Страница:
— Твоя хозяйка — боевая баба, — усмехнувшись, сказал он Воронову. — Пока ты был наверху, мы с ней сварганили небольшой бизнес.
— Бизнес? — удивился Воронов.
— Пять пачек кофе, три блока «Лаки страйк» и четыре фунта сахара в обмен на дюжину серебряных ложек. Доставка за мной.
— Как тебе не стыдно, Чарльз! — вырвалось у Воронова.
— Стыдно? Но ведь она сама попросила. У Бранденбургских ворот ей дали бы вдвое меньше.
— На кой черт тебе ложки?
— Совершенно ни к чему. Я подарю их Джейн.
— Кому?
— Моей девушке. Ее зовут Джейн. Мы скоро поженимся.
— Где она сейчас? В Индепенденсе?
— В Бабельсберге.
— Где?!
— Она служит в госдепартаменте. Стенографистка. Когда я узнал, что ее берут в Европу, то из кожи вылез, чтобы моя газета послала меня сюда же. Только напрасно.
— Почему?
— Ты же знаешь, что Бабельсберг для меня не ближе, чем Штаты! В течение всех этих дней я видел Джейн только один раз — сегодня!
— Разве она не может приезжать к тебе в Берлин?
— Она завалена работой. С утра до поздней ночи.
Некоторое время Воронов и Брайт ехали молча.
— Послушай, Майкл, — прервал молчание Брайт. — Хочу предупредить тебя. Ребята очень недовольны. Мы не привыкли, чтобы так обращались с прессой.
Воронов молчал. Сам он был на особом положении.
Правда, оно, в сущности, ограничивалось тем, что ему разрешили находиться в Бабельсберге. Но об этом Воронов не хотел говорить. Кстати, он мог бы сказать Брайту, что прибытие Трумэна и Черчилля снимали все корреспонденты, а приезд Сталина не удалось запечатлеть даже советским.
— Слушай, — неожиданно сказал Брайт, — а я ведь не очень честно выиграл свою сотню. Ты-то имеешь доступ в Бабельсберг, словом, живешь там. Ребята тебя видели.
— Я живу в Потсдаме, — упрямо возразил Воронов.
— Да и я, пожалуй, напрасно жалуюсь, что не могу попасть в этот райский уголок. Джейн находит способы… Впрочем, все это тонкости. Бизнес есть бизнес. Ты сказал при Стюарте, что живешь в Потсдаме, Шопиигоор восемь, и я нашел тебя именно там. Верно?
— Шопенгауэр, Чарли, Шопенгауэр!
— За сто баков я готов произносить это имя как угодно. Кстати, этот Шопе… Кто он был такой? Наци?
— Философ. Очень пессимистический философ. Жил в прошлом веке. Написал книгу «Мир как воля и представление».
— «Мир»… как что? Слушай, Майкл, когда ты успел напичкаться всей этой тарабарщиной?
— Занимался историей в институте.
— История начинает делаться только сегодня. Между прочим, я тоже недолго учился в колледже. А потом бросил. Увлекся этой проклятой фотографией.
Небо нахмурилось. Все вокруг было по-прежнему пустынно. Развалины домов в сочетании с воронками от бомб и снарядов напоминали мрачный лунный пейзаж. По крайней мере, таким Воронов представлял его себе в детстве…
— Здесь, — сказал Брайт, — наш пресс-клуб, — Он указал на двухэтажное здание, которое через мгновение уже осталось позади.
— Какая это улица? — спросил Воронов.
— Черт ее знает! Район Целлендорф. Американский сектор.
Резко затормозив машину, Брайт сказал:
— Стоп! Дальше не проедешь.
Машина действительно уперлась в тупик, образованный руинами домов. Впереди уже стояло десятка полтора «виллисов». Брайт поставил свою машину впритирку к другой. Та, в свою очередь, упиралась капотом в наполовину разрушенную стену.
— Послушай, Чарли, — сказал Воронов, — хозяину той машины из-за нас не выбраться.
— Разве он купил эту землю? — пробурчал Брайт. — Тогда пусть поставит табличку «Private property»[9]. — Он подхватил сумку с заднего сиденья. — Следуй за мной.
— Куда?
— Ну, в этот ресторан, бар, локал, черт его знает, как это тут называется!
Лавируя между машинами, они выбрались из тупика.
Со всех сторон их по-прежнему окружали развалины. «Какой тут может быть бар?» — с удивлением подумал Воронов.
Но откуда-то прямо из-под земли до его слуха донеслись отдаленные звуки музыки.
Он замедлил шаг, прислушиваясь. Музыка звучала приглушенно, но явственно.
— Ты чего отстал? — Брайт остановился, поджидая Воронова.
— Где же твой бар? — спросил Воронов, хотя звуки музыки доносились все более отчетливо. — Тут же нет ни одного уцелевшего дома!
— У домов помимо этажей бывают подвалы. Где гансы укрывались, когда их долбили с воздуха, понял? Ну, вот…
Брайт стоял возле лестницы, которая вела вниз. Видимо, бар и в самом деле находился где-то под развалинами.
— Пошли, — решительно сказал Брайт. — Дать руку?
Воронову казалось, что он спускается не то в ад, не то в подземелье, где живут боящиеся дневного света морлоки вроде уэллсовских.
Лестница круто повернула в сторону. Воронов сделал еще несколько шагов вслед за Брайтом и застыл от изумления.
Перед ним был огромный подвал, заставленный столиками. У дальней его стены возвышался небольшой помост, на нем расположился оркестр, состоявший из нескольких музыкантов.
Только теперь он окончательно понял, почему Брайт назвал это заведение «Underground». Оно и в самом деле располагалось глубоко под землей.
За столиками в клубах табачного дыма сидели люди в военной форме. Штатских мужчин почти не было, если не считать сновавших между столиками официантов.
Женщин было довольно много. Они сидели почти за каждым столиком. Шум голосов, звуки музыки, шарканье официантов — все это сливалось в общий непрерывный гул.
Брайт все еще стоял на ступеньке, Воронов — за ним.
— Погоди, — сказал Брайт. — Сейчас я отыщу Стюарта. — Он приподнялся на цыпочки. — Вон он, со своей Урсулой. Нравится тебе его девочка?
Ни Стюарта, ни его «девочки» Воронов не видел.
— Пошли, — решительно сказал Брайт, — сейчас я предъявлю тебя, как чек кассиру.
Он был здесь своим человеком. "Хэлло, Чарли! " — кричали ему почти из-за каждого столика.
Стюарт и его «девочка» сидели спиной к эстраде и лицом к входу. Два места за их столом были свободны.
— Кто эта женщина? — поинтересовался Воронов.
— Я же тебе сказал, что его Урсула. Черт знает, откуда она взялась. Я вижу ее второй раз.
— Англичанка?
— Англичанок у него хватало в Лондоне. Немка, конечно!
— Но кто она такая?
— Прежде чем лечь спать с женщиной, вы требуете у нее удостоверение личности? — насмешливо спросил Брайт.
Они подошли к столику, за которым сидели Стюарт и Урсула. Англичанин держал в руках стакан, наполненный светло-желтой жидкостью. На столе стояли фужеры с жидкостью ядовито-зеленого цвета.
Обращаясь к продолжавшему сидеть Стюарту, Брайт отчеканил:
— Мистер Воронов. Собственной персоной, живет в Потсдаме на… — Он запнулся, — Словом, на той самой чертовой улице. Ты проиграл. Платить будешь наличными или чеком?
Не глядя на Брайта и не отвечая ему, Стюарт встал и вежливо поклонился.
— Добро пожаловать, мистер Воронофф, — сказал он. — Присоединяйтесь к нам. Леди зовут Урсула, — снова усаживаясь за стол, продолжал Стюарт. — Урсула, разрешите вам представить нашего русского коллегу и союзника: хэрр Воронофф.
К удивлению Воронова, это было сказано на вполне приличном немецком языке.
Урсула искоса поглядела на Воронова и едва заметно кивнула.
— Садитесь, пожалуйста, — снова переходя на английский, обратился Стюарт к Воронову. — Этот Шейлок сядет и без приглашения.
Брайт и впрямь уже сидел, вытянув под столом длинные ноги.
— Как ты меня назвал, Вилли? — спросил он.
— Шейлок! — иронически повторил Стюарт.
— Это еще кто такой? — чуть нахмурившись, переспросил Брайт.
— Шекспир ошибся. Ему следовало бы назвать своего Шейлока Брайтом, — уже не скрывая насмешки, проговорил Стюарт.
Он явно издевался. Чарли, очевидно, никогда не слышал имени Шейлок. Но смутить его было не так-то легко.
— На вашем месте, мистер Стюарт, сэр, — чеканя слова, сказал он, — я прежде всего покончил бы с делами. С вас сто баков.
Стюарт достал из кармана узкую, длинную чековую книжку.
— У тебя есть ручка? — со вздохом спросил он Брайта.
— К вашим услугам, сэр.
Стюарт раскрыл книжку, черкнул в ней что-то, вырвал листок и вместе с ручкой отдал его Брайту.
— О'кэй! — сказал Чарли, внимательно прочитав чек. — Теперь пойдем и разменяем его.
— Что?! — воскликнул Стюарт.
— Надеюсь, — жестко сказал Брайт, — здесь найдутся люди, которые подтвердят, что на твоем счету есть сто баков. Короче говоря, я хочу разменять чек на наличные.
Из бесшабашного, болтливого парня, каким привык видеть его Воронов, Чарли Брайт на глазах превратился в совершенно другого человека. Лицо его приняло непривычно холодное выражение — брови нахмурились, губы плотно сжались.
Некоторое время Стюарт молча смотрел на Брайта.
— Хорошо. Пойдем, — сказал он, вставая. — Простите моего недоверчивого друга, мистер Воронов, — небрежно добавил он. — На несколько минут мы оставим вас наедине с Урсулой.
Урсула внимательно наблюдала всю эту сцену, но, казалось, думала при этом о чем-то своем.
Лицо Брайта приняло уже обычное ребячески-бесшабашное выражение.
— Айн бисхен бизнес. Кляйне, кляйне… — сказал он Урсуле на своем невозможном немецком языке, подмигнул и пошел вслед за Стюартом.
Оркестр заиграл танго «Ich kusse Ihre Hand, Madame».
Воронов хорошо знал эту мелодию, столь распространенную в годы его юности. На площадке, предназначенной для танцев, тотчас образовалась давка. Танцевали главным образом американцы и англичане. Все они были в военной форме. Немногие штатские мужчины — по-видимому, немцы — продолжали сидеть за столиками.
Пройдясь по головам танцующих, луч прожектора на секунду осветил лицо Урсулы. Воронову показалось, что он видит одновременно два ее лица. Одно как бы проглядывало сквозь другое. Первое было гораздо моложе, и черты его были мягче.
Впрочем, эта особа мало интересовала Воронова, судя по всему, она была одной из тех немок, которых подкармливали американцы или англичане.
Но кем бы она ни была, пренебрежительное отношение к женщине претило Воронову. Стюарт не должен был оставлять Урсулу наедине с незнакомым мужчиной.
— Они сейчас вернутся, — сказал он по-немецки. — Возникло неотложное дело.
Урсула рассеянно улыбнулась.
— Это танго, — сказал Воронов, чтобы хоть что-нибудь сказать, — напомнило мне студенческие годы…
— Вы действительно русский?
— Да, конечно. — Воронова удивил резкий тон, которым был задан этот вопрос.
— Почему вы не в форме?
— А зачем? — улыбнулся Воронов. — Ведь воина кончилась.
— Вы учились в Германии? — В узких глазах Урсулы мелькнула затаенная злая усмешка.
— В Германии?! — с недоумением переспросил Воронов. — Как это могло прийти вам в голову? До войны я никогда не был в Германии.
— Разве в вашей России не было своих песен? Или вас заставляли танцевать под немецкие? — В словах Урсулы прозвучал уже явный вызов.
Воронов смотрел на эту немку со все возрастающим удивлением. Сквозившая в ее словах неприязнь к России была вполне объяснима. Но поражало то, что она не скрывала этой своей неприязни.
— Нас никто ничего не заставлял, — резче, чем ему бы хотелось, ответил Воронов.
Он тут же осудил себя за резкость. "Нашел с кем сводить счеты, — с горечью подумал он. — Этой несчастной немке, может быть, и есть-то нечего… Наслушалась геббельсовской пропаганды и в каждом русском все еще видит кровожадного врага! "
Воронову захотелось разговориться с этой странной девушкой. Коснуться ее души, убедить, что теперь ей нечего бояться русских.
— В годы моей юности у нас были распространены самые разные танцевальные мелодии. В том числе немецкие и польские.
— Польские? — нахмурившись, переспросила Урсула.
— С польским танго «Малёнька Манон» у меня связаны очень дорогие воспоминания. Я его танцевал с девушкой, которая потом стала моей невестой.
Но Урсула уже перестала его слушать. Почувствовав это, Воронов тотчас и сам потерял интерес с разговору.
«Разоткровенничался, — подумал он с неприязнью к Урсуле. — Плевать ей на все мои воспоминания».
Не глядя на него, Урсула взяла стакан с виски. Рука ее наполовину обнажилась. На ней четко обозначился большой красный шрам, словно от сильного ожога.
Не сделав ни глотка, Урсула поставила стакан на стол.
Заметив, что Воронов пристально смотрит на ее обнаженную руку, поспешно опустила ее на колени.
«Черт ее знает, кто она такая, — подумал Воронов. Неприязнь его к этой особе росла. — Может быть, из „Гитлерюгенд“. Чего доброго, совсем недавно швыряла гранаты в наших солдат».
Воронов хотел уйти, но у него не было машины. Волей-неволей приходилось ждать Брайта.
Уже не обращая внимания на Урсулу, он привстал в надежде увидеть Брайта пли Стюарта.
Но танцы продолжались, прожектор по-прежнему скользил по головам танцующих, а все остальное тонуло в полумраке.
— Gestatten Sie mir, biite, Ihre Dame einzuladen[10].
Эти слова раздались за спиной Воронова.
Повернувшись, он увидел немолодого немца в потертом, лоснящемся на рукавах пиджаке с плохо отглаженными лацканами.
— Пока не вернулись эти чарли… — вполголоса сказал немец, очевидно принимая Воронова за своего соотечественника.
— Спросите даму, — пожав плечами, ответил Воронов.
— Я не хочу танцевать, — резко сказала Урсула.
— Но, детка… — начал было немец.
— Не хочу! — повторила она.
— Грубо, детка! — мягко произнес немец. — Хорошо, — добавил он другим тоном. — Мы запомним, кто, где, когда и с кем танцевал, и вспомним об этом, когда чарли уйдут. Ведь они не будут здесь вечно. Не правда ли, майнхэрр?
Он явно обращался к Воронову за сочувствием.
Воронов ничего не ответил. К столику, за которым он томился, пробирались Брайт, Стюарт, а за ними еще человек пять в военных френчах или армейских рубашках.
— Знакомься, Майкл, — сказал Брайт, когда все они подошли к столику. — Это наши друзья. Газетные акулы и шакалы. Рассаживайтесь, ребята!
Но за столом было только два свободных стула.
— Мне пора! — сказала Урсула, приподнимаясь со своего места.
— Останьтесь, Урсула, — вежливо и вместе с тем властно произнес Стюарт.
Она покорно опустилась на стул.
Итак, мест не хватало. Вытащив из своей сумки несколько пачек сигарет, Брайт уверенно направился к соседнему столику, за которым сидели трое немцев в штатском. Один из них только что приглашал Урсулу танцевать.
Подойдя к столу, Брайт бросил на него сигареты и громко сказал:
— For Sie. And now get out. Got it? Heraus! Take a walk! Spazieren! O'key?[11]
Немец в потертом, лоснящемся пиджаке быстро ответил:
— Jawohl, mein Herr![12]
Все трое встали и пошли к выходу, рассовывая по карманам пачки сигарет.
Воронов невольно взглянул на Урсулу. В глазах ее он прочел не осуждение, а скорее злорадство.
В конце концов все расселись. Некоторые по двое на одном стуле. Брайт вытащил из своей поистине бездонной сумки две бутылки виски.
— Мистер Воронов, — сказал Стюарт, — все это ваши коллеги — американские и английские журналисты. Вы видели их сегодня утром около Цецилиенхофа.
Воронов не помнил ни одного из них, но наклонил голову в знак согласия.
— У нас назревает бунт, мистер Воронов, — продолжал Стюарт, — Мы были бы рады поговорить с вами, прежде чем что-нибудь предпринять…
В отличие от Брайта, Стюарт говорил неторопливо.
— Конечно, — продолжал он, — удобнее было бы поговорить в пресс-клубе, но советские журналисты туда не ходят. Вы игнорируете нас по собственной инициативе или выполняете приказ? — Стюарт спросил это с деланным простодушием.
Несколько минут назад все мысли Воронова были заняты странной Урсулой. Когда Стюарт заговорил, Воронов подумал, что сейчас можно будет наконец приступить к тому, ради чего он сюда и приехал, — к дружеской беседе о предстоящей Конференции.
Но, судя по вопросу Стюарта, дело поворачивалось совсем другой стороной. «Впрочем, — подумал Воронов, — может быть, остальные вовсе не разделяют явно агрессивных намерений этого англичанина…»
— Во-первых, — стараясь говорить в тон Стюарту, ответил Воронов, — я не знаю, где находится ваш пресс-клуб. Во-вторых, меня туда никто не приглашал.
— А вы бы пришли? — спросил один из американцев, высокий худой человек средних лет с волосами, подстриженными ежиком.
— Почему бы и нет?
Воронов ответил совершенно искренне. Он и в самом деле с удовольствием побывал бы в пресс-клубе, о существовании которого уже слышал от Брайта.
— Но раз уж мы встретились здесь… — начал Стюарт.
— Какой черт «встретились», — с насмешливой укоризной прервал его Брайт. — Вы же впились в меня, как пиявки, чтобы я притащил его сюда.
— Мы действительно попросили об этом Чарли, когда узнали, что у вас с ним установился профессиональный контакт, — сказал американец с волосами ежиком.
Со всех сторон раздались одобрительные возгласы.
Многих, видимо, шокировал тон, каким Стюарт задал свой вопрос.
— Вы были в Торгау, сэр?
Воронов внимательно посмотрел на спрашивающего.
Это был невысокий широкоплечий человек в английской военной форме.
— Был.
— Не исключено, что мы встречались! — с явным удовольствием сказал англичанин.
— У вас богатая фантазия, сэр, — вмешался в разговор Стюарт. — Насколько мне известно, в Торгау англичан не было. Русские встретились там с американцами. Может быть, вы, Джеймс, служили тогда у американцев?
— Я служил и служу в английской армии, сэр, — повышая голос, ответил тот, кого Стюарт назвал Джеймсом. — Когда вы протирали брюки на Флит-стрит в Лондоне, я высадился с союзными войсками в Европе. А в Торгау был как английский журналист с армией Брэдли.
— Не терпелось встретиться с русскими? — усмехнулся Стюарт.
— No comment![13] — сухо ответил англичанин.
Раздался одобрительный смех.
— Давайте говорить прямо, — сказал Стюарт, явно стараясь ввести разговор в прежнее русло, неприятное для Воронова. — Здесь происходит нечестная игра. Все, что касается Конференции, наглухо засекречено вашими властями.
— Почему нашими? — Воронов решил выиграть время.
— Вам нужны факты? — воскликнул Стюарт. — Пожалуйста. Мы были заранее извещены о том, когда прибудут президент Трумэн и наш премьер. Вы, очевидно, тоже.
Воронов кивнул.
— Ну вот! — торжествующе произнес Стюарт. — А мы до сих пор не знаем, прибыл ли маршал Сталин.
— Прибыл. Сегодня днем.
Сказав это, Воронов тут же внутренне одернул себя: может быть, приезд Сталина все еще держится в секрете.
С другой стороны, он не хотел, чтобы западная пресса спекулировала на том, что ее представителям ничего не известно о прибытии Сталина. Воронов уже видел перед собой газетный заголовок: "Трумэн и Черчилль на месте. Где Сталин?! "
Как только Воронов ответил Стюарту, один за другим посыпались вопросы: «Как выглядел Сталин?», «На какой аэродром или вокзал и куда именно прибыл?», «Кто его встречал?».
Поскольку Воронов хранил молчание, снова заговорил Стюарт:
— Спасибо за откровенность, господин Воронов, но, значит, советские журналисты присутствовали на встрече, а англичане и американцы — нет. Разве этот факт, — повысил голос Стюарт, — не свидетельствует о явной дискриминации? В конце концов, все мы имеем здесь равные права.
— Нет, — упрямо ответил Воронов. — Не свидетельствует. Советские журналисты тоже не присутствовали на встрече. Что же касается равных прав…
Он на мгновение запнулся: «Что я делаю? Вместо того чтобы налаживать контакты, иду на обострение!..»
— Что же касается равных прав, — тем не менее продолжал он, — то они предполагают равные обязанности.
— Что вы хотите этим сказать?
— Для того чтобы расчистить вам путь в Берлин, десятки тысяч советских солдат погибли на его подступах. Ни американских, ни английских военных среди них не было.
Этот Стюарт, судя по его тону, явно не имел права называть себя союзником. Союзниками были американские и английские солдаты и офицеры, сражавшиеся с немцами. Да и собравшиеся здесь журналисты, судя по их реакции на вопросы Стюарта и ответы Воронова, тоже в большинстве своем были союзниками…
— Что ж, — примирительно сказал после неловкой паузы Стюарт, — мы узнали от господина Воронова самое главное: маршал Сталин здесь. Простите, теперь он генералиссимус. Значит, Конференция состоится.
Он посмотрел на Урсулу. Во время разговора она сидела молча, видимо не понимая ни слова. Впрочем, Воронову показалось, что раза два она взглянула на него по-прежнему неприязненно, если не враждебно.
— Нам пора, — сухо сказал Стюарт. — Я обещал доставить леди домой. Нам пора ехать, — по-немецки обратился он к Урсуле.
Все поднялись со своих мест.
— Для меня было большим удовольствием поближе познакомиться с вами, господин Воронов, — скороговоркой произнес Стюарт. — Уверен, что для Урсулы тоже.
Они вышли из-за стола и направились к выходу.
«Что я наделал, черт побери, что я наделал! — повторял про себя Воронов. — Вместо того чтобы хоть как-то повлиять на настроение этих людей, на содержание их будущих корреспонденции, сцепился со Стюартом!.. Но, с другой стороны, как я должен был поступить? Подставить правую щеку после того, как меня ударили по левой?..»
Нет, он не мог ни смолчать, ни сделать вид, что слова Стюарта его не задевают. Этот тонкогубый иезуит явно пытался бросить тень на Советскую страну. Пусть дело касалось только Конференции… Судя по всему, Стюарту нужен был лишь повод…
— Глупо все получилось, — сказал Воронов, когда они с Брайтом сели в машину.
— А я доволен! — отозвался Брайт.
— Еще бы! — усмехнулся Воронов. — Получил свою сотню долларов.
Неожиданно Брайт с такой силой нажал на тормозную педаль, что Воронова чуть было не выбросило из машины.
— Ты что, с ума сошел? — воскликнул он.
— Послушай, Майкл, — медленно, с несвойственной ему жесткой интонацией произнес Брайт. — За кого ты меня принимаешь?
Таким тоном Брайт раньше никогда с ним не разговаривал.
— Я сказал тебе, — продолжал Брайт, — что поездка имеет важное значение. Я был прав. Я им доказал, что советский журналист не лгун. Не все так просто, как кажется. А деньги… Эй, мистер! — приподнявшись с сиденья, крикнул он во весь голос.
Воронов не понял, к кому он обращается. Но сразу же увидел старика, в ярком свете фар пересекавшего дорогу перед машиной. Несмотря на жаркий июльский вечер, на нем были пальто с потертым бархатным воротником и шляпа, давно потерявшая форму. Этот старый немец, очевидно, жил неподалеку и пробирался домой.
— Эй, мистер! — снова крикнул Брайт. Включив мотор, он одним рывком бросил машину вперед и снова затормозил, на этот раз почти рядом со стариком, испуганно прижавшимся к остаткам стены. Не заглушая двигателя, Брайт тоном приказа обратился к Воронову: — Спроси, кто он такой!
— Да ты и впрямь сошел с ума!
— Не хочешь? — с необъяснимой злобой сказал Брайт. — Ладно, обойдусь без тебя. — Высунувшись из кабины, он громко спросил: — Хей, майн хэрр! Ви альт зи? Вифиль? Вифиль ярен? Зи, зи![14]
Немец молчал. Руки его, сжимавшие трость, дрожали.
Дребезжащим, старческим голосом он наконец пролепетал:
— Ахт унд зибцих…
— Что он бормочет? — обернулся Брайт к Воронову. — Сколько?
— Семьдесят восемь.
— О'кэй! — удовлетворенно произнес Брайт. — Значит, не воевал.
Резким движением расстегнув нагрудный карман своей рубашки, Брайт вытащил пачку денег, перехваченную резинкой.
— Держи! — крикнул он, обращаясь к немцу по-английски. — Возьми, я сказал.
Растерянный старик молчал.
— Немен! — снова гаркнул Брайт, на этот раз по-немецки.
Еще дальше высунувшись из машины, он протянул руку и сунул деньги старику за отворот пальто. Затем откинулся на спинку сиденья и дал газ.
— Слушай, Чарльз, — не выдержал Воронов. — Можешь ты объяснить, что все это значит?
— Могу, парень. Только не сейчас.
Ответ Брайта прозвучал задумчиво, почти печально.
Рядом с Вороновым сидел за рулем еще один — как бы третий — Чарли Брайт. Первый был лихой, хвастливый парень очень похожий на тех американских ковбоев, которых Воронов много раз видел когда-то на московских киноэкранах. Второй предстал перед Вороновым в подвале — немногословный человек, умеющий быть злым и жестоким. Теперь перед ним был третий Чарли Брайт — тихий задумчивый, охваченный необъяснимой грустью. Этот третий Чарли и машину вел неуверенно и безвольно.
— Мы правильно едем? — спросил он после долгого молчания.
— Правильно.
— Как ты сказал, кто такой этот Шопенгоор?
— Философ. Философ — пессимист.
— Бизнес? — удивился Воронов.
— Пять пачек кофе, три блока «Лаки страйк» и четыре фунта сахара в обмен на дюжину серебряных ложек. Доставка за мной.
— Как тебе не стыдно, Чарльз! — вырвалось у Воронова.
— Стыдно? Но ведь она сама попросила. У Бранденбургских ворот ей дали бы вдвое меньше.
— На кой черт тебе ложки?
— Совершенно ни к чему. Я подарю их Джейн.
— Кому?
— Моей девушке. Ее зовут Джейн. Мы скоро поженимся.
— Где она сейчас? В Индепенденсе?
— В Бабельсберге.
— Где?!
— Она служит в госдепартаменте. Стенографистка. Когда я узнал, что ее берут в Европу, то из кожи вылез, чтобы моя газета послала меня сюда же. Только напрасно.
— Почему?
— Ты же знаешь, что Бабельсберг для меня не ближе, чем Штаты! В течение всех этих дней я видел Джейн только один раз — сегодня!
— Разве она не может приезжать к тебе в Берлин?
— Она завалена работой. С утра до поздней ночи.
Некоторое время Воронов и Брайт ехали молча.
— Послушай, Майкл, — прервал молчание Брайт. — Хочу предупредить тебя. Ребята очень недовольны. Мы не привыкли, чтобы так обращались с прессой.
Воронов молчал. Сам он был на особом положении.
Правда, оно, в сущности, ограничивалось тем, что ему разрешили находиться в Бабельсберге. Но об этом Воронов не хотел говорить. Кстати, он мог бы сказать Брайту, что прибытие Трумэна и Черчилля снимали все корреспонденты, а приезд Сталина не удалось запечатлеть даже советским.
— Слушай, — неожиданно сказал Брайт, — а я ведь не очень честно выиграл свою сотню. Ты-то имеешь доступ в Бабельсберг, словом, живешь там. Ребята тебя видели.
— Я живу в Потсдаме, — упрямо возразил Воронов.
— Да и я, пожалуй, напрасно жалуюсь, что не могу попасть в этот райский уголок. Джейн находит способы… Впрочем, все это тонкости. Бизнес есть бизнес. Ты сказал при Стюарте, что живешь в Потсдаме, Шопиигоор восемь, и я нашел тебя именно там. Верно?
— Шопенгауэр, Чарли, Шопенгауэр!
— За сто баков я готов произносить это имя как угодно. Кстати, этот Шопе… Кто он был такой? Наци?
— Философ. Очень пессимистический философ. Жил в прошлом веке. Написал книгу «Мир как воля и представление».
— «Мир»… как что? Слушай, Майкл, когда ты успел напичкаться всей этой тарабарщиной?
— Занимался историей в институте.
— История начинает делаться только сегодня. Между прочим, я тоже недолго учился в колледже. А потом бросил. Увлекся этой проклятой фотографией.
Небо нахмурилось. Все вокруг было по-прежнему пустынно. Развалины домов в сочетании с воронками от бомб и снарядов напоминали мрачный лунный пейзаж. По крайней мере, таким Воронов представлял его себе в детстве…
— Здесь, — сказал Брайт, — наш пресс-клуб, — Он указал на двухэтажное здание, которое через мгновение уже осталось позади.
— Какая это улица? — спросил Воронов.
— Черт ее знает! Район Целлендорф. Американский сектор.
Резко затормозив машину, Брайт сказал:
— Стоп! Дальше не проедешь.
Машина действительно уперлась в тупик, образованный руинами домов. Впереди уже стояло десятка полтора «виллисов». Брайт поставил свою машину впритирку к другой. Та, в свою очередь, упиралась капотом в наполовину разрушенную стену.
— Послушай, Чарли, — сказал Воронов, — хозяину той машины из-за нас не выбраться.
— Разве он купил эту землю? — пробурчал Брайт. — Тогда пусть поставит табличку «Private property»[9]. — Он подхватил сумку с заднего сиденья. — Следуй за мной.
— Куда?
— Ну, в этот ресторан, бар, локал, черт его знает, как это тут называется!
Лавируя между машинами, они выбрались из тупика.
Со всех сторон их по-прежнему окружали развалины. «Какой тут может быть бар?» — с удивлением подумал Воронов.
Но откуда-то прямо из-под земли до его слуха донеслись отдаленные звуки музыки.
Он замедлил шаг, прислушиваясь. Музыка звучала приглушенно, но явственно.
— Ты чего отстал? — Брайт остановился, поджидая Воронова.
— Где же твой бар? — спросил Воронов, хотя звуки музыки доносились все более отчетливо. — Тут же нет ни одного уцелевшего дома!
— У домов помимо этажей бывают подвалы. Где гансы укрывались, когда их долбили с воздуха, понял? Ну, вот…
Брайт стоял возле лестницы, которая вела вниз. Видимо, бар и в самом деле находился где-то под развалинами.
— Пошли, — решительно сказал Брайт. — Дать руку?
Воронову казалось, что он спускается не то в ад, не то в подземелье, где живут боящиеся дневного света морлоки вроде уэллсовских.
Лестница круто повернула в сторону. Воронов сделал еще несколько шагов вслед за Брайтом и застыл от изумления.
Перед ним был огромный подвал, заставленный столиками. У дальней его стены возвышался небольшой помост, на нем расположился оркестр, состоявший из нескольких музыкантов.
Только теперь он окончательно понял, почему Брайт назвал это заведение «Underground». Оно и в самом деле располагалось глубоко под землей.
За столиками в клубах табачного дыма сидели люди в военной форме. Штатских мужчин почти не было, если не считать сновавших между столиками официантов.
Женщин было довольно много. Они сидели почти за каждым столиком. Шум голосов, звуки музыки, шарканье официантов — все это сливалось в общий непрерывный гул.
Брайт все еще стоял на ступеньке, Воронов — за ним.
— Погоди, — сказал Брайт. — Сейчас я отыщу Стюарта. — Он приподнялся на цыпочки. — Вон он, со своей Урсулой. Нравится тебе его девочка?
Ни Стюарта, ни его «девочки» Воронов не видел.
— Пошли, — решительно сказал Брайт, — сейчас я предъявлю тебя, как чек кассиру.
Он был здесь своим человеком. "Хэлло, Чарли! " — кричали ему почти из-за каждого столика.
Стюарт и его «девочка» сидели спиной к эстраде и лицом к входу. Два места за их столом были свободны.
— Кто эта женщина? — поинтересовался Воронов.
— Я же тебе сказал, что его Урсула. Черт знает, откуда она взялась. Я вижу ее второй раз.
— Англичанка?
— Англичанок у него хватало в Лондоне. Немка, конечно!
— Но кто она такая?
— Прежде чем лечь спать с женщиной, вы требуете у нее удостоверение личности? — насмешливо спросил Брайт.
Они подошли к столику, за которым сидели Стюарт и Урсула. Англичанин держал в руках стакан, наполненный светло-желтой жидкостью. На столе стояли фужеры с жидкостью ядовито-зеленого цвета.
Обращаясь к продолжавшему сидеть Стюарту, Брайт отчеканил:
— Мистер Воронов. Собственной персоной, живет в Потсдаме на… — Он запнулся, — Словом, на той самой чертовой улице. Ты проиграл. Платить будешь наличными или чеком?
Не глядя на Брайта и не отвечая ему, Стюарт встал и вежливо поклонился.
— Добро пожаловать, мистер Воронофф, — сказал он. — Присоединяйтесь к нам. Леди зовут Урсула, — снова усаживаясь за стол, продолжал Стюарт. — Урсула, разрешите вам представить нашего русского коллегу и союзника: хэрр Воронофф.
К удивлению Воронова, это было сказано на вполне приличном немецком языке.
Урсула искоса поглядела на Воронова и едва заметно кивнула.
— Садитесь, пожалуйста, — снова переходя на английский, обратился Стюарт к Воронову. — Этот Шейлок сядет и без приглашения.
Брайт и впрямь уже сидел, вытянув под столом длинные ноги.
— Как ты меня назвал, Вилли? — спросил он.
— Шейлок! — иронически повторил Стюарт.
— Это еще кто такой? — чуть нахмурившись, переспросил Брайт.
— Шекспир ошибся. Ему следовало бы назвать своего Шейлока Брайтом, — уже не скрывая насмешки, проговорил Стюарт.
Он явно издевался. Чарли, очевидно, никогда не слышал имени Шейлок. Но смутить его было не так-то легко.
— На вашем месте, мистер Стюарт, сэр, — чеканя слова, сказал он, — я прежде всего покончил бы с делами. С вас сто баков.
Стюарт достал из кармана узкую, длинную чековую книжку.
— У тебя есть ручка? — со вздохом спросил он Брайта.
— К вашим услугам, сэр.
Стюарт раскрыл книжку, черкнул в ней что-то, вырвал листок и вместе с ручкой отдал его Брайту.
— О'кэй! — сказал Чарли, внимательно прочитав чек. — Теперь пойдем и разменяем его.
— Что?! — воскликнул Стюарт.
— Надеюсь, — жестко сказал Брайт, — здесь найдутся люди, которые подтвердят, что на твоем счету есть сто баков. Короче говоря, я хочу разменять чек на наличные.
Из бесшабашного, болтливого парня, каким привык видеть его Воронов, Чарли Брайт на глазах превратился в совершенно другого человека. Лицо его приняло непривычно холодное выражение — брови нахмурились, губы плотно сжались.
Некоторое время Стюарт молча смотрел на Брайта.
— Хорошо. Пойдем, — сказал он, вставая. — Простите моего недоверчивого друга, мистер Воронов, — небрежно добавил он. — На несколько минут мы оставим вас наедине с Урсулой.
Урсула внимательно наблюдала всю эту сцену, но, казалось, думала при этом о чем-то своем.
Лицо Брайта приняло уже обычное ребячески-бесшабашное выражение.
— Айн бисхен бизнес. Кляйне, кляйне… — сказал он Урсуле на своем невозможном немецком языке, подмигнул и пошел вслед за Стюартом.
Оркестр заиграл танго «Ich kusse Ihre Hand, Madame».
Воронов хорошо знал эту мелодию, столь распространенную в годы его юности. На площадке, предназначенной для танцев, тотчас образовалась давка. Танцевали главным образом американцы и англичане. Все они были в военной форме. Немногие штатские мужчины — по-видимому, немцы — продолжали сидеть за столиками.
Пройдясь по головам танцующих, луч прожектора на секунду осветил лицо Урсулы. Воронову показалось, что он видит одновременно два ее лица. Одно как бы проглядывало сквозь другое. Первое было гораздо моложе, и черты его были мягче.
Впрочем, эта особа мало интересовала Воронова, судя по всему, она была одной из тех немок, которых подкармливали американцы или англичане.
Но кем бы она ни была, пренебрежительное отношение к женщине претило Воронову. Стюарт не должен был оставлять Урсулу наедине с незнакомым мужчиной.
— Они сейчас вернутся, — сказал он по-немецки. — Возникло неотложное дело.
Урсула рассеянно улыбнулась.
— Это танго, — сказал Воронов, чтобы хоть что-нибудь сказать, — напомнило мне студенческие годы…
— Вы действительно русский?
— Да, конечно. — Воронова удивил резкий тон, которым был задан этот вопрос.
— Почему вы не в форме?
— А зачем? — улыбнулся Воронов. — Ведь воина кончилась.
— Вы учились в Германии? — В узких глазах Урсулы мелькнула затаенная злая усмешка.
— В Германии?! — с недоумением переспросил Воронов. — Как это могло прийти вам в голову? До войны я никогда не был в Германии.
— Разве в вашей России не было своих песен? Или вас заставляли танцевать под немецкие? — В словах Урсулы прозвучал уже явный вызов.
Воронов смотрел на эту немку со все возрастающим удивлением. Сквозившая в ее словах неприязнь к России была вполне объяснима. Но поражало то, что она не скрывала этой своей неприязни.
— Нас никто ничего не заставлял, — резче, чем ему бы хотелось, ответил Воронов.
Он тут же осудил себя за резкость. "Нашел с кем сводить счеты, — с горечью подумал он. — Этой несчастной немке, может быть, и есть-то нечего… Наслушалась геббельсовской пропаганды и в каждом русском все еще видит кровожадного врага! "
Воронову захотелось разговориться с этой странной девушкой. Коснуться ее души, убедить, что теперь ей нечего бояться русских.
— В годы моей юности у нас были распространены самые разные танцевальные мелодии. В том числе немецкие и польские.
— Польские? — нахмурившись, переспросила Урсула.
— С польским танго «Малёнька Манон» у меня связаны очень дорогие воспоминания. Я его танцевал с девушкой, которая потом стала моей невестой.
Но Урсула уже перестала его слушать. Почувствовав это, Воронов тотчас и сам потерял интерес с разговору.
«Разоткровенничался, — подумал он с неприязнью к Урсуле. — Плевать ей на все мои воспоминания».
Не глядя на него, Урсула взяла стакан с виски. Рука ее наполовину обнажилась. На ней четко обозначился большой красный шрам, словно от сильного ожога.
Не сделав ни глотка, Урсула поставила стакан на стол.
Заметив, что Воронов пристально смотрит на ее обнаженную руку, поспешно опустила ее на колени.
«Черт ее знает, кто она такая, — подумал Воронов. Неприязнь его к этой особе росла. — Может быть, из „Гитлерюгенд“. Чего доброго, совсем недавно швыряла гранаты в наших солдат».
Воронов хотел уйти, но у него не было машины. Волей-неволей приходилось ждать Брайта.
Уже не обращая внимания на Урсулу, он привстал в надежде увидеть Брайта пли Стюарта.
Но танцы продолжались, прожектор по-прежнему скользил по головам танцующих, а все остальное тонуло в полумраке.
— Gestatten Sie mir, biite, Ihre Dame einzuladen[10].
Эти слова раздались за спиной Воронова.
Повернувшись, он увидел немолодого немца в потертом, лоснящемся на рукавах пиджаке с плохо отглаженными лацканами.
— Пока не вернулись эти чарли… — вполголоса сказал немец, очевидно принимая Воронова за своего соотечественника.
— Спросите даму, — пожав плечами, ответил Воронов.
— Я не хочу танцевать, — резко сказала Урсула.
— Но, детка… — начал было немец.
— Не хочу! — повторила она.
— Грубо, детка! — мягко произнес немец. — Хорошо, — добавил он другим тоном. — Мы запомним, кто, где, когда и с кем танцевал, и вспомним об этом, когда чарли уйдут. Ведь они не будут здесь вечно. Не правда ли, майнхэрр?
Он явно обращался к Воронову за сочувствием.
Воронов ничего не ответил. К столику, за которым он томился, пробирались Брайт, Стюарт, а за ними еще человек пять в военных френчах или армейских рубашках.
— Знакомься, Майкл, — сказал Брайт, когда все они подошли к столику. — Это наши друзья. Газетные акулы и шакалы. Рассаживайтесь, ребята!
Но за столом было только два свободных стула.
— Мне пора! — сказала Урсула, приподнимаясь со своего места.
— Останьтесь, Урсула, — вежливо и вместе с тем властно произнес Стюарт.
Она покорно опустилась на стул.
Итак, мест не хватало. Вытащив из своей сумки несколько пачек сигарет, Брайт уверенно направился к соседнему столику, за которым сидели трое немцев в штатском. Один из них только что приглашал Урсулу танцевать.
Подойдя к столу, Брайт бросил на него сигареты и громко сказал:
— For Sie. And now get out. Got it? Heraus! Take a walk! Spazieren! O'key?[11]
Немец в потертом, лоснящемся пиджаке быстро ответил:
— Jawohl, mein Herr![12]
Все трое встали и пошли к выходу, рассовывая по карманам пачки сигарет.
Воронов невольно взглянул на Урсулу. В глазах ее он прочел не осуждение, а скорее злорадство.
В конце концов все расселись. Некоторые по двое на одном стуле. Брайт вытащил из своей поистине бездонной сумки две бутылки виски.
— Мистер Воронов, — сказал Стюарт, — все это ваши коллеги — американские и английские журналисты. Вы видели их сегодня утром около Цецилиенхофа.
Воронов не помнил ни одного из них, но наклонил голову в знак согласия.
— У нас назревает бунт, мистер Воронов, — продолжал Стюарт, — Мы были бы рады поговорить с вами, прежде чем что-нибудь предпринять…
В отличие от Брайта, Стюарт говорил неторопливо.
— Конечно, — продолжал он, — удобнее было бы поговорить в пресс-клубе, но советские журналисты туда не ходят. Вы игнорируете нас по собственной инициативе или выполняете приказ? — Стюарт спросил это с деланным простодушием.
Несколько минут назад все мысли Воронова были заняты странной Урсулой. Когда Стюарт заговорил, Воронов подумал, что сейчас можно будет наконец приступить к тому, ради чего он сюда и приехал, — к дружеской беседе о предстоящей Конференции.
Но, судя по вопросу Стюарта, дело поворачивалось совсем другой стороной. «Впрочем, — подумал Воронов, — может быть, остальные вовсе не разделяют явно агрессивных намерений этого англичанина…»
— Во-первых, — стараясь говорить в тон Стюарту, ответил Воронов, — я не знаю, где находится ваш пресс-клуб. Во-вторых, меня туда никто не приглашал.
— А вы бы пришли? — спросил один из американцев, высокий худой человек средних лет с волосами, подстриженными ежиком.
— Почему бы и нет?
Воронов ответил совершенно искренне. Он и в самом деле с удовольствием побывал бы в пресс-клубе, о существовании которого уже слышал от Брайта.
— Но раз уж мы встретились здесь… — начал Стюарт.
— Какой черт «встретились», — с насмешливой укоризной прервал его Брайт. — Вы же впились в меня, как пиявки, чтобы я притащил его сюда.
— Мы действительно попросили об этом Чарли, когда узнали, что у вас с ним установился профессиональный контакт, — сказал американец с волосами ежиком.
Со всех сторон раздались одобрительные возгласы.
Многих, видимо, шокировал тон, каким Стюарт задал свой вопрос.
— Вы были в Торгау, сэр?
Воронов внимательно посмотрел на спрашивающего.
Это был невысокий широкоплечий человек в английской военной форме.
— Был.
— Не исключено, что мы встречались! — с явным удовольствием сказал англичанин.
— У вас богатая фантазия, сэр, — вмешался в разговор Стюарт. — Насколько мне известно, в Торгау англичан не было. Русские встретились там с американцами. Может быть, вы, Джеймс, служили тогда у американцев?
— Я служил и служу в английской армии, сэр, — повышая голос, ответил тот, кого Стюарт назвал Джеймсом. — Когда вы протирали брюки на Флит-стрит в Лондоне, я высадился с союзными войсками в Европе. А в Торгау был как английский журналист с армией Брэдли.
— Не терпелось встретиться с русскими? — усмехнулся Стюарт.
— No comment![13] — сухо ответил англичанин.
Раздался одобрительный смех.
— Давайте говорить прямо, — сказал Стюарт, явно стараясь ввести разговор в прежнее русло, неприятное для Воронова. — Здесь происходит нечестная игра. Все, что касается Конференции, наглухо засекречено вашими властями.
— Почему нашими? — Воронов решил выиграть время.
— Вам нужны факты? — воскликнул Стюарт. — Пожалуйста. Мы были заранее извещены о том, когда прибудут президент Трумэн и наш премьер. Вы, очевидно, тоже.
Воронов кивнул.
— Ну вот! — торжествующе произнес Стюарт. — А мы до сих пор не знаем, прибыл ли маршал Сталин.
— Прибыл. Сегодня днем.
Сказав это, Воронов тут же внутренне одернул себя: может быть, приезд Сталина все еще держится в секрете.
С другой стороны, он не хотел, чтобы западная пресса спекулировала на том, что ее представителям ничего не известно о прибытии Сталина. Воронов уже видел перед собой газетный заголовок: "Трумэн и Черчилль на месте. Где Сталин?! "
Как только Воронов ответил Стюарту, один за другим посыпались вопросы: «Как выглядел Сталин?», «На какой аэродром или вокзал и куда именно прибыл?», «Кто его встречал?».
Поскольку Воронов хранил молчание, снова заговорил Стюарт:
— Спасибо за откровенность, господин Воронов, но, значит, советские журналисты присутствовали на встрече, а англичане и американцы — нет. Разве этот факт, — повысил голос Стюарт, — не свидетельствует о явной дискриминации? В конце концов, все мы имеем здесь равные права.
— Нет, — упрямо ответил Воронов. — Не свидетельствует. Советские журналисты тоже не присутствовали на встрече. Что же касается равных прав…
Он на мгновение запнулся: «Что я делаю? Вместо того чтобы налаживать контакты, иду на обострение!..»
— Что же касается равных прав, — тем не менее продолжал он, — то они предполагают равные обязанности.
— Что вы хотите этим сказать?
— Для того чтобы расчистить вам путь в Берлин, десятки тысяч советских солдат погибли на его подступах. Ни американских, ни английских военных среди них не было.
Этот Стюарт, судя по его тону, явно не имел права называть себя союзником. Союзниками были американские и английские солдаты и офицеры, сражавшиеся с немцами. Да и собравшиеся здесь журналисты, судя по их реакции на вопросы Стюарта и ответы Воронова, тоже в большинстве своем были союзниками…
— Что ж, — примирительно сказал после неловкой паузы Стюарт, — мы узнали от господина Воронова самое главное: маршал Сталин здесь. Простите, теперь он генералиссимус. Значит, Конференция состоится.
Он посмотрел на Урсулу. Во время разговора она сидела молча, видимо не понимая ни слова. Впрочем, Воронову показалось, что раза два она взглянула на него по-прежнему неприязненно, если не враждебно.
— Нам пора, — сухо сказал Стюарт. — Я обещал доставить леди домой. Нам пора ехать, — по-немецки обратился он к Урсуле.
Все поднялись со своих мест.
— Для меня было большим удовольствием поближе познакомиться с вами, господин Воронов, — скороговоркой произнес Стюарт. — Уверен, что для Урсулы тоже.
Они вышли из-за стола и направились к выходу.
«Что я наделал, черт побери, что я наделал! — повторял про себя Воронов. — Вместо того чтобы хоть как-то повлиять на настроение этих людей, на содержание их будущих корреспонденции, сцепился со Стюартом!.. Но, с другой стороны, как я должен был поступить? Подставить правую щеку после того, как меня ударили по левой?..»
Нет, он не мог ни смолчать, ни сделать вид, что слова Стюарта его не задевают. Этот тонкогубый иезуит явно пытался бросить тень на Советскую страну. Пусть дело касалось только Конференции… Судя по всему, Стюарту нужен был лишь повод…
— Глупо все получилось, — сказал Воронов, когда они с Брайтом сели в машину.
— А я доволен! — отозвался Брайт.
— Еще бы! — усмехнулся Воронов. — Получил свою сотню долларов.
Неожиданно Брайт с такой силой нажал на тормозную педаль, что Воронова чуть было не выбросило из машины.
— Ты что, с ума сошел? — воскликнул он.
— Послушай, Майкл, — медленно, с несвойственной ему жесткой интонацией произнес Брайт. — За кого ты меня принимаешь?
Таким тоном Брайт раньше никогда с ним не разговаривал.
— Я сказал тебе, — продолжал Брайт, — что поездка имеет важное значение. Я был прав. Я им доказал, что советский журналист не лгун. Не все так просто, как кажется. А деньги… Эй, мистер! — приподнявшись с сиденья, крикнул он во весь голос.
Воронов не понял, к кому он обращается. Но сразу же увидел старика, в ярком свете фар пересекавшего дорогу перед машиной. Несмотря на жаркий июльский вечер, на нем были пальто с потертым бархатным воротником и шляпа, давно потерявшая форму. Этот старый немец, очевидно, жил неподалеку и пробирался домой.
— Эй, мистер! — снова крикнул Брайт. Включив мотор, он одним рывком бросил машину вперед и снова затормозил, на этот раз почти рядом со стариком, испуганно прижавшимся к остаткам стены. Не заглушая двигателя, Брайт тоном приказа обратился к Воронову: — Спроси, кто он такой!
— Да ты и впрямь сошел с ума!
— Не хочешь? — с необъяснимой злобой сказал Брайт. — Ладно, обойдусь без тебя. — Высунувшись из кабины, он громко спросил: — Хей, майн хэрр! Ви альт зи? Вифиль? Вифиль ярен? Зи, зи![14]
Немец молчал. Руки его, сжимавшие трость, дрожали.
Дребезжащим, старческим голосом он наконец пролепетал:
— Ахт унд зибцих…
— Что он бормочет? — обернулся Брайт к Воронову. — Сколько?
— Семьдесят восемь.
— О'кэй! — удовлетворенно произнес Брайт. — Значит, не воевал.
Резким движением расстегнув нагрудный карман своей рубашки, Брайт вытащил пачку денег, перехваченную резинкой.
— Держи! — крикнул он, обращаясь к немцу по-английски. — Возьми, я сказал.
Растерянный старик молчал.
— Немен! — снова гаркнул Брайт, на этот раз по-немецки.
Еще дальше высунувшись из машины, он протянул руку и сунул деньги старику за отворот пальто. Затем откинулся на спинку сиденья и дал газ.
— Слушай, Чарльз, — не выдержал Воронов. — Можешь ты объяснить, что все это значит?
— Могу, парень. Только не сейчас.
Ответ Брайта прозвучал задумчиво, почти печально.
Рядом с Вороновым сидел за рулем еще один — как бы третий — Чарли Брайт. Первый был лихой, хвастливый парень очень похожий на тех американских ковбоев, которых Воронов много раз видел когда-то на московских киноэкранах. Второй предстал перед Вороновым в подвале — немногословный человек, умеющий быть злым и жестоким. Теперь перед ним был третий Чарли Брайт — тихий задумчивый, охваченный необъяснимой грустью. Этот третий Чарли и машину вел неуверенно и безвольно.
— Мы правильно едем? — спросил он после долгого молчания.
— Правильно.
— Как ты сказал, кто такой этот Шопенгоор?
— Философ. Философ — пессимист.