Когда мама с Аленой подали горячее (Андрей не ошибся, это была баранина), графинчик почти опустел. Отец потянулся к бару, за бутылкой, но мама сказала:
   – На сегодня хватит. Андрюша пусть еще выпьет, а тебе, Алик, уже достаточно. Вспомни о своем сердце.
   – Да я чуть-чуть, – просящим тоном сказал Олег Алексеевич. -
   Полрюмочки…
   – Нет. – Мама сказала, как отрезала. – Это приказ!
   Олег Алексеевич вздохнул, но спорить не стал. Он хоть и мужчи-на, хоть и глава семьи, но человек военный, приказам вышестоящего командования привык подчиняться. Сказано: 'нет', значит, 'нет'. Это на службе он когда-то был генералом, и сам отдавал приказы, а дома всегда был рядовым бойцом, а теперь к тому же демобилизованным бойцом.
   Под баранинку Андрей допил водку. Он нисколько не захмелел, был совершенно трезвым, словно и не выпивал совсем, да и откуда ему, хмелю, взяться при такой закуске? Баранину в семье Инзариных уважали. Олег Алексеевич в начале своей военной карьеры долгие годы служил в Средней Азии, в Узбекистане, а потом в Северокавказ-ском военном округе. Воевал в Афгане. Так что баранина стала для него и для его семьи блюдом почти национальным. Андрей умял две порции, вызвав очередной взрыв материнской любви и сострадания к его 'святым мощам'. Алена к баранине столь пламенных чувств не испытывала. Она была из местных, и предпочитала рыбу и морепро-дукты. Но из уважения съела маленький кусочек. Алешка же вообще к мясу не притронулся, оставлял место для торта и десерта.
   Пока женщины убирали со стола грязную посуду и недоеденные салаты, а Алешка смотрел мультики, Инзарин отец и Инзарин сын уе-динились в генеральском кабинете, чтобы передохнуть перед чаем, подождать, чтобы жирок завязался, как говорила мама, и предаться пагубной привычке – курению. Андрей с удовольствием закурил – в ка-бинете отца, перед камином, имеющем хорошую вытяжку можно. Раз-решается.
   Естественно, при обязательном условии – дверь в кабинет должна быть закрыта. Во всех других помещениях, даже в туалете, нельзя, а в кабинете можно. Это было одним из элементов домашнего уклада, при котором главное – порядок и неукоснительное соблюдение установленных раз и навсегда правил.
   Олег Алексеевич тоже вытянул из пачки одну сигарету, но курить не стал, только понюхал и засунул ее обратно. Отец не курит уже три года. Бросил резко и бесповоротно, по-военному. Без мук и сопливого нытья. Поводом к тому был четвертый инфаркт и рекомендация воен-врача.
   – Что у тебя на работе? – спросил Олег Алексеевич у сына, уса-живаясь в широкое кожаное кресло в глубине кабинета, стоящее за огромным столом, похожим на бильярдный, с таким же изумрудным суконным покрытием.
   Андрей пожал плечами:
   – Нормально…
   Наверное, это прозвучало неубедительно.
   – Вижу, что не нормально. Что, начальство не ценит?
   – С этим, мне кажется, все в порядке.
   – Что тогда? – настаивал отец. – Мало платят?
   – Как везде: сколько заработал – столько и получил. – Андрей выпускал дым в каминную пасть. На отца он не глядел – боялся, что едва посмотрит ему в глаза, как тут же придется во всем сознаваться.
   – Закон рыночной экономики: за красивые глаза никто платить не бу-дет…
   – Да уж, глаза у тебя, как у великомученика на иконе. Не нра-виться мне, как ты выглядишь.
   – Устал просто. Вот отдохну месячишко…
   – Вот об отпуске твоем я и хотел поговорить. Как планируешь от-дыхать? Активно или пассивно?
   – Особых планов нет. – Андрей по-прежнему не смотрел на отца. -
   Кроме одного небольшого планчика, я тебе рассказывал: мы с Але-ной решили на недельку сгонять в Японию. Может машину посвежей и побольше присмотрим. Мама согласилась с Алешкой неделю поси-деть.
   – 'Джип' решил брать?
   – Внедорожник, – поправил отца Андрей. – 'Джип' – это амери-канская марка. Конечно, в Японии 'Джипы' тоже есть, но я хочу
   'Лек-сус' или 'Хариер' на худой конец.
   – Машина – дело нужное, – согласился Олег Алексеевич. – Но я, вообще-то не о машинах японских с тобой поговорить хотел… Когда, говоришь, вы на острова собрались?
   – Числа двадцатого.
   Отец придвинул к себе настольный календарь.
   – А две недели перед поездкой, чем будешь заниматься?
   – Особых планов нет, – повторил Андрей. – Может, к родителям
   Алениным в Славянку прокатимся. – Он выбросил в холодную топку камина докуренный до фильтра бычок и повернулся к отцу. – Теща по
   Алешке соскучилась. Тесть на рыбалку зовет – скоро кета попрет.
   – А с отцом на рыбалку съездить не желаешь? – Вопрос был для
   Андрея настолько неожиданным, что он удивленно вскинул голову – Олег
   Алексеевич испытующе смотрел ему в глаза.
   – Ты ж не рыбак! – сказал Андрей.
   – А ты рыбак? – парировал Олег Алексеевич.
   Андрей слегка растерялся. Молчал, не зная, что ответить.
   – Тут такое дело, сынок, – как-то смущенно начал говорить отец. -
   Объявился мой однополчанин, мы с ним в Афгане воевали. Друзьями были хорошими, а потом нас жизнь в стороны развела. Сначала часто друг другу писали, потом реже, а потом… Бывает такое в жизни…
   Последнее письмо от него лет шесть назад получил. Каюсь: не отве-тил. Замотался. Потом очередной инфаркт, госпиталь. Потом в от-ставку ушел… – 'Ну, что он передо мной оправдывается?', – подумал Андрей, – 'Я ему судья, что ли?'. Отец продолжал, спросил, с какой-то странной надеждой глядя в глаза сыну: – Ты, наверное, слышал его фамилию от меня. Мы с мамой о нем говорили. Сидоров.
   Михаил Иванович Сидоров. Помнишь?
   Андрей пожал плечами, не помнил он такого человека. Может быть, и слышал когда-то о нем, но забыл. А многое ли мы знаем о жизни своих родителей? Многое ли запоминаем из их рассказов? За-поминаем мы лишь то, что когда-либо коснулось нас на прямую. Пом-ним людей, бывающих у родителей в гостях, но не всех. Только тех, которые дарили нам игрушки и угощали какой-нибудь вкуснотой. Ино-гда мы помним их фамилии, иногда – имена и отчества, но чаще – ли-ца. А потом и лица забываются. Свою жизнь – события, происходящие с нами, людей, с которыми мы встречаемся и расстаемся – мы пом-ним лучше. Потому, что эта жизнь – наша. А жизнь родителей все-таки немного чужая. Родители наши, а жизнь чужая. Мы не можем повли-ять на нее – вот в чем дело.
   Мы не можем выбирать тех, с кем нам ин-тересно, кто нам приятен, как не можем повлиять на желание родите-лей общаться с теми, кто нам не нравится, и кого мы видеть не хотим. А уж что касается родительских воспоминаний и их разговоров о де-лах давно минувших дней, так это вообще очень долгие годы не ка-жется нам достойным нашего внимания.
   И только потом, когда мы достигаем того возраста, когда все в жизни испытано и проверено на собственной шкуре, когда груз разочарований и потерь уже начинает понемногу перевешивать чашу весов, на другой половине которых ле-жат наши победы и находки, мы начинаем осознавать, что впереди – все то же самое, те же радости и те же печали, а позади нас осталось что-то нами не замеченное, мимо чего мы пробежали и даже не огля-нулись.
   – Я не помню, папа. Прости…
   – Письмо я от него месяц назад получил, – продолжал отец. -
   Оказывается, он тут рядом обосновался. Егерем работает под
   Ман-журском. Как и я – отставник. Уже два года как. А я ничего не знал… Может быть, съездим, сынок, а? Погостим недельку, порыбачим? И тещу с тестем успеешь попроведовать – у тебя перед
   Японией твоей еще неделя останется.
   Андрей был в явном замешательстве. Алена так рассчитывала на этот его отпуск, хотела подольше побыть вместе, ведь все-таки мало он уделяет ей внимания. Работа допоздна, командировки. Да и с родителями своими Алена виделась уже давно, скоро год, соскучи-лась.
   Хотя, Клара Захаровна, так в шутку называл свою тещу Андрей (на самом деле тещу звали Анна Анатольевна, но она так здорово бы-ла похожа на одного из персонажей популярного еще недавно теле-шоу), могла бы и почаще приезжать. Хозяйства нет, нигде не работа-ет, днями сиднем сидит, и сериалы про чужую жизнь смотрит. Тесть-то ясно
   – ответственный работник районной администрации, дел хвата-ет. А вот теща могла бы порадовать дочку своим присутствием. Алеш-ка вторую бабушку почти не знает, зовет по имени-отчеству.
   – Он что один в тайге живет, Михаил Иванович? – спросил Анд-рей просто так, чтобы оттянуть момент принятия решения.
   – С сыном. Игорем сына зовут. Ему примерно столько, как тебе.
   – А семьи?
   – Нет у них никого. Вдвоем. Жена Мишкина с невесткой и внучкой погибли в авиакатастрофе. Два года назад это как раз и случилось.
   Игорь после этого в отставку ушел. Он тоже военным был, воевал в
   Чечне, потом в Подмосковье служил. С ним после этой трагедии ка-кая-то история приключилась на службе, нехорошая история, Мишка подробно в письме рассказывать не стал, пообещал все при встрече рассказать. Ну, в общем, теперь они оба отставники и оба егерями в тайге работают… Съездим? Для меня это важно.
   В дверь постучались.
   – Мужики! – Это была мама. – Кончай перекур. Самовар на столе.
   – Идем, – отозвался Андрей, но выходить из кабинета не поторо-пился, посмотрел в ожидающие глаза отца и пообещал: – Съездим.
   – Так может быть, прямо завтра с утра и…?
   Андрей улыбнулся. Олег Алексеевич привык ничего не отклады-вать в долгий ящик. Если все решено – чего тянуть? Тревожный чемо-дан собран и лежит на антресолях, мама, верная солдатская жена, к подобным неожиданностям давно привыкла, а сам он, генерал Инза-рин, всегда готов в поход.
   – Хорошо, – согласился Андрей. – Завтра, так завтра. Как поедем?
   – На внедорожнике, естественно. Дороги у нас, сам знаешь какие.
   Только, извиняй, не 'Лексус'. Козел военный. Комфорта мало, но проходимость получше будет…

Глава 3. Рэбэ.

   До сорока лет дожил, а на Дальнем Востоке впервые. Везде по-бывать пришлось – и в Европе жил, и в Азии, и на Кавказе, даже в Аф-рику судьба забрасывала. Нигде такой благодати не видал. Буйство природы.
   Симфония жизни. Для большей части России август – исход лета, его заключительный аккорд, так сказать. Здесь в августе погожие дни только наступили. Совсем недавно небо прояснилось, солнышко теплое, ласковое, доброе. Ни одного облачка на горизонте. Кусты, де-ревья и трава просохли наконец-то, нет этого тумана и соленой лип-кой мороси. Сейчас бы забыть обо всем, взять правее, к океану, иску-паться в чистой океанской волне и поваляться на рыжем крупнозерни-стом песке, отдав свое разгоряченное и уставшее тело во власть мор-ского бриза, превращающего солнечные лучи в вазелин, нет, не в ва-зелин, в крем для загара, и размазывающего, втирающего этот крем в кожу спины и плеч…
   Выкидыш оказался более выносливым, чем я думал о нем. От Хохла почти не отстает, шагает след в след, хотя у Хохла ноги вдвое длиннее. Первым я, конечно, поставил Славку, или, как его обозвал
   Носорог, Гуинплена. Славка самый мощный, за ним идти, как за тан-ком. Легко. Идем друг за дружкой, я сзади, маскирую следы как могу. Идти в тайге группой, пусть небольшой, но все же…, можно только так. Особенно, если опасаешься преследования. А оно будет, чует мое сердце, догонят – в живых не оставят.
   Куда мы идем? Все уверены – я знаю, куда нужно идти. А я не знаю.
   Сейчас главное – уйти как можно дальше от лагеря.
   Ночью мы двинулись на юг, оставив обманный след, потом под-нялись по Вонючке и пошли на север по каменному дну левого пере-сохшего притока нашей 'любимой' речушки. Так на север и идем. На обманку потратили половину ночи. У меня были большие сомнения в том, что наши возможные преследователи купятся на простейшую об-манку, но на изобретение более серьезной, времени у нас не было.
   Интересно было бы посмотреть на Японца, когда он будет док-ладывать Носорогу о нашей самоволке! А, может, уже доложил? Шум вертолета Выкидыш услышал часа два назад, еще темно было. Вез ли этот вертолет Носорога, или это была какая-то другая вертушка?
   Сей-час шесть утра. По субботам и воскресеньям подъем в девять. Так что, наше отсутствие обнаружится часа через четыре, ну может, через три. Обычно, Японец, как и любой другой инструктор, по ночам по казармам не бродит. Но кто его знает? В любом случае держаться надо поближе к густым кустам, открытые пространства не для беглецов.
   Изредка, во время нашего марш-броска я давал команду остано-виться и приказывал Выкидышу, как человеку с более тонким слухом, прозондировать тылы. Мы все замирали, а бывший Маркони шевелил своими локаторами. Потом ложился на землю и пытался уловить вол-ны, идущие по ней. Все было тихо. Один раз Выкидыш что-то уловил, и мы заняли оборону. Но это был кабан…
   Славка, казалось, совершенно не устал, шел так же быстро, как и вначале пути. Но аккуратно: веток не ломал и траву здорово не при-минал. Славка – разведчик со стажем. Тьфу ты, черт! Нужно опреде-литься с именами. Не Славка, а Гуинплен, так безопаснее для всех. Пусть другие ничего не знают. Чем меньше знаешь друг о друге, тем меньше можешь выболтать, когда тебя будут допрашивать с пристра-стием. Гуинплен. Если я в мыслях буду называть Гуинплена
   Славкой, то рано или поздно оговорюсь, и все поймут, что мы с
   Гуинпленом знакомы ближе, чем должны быть знакомы друг с другом курсанты спецотряда. Я и так уже Хохлу сболтнул лишнего.
   Выкидыш резко остановился и я ударился подбородком о его за-тылок.
   Выкидыш поднял вверх указательный палец левой руки, пра-вой он держался за ремень автомата.
   – Стоять! – тихо приказал я, и Гуинплен с Хохлом остановились.
   – Вертолет, – сообщил Выкидыш. – Сзади.
   – Точно? – спросил я. – Не ошибся?
   Выкидыш отрицательно помотал головой:
   – В нашу сторону летит.
   Я огляделся. Мы и так находились в непроходимой тайге, но я хотел отыскать место еще более кудрявое. Справа рос огромный орех лещина, обвитый виноградной лозой, под его широкую крону я усадил Выкидыша с
   Гуинпленом. Сам с Хохлом забрался в гущу кустов, рас-тущих слева, максимально замаскировав наши следы. Передернули затворы автоматов, загнав патроны в патронники, и сидели тихо, как мышки. Через пару минут и я услышал шум винтов. Посмотрел на Хохла и по тому, как побелели костяшки его пальцев, сжимающих це-вье автомата, понял, что и он слышит.
   Вертушка шла низко. Листья кустов, под которыми мы спрята-лись, забились в истерике, когда она пролетела над нами. Пролетела, а потом ушла на восток, к океану. Мы сидели еще минут десять, пока шум винтов не стал едва различимым. Видимо, не заметили. Но иска-ли нас, это точно! Наша вертушка! Номеров я, естественно, не разгля-дел, но желто-зеленные полосы на промелькнувшем фюзеляже уви-дел.
   – В лагерь полетел, – тихо подал голос Выкидыш из-под лещины.
   – А может, на пляж? – попытался пошутить Хохол. – Погодка се-годня, судя по всему, классная будет.
   – Ага, – согласился Гуинплен. – Жарко будет…, судя по всему.
   Не думаю, что Гуинплен хотел Хохла зацепить, скорей всего он сам с собой разговаривал, но я увидел, как сверкнули в тени кустов глаза
   Хохла. Но сдержался Хохол. Пока держится, молодец! Нужно бы примирить их как-то, нужно бы какие-то слова найти, но я не смог, ду-мал о том, что дальше делать. Хохол подсказал:
   – Пожрать бы. Всю ночь ничего не ел.
   – А это? – Я указал на свисающую гроздь винограда. – Чем тебе это не еда? Глюкоза, фруктоза и прочая сахароза. – И я сам оторвал ягодку от грозди. Виноград был черным и без косточек, но мелким и кислым – глаз вырвет!
   – Идите к нам, – позвал Выкидыш. – У нас орехи!
   – А у нас глюкоза с сахарозой, – серьезно ответил Хохол. – Но они немного кисловатые.
   – Виноград и у нас есть, – сказал Выкидыш, – если ты его имеешь в виду. И еще на стволе грибы какие-то. Интересно, их сырыми есть можно?
   Неизвестные никому грибы есть не рискнули, да и от винограда пришлось отказаться. Мы с Хохлом перебрались к орехам поближе, и минут пять под лещиной раздавалось щелканье, хруст и наше друж-ное чавканье.
   – Слышь, Рэбэ, – спросил меня Хохол. – А орехи это пища ко-шерная?
   – Не знаю.
   – Как это, ты не знаешь? – не унимался Хохол. – Ты ж еврей.
   Дол-жен знать. Любой еврей кошерную пищу от некошерной отличать уме-ет.
   – Я – русский еврей. Да и вообще я не еврей. У меня отец еврей, а мать русская. Если бы наоборот…
   – То ты бы сейчас арабов мочил в секторе Газа. Или они тебя.
   – Я бы сейчас по миру разъезжал со скрипичными концертами. Дурак, не слушал своего папу-скрипача… Ну, все, – я встал и попра-вил автомат за спиной. – Завтрак окончен. Пора в путь-дорогу.
   И тут мы услышали эхо далекого взрыва. Потом еще одного. А потом еще три взрыва прогремели почти одновременно. Звуки взры-вов донеслись со стороны покинутого нами лагеря.
   – Пять, – сказал Выкидыш, и у него затряслись губы.
   – Пять взрывов – пять казарм, – проявил чудеса смекалки Хохол. -
   Пепец нашему лагерю.
   – Всех взорвали! – Выкидыш чуть не плакал. – Спящими.
   – А ты чего ждал? – спросил я со злостью. – Ты думал, что они будут дожидаться пробуждения двух десятков тренированных злодеев вроде нас с тобой?
   Выкидыш не счел нужным мне отвечать или не смог ответить. Лицо его застыло и стало похожим на восковую маску со стеклянными неживыми глазами. Я отчетливо увидел печать смерти на его лице и понял, что наш доблестный Викинг не жилец, что обречен он на ско-рую смерть. И еще я подумал о том, что в спецотряд Выкидыш попал совершенно случайно. Ну и дурак! Ему бы чем-нибудь мирным зани-маться, часовым мастером работать или шеф-поваром. Мы то в спе-цотряде не по случаю оказались, мы контракт подписали, как само со-бой разумеющееся.
   Судьба у нас такая. А куда нам еще, ежели не в пекло? Мы все – солдаты удачи, а удача приходит не часто. Мы не знаем, когда умрем и надеемся, что еще не завтра, но смерть уже давно нас облюбовала и только ждет удобного момента, чтобы при-брать нас к себе. Вряд ли кто из нас умрет дома в окружении членов своей семьи. Да и семей то у нас нет и быть не может. Мы сами вы-брали такую судьбу, а может, и не выбирали ни черта, может, просто кому-то нужно, чтобы по Земле бродили злые, жестокие и неприкаян-ные отморозки вроде нас, убивающих за деньги. Для баланса. В про-тивовес праведникам.
   Я прислушался к себе: жаль ли мне погибших в лагере? В зачер-ствевшей моей душе была пустота. Нет, мне не жаль их. А почему я должен горевать о их смерти? Они – не дети неразумные, они – сол-даты удачи, такие же, как мы. Только нам повезло, а от них удача от-вернулась. Минуту назад… И не обязан я себя в этом винить!
   Каждый из них сделал свой выбор. Каждый. А как нас учили? Каждый сам от-вечает за свою жизнь. Человек человеку – волк. И не Носорог нам эту истину в головы вбил, мы ее сами открыли. Давно. Когда от пуль уво-рачивались и в окопах от них прятались, когда пайку свою добывали, чтобы с голода не подохнуть, когда выбор между жизнью и смертью делать приходилось… Но, что это я? Расфилософствовался!
   Может, не пуста моя душа? Может, в ней еще не все обуглено? Может, живет еще в ней эта…как ее? Совесть. Может, я этой своей философией се-бя оправдать пытаюсь? То, что от погибших товарищей по несчастью информацию утаил? То, что оставил их умирать, а сам ушел?
   Один. Ну почему один? Вон, Гуинплена с собой увел. Хохла. Того же
   Выки-дыша…Вру! Вру сам себе. Гуинплена я взял, потому, что с его помо-щью выжить собирался. Хохла – потому, что он мне о готовящейся ак-ции рассказал. А Выкидыша – потому, что Хохол настоял…
   Так. Все. Хорош философствовать! Пора шкуры свои никчемные спасать. Я оглядел свое воинство: Гуинплен грыз орехи, смерть тех, кого мы оставили в лагере, его тревожила еще меньше, чем меня,
   Вы-кидыш продолжал стоять, как истукан. Хохол приводил амуницию в порядок и старался ни на кого не смотреть.
   – Куда направим стопы свои? – мрачно спросил он.
   – На запад. Вглубь лесного массива. Отдых через каждые два часа пути. Открытые места обходим стороной. Водные преграды фор-сируем после проведения разведки… Идем в том же порядке… Гуин-плен, вперед.
   Я шел замыкающим, маскировал наш проход и мысленно вос-станавливал в памяти карту дальневосточного побережья. Карту я бо-лее или менее вспомнил, но что толку? Где мы сейчас находимся, я не знал. На вертушке, на которой меня доставили в лагерь из Уссурий-ска, иллюминаторы были задраены железными шторками. По времени полета получалось, что лагерь расположен километрах в трехстах от
   Уссурийска и это при условии, что мы летели по прямой. Но в каком направлении? Строго на восток? На юго-восток? На северо-восток? А, может, вертолет летел зигзагом? По прямой от Уссурийска до побе-режья, если лететь на восток километров…а, черт его знает, сколько километров от Уссурийска до побережья! Я ж не географ! Да и зачем нам Уссурийск, что я к нему привязался? Нам в Уссурийск нельзя. Нас там без документов мигом задержат. А кто его знает, может, у наших, так называемых, работодателей в Уссурийске этом все схвачено? Да, скорей всего, так и есть… У нас теперь главная задача – не попасть-ся. Потом надо отсидеться где-нибудь, разжиться документами. А до-кументы либо за деньги можно получить, либо за услуги. Ясно, какие услуги мы можем предложить. И кому.
   Я посмотрел на часы – два часа прошло.
   – Братва, привал, – скомандовал я, и Выкидыш сразу отошел в сторону, чтобы я на него снова не наткнулся. Отойдя, упал как подко-шенный, отбросив от себя калаш. Видать крепился, а сам шел из по-следних сил.
   – Деньги есть у кого? – спросил я.
   Хохол посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
   – Ты че, Рэбэ? – спросил он. – В магазин решил сходить?
   – Деньги на паспорта понадобятся, – пояснил я, – когда мы до ци-вилизации доберемся.
   Самым запасливым оказался Выкидыш. Аванс, полученный при подписании контракта, он сохранил почти полностью, потратил только полтинник. У Гуинплена осталась сотня баксов, у Хохла не было ни цента, у меня двести долларов двумя бумажками и любимая амери-канцами купюра – двадцатка. Итого семьсот семьдесят долларов.
   Не густо. Но у нас есть четыре автомата и четыре десантных ножа, да
   Хохол прихватил тэтэшник, а Гуинплен – арбалет. Все это богатство на четыре липовых ксивы обменять можно.
   Гуинплен разыскал в высоком папоротнике с десяток перерос-ших и сильно червивых белых грибов. Хохол поймал ужа. Орехов и здесь было много, но на орехи охотников не оказалось. Зато тут рос шиповник, плоды его были крупные и безвкусные, но вполне шли в пищу. Разводить огонь я запретил, хоть никто и не предлагал это сде-лать, все понимали, что можно, а чего нельзя делать. Не новички. Разве что
   Выкидыш, но он вообще лежал на траве, смотрел в небо и молчал, думал, небось, какие мы сволочи.
   Тишину тайги нарушали только естественные лесные звуки, ни-чего постороннего, механического. Может быть, нас искали в другом направлении, а может быть, решили наплевать. Нет, это вряд ли…
   – Эй, Викинг, – позвал я. – Так нельзя. Нужно жрать, чтобы у тебя силы были. Станешь выдыхаться, смотри…, нам якоря и грузила не нужны.
   Выкидыш привстал на локтях и, дерзко взглянув мне в глаза, спросил:
   – А то что, пристрелишь?
   – Пристрелю. Не сомневайся, – пообещал я.
   – А что тянуть? – вскинулся, как на пружине, Выкидыш. Глаза его пылали ненавистью, по небритому подбородку текла слюна. – Давай сейчас. А может, спарринг проведем? С применением подручных. – В его руке сверкнуло лезвие тесака.
   Я и опомниться не успел, как Выкидыш оказался снова на траве, рылом вниз. Рука с клинком была заломлена назад, а на его широкой спине восседал Гуинплен.
   – Зря ты это затеял, Выкидыш, – рассудительно произнес Гуин-плен и аккуратно отнял у него тесак. – Нам покуда ссориться нельзя.
   – Отпусти, кабан, – задыхаясь и отплевываясь травой, выдавил из себя Выкидыш. – Отпусти, сказал.
   – Рыпаться не будешь?
   Выкидыш промычал что-то маловразумительное. Гуинплен по-смотрел на меня, взглядом спрашивая разрешения.
   – Отпусти, – сказал я.
   Выкидыш, тяжело дыша, встал на ноги.
   – Я виноват в твоих бедах? – спросил я у Выкидыша. Он молчал. -
   Что я сделал не так? Что ты на меня окрысился? Я тебя с собой не звал, тебя Хохол позвал. И ты пошел, а мог бы остаться. Сейчас бы уже больше двух часов находился в Раю. Хотя, вряд ли в Раю. Нам всем место в другой организации. Ее по-разному называют: ад, преис-подняя, геенна огненная. Слышал о такой организации? Там нас ждут. Там вообще всем грешникам самое место. Туда бы ты и попал.
   Ведь ты же грешник, Викинг? Конечно, грешник. Иначе, почему ты с нами? Почему ты не дома, с женой любимой и с тещей? Ты грешник,
   Викинг. Ты такой же, как мы. Ну, может, не такой же, может, твой грех меньше нашего. Но это сути дела не меняет… Ну да, мы грешники со стажем. У нас, у каждого, на совести не один десяток мертвяков. Но мы этого не стыдимся, не рвем на себе волосы, не корчим из себя праведников или раскаявшихся проституток. Какие есть, такие есть! Хохол, дай за-курить.