Бийске. Зачем я уехал из Бубенцово? Жил бы сейчас спо-койно, без риска и стрессов, работал бы механизатором или комбай-нером, распахивал бы кулундинские степи. Женился бы на ядреной алтайской крестьянке, детей бы настрогал…
   Папа рано умер. Пить он всегда умел, пьянел редко, только по-сле литра самогонки. Но умереть ему пришлось все же от когтистой руки
   Зеленого Змия. В тот раз он выпил много больше литра. Лег спать, а проснуться не сумел. То ли самогонка была некачественная, то ли слишком много ее было, но сердце у него остановилось. Было ему в ту пору шестьдесят пять. А мне тогда только двенадцать испол-нилось.
   Остались мы с мамой одни. Хозяйство у нас большое было, даже слишком большое – лошадь с жеребенком, куры, гуси, индюшки с индюками, три коровы, телочка, поросята. Дом был большой, огород. При советской власти нас бы называли кулаками. Только тянули все это мы втроем – папа Егор, мама Лиза, да я помогал, как мог. Но меня родители щадили, любили сильно… После папиной смерти нам тяжко стало, особенно маме. Поначалу крутилась она, пыталась все сохра-нить в целости и сохранности, мне передать, чтобы и я богачом был, когда вырасту и хозяином всего этого стану. Потом помаленьку стали мы с мамой от живности избавляться. Часть съели потихоньку, часть продали, оставили только самую малость, без чего в деревни прожить нельзя – корову, да кур.
   Видать, мама надорвалась, заболела она сильно. Мне уже во-семнадцать скоро должно было стукнуть, по весне – в армию, если от-срочку не дали бы…
   Врач, который маму в районной больнице осматривал, пригла-сил меня к себе в кабинет и сообщил свой диагноз:
   – Рак матки. Опухоль неоперабельная. Мужайся парень.
   – Рак? С чего это вдруг? – Я тогда в этих делах мало что сообра-жал, считал, что рак – заразная болезнь, вот и недоумевал – где это мама могла заразиться раком? Где!? Мама только дома да в огороде всегда находилась. Даже в магазин я ходил. К нам соседи, и те, редко заходили. У всех дел полно… О том, что мама очень скоро умереть может, я даже не сразу и уразумел. Думал, полечат ее, и мы снова бу-дем вместе.
   – У нерожавших женщин такое заболевание очень часто случает-ся, – сказал доктор. – По статистике – в два раза чаще, чем у рожав-ших.
   – У нерожавших? – не понял я. – Как это, у нерожавших? А я? Меня в капусте, что ли нашли?
   Доктор посмотрел на меня внимательно и промолчал.
   – Нет, вы мне скажите, – настаивал я. – Что все это значит? Вы сказали, что мама моя не рожала. Значит, я не ее сын?
   – Ну-у-у, может быть, я ошибся? – промямлил доктор.
   – Ничего себе ошибочки? – возмутился я.
   – Прости, парень…
   В районной больнице мама и умерла. Через две недели.
   Перед смертью она мне во всем призналась. Сказала, что я не родной сын, ни ей, ни отцу моему, что своих детей у нее не было нико-гда и быть не могло, что Егор ее любил, потому к другой и не ушел, согласился ребенка чужого взять и воспитывать, как своего родного.
   Может быть, поэтому мама его за выпивки прощала. Может быть…
   Остался я один-одинешенек.
   Вернулся в свое Бубенцово и маму в гробу привез. Схоронил на нашем деревенском кладбище. Рядом с папой. Спасибо соседям, по-могли.
   А что дальше делать – не знаю. Один в огромном доме с огоро-дом, конюшней, коровником и прочими надворными постройками. Слава богу, время призыва в армию подошло, я бросил все это хозяй-ство на попечение все тех же соседей и ушел на военную службу. Да-же с какой-то радостью ушел. А как вернулся из армии снова в этот большой и пустой дом, невмоготу мне там жить стало…
   Продал я его к чертовой матери. Цену дали хорошую, потому, что желающих его купить много нашлось. Достал из тайника мамины сбережения. Молодец все-таки мама была, как чувствовала, что день-ги обесцениваться станут, покупала на всю нашу выручку от продажи мяса, яиц, молока всякие золотые украшения. Всю жизнь свою она эту коллекцию собирала, словно знала – мне они пригодятся… Не так, чтобы очень много было этого добра, но, вкупе с деньгами за дом, мне с избытком хватило и на квартиру в Бийске, и на обстановку и на пер-вое время пожить безбедно. Но долго я наслаждаться обеспеченной гражданской жизнью не смог. Скучно мне стало. Один я был, как перст.
   Ни родных, ни друзей, все друзья-приятели в армии остались. А те, что в Кулунде да в Бубенцово были, так они уже все переженились давно. В таких поселках, как Бубенцово, молодежь от скуки рано на себя брачные оковы надевает. А что там еще делать? Только детей.
   Поболтался я по злачным заведениям, потаскал девок в свою холостяцкую квартиру, да и надоело мне все это. А на Кавказе война.
   А я тут, в Бийске, от скуки маюсь. Короче, пошел я в военкомат и в
   Да-гестан, контрактником. Меньше года я гражданским и побыл…
   Стал я вечным солдатом.
   Солдатом удачи.
   Жалею ли я, что продал отчий дом? Иногда да! Иногда вспоми-наю его основательность и фундаментальность. Не страшны были ему ни мороз, ни буря, ни проливные дожди. Если бы землетрясение случилось, думаю, все дома, что рядом стояли, разрушились бы, а он бы устоял, до того был прочный и ладно подогнанный бревнышко к бревнышку. И дом, и другие постройки, и забор. Если где должна быть шелка, она была, но ровная и такой ширины, как и положено, а где ее быть не должно, ее и не было. Дом этот строил мой отец. Со своим отцом Федотом. Ну, не вдвоем, конечно, помогал, наверное, кто-нибудь. Отчий дом казался мне, да и теперь кажется вечным. Больше ничего вечного или хотя бы постоянного в моей жизни не было. Все было временным – временные казармы и землянки, временные успе-хи и поражения, временные командиры и временные товарищи по оружию, временные подруги – боевые и те, которых я цеплял в мо-менты своих отпусков. Даже квартира моя в Бийске и та была времен-ной, потому, что жил я в ней время от времени.
   А иногда я ни о чем не жалею. Я – свободный человек, не свя-занный никакими клятвами и обязательствами. Если я выбрал что-то, то это я выбрал сам. И обязательства, под которыми я подписался – временные.
   Опять же – временные! Закончился контракт, закончились и мои обязательства. И окружают меня такие же свободные люди, солдаты удачи… Понимаю, что не все живут так, есть и другие. Я смотрю телевизор и вижу людей, живущих в больших домах. Они классно проводят время, оттягиваются на пленэре с барбекю, скотчем и грудастыми телками, носят дорогие костюмы от Кардэна с галстука-ми и бабочками, не то, что я – комуфлу. Они имеют кучу друзей, при-ятелей, партнеров, любовниц, любовников и, как следствие – еще большую кучу проблем, которые им приходится решать постоянно, все время, свободное от удовольствий. Я знаю, что эти люди есть, и до-пускаю, что таких много, но отношусь я к ним, как к инопланетянам. Я их не встречал. Ни таких людей, ни инопланетян.
   Только по телевизо-ру. Может быть, мы живем в разных мирах? Тогда, они точно – ино-планетяне. Мне они не нравятся. И жизнь мне их не нравится. Я рад, что у меня ничего нет, кроме собственной, продырявленной в несколь-ких местах, шкуры. Я рад, что у меня нет жены, детей. Я рад, что меня некому жалеть и изводить меня дурацкими советами. Я рад, что я один…
 
   А вот оказалось, что я не один. Я не понял еще рад я этому об-стоятельству или нет. Только что я думал, что радуюсь тому, что я один, и вдруг пришлось усомниться в своих мыслях. А может быть, со-всем неплохо найти неожиданно своих родителей и брата? Ну вот, уже проблемы начинаются, приходится голову ломать. Я прислушался к себе, проснулись ли во мне родственные чувства к этим двум мужи-кам, сидящим напротив меня, один из которых здорово на меня похож. Вроде бы пока нет. Может, позже…?
   – А у тебя родинки нет на ягодице? – спросил у меня Андрей.
   – Где? – не понял я.
   – На правой ягодице у меня родинка. Большая, размером с пятак.
   – У меня на жопе дырка от пули, – сообщил я ему. – Именно спра-ва.
   Можешь считать это совпадением, а можешь – судьбой.
   – И все-таки мы с тобой братья, – торжественно сказал Андрей. – Я это чувствую. Я всегда чувствовал, что ты не умер.
   – Я тоже, – сказал я и добавил: – чувствовал, что я не умер. Что жив пока.
   – Ты не веришь, что мы братья? – удивился Андрей, услышав иронию в моем голосе.
   Я пожал плечами:
   – Не знаю.
   – Но ведь столько совпадений?
   – Ну и что? – Я повторил слова Рэбэ: – Всякое в жизни бывает. – И взглянул в грустные еврейские глаза своего командира.
   Рэбэ мне подмигнул. Не знаю, что он мог бы мне сказать, что по-советовать? Порадоваться за меня, что я вот так внезапно обрел се-мью? Да какую? Папа – генерал! Наверняка связи на верхах имеются.
   Такой папа помочь может выпутаться из сложной ситуации, в которую я попал… В которую мы помали. Мама, оказывается, у меня жива, здорова! Братан-близнец есть. Это же замечательно, иметь брата. Я вспомнил, что, когда был маленьким, хотел, чтобы у меня брат был.
   А какая разница, вдруг подумал я! Брат или не брат, все равно – жизни у нас разные, даже не параллельные, если и пересеклись они сегодня, в этой тайге, в этом домике егеря, дальше один хер – в раз-ные стороны разойдутся.
   Лицо у Андрея Инзарина было как у обиженного ребенка, он мог вот-вот расплакаться, я даже слезы заметил в уголках его глаз. Мои глаза были совершенно сухими. И никакого комка в горле, курить только хочется…
   А как там генерал Инзарин Олег Алексеевич, претендент на роль моего отца? Я увидел, что пальцы его рук мелко дрожат и что-то ищут на столе. Я подсунул ему пачку сигарет. Он вытащил сигарету, стал ее разминать. Он смотрел на меня с грустью и с надеждой, так мне пока-залось.
   Мне стало их немного жалко, но только самую малость. Я что, такой черствый? Или даже жестокий? Может быть, моя жизнь сделала меня таким жестоким? Война? А может, я такой от рождения? А любил ли я своих родителей? Тех, которые меня усыновили и воспитали? Маму любил, жалел ее, помогал изо всех сил. А может, просто жалел? Видел, как она упирается, и жалел. Может быть… Не знаю… А отца?
   Отца-то уж точно, полюбить не успел, слишком рано он нас с мамой покинул…
   А эти? Кто они мне? Чужие, в общем-то, люди…
   Михаил Иванович чиркнул спичкой о коробок, поднес зажженную спичку к сигарете, которую держал в зубах генерал.
   – Нет. – Олег Алексеевич покачал головой и положил сигарету на стол, отодвинул ее от себя. – Бросил, значит, бросил. Возврата нет.
   Молодец, позавидовал я генералу. Вот, какой должна быть сила воли!
   Не закурить даже в такой ситуации!
   – Ну, хорошо! – бодро сказал я. – Братья, так братья. Позже раз-беремся. Приеду в Кулунду, весь тамошний дом малютки на уши по-ставлю. Сейчас о другом надо подумать!
   – Да, да, – согласился со мной Михаил Иванович. – Я эту гниду,
   Носорога, на чистую воду выведу. Поможешь, Олег? Есть у тебя кто из высшего командного состава?
   Олег Алексеевич кивнул головой в ответ, но смотрел он на меня.
   – Ложитесь-ка вы, ребятки спать, – сказал Михаил Иванович. – День у вас не из легких был. А мы тут с Олегом Алексеевичем поду-маем, что дальше делать. Спите, и не волнуйтесь – здесь с вами ни-чего не случится. Игорь, постели, что есть…

Глава 10. Ночь на кордоне.

   – И что ты обо всем этом думаешь, сын? – спросил Михаил Ива-нович у Игоря, когда Инзарины улеглись спать, приятели Игоря, бег-лые контрактники, уже давно дрыхли, улеглись часа четыре назад.
   Отец с сыном сидели на крыльце и курили. Небо было звездным, как в любую августовскую ночь в этих краях.
   – Ты по поводу Лешки и Инзариных? – уточнил Игорь.
   – Угу.
   – А что тут думать? Похожи они здорово, Алексей и Андрей, ты сам видел. Как две капли воды. Вот только у Лешки с Олегом Алек-сеевичем
   – ничего общего, так и Андрей мало на своего отца похож.
   – Это так. Андрей на мать свою похож.
   – Ты ее видел?
   Михаил Иванович кивнул.
   – Однажды. Очень красивая женщина. Во всяком случае, – Миха-ил
   Иванович прикрыл глаза и пошевелил губами, что-то подсчитывая в уме,
   – во всяком случае, четырнадцать лет назад она была красави-цей.
   Сейчас вспоминаю…
   Договорить Михаилу Ивановичу не дали псы, учуявшие чужого и разразившиеся громким злобным лаем.
   – Ого! Начинается, что ли?
   Кто-то подходил к дому.
   – Эй, хозяева! – раздался окрик от калитки, почти потонувший в усилившемся лае. – Угомоните своих собак. Поговорить надо.
   Михаил Иванович кивнул сыну и тихо сказал:
   – Сходи, поговори, узнай что к чему. Я тебя отсюда подстрахую.
   Если там Рогулис, не хочу, чтобы он меня узнал.
   – Автомат возьми, – посоветовал Игорь.
   – Возьму, отца учить будешь!
   Игорь, подсвечивая себе дорогу фонарем 'летучая мышь', по-шел к воротам, успокоил 'ребяток', сказал им строго:
   – Тихо! Не орать! Дайте поговорить спокойно.
   Псы прекратили лаять, но стояли рядом с хозяином и зловеще рычали на непрошенных гостей.
   – Егерь западного кордона Сидоров Игорь Михайлович, – пред-ставился Игорь. – А вы кто такие будете? Что в такую темень в тайге делаете?
   У ворот стояли двое, одетых в полевую форму десантников, воо-руженных АКМСами. В отдалении толкалось еще человек десять.
   Курили, в темноте вспыхивали огоньки сигарет. Стоявшие у ворот представились по очереди:
   – Капитан Егоров.
   – Старший лейтенант Головнин.
   Игорь поднял фонарь повыше, чтобы разглядеть гостей.
   – Заплутали малость, – сказал Егоров, прикрыв глаза рукой от тусклого света, который в ночной тьме казался неожиданно ярким. -
   Шли в указанном направлении, а как стемнело, с пути сбились.
   – Брехня, господа военные, – опроверг их версию Игорь и при-строил фонарь на балку ворот. – Чтобы офицеры-десантники сбились в тайге с пути? Никогда не поверю! Сам в прошлом военный.
   – В десанте служили? – поинтересовался Головнин.
   – Танкистом. Но меня тоже выживаемости учили. А уж вас то!
   – Вы правы, Игорь Михайлович, нас много чему учили… Мест-ность незнакомая, – Егоров все же пытался выкручиваться. – Направ-ление нам, конечно, известно. Но не хочется по лесу блукать. Думали, вы нам дорогу укажите. По дороге, оно легче, чем по буеракам.
   – А что не указать? Укажу. – Игорь ткнул пальцем под ноги де-сантникам. – Вот она дорога. Под вашими ногами. Сейчас разверне-тесь на сто восемьдесят градусов – и вперед.
   Двадцатикилометровый марш-бросок и вы на большак Манжурский выйдете.
   – Спасибо, – поблагодарил Егоров, но разворачиваться на сто во-семьдесят не торопился. Игорь не стал ждать, когда он созреет для следующего вопроса, спросил сам:
   – А в тайгу вас какой лишак понес? Учения что ль какие?
   – Преступников ловим.
   – О! Зэки, что ли опять сбежали?
   – Остатки бандитской группировки. Недобитки, одним словом. Не видели, Игорь Михайлович, кого-нибудь постороннего в своих владе-ниях?
   – Здесь не то, что посторонние, здесь и сторонние-то редко по-являются. Потусторонние, те иногда прилетают, – решил пошутить
   Игорь.
   – На чем? – изумленно произнес старший лейтенант Головнин.
   – Известно на чем. На тарелках летающих.
   – Вы инопланетян имеете в виду? – спросил старлей.
   – А то кого ж?
   – Серега, ты, что не понимаешь? Игорь Михайлович шутит, – объ-яснил товарищу капитан Егоров.
   – Шучу, – подтвердил Игорь. – А если без шуток, то нет, никого здесь поблизости не было. Я весь день сегодня в лесу провел, никого не встретил. А следопыт я неплохой, научился следы различать, пока егерем служу. Да и по поведению птиц и зверей понятно, никто здесь не проходил сегодня. И вечером, когда я из тайги вернулся, вряд ли кто-то близ кордона терся. Собачки мои такой бы лай подняли, сразу стало бы ясно – рядом чужой.
   Отреагировав на слово 'чужой', 'ребятки' злобно залаяли на ночных гостей и стали бросаться на ворота. Десантники отпрянули. Егоров повернулся к старлею Сереге Головнину, и Игорь разобрал за лаем:
   – Наверное, они севернее прошли. Говорил я Японцу – не в том направлении идем, на север идти надо было. Там глушь несусветная, туда они и направятся.
   – А что ты хочешь с Японца? Он же в голову раненный! – сдав-ленно хохотнул Головнин.
   – Подумаешь, раненный. Царапина. – Егоров повернулся к Иго-рю, который уже утихомирил своих верных стражей: – Спасибо, Игорь
   Михайлович… Псы у вас хорошие, исправно службу несут… А вы на кордоне один живете?
   – Почему один? С батей. С отцом, стало быть.
   – Не страшно? Вдвоем в такой глухомани?
   – Да какая же это глухомань? Здесь, считай, степь. Город рядом,
   Манжурск, деревень, сел вокруг полно. Вот в северной стороне – там, действительно, места глухие. Если кому схорониться надо – лучше места не найти. – Говоря это, Игорь подумал, не переборщил ли он?
   – Да? Ну, ладно, пойдем, пожалуй, – сказал Егоров. -
   Только…э-э-э…водички попить не дадите на дорожку?
   – А вдоль дорожки этой ручей бежит, в речку впадает. Водичка там – просто мед. У меня она утрешняя, уже отстоялась, потеплела – такого удовольствия, как из ручья не получите.
   – Ну, тогда, спокойной ночи, Игорь Михайлович, – офицеры де-сантники козырнули Игорю, и пошли к ожидающим их бойцам.
   Игорь постоял еще немного, напрягая слух, попытался услы-шать, о чем они будут говорить, но десантники говорили тихо, не ра-зобрать, и вскоре ушли. Он еще постоял какое-то время, наблюдая за поведением
   'ребяток'. Сука Багира улеглась у его ног и принялась вылизывать заднюю лапу и что-то выкусывать на ней. Басмач, Туман и Джигит тоже вели себя вполне адекватно – видать десантники ушли совсем, засаду оставлять не стали. Отцепив фонарь, Игорь вернулся к отцу, который ожидал его на крыльце.
   – Я все слышал, – сказал ему Михаил Иванович. – Вот только ко-гда псы гавкали, не разобрал, о чем они…
   – О том, что на север идти надо было. А в эту сторону их какой-то
   Японец направил, наверное, тот, о котором мужики рассказывали. Вроде бы ранен этот Японец. В голову. С ними он был или не было его, не знаю – к воротам только эти двое подошли. Остальные там, у поворота дороги стояли.
   На крыльцо вышел Слава Нестеров. В свете фонаря улыбка-гримаса на его лице была еще заметней. Закурил, сказал с сожалени-ем:
   – Значит, жив Японец. Промахнулись мы с Рэбэ.
   – Чего не спишь, Гуинплен? – спросил Михаил Иванович. – Ка-жется, так тебя твои товарищи называют?
   Слава кивнул:
   – Я и сам так себя называю. Привык… Что не сплю? Да вроде выспался. А, кстати, все уже не спят, – сообщил он. – Как собачек ва-ших услышали, сразу проснулись. Только Андрей Инзарин дрыхнет.
   – Это понятно, – сказал Михаил Иванович. – Андрюха – человек гражданский. У него во сне чуткости нет. Иди к своим, скажи, что все в порядке. Нас проверили, теперь, скорей всего, на север двинутся.
   Иди, ложись.
   – Нет, не хочу спать, – решительно сказал Слава, предложил: -
   Давайте я лучше подежурю. А вы поспите.
   – У нас дежурных – четыре штуки, – сказал Игорь. – Вон там, в вольере спят. Спать-то спят, но службу и во сне несут. Багира… Ко мне…
   Игорь произнес слова команды очень тихо, но чепрачная сука возникла перед крыльцом практически моментально, словно сидела совсем рядом, на границе темноты и света, сидела и ждала, когда ее позовут.
   – Ну, ладно, – сказал Сидоров старший, кряхтя, поднялся со сту-пеней крыльца. – Подежурьте с собаками вместе, если хотите. А я пойду, народ успокою, да и прилягу, посплю чуток.
   – Иди, батя, – сказал Игорь отцу. – Я покурю еще, да в сенях лягу.
   – Кивком пожелал ему спокойной ночи и повернулся к Славе: – Багира у нас самая чуткая. – Игорь пошарил у себя в нагрудном кармане и вытащив из него маленький сухарик, отдал Багире, потрепав ее по за-гривку. – Она пришлого человека за полверсты чует.
   – Это что же? За километр? – не поверил Слава.
   – Ага.
   – И как реагирует?
   – Неспокойной становится. Бродит вдоль забора, ворчит. А как тот ближе подойдет, сообщит своим пацанам, те и рады стараться, хлеб свой насущный отрабатывать. Нет, они и сами чужих чуют, но не так далеко.
   При слове 'чужих', Багира вытянула шею, навострила уши и по-вернула голову в сторону ворот. Потом посмотрела на Игоря недо-уменно, словно хотела сказать ему: 'ты, что, хозяин, нет ведь нико-го!'. Игорь обнял ее за шею, погладил по спине, по бокам похлопал. Нежно.
   – У собак полно достоинств, – сказал он, закуривая и откидываясь на брус навеса. – А главное достоинство, знаешь, какое?
   – Чутье? – предположил Слава.
   – Нет. Преданность. Преданность и самоотверженность. Они и на медведя и на тигра бросятся, не испугаются. Да что там зверь, они и на танк бросятся, если он на меня надвигаться будет.
   – И на человека?
   – И на человека…
   Из темноты несмело вышли три пса.
   – О! Услыхали. Знают, о ком речь веду. Приперлись! Что, не спит-ся? Тоже ласки захотели? Ну, идите ко мне, ребятки! За ушами почешу, а сухарик у меня только один был. Да и ели вы уже.
   Псы радостно подбежали, завиляли хвостами-саблями.
   – Подержи-ка, – Игорь передал Славе Нестерову недокуренную сигарету и принялся чесать за ушами у псов. – Вот это Туман. – Игорь представлял Славе по очереди своих питомцев. – Это Джигит. Это
   Самурай. Тебе все они одинаковыми кажутся? Ни фига! Все разные. И внешность у каждого своя, если приглядеться и запомнить. И характер у каждого свой…Самурай – нахалюга и задира. Хлебом не корми с братьями грызню устроить. Но не по злобе, это он характер свой пока-зывает, самоутверждается. На охоте первым к подбитой дичи подбе-жать старается. Если в зубы взял – никому не отдаст, сам мне прине-сет. Мне или бате. Бывает, первым подбежать не успеет, тогда у бра-та дичь отберет, и нам несет…Туман – маменькин сынок. Чуть что – к Багире бежит жаловаться. Но осторожный, не проверив, что дорога безопасна, не пойдет по ней. Еду со всех сторон обнюхает, прежде чем ее есть…Джигит – чересчур горяч. Иной раз, до сумасбродства. Когда дичь преследует, ничего вокруг не замечает.
   Весь мир вокруг него в узкую тропинку превращается, а вдали, в конце тропинки – тот, кого он должен догнать. Заигрывается, хладнокровия маловато. И не-много непослушный. Иногда он с первого раза команду выполняет, иногда тормозит. И еще голодный всегда, точнее, не голодный, а до еды жадный. Он у Багиры последним вышел, самым маленьким был, самым слабым. Его братья обделяли в еде постоянно, как мы с батей не следили, особенно Самурай старался. С младенчества
   Джигит на еду спокойно смотреть не может. Но я думаю, что с возрастом это пройдет. И хладнокровие появится и на еду так кидаться перестанет…
   О Джигите Игорь рассказывал больше, чем о других братьях-овчарах.
   И интонация его голоса отличалась особой теплотой и лас-кой.
   – Похоже, что Джигита ты больше других псов любишь, – предпо-ложил
   Слава, но Игорь сделал ему страшное лицо и, повернув голову к собакам, сказал, громко и отчетливо, так, чтобы его 'ребятки' поня-ли каждое слово:
   – Всех моих собак я люблю совершенно одинаково! – Потом он повернулся к Славе, подмигнул и, приложив палец к губам, тихо про-изнес: – Ты прав. Только им этого не говори.
   – Не скажу, – усмехнулся Слава. – Сигарета твоя прогорела. – Он щелчком отправил окурок в темноту. – Новую дать?
   Игорь отмахнулся:
   – Не надо. Пойду, вздремну. А то скоро светать будет… Ребятки, идите к себе. Если что, знаете, как себя вести…
   Когда Сидоров ушел, Гуинплен встал, разминая мышцы, про-шелся по двору. Псы идти в вольер не торопились, увязались за Сла-вой. Они сопровождали его молча, не рычали, только ритмично дыша-ли, обозначая свое присутствие. Слава хотел погладить одного из них, но едва поднес руку к его голове, пес предупреждающе зарычал и ос-калил белые клыки. Слава опасливо отдернул руку и на всякий случай сунул ее в карман. Ну-ка, на фиг, подумал он, так можно и руки ли-шиться.
   Хоть Игорь и сказал псам, что он свой, однако, свой-то свой, но не такой свой, как хозяин. Фамильярности в обращении с собой, 'ребятки' не допустят. Что разрешено хозяину, то другим запрещено. Все правильно. Встречаются 'чужие', которые очень искусно прики-дываются
   'своими'.
   Гуинплен подошел к воротам, закурил и стал слушать тишину. Она оказалась такой неимоверно громкой, что Слава был просто по-ражен.
   Ему и раньше приходилось прислушиваться к ночным звукам, он слышал крики ночных птиц, знал какая птица, как кричит, слышал журчание воды в реке или в ручье, слышал шум ветра и шебуршание зверьков в траве. Сейчас он тоже все это слышал, но все знакомые звуки тонули в каком-то неизвестном ему звоне. Звон шел со всех сто-рон, он не был постоянным и монотонным, он нарастал, превращаясь в раздражающий, неприятно бьющий по барабанным перепонкам, гул, а, достигнув своего апогея, этот гул вдруг исчезал, но через несколько мгновений начинался снова. Этот звук был чем-то похож на гудение высоковольтных проводов, но откуда здесь ЛЭП? И почему звон то нарастает, то исчезает? Какое невидимое существо его генерирует?
   Воображение Гуинплена рисовало ему страшного монстра, нескольких монстров, притаившихся в лесной чаще, окружившей домик егерей со всех сторон.
   'Ребятки' стояли рядом с Гуинпленом, и не обращали на гул ни-какого внимания, видимо, они привыкли к этому звуку и не считали его опасным.
   – Ну, ну, – сказал Слава псам. – Я вам верю. Вам лучше знать, что здесь происходит и что это за зверь поет свою дурацкую песню.
   Псы недоуменно покосились на Гуинплена. Багира зевнула и по-тянулась, прогнув спину. Потом она выпрямилась и степенно пошла к вольеру, сыновья, еще раз взглянув на Славу, последовали за ней.