прочитал главку - и как слушали! Даже про обед свой забыли ребята. А ты говоришь, страсть у них к маленькой. От скуки это, Клавушка, от скуки. Ты ведь, в сущности, такой же врач, как и Ольга Игнатьевна, ведь и души людей надо лечить, чтобы они здоровыми были... А ты день-деньской все пилишь меня, хуже, чем электропила.
   - Медведев, пожалуйста, прекрати! - крикнула Клава, отодвигая недопитый чай. - Я не собираюсь верхом на коне развозить книги по вашей тайге. Так и молодость пройдет.
   - Вы слышали, Ольга Игнатьевна, - сказал Медведев и, махнув рукой, добавил: - Вот так и воюем!
   - Нет, сто раз права моя мамочка, - несколько поостыв, тихо сказала Клава. - Все больше убеждаюсь, что ты не из тех, кто может принести мне счастье.
   - Счастье - ведь оно разное, - твердо заявила Ольга. - Оно и тогда, когда ты нужна людям и по мере своих сил приносишь им какое-нибудь, пускай самое крохотное, благо. Понятно, я говорю это со своей, так сказать, врачебной колокольни. Исцелять людей от недугов, возвращать их к жизни, к труду, к бодрости, - конечно, это счастье!
   - Ну и молодец же вы, Ольга Игнатьевна! - прервал ее Медведев. - И повезло же моему другу, честное слово!
   Ольга, посмотрев на Клаву, перевела разговор на шутливый тон.
   - Ваш благоверный почему-то жалеет, что не он, а Юрий Савельевич попал ко мне на операционный стол.
   - Вот нахал, а еще ухмыляется, - тоже шутливо сказала Клава. - А вы, Олечка, утверждаете, что он хороший человек...
   - Решительно утверждаю!
   Клава пожала плечами:
   - Что ж, бывает, что и врачи ошибаются в диагнозе.
   Медведев плюхнул из бутылки в фужер вина, разлив его на скатерть, и, глянув извинительно на Клаву, залпом выпил.
   - Я, Ольга Игнатьевна, тоже далеко не графского рода, - сказал он. Мой отец - простой крестьянин. Погиб в финскую войну. Осталось нас у матери четверо, мал мала меньше. Работал я и конюхом в колхозе, и чернорабочим на стройке. А когда приехал в Ленинград, тоже не было у меня ни кола ни двора. Устроился учеником слесаря на завод, а по вечерам учился. И вот стал инженером. Так должен же я отплатить добром моему государству! Клавина мама мечтала выдать свою дочь не меньше как за доцента. А тут подвернулся я, мужик простой. И у мадам Тороповой, видите ли, обострилась мигрень...
   - Не смей так говорить о моей мамочке! - возмутилась Клава.
   Однако Николай не обратил ни малейшего внимания на ее протест и с прежней горячностью продолжал:
   - Ты спрашивала Ольгу Игнатьевну, счастлива ли она, Она тебе уже ответила. А ты, Клавушка, не имея, в сущности, никаких забот, не обремененная ни детьми, ни тяжелой работой, живешь, так сказать, под крылышком у мужа и чувствуешь себя глубоко несчастной.
   Клава сидела опустив глаза, и Ольге показалось, что в душе у нее происходит борьба.
   - Почему же ты отказался ехать в Петрозаводск? Ты ведь имел такую возможность? - вдруг спросила она.
   - Что там Петрозаводск! - сердито проговорил Николай. - Если хочешь знать правду, я даже имел возможность остаться в Ленинграде в аспирантуре.
   - Врешь! Ты врешь! - воскликнула Клава.
   - Нет, не вру. Более того, я рассказал об этом твоему отцу. Я ему объяснил, что решил отказаться от аспирантуры и от Петрозаводска. Я ему сказал, что хочу уехать как можно дальше, чтобы начать с тобой жизнь с трудностей, которых ты никогда не знала, с собственных забот, которых у тебя никогда прежде не было. Вот что я хотел. И знаешь, твой отец согласился...
   - И это неправда, отец любит меня! - закричала Клава.
   - Любит, и очень. И потому, что любит, он безоговорочно согласился с моими доводами, - спокойно повторил Николай. - Он сказал: "Ты прав, Колька, увези ее в трудности, пусть узнает, какая она, настоящая жизнь".
   - Мой папа любит и пошутить, - опять прервала его Клава, но Николай резким жестом остановил ее.
   - Нет, он не шутил!
   На улице загудела машина.
   - Это, видимо, за мной, - сказала Ольга. - Приезжайте в Агур, Клава, я буду очень рада.
   - Мне давно надо бы вам показаться как врачу, - и что-то быстро зашептала Ольге на ушко.
   - Тем более приезжайте, - сказала Ольга. И, обращаясь к Медведеву, добавила: - Если вам, Николай Иванович, удастся связаться с Полозовым, передайте ему привет.
   - И связываться не надо, на той неделе Юрий приедет на совещание.
   - С ясеневых разработок? - удивилась Ольга. - Кто-то из вас, помнится, говорил, что оттуда до самой весны не выбраться.
   - Когда очень нужно - выбираемся! - недвусмысленно заявил Медведев, встретившись с Ольгой взглядом.
   Опять загудела машина.
   - Иду, иду! - крикнула Ольга и, поцеловав Клаву, выбежала на улицу.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   1
   Она возвращалась от Медведевых с тяжелым сердцем. "Вот и стала я свидетельницей "войны", которая, как однажды выразился Николай, идет у них "с переменным успехом". Сегодня, кажется, успех был явно на стороне Медведева. Но кто знает, - думала Ольга, - вполне возможно, что Клава возьмет реванш и бедному Николаю Ивановичу еще достанется".
   Занятая этими мыслями, она не сразу заметила, как наступили сумерки и шофер включил фары. Яркие снопы света раздвинули ледяную дорогу, которая шла то прямо, то вдруг круто поворачивала, огибая темный выступ скалы. Ольга высунулась из кабины и увидела впереди узкий, стиснутый горными вершинами горизонт, охваченный лиловым пламенем раннего зимнего заката.
   Ветер сдувал с деревьев снежную пыль и кружил ее впереди машины в дрожащих полосах света. Машина была старенькая, очень дребезжала, а в кабине до того пахло бензинным перегаром, что Ольгу стало укачивать. Она опустила стекло, чтобы в кабину залетал свежий воздух, и, откинувшись на спинку сиденья, закрыла глаза...
   ...Она вспомнила свой дом, свою семью, свое детство, когда отец по дороге на завод частенько провожал ее в школу и, прощаясь, совал ей в руки яблоко или медовый пряник и каждый раз говорил: "Смотри, Олечка, учись хорошо!" А когда он, возвратившись с завода, заставал ее за уроками, то уходил с матерью обедать на кухню, чтобы не мешать дочери. А как любил Игнатий Павлович на досуге помечтать о будущем Оли, чтобы она после школы непременно поступила в медицинский институт. Он почему-то считал профессию врача самой значительной и благородной и чуть ли не с восторгом говорил:
   - Будешь, Олюшка, доктором. Пошлют тебя после учебы в какую-нибудь сельскую местность. А мы в августе с маманей приедем к тебе в отпуск рыбку удить. Приедем мы к тебе, а люди будут шептаться между собой: это, мол, нашего доктора родители пожаловали.
   - Ну и размечтался, Игнаша, - бывало, посмеивается Наталья Ивановна. - Пока наша Олюшка на доктора выучится, много воды утечет.
   - Пускай течет, - не возражал отец, - а выучится непременно на доктора.
   - А если на инженера? - спрашивала мать.
   - Не советую! Доктор - это такая профессия, ну, как тебе объяснить... Да ты и сама, Наташа, великолепно знаешь. Ведь приходилось тебе ходить в поликлинику на приемы...
   - Ну, приходилось, - смеялась жена, - лучше бы к ним и не ходить вовсе, тоже нашел удовольствие!
   Игнатий Павлович не мог правильно выразить свою мысль о преимуществе доктора перед инженером и поэтому немного злился, когда жена возражала ему, но и Наталья Ивановна и Оля отлично понимали, что он имеет в виду, а имел он в виду то благоговение, которое испытывают люди, обращаясь к врачу.
   - Когда человек к доктору собирается, он обязательно наденет чистое белье, лучший свой костюм, рубашку с галстучком, словом, понятно, что я говорю? Так что доктор - это, по-моему, вроде святой человек...
   - Ладно, папочка, будет когда-нибудь твоя дочка святая! - смеялась Ольга, обнимая и целуя отца.
   - Ну и спасибо тебе, мое золотко, спасибо! - взволнованно и нежно говорил отец. - Теперь за тобой дело, дочка, бей на похвальную грамоту!
   Ольга окончила седьмой класс с одними пятерками, получила похвальную грамоту и однотомник Маяковского с подписью директора школы.
   В тот день, когда она готовилась уехать на каникулы в Кимры к бабушке, началась война. Отец пришел домой на три часа раньше, умылся, наскоро поел и стал куда-то собираться.
   - Ты это куда? - чувствуя недоброе, спросила жена.
   - Надо, Наташа! - с суровой ласковостью сказал Ургалов и, торопливо докурив папиросу, добавил: - Война! Немец двинулся на нас. Идем защищать Ленинград.
   - Так ты на войну, что ли?
   - На войну, мать. В народное ополчение. Ежели останусь жив, скоро вернусь, а ежели... - он помедлил, - а ежели что случится, поднимай Олюшку, доведи ее до цели. - И голос его надломился.
   Вдвоем с матерью Ольга провожала отца до завода, где уже собрались несколько сот рабочих. У каждого за спиной был вещевой мешок, но одеты все были по-разному. Когда через полчаса ополченцы построились и под клубный духовой оркестр зашагали вдоль проспекта Стачек к Лигову, тронулась за ними толпа женщин и детей. Ольга помнит, как она, опередив мать, кинулась к отцу, схватила его за руку и, едва поспевая, бежала рядом, и отец искоса поглядывал на дочь, тряс ее маленькую теплую руку и шептал ей: "Не плачь, Олюшка, мы еще вернемся к нашему дому, и исполнится у нас с тобой все, что задумали".
   До позднего вечера они пробыли в Лигове и трамваем, который был набит до отказа, вернулись домой. Дома было светло от белой ночи, и Ольга долго не могла уснуть, часто вставала с кушетки, подходила к плачущей матери и успокаивала ее. Утром, они опять уехали в Лигово, но отца там уже не застали: ополченцы ночью куда-то уехали, а куда именно - никто не знал. Потом начались частые воздушные налеты, и Ольга, когда взвывала сирена, схватив с кровати подушечку, убегала в бомбоубежище, а мать с соседками, надев противогазы, поднимались по черной лестнице на чердак и оставались там до отбоя. Однажды во время налета бомба попала в соседний дом, от страшного взрыва закачалось убежище, посыпалась штукатурка, зазвенели разбитые стекла, и Ольга от страха кинулась во двор и стала звать маму. Но голос ее потонул в чудовищном грохоте и свисте. С тех пор Ольга больше не пряталась в убежище. Как только начинала выть сирена и мама уходила на пост, Ольга быстро сбегала с лестницы, пряталась под арку у запертых ворот и смотрела на небо. Сперва она скрывала это от матери, но однажды призналась ей, что в убежище гораздо хуже, там может завалить, а на улице хотя тоже страшно, но не так, - все видишь. К удивлению Ольги, мать не возражала. Действительно, в прошлую ночь в одном из домов завалило бомбоубежище и долго не могли откопать людей.
   Первые письма от отца стали приходить в конце июля. Они приходили в синих конвертах, на которых Ольгиным почерком был написан адрес. Таких конвертов Ольга дала ему с собой десять штук. Обратный же адрес отца состоял всего из четырех цифр и был для семьи полной загадкой. Но главное было в том, что он жив-здоров, чувствует себя бодро и очень просит маманю беречь доченьку. Ольге стало обидно, что просят ее беречь, будто она еще маленькая. И она написала отцу длинное письмо, рассказав ему о воздушных тревогах, о том, что она больше не прячется в подвале, а стоит под аркой и следит за небом. Она даже похвасталась, что научилась различать по гулу моторов, какой самолет наш, а какой вражеский, и недавно наблюдала воздушный бой, но кто именно победил - наш или фашист, - она прозевала. И в конце письма призналась отцу, что тайком от матери один раз дежурила на чердаке, но зажигалок гасить не пришлось.
   От Игнатия Павловича все реже приходили письма, и уже не в конвертах, а в треугольничках из серой оберточной бумаги. "Жив, здоров, воюем. Наташа, береги Олюшку!" - вот и все.
   - Смешной у нас папа, - как-то сказала матери Ольга. - Он думает, что я еще маленькая. А ведь я уже боец МПВО.
   - Ладно тебе, боец! Поменьше бы лазала на чердак, - говорила мать. Не твое это дело зажигалки гасить...
   - Так ведь я с Нюшкой, - оправдывалась Ольга.
   Нюшка - соседская девочка, с которой Ольга училась в одном классе.
   Блокадной зимой, когда уже не стало ни тепла, ни хлеба, Наталья Ивановна решила пойти на завод. Проработала полтора месяца в холодном цехе, простудилась и слегла с тяжелым ревматизмом. Теперь все заботы о доме, о матери пали на плечи Оли. Она расколола топориком кухонный стол и топила щепками железную печурку. Каждое утро в булочной получала по карточкам пайки хлеба, прятала их в варежку и сразу же бежала домой кормить больную маму. Однажды - это запомнилось на всю жизнь - не успела она спрятать хлеб, как его выхватила из ее худеньких окоченевших рук какая-то высокая, закутанная в ватное одеяло женщина и тут же съела оба пайка. Ольга закричала, заплакала и в диком исступлении набросилась на эту женщину и долго била ее кулаками, потом толкнула в грудь и опрокинула. Но никому не было дела до Ольгиного горя.
   Она бежала из булочной, обливаясь горькими слезами, и долго бродила по улице, боясь вернуться домой. И в тот день она, впервые в жизни, сказала матери неправду. Она сказала, что хлеба сегодня не выдали, а завтра обещали выдать двойную порцию. И действительно, назавтра отдала маме оба пайка - ее и свой, - а сама весь день жила на одном кипятке...
   В феврале 1942 года с фронта вернулся отец. Одна нога у него была забинтована и без сапога. Отец привез в вещевом мешке немного продуктов десяток сухарей, кулек сахара-рафинада, два кулька пшенной крупы, две банки тушенки. В доме настал праздник. Ольга помнит, как она расколола рафинад на крохотные кусочки, сосчитала их - получилось сто двадцать кусочков - и убрала обратно в кулек, громогласно заявив, что маме будет выдавать по два кусочка сахара в день, а ей и отцу - по одному. Возражений, понятно, не было. Через неделю мать немного поправилась, стала ходить по комнате, а отец, хотя рана на ноге еще не зажила, ушел на завод, в свой литейный цех. Ольга помнит, как он вставал чуть свет, съедал кусочек хлеба и, опираясь на палку, уходил. Возвращался он уже затемно, усталый, слабый, и, едва добравшись до кушетки, тут же засыпал. Осторожно, чтобы не будить его, Ольга разбинтовывала больную ногу отца, стирала в горячей воде без мыла марлю, развешивала ее на проволочке сушить и потом вновь делала отцу перевязку.
   - Так ты, доченька, почти уже доктор! - однажды с грустной улыбкой сказал Игнатий Павлович.
   И Ольга отвечала:
   - Если бы я постарше была, ушла бы на фронт санитаркой. Вот Нюшкина сестра на фронте, подбирает раненых и недавно писала, что наградили ее орденом.
   - И в нашем полку были смелые девчата, - рассказывал отец. - Меня тоже подобрала на снегу одна маленькая, почти с тебя ростом, девчушка. Правда, ей уже лет восемнадцать, и такая бедовая, что ни пуль, ни мин не боится...
   - Точно, это Нюшки Шошиной сестра! - почему-то решила Ольга, и отец не возражал.
   С каждым днем Игнатию Павловичу делалось все хуже, он слабел, стал замкнутым, дома почти не разговаривал. Ни Наталья Ивановна, ни Ольга не догадывались, что он часть своего хлебного пайка тайком оставляет семье, а сам уходит на работу голодным. Так он и умер в своем литейном цехе, не успев разлить по опокам расплавленный металл. Почувствовав себя плохо, сел отдохнуть и сидя тихо скончался.
   Они с матерью свезли его на листе фанеры на кладбище, но вырыть могилу не могли. Земля была, как камень, мерзлая. А сил у них не было. Особенно у мамы. Тогда они подтащили тело отца к канаве, засыпали снегом. Потом Ольга волокла Наталью Ивановну домой на той же фанере - идти она уже не могла. Когда немного потеплело, папины друзья по цеху похоронили Ургалова...
   2
   Все время молчавший шофер вдруг заговорил, и оказалось, что это он отвозил Юрия Полозова на ясеневый участок. Ольга спросила, верно ли, что до весны оттуда нельзя выбраться.
   - Почему до весны? - удивился шофер. - Весной, когда раскиснет дорога, как раз и не выберешься. А пока морозы - дорога ничего себе...
   И Ольга подумала - раз дорога на ясеневый хорошая, вполне могла бы туда поехать. Но тут же решила, что было бы, пожалуй, неприлично вдруг появиться перед Юрием. Но ее влекло к нему, и мысль о том, что она долго его не увидит, была ей тягостна.
   - Сколько от Мая-Даты до ясеневого? - спросила она.
   - Пустяки! - ответил шофер. - Часа три-четыре ходу, смотря по погоде. Что у вас там - дело какое?
   - Никаких особенных дел нет, - уклончиво сказала она. - Я оперировала инженера Полозова, хотела узнать, как он себя чувствует...
   Шофер оживился.
   - Такая молодая и уже того...
   - Что того? - стараясь не рассмеяться, спросила она.
   - Людей оперируете! - с каким-то благоговением произнес он.
   - Когда нужно - оперирую.
   Он удивленно покрутил головой.
   - Нет, все-таки рискованно! - и тут же уступил: - Конечно, ежели классность имеете...
   - Что значит классность? - не поняла Ольга.
   - Ну вот я, например, имею классность...
   - Нет, - с улыбкой перебила Ольга, - я еще не имею классности. Я молодой врач.